Русско-турецкая война 1877—1878 гг.

Происхождение войны

В течение 1860-1870 гг. царизм проводил активную внешнюю политику, главным вопросом которой оставался восточный. Внешнеполитической задачей № 1 для царизма все это время было восстановить и упрочить свой международный престиж, пошатнувшийся после поражения в Крымской войне, и тем самым отвлечь внимание россиян от внутренних неурядиц, возвыситься в их глазах, опереться на них для дальнейшей борьбы с народнической крамолой.

Первым шагом в решении этой задачи должна была стать отмена статей Парижского договора 1856 г., которые лишили Россию права держать на Черном море военный флот. Возродить Черноморский флот — национальную гордость России — мечтали все российские патриоты от царя до рядового матроса. В сентябре 1861 г. Александр II писал сыну: «Я не умру спокойно, пока не увижу его возрожденным». Александру II повезло: 20 лет при нем служил лучший из военных министров за всю историю России Д.А. Милютин и 25 лет, фактически все время его царствования, — лучший из министров иностранных дел A.M. Горчаков (кстати, Александр III почти немедленно уволит и того, и другого).

Александр Михайлович Горчаков начал дипломатическую службу еще в 1817 г., по окончании Царскосельского лицея, где он учился вместе с А.С. Пушкиным. Величайший поэт России дружески относился к ее величайшему дипломату, а Горчаков гордился этой дружбой и всю жизнь помнил обращенные к нему пушкинские послания. В одном из них поэт вопрошал друзей-лицеистов:

Кому ж из нас под старость день лицея

Торжествовать придется одному?

Этим последним лицеистом оказался Горчаков, переживший Пушкина на 46 лет.

A.M. Горчаков был широкообразованным человеком, с гибким, проницательным и дальновидным умом. Вдохновенный оратор и тончайший стилист, мастер «филигранной риторики» (по выражению А.И. Герцена), он вносил в дипломатию особую, горчаковскую вкрадчивость и отделывал свои ноты так, что они звучали как художественные произведения. Например, он никогда /270/не говорил: «влияние России», а выражался так: «обаяние». К тому же Горчаков отличался изысканностью манер, светским артистизмом, был чрезвычайно эффектен в обхождении, а главное, в совершенстве постиг все тайны дипломатического искусства, что позволяло ему успешно соперничать с такими светилами мировой дипломатии, как О. Бисмарк, Г. Пальмерстон, Б. Дизраэли, Д. Андраши.

Пост министра иностранных дел Горчаков занял 15 апреля 1856 г. и был удостоен высочайших почестей, включая титул светлейшего князя и чин государственного канцлера Российской Империи — последнего в России[1]. Дипломатия для Горчакова — это «и радости, и слава, и забавы», в ней он находил удовлетворение своему честолюбию, которым буквально страдал. В конце жизни он как-то сказал Бисмарку: «Если я выйду в отставку, я не хочу угаснуть, как лампа, которая меркнет, я хочу закатиться, как светило». Это ему удалось.

С именем Горчакова связаны выдающиеся победы российской дипломатии. В 1870 г. он виртуозно использовал противоречия между державами, подписавшими Парижский договор 1856 г. Разослав им циркуляр от 19 октября[2], в котором были перечислены все случаи нарушения договора с их стороны, ими уже забытые, но учтенные Горчаковым, он их уведомил о том, что Россия отныне не признает статьи договора, запретившие ей иметь на Черном море флот и укрепленные базы. Державы, подписавшие договор, естественно, должны были протестовать. Но в тот момент (тонко учтенный Горчаковым) Франция, только что разбитая Пруссией, была поглощена заботой о самосохранении; Пруссия промолчала, отблагодарив таким образом Россию за ее нейтралитет во франко-прусской войне 1870-1871 гг.; Австрия, недавно (в 1866 г.) тоже разбитая Пруссией, заявила вялый протест, и только Англия решительно восстала против русского демарша, но, как заранее рассчитал Горчаков, дальше словесной пикировки не пошла.

Тем временем российская общественность торжествовала. Ф.И. Тютчев обратился к Горчакову с посланием, которое начиналось строками:

Да, вы сдержали ваше слово

Не двинув пушки, ни рубля,

В свои права вступает снова

Родная русская земля /217/

В интересах России Горчаков искусно проводил курс на сближение и с Германией, и с Австро-Венгрией[3] как традиционными союзниками, чтобы вклиниться между ними и по возможности объединить их вокруг себя. Отчасти это ему удалось. В мае 1873 г. были подписаны русско-германский и русско-австрийский договоры о «совместной линии поведения», а в октябре аналогичный австро-германский договор завершил оформление «Союза 3-х императоров». Собственно, это был не союз, а всего лишь консультативный пакт: три державы условились в случае угрозы нападения на одну из них договориться о совместных действиях. Тем не менее каждый из участников «Союза 3-х императоров» на время (до первого международного кризиса 1875-1876 гг.) свои позиции укрепил.

