В которой мы заглядываем в подвальное окошко

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 24Следующая ⇒

На Петушиной улице, что в квартале Святой Жоанны, в доме номер три есть подвальчик, единственное окошко в котором находится почти что под потолком, и всё, что в нём видно, – это забрызганные уличной грязью сапоги прохожих. Даже собаки и кошки, пробегающие мимо этого невзрачного окошка, находятся выше тех, кто обитает в подвальчике; а некоторые особо бессовестные животные не брезгует время от времени остановиться, обнюхать заляпанное стекло, изнутри занавешенное замшелой тряпкой, а затем гордо пописать на раму, являя тем самым отсутствие всякого почтения к тем, для кого это окошко – единственная связь с окружающим миром. Впрочем, что с них возьмешь – на то и собаки.

Неделю спустя после событий, описанных в предыдущей главе, в этом подвальчике происходило кое-что занимательное. Хотя случайный зевака, которому взбрело бы в голову встать на колени и сунуть длинный нос между плохо подогнанной рамой и шторкой, не узрел бы ничего для себя интересного. Он увидел бы ровно то, что и ожидал бы увидеть в одном из бесчисленных подвальчиков, лачуг и мансард, разбросанных по славной Саллании, столице Шарми, – а особенно много таких мест в квартале Святой Жоанны, издавна считавшимся самой глухой и жалкой трущобой города, и именно этим заслужившим своё название. Ведь Святая Жоанна в те времена, когда люди ещё почитали святых и верили в бога, считалась заступницей обездоленных и покровительницей несчастных. Какую-то тысячу лет назад это казалось столь вздорной блажью, что Святую Жоанну за её причуды колесовали, четвертовали, а затем сожгли. Должно быть, с тех пор она затаила обиду, и если и покровительствовала обездоленным, то как-то вполсилы, без особого энтузиазма. Иначе с чего бы они были такими несчастными?

Впрочем, обитатели подвальчика на Петушиной улице, дом номер три, такими уж вот прямо несчастными не казались. Было их шесть человек, и это, возможно, чуть-чуть многовато на две кровати и тощий тюфяк, брошенный прямо на голый пол. Впрочем, в данный момент заняты были лишь две кровати. На одной из них лежал молодой человек, очень бледный, очень светловолосый и, судя по тугой повязке у него на боку, всё ещё очень больной. Наш читатель без труда узнал бы в нём Джонатана ле-Брейдиса, ещё неделю назад – звонкоголосого лейтенанта лейб-гвардии, а ныне – слабого, разбитого и отчаявшегося беглеца. Также читатель, без сомнения, узнал бы его университетского товарища Клайва Ортегу, который сидел на краю Джонатановой кровати, что-то рассказывал, бурно жестикулируя, и подкреплял рассказ взрывами хохота либо же адских проклятий, в зависимости от темы беседы. Также, присмотревшись как следует, читатель смог бы узнать молодую женщину, сидевшую на стуле в углу подвальчика со сложенными на коленях руками. Эта женщина была почти так же бледна, как Джонатан, ещё более серьёзна и молчалива, и печать ещё более глубокой тревоги лежала на её гладком высоком лбу. Это была принцесса Женевьев, дочь недавно почившего – отнюдь не с миром, увы, – короля Альфреда, но имени её не знал никто, кроме Джонатана, старательно избегавшего смотреть ей в глаза.

Этих троих мы знаем. Но сказано было про шестерых – кто же ещё трое?

О, компания весьма колоритная.

Во-первых, девушка – юные миловидные девушки всегда притягивают взгляд первыми, потому с неё и начнём. Юркая, гибкая девушка с осиной талией и маленьким острым личиком, с крохотными длинными зубками и непослушными рыжеватыми локонами, то и дело выбивающимися из-под заколок. Девушку звать Иветт, но, исходя из только что данного нами ей описания неудивительно, что близкие, и не очень, друзья предпочитают звать её Лисичкой. На девушке платье, слишком роскошное для этого убогого подвальчика. И лишь присмотревшись как следует, можно заметить, что камни, которыми расшита юбка, – не жемчуг, а дешёвый стеклярус, что цветы на корсаже – не кружево, а бумага, и что подол не помешало бы укоротить, потому что платье это явно с чужого плеча. В тот миг, как мы застаём её, Иветт крутится возле зеркала – большого, в тяжёлой бронзовой оправе, тоже почти роскошного, если не замечать, что верхнюю его часть уродует большая косая трещина. Но трещина не смущает Иветт и не умаляет её красоты; по правде, особо нечего умалять, но Иветт – из той породы ловких и смекалистых женщин, что успевают очаровать мужчину прежде, чем он успеет здраво оценить её привлекательность. Пудра, румяна, тени и накладные ресницы ей в том подспорье. В конечном счёте, качнув юбками перед зеркалом ещё раз, напоследок, она разворачивается к остальным обитателям подвальчика и восклицает:

– Ну как?

