ЛИХАЧЕВ Дмитрий Сергеевич (р. 1906)

⇐ ПредыдущаяСтр 90 из 186Следующая ⇒

— литературовед, историк, искусствовед, культуролог, обществ. деятель. Родился в интеллигентной петербургской семье. Увлечение родителей Л. мариинским балетом сблизило семью с молодежно-артистич. средой; на формирование будущего ученого повлияло и живое общение со знаменитыми актерами, художниками, писателями (летом в Куоккала). Многое в своих энциклопедических гуманитарных интересах Л. объяснял творч. ролью школ, в к-рых он обучался. Будущий историк среди ярких воспоминаний детства и отрочества не сохранил впечатлений ни о Февр. революции, ни тем более об Октябрьской: эти события не произвели впечатления совершающейся на глазах современников Истории. Бросались в глаза лишь взаимная жестокость и грубость противоборствующих сторон, вольное или невольное разрушение культурных ценностей, искажение прежней одухотворенности и эстетич. гармонии в искусстве и в жизни.

Среди школьных преподавателей Л. были будущий известный востоковед А. Ю.Якубовский (история), брат Л.Андреева П.Н.Андреев (рисование), друг А.Блока Е.П.Иванов (лит. кружок) и др., но филол. путь Л. определил Л.В.Георг (словесность), одаренный, по словам его благодарного ученика, “всеми качествами идеального педагога”. В занятиях кружков по лит-ре и философии принимали участие многие педагоги; приходили и “посторонние” лит-веды и философы — А.А.Гизетти, С.А.Алексеев (Аскольдов). От Алексеева Л. усвоил идею идеосферы или концептосферы, образующей смысловое пространство человеч. существования и духовного развития. Немаловажную роль в становлении ученого-гуманитария сыграли избрание его отца заведующим электростанцией Первой гос. типографии (впоследствии Печатного Двора) и переезд на казенную кварти-

ру при типографии, что обусловило раннее знакомство Л. с издат. и типогр. делом; в театральном зале типографии состоялся знаменитый диспут наркома Луначарского с обновленческим митрополитом А.И.Введенским на тему, “есть Бог или нет” (на к-ром присутствовал и Л.). Большое значение для будущего филолога имело то обстоятельство, что на протяжении неск. лет на квартире отца Л. хранилась уникальная библиотека тогдашнего директора ОГИЗа И.И.Ионова, содержавшая раритеты 18 в., редкие издания 19 в., рукописи, книги с автографами Есенина, А.Ремизова, А.Толстого и др. Здесь Л. впервые ощутил себя читателем и исследователем книжных и рукописных древностей, впервые приобщился к высокой духовности, запечатленной в слове, почувствовал себя библиофилом, хранителем культуры.

В 1923 Л. поступил на ф-т обществ, наук в Петроград. (позднее Ленинград.) ун-т, где обучался на этнолого-лингвистич. отделении сразу в двух секциях — романо-герм. и славяно-русской. Однокурсниками Л. были И.И.Соллертинский (музыковед, театровед и критик), И.А.Лихачев (будущий переводчик), П.Лукницкий (будущий писатель и биограф Ахматовой) и др. известные в будущем деятели культуры. Не менее блистательным был профессорско-преподават. состав: Л. изучал англ. поэзию у Жирмунского, древнерус. лит-ру у Д.И.Абрамовича, славяноведение у Н.С.Державина, старофранц. лит-ру и язык у А.А.Смирнова, англосаксонский и среднеангл. языки у С.К.Боянуса, церковнославянский язык у С.П.Обнорского, совр. рус. язык у Л.П.Якубинского, рус. журналистику у В.Е.Евгеньева-Максимова, логику у Введенского и С.И.Поварнина, психологию у М.Я.Басова; слушал лекции Б.М.Эйхенбаума, В.Ф.Шишмарева, Б.А.Кржевского, Е.В.Тарле; занимался в семинарах В.К.Мюллера (творчество Шекспира), В.Л.Комаровича (Достоевский), Л.В.Щербы (Пушкин). Среди приобретенных в ун-те навыков Л. позднее отмечал как особенно плодотворные “метод медленного чтения” (пушкинский семинар Л.В.Щербы), контекстуальный анализ поэзии (Жирмунский), работу в рукописных хранилищах (В.Е.Евгеньев-Максимов). В семинаре ПоварнинаЛ. впервые прочел “Логич. исследования” Э.Гуссерля в рус. пер., сопоставляя его с нем. оригиналом. На последних курсах Л. подрабатывал в Книжном фонде на Фонтанке, составляя библиотеку для Фонетич. ин-та иностр. языков. Здесь Л. столкнулся с подборками редких книг, реквизированных из частных собраний, невостребованных новым строем. Именно тогда Л. впервые проникся пониманием трагических судеб культурного наследия в водовороте политич. событий. Не случайно первые студенч. научные работы Л. были обращены к культурному наследию России-Руси: офиц. дипломная работа Л. была написана о Шекспире в России 18 в., вторая, “неофициальная” — о повестях о патриархе Никоне.

