Как на самом деле работают заговоры

⇐ ПредыдущаяСтр 22 из 31Следующая ⇒

Известно, что заговоры действительно случаются, поэтому я не отвергаю их машинально и все разом. Авраам Линкольн пал жертвой заговора с целью убийства, как и австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд, застреленный членом тайного сербского общества накануне Первой мировой войны. Нападение на Перл-Харбор было японским заговором (хотя кое-кто из сторонников теории заговора считает, что к этому нападению причастен Франклин Д. Рузвельт), заговором был и Уотергейтский скандал (и Ричард Никсон действительно был причастен к нему). Как отличить паттерн подлинного заговора от паттерна теории заговора? Как рок-звезда Nirvana Курт Кобейн рявкнул однажды в гранжевом тексте незадолго до своей смерти от собственноручного (или нет? ) выстрела в голову, «если ты параноик, это еще не значит, что за тобой не следят». Как однажды сказал мне Дж. Гордон Лидди, проблема правительственных заговоров заключается в том, что чиновники некомпетентны, а другие люди не умеют держать язык за зубами. Лидди знает, о чем говорит, потому что он был советником президента Никсона и одним из выдающихся умов, которые стояли за незаконным проникновением в офис Национального комитета демократической партии в отеле «Уотергейт». Сложные заговоры непросто осуществить: в данном случае даже простому проникновению в помещение отеля помешал охранник, а под давлением слушаний в Конгрессе и журналистских расследований многие заговорщики не выдерживают и начинают выдавать информацию. О своих пятнадцати минутах славы мечтает столько народу, что даже люди в черном не в состоянии помешать болтунам разгласить тайну. Опять-таки, чем сложнее теория заговора и чем больше людей требуется, чтобы осуществить этот заговор, тем менее вероятно, что эта теория окажется верной.

О своих пятнадцати минутах славы мечтает столько народу, что даже люди в черном не в состоянии помешать болтунам разгласить тайну.

В качестве примера действия заговоров в чрезвычайно хаотичном мире, где очень многое зависит от случайности (в противоположность гипотетическому идеальному миру теоретиков заговора), рассмотрим подробнее убийство австрийского эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены Софии, находившихся в Сараево 28 июня 1914 года. Это одно из самых значительных и имеющих наиболее важные последствия убийств в истории, так как оно незамедлительно спровоцировало наращивание военного потенциала тем же летом, первые военные действия в августе и вспыхнувшую Первую мировую войну. Бесспорно, это заговор, организованный тайной радикальной организацией «Черная рука», политической целью которой было объединение всех территорий с сербским населением, аннексированных Австро-Венгрией. Убийц поддерживала «подпольная железная дорога» – сербские гражданские лица и военнослужащие, обеспечившие заговорщиков оружием, картами и подготовкой, необходимой для осуществления планов.

Эрцгерцог Франц Фердинанд, наследник австро-венгерского престола, приехал в Сараево, чтобы понаблюдать за военными маневрами и открыть новый государственный музей. Он прибыл на вокзал утром и вместе со свитой на шести автомобилях отправился к месту первой остановки. Франц Фердинанд и София ехали в третьем автомобиле с открытым верхом, и эрцгерцог велел водителям двигаться неспешно, чтобы можно было полюбоваться живописным центром Сараево, пока процессия пробиралась к историческому бульвару на набережной Аппель. Глава заговорщиков Данила Илич расставил своих шестерых убийц в тщательно выбранных местах и в последний момент передал им оружие.

Когда кортеж въехал в зону поражения, первые два убийцы, Мухамед Мехмедбашич, вооруженный ручной гранатой, и Васо Чубрилович с пистолетом и ручной гранатой, так ничего и не предприняли или от страха, или потому, что не смогли выйти на цель. Следующим на очереди был Неделько Чабринович, который метнул ручную гранату прямо в цель, в третью машину. Граната скатилась с опущенной крыши за спинами Франца Фердинанда и Софии, затем упала с автомобиля и попала под следующий, где и сработала, в результате чего были ранены пассажиры, несколько полицейских и зрителей в толпе.