– Богиня, богиня! – восхищённо орёт Клайв и, вскакивая, сбивает ладоши в бурной овации. Джонатан слабо пытается улыбнуться, принцесса Женевьев смотрит на свои руки, а тут раздаётся голос ещё одного обитателя комнаты:

– Ногами-то не махай, а то уж и подвязки видать… бесстыжая.

Это брюзжание, тотчас рассеивающее волшебство, доносится со второй кровати, на которой лежит, вытянувшись, угрюмый мужчина лет пятидесяти, с кустистыми бровями и очень волосатыми руками, задранными над головой. На макушке у него заметная плешь, похожая на монашескую тонзуру, поэтому иногда его кличут Монахом, хотя на самом деле зовут его Гиббс, или Дядюшка Гиббс, как именует его одна только Иветт. Вправду ли он ей дядюшка, никто не знает, а расспрашивать – как-то неделикатно. Гиббс лежит на кровати прямо в сапогах, и извиняет его только то, что длинные его ноги торчат вперёд на целый фут и нимало не пачкают простыней, впрочем, не так чтобы очень чистых. Ещё на Гиббсе фуфайка, застёгнутая до самого горла, и шерстяные штаны – что немудрено, ведь в подвальчике нет ни камина, ни печки, только небольшая переносная жаровня, пыхтящая угольками в углу и служащая одновременно и кухонной плитой (когда есть что на ней приготовить), и камином. Хотя тепла от неё немного, поэтому она стоит почти вплотную к кровати Джонатана, так, что ещё чуть-чуть – и загорелись бы простыни.

Но простыни не загорятся, ибо за этим зорко следит шестой, и последний, обитатель подвальчика на Петушиной улице. Это самый маленький обитатель – и по возрасту, и по занимаемому им пространству, – поэтому его даже не сразу заметишь, так что и мы оставили его напоследок. У обитателя длинный нос, обильно присыпанный звёздочками веснушек, быстрый, везде поспевающий взгляд и смешной хохолок, за который ему тоже можно было бы дать какое-нибудь прозвище. Но его обладатель слишком горд и слишком высоко ценит свою особу, поэтому в глаза его все называют по имени, – Вуди, а за глаза так и зовут – Хохолок. Правда, Иветт нет-нет да и, забывшись, обратится к нему так, пригладив пальчиками непослушный вихор – и Вуди ворчит, пытаясь повторить брюзжание старого Гиббса, но тут же прощает. Хотя всё равно считает подобное обращение принижающим его достоинство: ведь ему целых одиннадцать лет, у него целых два шерстяных носка, причём один даже целый, и крепкая пара отличных, почти что новых сабо, которые он стащил из той же тележки старьевщика, из которой родом и зеркало в бронзовой оправе. А ещё Вуди поручено следить за жаровней, и он справляется с этой почётной обязанностью со строгой кротостью, которая сделала бы честь и самой Святой Жоанне.

Эти трое людей – Лисичка Иветт, Монах Гиббс и Вуди-Хохолок – из числа множества странных, разнообразных, порой более чем сомнительных связей, которые успел завести Клайв Ортега за время своего пребывания на посту стража порядка в столице. В сущности, он поймал как-то Вуди на воровстве, задержал, а потом за него пришла платить штраф красотка Иветт. Когда дело было улажено, Клайв вызвался проводить их обоих до дома, потому что ночь была на дворе, и сомнительные прелести Лисички во тьме неосвещённых трущоб были отнюдь не так уж сомнительны для ночного бродяги… И как-то так получилось, что уже через недолгое время он стал им сполна доверять. У Клайва был нюх на хороших людей, так же, как и на проходимцев. И откуда-то он знал, что, скажем, с виду добропорядочный и старательный капрал Улс из стражи – та ещё гнида, а этот вот Вуди, воришка, и вертихвостка Иветт, и их ворчливый «дядюшка» – что они все хорошие и что он может им доверять.

И чутьё не подвело Клайва, потому что именно эти люди в конечном итоге согласились приютить раненого Джонатана и его неразговорчивую подружку.

О, насчёт неразговорчивой подружки Клайв задал бы множество вопросов, будь шанс получить ответ хоть на один из них.