Студентом Л. часто посещал лектории и диспуты — в Вольфиле на Фонтанке, в Зубовском ин-те (Ин-те истории искусств), в зале Тенишевой, в Доме печати, Доме искусств, Доме книги и т. д., познакомился с М.Бахтиным. Интенсивная культурная жизнь 20-х гг. давала много поводов для пробуждения самостоят. творч. мысли, интенсивных духовных исканий, оппозиционных настроений. С семью студентами разл. питерских вузов Л. организовал “Космич. Академию наук”, провозгласив принцип “веселой науки” — озорной, парадоксальной, облеченной в шутливые, смеховые формы. Так выражался протест против засилья полит, идеологии, серьезной и уже страшноватой апологии марксизма во всех науках, против наступления тоталитарной уравнительности и жесткого нормативизма в культуре. Вскоре начались аресты “кружковцев”. В это время Л. запомнилась мысль, высказанная Бахтиным: “время полифонич. культуры прошло, наступила монологичность”; первая ассоциировалась с плюрализмом мнений, демократичностью дискуссий, многозначностью истины; вторая олицетворяла “злое начало” — гос. авторитаризм, идеол. монополию, духовную деспотию. Вскоре последовали аресты и Бахтина, и самого Л. 23-летнему выпускнику ун-та вменялся в вину, помимо создания “контрреволюц. организации”, в частности, его научный доклад, критиковавший советскую реформу рус. орфографии, прямо и косвенно способствовавшую общему понижению уровня нац. культуры, искажению облика культурного наследия (“Медитации на тему о старой, традиц., освященной истор. русской орфографии, попранной и искаженной врагом церкви Христовой и народа Российского, изложенные в трех рассуждениях Дмитрием Лихачевым февраля 3 дни 1928 г.”). После 9-месячной отсидки на “Шпалерной” осенью 1928 Л. был отправлен в Соловецкий лагерь особого назначения — СЛОН.

Л. не пал духом, но, напротив, проявил волю к жизни. Он взял на себя миссию собрать беспризорных подростков в Детколонию, к-рую было приказано именовать Трудколонией (фактически спас от смерти несколько сотен детей); анкетировал их, изучая язык, поэтич. представления, менталитет “воровского” мира, рус. криминальную культуру; организовал “Кримино-логич. кабинет” — первое в своем роде научно-исслед. учреждение по изучению “беспризорно-воровского мышления”. Из этих записей и наблюдений родились первые научные труды Л. — “написанная на нарах” статья “Картежные игры уголовников” (опубл. в возрожденном Л. журн. “Соловецкие острова”, вместе с др. его работами); первая научная работа Л., опубл. после его освобождения из лагеря — “Черты первобытного примитивизма воровской речи” (В сб.: Язык и мышление. Л., 1935.Т. 3-4).