В панике Чабринович проглотил пилюлю с цианистым калием, которую ему дали на случай поимки, и прыгнул в находящуюся рядом реку Миляцка. Но в то время года река была слишком мелкой, чтобы утонуть, а цианистый калий вызвал лишь бурную рвоту, поэтому Чабриновича схватили, жестоко избили в толпе и увезли в полицейский участок. Автомобили кортежа прибавили скорость, устремившись к безопасному месту, а три оставшихся убийцы – Цветко Попович, Трифун Грабеж и Гаврило Принцип – с позором отступили; заговор с целью убийства провалился ввиду некомпетентности и неудачи.

Даже при самом тщательном планировании заговоры редко развиваются согласно плану, и в этом случае еще не все было кончено. Примечательно, что Франц Фердинанд решил следовать всем пунктам программы визита и направился в городскую ратушу на прием в его честь, где упрекнул избранного главу Сараево: «Господин мэр, я прибыл сюда с визитом, а в меня бросают бомбы. Это возмутительно». Затем эрцгерцог произнес речь, сверяясь с забрызганными кровью листами с текстом, принесенными из четвертой машины, и заявил, что на лицах слушателей он видит «выражение радости оттого, что попытка покушения провалилась». Он поспешил с выводами: при заговорах события зачастую развиваются самым причудливым образом. В нашем примере Франц Фердинанд решил посетить больницу, где оказывали помощь его раненым сопровождающим из четвертого автомобиля. София отказалась от собственных планов и сочла своим долгом последовать за мужем.

Даже при самом тщательном планировании заговоры редко развиваются согласно плану.

Тем временем удрученный неудачей Гаврило Принцип забрел в кафе на углу набережной и улицы Франца Иосифа за бутербродом, чтобы утешиться в тихом уголке. Перекусив, Гаврило Принцип вышел из кафе Шиллера, и его изумленному взгляду вдруг предстал автомобиль с открытым верхом, возвращающийся из ратуши по набережной и направляющийся к больнице; Франц Фердинанд и София на заднем сидении выглядели легкой добычей. Принцип мгновенно понял, что настал миг его славы, и воспользовался удачным случаем, подбежал к автомобилю справа и разрядил пистолет, стреляя эрцгерцогу в область яремной вены на шее, а Софии – в живот. Оба истекли кровью и вскоре скончались.

Вот так в действительности осуществляются заговоры – как беспорядочное нагромождение событий, которые разворачиваются в соответствии со случайностями в реальном времени. Зачастую заговоры зависят от самого ничтожного шанса и от ошибок, свойственных людям. Наша склонность считать иначе – верить, что заговоры подобны хорошо смазанным механизмам макиавеллиевских манипуляций – означает попадание в ловушку заговорщицкой паттерничности и агентичности, где паттерны обрисованы слишком четко, а агенты наделены сверхчеловеческими знаниями и способностями.

Часть IV

Вера в зримое

«Когда люди считали Землю плоской, они ошибались. Когда люди считали Землю сферической, они ошибались. Но если вы думаете, что считать Землю сферической так же неправильно, как считать Землю плоской, тогда ваши взгляды более ошибочны, чем и те, и другие вместе взятые».

Айзек Азимов, «Относительность неправды» (1989)

Политика веры

Вы либерал или консерватор? Если либерал, я могу предсказать, что вы читаете New York Times, слушаете прогрессивные беседы по радио, смотрите CNN, ненавидите Джорджа Буша и презираете Сару Пэйлин, обожаете Эла Гора и чтите Барака Обаму, вы за разрешение абортов и против разрешения оружия, твердо придерживаетесь мнения, что церковь должна быть отделена от государства, высказываетесь в поддержку единой системы здравоохранения, голосуете за меры по перераспределению богатства и налоги для богатых с целью уравнивания возможностей, верите в то, что глобальное потепление реально, вызвано деятельностью человека и потенциально опасно для цивилизации, если правительство не предпримет в ближайшее время какие-нибудь радикальные меры. Если вы консерватор, могу поручиться, что вы читаете Wall Street Journal, слушаете консервативные беседы по радио, смотрите FOX News, любите Джорджа Буша и преклоняетесь перед Сарой Пэйлин, презираете Эла Гора и ненавидите Барака Обаму, вы за запрет абортов и за ограниченное разрешение оружия, верите, что Америка – христианская страна, в которой должно произойти слияние церкви и государства, вы против единой системы здравоохранения, голосуете против мер по перераспределению богатства и против налогов для богатых, скептически относитесь к глобальному потеплению и/или к планам правительства радикальным образом изменить нашу экономику ради спасения цивилизации.

