До войны в соборе помещался Рыбинский речной вокзал, около которого мы сидели, ждали посадки на пароход и любовались слиянием Шексны и Волги.

⇐ ПредыдущаяСтр 4 из 5Следующая ⇒

В Ягорбе мне понравилось. Запомнился дедов дом на сваях с поветью, на которой мы ночевали с мамой и Олей. Поветь – это сарай на сваях, примыкающий к избе. На повети хранят сено, а под ней держат скот. Во время половодья скотину переводят в поветь. Для этого и чтобы возы с сеном могли въезжать на поветь, устраивается съезд – наклонный мост из бревен.

В день приезда пришел приветствовать маму Николай Боев, по-деревенски дед Кирдяга – друг детства Михаила Апполоновича. В детстве они играли не в казаки-разбойники и, тем более, не в красных и белых или в Чапаева, как играл я со сверстниками, а в Тараса Бульбу. Дядя Миша был Бульбой, а Николай – его другом, атаманом Кирдягой. Так и остался он на всю жизнь Кирдягой.

Мама, по случаю встречи поднесла Кирдяге стаканчик ликера (красного, бенедиктина). Увидев цветной напиток, Кирдяга изрёк: «Не наше питьё, Аннушка, мы цветное не пьем». Мама в ответ: - «Дядя Коля, я женщина, откуда мне знать, что ты пьёшь». Однако, распробовав сорокоградусный напиток, произнёс: - «Нет, это хорошее питиё, налей мне ещё». Выпив ещё, расчувствовался, пошёл домой, а вернувшись подарил маме пятый том «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина, 3-го издания (1830 год.) То есть такое издание, которое мог держать в своих руках Александр Сергеевич Пушкин. На последней странице книги простым карандашом, корявым почерком сделана надпись: - «Очень и очень замечательная история русского государства, кто любит читать, кто мы были 400 лет назад». Этот том до сих пор хранится у меня.

Не такими уж тупыми и забитыми были русские крестьяне и даже пошехонцы, которых осмеял великий русский сатирик М.Е. Салтыков –Щедрин, если они читали Н.В. Гоголя и Н.М. Карамзина, да ещё имели своё мнение о прочитанном.

Кстати сказать, М.Е. Салтыков-Щедрин (на которого я в обиде за своих предков пошехонцев) в Пошехонье не бывал и о пошехонцах имел слабое представление. Салтыков–Щедрин М.Е. владел поместьем в селе Спас-Угол на границе Тверской и Московской губернии. Всё, что он приписал пошехонцам, относится к жителям этих губерний, а не к моим землякам.

Вероятней всего он судил о них по байкам, ходивших о них в то время. Дед Александр рассказывал мне и двоюродному брату Толе эти байки, вот некоторые из них:

«Выросла трава на сарае. Не пропадать же ей. Стали загонять туда корову. Не может она забраться на крышу. Стали вилами ей пособлять. Брюхо проткнули – она и сдохла».

«Отправились пошехонцы Москву посмотреть. Остановились на постоялом дворе. Положили их на полу, укрылись все вместе дерюжкой. Проснулись надо вставать, ноги из-под дерюги торчат - не могут разобраться, чьи они. Ванька кричит: - «Это мои», Митька возражает: «Нет, это мои ноги». Позвали полового, чтобы он разобрался. Огрел он их оглоблей, пошехонцы вскочили на ноги. Сразу всё стало ясно, у кого, чьи ноги».

«Стали пошехонцы через речку переправляться. Срубили дерево, очистили от сучьев. Посадили на бревно Митьку, чтобы с бревна не свалился, ноги снизу вместе связали. Толкнули бревно с Митькой на тот берег. Туловище и голова перевесили, он перевернулся ногами вверх. Пошехонцы толкуют; - «Глянь-ка! Митька портянки сушит». Утонул Митька.

«Купили пошехонцы ружье, стали стрелять: кто взялся за ложе, кто за приклад, кто за цевьё, кто за ствол. Одному Миньке не досталось, за что держать. «Ладно, а я буду в дырочку смотреть. Выстрелили – остался Минька без глаза».

Были ещё байки, как пошехонцы в трёх соснах заблудились и другие истории, в том числе о Балакиреве (шут Петра Великого), о его проделках на царских пирах.

Чтобы охарактеризовать интеллектуальный и духовный уровень пошехонского крестьянина цитирую содержание открытки, которую дед Александр, служивший в армии, послал в феврале 1917 своему брату: - «Дорогой брат Миша, поздравляю тебя с зарей обновления, взошедшей над нашей дорогой Россией». Надо сказать, что дед окончил в Ягорбе три класса церковно-приходской школы, писал грамотно и хорошим, чётким почерком, гораздо лучшим, чем писала его дочь, кончившая гимназию и внук, имеющий учёную степень доктора наук.

Дед работал на шлюзе «Ягорба» после того, как его хотели раскулачить и выслать из села. Однако односельчане за него вступились. Они подтвердили, что дед, хотя и привозил из Рыбинска товары, необходимые в селе, а потом торговал ими, но на этом сильно не наживался, наёмных работников не имел.

Плотина и шлюз Мариинской системы. Примерно на таком шлюзе работал дед Александр(фото Прокудина-Горского)

Село жило, в основном животноводством. Пошехонье славилось заливными лугами. Сена было вдоволь. Держали до революции 2-3-х коров, 6-7 овец. Сливки сдавали на, так называемые, сыроварни, где сбивалось масло и делался сыр. Сыроварни и культурное маслоделие организовал на Ярославщине, Вологодчине и в соседних губерниях Верещагин, брат знаменитого художника-баталиста Верещагина В.В. Он много лет обобщал опыт европейских маслоделов и перенес его в Россию.