Укрепив свое обществ, положение на Соловках, Л. помогал вызволить из Пересыльного пункта многих представителей интеллигенции, обреченных на медленное уничтожение — историков М.Д.Приселкова, Василенко и др. Высоким образцом духовности и оптимизма для Л. стал владыка Виктор Островидов, к-рый символизировал своим поведением и судьбой подвижничество и мученичество православного духовенства, репрессированного советской властью. Наблюдая за анти-

комичностью рус. нац. характера, ярко манифестируемой разл. слоями об-ва в Соловецком лагере, Л. был далек от того, чтобы идеализировать “русское” или принижать его, очернять. Наряду с открытостью рус. человека он отмечал его замкнутость, наряду с щедростью — жадность, рядом со свободолюбием — рабскую покорность; честность соседствует у него с воровством, хозяйственность с ленью и безалаберностью, доблесть с трусостью и юродством, глубокая вера с безверием. Важным общемировоззренч. итогом соловецкого заключения для Л. стало сознание того, что “жизнь человека — абсолютная ценность, как бы ничтожен и плох он ни был” (Книга беспокойств, 1991). Кроме того, Л. окончательно укрепился в своем научном интересе к отдаленному прошлому рус. культуры (Др. Руси), не замутненному разрушит. энтузиазмом и политико-идеол. конъюнктурой, звериными инстинктами, разбуженными в народе революцией, и атеистической бездуховностью. Закономерным было и то, что взоры Л.-ученого оказались — вскоре после освобождения из ГУЛАГа — обращены к Великому Новгороду — вольнолюбивому антиподу авторитарных Соловков.

8 авг. 1932 Л. освободился из лагеря (на Беломорканале) и вернулся в Ленинград. Недавнему зэку удалось устроиться на работу сначала лит. редактором в Соцэкгиз, затем корректором по иностр. языкам в типографию “Коминтерн”. Работа осложнялась обострением язвы желудка, обильными кровотечениями, большой потерей крови. Чудом выживший вторично, Л. читал много лит-ры по истории культуры, по искусству в перерывах между работой корректора, вычиткой рукописей и лечением. В 1934 он переведен в издательство АН СССР (Ленинград, отделение), где продолжает работать ученым корректором (в течение 4 лет), затем лит. редактором отдела обществ, наук. Здесь Л. довелось редактировать посмертное издание обширного труда А.Шахматова “Обозрение рус. летописных сводов XIV— XVI вв.”. Корректор творчески подошел к своему труду: занялся проверкой данных, глубоко вошел в проблематику летописания, увлекшись этим материалом, мало изученным с филол. и культурно-истор. точек зрения. В конце концов молодой ученый обратился к В.П.Адри-ановой-Перетц, подготовившей к печати рукопись Шахматова, с просьбой дать ему работу в Отделе древнерус. лит-ры Ин-та рус. лит-ры (Пушкинский Дом) АН СССР. С 1939 Л. стал специалистом-“древником” в области истории рус. лит-ры (сначала как младший, а с 1941 — старший научный сотрудник). С этого времени научная деятельность Л. связана с Пушкинским Домом и неотделима от древлехранилища и Отдела древнерус. лит-ры, к-рый Л. возглавил в 1954; изучению древне-рус. летописей были посвящены и канд. дис. Л. (“Новгородские летописные своды XII в.”, 1941), и докторская (“Очерки по истории лит. форм летописания XI — XVI вв.”, 1947).

Большим испытанием в жизни Л. стала Вторая мир. война. В числе немногих ленинградцев Л. выжил в самое страшное время блокады, своим примером стойкости и мужества вдохновляя коллег на подвиг и веру в Победу, а бесстрашной деятельностью на трудовом посту — предохранив Пушкинский Дом от полного разграбления “квартирантами” — матросами и своими же техслужащими. Изнемогая от дистрофии, Л. продолжает заниматься наукой, создавая исследования, к-рые приобретают характер антифашистских агитационных брошюр или практич. инструкций для бойцов: таковы книга “Оборона древнерус. городов”, написанная совместно с искусствоведом М.А.Тихановой (1942), статьи “Военное искусство Др. Руси” (1943), “Национально-героич. идеи в архитектуре Ленинграда” (1944), “К вопросу о теории рус. гос-ва в конце XV и в XVI в.” (1944) и др. И в научной работе, и в миросозерцании, и в повседневном поведении Л. во всех жизненных обстостоятельствах был и оставался интеллигентом, человеком культуры, патриотом, пытливым исследователем, мыслителем-гуманистом, носителем традиции.