Несмотря на то, что эта совокупность конкретных предположений может и не соответствовать позиции отдельно взятого человека, тот факт, что большинство американцев относятся к одной из этих групп, свидетельствует о том, что даже политические, экономические и социальные убеждения образуют четкие паттерны, которые можно выявить и оценить. В этой главе нашего рассказа о путешествии по верующему мозгу я намерен отступить назад и показать общий вид систем убеждения, а также рассказать о том, как они действуют в сфере политики, экономики и идеологии различных типов.

Сила политических убеждений

В 2003 году специалист по социальной психологии из Стэнфордского университета Джон Джост и его коллеги опубликовали в журнале Psychological Bulletin статью «Политический консерватизм как мотивированное социальное познание» (Political Conservatism as Motivated Social Cognition ) – синтез полученных за пятьдесят лет результатов, опубликованных в 88 статьях и охватывающих 22818 предметов, которые привели ученых к заключению, что консерваторы страдают от «избегания неопределенности» и «управления террором», ощущают «потребность в порядке и структуре», в «ограничении» наряду с «догматизмом» и «нетерпимостью к двусмысленности» и что все это ведет к «сопротивлению переменам» и «одобрению неравенства» в их убеждениях и подходах.

«Понимание психологической подоплеки консерватизма на протяжении столетий представляло непростую задачу для историков, философов и социологов, – заключают авторы. – Мы рассматриваем политический консерватизм как систему идеологических убеждений, которая в значительной мере (но не полностью) связана с вопросами мотивации, имеющими отношение к психологическому управлению неопределенностью и страхом. А именно, избегание неопределенности (как и стремление к определенности) может быть связано в первую очередь с одним аспектом консервативного мышления, с сопротивлением переменам. Подобно этому, проблемы страха и угрозы могут иметь отношение ко второму основному аспекту консерватизма, одобрению неравенства».[268]

На статью обратили внимание ежедневные новостные издания, распространилось известие о том, что ученые наконец поняли, что движет консерваторами. Один из обозревателей журнала Psychology Today задался вопросом «Является ли политический консерватизм слабой формой сумасшествия? »[269]Британская газета Guardian сообщала: «Исследование, финансируемое правительством США, позволило сделать вывод, что консерватизм можно объяснить психологически как группу неврозов, уходящих корнями в «страх и агрессию, догматизм и нетерпимость к двойственности». Как будто этого было недостаточно, чтобы взбесить консерваторов повсюду, авторы отчета сравнили Рональда Рейгана и ведущего ток-шоу, консерватора правого толка Раша Лимбо с Гитлером и Муссолини, доказывая, что все перечисленные поражены одним и тем же недугом.[270]Само собой, консерваторы отнюдь не обрадовались тому, что их политические убеждения препарируют как раковые опухоли.

Почему люди консервативны? Почему они голосуют за республиканцев? Эти вопросы обычно ставят, даже не подозревая о том, что предубежденность кроется в самой этой постановке: поскольку демократы бесспорно правы, а республиканцы – бесспорно неправы, консерватизм просто обязан быть душевной болезнью, дефектом мозга, личностным расстройством, ведущим к нарушению когнитивных функций. Подобно тому, как ученые-медики изучают рак, чтобы исцелять эту болезнь, ученые из числа политических либералов изучают политические взгляды и электоральное поведение, чтобы исцелять людей от раковых опухолей консерватизма. Эта предвзятость подтверждения в либеральных академических кругах укоренена настолько глубоко, что представляет собой политическую «воду», в которой плавает рыба либерального толка, даже не замечая этого.

