Как реагировать на выражение острой душевной боли

⇐ ПредыдущаяСтр 11 из 17Следующая ⇒

В силу своей структуры первая стадия церемонии признания самоопределения, как правило, содержит беседы, во время которых люди начинают осмысливать ранее игнорируемые инициативы и обнаруживать ростки позитивных подчинённых историй. К тому времени, когда люди, находящиеся в центре церемонии, занимают позицию слушателей, у внешних свидетелей, как правило, есть много материала, в котором можно укоренить их отклик. В этот момент внешние свидетели достаточно часто откликаются на те высказывания, которые особенно связаны с позитивными подчинёнными историями. Однако время от времени внешние свидетели «зацепляются» за слова и выражения, выражающие душевную боль, фрустрацию, страдание. В подобных обстоятельствах важно, чтобы терапевт задал вопросы, выводящие на первый план те ценности, мечты, надежды и т. д., которые подразумеваются в этих выражениях острой душевной боли. Например, если внешних свидетелей привлекли высказывания, отражающие страдание, можно попросить их поразмыслить, чему эта боль может быть свидетельством, о значимости каких вещей в жизни людей говорит это страдание. Если свидетелей привлекли слова, связанные с отчаянием, можно предложить им подумать, что это может выражать в терминах надежд, мечтаний людей о своей жизни. Если их привлекла скорбь, плач о пустоте жизни, можно предложить им поразмышлять о том, насколько важны для этого человека близкие, тёплые межличностные отношения.

Этот подход основывается на идеях Жака Деррида (Derrida, 1973, 1976, 1978). Хотя Деррида сосредотачивался на деконструкции текстов, я обнаружил, что его идеи могут быть очень полезны в контексте терапевтических бесед. Основная идея Деррида заключалась в том, что смысл фразы, слова, предложения опирается на слова, фразы и предложения, окружающие его. Человек может осмыслить нечто только посредством проведения различения между этим конкретным словом или выражением и всем остальным контекстом. В терапевтической ситуации это означает, что для того, чтобы найти выражение какому-нибудь жизненному переживанию, люди должны отличить это переживание от контрастирующих окружающих чувств, впечатлений и т. д. Например, для того, чтобы выразить отчаяние, человек должен отличить отчаяние от другого переживания, которое им не является, — например, от некоего переживания или опыта, обозначаемого как «надежда». Если человек испытывает сильную боль и страдание, надо помочь ему отстроиться от внешних событий, которые привели к этой боли, и понять, что эти переживания отражают потерю того, что для него в жизни очень ценно. Таким образом, страдание может быть понято как свидетельство того, что человек высоко ценил в жизни нечто, и это нечто было поругано. Длящееся эмоциональное страдание или горе может быть понято как дань тому, что человеку удаётся поддерживать контакт с жизненными ценностями, несмотря на разные противостоящие этому силы. Данный принцип и его приложение к терапевтической ситуации я более подробно описал в других публикациях (White, 2000, 2003).

Терапевты могут также выводить подразумеваемое на первый план во время третьей стадии расспрашивания внешних свидетелей (резонанс ), если внешние свидетели рассказали о каких-то болезненных переживаниях в своей жизни. Это можно сделать, задав вопросы, предоставляющие возможность внешним свидетелям поговорить о том, что для них ценно и важно, что было затронуто высказываниями людей, чья жизнь находится в центре церемонии. Когда речь идёт о катарсисе, подразумеваемое может быть выведено на первый план за счёт вопросов, помогающих внешним свидетелям выйти за пределы выражения страдания, поняв, каким образом эти высказывания, проявления, могли бы их вывести, продвинуть в том или ином направлении.

Следующее интервью предоставляет пример того, как внешний свидетель, Роджер, говорит о резонансе, о своём личном опыте, в котором затронута тема страдания. Этот пересказ — отклик на историю, рассказанную отцом (Патриком) и его взрослым сыном (Кевином). Кевин в течение длительного времени был изгнан из семьи, но в контексте нашей встречи отец и сын восстановили отношения друг с другом, и это оказалось для них обоих очень важным. Вопросы, которые я задал, помогли Роджеру вывести на первый план то, что оставалось подразумеваемым, непроговоренным в его рассказе.