В мае 1875 г. Горчаков одержал новую дипломатическую победу. Он узнал, что Германия по инициативе ее военного руководства приготовилась напасть на Францию с целью вновь, после франко-прусской войны, разгромить ее так, чтобы она не помышляла более о реванше. Горчаков помешал этому. Он убедил Александра II поехать с ним вместе в Берлин и там заявить императору Вильгельму I и канцлеру Бисмарку, что Россия не допустит нового разгрома Франции, поскольку это нарушило бы баланс сил в Европе. Вильгельм и Бисмарк были вынуждены дать отбой.

Это событие, важное само по себе, возымело тем больший международный резонанс, что в телеграмме русским посольствам, которую Горчаков сформулировал от имени Александра II, телеграфист вместо «j'emporte» (я увожу) передал: «1'emporte» (забияка). В результате подлинник телеграммы («Я увожу из Берлина желаемые гарантии») принял такой вид, распубликованный самыми авторитетными газетами мира: «Забияка в Берлине дал желаемые гарантии».

Международный авторитет России после этих побед вырос настолько, что царизм счел возможной очередную попытку решить восточный вопрос. К середине 70-х годов «больной человек», как называли Османскую империю с легкой руки Николая I европейские дипломаты, казалось, был уже при смерти. Экономический (примитивно феодальный) уклад Турции основательно подгнил, а в политических сферах царила смута. В 1876 г. там сменилось три султана, один из которых был объявлен сумасшедшим, а другого, по выражению кого-то из турецких остряков, «покончили самоубийством». Балканские народы, которые уже больше 400 лет изнывали под игом Турции, теперь, когда их враг на глазах слабел, усилили национально-освободительную борьбу. Летом 1875 г. в Боснии и Герцеговине, а весной 1876 г. /272/ в Болгарии вспыхнули восстания славян. Поскольку балканские народы всегда тяготели к России, царскому правительству важно было в интересах борьбы за гегемонию на Балканах поддержать среди них свой престиж как традиционного защитника их интересов. Поэтому оно в мае 1876 г. предложило «концерту» великих держав коллективно воздействовать на Турцию, чтобы добиться автономии для христианских народов Балкан. Однако Германия и Австро-Венгрия обесплодили русские предложения множеством поправок. Англия же вообще отказалась от воздействия на Турцию.

Западные державы предпочитали сохранять целостность Османской империи как постоянного противовеса России. Для Англии, которая успела занять командные высоты в турецкой экономике, выгоднее было не ликвидировать Турцию как империю, а подчинить ее себе политически, тем более что такая политика позволяла Англии слыть защитницей турецкого «ягненка» от русского «волка». Что же касается Австро-Венгрии, то она принципиально не хотела освобождать славян из-под турецкого ига, так как сама держала в цепях миллионы славянского населения и боялась, что освобождение славян «турецких» создаст прецедент для освобождения «австрийских» славян. Перед царизмом встал выбор: либо воевать с Турцией, рискуя оказаться перед лицом европейской коалиции, как это было в Крымской войне, либо отступить и бросить балканские народы на произвол Турции.

Отступать было нельзя. Мало того, что отступление погубило бы российский престиж на Балканах, — оно ударило бы и по престижу царизма внутри России. Чуть ли не все слои российского общества толкали правительство к решительной поддержке славян, вплоть до силы оружия, – толкали из разных соображений. Реакционные круги жаждали войны, ибо рассчитывали войной (конечно, победоносной) «объединить Россию» вокруг трона и славян вокруг России. Либералы надеялись, что война за освобождение «братьев-славян» повлечет за собой рост освободительных настроении в самой России снизу доверху и побудит царизм согласиться на конституцию. Наконец, революционеры считали, что освободительный характер войны оживит (как в 1812 г.) политическое самосознание нации и стимулирует подъем революционной борьбы за свержение царизма. Многие народники (в том числе С.М. Кравчинский, Д.А. Клеменц, М.П. Сажин, В.ф. Костюрин, А.П. Корба) поехали добровольцами в Боснию, Герцеговину, Болгарию сражаться за освобождение славян. Иные из них (А.Г. Ерошенко, Д.А. Гольдштейн, К.Н. Богданович) там погибли.