Психолог из Виргинского университета Джонатан Хайдт обратил внимание на эту предвзятость и привлек внимание к ней в популярной и собравшей массу комментариев статье на Edge.org «Что побуждает людей голосовать за республиканцев? » (What Makes People Vote Republican? ). Стандартный для либералов ход мыслей, отраженный в исследовании Джоста, состоит в следующем: люди голосуют за республиканцев по той причине, что они «недостаточно гибки в когнитивном отношении, питают пристрастие к иерархии и слишком боятся неопределенности, перемен и смерти». Хайдт призвал своих коллег выйти за рамки подобных «диагнозов» и помнить «второе правило нравственной психологии: нравственность – это не только то, как мы относимся друг к другу (как считает большинство либералов), но и сплоченность групп, поддержка основных институтов, праведная и благородная жизнь. Вот что имеют в виду республиканцы, утверждая, что у демократов «этого просто нет», вот что они подразумевают под «этим».[271]

Поскольку демократы бесспорно правы, а республиканцы бесспорно неправы, консерватизм просто обязан быть душевной болезнью, дефектом мозга, личностным расстройством, ведущим к нарушению когнитивных функций.

Почему либералы так пристрастно характеризуют консерваторов? Для того чтобы ответить на этот вопрос, пойдем от противного и охарактеризуем демократов и либералов как страдающих множеством в равной степени серьезных душевных изъянов: это и отсутствие нравственных ориентиров, которое приводит к неспособности делать четкий нравственно-этический выбор, и явный недостаток определенности в социальных вопросах, и патологическая боязнь ясности, влекущая за собой нерешительность, и наивная вера в то, что все люди обладают одинаковыми способностями, и слепая, противоречащая всем свидетельствам приверженность мнению, будто бы только культура и окружение определяют участь человека в обществе, следовательно, в силах правительства устранить все проявления социальной несправедливости. Если подобрать в качестве эпитетов определяемые в рабочем порядке личностные черты и когнитивный стиль, легко собрать данные для их подкрепления. Изъян заключается в самом процессе характеризации.

Два популярных примера величиной с целую книгу, попадающих в ту же ловушку предвзятости подтверждения, – вышедший в 2008 году труд когнитивиста из Калифорнийского университета в Беркли Джорджа Лакоффа «Политический разум» (The Political Mind ) и опубликованная в 2007 году книга психолога из университета Эмори Дрю Уэстена «Политический мозг» (The Political Brain ). Знакомый набор выражений: либералы великодушны к промахам («чуткие люди»), рациональны, интеллигентны, оптимистичны, взывают к разуму избирателей, приводя весомые аргументы; консерваторы нетерпимы («бессердечные»), мрачные, недалекие и авторитарные, они воздействуют на эмоции избирателей методами угроз и паникерства. Но консерваторы чаще побеждают на выборах благодаря макиавеллиевским манипуляциям, воздействующим на эмоциональный мозг избирателей, следовательно, либеральным политикам необходимо активизировать свои кампании, обращаясь не к разуму, а к сердцу избирателей.

Эта характеристика не только всецело определена либеральной предвзятостью подтверждения, но и сама предпосылка, согласно которой консерваторы выигрывают битву за сердца избирателей, ошибочна. В борьбе за места в Конгрессе побеждают демократы: в Сенате демократы опережали республиканцев с небольшим перевесом – 3395 против 3323, состязаясь за 6832 места с 1855 по 2006 год. В Палате представителей демократы нанесли республиканцам поражение со счетом 15363: 12994 в борьбе за 27906 мест с 1855 по 2006 год.

Что касается личностных характеристик и темперамента консерваторов и либералов и подразумеваемой угрюмости первых, то согласно «Общим социальным опросам 1972–2004 годов» Национального центра исследования общественного мнения 44 % опрошенных, назвавших себя «консервативными» или «очень консервативными», сообщило также, что они «очень счастливы» по сравнению всего с 25 % опрошенных, назвавшихся «либеральными» или «очень либеральными». В 2007 году опрос Института Гэллапа показал, что 58 % республиканцев по сравнению с 38 % демократов назвали свое душевное здоровье «превосходным». Возможно, одна из причин состоит в том, что консерваторы щедрее либералов, отдают на 30 % больше денег (даже в условиях жесткого контроля средств), сдают больше донорской крови, уделяют больше часов волонтерской деятельности. И не потому, что у консерваторов больше средств, которыми они могут распоряжаться по своему усмотрению. Рабочая беднота отдает на благотворительность значительно более высокий процент своих доходов, чем любая другая группа по доходам, и в три раза больше тех, кто получает сравнимое по размеру государственное пособие. Другими словами, бедность – не препятствие для благотворительности в отличие от соцобеспечения.[272]Эти результаты можно объяснить, в частности, тем, что консерваторы считают, что благотворительность должна быть частным делом (посредством некоммерческих организаций), а либералы считают ее общественным делом (посредством правительства). Здесь мы видим паттерн предпочтений политической партии, опирающийся на различные нравственные фундаменты, которые мы рассмотрим далее.

