Миф как древнейшая форма культуры (З.Фрейд,М.Элиаде, А.Ф.Лосев, Е.М. Мелетинский, Л.Леви-Брюль и др.).

⇐ ПредыдущаяСтр 6 из 19Следующая ⇒

Миф (от греч. mythos - предание, сказание) - это фантастическое эмоционально-образное повествование о деяниях богов, подвигах правителей и героев. Авторы мифов, как правило, неизвестны. Содержанием мифов являются рассказы:

- о сотворении мира;

- об основании древних государств и городов;

- о поступках культурных героев;

- о месте человека в мире и его назначении;

- о происхождении ряда обычаев, традиций, норм, моделей поведения.

Миф - это первая из исторически известных форм культуры, объясняющая смысл мироздания, космоса, частью которых всегда являлся человек. Миф возникает на родовой фазе становления человеческого! общества и сохраняет свое значение и на последующих этапах его культурно-исторического развития. Элементы мифологического сознания присутствуют в культуре других эпох как их органическая часть. Современный человек также творит мифы, чувственно обобщая явления современной жизни.

Мифологические образы укоренены в бессознательных основах человеческой души. Они близки биологической природе человека возникают на основе его способности верить в определенную структуру быт Мифологические сюжеты и образы являлись надежным источником передачи традиций и навыков, эстетических и этических норм и идеалов.

Для мифологического сознания характерно ощущение сопричастности к природным стихиям, обожествленным и персонифицированным в образах богов: Зевса (Юпитера), Геры (Юноны), Афродиты (Венеры) и пр. Все объясняется через их волю. Человек выступает в роли агента божественных сил, его деятельность всецело подчинена магическим обрядам, которые как бы консервируют т. н. сакральное (священное) время.

Сакральное время в рамках мифа является превалирующим фактором мировосприятия. Оно противостоит профанному времени и задает некую схему функционирования человеческого сообщества, неизменную в своих базовых принципах. Для мифологического сознания характерен магический (колдовской, волшебный) способ взаимодействия с миром. Английский ученый Дж. Фрэзер выделял т. н. «закон магической симпатии», объединяющий человека и предмет, с которым единожды, по крайней мере, он вступал в контакт. На основании этой магической сопричастности или симпатии можно воздействовать на волю другого человека помощью определенных обрядов и ритуалов. В целом мифологическое сознание крайне статично. Оно не знает идеи движения, прогресса. Изменения, протекающие вокруг, являются лишь проявлениями некоего неизменного и вечного порядка вещей, кажущегося и иллюзорного своей сути.

Мифологическое сознание обладает уникальной способностью. Он регламентирует поступление новых знаний, так как в нем превалирует система обрядов и ритуалов, систематизирующая приток новой информации о мире. И поэтому миф не разлагается в результате накопления знаний, Его взрывает изнутри постепенное осознание человеком своей свободы. Миф не регулирует жизнь свободного человека. Он не способен на это. Поэтому, по мере осознания человеком своей свободы возникает иная картина мира, в основе которой лежит уже не растворение индивида в реальности, в стихии природных процессов, а вычленение себя из нее, становление субъект - объектных отношений.

В целом же для мифологического сознания характерно:

- растворение человека в мире;

- полное отождествление человека с природой, ее обожествление;

- фетишизм, т. е. поклонение неодушевленным предметам;

- анимизм, т. е. вера в существование духов, в одушевленность всех предметов.

Расцвет мифа относится к периоду первобытно - общинной формации. В эту эпоху миф являлся:

- организатором поведения членов первобытного коллектива;

- аккумулятором его волевых устремлений;

- стержнем, осью всей общественной жизни.

В мифах объективировались коллективные переживания, впечатления, страсти, чувства, настроения, вызываемые определенными явлениями действительности. Несмотря на свои, порой фантастические очертания, мифологические образы вовсе не являются чистой иллюзией, нелепой выдумкой, произвольным искажением мира. Миф включает в себя и многие элементы верного отражения действительности, правильных оценок тех или иных явлений. Без этого было бы невозможно относительно стабильное существование первобытного коллектива, преемственность в воспроизводстве человеческих отношений и сознания.

