Глава шестьдесят восьмая Трихтер, пьяный от страха

На следующий день было празднество и всеобщее ликование в городе Ашафенбург.

Мужчины, женщины, малые дети, до старцев включительно, все высыпали на улицы. Ожидали прибытия Наполеона. Все жаждали увидеть собственными глазами эту историческую личность, занимавшую в то время все умы, каждый хотел воочию убедиться, таков ли он на самом деле, как идет о нем молва.

Кругом волновалось необъятное море голов.

Новые группы спешили отовсюду. Все было забыто: торговля, вчерашние хлопоты, начатые дела. Молодые парни, шедшие с молодыми девушками, пользовались удобным случаем, чтобы сорвать мимолетный поцелуй с алых губок, которые за это ничуть не дулись, а старались отплатить во сто крат за такую дерзость.

Только один человек не принимал участия во всеобщей радости, напротив, лицо его было задумчиво и печально.

То был наш приятель Трихтер.

Он двигался, опустив голову и устремив на землю мрачный взгляд. Он был не один. С ним был новый его знакомый, не кто иной, как разъезжающий по Неккару молодой человек.

— Да что такое с вами? — приставал он к Трихтеру.

— Дорогой мой Реймер, — отвечал Трихтер, — я страшно взволнован.

— От вина, что ли? — спросил тот, догадавшись по красному носу о поведении его владельца.

— Фу! — пренебрежительно сказал Трихтер. — На меня вино перестало оказывать влияние лет пятнадцать тому назад. Я не хочу сказать этим, что я совсем не пил сегодня. Наоборот: предвидя, что я буду сильно волноваться, я просто хотел подбодрить себя, я даже пробовал напиться допьяна. Напрасная, смешная попытка! Мне, право, обидно сознаться в этом: я могу заболеть, умереть от вина, утопиться в нем, но увы! Поистине плачевна судьба моя! Я уже не могу опьянеть. Какая слабость!

— А за каким дьяволом вам хотелось так напиться непременно сегодня? — спросил Реймер.

— Потому что я сегодня должен подать прошение Наполеону.

— Какое прошение?

— Прошение, составленное для меня Самуилом. И понимаете, в каком я положении? Мне придется подойти к этому великому человеку, смотреть на него, отвечать, если он обратится ко мне с вопросом, говорить этому величественному исполину-императору, перед которым смолкает грохот пушек. Так как же тут быть хладнокровным? Я очень взволнован, друг мой. Ах, бывают минуты, когда у меня мурашки пробегают по телу!

— Ну вот! — сказал Реймер. — Вы уж очень преувеличиваете. Это пустяки — подать прошение. Хотите, я подам за вас?

— Нет, — отвечал Трихтер. — Самуил заставил меня поклясться, что я собственноручно подам его императору.

— Так и будет! Вы подадите прошение. Адьютант возьмет его, император пойдет дальше и даже не взглянет на вас. Неужели вы думаете, что он сейчас же станет читать ваше прошение?

— Я совершенно уверен в этом, — сказал Трихтер. — Самуил получил точные и определенные сведения по этому поводу. В Майнце и вообще на всем пути своего следования Наполеон лично вскрывал все прошения и в тот же вечер диктовал ответы на них. Он хочет расположить к себе Германию, так как оставит ее позади себя.

— А это прошение имеет для вас большое значение?

— Еще бы! Оно — хлеб насущный для моей старухи матери. Хлеб, который я не могу у нее отнять и пропить, потому что я ведь несчастная, ненасытная губка. Прошлый год у меня было пять тысяч гульденов. Я послал из них матери пятьсот, она заплатила ими свои долги. У меня были самые лучшие намерения послать ей еще денег. Но у меня и у некоего друга моего, именуемого Фрессванстом, давно уже создался идеал, состоявший в том, чтобы серьезно и последовательно изучить сравнительную степень крепости заграничных вин. Мы так добросовестно приступили к этой работе, что месяца в три глотки наши повысасывали наши кошельки до дна.

