Фактор татаро-монгольского ига и «враждебного окружения»

По мнению некоторых исследователей (например, покойного Л. Н. Гумилева), «ига» в собственном смысле этого слова, как постоянного массового физического угнетения, вообще не было — сожгли, дескать, только несколько сел да небольшой городок Ко­зельск, и то за излишнее упрямство его жителей. Так это или не так, но психологически это был фактор постоянной зависимости от внешних врагов. Фактор унижения и, од­новременно, фактор их вынужденного почитания (говоря современным психологи­ческим языком, известный «стокгольмский синдром» любви заложников к террорис­там). И он имел свои очень любопытные отдаленные психологические следствия.

Первое следствие — элементарный страх. Вполне естественный страх перед на­шествиями внешних врагов заставлял селиться вместе и постепенно формировал пси­хологию групповой самообороны. Психологически фактор опасности внешнего напа­дения усиливал природный страхи и ту необходимость группового, массового проти­востояния стихии, которая определялась геоклиматическими причинами.

Второе следствие — вынужденная необходимость борьбы. Причем, что существен­но, борьбы с обычно гораздо лучше вооруженным и подготовленным противником. Вооружение иноземных притеснителей Руси, что татар, что немцев, ливонцев, тевто­нов, что других противников, всегда было лучше вооружения великороссов. Соот­ветственно, чтобы их одолеть, требовалось определенное численное превосходство. Анализ показывает, что великороссы издавна привыкли воевать не умением, а чис­лом. Большинство одержанных ими побед связано с численным превосходством. Дей­ствия гуртом, массой легковооруженных ратников привели к поражению тяжелово­оруженных «псов-рыцарей» в ходе сражения на люду Чудского озера. Большое по тем временам войско удалось вывести Дмитрию Донскому на Куликово поле. Да и позд­нее — фельдмаршалам императрицы Елизаветы удавалось держать в напряжении Ев-

Глава 1.6. «Русская душа» как особое состояние массовой психологии 125

ропу (в том числе брать Берлин и т. д.) трехсоттысячным (! ) войском. При примерно равной же численности не удавалось даже четко зафиксировать победу при Бороди­не. Проигрывая в оснащенности немцам в войне 1941-45 гг. (к началу войны армия никак не могла противостоять немецким автоматчикам с помощью трехлинейных винтовок начала века), победы удалось добиться только ценой многомиллионных потерь «пушечного мяса».

Третье, важнейшее социально-психологическое следствие, связанное с первыми двумя, — формирование особого чувства общности «мы», — людей, вынужденных про­тивостоять внешним противникам «они». Жесткое разделение на «мы» и «они», ес­тественно, психологически сплачивало массу. Это находило свое отражение в мифо­логии, тотемах и древних славянских верованиях. Позднее это выразилось в высокой потребности национальной самоидентификации, для которой, объективно говоря, не было достаточных предпосылок (понятие «русские» трудно считать адекватным этно­нимом или хотя бы самоназванием данной части славян — согласно так называемой «норманнской» теории, оно варяжского происхождения, по иной версии — греческо­го). Историки полагают, что наличие такой «внутренней потребности» значительно облегчило государственно-политическую консолидацию Великороссии к царствова­нию Ивана III. На наш взгляд, однако, это имело под собой не этнические, а социо­культурные и социально-психологические предпосылки — необходимость понятий­ного обособления от врагов была связана, в том числе, с их непрерывными нашестви­ями. Хотя шло это обособление двумя путями: через самоидентификацию, с одной стороны, и через обобщение всех иноземцев как «немцев» (два смысла этого слова: «не мы» и, соответственно, «немые», т. е. не говорящие по-нашему). Потребность же в консолидации носила не столько «внутренний» (национально-этнический), сколь­ко именно внешний характер, связанный с необходимостью обороны от внешних на­шествий.