Мифы систематизировали коллективный опыт людей, воплощали его в наиболее сжатом, концентрированном и универсальном виде. Они объективировали элементы общественного сознания, порожденные существенными связями и отношениями в обществе. В мифах обобщен и отработан опыт формирования для данного уровня общественного развития отношений между:

- человеком и природой;

- коллективом и индивидом.

Миф стал и самой ранней формой донаучного знания. Мифология охватывала и отражала все стороны общественной жизни. Она была первой архаичной формой донаучного синтеза всего наличного знания, от которого в дальнейшем отпочковались важнейшие области человеческого познания и творчества - философия, искусство, наука, религия и т. д.

Практическая ситуация, в которой находился первобытный человек, отличалась крайней сложностью. В ней было много случайного, непредвидимого: индивид был очень слаб, а бесконечно могущественная природа слишком сурова к нему. Коллектив (община) играл для человека роль среды. Именно через общину индивид приспосабливался в природе и к общественной жизни. Коллектив формировал систему правил и ценностей, а человек моделировал свое поведение с учетом существовавших условий общественной жизни. Постепенное овладение человеком силами природы, восхождение общественного сознания «от мифа к логосу» (т. е. к расширительному природопониманию) делает возможным появление зачатков, элементов собственно научного познания.

Древние мифы привлекают к себе пристальное внимание многих современных исследователей. Мифотворчество, как и художественное творчество, благодаря активной роли в нем бессознательного начала, является многосмысленным, поэтому каждая новая эпоха может открывать в мифах новые значения, способные актуализироваться в новых исторических условиях. Жизненность и устойчивость этих смыслов еще раз подтверждает факт того, что мифология во многом верно отражала общественные отношения на самом раннем этапе их развития и создала первичные социальные связи, которые удивительным образом сохранились относительно неизменными на историческом пути формирования человеческого общества.

Согласно Фрейду, миф символически воспроизводит реальные события, случившиеся в глубокой древности. Миф в качестве элемента «родовой памяти» человечества позволяет индивиду в онтогенезе пережить филогенез человечества. Именно поэтому З.Фрейд строит психоанализ на мифах об Эдипе, Прометее, первобытной орде и т.д. Фрейдовский человек есть иррациональное существо, находящееся во власти стихии бессознательного. Главным в ортодоксальной фрейдовской системе мысли является изоморфное отношение между элементами индивидуального бессознательного и компонентами родового бессознательного. Отсюда следует постулат, что судьба каждого человека есть повторение истории рода, т.е. фактически речь идет о воспроизведении психикой индивида родовой психики. «Именноэто родовое бессознательное с его неодолимыми влечениями, импульсами, воспоминаниями и табу и довлеет над сознанием и природой человека» (Г.Уэллс). Индивид, дескать, является вместилищем родового языка архаических символов, транслятором биологически унаследованного родового бессознательного будущим поколениям.

З.Фрейд разработал учение об универсальном символическом языке бессознательного, исходя из существования двух типов родовых воспоминаний. Первый тип относится к раннему периоду отношений человеческой орды и связан с орально-каннибалистской и анально-садистской сексуальными фазами. Такого рода воспоминания являются основой бессознательного «Оно» современного человека. Второй тип родовых воспоминаний слагается из первобытных племенных табу более позднего времени, накладываемых на влечения сексуального характера, что было обусловлено интересами общества. Эти врожденные воспоминанпя-запреты, по Фрейду, основные элементы «Сверх-Я» -сознания современного человека.

Фрейдовский психоанализ воспроизводит картину битвы на арене человеческой психики между бессознательными родовыми влечениями-воспоминаниями и бессознательными родовыми табу-воспоминаниями, причем ни одна из сторон не может одержать победу. У Фрейда концепция мифа основывается на социальной памяти, которая по своей форме внешне совпадает с биологическими закономерностями. Как подметил И.Бычко, на ранних этапах человеческой истории «социальные закономерности еще очень долго по внешней форме своего проявления напоминают низшие (биологические, в частности) закономерности...».

Учение З. Фрейда о бессознательном и вытесненных комплексах дало мощный толчок психоаналитическому изучению мифа. З. Фрейд считал, что мифы содержат тайники подсознания, неосознаваемые идеи и желания, следовательно, анализ древних мифологических образов можно воспринимать как многовековую проекцию бессознательных психологических комплексов сексуального плана. Из Эдипова комплекса при наложении табу на инцест возникла мораль, а следствием отождествления убитого отца с тотемом стала религия.

