МЕРЕЖКОВСКИЙ Дмитрий Сергеевич (1865 1941)

⇐ ПредыдущаяСтр 102 из 186Следующая ⇒

— писатель, лит. критик, публицист, религ. философ рус. серебряного века. В 1884-88 — студент ист.-филол. ф-та С.-Петербург, ун-та, где прошел период увлечения позитивизмом (Спенсер, Конт, Милль, Дарвин) и неудовлетворенности им, испытал влияние народнич. идеологии и лит-ры, впервые почувствовал интерес к религ. исканиям и новейшей франц. лит-ре. Совокупность этих противоречивых тенденций определила дальнейшее развитие М. как художника и мыслителя. В 1889 М. женился на 3. Гиппиус, ставшей неизменным спутником его жизни и его единомышленником во всех духовных исканиях.

В 90-е гг. М. сближается с редакцией журн. “Сев. вестник” (А. Волынский, Л. Гуревич), вокруг к-рого начинает формироваться группа рус. символистов, и становится одним из теоретиков и практиков рус. символизма. Однако М. не удовлетворился одной литературно-худож. деятельностью: он стремился к реализации культурного синтеза, где ведущую роль должны были сыграть философия, религия и общественно-полит. активность творч. мысли. Один из инициаторов и ярких представителей богоискательства, М. не только вовлекал философско-религ. и социально-полит, вопросы в свою культурологич. эссеистику и публицистику; в 1901-03 М. организует в Петербурге Религиозно-филос. собрание (закрыто по решению Св. Синода) со своим печатным органом (журн. “Новый путь”, 1903-04; в 1905 выходил под названием “Вопросы жизни”), в 1907-17 возобновленное как Религиозно-филос. об-во. В 1906-14 М. и Гиппиус живут в Париже, время от времени приезжая в Россию. В конце 1919 они окончательно эмигрируют, осуществив побег через Минск и Варшаву в Париж (где у М. была с дореволюц. времени собств. квартира). Здесь разворачивалась последующая лит. деятельность М. — в рамках культуры рус. зарубежья. Среди обществ, акций М. — создание литературно-фи-

лос. об-ва-клуба “Зеленая лампа” (1926), выросшего из воскресного лит. салона М. и Гиппиус; его стеногр. отчеты печатались в париж. журн. “Новый корабль”.

Своеобразие творчества М. в том, что в своих худож. произведениях (начиная со сборника стихов “Символы”, 1892, и прозаич. трилогии “Христос и Антихрист”, 1896-1905) он прежде всего религ. философ, подчиняющий повествование, сюжет, систему образов, даже истор. материал, нередко дающий М. тему повествования, заданной рассудочной концепции, составляющей гл. содержание лит. сочинений М.; в произведениях философско-публицистич. М. прежде всего художник, подчиняющий логико-понятийную конструкцию образно-ассоциативному видению целого (двухтомное исследование “Л. Толстой и Достоевский”, 1901-02; “Гоголь и черт”, 1906; “Две тайны рус. поэзии”, 1915; сб. филос. эссеистики “Вечные спутники”, 1897; “Грядущий Хам”, 1906; “Не мир, но меч: К будущей критики христианства”, 1908; “В тихом омуте”, 1908; Больная Россия, 1910 и др.). М. создает не только новый жанр — культурология. эссеистики, но и новую область культурной деятельности, где более или менее органично сплавляются искусство и философствование, религ. искания и полит, публицистика, литературно-худож. повествование на отвлеченно-филос. темы и беллетризация религиозно-филос. утопий. Не методол. эклектизм, но культурологич. синтез разл. областей знания и типов творч. деятельности — в этом состоит истор. значение творчества М. Этот синтез принципиально изменяет характер исходных синтезируемых явлений: религ. искания приобретают характер худож. фантазий, полит, прогнозы и анализы приближаются к апокалиптич. пророчествам, литературно-критич. анализы худож. явлений становятся культурфилос. моделями мира.

Не будучи по убеждениям ни западником, ни славянофилом, М. производил впечатление западника среди славянофилов и славянофила среди западников; он стремился и в отношениях культур и цивилизаций преодолеть дуализм Европы и России, достичь органич. синтеза взаимоисключающих тенденций. В своих компаративных культурологич. изысканиях М. вводит триаду: Запад — Россия — Восток, причем Россия, в его толковании, обладая опр. сходством и с Востоком (“новый Китай”), и с Западом (Франция, Германия, Англия), по преимуществу своеобразна, даже уникальна. Поэтому от России М. ожидает или всемирного спасения, или всемирной катастрофы, гибели, Апокалипсиса. М. стремится соединить традиции Чаадаева и Хомякова, Белинского и Вл. Соловьева, Некрасова и Тютчева. В 1921, в эмиграции, М. писал, имея в виду Октябрьскую революцию: “Наша русская беда — только часть беды всемирной”, “Мы - первые, но не последние”. Глубокий анализ явлении рус. культуры и рос. истории, своеобразный “мизантропич. патриотизм” приводили М. к точным и проницат. прогнозам в отношении России и ее истор. судьбы. Так, в эссе “Грядущий Хам” он почти за два десятилетия предсказал наступление в России тоталитаризма и описал черты его полит, строя и характер тоталитарной культуры. Зато представления М. о Западе оказались очень наивными и традиц. для отеч. культурологич. мысли: ему казалось, что рус. вопрос — это всемирный вопрос и спасение России от большевизма — осн. задача и смысл зап. цивилизации; потому он возлагал все надежды на “крестовый поход против коммунизма”: то на Пилсудского, то на Муссолини, то на Гитлера (каждый раз трагически разочаровываясь в своих иллюзиях и расчетах).