Реймер залился смехом.

— Не смейтесь, — заметил ему с грустью Трихтер. — Увы! В один и тот же день скончались и деньги мои, и друг мой. Фрессванст, допивая последнюю бутылку, умер от прилива крови к мозгу. Скрутило-таки несчастного! Между нами, — прибавил Трихтер, понизив голос, — разве Фрессванст заслужил свою репутацию? Каково бы ни было мнение потомства насчет этого пьяницы, но я все-таки разорился. Я просил Самуила Гельба, моего благородного сеньора, устроить нам опять какую-нибудь новую эмиграцию в Ландек. Прелестная деревушка этот Ландек, где спят в гнездах и пьют несравненную водку и откуда можно вывезти пять тысяч гульденов! Но Самуил не хотел исполнить моего желания. И вчера, в вознаграждение за свой отказ, он посоветовал мне подать прошение, которое написал собственноручно и поручился за то, что оно достигнет цели.

— Но, — прибавил Реймер, — вы же имеете право рассчитывать на милость Наполеона?

— Мой дядя служил под его начальством и был убит. Надо вам сказать, дорогой мой, что я наполовину француз со стороны матери. Вот почему я, хотя я и немец, и студент, могу обратиться с просьбою к Наполеону без всякого угрызения совести. Я говорю по-французски лучше самого Расина. Мой дядя давал моей матери средства к существованию, император отнял у нее ее кормильца, справедливость требует, чтобы он помог ей. Если он поместит ее в убежище, — о чем именно я и прошу его, — мне не надо будет тогда заботиться о ней в качестве ее сына, и я могу один докончить начатые мною и Фрессванстом изыскания, прерванные моим стесненным положением и преждевременной кончиной слабого Фрессванста. Потому что если я и пью, то знайте, что цель моя вовсе не заключается в личном наслаждении. Давным давно уж я не испытываю никакого личного удовлетворения от того, что я заливаю свою глотку вашими винами. Вишневка и полынная водка мне все равно, что молоко и мед. Кроме того сорта водки, которую я пил в Ландеке и которая, признаюсь вам, разливала во мне какую-то приятную теплоту, все остальные вина кажутся просто водою. И я только ради науки и из любви к человечеству, а вовсе не из личной какой-нибудь выгоды, продолжаю упорно трудиться на этом поприще. Следовательно, вы понимаете теперь, как важно для мира, чтобы император принял и исполнил мою просьбу.

— Он исполнит ее, в этом не может быть никакого сомнения, — ответил Реймер. — Но я слышу народ кричит: виват.

— Неужели едет сам великий Наполеон? — спросил Трихтер, трясясь заранее.

— Нет. Кричат: да здравствует Франция! Это, вероятно, только какие-нибудь генералы или адъютанты, которые едут впереди него.

— Ну, слава богу! — сказал Трихтер и вздохнул с облегчением.

— А где же вы подадите ему вашу просьбу? — спросил Реймер.

— О! У меня уже место приготовлено. У входа во дворец принца-примаса, Карла Дальберга Император остановится там, чтобы позавтракать и принять депутации из окрестных селений. Двое егерей из тех, которые стоят там цепью, большие поклонники моего умения пить, обещали устроить мне доступ к великому человеку. Я только боюсь оробеть. Ах, если бы мне можно было опьянеть! Вы, вероятно, считаете меня ужасным болтуном. Но если я говорю с вами неумолкаемо в течение получаса, то я делаю это вовсе не для того, чтобы надоесть вам, а с целью подготовки к предстоящему разговору с императором. Я навостряю язык. Я приучаю его двигаться, не заплетаясь.

Но вдруг Трихтер прервал свою речь и снова весь затрясся.

— Вот теперь уже явственно слышно, как кричат: Да здравствует император!

И действительно, восторженный гул приветствовал приближавшегося чудо-человека. Огромная толпа народа прихлынула к тому месту, где стояли разговаривавшие.

