Футуризм и его представители: В.В. Маяковский, И. Северянин, В. Хлебников.

⇐ ПредыдущаяСтр 5 из 6Следующая ⇒

Группы футуристов: эгофутуристы (И. Северянин), кубофутуристы (В. В. Маяковский, В. Хлебников), «Центрифуга» (Б. Л. Пастернак).

Стихотворения: «Интродукция», «Эпилог» («Я, гений Игорь-Северянин…»), «Двусмысленная слава» (возможен выбор трех других стихотворений).

Эмоциональная взволнованность и ироничность поэзии Северянина, оригинальность его словотворчества.

1913 год в движении русского футуризма и кубофутуризма был кульминационным. В начале этого года вышли новые футуристические сборники, устраивались публичные диспуты о современном искусстве, организовывались левые выставки. В феврале-марте 1913 г. вышли второй «Садок судей» с коллективным манифестом и альманах «Требник троих», в которых были опубликованы тексты Хлебникова, Маяковского, Д. Бурлюка, А. Крученых и других.

«Мы выстрелили в прошлое», — писал Алексей Елисеевич Кручёных в опере «Победа над солнцем» (1913). Воплощение этого исходного авангардистского принципа — отрицания прошлого, отрицания традиции — у российских футуристов приняло преимущественно форму эпатажа. В манифестах это выразилось в подчёркнуто пренебрежительном отношении к нефутуристической литературе; современная культура расценивалась как нечто отсталое, косное, враждебное: «Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее иероглифов» (101; 8).

(«Поэза истребления»; I, 570) Никто всерьез не разделил опасений Северянина. В это же время, 25 марта 1913 г., А. Блок сделал запись в своем дневнике, свидетельствующую о серьезном интересе поэта к футуристам: «Эти дни — диспуты футуристов, со скандалами. Бурлюки, которых я еще не видал, отпугивают меня. <...> Футуристы в целом, вероятно, явление более крупное, чем акмеизм»... Далее в этой записи он дает тщательно взвешенную и четко дифференцированную оценку основных представителей нового течения. Есть здесь и оценка творчества Игоря Северянина. «Мы в «Сирине» много говорили об Игоре Северянине, а вчера я читал маме и тете его книгу («Громокипящий кубок»). Отказываюсь от многих своих слов, я преуменьшал его, хотя он и нравился мне временами очень. Это — настоящий, свежий, детский талант...» (41; т. VII; 232).

Футуристы отличались трезвым расчетом, деловой энергией, подчас наглостью, беспринципностью, однако именно среди футуристов были и гениальный Хлебников, и реальный, вполне живой Маяковский, который и личностно, и творчески притягивал Северянина.

«Я на днях познакомился с Владимиром Владимировичем Маяковским, — сообщал И. Северянин в 1913 г. крымскому поэту и меценату Вадиму Баяну, — и он — гений. Если он выступит на наших вечерах, это будет нечто грандиозное» (37; 90). Идея пригласить Маяковского и его собратьев-футуристов в совместное поэтическое турне принадлежала Игорю Северянину.

В конце 1913 — начале 1914 гг. Северянин вместе с Маяковским участвует в турне по городам России. Это было время расцвета движения футуристов. После скандальных диспутов, выставок и премьер в столицах футуристы отправились на завоевание провинций. Некоторый опыт таких выступлений у Игоря Северянина был. Состоявшиеся в Симферополе, Севастополе, Керчи гастроли получили название Олимпиады российского футуризма.

Отличительной особенностью Олимпиады стало, прежде всего, объединение, хотя и на короткий срок, литературных соперников — кубофутуристов Владимира Маяковского и Давида Бурлюка с эгофутуристами Игорем Северяниным, Вадимом Баяном, Иваном Игнатьевым1.

События тех дней запечатлелись в воспоминаниях Давида Бурлюка, в поэме Игоря Северянина «Колокола собора чувств», в мемуарах крымского поэта-эгофутуриста и мецената Вадима Баяна (37; 87—98).

