Принципы изображения войны в романе Л. Н. Толстого «Война и мир». Смысл противопоставления образов Кутузова и Наполеона.

Говоря о Бородинском сражении, нельзя умолчать о двух ключевых фигурах этого решающего события в истории девятнадцатого века: Кутузове и Наполеоне.

Сам Толстой не только не находит ничего привлекательного в личности Наполеона, но, напротив, считает его человеком, у которого “помрачены ум и совесть”. Все его поступки Толстой расценивает как “слишком противоположные добру и правде, слишком далекие от всего человеческого”. Во многих сценах романа французский император предстает не как великий государственный деятель, а как капризный и самовлюбленный позер.Одним из ярких эпизодов, характеризующих Наполеона именно с этой стороны, является сцена приема императором русского посла Балашева. Принимая Балашева, Наполеон все рассчитал для того, чтобы произвести на него неотразимое впечатление. Он хотел представить себя воплощением силы, величия и благородства. С этой целью он назначил прием на “самое выгодное свое время — утро” и нарядился в “самый, по его мнению, величественный свой костюм”. Было рассчитано не только время, но и место встречи и даже поза, которую Наполеону надлежало принять, чтобы произвести должное впечатление на русского посла. Однако во время беседы Балашев, “не раз опуская глаза, невольно наблюдал дрожанье икры в левой ноге Наполеона, которое тем более усиливалось, чем более он возвышал голос”. Наполеон, правда, знал об этом своем физическом недостатке и видел в нем “великий признак”.

Толстой усматривает в этом лишнее подтверждение невероятной самовлюбленности французского императора. Неприязнь Толстого к Наполеону сквозит и в описании других подробностей, таких как манера “смотреть мимо” собеседника.Мнимое величие Наполеона особенно ярко проявляется в сцене, когда он стоит на Поклонной горе и любуется панорамой Москвы: “Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица...” Но недолго прии лось ему наслаждаться своим величием. Он оказался в жалко: л и смешном положении, так и не дождавшись ключей от величественного города. А вскоре жестокий и вероломный завоеватель потерпел полное поражение. Таким образом, история развенчивает культ сильной личности, культ “сверхчеловека”.

Толстой противопоставляет Наполеону (и как военачальнику, и как человеку) фельдмаршала Кутузова. В отличие от императора Франции

он никогда не приписывал себе главную роль в успехах, достигнутых русской армией. Толстой неоднократно говорит о том, что Кутузов руководил сражениями по-своему. В отличие от Наполеона, он делал ставку не на свою гениальность, а на силу армии. Кутузов был убежден, что решающее значение в войне имеет “дух войска”.

В тяжелой для русской армии ситуации он сумел принять на свои плечи всю полноту ответственности. Невозможно забыть сцену военного совета в Филях, когда Кутузов принял решение об отступлении. В те мрачные часы перед ним встал один страшный вопрос: “Неужели это я допустил до Москвы Наполеона и когда же я это сделал?., когда же решилось это страшное дело? ” В эту трагическую для России минуту, когда необходимо было принять одно из важнейших в истории решений, Кутузов был совершенно один. Он должен был сам принять это решение, и он его принял. Для этого полководцу потребовалось собрать все свои душевные силы. Он смог не поддаться отчаянию, сохранить уверенность в победе и внушить эту уверенность всем — от генералов до солдат.

Из всех исторических деятелей, показанных в романе, только Кутузова Толстой называет истинно великим человеком. В романе “Война и мир” Кутузов представлен как народный герой, вся мощь которого состояла “в том народном чувстве, которое он носил в себе во всей чистоте и силе его”.

Можно сделать вывод о том, что основное различие между этими полководцами Толстой видел в антинародной деятельности Наполеона и народном начале, лежащем в основе всех деяний Кутузова.