Анализ показывает, что практически вся история восточных славян — это исто­рия непрерывных оборонительных войн с внешними захватчиками. Только с Ива­на IV Грозного она сменяется полосой войн завоевательных. Причем все внешние на­шествия удавалось отбить не сразу — избавиться от них становилось возможным толь­ко спустя длительное время, по мере накопления необходимой для противостояния массы и истощения противника. Понятно, что на определенном этапе трехвекового господства Золотой Орды великороссам стало очевидно: надо покончить с удельной раздробленностью и консолидироваться, объединиться в значительную массу, спо­собную противостоять захватчикам. Осознание этого и способствовало возвышению роли Московского княжества, в которое стали съезжаться и удельные князья, и мно­гие их бояре, даже бросая своих упрямых князей, но приводя с собой свои многоты­сячные «животы».

Причем так было не только с татаро-монгольским нашествием, потребовавшим для консолидации вначале сознания, а потом государства триста лет. В конечном сче­те, так было и с варяжским нашествием (окончательно от последствий шведско-ва­ряжской колонизации удалось избавиться только царю Петру после разгрома шведов под Полтавой). Так было и с длительным непростым выяснением русско-польских отношений. Значит, внешние нашествия были не просто боевыми схватками, а дли-

126 Часть 1. Массы

тельными периодами если не «ига», то серьезного притеснения, вплоть до порабо­щения.

Однако нет худа без добра. Хотя порабощения не давали развиться индивидуаль­ному сознанию ни элиты, ни, тем более, низших слоев, они усиливали массовое со­знание и всю массовую психологию. Размышлять великороссу было некогда — надо было выживать, бороться, постоянно «бить во все колокола», собирая на подмогу массу таких же, как он, обездоленных. Подобные события, а они представляли собой не исключения, а повседневную жизнь, укрепляли психологическое единство того, что стало называться народом. Как известно, это понятие означает общность, стоящую «над родом», т. е. массу более высокого, чем род, порядка. В значительной степени этот внешний фактор усиливал рабскую психологию, формировавшуюся собственным хо­лопством и крепостным состоянием восточных славян. В совокупности все это уси­ливало рабскую массовую психологию и предопределяло доминирование соответ­ствующих, массовых форм поведения.

Если же брать чисто сознательные компоненты, то иностранные порабощения прививали двойственное чувство: преклонение перед иностранным и готовность ему служить. Один из первых славянских публицистов и бытописателей, хорват Ю. Кри-жанич, изучая Русь XVII века, подчеркивал роль «двух язв», которыми страдает все славянство: «чужебесие», то есть бешеное пристрастие ко всему чужеземному, и след­ствие этого порока — «чужевладство», иноземное иго, тяготеющее над славянами. «Ни один народ под солнцем — писал он, — искони веков не был так изобижен и посрам­лен от иноземцев, как мы, славяне, от немцев; затопило нас множество инородников; они нас дурачат, за нос водят, больше того — сидят на хребтах наших и ездят на нас, как на скотине, свиньями и псами нас обзывают, себя считают словно богами, а нас дураками. Что ни выжмут страшными налогами и притеснениями из слез, потов, не­вольных постов русского народа, все это пожирают иноземцы, купцы греческие, куп­цы и полковники немецкие, крымские разбойники» (Крижанич, 1859).

Возможно, самое удивительное заключается в том, что все вековые порабощения практически не имели одного естественного следствия — стихийных массовых на­родных возмущений против иноземных захватчиков. Абсолютное большинство всех известных восстаний и выступлений связаны с именами представителей элиты: кня­зьями Александром Невским, Дмитрием Донским, Дмитрием Пожарским... Един­ственное исключение — нижегородец Кузьма Минин, но и тот исходил из привилеги­рованного сословия. Только из истории Отечественной войны 1812 г. известно имя крестьянки Василисы Кожиной, возглавивший один из стихийно сформировавших­ся антифранцузских партизанских отрядов. Однако это исключение лишь подтверж­дает правило: главным следствием внешних порабощений на фоне бытовавшего внут­реннего устройства было лишь дальнейшее усиление забитой, рабской массовой психологии, лишенной всякой возможности для проявления естественной индивиду­альной инициативы. В былинах и народных преданиях сохранилась разве что тоска по ней в форме восхищения перед мифическими «чудо-богатырями» типа Ильи Му­ромца и Добрыни Никитича (Алеша Попович, в силу принадлежности к привилеги­рованному церковному сословию, подлежит исключению из этого списка).