Специальность медиевиста, тем более исследователя, посвятившего себя изучению словесности, истории, искусства Др. Руси, сама по себе предполагала широкий кругозор и энциклопедизм исследователя. Не случайно, занимаясь вопросами историографии и текстологии, лит-ведения и искусствознания, Л. с первых своих печатных работ выходит за пределы частного, специализир., конкретнонаучного знания и привлекает в анализе того или иного рассматриваемого явления многомерный и универсальный контекст культуры. Не случайно так много названий книг и статей Л. включает понятие “культура”, не случайно его так занимает чеовеч. содержание и ценность памятников — истории, лит-ры, искусства, филос. и религ. мысли.

Л. — убежденный сторонник телеологичности развития культуры. Во многих своих работах он убедительно показывает, что развитие культуры — во всех ее смысловых составляющих — осуществляется “через хаос к гармонии”, через просветление высшего смысла в произведении культуры, через “обособление творения от творца”, через совершенствование ее “экологии” — защиты и охраны формирующей ее среды. Л. доказывает существование объективных истор. закономерностей культуры, в т. ч. “прогрессивных линий” в истории культуры (напр., снижение прямолинейной условности, возрастание организованности, возрастание личностного начала, увеличение “сектора свободы”, расширение социальной среды, рост гуманистич. начала, расширение мирового опыта, углубление субъективного восприятия и т. д.). Особую роль в культурном творчестве играет “концептосфера” нац. языка, концентрирующая культурные смыслы на всех уровнях ценностно-смыслового единства культуры — от нации в целом до отд. личности. Именно благодаря концептосфере каждой нац. культуры она существует как опр. целостность; чем больше у культуры внутр. и внешних связей с другими культурами и отд. ее отраслями между собой, тем богаче она становится, тем выше поднимается в своем истор. развитии. В то же время Л. доказывает, что высшие достижения культуры (лит-ры и искусства, науки и

философии и т. п.) не подлежат охвату закономерностями и носят вероятностный, случайный, антизакономерный характер. Гениальные личности и создаваемые ими шедевры неизбежно выпадают из культурно-истор. контекста, являясь отклонениями от нормы, бунтом против традиционности, исключением из правил, и в этом качестве служат неограниченным источником культурных инноваций, бесконечного смыслового роста и расширения нац. и всемирной культуры.

Заслуги Л. перед отеч. и мировой культурой, наукой о культуре, несмотря на постоянное сопротивление властей (партийно-гос., городских — в Ленинграде, академич., писательских и т. п.), были высоко оценены. Дважды, в 1952 (за участие в коллективном научном труде “История культуры Др. Руси”, Т. 2) и в 1969 (за монографию “Поэтика древнерусской литературы”) он был удостоен Государств, премии. В 1952 Л. был избран чл.-корр. АН СССР, а в 1970 — ее действит. членом; стал почетным иностр. членом многих академий наук и почетным доктором многих ун-тов: С 1987 Л. — Председатель Советского фонда культуры (а после распада СССР — Междунар. Рос. фонда культуры); награжден многими отеч. и иностр. наградами, включая звание Героя Социалистич. труда. Однако гл. достоинство Л. заключалось в другом: перед лицом неск. поколений деятелей отеч. и мировой культуры он зарекомендовал себя как безупречно честный, совестливый, интеллигентный человек, обладающий безусловным, незапятнанным научным, культурным и нравств. авторитетом для множества людей разных убеждений, национальностей и традиций. Поэтому его воззвания в защиту тех или иных культурных ценностей, равно как и протест против той или иной формы варварства, воспринимались огромным большинством современников как голос Правды, как воплощение истор. справедливости, как истор. требование самой Культуры. Выступая как нравственно-духовный эталон духовности, научности, культурности на протяжении неск. десятилетий своей активной культурной и обществ, деятельности, Л. при жизни стал классиком рус. культуры 20 века.