Здесь необходимо сказать об отношении Толстого к роли личности в истории. Еще в молодости писатель пришел к мысли, что “каждый исторический факт необходимо объяснять человечески”. Он очень увлекался идеей “олицетворения” истории, то есть изображения ее в живых лицах. Но уже тогда Толстой иронически относился к тем писателям, которые считали творцами-истории немногих выдающихся лиц. В романе “Война и мир” он бурно протестует против подобной точки зрения. В эпилоге романа Толстой говорит о том, что невозможно описывать движение человечества без понятия о силе, заставляющей людей направлять свою деятельность к одной цели, а эта сила есть движение “всех, без одного исключения всех людей”. По Толстому, содержание исторического процесса составляет движение народных масс, их действия, их могучая, неостановимая сила, и величие личности заключается в том, чтобы стать частью этой силы. Попытки же поставить себя над народом, считая его толпой, управлять им — смешны и нелепы и приводят к общечеловеческим трагедиям.

Философско-религиозные искания Левина. Соотношение образов Анны и Левина. Роль эпиграфа.

Жизненные искания Константина Лёвина (по роману Л. Н. Толстого «Анна Каренина»)

Один из героев романа Л. Н. Толстого “Анна Каренина” Константин Лёвин явился новым образом в русской и мировой литературе. Это образ не “маленького”, не “лишнего” человека. По всему своему складу, содержанию мучающих его общечеловеческих вопросов, цельности натуры, свойственному ему стремлению претворять идею в действие Константин Лёвин — мыслитель-деятель. Он призван к страстной, энергичной общественной деятельности, он стремится к преобразованию жизни на основе деятельной любви, общего и личного счастья для всех людей,

Образ отчасти списан с самого Толстого (о чем свидетельствует фамилия Лёвин — от Лёвы, Льва): герой думает, чувствует, говорит непосредственно от лица писателя. Лёвин — натура цельная, деятельная, кипучая. Он принимает только настоящее. Его цель в жизни — жить и делать, а не просто присутствовать при жизни. Герой страстно любит жизнь, а это означает для него страстно творить жизнь.

Лёвин и Анна — единственные в романе, кто призван к настоящей жизни. Как и Анна, Лёвин мог бы сказать, что любовь для него значит слишком много, гораздо больше, чем могут понять другие. Для него, как и для Анны, вся жизнь должна стать любовью.

Началом исканий Лёвина, можно, вероятно, считать его встречу с Облонским. Несмотря на то, что они приятели и симпатичны друг другу, с первого взгляда можно увидеть их внутреннюю разобщенность. Характер Стивы двойствен, ибо он делит свою жизнь на две части — “на себя” и “для общества”. Лёвин с его цельностью и яростной увлеченностью кажется ему чудаком.

Именно эта раздробленность, расколотость жизни современного общества заставляют Константина Лёвина искать какое-то общее, объединяющее всех дело. Значение семьи для Лёвина непосредственным образом связано с основной темой романа — единения и разъединения людей. Семья для Лёвина — самое глубокое, высшее единение, какое только возможно между людьми. Именно для того, чтобы создать семью, он появляется в чуждом ему городском мире, но получает жестокий удар. Та, выбранная им, от которой зависит его судьба, отнята у него, украдена чуждым миром. Именно украдена — ведь для Вронского Кити, еще не понявшая самое себя и свою любовь, всего лишь девочка, которой он вскружил голову.

Не зная, чем заменить утраченное, Константин Лёвин возвращается домой, надеясь найти там успокоение и защиту от мира. Но и эта мечта “своего мира” вскоре терпит крах. Лёвин пытается с головой уйти в работу, но безуспешно, это не доставляет ему удовольствия.

Постепенно он снова возвращается к мыслям об общем деле. Теперь, задумываясь конкретно над личным и общим благом, он начинает понимать что общее дело складывается из личных дел каждого. Понять это помогает работа с мужиками в поле. Здесь ему открывается связь между трудом и человечностью, трудом и любовью.

Для дальнейшего развития этого открытия имеют значения встречи Константина Лёвина с некоторыми людьми. Сначала это встреча со стариком крестьянином, в разговоре с которым Лёвина проясняет для себя тему независимого труда и семьи.

Позже происходит разговор у Свияжского о непроизводительности наемного труда, о крестьянском и помещичьем хозяйстве в целом. Свияжский объясняет Лёвину преимущества капиталистического хозяйства. Под влиянием всего этого Лёвин вскоре приходит к мысли об устройстве сельскохозяйственной артели на условиях взаимной выгоды. Так появляется новый тезис Лёвина — стимул личного счастья как главный двигатель человеческих действий, соединившийся с мечтой о торжестве общего, теперь, в мысли об артели, приобретает новое качество: оставаясь самим собой, то есть стремясь к личному счастью, он вместе с тем начинает стремиться к общему счастью, общим интересам. Это венец всех исканий Лёвина на путях конкретно-социального мышления, социальных решений. Это апогей его духовного развития.