Роджер: Что меня глубже всего затронуло — это радость на лицах Патрика и Кевина. Я видел, что значило для них восстановить отношения, я видел тёплое чувство. Это затронуло очень болезненное место в моей душе (плачет).

М.: Вы готовы что-нибудь сказать об этом здесь?

Роджер: Я никогда не чувствовал такой связи со своим отцом. Он был жёстким человеком, я никакого тепла от него никогда не получал. Когда он не бил меня, я, наверное, вообще для него не существовал. У меня ничего подобного не было, никакого такого тепла. Мне даже больно сейчас говорить об этом.

М.: А были ли какие-то другие люди, которые играли для вас роль отца?

Роджер: Нет, я даже с дедушками никогда не общался и ничего про них не знаю.

М.: Но вы не смирились со своей участью.

Роджер: Наверное, нет.

М.: Я не понимаю. Других отцовских фигур в вашей жизни не было, чтобы дать вам какой-то иной опыт. Что же помешало вам смириться с тем, что вы имели? Просто принять то, к чему вы привыкли?

Роджер: Я не знаю. Может быть... это была... ну... просто какая-то тоска, желание чувствовать связь с отцом?

М.: Вы знаете, что поддерживало в вас это желание, тоску? Есть ли какие-то истории, которые вы могли бы рассказать мне о своей жизни, чтобы я понял, как вам удалось хранить эту тоску, это желание? Что-то, что могло поддерживать, подкреплять эту тоску, не давать ей исчезнуть?

Роджер: Поддерживать? Эээ... ну, вот знаете, это заставляет меня задуматься. Моя мама умерла, когда я был совсем маленьким, и мачеха сделала всё возможное, чтобы позаботиться обо мне. Я помню, что в старших классах у меня были проблемы, я хотел вообще бросить школу. Но бабуля наняла мне частного учителя, репетитора, и это помогло мне справиться с той проблемой... Это потрясающе!

М.: Что потрясающе?

Роджер: Никогда бы сам об этом не подумал. Но вы знаете, я вот сейчас на Патрика смотрю и вижу, что он так похож на этого моего репетитора... Тот тоже был ирландец... он был так добр ко мне...

М.: Правильно ли я понимаю, что в силу того, что вы сегодня наблюдали здесь в отношениях Патрика и Кевина, вы впервые смогли поговорить вслух об этой тоске и впервые смогли связать эту тоску и вашего репетитора-ирландца, с которым вы встретились много лет назад?

Роджер: Да, да, да.

М.: И каково вам это?

Роджер: Э... Ну, как будто я что-то сказал — и обнаружил нечто, что там всегда и было, просто я этого не видел.

М.: Это как-то меняет для вас ситуацию?

Роджер: Ну конечно! Конечно, меняет! Я узнал что-то, чего не знал, и теперь я буду больше думать и говорить об этом. Честно говоря, от этого уже сейчас становится легче.

Именно в ходе этого интервью подразумеваемая тоска Роджера стала более видимой сквозь выражение страдания; она получила имя. То, как он выразил страдание, было связано с тоской по признанию и желанием чувствовать связь с каким-нибудь взрослым мужчиной. Эту тоску сумел удовлетворить репетитор, который занимался с Роджером, когда тот учился в старших классах. Выявление этого факта оказало глубокий эффект на то, каким образом Роджер признал личностный резонанс и катарсис (на рисунке 4.3 я разметил пересказ Роджера на карте работы с внешними свидетелями). Для Патрика и Кевина возможность увидеть, как история восстановления их отношений затронула жизнь Роджера, оказалась, в свою очередь, очень глубоким переживанием, и это внесло существенный вклад в насыщенное развитие истории их взаимоотношений.

Выводя подразумеваемое на первый план, терапевт не пытается снизить интенсивность выражения фрустрации, досады, боли, отойти в сторону от этих переживаний или предоставить людям какие-то другие, менее тяжёлые переживания. Вместо этого он продолжает настойчиво следовать предположению, что в жизни одновременно соприсутствует множество историй, и при этом старается воспроизводить традицию признания, способствующую насыщенному развитию историй.