– Не спрашивай, – сказал ему Джонатан, как только, стараниями найденного Клайвом лекаря, пришёл в чувство и смог сфокусировать взгляд. – Не спрашивай, Клайв, я поклялся ей, что не скажу. Я не могу. Просто помоги, нам надо покинуть город, скорее, сегодня, я не…

– Ты никуда не пойдёшь, ни сегодня, ни завтра, это уж точно, – заканчивал Клайв его мысль, хоть и видел по несчастной физиономии друга, что тот такой перспективе отнюдь не рад. – У тебя в боку дыра размером с мой кулак, и крови из тебя вытек целый галлон, если не два. Так что ты никуда не пойдёшь в ближайшие две недели, и с места не сдвинешься до среды. Так доктор велел, поэтому, будь любезен, заткнись. Не то среда волшебным образом превратится в четверг. Уж я-то за этим прослежу!

В первый день Джонатан только беззвучно стонал в ответ и тут же снова забывался, измученный ранением и горячкой. Клайв оставил его страдать под присмотром Иветт и Вуди (дядюшки Гиббса не было дома, когда Клайв приволок ему такой подарочек) и отправился в ту гостиницу, о которой что-то лепетал Джонатан в недолгие минуты, когда был в ясном уме. Надо было забрать оттуда какую-то девицу, о которой нельзя было спрашивать, и её тоже ни о чём нельзя было спрашивать, только привести к Джонатану и позаботиться, чтобы её никто не увидел.

Всё это Клайву очень не нравилось. И девица ему тоже не понравилась – она артачилась и никак не хотела идти с ним, повторяя, как заведённая кукла: «Где лейтенант ле-Брейдис? Я пойду только с лейтенантом ле-Брейдисом». В итоге Клайв потерял терпение и рявкнул на неё уже совсем негалантно, что лейтенант ле-Брейдис валяется с пулей в боку и в ближайшую неделю никуда не пойдёт, а если сударыня изволит быть столь упёртой дурой, то пусть сударыня так и сидит, где сидела, ему, Клайву, это решительно всё равно. Странно, но его грубость её почему-то убедила. Она посмотрела на Клайва внимательными неподвижными глазами и изрекла: «Я верю вам» – так, словно оказывала неимоверную милость. Клайв только тут присмотрелся к ней – и заметил, что одета она хотя и в скромное с виду, но очень дорогое платье. Толк в дорогих платьях он знал, потому что среди девиц, которым он кружил голову за последние годы, были не только дочки гарнизонных офицеров, но и парочка знойных генеральш. Эта девица была хотя и не знойной, но, судя по этому платью и манере держаться, как минимум герцогиня.

Может показаться странным, что Клайву не пришло в голову, с кем он имеет дело и с кем, на свою беду, связался его юный друг. Ведь Джонатан служил в лейб-гвардии, и Клайв знал, что во дворце на днях что-то случилось, кого-то убили, кого-то ищут – несложно было соотнести это с личностью наследной принцессы… вот только ни о какой наследной принцессе Клайв Ортега и слыхом не слыхивал. Принцесса Женевьев покинула столицу, больше того – саму страну более десяти лет назад. Ещё ребёнком отец отправил её на воспитание в Гальтам, где она провела детство и отрочество, зная, что она принцесса, воспитываясь, как принцесса, но живя отнюдь не в соответствии со своим положением. Ибо все эти десять лет король Альфред, зная больше, чем можно было подумать, оберегал свою дочь от убийц – от тех самых, которые только и ждали смерти короля и возвращения принцессы в Салланию, чтобы навеки прервать королевский род Голланов. Таким образом, король Альфред не только скрывал местонахождение своей дочери, не только сделал жизнь её как можно более скромной, чтобы она не привлекала чужого внимания, но и избегал каких бы то ни было упоминаний о ней, чтобы не дать убийцам лишнего следа. И это хорошо удавалось ему долгие годы, так что никто не смог перехитрить его, кроме собственной смерти.

Ничего этого, повторим, Клайв Ортега не знал, да и почти никто не знал во всей столице. На следующее утро после того, как Джонатан и его подопечная устроились в подвальчике на Петушиной улице, до Клайва наконец дошли более внятные и достоверные сведения о том, что произошло во дворце. А произошло ни много ни мало – убийство целого ряда королевских приближённых, а также двух королевских лейб-гвардейцев. И обвинялся в этих злодействах не кто иной, как Джонатан ле-Брейдис, уже не лейтенант лейб-гвардии, так как он заочно был разжалован и приговорён к казни за измену, и кому-то во дворце очень не терпелось привести приговор в исполнение. С ле-Брейдисом, указывалось далее, также была сообщница, о которой не сообщали никаких подробностей, кроме описания, которому точь-в-точь соответствовала столь не понравившаяся Клайву девица. Имени её не называлось, лишь было сказано, что она наверняка попытается покинуть город с подложным паспортом, чему было приказано воспрепятствовать любым способом, включая расстрел на месте.