Теперь его мечта заключается в том, чтобы перевернуть жизнь человечества! Следуя своей мечте, которая вскоре терпит крах, он хочет создать вселенскую артель. Реальность доказывает, что общее дело невозможно в условиях разъединенного общества.

Герой подумывает о самоубийстве. Но на помощь приходит любовь. Кити и Лёвин снова вместе, и жизнь для них обоих обретает новое значение. Он признает свою идею об артели несостоятельной и счастлив только любовью. Но потом Лёвин понимает, что не может жить только счастьем любви, только своей семьей, без связи со всем миром, без общей идеи, к нему снова возвращается мысли о самоубийстве. И спасают его только обращение к Богу, и примирение, вследствии этого с миром.

Отвергнуть все устои действительности, проклясть ее и в финале примириться с нею — пример глубокого противоречия в жизни и характере одного из интереснейших героев Л. Н. Толстого — Константина Лёвина.

54. Философско-религиозные искания Левина. Соотношение образов Анны и Левина. Роль эпиграфа.

Один из героев романа Л. Н. Толстого “Анна Каренина” Константин Левин явился новым образом в русской и мировой литературе. Это образ не “маленького”, не “лишнего” человека. По всему своему складу, содержанию мучающих его общечеловеческих вопросов, цельности натуры, свойственному ему стремлению претворять идею в действие Константин Левин — мыслитель-деятель. Он призван к страстной, энергичной общественной деятельности, он стремится к преобразованию жизни на основе деятельной любви, общего и личного счастья для всех людей,

Образ отчасти списан с самого Толстого (о чем свидетельствует фамилия Левин — от Левы, Льва): герой думает, чувствует, говорит непосредственно от лица писателя. Левин — натура цельная, деятельная, кипучая. Он принимает только настоящее. Его цель в жизни — жить и делать, а не просто присутствовать при жизни. Герой страстно любит жизнь, а это означает для него страстно творить жизнь.

Левин и Анна — единственные в романе, кто призван к настоящей жизни. Как и Анна, Левин мог бы сказать, что любовь для него значит слишком много, гораздо больше, чем могут понять другие. Для него, как и для Анны, вся жизнь должна стать любовью.

Началом исканий Левина, можно, вероятно, считать его встречу с Облонским. Несмотря на то, что они приятели и симпатичны друг другу, с первого взгляда можно увидеть их внутреннюю разобщенность. Характер Стивы двойствен, ибо он делит свою жизнь на две части — “на себя” и “для общества”. Левин с его цельностью и яростной увлеченностью кажется ему чудаком.

Именно эта раздробленность, расколотость жизни современного общества заставляют Константина Левина искать какое-то общее, объединяющее всех дело. Значение семьи для Левина непосредственным образом связано с основной темой романа — единения и разъединения людей. Семья для Левина — самое глубокое, высшее единение, какое только возможно между людьми. Именно для того, чтобы создать семью, он появляется в чуждом ему городском мире, но получает жестокий удар. Та, выбранная им, от которой зависит его судьба, отнята у него, украдена чуждым миром. Именно украдена — ведь для Вронского Кити, еще не понявшая самое себя и свою любовь, всего лишь девочка, которой он вскружил голову.

Не зная, чем заменить утраченное, Константин Левин возвращается домой, надеясь найти там успокоение и защиту от мира. Но и эта мечта “своего мира” вскоре терпит крах. Левин пытается с головой уйти в работу, но безуспешно, это не доставляет ему удовольствия.

Для дальнейшего развития этого открытия имеют значения встречи Константина Левина с некоторыми людьми. Сначала это встреча со стариком крестьянином, в разговоре с которым Левина проясняет для себя тему независимого труда и семьи.