В защиту славян горой вставала тогда вся Россия. Повсеместно возникали Славянские комитеты, которые занимались сбором пожертвований и отправкой на Балканы добровольцев, в числе /273/ которых были и выдающиеся россияне: писатель В.М. Гаршин, художник В.Д. Поленов, врачи Н.И. Пирогов, С.П. Боткин и Н.В. Склифосовский. 60-летний И.С. Тургенев говорил: «Будь я моложе, я сам бы туда поехал». Льва Толстого, который был на 10 лет моложе Тургенева, едва могли удержать от похода на Балканы. «Вся Россия там, и я должен идти», — горячился он. В то же время на Балканах росло встречное движение побратимства с Россией. Болгарские повстанцы обращались к Александру II с отчаянными просьбами о помощи. Великий поэт Болгарии Иван Вазов писал в ноябре 1876 г.:

По всей Болгарии сейчас

Одно лишь слово есть у нас,

И стон один, и клич — Россия!

В такой обстановке царизм решился на войну с Турцией, благо эта война еще до ее начала обрела в глазах не только балканских народов, но и собственного российского народа ореол «освободительной» — ореол, в котором можно было скрыть агрессивные планы. Планировал же царизм кроме «братской» помощи славянам восстановить свое влияние на Балканах, подорванное в результате Крымской войны, а по возможности захватить и Константинополь.

Турция, со своей стороны, стремилась не только удержать под своей пятой славянские народы Балкан, но и вернуть под нее частично освободившуюся в 1862 г. Румынию. Поэтому она отвергла предложение России осуществить на Балканах реформы и облегчить положение балканских христиан. 12 апреля 1877 г. Александр II подписал манифест, объявлявший войну Турции.

Примечания

1. Канцлер значился в 1-й, высшей для гражданских чинов, строке Табели о рангах, действовавшей в России с 1714 до 1917г. После Горчакова чин этот уже никто более не получал

2. Т.е. в день первого выпуска Царскосельского лицея, многократно воспетый Пушкиным

3. В 1867 г. Австрийская империя была преобразована в двуединую Австро-Венгерскую империю, а в 1871 г. королевство Пруссия провозгласило себя Германской империей.

Война

Соотношение сил между Россией и Турцией к 1877 г. оказалось явно в пользу России. Русская армия в результате военных реформ 1862-1874 гг. стала гораздо более боеспособной, чем во время Крымской войны, лучше укомплектованной, обученной и вооруженной. Так, пехота имела на вооружении винтовку «Бердана № 2» системы американского конструктора X. Бердана, усовершенствованной русскими оружейниками настолько, что даже в США ее называли «русской винтовкой», а в России — «винтовкой Бердана», «берданкой». Эта винтовка считалась тогда лучшей в мире.

Однако за три года результаты реформ полностью еще не сказались. По сути дела, состояние русской армии к 1877 г. было переходным: пореформенное уживалось в ней с дореформенным. Не было закончено перевооружение армии, сохранялись традиционные, исконно российские недостатки в ее материальном обеспечении — казнокрадство, взяточничество, подлоги и показуха. /274/ Особенно плох был командный состав. Он, как и прежде, подбирался не столько по дарованиям, сколько по близости к «верхам». Главное командование взял на себя брат царя великий князь Николай Николаевич («дядя Низи», как звали его в царской семье), который за всю свою жизнь даже не участвовал, а только присутствовал еще молодым в одном-единственном сражении под Инкерманом. Вообще этот великий князь был настолько бесталанным, что поэт П.В. Шумахер резонно «воспел» его как «высочайшего идиота». Когда «дядя Низи» к старости сошел с ума, люди, близко знавшие его, удивились, как это можно сойти с того, чего не имеешь.

Значительная часть армии (два корпуса численностью в 70 тыс. человек) была выделена под командование наследника престола, будущего Александра III, который о военном деле имел еще более смутные представления, чем «дядя Низи», поскольку он, в отличие от своего дяди, на войне никогда не присутствовал. Войсками на кавказском театре войны командовал еще один брат царя, наместник Кавказа, великий князь Михаил Николаевич («дядя Михи») — тоже, как о нем говорили, «совсем не орел». Французская императрица Евгения (жена Наполеона III), поговорив с ним однажды, удивилась: «Се n'est pas un homme, c'est un cheval! »[1]

Русский генералитет и к 1877 г. состоял преимущественно из бывших николаевских служак, которые и в молодости не блистали талантами, а под старость теряли даже то, что имели. Чуть ли не большинство их составляли немцы: Криденер, Тотлебен, Деллингсгаузен, Циммерман, Дризен, Гершельман, Шильдер-Шульдман, Гейман и пр. Главный штаб армии возглавлял немецкий поляк А.А. Непокойчицкий. Были, конечно, тогда в русской армии талантливые военачальники, но они занимали второстепенные должности и не могли влиять на высшее командование. И.В. Гурко и М.И. Драгомиров командовали дивизиями, Н.Г. Столетов — болгарским ополчением, а легендарный М.Д. Скобелев в начале войны служил вообще без должности, на положении «вольноопределяющегося генерала».