Соч.: Избр. работы: В 3 т. Л., 1987; Нац. самосознание Др. Руси: Очерки из области рус. лит-ры X1-XVII вв. М.; Л., 1945; Культура Руси эпохи образования Рус. нац. гос-ва (Конец XIV — начало XVI в.). Л., 1946; Русские летописи и их культурно-истор. значение. М.; Л., 1947; Возникновение рус. литературы. М.; Л., 1952; Человек в лит-ре Др. Руси. М.; Л., 1958; 1970; Новгород Великий: Очерк истории культуры Новгорода XI — XVII вв. М., 1959; Культура рус. народа X-XVI1 вв. М.; Л., 1961; Текстология. На материале рус. лит-ры Х — XVII вв. М.; Л., 1962; 1983; Культура Руси времени Андрея Рублева и Епифания Премудрого (конец XIV— начало XV в.). М.; Л., 1962; Текстология. Краткий очерк. М.; Л., 1964; Поэтика древнерус. лит-ры. Л., 1967; 1979; Худож. наследие Др. Руси и современность. Л., 1971 (Совм. с В.Д.Лихачевой); Развитие рус. лит-ры X-XVI1 вв.: Эпохи и стили. Л., 1973; Великое наследие: Классич. произведения лит-ры Др. Руси. М., 1975; 1980; “Смеховой мир” Древней Руси. Л., 1976 (совм. с А.М.-Панченко); “Слово о полку Игореве”: Историко-лит. очерк. М., 1976; 1982; Големият свет на руската литература: Изследования и статьи. София, 1976; “Слово о полку Игореве” и культура его времени. Л., 1978; 1985; Заметки о русском. М., 1981; 1984; Литература — реальность — литература. Л., 1981; 1984; Поэзия садов: К семантике садово-парковых стилей. Л., 1982; Земля родная. М., 1983; Смех в Др. Руси. Л., 1984 (совм. с А.М. Панченко и Н.В.Понырко); Письма о добром и прекрасном. М., 1985; Прошлое — будущему: Статьи и очерки. Л., 1985; Исследования по древнерус. лит-ре. Л., 1986; Великий путь: Становление рус. лит-ры XI — XVII вв. М., 1987; О филологии. М., 1989; Книга беспокойств. М., 1991; Статьи ранних лет. Тверь, 1993; Воспоминания. М., 1995; Очерки по философии худож. творчества. СПб., 1996; Истор. поэтика рус. лит-ры. Смех как мировоззрение и др. работы. СПб., 1997.

Лит.: Адрианова-Перетц В.П. Краткий очерк научной, пед. и обществ, деятельности [Д. С. Лихачева] // Дмитрий Сергеевич Лихачев. М., 1966; 1977; Культурное наследие Др. Руси: Истоки. Становление. Традиции. М., 1976; Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985; Исследования по древней и новой литературе. Л., 1987; Русское подвижничество. М., 1996; Obolensky D. The Byzantine Inheritance of Eastern Europe. L., 1982; Medieval Russian Culture [ For D.S.Lixacev]. Berk.; Los Ang.; L., 1984; Lesourt F. Dmitri Likhatcov, historien et theoricien de la litterature. Lausanne, 1988.

И. В. Кондаков

ЛИЧ (Leach) Эдмунд (р. 1910)

— англ. социальный антрополог, наиболее известный своими исследованиями обществ Юж. и Юго-Вост. Азии, а также исследованиями символизма и мифологии. Изучал инженерное дело и математику в Кембридже; затем в Лондон, школе экономики и полит, наук переориентировался на изучение антропологии, испытав сильное влияние Малиновского. Перед началом Второй мир. войны проводил полевое исследование в Бирме, на основе к-рого написал книгу “Полит, системы горной Бирмы” (1954), посвященную социальной структуре и полит, институтам качинов; эта книга стала его докт. дис. и принесла ему известность; в ней он выступил с неортодоксальных для брит. школы социальной антропологии теор. позиций; осн. предмет его интереса — социальная структура и возможность применения для ее изучения матема-тич. моделей (Л. называл свой подход “этногр. алгеброй”). В частности, при изучении терминологии родства он разработал гипотетич. модель социальной структуры, базирующуюся на семи принципах, и предпринял попытку рассмотреть совокупность эмпирич. фактов как модификацию этой модели. В нач. 50-х гг. Л. провел ряд полевых исследований в Курдистане, на Цейлоне и Борнео, опубликовав этногр. отчеты. В 1953-

79 преподавал в Кембридже (проф. социальной антропологии); был ректором Королевского колледжа.