Понятие мифа по Фрейду:

Миф трактовался психологом как результат сублимации либидо для получения удовольствия. Мифология предстает в концепции Фрейда коллективным сновидением, материализирующимся в разнообразных фантазийных формах. Причина появления мифологии заключается в вытеснении общественно опасных стремлений (либидо, инцест, агрессия) в подсознании и их символическое замещение художественными образами.

Миф, по Фрейду, стоит в одном ряду со сновидениями, художественным творчеством, асоциальным поведением, массовыми психозами.

Последователи Фрейда весьма скоро отказались от сексуально-инфантильной трактовки мифа, от фрейдовской концепции «тотема и табу», согласно которой эротические влечения, вина сыновей за убийство отца, стремление к инцесту и запрет на эти деструктивные начала лежат в основании культуры и сублимируются в мифы.

Известный историк и философ Мирча Элиаде в своей книге ‘‘Аспекты мифа’‘ пытается рассмотреть миф не как некий вымысел и фантазию. Он пытается посмотреть на миф так, как смотрели на него древние люди, посмотреть как на что-то не просто истинное, а еще и очень важное, сакральное. Элиаде выделяет пять основных положений, касающихся каждого мифа. Миф составляет историю подвигов сверхъестественных существ; миф представляется, как абсолютная истина и обладает сакральной наполненностью; миф всегда имеет отношение к созданию, явлению чего-то в мир; миф в процессе познания человеком объясняет происхождение вещей; миф, так или иначе, проживается аудиторией. Попытаемся объяснить эти пять пунктов на примере нашего мифа о короле Артуре:

1)Миф об Артуре действительно представляет историю подвигов сверхъестественных существ: не только зеленый великан и красный рыцарь, дева озера, Моргана и Мерлин, но и сам Артур, и его рыцари, побеждающие в бою каждый по десятку, а то и по сотне рыцарей – существа сверхъестественные. И одновременно с этим, стоит нам посмотреть на этот миф с точки зрения Мирчи Элиаде, все эти герои становятся вполне реальными, а их подвиги, как мы уже писали в главе о язычестве, обретают глубокий сакральный смысл.

2)Миф представляется, как абсолютная истина, в которую многие верят до сих пор и будут не довольны, если кто-то скажет, что короля Артура не существовало. Более того, большинство людей, слышавших о короле Артуре, уверено, что он совершенно реальный исторический персонаж. Про сакральную наполненность нашего мифа мы говорили уже неоднократно.

3)Кульминация мифа об Артуре есть час славы Логров, появление в обычном мире вне потустороннего замка, Святого Грааля. Более того, миф о короле Артуре рассказывает и о появлении братства круглого стола, задающего нормы поведения всего мирового рыцарства.

4)Каждая попытка пересказа мифа об Артуре неизбежно сопровождается и попыткой объяснить происхождение Грааля, а, следовательно, понять цель с которой Он появился на земле.

5) Как ‘‘проживается’‘ наш миф аудиторией, мы наглядно видим по количеству исследований, и творческой деятельности на основе этого мифа. Мы видим церкви Грааля, мы сталкиваемся с исследователями вроде Пьера Лассаля, доказывающими свою родственную связь с Персивалем, а значит причастность к Граалю. Люди не просто переживают, происходящее в мифе, но и вовсе теряют на его почве рассудок.

Смысл мифа для древнего человека Элиаде раскрывает цитатой из работы Б.Малиновского ‘‘Миф в первобытной психологии’‘: ‘‘Все эти сказания служат для аборигенов выражением первозданной реальности, более величественной и богатой смыслом, чем реальность современная, и определяющей ежедневное существование и судьбу человечества. Знание, которое человек имеет об этой реальности, раскрывает ему смысл ритуалов и задач духовного порядка, так же как и форму, в которую он должен их облечь’‘.

В своей работе Элиаде уделяет особенное внимание разновидностям мифа. В первую очередь, это, конечно, мифы о происхождении, но об этом нами было сказано уже многое, поэтому их мы пропустим. По мнению Элиаде, любой такой миф есть модель для любого проявления сотворения, для любого творчества.