Михаил Дмитриевич Скобелев — этот «белый генерал», как его называли (он воевал только в белом мундире и на белом коне), — был, несомненно, самой яркой и популярной фигурой среди русских военачальников второй половины XIX в. Слава его необычна. При жизни и вскоре после смерти его превозносили как гения, «равного Суворову», потом надолго забыли, а в советской литературе до недавних пор особо вспоминать не хотели. Между тем Скобелев — хотя и не чета Суворову, личность все-таки настолько крупная, что обойти его вниманием нельзя. В нем затейливо преломился красивый и самобытный, истинно — русский /275/ талант, которым в условиях царской России не находил себе должного места и в результате то ослеплял вспышками гениальности, то шокировал разбойничьими выходками, то разменивался на авантюрные мелочи. Воинственность являлась фамильной чертой Скобелева. Отец и дед его были генералами. Судьба бросала М.Д. Скобелева с одного конца света на другой, и он везде (в Польше, Дании, Испании, Средней Азии) успевал использовать любую возможность для того, чтобы повоевать.

В 1873 г., например, он прославился головокружительными подвигами при завоевании Средней Азии и чуть было не похоронил свою карьеру, затеяв, что называется «из любви к искусству», штурм Хивы, в то время как с другой стороны города хивинская депутация выносила из распахнутых ворот хлеб-соль в знак покорности русскому главнокомандующему К.П. Кауфману. Велико было удивление и негодование Кауфмана, когда он, принимая хлеб-соль от Хивы, услышал, как ее штурмует под гром пушек и крики «ура» его подчиненный Скобелев.

Однако по натуре Скобелев вовсе не был головорезом. Блестяще образованный (учился в парижском пансионе Жирарде, Петербургском университете и Академии Генерального штаба), овладевший английским, французским, немецким и узбекским языками, он изучил всю военную литературу Европы и знал, что сделал и даже сказал в схожей ситуации Наполеон или Александр Македонский. Скобелев заботливо относился к солдатам, дружил с великим художником В.В. Верещагиным, фрондировал против царского двора и, по некоторым данным, склонялся под влияние ИК «Народной воли».

Он был исключительно популярен в русском обществе. «Наш Ахиллес», — говорил о нем И.С. Тургенев. Влияние же Скобелева на солдатскую массу могло сравниться только с влиянием Суворова. Солдаты боготворили его и верили в его неуязвимость, поскольку он, всю жизнь проведший в боях, ни разу не был ранен. Солдатская молва «удостоверяла», что Скобелев знает заговорное слово против смерти («в Туркестане купил у татарина за 10 тыс. золотых»). Под Плевной раненый солдат рассказывал товарищам: «Пуля прошла сквозь его (Скобелева. — Н.Т. ), ему — ничего, а меня ранила».

Умер Скобелев в 1882 г., не дожив до 40 лет, в расцвете сил, внезапно и загадочно. Есть версия о том, что он был отравлен наймитами царского двора, которые изловчились подослать ему в час его последнего кутежа бутылку шампанского с цианистым калием[2].

Скобелев и Драгомиров, Гурко и Столетов представляли собой в то время среди русского генералитета счастливые исключения. Общий же уровень русского командования был таков, что военный /276/ министр Д.А. Милютин озабоченно записал в дневнике перед началом войны 1877-1878 гг.: «Остается одна надежда на то, что мы имеем против себя турок, предводимых еще более бездарными вождями». Эта надежда министра оправдалась.

Турки вооружены были не хуже, чем русские (английским, французским и даже американским оружием), но во всем прочем, включая даже качество командного состава, уступали русским. Турецкие солдаты образцово повиновались, но плохо соображали, а их офицеры были почти сплошь неграмотны, и даже из генералов, по признанию турецкого историка, «редко кто умел читать и писать». Поэтому царизм верил в легкую победу, полагая, что «дело сведется лишь к promenade militaire»[3]. Так как для него были вдвойне важны победы, одержанные под начальством особ царской фамилии, главное командование как на Дунае, так и на Кавказе было поручено братьям царя. Для того же выделили два корпуса наследнику престола, и сам царь почтил театр военных действий своим присутствием.