Одной из причин, по которым либералы характеризуют консерваторов таким образом, может быть либеральная предвзятость ученых-социологов. А именно: в ходе проведенного в 2005 году экономистом из университета Джорджа Мейсона Дэниелом Клейном исследования с учетом регистрации избирателей выяснилось, что демократы имеют над республиканцами поразительный численный перевес с соотношением 10: 1 среди представителей этой профессии в Калифорнийском университете в Беркли и с соотношением 7, 6: 1 в Стэнфордском университете. В гуманитарных и социальных науках соотношение составило 16: 1 в обоих кампусах (30: 1 среди старших преподавателей и адъюнкт-профессоров). На некоторых кафедрах, например антропологии и журналистики, не нашлось ни единого республиканца. Соотношение для всех кафедр всех колледжей и университетов США, по утверждению Клейна, составляет 8: 1 в пользу демократов перед республиканцами.[273]

Политолог из колледжа Смит Стэнли Ротмен и его коллеги получили подобные результаты в национальном исследовании 2005 года: всего 15 % преподавателей назвали себя консервативными по сравнению с 72 % назвавших себя либеральными (80 % в сфере гуманитарных и социальных наук).[274]Более детальное исследование, проведенное в 2001 году в масштабах страны Исследовательским институтом высшего образования при Калифорнийском университете в Лос-Анджелесе, показало, что 5, 3 % членов кафедр принадлежали к крайне левым, 42, 3 % – к либералам, 34, 3 % занимали средние политические позиции, 17, 7 % были консерваторами и 0, 3 % – крайне правыми. Если сравнить крайности в данном примере, то крайне левых либералов в 17 раз больше, чем крайне правых консерваторов. Подобное соотношение наблюдается даже в школах права, где наши будущие законодатели должны, казалось бы, получать более сбалансированное образование. В 2005 году профессор права из Северо-Западного университета Джон Макгиннис изучил кафедры лучших школ права общим числом двадцать одна согласно рейтингу US News& amp; World Report и обнаружил, что политически активные преподаватели с ошеломляющей частотой оказываются демократами, 81 % вносят вклад «полностью или преимущественно» в кампании демократов, в то время как такую же поддержку республиканцам оказывает всего 15 %.[275]

Перекос в либеральную сторону также преобладает во многих видах СМИ. Проведенное в 2005 году исследование политолога из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Тима Гросклоуза и экономиста из Университета Миссури Джеффри Мильо было направлено на оценку предубежденности СМИ. Для этого подсчитывалось, сколько раз конкретное средство массовой информации ссылалось на те или иные экспертные или политические группы, а затем полученные результаты сравнивались с тем, сколько раз ссылались на те же группы члены Конгресса. «Наши результаты продемонстрировали явное отклонение в либеральную сторону: все новостные СМИ, которые мы исследовали, кроме Fox News’ Special Report и Washington Times, получили баллы от членов Конгресса, занимающих левые позиции». Как и следовало ожидать, CBS Evening News и New York Times «набрали баллы от крайне левых конгрессменов». Тремя наиболее нейтральными с политической точки зрения СМИ оказались NewsHour (PBS), NewsNight (CNN) и Good Morning America (ABC). Примечательно, что наиболее политически центристским из всех источников новостей оказалась газета USA Today.[276]

Слушая беседы консерваторов по радио, я с прискорбием отмечаю, как легко предсказать, что скажут ведущие о том или ином предмете еще до того, как они откроют рот.

Разумеется, у либералов нет монополии на политическую предубежденность. Слушая беседы консерваторов по радио, я с прискорбием отмечаю, как легко предсказать, что скажут ведущие еще до того, как они откроют рот, в тех случаях, когда речь идет о здравоохранении, войне в Ираке, абортах, ношении и хранении оружия, гомосексуальных браках, глобальном потеплении и большинстве других проблем. Больше я не удосуживаюсь слушать Раша Лимбо, потому что заранее знаю, что он скажет. То же самое относится к Биллу О’Рейли, Шону Ханнити и Гленну Беку, которые предсказуемы, как смерть и налоги, в которые ни один из них не верит.