В 1961 Л. опубликовал одну из важнейших своих работ “Переосмысливая антропологию”, где подверг критике господствовавшую в англ. антропологии радклифф-брауновскую версию структурного функционализма, делавшую упор на понятия социальной интеграции и социального равновесия; он считал, что этот теор. подход отрицает способность об-ва к изменению. В качестве альтернативы он предлагал использовать достижения франц. структурализма. Л. сыграл важную роль в популяризации в Англии работ Леви-Стросса и в 60-е гг. опубликовал ряд работ, где исследовались под таким теор. углом зрения системы родства, мифология и символизм. В 1975 он был возведен в рыцарское звание.

Соч.: Social Science Research in Sarawak. L, 1950; Political Systems of Highland Burma: A Study of Kachin Social Structure. L., 1954; Pul Eliya. A Village in Ceylon: A Study of Land Tenure and Kinship. Camb., 1961; Rethinking Anthropology // Monographs on Social Anthropology. L., 1961, № 22; Elites in South Asia. L., 1970; Claude Levi-Strauss. Harmondsworth, 1976; Culture and Communication: The Logic, by Which Symbols Are Connected. An Introduction to the Use of Structuralist Analysis in Social Anthropology. Camb., 1976; Structuralist Interpretations of Biblical Myth with D. Alan Aycock). Camb., 1983.

В. Г. Николаев

ЛИЧНОСТЬ АВТОРИТАРНАЯ

- предположительно существующий особый тип личности (личностный синдром, или социальный характер), отличающийся специфич. конфигурацией базисных установок и влечений, делающих человека особым образом предрасположенным к конформизму, беспрекословному подчинению власти, принятию тоталитарных идеологий и тоталитарного полит, режима. Проблематика “авторитарной личности” (как и само это понятие) возникла в русле осмысления феномена массового принятия нацистской идеологии в Германии; анализ же данной проблематики развертывался гл. обр. в рамках психоаналитич. понимания структуры личности и неомарксистской социальной концепции Франкфурт, школы. Наиболее полное и законченное воплощение концепция Л.а. получила в научных трудах Фромма, Адорно, Френкель-Брунсвик, Левинсона и Сэнфорда.

Фромм, занявшись проблемой авторитарности еще в 1931, в рез-те проведенного им в Германии исследования обнаружил, что нем. рабочие и служащие, принадлежащие к ср. классу, несмотря на вербально выражаемое негативное отношение к национал-социализму, обладали глубоко укорененными в структуре характера установками, определяющими их готовность к принятию авторитарного режима и даже потребность в нем. Позже, в работе “Бегство от свободы” (1941), он определил авторитарный характер как особый тип социального характера, составляющий психол. базу нацизма, и подверг подробному анализу его структуру. Авторитарным был назван такой тип характера, в котором преобладают садомазохистские побуждения. Эти побуждения не обязательно получают внешнее выражение в патологич. (с клинич. т.зр.) формах поведения, но, будучи по своей природе бессознат. мотивами человеч. самореализации в мире, определяют жизненные ориентации индивидов, их отношение к миру и могут вылиться в массовые патологии, как это произошло в нацистской Германии: “Для огромной части низов ср. класса в Германии и других европ. странах садистско-мазохистский характер является типичным; ... именно в характерах этого типа нашла живейший отклик идеология нацизма”.

Специфич. особенностями авторитарного характера являются, с т.зр. Фромма: любовь к сильному и ненависть к слабому; ограниченность и скупость во всем (в деньгах, чувствах, эмоц. проявлениях, мышлении), вплоть до аскетизма; агрессивность, связанная с общей тревожностью и являющаяся для данного типа личности доминирующим способом психол. защиты; узость кругозора; подозрительность; ксенофобия (боязнь всего “чужого” и незнакомого, воспринимаемого как источник опасности); “завистливое любопытство по отношению к знакомому”; бессилие и нерешительность; преклонение перед прошлым, связанное с неспособностью чувствовать себя полноценной личностью в настоящем. Наиболее важный элемент в структуре авторитарного характера — “особое отношение к власти”: любовь к силе самой по себе и презрительное отношение к бессильным людям и организациям.