Еще Элиаде выделяет миф об исцелении. Этот миф всегда включает в себя рассказ о происхождение болезни, происхождении лекарства и их взаимосвязи, таким образом, этот миф является частью мифа о сотворении. Как и миф о живой и мертвой воде, как и мифы об исцелении народов Америки, наш миф о Короле Артуре, а именно рассказ об исцелении увечного короля, короля Грааля, так же содержит историю происхождения и болезни, и лекарства. В случайном и незначительном поединке с хозяином некоего замка, рыцарь круглого стола Балин срывает со стены копье и наносит им удар своему противнику. Этот удар, позже прозванный роковым, положил начало страданиям короля-рыбака и всей его страны, ведь копье, которым был нанесен удар – было копьем Грааля. Раненого Граалем, может исцелить только Грааль. Наследник Грааля, Персеваль должен задать вопрос, узнать, что такое Грааль, узнать миф о происхождении Грааля, и только тогда увечный король будет исцелен. Таким образом, Элиаде, сам того не зная, дал нам возможный ответ, объяснив, почему же исцеление и благополучие зависело только от того, задаст ли Персеваль Вопрос. Ответом на Вопрос был миф о происхождении лекарства, без которого миф об исцелении не может быть завершен.

Следующий род мифов, рассмотренный Элиаде – мифы об обновлении. В их основе – представление о периодической обновляемости всего сущего. Как все в мире умирает зимой, так весной оно снова возрождается. Сюда же относятся мифы о конце света: все сущее склонно к постепенной деградации, а, следовательно, должно быть разрушено и воссоздано вновь. Так идеальное в час своей славы, королевство Логров постепенно разрушается. Захваченные поиском, рыцари круглого стола уезжают вслед за Граалем. А среди тех. Кто остался, появляются предатели. Последняя битва – конец света, конец светлого царства Логров, конец, за которым стоит новое начало, Артур не умер, он лишь спит и ждет, когда его появление вновь станет необходимым. Во всех языческих традициях за концом идет новое начало, только позднее, у христиан и иудеев появляется идея о том, что мир был создан один раз и погибнет единожды и навсегда. Элиаде так же делает одно интересное предположение, что человек, понимающий это всеповторение, может спокойно предугадать будущее, ведь все, что будет - уже было, а все, что было – будет, таким образом, с помощью мифа, время может быть побеждено.

По мнению Элиаде, главное, что дает человеку миф – это понимание того, что все что мы готовимся сделать уже было когда-то, кем-то сделано, а значит является возможным и ничего невозможного в мире не существует. Но, однако, с изменением общественного строя, а особенно с появлением письменности, мифология потеряла свое первоначальное значение, превратившись в литературные произведения. Но ни авторы, пересказывающие мифы по-своему, ни новые религии не сумели уничтожить миф, а лишь вобрали его в себя, соединились с ним.

На этом мы заканчиваем знакомство с книгой Элиаде, скажем лишь, что это, на наш взгляд, одно из самых научных, полных, и в то же время удивительно красивых исследований мифа.

В своей монографии «Философия. Мифология. Культура» А. Ф. Лосев даёт следующее определение:

Миф есть для мифологического сознания наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей степени напряженная реальность. Это – совершенно необходимая категория мысли и жизни.

Миф есть логическая, т.е. прежде всего диалектическая, необходимая категория сознания и бытия вообще. Миф – не идеальное понятие, и также не идея и не понятие. Это есть сама жизнь.

Таким образом, миф, по Лосеву, особая форма выражения сознания и чувств древнего человека. С другой стороны, миф, как праклетка, содержит ростки развившихся в будущем форм. В любом мифе можно выделить семантическое (смысловое) ядро, которое будет впоследствии востребовано.

Написал «Диалектика мифов». (сопоставляет начало мифов)

Миф никогда не есть только гипотеза, только простая возможность истины… Миф всегда имеет упор в факты, существующие как именно факты. Их бытие - абсолютное бытие…В мифе есть своя мифическая истинность, мифическая достоверность. Миф различает или может различать истинное от кажущегося и представляемое от действительного. Но все это происходит не научным, но чисто мифическим же путем[…]

Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вне-научную, чисто мифическую же истинность, достоверность и принципиальную закономерность и структуру[…]

.. «наука не рождается из мифа, но наука не существует без мифа, наука всегда мифологична[…]

Мы имеем следующие тезисы, характеризующие существо мифа путем отграничения от частично совпадающих с ним форм сознания и творчества (по книге «Диалектика мифов»):

1. Миф не есть выдумка или фикция, не есть фантастический вымысел, но - логически, т.е., прежде всего, диалектически необходимая категория сознания и бытия вообще.

