СКУПКА КРАДЕНОГО ЗОЛОТА. – СТАРАЯ АДМИНИСТРАЦИЯ

Слово «крупка» на языке сибирских хищников означает краденое золото — россыпь, золотой песок.

В октябре, в день Покрова, все рабочие на золотых промыслах получают расчет и партиями, человек в триста, четыреста и пятьсот, направляются через таёжную дорогу в Енисейск (если это происходит в северной системе) или (если в Томской тайге) в Томск. — Агенты томских коммерсантов к этому времени направляются в Енисейск, Мариинск, и вообще в те пункты, куда стекается удалая приисковая вольница. Здесь, под видом торговцев лимонами и гнилыми яблоками, как это делал агент купца Куркина, или под видом шарманщика, или, наконец, под видом настоятеля дома терпимости, агенты эти начинают скупать «крупку». Многие из томских коммерсантов, не доверяя своим агентам, сами отправляются в Енисейск и, проводя там время за картежной игрой, между прочим скупают краденое золото. — Конечно, не всем рабочим удается уносить с собой с золотых промыслов «крупку»: большинство уходит с пустыми руками, не получив при расчете ни копейки. Всякое дело мастера боится, и за это берется не всякий: нужно суметь схоронить крупку во время дороги от злого досужего человека и суметь продать ее хорошему, честному скупщику, который не сделал бы подлости: не крикнул бы полицию и, пристращав судом, не отнял бы золота задарма.

И вот, какой-нибудь ловкий мужик Прокоп Федотов, при случае всегда имеющий деньгу[12], скупает «крупку» на промыслах у рабочих, которым судьба дает случай найти ее в форме самородка в несколько золотников (бывает, что рабочие перепродают самородки и в полфунта весом), и потом, после расчета, этот Прокоп Федотов уносит это золото, в туяске[13], в Енисейск. Для такой переноски делаются особые туяски: двойное дно и двойные крепкие берестяные стенки туяска дают возможность уносить рабочему фунта по полтора и по два. Туясочек обыкновенно бывает небольшой, привязывается к кушаку и, таким образом, проносится благополучно до Енисейска, не навлекая никаких подозрений. — Некоторые из рабочих проносят крупку в двойных поясах, в подошвах; другой на голенище пришьет заплату и туда спустит золотников десять; проносят также и в шапках, набитых куделью. В Енисейске этих контрабандистов поджидают агенты разных коммерсантов и сами коммерсанты. — Бывают такие случаи, что ловкий агент примет крупку, свесит ее на весах, а денег не отдаст: иди, пожалуй, говорит, если хочешь, жалуйся. Весьма понятно, что жаловаться немыслимо. За продажу золота в другое место, кроме казны, закон наказывает каторгой. Всякий золотопромышленник обязан вести свое золото в Барнаул и сдать его там в казну, для сплава и представления в Петербург. В ограждение того, чтобы золото не переходило через частные руки, помимо казны, заграницу, кроме строгого наказания, назначена еще плата за донос. Доносчик на владельца россыпи^: получает 3 руб. 50 коп. с золотника: т. е. ту же плату, какую выдает казна за золото — промышленнику, в Барнауле. В контрабандной продаже, еврей, покупая золото у рабочего, редко дает ему больше рубля за золотник. Можно думать, что прямая выгода рабочего, продавши золото еврею, тотчас же донести на него; найдя у еврея золото, его посадят в острог, а доносчик получит сверх рубля, еще три с полтиной с каждого золотника из казны. Этот донос может быть вызван еще и тем, что еврей часто, взяв золото, не отдает денег: «иди, жалуйся! » Но если бы какой-нибудь рабочий и вздумал донести, что у такого-то жида есть несплавленное золото (золотая крупа), то все знают, что дело кончилось бы наказанием плетьми доносчика и крупной взяткой с жида... Жид всесилен, и неслыхано, чтобы кто-нибудь доносил о золоте и получал награду за донос, хотя закон об этом существует более пятидесяти лет. Дело в том, что операция контрабандной покупки золота производится не без ведома мелкого начальства, которое находит в этом источник своего личного дохода. Многие из рабочих золото приносят в Томск и здесь сбывают самим коммерсантам. Впрочем, не одни только рабочие переносят драгоценный металл: многие из служащих на золотых промыслах занимаются этими прибыльными, а иногда рискованными операциями.