Глава 1.6. «Русская душа» как особое состояние массовой психологии 127

Слагаемые «русской души»

Историки многократно отмечали влияние природы России на отдельные черты пси­хологии ее народа, выявляя как бы отдельные слагаемые того целого, что позднее ста­ло именоваться «русской душой» или, говоря строже, национальными особенностя­ми психического склада. «Великороссия XIII — XV вв. со своими лесами, топями и болотами на каждом шагу представляла поселенцу тысячи мелких опасностей, не­предвидимых затруднений и неприятностей, среди которых надо было найтись, с ко­торыми приходилось поминутно бороться. Это приучало великоросса зорко следить за природой, смотреть в оба, по его выражению, ходить, оглядываясь и ощупывая почву, не соваться в воду, не поискав броду, развивало в нем изворотливость в мел­ких затруднениях и опасностях, привычку к терпеливой борьбе с невзгодами и лише­ниями. В Европе нет народа менее избалованного и притязательного, приученного меньше ждать от природы и судьбы и более выносливого. Притом по самому свойству края каждый угол его, каждая местность задавали поселенцу трудную хозяйственную загадку: где бы ни основался поселенец, ему прежде всего нужно было изучить свое место, все его условия, чтобы высмотреть угодье, разработка которого могла бы быть наиболее прибыльна. Отсюда эта удивительная наблюдательность, какая открывает­ся в народных великорусских приметах» (Ключевский, 1987). Сравнительный ана­лиз показывает, например, что по глубине, количеству и качеству оснащенности по­чти каждого дня календаря климатическими и хозяйственными приметами другие народы заметно уступают русскому.

Понятно, что приводимые примеры отражают как бы историко-психологическую феноменологию и не претендуют на операциональный научный психологический ана­лиз. Однако, как мы помним, такова почти вся психология масс. Это особый пласт пси­хологических явлений, не входящий в компетенцию позитивистской науки с ее жест­кими требованиями строгой верификации. Само понятие «русской души» уже под­разумевает иной путь познания — ведь речь идет об обобщенной, т. е. достаточно массовой душе. Понятно, что это иная психика, а значит, она может исследоваться только с позиций иной психологии.

В принципе, все сказанное выше приводит к пониманию наличия только двух ма­гистральных путей в рамках подобной, безусловно не экспериментальной, а феноме­нологической психологии. С одной стороны, это путь историко-психологических этю­дов. С другой стороны, это путь литературно-философских изысканий.

Для иллюстрации первого пути еще раз вернемся к В. О. Ключевскому. Затем, для демонстрации второго подхода, обратимся к творчеству того, с чьими трудами во всем мире и связывается проникновение в «тайны русской души» — к творчеству Ф. М. До- -стоевского.

⇐ Предыдущая10111213141516171819Следующая ⇒

Поделиться:

Популярное:

1. A. Холодный двигатель не запускается или запускается плохо
2. Cистемы зажигания двигателей внутреннего сгорания, контактная сеть электротранспорта, щеточно-контактный аппарат вращающихся электрических машин и т. п..
3. Cистемы зажигания двигателей внутреннего сгорания, контактная сеть электротранспорта, щеточно–контактный аппарат вращающихся электрических машин и т. п..
4. II. Учимся выдвигать гипотезы
5. II. Экономико-географические факторы страны.
6. U–образные и рабочие характеристики синхронного двигателя
7. VIII. ФАКТОР АДРЕСАТА. АДРЕСАТ КАК СОАВТОР И КАК ИНТЕРПРЕТАТОР ТЕКСТА
8. VIN и местоположение номера двигателя
9. XXXV. ДЛЯ ЧЕГО БЫЛА НАПИСАНА ЭТА КНИГА?
10. А. Разомкнутые системы скалярного частотного управления асинхронными двигателями .
11. Аварийная бригада из трех человек
12. Аддитивная модель- Это модель, в которую факторы входят в виде алгебраической суммы.