Пошехонцы на сенокосе (дореволюционное фото Горского-Прокудина)

Обед на берегу Шексны во время сенокоса (дореволюционное фото Горского-Прокудина)

Итог – стога сена (дореволюционное фото Горского-Прокудина)

Как рассказывала мне мама, жители Ягорбы сами потребляли снятое молоко. Цельное молоко получали только дети и больные старики. На вырученные за молоко деньги, по первому санному пути (после дня Екатерины Санницы – 7 декабря по новому или 20 декабря по старому стилю) ездили в Рыбинск, бурлацкую столицу. Ездили за мукой, поскольку своего хлеба хватало только до Рождества.

Когда мы были у деда, хозяйства у него практически не было. Держали они с Марьей Никифоровной только кур. Был небольшой огород на приусадебном участке. Подрабатывал дед тем, что плел вицы. Не все знают, что это такое. Вица – это петля из ивняка, имеющая вид восьмёрки. Вицами плотили плоты. Одно очко вицы одевалась на одно бревно, другое на соседнее, а это бревно вязалось со следующим другой вицей. За каждую вицу деду платили несколько копеек.

Из картин сельской жизни наиболее яркой запоминающейся была охрана села. По-очереди от каждого дома назначалось два караульщика, которые вооружались трещотками и колотушками. С вечера вокруг них собиралась сельская молодежь, а рядом малолетки: - мальчишки и девчонки. Вся эта гурьба направлялась к мосту через речку Ягорбу – единственное место в селе, где можно было постучать каблучками, сплясать кадриль. После кадрили весь этот хоровод двигался по селу с песнями, шутками, прибаутками. Постепенно темнело, уходили спать малолетки, уединялись влюблённые парочки. Наконец сторожа оставались одни и только в ночной тиши раздавались звуки трещотки и колотушки. И всё село знало, что оно под бдительным надзором и в случае пожара или другого несчастья раздастся набат, и жители села поднимутся на выручку.

Долго и с любопытством наблюдал я, как мужики на деревенской лужайке не спеша с перекурами гнули дуги, для конской упряжи. Тогда я понял смысл слов баснописца дедушки Крылова И.А.: - «А дуги гнут с терпеньем, а не вдруг».

В Ягорбе я первый раз упал с лошади. После трудового дня и купанья лошадь, на которой я ехал верхом, неслась в конюшню. Удержать я её и остановить я не мог и, чтобы не удариться в низкую притолоку ворот лбом, я повалился наземь.

Многое я тогда увидел и узнал впервые. Впервые увидел, как пекут в русской печи ржаной хлеб и как моются в той же печи. Сам я, правда, отказался лезть в печь. Впервые узнал, как относится мастер к своему инструменту. Пошли мы к маминому крёстному и дядюшке Николаю Михайловичу Тимонину. Он столярничал, мне захотелось самому постругать, потянулся к рубанку. Дядя Николай довольно строго сказал: - «Нельзя, это инструмент, для работы. Возьми в сенях старый рубанок, тот для баловства».

С Толей Савиновым, младшим двоюродным братом, сдуру, стали доказывать бабушке Марии Никифоровне, что Бога нет. В подтверждение этого, заявили, что сейчас плюнем на иконы, а Бог нас не покарает. Что и выполнили. Бабушка не стала дожидаться вмешательства Господа и тут же покарала нас веником и выгнала из избы. Но это были мальчишеские интересы. Взрослых беспокоило грядущее затопление Пошехонья и переселение села на новые земли.

Перед затоплением начали рушить Ягорбскую церковь «Во имя Воздвиженья креста животворящего». При этом обнаружили, что в куполе поселились пчёлы. Деревенские парни полезли добывать соты. Чтобы защититься от укусов пчёл, одели противогазы. Для облегчения дыхания отвинтили фильтры, не догадавшись закрыть конец гофрированной трубки, хотя бы марлей. Пчёлы через трубку добрались до физиономий своих обидчиков. Помнится, мёду так и не добыли.

Церковь до затопления разрушить не успели, да и окрестные леса остались не вырубленными. Говорят, что в первые годы после затопления церковь стояла посредине Рыбинского водохранилища, пока не была разрушена волнами и ветрами.

Жителям Ягорбы предложили для переселения Алтай и Карельский перешеек. Они послали ходоков туда и сюда. Выбрали на своё несчастье Карельский перешеек, дескать, места низменные больше на Пошехонье похожи, да и ближе к Родине.

Поселили их в Мустомяках (по-фински Чёрные горы), ныне посёлок Горьковское. Точнее их разместили в деревнях Нейвола и Кирьявала, слившихся в посёлок Мустомяки и в деревне Сюкияля, ныне посёлок Бойково.

К этому могу добавить, что, по постановлению 2-й сессии Мустомякского сельсовета, деревня Сюкияля с 17 июля 1948 г. по июль 1948 г. носила наименование «Ягорба». Этот факт отражает отношение жителей Ягорбы к своей малой родине.

В июле 1948 г. комиссией по переименованиям населённых пунктов деревня была названа Бойково «в память гвардейца Бойкова А.Ф., похороненного в дер. Сюкияля». Переименование было закреплено Указом Президиума РСФСР от 13.01.1949 г.

⇐ Предыдущая 1 2 345 Следующая ⇒