«Переворачивание» традиционных устоев проявилось и в литературном быте футуристов: их выступления в различных российских городах во время турне 1913 г. представляли собой особого рода театрализованные представления, диспуты нередко заканчивались публичными скандалами. Давид Бурлюк, одна из центральных фигур русского кубофутуризма, воспринимался публикой как средоточие эпатирующего тона: широко известными стали строки его стихотворения «Плодоносящие» («Мне нравится беременный мужчина» и т. д.), в газетах можно было встретить словообразования «бурлюкать», «бурлюканье».

Известные лозунги «сбрасывания» Пушкина, Достоевского etc. с Парохода современности заключали в себе оригинальные попытки объединить футуриста Бурлюка с эгофутуристом Северяниным. «Если есть Давид Бурлюк, значит «стальные грузные чудовища» (из стихотворения Давида Бурлюка) нужнее Онегина, а если пришел Игорь Северянин, значит Crè me de violettes глубже Достоевского», — стиль Маяковского угадывается в афише Первой Олимпиады российского футуризма («...и любовь пограндиознее онегинской любви»).

«...< Маяковский>, — вспоминал Вадим Баян об одном из поэтических вечеров в Симферополе, — истер в порошок крупнейших представителей символизма — Бальмонта и Брюсова, виртуозно перемешивая их стихи со стихами Пушкина и Державина и издевательски преподнося эту мешанину растерявшейся публике; он до крови исхлестал «лысеющий талант» Сологуба, который «выступлениями Северянина украшал свои вечера, как гарниром украшают протухшие блюда»; он искромсал длинный ряд корифеев поэзии и других направлений, противопоставляя им галерею футуристов....Заряженный полнейшим отрицанием старого, поэт буквально истоптал самолюбие эстетической аудитории, но люди, подмятые ступнею мастодонта, засыпанные остроумием, израненные парадоксами, прощали оратору самые резкие издевательства... Словом, казалось, что пришел какой-то титан, который ухватил за шею нашу приземистую литературу и до хруста сдавил ей дряблое горло.

<...> Северянин сделал колоссальную ошибку, пригласив Маяковского в свою группу. Выступать с таким гигантом — это значило <...> всегда терпеть провал. Тот лирический невод и мастерство в области стиха, которыми Северянин захватывал толпу, были затоптаны титанической гремучестью Маяковского» (37; 87—98).

Литературный мезальянс распался. Северянин описал это событие в ироническом стихотворении «Крымская трагикомедия», где рассказана вся история его дружбы-вражды с Маяковским.

Объединения двух группировок не произошло, и дело не только в несхожести «титана» и «лирика», как считал позднее Вадим Баян, — слишком несхожими были эстетические позиции. Неудивительно дальнейшее расхождение художников.

Пройдет год, и в 1914 году Маяковский и Северянин окажутся в противоположных поэтических лагерях. Резкую грань между двумя поэтами проведет начавшаяся Первая мировая война, а затем — революционные события.

Памфлет Маяковского «Нате! » (1914) был сатирически направлен против обывательского восприятия жизни:

Вот вы, мужчина, у вас в усах капуста

где-то недокушанных, недоеденных щей;

вот вы, женщина, на вас белила густо,

вы смотрите устрицей из раковин вещей...

(92; т. 1)

Северянин вступает в полемику с Маяковским и футуристами.

Его стихотворение «В блесткой тьме» носит столь же памфлетный характер, как и «Нате! » Маяковского (а вскоре Северянин даст свой ответ и на громкое обвинение Маяковского в его адрес в памфлете «Вам! »).

Подобно футуристам, Северянин использует известный прием — все те же формы эпатажа публики, правда, в смягченном варианте (не столь резко и грубо). На первый взгляд, оба стихотворения глубоко родственны, однако это не так.