Война 1877-1878 гг. стала первой, на которую царское правительство допустило корреспондентов — своих и зарубежных. Отныне официальные донесения уже не были единственными источниками информации о войне. Впрочем, и корреспонденты в новинку иной раз выдумывали свои репортажи похлеще официальных сообщений. Одного из них — Василия Немировича-Данченко — так и прозвали: «Невмерович-Вральченко». Вместе с корреспондентами прошел всю войну и запечатлел ее в своих картинах великий художник-баталист В.В. Верещагин.

Главным театром войны и на этот раз, как в прежних русско-турецких войнах, стали Балканы. Сюда была нацелена Дунайская армия вел. кн. Николая Николаевича (185 тыс. человек). Турки имели здесь 165 тыс. Вспомогательным театром военных действий стал, как обычно, Кавказ. Россия выставила здесь 108 тыс. человек под командованием вел. кн. Михаила Николаевича, Турция — 100 тыс. Русский стратегический план был таков: силами Дунайской армии освободить Болгарию и ударить на Константинополь, где и покончить с государственностью Турции. Когда великий князь Николай Николаевич прибыл к царю за инструкциями, ему было сказано только одно слово: «Константинополь». На Кавказе царь и его братья планировали сначала выждать и далее, в зависимости от условий, наступать или обороняться, но, как бы то ни было, всю войну предполагалось выиграть в течение одной кампании.

Турки строили более скромные, но тоже победоносные планы: опираясь на четырехугольник мощных крепостей (Силистрия, Варна, Шумла, Рущук), затянуть войну на Балканах, измотать /277/ силы русских, а потом отбросить их с Балкан и захватить Румынию; на Кавказе же – просто отсидеться в крепостях Баязет, Ардаган и Каре до тех пор, пока не решится исход войны на Балканах.

Война с самого начала пошла не так, как ее спланировали в Петербурге. Так, на Кавказе, где предполагалось выжидать, русские войска сразу же устремились вперед, взяли Баязет, потом Ардаган и подступили к Карсу, который слыл одной из сильнейших крепостей мира. После того как русские в XIX в. дважды овладевали Карсом (в 1828 г. штурмом и в 1855 г. осадой), он был так укреплен, что казался неприступным. Однако в ночь на 6 ноября 1877 г. корпус генерала М.Т. Лорис-Меликова (будущего «полуимператора») пошел на штурм Карса и взял его. Это был второй после взятия Измаила Суворовым 11 декабря 1790 г. классический образец ночного штурма. Отличился здесь 24-летний поручик А.А. Брусилов — будущий верховный главнокомандующий, последний крупный полководец царской России.

Зато на Балканах, где ожидались решающие события, действовали главные силы русской армии, жаждали полководческих лавров сам царь, старший из его братьев и сын-цесаревич и где Петербург запланировал триумфальную promenade militaire, война скандально затянулась. 15(27) июня 1877 г. русские войска форсировали Дунай у местечка Зимница и веером хлынули на юг по трем направлениям: Рущукский отряд из двух корпусов под командованием цесаревича — налево, против четырехугольника крепостей; корпус генерала Н.П. Криденера — направо, против Плевны; и корпус генерала Ф.Ф. Радецкого — прямо, для удара через Балканский хребет на Константинополь. Авангард Радецкого во главе с генералом И.В. Гурко (будущим фельдмаршалом) занял лучший на Балканах Шипкинский перевал и тем самым открыл русской армии путь на юг. Но тут царские полководцы затеяли такие марши и контрмарши, что буквально за одну неделю все они потеряли друг друга из виду и превратили войну из почти выигранной в почти проигранную.

Рущукский отряд цесаревича заблудился в четырехугольнике крепостей, а корпус Криденера вообще куда-то исчез и четыре дня никто о нем ничего не знал. Утром 17 июля в главной квартире русской армии с той стороны, где потерялся Криденер, померещились турки Царь был поднят с постели и во главе всего штаба ускакал за 20 верст от воображаемого неприятеля. К вечеру же выяснилось, что Криденер не только цел, но и захватил Никополь, который он принял за Плевну. Главная квартира возликовала, и на радостях никто не позаботился о том, чтобы Криденер меньше праздновал взятие Никополя, а скорее торопился взять Плевну — главный дорожный узел Болгарии, всего в 40 км от Никополя. Когда же спохватились, было уже поздно: 19 июля раньше Криденера к Плевне подошла и заняла ее турецкая армия /278/ Османа-паши. Таким образом, правый фланг и коммуникации русских войск оказались под угрозой со стороны Плевны.