2. Миф не есть бытие идеальное, но жизненно ощущаемая и творимая вещественная реальность.

3. Миф не есть научное и, в частности, примитивно-научное построение, но - живое субъект-объектное взаимообщение, содержащее в себе свою собственную, вненаучную, чисто мифическую же истинность, достоверность, принципиальную закономерность и структуру.

4. Миф не есть метафизическое построение, но - реально, вещественно и чувственно творимая действительность, являющаяся в то же время отрешенной от обычного хода явлений и, стало быть, содержащая в себе разную степень иерархийности, разную степень отрешенности.

5. Миф не есть ни схема, ни аллегория, но символ; и, уже будучи символом, он может содержать в себе схематические, аллегорические и жизненно-символические слои.

6. Миф не есть поэтическое произведение, но - отрешенность его есть возведение изолированных и абстрактно-выделенных вещей в интуитивно-инстинктивную и примитивно-биологически взаимо-относящуюся с человеческим субъектом сферу, где они объединяются в одно неразрывное, органически сросшееся единство.

7. Миф есть бытие личностное или, точнее, образ бытия личностного, личностная форма, лик личности… Личность есть самое существо мифа[...]

«О религии. Миф возможен без религии. Но возможна ли религия без мифа? Строго говоря, невозможна. Ведь под религией мы понимаем субстанциальное самоутверждение личности в вечном бытии. Конечно, такое самоутверждение может и не зацветать специальным мифом. Пост и всякое подвижничество есть религия, но тут могут и не работать специально энергийно-построяющие функции, могут не возникать картинные образы, отражающие подвижническую жизнь в мифе. Однако необходимо иметь в виду, что уже сама подвижническая жизнь есть жизнь мифическая. Религия может до некоторых пор не выявлять своего мифа. Но это делается не потому, что религия сама по себе не мифична или не предполагает мифа, но лишь чисто временно, до тех пор, пока она еще не выросла в самостоятельный и цельный организм. Религия есть вид мифа, а именно мифическая жизнь, и притом мифическая жизнь ради самоутверждения в вечности. Стало быть, миф не есть религия; миф охватывает и разные другие области; миф может быть в науке, в искусстве, в религии. Но религия не может быть без мифа»

История проявления личности в мифе.

«..миф не есть историческое событие как таковое, но он всегда есть слово. А в слове историческое событие возведено до степени самосознания. Этой установкой мы отвечаем на вторую из предложенных выше апорий (относительно формы проявления личности в мифе). Личность берется в мифе исторически, а из ее истории берется вся словесная стихия. Это и есть разъяснение того, как личность проявляет себя в мифе»

Особое место в исследованиях Е. М. Мелетинского занимает мифология, с которой в той или иной степени связаны истоки повествовательного фольклора и наиболее архаические формы литературных мотивов и сюжетов. В его статьях и книгах проанализированы устные мифы аборигенов Австралии и Океании, Северной Америки и Сибири (18), а также отразившиеся в книжных памятниках мифологии народов Древнего мира и Средневековья («Эдда») (19).

Значительный международный резонанс получила обобщающая монография «Поэтика мифа» (20), в которой рассмотрение мифологии предпринято, начиная с её наиболее архаических форм, вплоть до проявлений «мифологизма» в литературе XX века (проза Кафки, Джойса, Томаса Манна).

Е.М. Мелетинский включает в круг мифологических элементов

очеловечивание природы и всего неживого, приписывание мифическим предкам свойств животных, т.е. представления, порожденные особенностями мифопоэтического мышления

В книге «Поэтика мифа» Мелетинский говорит о двух типах отношения литературы 17-20 вв. к мифологии:

Сознательный отказ от традиционного сюжета и «топики» ради окончательного перехода от средневекового «символизма» к «подражанию природе», к отражению действительности в адекватных жизненных формах.

Попытки сознательного совершенно неформального, нетрадиционного использования мифа (не формы, а его духа), порой приобретающие характер самостоятельного поэтического мифотворчества.