У Северянина «рифмы слагаются в кукиши». Но дразнит Северянин своими «нео-поэзными» мотивами совсем не тех, кого дразнил Маяковский.

В смокингах, в шик о проворенные, великосветские олухи

В княжьей гостиной наструнились, лица свои оглупив:

Я улыбнулся натянуто, вспомнив сарказмно о порохе.

Скуку взорвал неожиданно нео-поэзный мотив.

Каждая строчка — пощечина,

Голос мой — сплошь издевательство.

Рифмы слагаются в кукиши. Кажет язык ассонанс.

Я презираю вас пламенно, тусклые Ваши Сиятельства,

И, презирая, рассчитываю на мировой резонанс!

Блесткая аудитория, блеском ты зло отуманена!

Скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт!

Тусклые Ваши Сиятельства! Во времена Северянина

Следует знать, что за Пушкиным были и Блок, и

Бальмонт

(«В блесткой тьме»; I, 360) 1913.

«Великосветские олухи», к которым обращено стихотворение,

— многоуровневая метафора. Сквозной образ стихотворения — блеск, «блесткие» наряды и одежды. Известно, что футуристы украшали себя множеством «блестков», стремясь блистать и сиять в прямом смысле. В конце концов, Сиятельства от поэзии оказались в «блесткой тьме» и потускнели. Отсюда и оксюморонность всего стихотворения — «блесткая тьма», «тусклые сиятельства» и т.д.

От кого охраняет и от кого защищает Северянин Пушкина, Блока, Бальмонта? Конечно, не от невеж из числа представителей светской молодежи, не знающих русской классической поэзии и не читавших Пушкина. И менее всего от «фармацевтов» (ироническое, травестированное наименование публики в кабаре «Бродячая собака»). Великосветскими олухами Северянин называет, на наш взгляд, футуристов. Не случайно, Северянин, им — людям будущего — отказывает в праве видеть горизонты будущего («скрыт от тебя, недостойная, будущего горизонт»), ведь это футуристы — люди будущего, — кричали о горизонтах будущего, присвоив их исключительно самим себе, это они вслед за ярко раскрашенными кофтами надевали цилиндры и фраки, сюртуки и смокинги (как Маяковский). Им еще непривычно носить смокинги, быть «вшик опроборенными», задавать тон в «княжьих гостиных». Настоящие княжьи гостиные не свергали и не сбрасывали Пушкина. Весь знаковый фон стихотворения указывает именно на футуристов: пощечина, блесткие тона, горизонты будущего, порох и взрыв скуки. Стихотворение вошло в сборник «Ананасы в шампанском» (1915). Датировка стихотворения (1913) могла быть сознательно изменена и являлась, всего вероятнее, лукавой уловкой Северянина.

Впрямую имя Маяковского в этом стихотворении не названо. Пощечина, упомянутая в стихотворении, — берет свое начало в манифесте футуристов «Пощечина общественному вкусу», как и порох агрессивных и яростных нападок Маяковского на толпу омещанившихся великосветских олухов с «оглупившимися» лицами...

Пушкин — Блок — Бальмонт — Северянин — такова градация поэтической преемственности, по Северянину (Надо заметить, что в этом ряду полностью отсутствует Маяковский и весь сонм его футуристических собратьев).

Начало мировой войны ознаменовало новый этап в истории русского футуризма.

В поддержку войны в самом её начале выступили и российские футуристы. Хотя от военной службы они уклонялись (солдатами стали лишь В. Хлебников и Б. Лившиц, а в 1915 году Маяковский был мобилизован и непродолжительное время проходил службу в петроградской автомобильной роте), тем не менее, в своих выступлениях будетдяне не были противниками войны. Еще в ноябре 1914 г. В. Маяковский писал:

«Ах, как я рад! <...> Теперь, когда каждое тихое семейство братом, мужем или разграбленным домом впутано в какофонию войны, можно над заревом горящих книгохранилищ зажечь проповедь новой красоты» (92; т. 1; 305). В его стихотворении «Мысли в призыв» развернута идея войны как пути к обновлению мира (столь характерная для социалистов-большевиков).