Амбивалентность, заложенная в “ядре” авторитарного характера (садизм-мазохизм), выражается во внешне разл., но проистекающих тем не менее из одной и той же глубинной установки, моделях полит, поведения: как в беспрекословном подчинении сильной деспотической власти, так и в столь же сильной тенденции сопротивляться власти и отвергать любое влияние “сверху”, если власть воспринимается как слабая. Авторитарному характеру равно присущи и “жажда власти”, и “стремление к подчинению”. В условиях недостаточно сильной гос. власти авторитарный характер, как правило, находит самовыражение в анархическом бунтарстве: “Такой человек постоянно бунтует против любой власти, даже против той, к-рая действует в его интересах и совершенно не применяет репрессивных мер”. “Мазохистские” тенденции авторитарного характера проявляются в стремлении к утверждению сильной авторитарной власти; наиболее благоприятные условия для проявления этой тенденции создает ситуация социально-экон. кризиса. В частности, как считал Фромм, именно экон. кризис послужил толчком к утверждению нацистского режима в Германии; падение уровня жизни, особенно сильно сказавшееся на благосостоянии низших слоев ср. класса, в к-ром доминировала авторитарная структура характера, сделало эти слои социальной базой нацизма, обеспечившей ему массовую поддержку. В стремлении к'утверждению сильной власти, с т.зр.

Фромма, выразилась попытка этих слоев психологически компенсировать свою нищету, беспомощность и “социальную неполноценность”; идентификация Л.а. с сильной деспотич. властью (“симбиотич. слияние с объектом поклонения”), давая ей ощущение силы и собств. величия, обеспечивает удовлетворение мазохистских побуждений и гиперкомпенсацию реальной беспомощности. В основе как бунтарства, так и подчинения лежит единое в своих психологич. истоках стремление авторитарной личности к самоутверждению.

Деспотич. власть, будучи воплощением глубинных побуждений, заложенных в структуре авторитарного характера, тем не менее остается для носителей данного типа характера внешней, сверхчеловеч. и сверхъестественной силой. Общей особенностью авторитарного мышления является “убеждение, что жизнь определяется силами, лежащими вне человека, вне его интересов и желаний”. Эта особенность проявляется не только в области полит, идеологий, но и в более общих представлениях о “судьбе”, “предначертании человека”, “воле Божьей”, “моральном долге”, “естеств. законе” и т.п.; в такого рода представлениях отражается потребность в наличии такой внешней и могущественной силы, к-рой можно подчиниться. Авторитарный характер не приемлет свободы (к-рая для него психологически невыносима) и “с удовольствием подчиняется судьбе”.

Ведущие теоретики Франкфурт, школы Хоркхаймер и Адорно обратились к проблеме авторитарности в 30-е гг. В “Диалектике просвещения” (1940) они предприняли попытку социол. анализа тоталитарных тенденций, свойств, полит, структурам фашизма, позднего капитализма и гос. капитализма, и высказали предположение, что когнитивные структуры авторитаризма, антисемитизма и культурного конформизма являются рез-том “истощения Это”, бессилия человека в тотально управляемом мире. В 40-е гг. в рамках широкого исследоват. проекта “Изучение предрассудков”, осуществленного под финансовой эгидой Амер. евр. комитета и руководимого Хоркхаймером, было предпринято наиболее масштабное исследование структуры и генезиса Л.а., в к-ром приняли участие Адорно, Френкель-Брунсвик, Левинсон и Сэнфорд. Рез-ты исследования были опубликованы в кн. “Авторитарная личность” (1950).

Исследование опиралось на теор. идеи, разработанные Хоркхаймером и Адорно в книге “Диалектика просвещения”, в к-рой антисемитизм интерпретировался как переориентация экон. недовольства на евреев и рассматривался в качестве одного из элементов авторитарной структуры характера, порождаемой объективными социально-экон. условиями капитализма. В работе “Авторитарная личность” были подвергнуты всестороннему исследованию психол. аспекты этой проблемы; целью исследования было выявление “элементов личности совр. человека, к-рые предрасполагают его к реакциям враждебности на расовые и религ. группы”. В ходе исследования была продемонстрирована устойчивая корреляция между расовыми и этнич. предрассудками и опр. глубинными чертами личности, образующими, по выражению Хоркхаймера, “новый “антропол.” тип” человека, возникший в 20 в. — авторитарный тип личности.