Глава шестьдесят девятая ЯД

Судя по восторженному гулу народа, ошибиться было невозможно.

— На этот раз, действительно, едет сам император, — сказал Трихтеру его спутник. — Поспешим и мы.

И они пустились бегом по направлению дворца принца-примаса.

— Пожалуйста, — обратился к Реймеру Трихтер, — побудьте со мною, как можно дольше, мой дорогой, не уходите совсем. Подождите, пока я вернусь, чтобы я чувствовал на себе взгляд друга в то время, как буду подходить к страшному человеку, и знал, что дружеская рука поддержит меня, если я упаду в обморок.

Затем он отыскал своих егерей, которые велели ему стать возле них, обещая пропустить его вперед в тот момент, когда император будет сходить с лошади.

И хорошо, что они поторопились, потому что к стоявшему на площади народу прихлынула еще такая огромная толпа людей, что яблоку некуда было упасть, так что Трихтеру и Реймеру вряд ли удалось бы протиснуться через такую сплошную массу.

Для Трихтера время летело с быстротою молнии. Кровь стучала у него в висках. Сердце захлопнулось в груди. Он уже подумывал отказаться от подачи прошения и бросить хлопоты об обеспечении своей матери.

У него даже мелькнула надежда, что вдруг император передумает, заключит мир с Россией и вернется обратно во Францию, не останавливаясь даже во дворце принца-примаса.

Но тут заиграл трубный оркестр, раздался бой барабана, и Наполеон показался на площади, сопровождаемый громогласными восторженными криками.

Император ехал верхом рядом с коляской, в которой сидела императрица. Он отдавал поклоны народу.

И Трихтер чувствовал, что он окончательно теряет присутствие духа по мере приближения императора, про которого скорее можно было выразиться, чем про Атланта, что он несет весь мир на своих плечах, вернее, — в своей голове, если только не на голове.

Подъехав к дворцу принца-примаса, Наполеон сошел с коня.

Принц-примас, окруженный свитою, стоял с обнаженной головой в дверях дворца.

Он обратился с восторженным приветствием к императору, который сказал ему в ответ несколько благодарственных слов, потом императрица вышла из коляски и вместе с императором намеревалась подняться по лестнице во дворец.

— Теперь ступайте! — сказал егерь Трихтеру. — Как раз пора. Ну, живо!

Трихтер бросил на Реймера умоляющий взгляд.

— Помолитесь за меня! — шепнул он ему.

И, быстро сжав ему крепко руку, он пошел вперед, шатаясь, но, увы, не от вина!

— А, немецкий студент! — сказал Наполеон. — Я люблю эту гордую молодежь. — Что вам угодно, друг мой?

Трихтер пробовал ответить, но ему сдавило горло, и он не мог выговорить ни слова.

Он только протянул к императору правую руку, в которой держал прошение, и при этом выронил свою фуражку из левой руки: он не мог удержать двух предметов сразу.

Император, улыбаясь, взял бумагу.

— Успокойтесь, — сказал он. — Вы говорите по-французски?

Трихтер делал над собою невероятные усилия.

— Моя матушка… — бормотал он. — Ваше величество… Мой дядя тоже… Он убит… Но я… Я не француз.

Он чувствовал, что как раз говорил не то, что хотел сказать.

— Вот что, — сказал император. — Так как вы говорите по-французски, то идите со мною во дворец, там вы и скажете мне лично, что вам от меня надобно.

Барабаны забили поход, и под их грохот император стал подниматься по лестнице, держа в руках прошение.

Трихтер шел позади него, растерянный, как какое-то пятно во всей свите, подавленный всей этой торжественностью, опьяневший от блеска, утонувший в нем.

Так вошел он в приемный зал.

Император принял милостиво представителей королей и принцев. Для каждого у него нашелся какой-то комплимент.

В разговоре с генералом Шварценбергом, представителем Австрии, он хвалил его воинские способности, которые он знал и ценил.