Предостережение

В некоторых обстоятельствах терапевты могут незаметно для себя передать другим ответственность за контроль за процессом пересказа, снять её с себя. Это особенно часто встречается в ситуации, когда люди, являющиеся внешними свидетелями, обладают схожим опытом, оказывались в почти такой же ситуации, что и те, кто находится в центре церемонии признания самоопределения. В подобных обстоятельствах я сам иногда отмечал, что на ранней стадии пересказа начинаю занимать неактивную позицию и, к собственной же тревоге, становлюсь сторонним наблюдателем, нейтральным, не вмешивающимся в развитие откликов внешних свидетелей, и очень маловероятно, что подобные отклики внесут вклад в развитие насыщенной истории и будут способствовать полезному личному отклику.

Такая уязвимость является результатом смешения понятий «инсайдерского знания» и «ноу-хау». Одно дело — иметь представление о сходной жизненной ситуации и сопровождающих её переживаниях, но совсем другое дело — знать и уметь выражать это таким образом, чтобы способствовать развитию насыщенной истории, так, чтобы это вызвало мощный резонанс и исцеление других людей. Можно занять ответственную позицию и придавать облик пересказам, и одновременно признавать значимость «инсайдерского» опыта, которым обладают свидетели.

Участие внешних свидетелей, которых мы привлекаем из помогающих профессий, — это ещё одно обстоятельство, когда терапевт может оказаться подверженным искушению отказаться от ответственности за придание облика откликам внешних свидетелей. Это особенно часто встречается, когда внешние свидетели поверхностно знакомы с практиками церемонии признания самоопределения, включая категории расспрашивания, придающие облик пересказам. Мне случалось отказываться от ответственности за придание облика пересказам в таких ситуациях, при этом я часто обнаруживал, что внешние свидетели воспроизводят иные традиции отклика. Они выстраивают теории и гипотезы о жизни других людей, оценивают, ставят диагнозы в соответствии с экспертным знанием тех или иных профессиональных дисциплин, формулируют интервенции, «назначают лечение проблем» и демонстрируют другие способы признания, основывающиеся на профессиональных и житейских дискурсах психологии.

Перечисляя предостережения, я не высказываю критику в адрес тех внешних свидетелей, которые воспроизводят подобные отклики на истории жизни других людей. От таких общепринятых откликов бывает очень сложно отстраниться. Я не подвергаю сомнению общую правильность этих дискурсов, скорее подчёркиваю значимость того, что необходимо создавать условия, способствующие развитию насыщенной истории в контексте практики церемонии развития самоопределения.

Однако существуют обстоятельства, в которых терапевту не обязательно занимать лидирующую роль в придании облика пересказам внешних свидетелей. Это относится к тем случаям, когда свидетели глубоко и хорошо знакомы с описанной традицией пересказа. Тогда терапевт может как бы «отойти в сторону» и позволить свидетелям либо интервьюировать друг друга в соответствии с этой традицией, либо назначить кого-то из участников свидетельской группы ответственным за интервьюирование остальных. Когда внешние свидетели хорошо знакомы с традицией пересказа, мои требования к себе («следить за тем, как осуществляется пересказ») становятся гораздо менее жёсткими.

Анонимность и этика

Несмотря на то что я описал церемонию признания самоопределения как непосредственно вовлекающую внешних свидетелей в действие, это не всегда так. Например, технология проведения онлайн- или телеконференций даёт возможность собрать отклики, пересказы внешних свидетелей в тех случаях, когда они не могут физически присутствовать или когда человек, находящийся в центре церемонии, хочет сохранить анонимность.

Технические средства могут быть использованы и для записи пересказов внешних свидетелей — откликов на рассказы терапевта о жизни людей (конечно, все вовлечённые стороны должны согласиться на это). Другими словами, терапевт может встретиться с кем-либо, кто добровольно согласился стать внешним свидетелем в таком формате, и пересказать истории, прозвучавшие во время его беседы с клиентом. Эта встреча, в том числе и отклик внешнего свидетеля на историю, рассказанную терапевтом, записывается на аудио- или видеоноситель. На следующей встрече эти записи просматриваются или прослушиваются человеком, находящимся в центре церемонии, после чего терапевт может попросить его осуществить пересказ пересказа. Эту возможность хорошо использовать в тех случаях, когда подходящий внешний свидетель не может физически присутствовать на встрече или когда требуется анонимность.