Гл. культурологич. проблема всех культурфилос. и худож. произведений М. — перевод бинарных, дуальных моделей, свойственных менталитету рус. культуры, на код тернарных (троичных) структур зап. ментальности. Для М. очевидно, что дуальные модели (типа Христос и Антихрист, дух и плоть, добро и зло, царство и рабство, революция и контрреволюция, истина и ложь, Россия и Запад, народ и интеллигенция и т.п.) чреваты расколом, взрывом, разрушит, трагедией для всех, ввергнутых в мир неразрешимых антиномий. Триады гораздо стабильнее, устойчивее: подобно Троице, они обладают свойством “нераздельности и неслиянности”, — это, по М., универсальная модель диалектики единого и многого, единства и борьбы противоположностей, начало культурного синтеза. М. не случайно тяготеет к трилогиям и трехчастным композициям своих произведений; многие свойства и понятия раскладываются у него по триадам: три лика Грядущего Хама, три лика будущего спасения России, три свойства большевизма, три отличит. черты символизма и т.д. По существу, проблема перекодирования диад в триады до сих пор остается одной из самых актуальных культурологич. задач культурно-типологич. исследований, особенно в связи с посттоталитарным развитием России.

Соч.: Полн. собр. соч.: В 17т. СПб., 1911-13; Полн. собр. соч.: В 24 т. М., 1914; Собр. соч.: В 4 т. М., 1990; В тихом омуте: Статьи и исследования разных лет. М., 1991; Больная Россия: Избр. Л., 1991; Воскресшие боги (Леонардо да Винчи). М., 1993; Акрополь: Избр. лит.-критич. статьи. М., 1991; Эстетика и критика: В 2 т. М.; Харьков, 1994-96; Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. М., 1995; Иисус Неизвестный: В 2 т. М., 1996.

Лит.: Поварцов С. Траектория падения: (О лит.-эстетич. концепциях Д. Мережковского) // ВЛ, 1986, № 11; Соколов А.Г. Судьбы рус. лит. эмиграции 1920-х годов. М., 1991; Кондаков И. Перед страшным выбором: (Культурно-истор. генезис рус. революции) // ВЛ, 1993, № 6; Ильин И.А. Творчество Мережковского // Ильин И.А. Одинокий художник: Статьи, речи, лекции. М., 1993; Михайлов О.Н. Лит-ра рус. зарубежья. М., 1995; Гайденко П. Соблазн “святой плоти”: (Сергей Соловьев и русский серебряный век) // ВЛ, 1996, № 4.

И. В. Кондаков

МЕРЛО-ПОНТИ (Merleau-Ponty) Морис (1908-1961)