Гораздо труднее предугадать слова политических обозревателей, которые не просто придерживаются линии конкретной партии, а стремятся нарушить идеологический паттерн в ответ на появление новых данных или более удачной теории. Один из примеров – Деннис Прегер: вероятно, ввиду длительного приучения к раввинскому образу мышления для него характерны тщательное взвешивание, подробное обсуждение и глубокое осмысление каждого нравственного вопроса. Разумеется, этот утонченный и богатый нюансами стиль нравится далеко не всем слушателям, в итоге шоу Прегера в рейтингах отстает от более однозначных консервативных ток-шоу. Эндрю Салливана и Кристофера Хитченса тоже непросто предсказать, но я объясняю это тем фактом, что оба ближе к либертарианцам – либералам в социальных вопросах и консерваторам в экономических. Если не занимать позицию точно посередине идеологического паттерна, вырваться из его рамок оказывается проще (и вдобавок стать менее предсказуемым). Среди явных либертарианцев на редкость предсказуем Джон Стоссел, но поскольку он эхом повторяет многие из моих собственных идеологических убеждений, я склонен не замечать его предвзятости.

О чем и речь. Дело не в том, что никто из этих социальных обозревателей (или многих других – конкретные примеры не имеют значения) не является оригинальным мыслителем, не в том, что они недостаточно интеллигентны, образованы или не боятся жить в соответствии со своими убеждениями (для них характерно все перечисленное и многое другое), а в том, что когда примеряешь к себе те или иные идеологические убеждения, то втискиваешься в рамки конкретной позиции в пределах этих убеждений и озвучиваешь их своей социальной группе – аудитории, как в случае с публичными личностями-интеллектуалами, – которая слушает главным образом с целью подкрепления собственных идеологических убеждений.

«Предубежденное сердце и разум»

В своей книге «Предубежденное сердце и разум» (Partisan Hearts and Minds ) политологи Дональд Грин, Брэдли Палмквист и Эрик Шиклер показали, что большинство людей выбирают ту или иную политическую партию не потому, что она отражает их взгляды: сначала они отождествляют себя с какой-либо политической позицией, как правило, унаследованной от родителей и сверстников или усвоенной в процессе воспитания. Как только люди берут на себя обязательство придерживаться данной политической позиции, они выбирают подходящую партию, а этот выбор диктует остальное.[277]Такова власть политических убеждений, она свидетельствует о сугубо трайбалистском характере современной политики и о стереотипах каждого «племени».

Современная политика – это противостояние племен.

Каждый, кто регулярно следит за политическими комментариями в радио– и телепередачах, в газетах и журналах, популярных книгах, блогах и видеоблогах, в твитах и так далее, знает стереотипные представления либералов о консерваторах:

Консерваторы – это те, кто разъезжает на «хаммерах», ест мясо, выступает за разрешение оружия, продвигает идею правительства, деятельность которого сводится к минимуму, выступает за снижение налогов, много пьет, к месту и не к месту поминает Библию, мыслит категориями «черное и белое», потрясает кулаками, топает ногами и похваляется приверженностью нравственным догмам.

А вот что думают консерваторы о либералах:

Либералы – те, кто разъезжает на гибридных автомобилях, ест тофу, обнимается с деревьями и спасает китов, носит сандалии, пропагандирует идею активно действующего правительства, выступает за повышение налогов, пьет бутилированную воду, меняет убеждения в зависимости от ситуации, подходит под определения «ни то ни се» и бесхарактерного слабака.

Эти стереотипы так въелись в нашу культуру, что они понятны всем, их эксплуатируют комики и обозреватели. Подобно многим стереотипам, в них есть доля правды, отражающая акцент на различных нравственных ценностях, особенно тех, которые мы приобретаем интуитивно. Собственно говоря, современные исследования поражают наглядной демонстрацией того, что большинству наших нравственных решений служат фундаментом автоматические нравственные чувства, а не рационализация и сознательный расчет. Мы не принимаем нравственные решения с помощью разума, старательно взвешивая все «за» и «против»; вместо этого мы интуитивно обращаемся к нравственным решениям, и лишь постфактум даем мгновенно принятым решениям логическое обоснование. Наша нравственная интуиция, отраженная в подобных стереотипных представлениях о консерваторах и либералах, скорее эмоциональна, чем рациональна. Как и большинство наших убеждений, касающихся большинства жизненных вопросов, наши нравственные убеждения возникают первыми, а затем появляется логическое обоснование этих убеждений.