Если говорить об анонимности вообще, то люди, участвующие в подобных церемониях, редко требуют такого отношения. Однако те, кто будет находиться в центре церемонии признания, должны быть полностью проинформированы о том, что и как будет происходить, прежде чем они примут решение об участии внешних свидетелей. Им также должна быть предоставлена возможность поговорить с другими людьми, у которых уже есть такой опыт. Кроме того, терапевт обязан спросить, есть ли какие-то темы, о которых люди не хотели бы рассказывать в ходе церемонии; также необходимо дать гарантии, что терапевт не будет передавать какую-либо личную информацию кандидатам во внешние свидетели. Все, что свидетели могут узнать о жизни людей, находящихся в центре церемонии, будет выяснено непосредственно в ходе рассказа, во время церемонии. Необходимо также проинформировать клиентов о том, что обычные договорённости, касающиеся конфиденциальности в групповой терапии, будут открыто обсуждаться и соблюдаться.

По моему опыту, люди редко отказываются от возможности пригласить на наши встречи внешних свидетелей. Более того, те, у кого была возможность оказаться в центре подобных церемоний, практически неизбежно соглашаются встретиться снова в контексте церемонии признания самоопределения, если им предоставлена возможность выбора между подобной встречей и индивидуальной встречей со мной. Что касается конфиденциальности и анонимности, — люди, как правило, испытывают большой энтузиазм по поводу возможности поделиться историями своей жизни с другими людьми.

Иногда профессионалы (психологи, социальные работники) высказывают озабоченность тем, что вовлечение в церемонию признания самоопределения может противоречить их профессиональной этике. Просмотрев внимательно этические кодексы, я не обнаружил никакого конфликта с практиками, описанными в данной главе. Скорее, я пришёл к заключению, что описанные приёмы работы находятся в согласии с принципами, изложенными в кодексах. Однако если у читателей возникает ощущение конфликта между приёмами и этическим кодексом своих профессиональных ассоциаций, важно, чтобы эти сомнения и сложности были разрешены. Я рекомендую видоизменить практики свидетельствования таким образом, чтобы они соответствовали кодексу и все вопросы и тревоги были сняты.

Заключение

В этой главе я описал терапевтические практики, связанные с церемонией признания самоопределения. Такие приёмы работы способствуют воспроизведению традиции признания, которая может вызывать сильный резонанс у людей, находящихся в центре подобных церемоний. В результате церемоний происходит развитие насыщенных историй, укрепляется ощущение способности влиять на собственную жизнь, что обеспечивает основания для того, чтобы люди могли продвинуться в решении своих проблем и сложных жизненных ситуаций.

Важно отметить, что терапевты в начале исследования церемонии признания самоопределения зачастую испытывают неловкость и некоторый личный дискомфорт. Эта неловкость скорее всего связана с тем, что они воспроизводят традицию признания, отличающуюся от привычных терапевтических ответов на истории жизни людей. Этот дискомфорт также может быть связан со структурированием контекста, противоречащим диалогу тет-а-тет, характерному для большинства терапевтических бесед сегодня. Чувство неловкости и дискомфорта уменьшается по мере того, как становится очевидным эффект подобных практик.

Из всех терапевтических методов, которые я обнаружил на своём профессиональном пути, приёмы работы, связанные с церемонией признания самоопределения, похоже, оказались самыми мощными. Снова и снова я наблюдал, как пересказы внешних свидетелей порождают нечто, что выходит за пределы моих терапевтических возможностей (или возможностей других терапевтов в традиционном формате диалога). Однако это не умаляет значимости вклада, который вносит терапевт. Пересказы в рамках церемонии признания самоопределения создают резонанс именно тогда, когда они сформированы с помощью определённого способа расспрашивания внешних свидетелей; когда все аспекты и нюансы работы, определяющие успех такой практики, тщательно отслеживаются.

⇐ Предыдущая 6 7 8 9 101112 13 14 15 Следующая ⇒