— франц. философ, крупнейший представитель феноменолог. концепции культуры, сложившейся в результате осмысления идеи “жизненного мира” Гуссерля и ее последующей экзистенциалистской интерпретации в учениях Хайдеггера и Сартра. Считая, что натуралистически и объективистски ориентированная наука и философия оказались неспособными понять собственно человеч., культурный мир, никогда не являвшийся простой суммой объектов и причин, но представляющий собой новую форму единства, уникальную целостность, к-рая не редуцируется к низшим порядкам, но воссоздается нами, исходя из нашего собств. существования, М.-П. усматривает гл. задачу феноменологии в том, чтобы обратиться к миру живого опыта и культурных смыслов. Углубляя феноменологич. редукцию и интенциональный анализ Гуссерля, М.-П. стремится представить феноменологию в качестве единств, способа философствования, благодаря к-рому возможно тотальное постижение природы, “другого”, истории в их отношении к человеч. ситуации, т.е. понимаемых не как нагромождение случайных событий и фактов, но обретающих целостный смысл в трансцендентальном поле человеч. культуры. Определяя человеч. способ бытия как “символич.” существование, к-рое не просто имеет значение, отличное от биол. форм активности, но и непрерывно рождает новые смыслы, М.-П. исследует возникновение смысла как предельного, далее неразложимого интегративного образования на трех взаимосвязанных уровнях: уровне индивидуально-личностного существования, интерсубъективной коммуникации и истории культуры. Вопрошая в своем фундаментальном труде “Феноменология восприятия” (1945), как может состояться опыт культуры, в к-рую индивид погружен с начала до конца, но к-рой он тем не менее никогда не обладает наподобие вещи, М.-П. предпринимает онтологич. трактовку восприятия как первонач., дорефлективного, жизненного слоя опыта, в к-ром зарождается система “я-другой-вещи”, происходит одновременно и подлинное самовыражение человеч. субъективности, и конструирование культурного мира смысла. Субъектом восприятия предстает у М.-П. т.н., “феноменальное тело”, являющееся не объектом, не суммой органов, не мыслимым, или представляемым телом, но “чувственно-смысловым ядром”, “непосредственно данным инвариантом”, “системой возможных жизненных позиций”, носителем метафизич. смысла. Именно “феноменальное тело”, ассимилируя, интегрируя и вбирая в себя все метаморфозы пережитого, все сцепления существования, натягивает затем многочисл. интенциональные нити, связывающие нас с миром, одухотворяет мир, питает его изнутри, образуя с ним коррелятивное единство, а также определяет любые наши возможности — от перцептивных и двигат. функций до высших чувств, мышления, понимания, свободы. “Воплощенный смысл” оказывается у М.-П. первичным феноменом, а существование — непрерывным трансцендированием, т.е. движением выражения и смыслополагания, позволяющим индивиду быть в состоянии внутр. коммуникации с миром, постигать природу, вещи и поведение др. человека как культурные ценности. Т.о., смыслосозидание, согласно М.-П., начинается на уровне “молчаливого когито”, безмолвной, или естеств., символизации, когда тело использует свои собств. части в качестве символов, вовлекая их в единство жеста и мимики, в к-рых раскрывается стиль жизни индивида, его эмоционально-аффективные ценности и экзистенциальные значения. Благодаря “феноменальному телу” как “важнейшему культурному объекту”, “носителю поведения”, “инструменту выражения и познания” индивид способен воспринимать интенции др. человека, понимать его духовный мир, постигать его видение мира и жизненную позицию в процессе интерсубъектной коммуникации. Не принимая концепции межличностного общения Сартра, у к-рого единственно возможным отношением между индивидами, в конечном счете, оказывается связь взаимного отрицания, М.-П. показывает, что в подлинном общении индивиды открыты друг другу как “трансцендирующие трансценденции” и потому ничто так не расширяет их собств. возможности и не обогащает мир культуры, как личностная коммуникация. Развитие культурного мира продолжается на уровне искусственной, или конвенциональной символизации, к-рая надстраивается над уровнем спонтанного первичного восприятия и находит свое выражение в речи, языке, лит-ре, искусстве, науке, политике и т.д. Экзистенциальные значения и смыслы, возникающие на уровне “молчаливого когито” и естеств. символизации, становятся фактом культуры лишь в той степени, в какой они включаются в интерсубъективное общение индивидов, а также посредством искусственной символизации в более опосред. отношения и более широкий истор. контекст, связанный с деятельностью ряда поколений, творящих богатство культуры и ее смыслов. Анализируя в работах “Видимое и невидимое” (1964), “Знаки” (1961), “Проза мира” (1969) соотношение знака и значения, выражения и изображения, образа и смысла на примере лингвистич. опыта, специфич. языка лит-ры, живописи, кинематографа, науки, М.-П. приходит к выводу, что все они обнаруживают одну и ту же структуру — “тотальную интенцию”, “значащее ядро”, “собств. тело”, “глубинный смысл”, к-рый, спонтанно проявляя себя, высвечивается в любой перспективе. Отвергая спиритуализм, к-рый растворял историю и культуру в абсолютном разуме, а также материализм, сводящий их прежде всего к экон. значению, М.-П. считает необходимым заниматься не “головой” и не “ногами”, а “телом” истории и культуры. Подобно тому как в индивидуальном существовании разл. мотивы переплетаются в единстве поведения и деятельности, и в истории культуры концепции права, мораль, религия, искусство и экон. структуры переплетаются в “теле” социальных событий, собств. синтез к-рого всегда остается многозначным. Признавая трансцендирование и смыслосозидание в качестве сущности человеч. бытия и культуры, мы должны признать нео-

пределенность, многозначность и многосмысленность в качестве неустранимой, онтологич. структуры человеч. существования, истории и культуры, а не в качестве простого следствия какого бы то ни было несовершенства нашего познания. Только учитывая в полной мере это фундаментальное обстоятельство, мы овладеем искусством устанавливать плодотворный и взаимообогащающий диалог с природой, др. культурами и др. людьми, что является столь жизненно важным и необходимым для совр. цивилизации.

Соч.: Phenomenologie de la perception. P., 1945; Sens et non-sens. P., 1948; Signes. P., 1960; Le visible et 1'invisible. P., 1964; La prose du monde. P., 1969; Око и дух//французская философия и эстетика XX века. Вып. 1. М., 1995; В защиту философии. М., 1996.

В.Л. Кошелева

⇐ Предыдущая 97 98 99 100 101102103 104 105 106 Следующая ⇒