По мнению Джонатана Хайдта, подобные стереотипы проще понять в контексте теории нравственной интуиции, [278]которая объясняет, почему мы питаем естественное отвращение к некоторым видам поведения, таким, как инцест, даже если не можем сформулировать причины. К примеру, прочитайте описание следующей ситуации и подумайте, считаете ли вы действия персонажей нравственно приемлемыми или нет:

Марк и Джули – брат и сестра. Они учатся в колледже, а во время летних каникул вместе путешествуют по Франции. Однажды они останавливаются на ночлег в домике на пляже. Они решают, что было бы забавно и интересно заняться любовью. По крайней мере, для них обоих это новый опыт. Джули уже принимает противозачаточные таблетки, но Марк на всякий случай пользуется презервативом. Занятие любовью нравится обоим, но они решают не повторять его. Эта ночь становится для них особенным секретом, который их сближает. Что вы думаете об этом? Нормально ли то, что они занимались любовью?

Почти все, кто читает это описание, сочиненное Хайдтом для тестирования нравственной интуиции, утверждают, что с точки зрения нравственности персонажи поступили неправильно. Услышав вопрос «Почему? », опрошенные отвечают, что Джули могла забеременеть (но на самом деле не могла), что этот эпизод мог испортить отношения между братом и сестрой (однако он их не испортил), что кто-то мог узнать о случившемся (но о нем никто не узнал). В конце концов опрошенные теряют надежду логически объяснить свой ответ и выпаливают что-нибудь вроде: «Не знаю! Не могу объяснить! Знаю только, что это неправильно».[279]

Из результатов этого и подобных исследований Хайдт делает вывод, что мы обладаем нравственными чувствами, которые эволюционировали, чтобы помогать нам выживать и размножаться. В палеолитическом окружении наших предков инцест создавал нешуточные проблемы, связанные с генетическими мутациями в результате близкородственного инбридинга. Разумеется, только нашему поколению наконец стали известны основополагающие генетические причины табу на инцест, однако эволюция наделила нас нравственными чувствами, побуждающими избегать близких сексуальных отношений с нашими родственниками, и сделала это путем естественного отбора, направленного против тех, кто активно практиковал подобные отношения. Хайдт полагает, что фундамент нашего чувства правильного и неправильного опирается на пять внутреннее присущих нам и всеобщих психологических систем.[280]

1. «Вред/забота », связанные с длительной эволюцией нас как млекопитающих, наделенных системами привязанности и способностью ощущать чужую боль (и испытывать неприязнь к ней). У нас развились глубокие чувства эмпатии и сочувствия к окружающим, поскольку мы представляем себя на их месте, понимаем, как мы ощущали бы себя в такой ситуации, если бы она произошла с нами. На этот фундамент опираются такие нравственные добродетели, как доброта, мягкость и опека.

2. «Справедливость/взаимность», связанные с эволюционным процессом реципрокного альтруизма – «ты – мне, я – тебе». В итоге так развились подлинные чувства верного и неверного по отношению к справедливому и несправедливому обмену. На этом основании покоятся политические идеалы правосудия, прав, независимости личности.

3. «Принятие в группу/преданность », связанные с долгой историей нас как вида, образующего племена, способные создавать меняющиеся союзы. У нас развилось такое свойство, как способность проявлять внутригрупповые дружеские отношения к нашим сородичам и межгрупповую вражду ко всем, кто принадлежит к другим группам. Этот фундамент создает в племени эффект «братских уз», лежит в основе таких положительных черт, как патриотизм и самопожертвование ради группы.

4. «Авторитет/уважение », сформированные давней историей иерархических социальных взаимоотношений у нас как у приматов. У нас развилась естественная склонность считаться с авторитетами, проявлять почтение к лидерам и специалистам, следовать правилам и диктату тех, кто выше нас по положению в обществе. На это основание опираются такие свойства, как лидерство и готовность подчиняться, в том числе почитание законной власти и уважение к традициям.