Хуже того, с 20 августа начала штурмовать Шипку еще одна турецкая армия Сулеймана-паши, пытавшаяся прорваться из южной Болгарии через Балканы на соединение с двумя другими армиями, одна из которых давно засела в четырехугольнике крепостей, а вторая только что — в Плевне.

Шипку обороняли всего 5 тыс. русских солдат и болгарских ополченцев. Командовал ими генерал Н.Г. Столетов — старший брат выдающегося ученого-физика А.Г. Столетова, высокообразованный и талантливый военачальник. Четыре месяца они удерживали перевал, отбиваясь от противника, многократно превосходившего их численностью, и сохраняя для русских войск кратчайший путь на Константинополь. Особенно трудно было героям Шипки держаться зимой. Если убитыми за октябрь-декабрь 1877 г. они потеряли 700 человек, то обмороженными и просто замерзшими — 9, 5 тыс. (число обмороженных иногда доходило до 400 в день). Героика зимних будней Шипки («Шипкинское сидение») увековечена в триптихе Верещагина, названном не без иронии той стереотипной фразой, которую русское командование телеграфировало в Петербург всякий раз, когда Шипку заносила такая пурга, что даже стрельба прекращалась: «На Шипке все спокойно».

Между тем, пока шла борьба за Шипку, главные силы русской армии топтались под Плевной. Дважды — 20 и 30 июля — они пытались взять ее штурмом, но были отбиты. Это уже не вязалось с планами царских стратегов. Царь и главнокомандующий приуныли, стали подтягивать все возможные силы к Плевне да еще затребовали подкрепления из Петербурга. Собрав 100 тыс. солдат и 444 орудия против 45 тыс. турок с 60 пушками и посчитав, что теперь победа гарантирована, назначили третий штурм Плевны на день царских именин — 30 августа.

Сам же Александр II пребывал в тот день окрест поля сражения, на расстоянии, достаточном для того, чтобы он мог видеть турок (в подзорную трубу), а они не могли его убить. Он сидел в походном кресле на высоком холме (как и представил его в картине «Под Плевной» В.В. Верещагин), пил шампанское и при этом говорил «взволнованным голосом»: «За здоровье тех, которые там теперь дерутся! »[4]

Штурм был жарким, но бестолковым. Скобелев взял Гривицкий редут, буквально висевший над Плевной. Момент был критический. Скобелев рвал и метал: «Еще полк, дайте один Полк и — Плевна моя! » — но ему не дали ни души, ибо он, по свидетельству Верещагина, намозолил глаза начальству своими талантами и претензиями, а оно вовсе не хотело видеть Скобелева /279/ покорителем Плевны, предпочитая, чтобы это сделал какой-нибудь Криденер. В итоге и третий штурм Плевны был отбит. 13 тыс. русских и болгарских солдат уложили на царские именины зря.

Именинный пирог из начинки людской

Брат подносит державному брату, — писал по этому поводу автор «Дубинушки» А.А. Ольхин.

«Третья Плевна» спутала все карты царизма и поставила под сомнение его шансы на победу в войне. Беды войны, которая затягивалась и становилась все более разорительной, вызывали ропот в стране. «Три Плевны» охладили пыл даже панславистов и ура-патриотов. А в Европе возникла угроза антирусской коалиции: Англия и Австро-Венгрия, которые «берегли» Турцию как противовес России на Балканах, воспользовались плевненской паузой для того, чтобы сговориться друг с другом о совместном противодействии России в случае, если она выиграет войну и вознамерится покончить с Турцией. Английский историк А. Тэйлор резонно заключил, что «Плевна продлила жизнь Османской империи на 40 лет».

В такой обстановке царизм порывался форсировать события, но этому мешала Плевна. Оставлять ее с 45-тысячной армией Османа-паши в тылу было опасно, штурмовать в четвертый раз — рискованно. Пришлось предпринять осаду. Для этого был вызван из Петербурга герой Севастопольской обороны 1854-1855 гг. генерал Э.И. Тотлебен. Он окружил Плевну со всех сторон, изолировав ее от внешнего мира, и стал ждать, когда турки съедят все свои запасы.

Ждать пришлось долго. Лишь 10 декабря 1877 г. туркам стало невмоготу от голода, они попытались прорваться из крепости сквозь кольцо блокады, но были отбиты и в тот же день сдались. Пленены были 42 тыс. солдат, 2000 офицеров, 40 пашей и сам Осман-паша. Александр II после этого с торжеством (не дожидаясь новых неудач) уехал из армии. Падение Плевны стало переломным моментом в ходе войны. Турция лишилась лучшей своей армии, а Россия, напротив, высвободила для активных действий 100 тыс. лучших солдат, прозябавших под Плевной.