Раз, подойдя зачем-то к кабинету Исаака Соломоновича, я в полуотворенную дверь сделался невольным свидетелем довольно забавной сцены. Еврей сидел в своих креслах, держа в руке маленькие аптекарские весы, которыми играл, как играют часовой цепочкой. Перед ним стоял молодой парень, материальный с 3—ских приисков, которого я видал как-то в нашей конторе. Материальный смотрел злобно и недоверчиво до растерянности.

— Ну-с, давай сюда! я посмотрю твою крупку! говорил Исаак Соломонович.

Молодец бережно вынул из кармана своих плисовых шаровар большой кожаный кисет, распустил и достал сверток.

— Вы уж, Исаак Соломонович, весьте как следует?

— Цто зе ты меня уцить думаешь?! Разве я обманывал тебя?!

— Да вот посмотрим, как вы рассчитаетесь, Исаак Соломонович! загадочно заговорил молодец. Еврей бросил на него беспокойный, пытливый взгляд.

— Весьте же! нетерпеливо говорил молодец.

— Ну, сейцас, не торопись! Исаак Соломонович осторожно ссыпал желтую блестящую крупку на весы, потом взял маленькую щеточку, смахнул с бумажки даже пылинки, не заметные, может быть, для глаза. Глаза еврея горели, как у влюбленного, руки слегка дрожали.

— 95 золотников и три доли, хрипловатым голосом прошипел Исаак Соломонович.

Молодец достал из кармана какую-то засаленную бумажку. Между тем, коммерсант быстро ссыпал золото в стеклянную трубочку и запер в стол.

— С вас, Исаак Содомонович, причитается заполучить еще за прошлые разá...

— Цто заполуцить?

— Да деньжонок бы нужно...

— Какие деньги и за цто?

Парень быстро поднялся с места, вынул пистолет и принял угрожающую позу.

— Вот что, Исаак Соломонович! оставь ты свои шутки, а со мной сделай расчет как следует.

— Полно! цто ты? разбойник, я закричу!

— Только ты пикни, Исаак Соломонович, я, ей-богу, всажу тебе пулю в лоб. Потому мне, значит, пропадать все равно: закричишь, — меня и тебя возьмут; не разочтешься, ну, ей богу же, убью!..

Исаак Соломонович не много оправился.

— Ну, цто за сутки с пистолетом! Брось его или дай мне сюда. Расцот будет сделан.

— Нет уж, любезнейший, я с тебя потребую за золотник по три рубля, а не то...

Парень навел дуло пистолета на жида.

— Ну, цто зе, я разцитаюсь с тобой сейцас зе! Вор, поганец, разбойник...

Такие сцены, как я узнал, были очень обыкновенны; без этого Исаак Соломонович редко рассчитывался. Появлению на сцену пистолета он, по-видимому, нисколько не удивился и не испугался. Плюясь и ругаясь, он отворил стол и начал отсчитывать деньги.

— Полуци, разбойник! И — вон с глаз моих пошел!

— Благодарим покорно!

Все это для меня, как для нового человека, было, несомненно, очень дико, но потом все примелькалось.

Все знали о проделках Хузкина, знали, что этот человек, при расчетах, готов обсчитать отца родного, и все добродушно улыбались.

— Пущай его, дьявола!.. Не наше дело!.. говорили томичи.