Книга Л. Леви-Брюль — «примитивная мифология » (*) является как бы итогом целого ряда работ о жизни первобытных народов, выпущенных тем же автором и печатавшихся в течение многих лет в алкановской серии «библиотека современной философии». Не стану называть их: всякий их знает. И не только во Франции, но и в других странах Европы и Америки, так как они переведены на разные языки (между прочим и на русский), разошлись во многих изданиях и везде были очень высоко оценены. Кой кого, правда, удивляло, что эти книги попали в «философскую библиотеку». Казалось бы, что им место в библиотеке современной социологии и что автор их только верный хотя и вполне самостоятельный и очень одаренный ученик знаменитого Дюркрейма. Последний том это недоразумение окончательно рассеивает. Леви Брюль ставить себе чисто философские задачи и при том самые широкие, не страшась даже подойти к проблеме, которую философия, после Канта, особенно тщательно обходила — к метафизике познания. Если угодно — весь смысл большого нового тома сводится к метафизике познания. Больше того — теперь видно, что все шесть огромных томов, написанных Леви Брюлем на тему о душевной жизни первобытных народов — главным, если не исключительным образом подготовляли читателя к той постановке проблематики познания, выражением которой является последний том.

Скажу еще раз и подчеркну: современная философия не только избегает и чуждается, она не признает, не выносить проблематики, а, стало-быть, и метафизики познания. Познание всем представляется как бы стоящим вне всяких проблем. Когда Кант «доказал», что метафизика не может быть наукой, он этим самым погасил в себе все метафизические интересы. Не случайно, конечно, его ближайшие преемники — Фихте, Шеллинг и Гегель, так решительно отмежевались, в этом отношении, от Канта и так настойчиво стремились вернуть метафизике отнятые у нее Кантом права. Метафизика, которая не была бы наукой, не была бы прочным знанием и имела бы своим источником мораль и основанные на морали постулаты не только никого не соблазняла, но всем представлялась заслуживающей презрения. Да и сам Кант, в глубине души не очень ценил и хранил ее только для «практических» надобностей, хотя и сделал все, от него зависящее, чтобы придать ей наукообразную форму. Менее всего ему приходило на ум, что его метафизике или какой бы то ни было метафизике вообще дано посягнуть На верховный права знания, обеспеченные в нашем мире синтетическими суждениями a priori.

И вот Леви Брюль в последней книге своей решается, вопреки всем философским традициям, на которых он и сам вырос и воспитался, противопоставить познанию миф, как источник истины. И, при том, миф не культурных народов, привычный нам всем, приспособившийся к нам или приспособивший нас к себе и потому в каком то смысле приемлемый, а миф наиболее первобытных людей — народов Австралии и Новой Гвинеи. И не только потому, что он, благодаря изобилию и достоверности имеющихся в нашем распоряжении, благодаря новейшим обширным исследованиям документов и данных, собранных людьми, жившими много лет среди племен названных стран, превосходно освоившимся с языком и нравами туземцев и передающих в своих книгах то, что они видели своими глазами и слышали своими ушами, лучше поддается изучение», но еще потому, что ем первобытнее народы, чем дальше от наших навыков мышления, тем больше возможности проверить на его мышлении законность притязаний, сделанных на основании нашего опыта обобщений об основных принципах и источниках истины.