Затем футуристы занимают последовательную антивоенную позицию, выступают с антимилитаристскимипроизведениями. Резко отрицательное отношение футуристов к мировой войне, а позднее, с нарастанием социального возбуждения, и всё более отчётливая мечта об идеальной всемирной революции. Ощущение разрушающегося мира, поистине экзистенциальные образы смерти, распада, одиночества, характерные для произведений Маяковского и его соратников по цеху довоенного времени, находили новые соответствия в изменившейся реальности, подтверждения в действительности и приобретали значение факта.

Неизбежно возникавшее тяготение к новому привело на практике к нарастающей политизации искусства, к обращению многих футуристов к идеям социализма, коммунизма и анархизма — своего рода метафорам мира грядущего.

Антивоенный и революционный пафос нередко сливались, что обусловило появление в поэзии социальной критики. Антивоенные произведения создавались, прежде всего, В. Маяковским («Война объявлена», «Мама и убитый немцами вечер», «Военно-морская любовь», «Хвои»).

Бросьте!

Конечно, это не смерть.

Ради чего ей ходить по крепости?

Как вам не стыдно верить

нелепости?!

Просто именинник устроил карнавал,

выдумал для шума стрельбу и тир.

(В. Маяковский «Великолепные нелепости»; 92. т. 1)

Писал о войне и побывавший на фронтах солдат первой мировой Велимир Хлебников (стихотворения «Тризна», «Смерть в озере», «Где, как волосы девицыны...», «Веко к глазу прилепленно приставив...»). Антитеза «смерть / жизнь» в них — одна из центральных:

Гол и наг лежит строй трупов (...)

Мы сказали: «Небу слава! » —

И сожгли своих тела.

Люди мы иль копья рока

Все в одной и той руке?

Нет, ниц вемы2; нет урока,

А окопы вдалеке.

(В. Хлебников «Тризна», 1915; 124)

Во второй половине 1914 года Северянин в отличие от Маяковского создает ряд патриотических стихотворений — «Германия, не забывайся! », «Поэза возмущения», «Поэза благословения», «Все вперед! », «Переход через Карпаты» и др. В стихотворении «Мой ответ», входящем в этот цикл, были, в частности, такие строки:

Друзья! Но если в день убийственный

Падет последний исполин

Тогда ваш нежный, ваш единственный,

Я поведу Вас на Берлин!

(И. Северянин; I, 553)

«Война положила начало футуристической чистке... пошел на Берлин Северянин», — напомнит Маяковский в начале 20-х годов причину футуристической «чистки», окончательного размежевания с Северяниным.

По Маяковскому, в пору лихолетья, эпохи войн и революций (вплоть до 30-х годов, то есть до конца жизни Маяковского) «строчить романсы» было делом нравственно и эстетически постыдным. «Романс» с самого начала поэтической деятельности был ненавистен Маяковскому. Речь шла о пользовавшихся небывалой популярностью у публики сверхмодных сонетах, поэзах, триолетах, романсах Северянина.

Северянин иронизировал по поводу попыток футуристов вмешаться в действительность и пересотворить ее.

В начале 1915 года появилась ставшая исключительно популярной поэза Северянина «Ананасы в шампанском» с ее лозунгом: «Я трагедию жизни претворю в грезо-фарс»... На деле, Северянин просто был примерным учеником своего учителя — ироника Федора Сологуба, Северянин мастерски перекроил и перелицевал знаменитый афоризм Сологуба из его романа «Творимая легенда»: «Беру кусок жизни, грязной и грубой, и творю из него сладостную легенду, ибо я поэт».

Билет № 25.

⇐ Предыдущая 1 2 3 456 Следующая ⇒