В самом деле: кому какое было дело до коммерческих оборотов купца Хузкина? Кому следовало обращать внимание на злоупотребления, тот как будто ничего не видел, точно на томский административный персонал нашла куриная слепота. — Впрочем, при полицеймейстере Хапалове для подобных коммерсантов, как Хузкин, операции с «крупкой» были не так безопасны и сопровождались большими тратами для «подмазки» этого дела. — Однажды, полицеймейстер Хапалов узнал, что у еврея Пыжика где-то на дому спрятана в большом количестве крупка. Нужно было эту крупку во что бы то ни стало отыскать. Но несмотря на то, что Петр Кузьмич Хапалов был «молодец» по сыскной части, ему все-таки «крупка» в руки не давалась; он и придумал такого рода комбинации: у Пыжика была дочъ, девица очень красивая; Хапалов вздумал избрать ее средством для открытия золотого ларчика. Он очень часто стал бывать у Пыжика, начал ухаживать за его дочкой; а так как полицеймейстер Хапалов был мужчина очень красивый и порядочный ловелас, то, конечно, хорошенькая еврейка скоро попала в поставленную ей ловушку и вполне отдалась ловеласу-сыщику. Хапалов в интимной беседе с молодой еврейкой узнал, что Пыжик прячет «крупку» во дворе в одном столбе, служившем подпоркой для перекладины. Собрав в один вечер понятых, ловкий Хапалов явился во двор к Пыжику, спилил столб и конфисковал золото. — Конечно, это дело для Пыжика стоило очень дорого: Хапалов разорил его, как говорят, до нитки. С своим «подручным», Васькой Прохвостовым, частным приставом, которого томские обыватели иначе не зовут, как «Васькой», Хапалов ради корысти проделывал и не такие вещи. — К богатому купцу Ризкин Хапалов подослал фискала, который, забравшись в дом, подсунул в какое-то место пачку фальшивых ассигнаций. В одну прекрасную ночь, полицеймейстер Хапалов приехал к Ризкину со всей «оравушкой», произвел обыск, нашел «фальшивки» и, обобрав купца так, как может обобрать порядочный сибирский администратор, уехал благополучно от Ризкина, оставив того раздумывать о случившемся.

Вообще, Хапалов, с своим подручным «Васькой Прохвостовым», оставил по себе хорошую память. Его постоянные набеги и грабительство мирных обывателей дошли теперь до легендарных вероятностей. — Мы сами относились ко всем этим рассказам крайне недоверчиво, потому что подобные деяния могли быть отнесены к эпохе Гагариных, Трескиных и других администраторов. А между тем, мне случайно попалось громадное дело о томском полицеймейстере Хапалове и частном приставе Прохвостове, получившее в свое время громадную известность. Заметьте, читатель, что дело это происходило в эпоху пятидесятых годов, когда наружу выплывали и предавались гласности только дела, уже поистине возмущающие чувство человека. Дело же Хапалова и Прохвостова происходило в Сибири. Можно ли было ожидать, чтобы из Сибири, края отдаленного и заброшенного, могло дойти до всеобщаго сведения какое-нибудь безобразие?.. Дá, уж если дело получило гласность о дениях сибирских администраторов, то оно, по своей изумительной бессердечности и варварству, не могло стать в ряду техуголовных дел, которые на официальном языке называются «злоупотреблениями по службе».

В доме купца Бирюлькина были украдены кем-то козловые сапоги. Подозрение пало на горничную, и ее, без всяких предварительных допросов, а просто по личной просьбе владетеля злополучных сапогов, Хапалов отослал с запиской к частному приставу Прохвостову. «Допросить» многозначительно и лаконически значилось в этой записке. Прохвостов с бедной, может быть, совершенно безвинной жертвой подозрения поступил самым бесчеловечным образом. Горничная получила около трехсот ударов розгами. Говорят, что она была еще беременная и во время страшной экзекуции у нее произошел аборт; но бесчеловечный Прохвостов не обращал на это никакого внимания. Замертво бедная женщина, после его допроса, была стащена в темную и положена была на печку. На другой день ее нашли мертвой. Она была схоронена. Но потом дело это открылось. Хапалов и Прохвостов попали под следствие. Первый из них был кем-то взят на поруки, а последний, просидев несколько лет в томском остроге, был выпущен без всяких последствий.

И воздалось каждому «по делам его». Прохвостов был слепым орудием Хапалова, но пострадал больше, чем сам Хапалов. Десятки пудов серебра, драгоценные вещи, награбленные в терроре Хапалова — все это пошло прахом, и от богатства и величия частнаго пристава Прохвостова остались одни воспоминания...

1 234