Первобытные народы, говорить Леви-Брюль, мало заботятся о координировании мифов с требованиями логики. Так в Австралии, тоже мы видим у эскимосов. Леви Брюль приводит слова одного шамана: «вы хотите, чтобы сверхъестественное было понятным. Но мы мало этим озабочены. Мы не понимаем, но вполне удовлетворены». Вспоминая, по этому поводу знаменитое credo quia absurdum Леви Брюль пишет: «равнодушие к явным, даже вопиющим противоречиям есть одна из главных черт, которыми отличается мышление дикарей от нашего. Конечно, основная структура человеческого духа везде одна и та же. И дикари, когда усматривают противоречие, очень к этому чувствительны и отвергают его. Но, часто там, где мы видим противоречие, они его не находят и остаются к нему равнодушными, применяются к нему и в этом смысле оказываются как бы до-логическими существами. Это связано с мистической ориентацией их духа, с одной стороны — они не придают значения логическим или физическим условиям возможности вещей — и с отсутствием интереса к общим понятиям» (Х). В этих словах основная мысль Леви-Брюля. Он предупреждает не раз, что единственный способ проникнуть в духовный мир первобытного человека для нас, людей европейского образованы, в том, чтобы не навязывать ему собственных идей о признаках, отличающих истину от лжи. «Логические обобщения до известной степени дополняют у первобытных людей общий им всем элемент эмоциональный (XV), Леви Брюль энергично возражает Вирцу, который, следуя Тайлору и его школе, объяснявшим, непоследовательность и противоречие в представлениях первобытных людей слабостью их умственных способностей, считает, что только поэтому в их душе находить себе место наряду с действительным и естественным миром и «мир воображаемый» — сверхъестественный, и, что их убеждение в существовании сверхъестественного мира являются результатом плохо продуманных и не обоснованных рассуждений, который, в свой черед порождаются желанием объяснить какую-либо особенность или какое-нибудь событие обыкновенного опыта. Гипотеза Тайлора, по мнению Леви-Брюля, произвольна и держится только уверенностью, что мы в праве приписать ориентацию нашего мышления папуасам или австралийцам. Если от нее отказаться, то вся запутанность и все противоречия первобытных людей предстанут пред нами совсем в ином свете. «Их воображаемый мир нам не будет казаться заключением, вытекающим из цепи рассуждений. Этот мир окажется воображаемым только для нас. В их же глазах он реален, даже более реален, чем мир повседневного и обыкновенного опыта. Он тоже является объектом опыта. Но этот опыт есть опыт сверхъестественный, и потому имеет высшее значение. Короче, по мнению Вирца и Тайлора, к существованию этой сверх-естественной реальности и примитивный человек приходить путем заключения. Мне же представляется наоборот, что она ему непосредственно дана. Там, где усматривается операция разумения, я констатирую чувство, иными словами опыт, очень отчетливо характеризуемый действием эффективной категории сверх-естественного» (XLIV— курсив везде мой). То, что Леви Брюль называет «эффективной категорией сверхчувственного» (*) тоже родственно связано с мистической ориентацией первобытных людей и принципиально отличает их мышление от нашего, определяющегося категориями интеллектуальными: не уму, а воле дано решать, что есть, чего нет, что истина, что ложь. «Первобытные люди не добиваются, как мы причины того, что их удивляет или поражает, как нарушающее привычный опыт. Эта причина — она им дана вперед, у них нет надобности ни спрашивать, в чем она, ни спекулировать, ни философствовать о ней. Они метафизики, конечно, но не потому, что они жаждут знания. Они метафизики в силу чисто спонтанного движения, у них есть частный и, можно сказать, непрерывный опыт реальности, которая превосходит и господствует над обычными явлениями природы и постоянно в них вмешивается» (XLV). В этом «опыте» или, как в других местах выражается Леви Брюль, в этих «непосредственных данных сознания (*) примитивных людей приходится, как это ни претит в ем нашим умственным навыкам, искать источник и рождение мифа, заполняющего собой духовную жизнь первобытных людей. То, что нам кажется пределом безумия, величайшей нелепостью — в том первобытные люди видят истинную реальность, реальность par exellence. У туземцев голландской Южной Гвинеи, Marind-anim, которым посвящено вышедшее несколько лет тому назад обширное исследование Wirz’а, вся мифология имеет своим центром представление о Дета. Дета на языке туземцев одновременно имеет два значения. С одной стороны под этим словом разумеют отдаленных предков (их называют «вечно-несотворенными»), которые все создали — все живые существа, растения, острова, моря, материк, человеческие общества. Вместе тем Дета употребляется и как имя прилагательное и обозначает тогда все «странное, необычное и необъяснимое». И это странное и необъяснимое, как и вечно