5. «Чистота/святость », сформированные психологией отвращения и загрязнения. У нас развились эмоции, которые направляют нас к чистому и уводят от грязного. На это основание опираются такие религиозные представления, как стремление вести менее плотскую и более возвышенную и благородную жизнь, акцент делается на убежденности в том, что тело – храм, который можно осквернить безнравственными поступками и загрязненностью.

За много лет Хайдт и его коллега по Виргинскому университету Джесси Грэм изучили нравственные взгляды более чем 118 тысяч человек из десятка различных стран и регионов мира и обнаружили устойчивое различие между либералами и консерваторами. Либералы набирают больше баллов по 1 и 2 пунктам («вред/ забота» и «справедливость/взаимность»), чем консерваторы, но меньше по 3, 4 и 5 пунктам («принятие в группу/преданность», «авторитет/уважение» и «чистота/святость»). Для консерваторов ситуация примерно одинакова по всем пяти пунктам: у них меньше, чем у либералов, баллов по 1 и 2 пунктам, но больше по 3, 4 и 5. (Убедитесь сами: http: //www.yourmorals.org.) Расклад по отдельным компонентам можно увидеть на рис. 11.

Другими словами, либералы сомневаются в авторитетах, радуются многообразию и зачастую бравируют пренебрежением к вере и традициям, чтобы заботиться о слабых и угнетенных. Они жаждут перемен и справедливости даже ценой политического и экономического хаоса. В отличие от них консерваторы делают акцент на институтах и традициях, вере и семье, народе и принципах. Они жаждут порядка даже ценой жизни тех, кто очутился на самом дне и провалился в трещины. Разумеется, все это обобщения, для которых есть исключения, но суть в следующем: вместо того, чтобы рассматривать левых и правых как либо действующих правильно, либо заблуждающихся (в зависимости от ваших собственных взглядов), разумнее было бы признать, что либералы и консерваторы делают упор на разные нравственные ценности, в итоге сами собой делятся на эти две группы.

Рис. 11. Пять нравственных оснований

В ходе проведенных Джонатаном Хайдтом и Джесси Грэмом из Виргинского университета опросов по нравственным взглядам более 118240 человек из более чем двенадцати стран выяснилось, что существует устойчивое различие между либералами и консерваторами: либералы набирают больше, чем консерваторы, баллов по нравственным основаниям под номерами 1 и 2 («вред/ забота» и «справедливость/взаимность»), но меньше по основаниям под номерами 3, 4 и 5 («принятие в группу/преданность», «авторитет/уважение» и «чистота/святость»). Результаты консерваторов примерно одинаковы по всем пяти пунктам: они ниже, чем результаты либералов, по пунктам 1 и 2, но выше по пунктам 3, 4 и 5. График построен в соответствии с ответами по пяти подшкалам на вопросы анкеты «Нравственные основания». График любезно предоставлен Джонатаном Хайдтом, данные об опросе доступны на сайте www.yourmorals.org.

Рассмотрим всего одно из множества исследований взаимосвязи между великодушием и законностью. В эксперименте 2002 года по «моралистическому наказанию», проведенном экономистами Эрнстом Феером и Симоном Гахтером, участникам предоставляли возможность наказывать тех, кто отказывался участвовать в деятельности группы, призывающей к альтруистическим пожертвованиям. В рамках исследования проводилась общая игра, в ходе которой участники могли отдавать деньги на общие нужды. В условиях эксперимента, не предусматривающих никаких наказаний за «бесплатное участие» (то есть люди получали некие выгоды от вхождения в состав группы, но ничего не давали на общие нужды), экспериментаторы обнаруживали, что сотрудничество участников быстро сходило на нет в первые же шесть туров игры. На седьмом туре Феер и Гахтер вводили новое условие, согласно которому участникам позволялось наказывать «бесплатных участников», отбирая у них деньги. Они проделывали это безнаказанно, что сразу же вызвало повышение уровня сотрудничества и щедрости бывших «бесплатников».[281]Вывод: для гармонии в обществе необходима система, поощряющая щедрость и в то же время карающая стремление к дармовщине.

⇐ Предыдущая 17 18 19 20 212223 24 25 26 Следующая ⇒