Когда Клайв услыхал обо всём этом, первым его побуждением было пойти в «Рыжего ежа» и как следует вдуть там рому с яблочной наливкой. Не от отчаяния, просто под наливку ему лучше думалось. Но даже безо всяких раздумий эта история весьма дурно пахла. Клайв Ортега знал Джонатана ле-Брейдиса лучше, чем кто был то ни было, и готов был поставить свою пару рейнготских пистолетов с рукоятками из слоновой кости, что Джонатан никогда в жизни не совершил бы ничего подобного. Да что там, мальчишка, может статься, вообще никого в жизни не убивал – он же никогда не служил в гарнизонах, не был в боевых вылазках, толком пороху не нюхал. У него просто кишка тонка была бы убить шесть человек – шесть человек, вашу мать, думал Клайв в изумлении, разглядывая бледное лицо спящего друга. И какое отношение к этой бойне имеет угрюмая девица, которую Джонатан, видимо, считал делом чести повсюду таскать с собой?

Клайв спросил его об этом, как только смог. Джонатан отказался отвечать, и это само по себе было настолько странно, что мигом сняло все вопросы. У них никогда не было тайн друг от друга, и раз Джонатан отказывался говорить, значит, на то и вправду была веская причина.

Поэтому Клайв решил оставить выяснение истины тем, кому до неё есть дело, и заняться тем, до чего было дело лично ему, – здоровьем и безопасностью своего друга.

А нужно было, ни много ни мало, найти способ вывезти обоих беглецов из города. Не раньше чем через какое-то время, конечно, когда Джонатан сможет хотя бы ходить, а в идеале – защищать свою даму. Потому что при всём желании Клайв не мог присоединиться к ним и помочь Джонатану за стенами столицы. Он был на службе и под присягой, и не мог дезертировать, потому что это сделало бы его изменником. Да Джонатан никогда и не попросил бы его о подобном, Клайв это знал.

Так что, пока Джонатан выздоравливал и набирался сил, его друг выискивал обходные пути. И было это дьявольски трудно, потому что Салланию окружала древняя крепостная стена, давно утратившая своё оборонительное значение, но сохранившаяся как дань истории и символ былого, утраченного, а с появлением источника люксия вновь обретённого могущества Шарми. В стене было множество ворот и проходов, через которые ежедневно проезжали повозки, кэбы и дилижансы, через большие Речные ворота проплывали лодки и баржи, а сразу за южной башней несколько десятилетий назад выстроили вокзал. Множество способов покинуть город – и ни одного подходящего, потому что со дня заварушки во дворце у всех выезжавших строго проверяли паспорта. Стало быть, надо было либо раздобыть фальшивый паспорт для Джонатана и его чопорной девицы, либо найти способ переправить их через стену в обход ворот. Второй вариант отсрочивал побег ещё на пару недель, потому что стена была хоть и ветхая, но высокая, и верь Клайв в бога, он бы сказал, что лишь одному богу ведомо, когда Джонатан сможет карабкаться по отвесным стенам. А много времени у них не было – в казармах поговаривали, что вот-вот отдадут приказ про массовые обыски, и начнут, вероятно, с трущоб. У Клайва была на примете ещё пара мест, где он мог бы спрятать своего злосчастного друга – но прятаться вечно нельзя, да и слишком рискованное это дело. Так что по-любому выходило, что надо им убираться из Саллании, и поскорее.

Вот только у Клайва, бесшабашного, но слишком разборчивого и принципиального парня, совсем не было знакомых, промышляющих подделкой документов. Даже у пронырливого Вуди не было таких знакомых – фальшивомонетчики, печатавшие поддельные бумаги и ассигнации, были птицами высокого полёта и не якшались с мелким воришкой, грабившим старьёвщиков. А даже если бы Клайв и вышел на кого-то из них, ни у него, ни у Джонатана всё равно не было денег.

Но он старался. Плохо заживавшая рана Джонатана давала время, хотя слухи о возможной облаве нервировали и подстёгивали не хуже хлыста. А ведь надо было ещё ходить на службу, пить с ребятами в трактирах, бегать к хорошеньким женщинам – словом, вести себя как обычно, чтобы не вызывать подозрений. Всё это весьма утомляло, и, не в силах злиться на своего друга, Клайв отводил душу, вовсю злясь на принцессу Женевьев.

ГЛАВА ПЯТАЯ,

⇐ Предыдущая 1 2 345 6 7 8 9 10 Следующая ⇒