Позже происходит разговор у Свияжского о непроизводительности наемного труда, о крестьянском и помещичьем хозяйстве в целом. Свияжский объясняет Левину преимущества капиталистического хозяйства. Под влиянием всего этого Левин вскоре приходит к мысли об устройстве сельскохозяйственной артели на условиях взаимной выгоды. Так появляется новый тезис Левина — стимул личного счастья как главный двигатель человеческих действий, соединившийся с мечтой о торжестве общего, теперь, в мысли об артели, приобретает новое качество: оставаясь самим собой, то есть стремясь к личному счастью, он вместе с тем начинает стремиться к общему счастью, общим интересам. Это венец всех исканий Левина на путях конкретно-социального мышления, социальных решений. Это апогей его духовного развития.

Герой подумывает о самоубийстве. Но на помощь приходит любовь. Кити и Левин снова вместе, и жизнь для них обоих обретает новое значение. Он признает свою идею об артели несостоятельной и счастлив только любовью. Но потом Левин понимает, что не может жить только счастьем любви, только своей семьей, без связи со всем миром, без общей идеи, к нему снова возвращается мысли о самоубийстве. И спасают его только обращение к Богу, и примирение, вследствие этого с миром.

Переосмысление вечных образов (Христос, Гамлет, Фауст, Дон-Жуан) в творчестве Чехова («Черный монах», «Студент»).

Использование «вечных образов», мифологических или литературных, в произведениях Чехова не имеет столь явно выраженного характера, как в произведениях его предшественников. Когда американский ученый Т. Виннер в своей монографии о прозе Чехова писал о сходстве героинь «Княгини» и «Попрыгуньи» с сиренами греческой мифологии - полудевами, полуптицами, об отголосках античного мифа в «Ариадне», а «Душечку» рассматривал как современную вариацию мифа об Эросе и Психее, это заставило К. И. Чуковского справедливо усомниться в том, действительно ли, например, история чеховских Ариадны, Лубкова и Шамохина имеет отношение к мифу об Ариадне, Тезее и Дионисии (См.: Чуковский К. О Чехове. М., 1967. С. 205).

Однако найденный в русской литературе еще Пушкиным и Гоголем опыт типизации, порой мифологизации изображаемой действительности, неоднократно использовался Чеховым. Его привлекала возможность придать, через мифологические и литературные параллели, глубину и перспективу изображаемому. Рассказывая ту или иную современную историю, в то же время комментировать ее с точки зрения более широкой перспективы.

В некоторых из последних произведений Чехова сюжет, характеристики, описания, оставаясь в пределах поэтики реализма, приобретают такую смысловую и ассоциативную насыщенность, что читатель получает возможность соотнести «безымянный факт», эпизод из жизни частного человека, о котором пишет Чехов, с опытом человечества, закрепленным в фольклоре, мифологии, литературе. Во многом благодаря этому у Чехова «реализм возвышается до одухотворенного и глубоко продуманного символа» (Горький М. и Чехов А. Переписка, статьи, высказывания. М., 1951. С. 28).

Так, поднимается до высот реалистического символа содержание «Архиерея», одного из самых совершенных творений Чехова. Добивается этого писатель на первый взгляд незаметным, но настойчиво повторяемым указанием на дни недели, в которые происходит действие рассказа.

Последняя, предсмертная неделя архиерея Петра приходится на страстную неделю, предшествующую пасхе, когда верующие вспоминают о последней неделе земной жизни Христа и совершают соответствующие службы. И Чехов показывает все «страсти» и мучения своего героя, невидимые миру. Не случайно он исподволь, но последовательно напоминает о датах, подчеркнуто точно обозначает дни: «вербное воскресенье», «во вторник после обедни», «в четверг он служил обедню в соборе, было омовение ног», «пора к страстям господним», «под утром, в субботу... преосвященный приказал долго жить», «а на другой день была пасха».

Для Чехова жизнь, смерть и воскресение Иисуса Христа - поэтический миф. Но такой отдаленный намек, в духе миросозерцания героя, позволяет ему решить важные художественные задачи. (Конечно, Чехов не делает прямолинейных сравнений: для его целей достаточно отдаленного, едва уловимого намека - символа.) Особый смысл приобретает одиночество Петра, преданного на муки грубой жизни; архиерея забыли, пример его жизни остался непонятым людьми, поглощенными мелочами и суетой. Относящиеся к единичному человеку, эти факты воспринимаются в более широком плане, так как находят некоторую параллель в общеизвестной мифологии.