несотворенные предки, участие или причастие к жизни которых дает смысл и значение существование туземцев, оно то более всего, почти исключительно привлекает к себе примат первобытной мысли. То, что всегда повторяется, что происходит по определенным правилам и законам, их не занимает: это само собой понятно. Непонятно лишь то, что необычно. Необычное с неотразимой силой влечет их к себе — и влечет именно, как сверхъестественное, которое не подлежит объяснение, не должно быть объяснимо т. е. сведено к естественному, — как к тому стремится человек нашей культуры. По этому поводу Леви-Брюль снова и с еще большей энергией восстает против Тайлора и его теории анимизма. «Факты (из жизни первобытных обществ), говорит он, показали, что эта теория ни на чем необоснована. Примитивная мысль ориентирована совсем иначе, чем наша и прежде всего она напряженно мистична» (80) Может быть, что в некоторых случаях у примитивных людей и является желание «объяснить» поразившие их факты. «Но объяснений этого им не приходится искать. Оно у них заранее готово, если не в подробностях, то в принципе. В тот момент, когда аффективная категория сверхъестественного проявляет свое действие, объяснение уже подсказано. Тайны и загадки природы не принуждают их и не вызывают на интеллектуальные усилия. В своей мистической ориентированности они всегда готовы признать за видимыми предметами и фактами нашего мира силы невидимые. Вторжение этих сил они чувствуют каждый раз, когда что-либо необычайное или странное их поражает. В их глазах сверхприродное облекает, проникает и поддерживает природное. Отсюда текучесть природы. Мифы не объясняют ее, они ее только отражают. Она, эта сверхприрода и дает содержание мифам, столь смущающим наш ум» (20). То, что Леви Брюль окрестил именем «текучести природы» есть одна из характернейших особенностей мировосприятия примитивных народов. «В этом больше всего выражается контраст между сверхприродной и нашей действительной природой, в которой наблюдается правильная смена, явлений, даже если, как это знают и туземцы, детерминизм здесь не всегда строго неизменен. Но миру мифов чужда даже эта относительная фиксированность. Его текучесть в том именно и состоит, что специфические формы растений и животных в нем так-же мало устойчивы, как и законы явлений. В каждый момент может произойти что угодно. В каждое мгновение любое живое существо может облечься в какую угодно новую форму, собственной ли властью или действием Дета. Все зависит от замешанных в эту игр у мистических сил и зависит только от них» (37). Леви Брюль особенно настаивает на этой характернейшей черте мышления первобытного человека. В мире, как и в фольклоре, которому посвящена значительная часть второй половины книги Леви-Брюля и который, как он правильно замечает, совершенно невозможно отделить от мифа, его порождающего, бесконечно много рассказано о таких превращениях. «Мы находим их сказочными и совершенно невероятными. Но это лишь потому, что у нас нет, как у туземцев, опыта, непосредственного чувства реальности мистического мира и того, что этот мир содержите» (36). В этих словах сразу выясняется то положение, которое Леви-Брюль занял по отношению к идеям первобытных людей. Он не только не позволяет себе судить о них по выработанным нами критериям истины, которые мы всегда высокомерно считали совершенными, он поднимает, вопрос о том, достаточен-ли наш «опыт», то, что мы называли опытом вообще, для того, чтобы проникнуть в духовный мир первобытного человека и оценить открывающуюся ему действительность. В другом месте (99-100), приводя рассказы туземцев, о том, что кокосовые деревья или луки их, подводные скалы или ветер могут принять образ человека и т.п. все такое, что нам представляется совершенно нелепым и еще раз подчеркнув, что «в этом сказываются навыки мышления, общие первобытным народам, связанные с их мистической ориентацией» он пишет: «как все-таки они пришли к этому? Не видят что ли, что скала есть погруженная в воду масса неподвижной материи? Что ветер, который гоняет волны, не имеет ни головы, ни каких других членов? Видят, конечно. Все эти внешние черты так же мало ускользают от их внимания, как и от нашего. Но для них ни живые существа, ни предметы не являются мономорфными. Они не укладываются, ne varietur, в определенные кадры разумно организованной природы. Мифы, наоборот, приучили их рассматривать природу, как нечто текучее, а живые существа и предметы, как нечто безразлично облекающееся то в одну, то в другую форму или, что имеет тот же смысл, как облекающиеся в две формы, из которых одна человеческая. Меняют ли они форму, обладают ли они несколькими формами — это, совершенно безразлично мистическая сущность их остается неизменной... Нам неимоверно трудно схватить смысл такого понимания мира и еще труднее удержаться на той точке зрения дольше, чем на мгновение».

⇐ Предыдущая 1 2 3 4 567 8 9 10 Следующая ⇒