Барону Гермелинфельду, который передал ему поклон и привет от прусского короля, он сказал, что наука — космополитка, и что такой ум, как у барона, делал всех людей равными.

Когда ему назвали представителя герцога Саксен-Веймарского, он быстро подошел к нему, отвел его в сторону, поговорил с ним некоторое время и сказал на прощание:

— Про вас, господин Гете, можно сказать, что вы выдающаяся личность.

По окончании приема принц-примас пригласил императора пройти в столовую.

— Проводите императрицу в столовую, — сказал Наполеон. — Я приду вслед за вами. Мне еще надо распорядиться. А где же мой студент?

Трихтер, который пришел немного в себя, пока Наполеон говорил с другими, почувствовал, что проклятое волнение овладевает им снова. Его втолкнули в кабинет, куда пришел Наполеон с секретарем и двумя адъютантами.

Наполеон сел за стол.

— Ну-ка, друг мой, — обратился он к Трихтеру, — о чем же ты хотел просить меня?

— Государь, мать моя… то есть мой дядя… Да, государь, храбрый солдат в армии вашего величества… — пробовал объясниться сиплым голосом Трихтер.

— Да успокойтесь же! — говорил император. — Где же ваше прошение? А, вот оно!

И он подал его Трихтеру.

— Возьмите, если уж не можете сказать, в чем дело, читайте.

Трихтер, взял прошение, распечатал его и развернул бумагу дрожащими руками.

Но он не успел даже взглянуть на нее, как покачнулся и побледнел.

— Что это такое с ним? — спросил император. Трихтер упал бездыханным трупом. Адьютанты бросились было к нему.

— Не подходите, господа! — крикнул император, встав с места. — Здесь что-то кроется странное.

— Не пойти ли за доктором? — спросил один из адъютантов.

— Не надо, — сказал император, не спуская глаз с лежавшего Трихтера. — Ступайте, попросите сюда барона Гермелинфельда, только смотрите, не разглашайте там, чтоб никто и пикнуть не смел. Пусть барон придет один.

Минуту спустя вошел борон.

— Господин барон, — обратился к нему император. — Вот человек, который моментально умер, развернув бумагу, вон ту, что валяется на полу около него. Не дотрагивайтесь до нее. Я повторяю вам, он умер, развертывая бумагу.

Барон подошел к Трихтеру.

— Человек этот умер, — сказал барон.

Потом он подошел к камину, взял оттуда щипцы и, зажав ими бумагу, подержал ее в дыму, стараясь, чтобы ее не коснулось пламя, а сам стал внимательно наблюдать за оттенком дыма.

Потом, минуту спустя, медленно и осторожно стал рассматривать бумагу, пощупал ее, понюхал.

Все заметили, что он сразу побледнел.

Он узнал яд, известный в средние века, состав которого никто не знал, кроме двух лиц: его и Самуила.

— Вы бледнеете!.. — заметил ему император.

— Это ничего, — ответил барон. — Это, вероятно, уже последние испарения яда.

— А вы узнали, какой это яд? — спросил Наполеон. — Нельзя ли по нему отыскать следы убийцы?

С минуту барон Гермелинфельд колебался в раздумий. Теперь жизнь Самуила Гельба была в его руках. После минутного молчания он ответил:

— Государь! Я не могу еще дать окончательного ответа вашему величеству. Но возможно, что я открою какие-нибудь указания.

— Хорошо, — сказал император. — Я вполне доверяю вашей учености и вашей честности, господин Гермелинфельд. Но прежде всего, дело вот в чем: нас здесь пятеро. Клянитесь честью, барон, а вы своей жизнью, — прибавил он, обращаясь к адьютантам и секретарю, — что вы ни слова не скажете никому о том, что здесь случилось. Можно еще допустить, чтобы узнали о покушении какого-нибудь Фридриха Стапса тогда, когда бы я уезжал, а не тогда, когда я только что приехал.

⇐ Предыдущая 23 24 25 26 27 28 29 303132 Следующая ⇒