Русское командование по совету Д.А. Милютина отважилось на безотлагательный переход через Балканский хребет, чтобы использовать расстройство турок после падения Плевны и предупредить вмешательство западных держав «в защиту Турции». Иностранные военные специалисты были уверены, что зимой форсировать Балканы нельзя. Начальник Генерального штаба Германии X. Мольтке разрешил немецким военным наблюдателям при русской армии уехать на зиму в отпуск, а Бисмарк сложил у себя карту Балканского полуострова и сказал, что до весны она ему не понадобится. Переход действительно был одним из самых трудных в истории войн. Русские солдаты с невероятными /280/ усилиями втаскивали на обледенелые кручи орудия, которые часто вместе с людьми и лошадьми срывались в пропасть. Генералу Гурко донесли, что на один из перевалов артиллерию даже на руках поднять нельзя. Гурко приказал: «Втащить зубами! » — и втащили.

Перевалив через Балканы в конце декабря 1877 г., русские войска пошли на Константинополь. Турки попытались остановить их, но Скобелев и Гурко в битве под Филиппополем (нынешний Пловдив) 15-17 января 1878 г. разгромили и рассеяли турецкую армию. 11 февраля Скобелев занял местечко Сан-Стефано в 12 верстах от Константинополя. Русские офицеры уже разглядывали в подзорные трубы достопримечательности турецкой столицы. Турки, конечно, всполошились и стали просить о мире, но стоявшие за их спиной Англия и Австро-Венгрия начали бряцать оружием, заявляя, что они не позволят России захватить Константинополь.

Взять Константинополь русские могли тогда легко. Солдаты ждали приказа главнокомандующего с часу на час. Но главнокомандующий со дня на день ждал, что прикажут из Петербурга: брать или не брать? В один из тех дней Верещагин буквально ворвался к главнокомандующему и почти кричал на него: «Оборвите телеграфные проволоки, поручите это мне — я их все порву, немыслимо заключать мир иначе, как в Константинополе! » Из Петербурга же пришла телеграмма — не брать Константинополь.

Военные эксперты резонно отмечали тогда, что великий князь Николай Николаевич должен был последовать примеру знаменитого Евгения Савойского, который в 1708 г. проявил то, что Наполеон называл «мудрым непослушанием»: подступив к Мантуе и получив приказ не брать крепость, Евгений сунул приказ в карман, взял Мантую, а потом доложил, что приказ был получен post factum…

Итак, русско-турецкая война 1877-1878 гг. окончилась. Царизм спасовал перед нажимом Англии и Австро-Венгрии, отказался от захвата Константинополя, извечно желанного и как никогда близкого, и пошел на заключение мира с турками.

Примечания

1. «Это не человек, это лошадь! » (франц. ).

2. См.: Дюбюк Ф. Смерть Скобелева // Голос минувшего. 1917. № 5-6. С. 102.

3. К военной прогулке (франц. ). Так хвастался перед О. Бисмарком русский посол в Берлине П.П. Убри.

4. Верещагин В.В. На войне. М., 1902. С. 90.

Итоги

Мир был подписан в Сан-Стефано 19 февраля (3 марта) 1878 г. Уполномоченный от России граф Н.П. Игнатьев даже поступился кое-чем из русских требований, чтобы кончить дело именно 19 февраля и порадовать царя такой телеграммой: «В день освобождения крестьян Вы освободили христиан из-под ига мусульманского».

Сан-Стефанский мирный договор изменил всю политическую картину Балкан в пользу интересов России. Вот его основные условия. /281/

Сербия, Румыния и Черногория, ранее вассальные по отношению к Турции, получали независимость.

Болгария, ранее бесправная провинция, обретала статус княжества, хотя и вассального по форме к Турции («платящего дань»), но фактически самостоятельного, со своим правительством и войском.

Турция обязалась выплатить России контрибуцию в 1410 млн. рублей, а в счет из этой суммы уступила на Кавказе Kapc, Ардаган, Баязет и Батум да еще Южную Бессарабию, отторгнутую у России после Крымской войны.

Официальная Россия шумно праздновала победу. Царь щедро сыпал наградами, но с выбором, попадая главным образом в своих родственников. Оба великих князя — и «дядя Низи», и «дядя Михи» — стали фельдмаршалами.