Осн. чертами авторитарного типа личности, по мнению авторов этой работы, являются:

(а) консерватизм: строгая приверженность традиц. ценностям среднего класса;

(б) авторитарное подчинение (мазохистский элемент): преувеличенная, всепоглощающая эмоц. страсть к подчинению (родителям, старшим, вождям, сверхъестеств. силе); потребность в сильном лидере; раболепное преклонение перед гос-вом; некритич. отношение к власти; подвластность внешнему манипулированию;

(в) авторитарная агрессия (садистский компонент): склонность к осуждению, отвержению и наказанию людей, не соблюдающих традиц. установления; потребность во внешнем объекте для разрядки сдерживаемых и подавляемых в “мы-группе” агрессивных импульсов (этим объектом обычно становится “они-группа”, напр. евреи или негры);

(г) анти-интрацепция: противодействие субъективности, творчеству, подавление фантазии и воображения (проявляющиеся в противостоянии интроспекции, поверхностности мировоззрения, стереотипии); боязнь размышления о человеке; боязнь проявления подлинных чувств и страх утраты самоконтроля; обесценение человека и переоценка значимости объективной физич. реальности;

(д) предвзятость и стереотипия: вера во внешние (мистич. или фантастич.) детерминанты индивидуальной судьбы; склонность к суевериям; ригидность мышления; нетерпимость к неопределенности; предрасположенность к примитивным и упрощенным интерпретациям человеч. мира; склонность к перенесению ответственности за свои поступки на внешние неподконтрольные человеку инстанции; неспособность к свободе и самоопределению;

(е) “комплекс власти”: особая склонность к мышлению в категориях “господства-подчинения”, “силы-слабости”, “вождя-приверженцев”; склонность к идентификации с облеченными властью фигурами; ориентация на конвенциональные атрибуты “Эго”; преувеличение значимости силы и “твердости характера”;

(ж) деструктивность и цинизм: общая диффузная враждебность; склонность к очернению “человеч. природы” и рац., эмоционально нейтральному обоснованию “естественной” враждебности против “чужаков”;

(з) проективность: склонность верить в то, что мир зол и опасен (проекция подавленной агрессивности вовне);

(и) преувеличенная озабоченность сексуальной жизнью как своей, так и окружающих.

Эти “переменные” тесно связаны друг с другом и образуют, с т.зр. авторов книги, “единый синдром, более или менее устойчивую структуру в личности, дела-

ющую человека восприимчивым к антидемократич. пропаганде”. Этот “потенциально фашистский” тип личности легко принимает тоталитарную идеологию и представляет серьезную угрозу для демократии. (В ходе исследования амер. студентов авторами исследования был выявлен немалый “антидемократич. потенциал”.)

Усилиями Адорно, Левинсона, Френкель- Брюнсвик и Сэнфорда были разработаны методики диагностики авторитарного потенциала: шкала антисемитизма (A-S-шкала), шкала этноцентризма (Е-шкала), шкала политико-экон. консерватизма (РЕС-шкала), шкала фашизма (F-шкала). В процессе исследования, помимо опросников, использовались проективные методики и полуструктурированные глубинные интервью.

Исследование Адорно и его коллег было встречено неоднозначно. Критике были подвергнуты как ряд теор. положений этого исследования, так и примененные в нем эмпирич. методы (Г. Хаймен, К. Рогман и др.). Между тем концепция “Л.а.” до сер. 70-х гг. имела немалое влияние, особенно среди социологов леворадикальной ориентации.

Лит.: Фромм Э. Бегство от свободы. М., 1990; 1995; Adorno Т., Frenkel-Brunswik E., LevinsonD.J., Sanford R.N. The Authoritarian Personality. N.Y., 1969; Studies in the Scope and Method of “The Authoritarian Personality”. Glencoe (111.), 1954.

В. Г. Николаев

⇐ Предыдущая 85 86 87 88 899091 92 93 94 Следующая ⇒