Между тем Англия и Австро-Венгрия, успокоенные относительт но Константинополя, начали кампанию за пересмотр Сан-Стефанского договора. Обе державы ополчились особенно против создания Болгарского княжества, которое они верно расценили как форпост России на Балканах. Таким образом, Россия, только что с трудом осилив Турцию, слывшую «больным человеком», оказалась перед лицом коалиции из Англии и Австро-Венгрии, т.е. коалиции «из двух здоровяков». Для новой войны сразу с двумя противниками, из которых каждый был сильнее Турции, у России не было ни сил, ни условий (внутри страны уже назревала новая революционная ситуация). Царизм обратился было за дипломатической поддержкой к Германии, но Бисмарк заявил, что он готов играть лишь роль «честного маклера», и предложил созвать международную конференцию по восточному вопросу в Берлине.

13 июня 1878 г. открылся исторический Берлинский конгресс[1]. Все его дела вершила «большая пятерка»: Германия, Россия, Англия, Франция и Австро-Венгрия Делегаты еще шести стран были статистами. Член русской делегации генерал Д.Г Анучин записывал в дневнике: «Турки сидят чурбанами».

Председательствовал на конгрессе Бисмарк. Делегацию Англии возглавлял премьер-министр Б. Дизраэли (лорд Биконсфилд), многолетний (с 1846 по 1881 г.) лидер консервативной партии, которая и поныне чтит Дизраэли как одного из своих создателей. Францию представлял министр иностранных дел В. Ваддингтон (англичанин по рождению, что не мешало ему быть англофобом), Австро-Венгрию — министр иностранных дел Д. Андраши, когда-то герой венгерской революции 1849 г., осужденный за это австрийским судом на смертную казнь, а теперь лидер самых реакционных и агрессивных сил Австро-Венгрии Главой русской /282/ делегации формально считался 80-летний князь Горчаков, но он был уже дряхл и болен. Фактически руководил делегацией русский посол в Лондоне, бывший шеф жандармов, экс-диктатор П.А. Шувалов, который оказался дипломатом куда худшим, чем жандармом. Злые языки уверяли, что ему случалось путать Босфор с Дарданеллами.

Конгресс работал ровно месяц. Его заключительный акт был подписан 1(13) июля 1878 г. В ходе конгресса выяснилось, что Германия, обеспокоенная чрезмерным усилением России, не желает ее поддерживать. Франция, еще не оправившаяся от разгрома 1871 г., тяготела к России, но так боялась Германии, что не смела активно поддержать русские требования. Пользуясь этим, Англия и Австро-Венгрия навязали конгрессу решения, изменившие Сан-Стефанский договор в ущерб России и славянским народам Балкан, причем Дизраэли действовал не по-джентльменски: был случай, когда он даже заказал себе экстренный поезд, угрожая покинуть конгресс и таким образом сорвать его работу.

Территория Болгарского княжества была ограничена лишь северной половиной, а южная Болгария стала автономной провинцией Османской империи под названием «Восточная Румелия». Независимость Сербии, Черногории и Румынии была подтверждена, но территория Черногории тоже урезана по сравнению с договором в Сан-Стефано. Сербии же прирезали часть Болгарии, чтобы рассорить их. Россия возвращала Турции Баязет, а в качестве контрибуции взыскивала не 1410 млн., а лишь 300 млн. рублей. Наконец, Австро-Венгрия выговорила себе «право» на оккупацию Боснии и Герцеговины. Только Англия как будто ничего в Берлине не получила. Но, во-первых, все изменения Сан-Стефанского договора, выгодные лишь для Турции и стоявшей за ее спиной Англии, навязала России и балканским народам именно Англия (вместе с Австро-Венгрией), а во-вторых, английское правительство за неделю до открытия Берлинского конгресса принудило Турцию уступить ему Кипр (в обмен за обязательство защищать турецкие интересы), что конгресс молчаливо и санкционировал.

Позиции России на Балканах, завоеванные в сражениях 1877-1878 гг. ценой жизни более 100 тыс. русских воинов, были подорваны в словопрениях Берлинского конгресса таким образом, что русско-турецкая война оказалась для России хотя и выигранной, но неудачной. Царизм так и не сумел выйти к проливам, и влияние России на Балканах не стало сильнее, поскольку Берлинский конгресс Болгарию разделил, Черногорию обкорнал, Боснию и Герцеговину передал Австро-Венгрии, да еще Сербию с Болгарией перессорил. Уступки российской дипломатии в Берлине засвидетельствовали военно-политическую ущербность царизма и, как ни парадоксально это выглядело после выигранной /283/ войны, ослабление его авторитета на международной арене. Канцлер Горчаков в записке царю об итогах конгресса признал: «Берлинский конгресс есть самая черная страница в моей служебной карьере». Царь приписал: «И в моей тоже».

⇐ Предыдущая 2 3 4 5 6 7 8910 11 Следующая ⇒