Всем Райкомам, Петроградскому Губкому.

Уважаемые товарищи!

Я, раненый красный командир, немного подлечился и на днях снова уезжаю на южный фронт. Прожив в Москве 3 месяца, я видел то, о чем никогда и не догадывался.

Видел разврат среди наших ответственных работников-коммунистов и видел поощрения творимого ими произвола со стороны ЦЕКА.

Видел, как мещанство делается преобладающим элементом в жизни семейных коммунистов.

Вот характерный пример бессилия ЦЕКА против разыгравшихся аппетитов отдельных сво­их членов.

Находясь в Москве, я состоял в резерве Московского Окружного Штаба и жил на квартире у рабочего завода «Мотор», своего старого товарища. Там же жил один из близко стоящих к Окрвоенкому Бурдукову сотрудник И вот, из разговоров с ним и после проверки у ответственного товарища, я выяснил следующее.

Рабочие завода «Мотор» взяли себе для коллективной обработки одно имение с хорошим дворцом, в котором они думали устроить колонию для своих детей. Но на их беду это же имение понравилось Коменданту гор. Москвы «коммунисту» Ганшину, «коммунисту» же Бурдукову и «коммунисту» Люблину, и они стали отнимать у рабочих имение, которое те не отдавали — дело перешло в Совнарком и... Рабоче-крестьянская власть, отняв имение у рабочих (которые по своей сознательности не протестовали с оружием в руках, что, по моему мнению, они должны были бы сделать), передала его нескольким «зубрам от революции», которые, как например, Бурдуков, и в Москве занимают особняки.

И вот, эти самые рабочие завода «Мотор» могли наблюдать каждое утро и вечер, как взад и вперед ездили на автомобилях упомянутые «товарищи» со своими «чада и домочадцы». — Прекрасная агитационная картина, не правда ли!? Это ли не бессилие партии, это ли не пример того, что «рука руку моет».

Еще один пример, как работают коммунисты и как устраиваются некоторые спецы, и какое они имеют влияние на всю работу Республики.

Упомянутый Бурдуков, которым я очень заинтересовался, и которого видел несколько раз лично и, особенно, часто беседовал с его секретарем и с живущим вместе со мною сотрудником, представляет из себя типичного тупоголового мещанина с брюшком, с семьей, со штатом лакеев в виде для поручений и вестовых. Ничего сам лично не делает, кроме пристраивания друзей своих друзей, родственников своих родственников, знакомых знакомых своих знакомых и знакомых сильных мира сего по разным запискам, в Командном отделе Штаба я сам слышал, получая жалованье, как бывш. офицера говорили, что если имеешь знакомого друга Бурдукова, то можешь пристроиться куда хочешь, а всеми делами правит бывш. генерал Начальник Военной Части Штаба Новиков. Он решает все вопросы, даже, политического характера — назначение и смещение коммунистов совершается по его указаниям, чего Бурдуков, упоенный его сладкими речами, не замечает. В общем Новиков в Окрвоенкоме — всё...

…О партии и ее влиянии на массы приходится сказать следующее. Наша Коммунистическая Рабочая Партия накануне банкротства; никакого авторитета у партии нет, а если и есть, то только страх перед ЧЕКА. А почему? Да потому, товарищи, что наши партийные Комитеты стали бюрократическими органами. Они совершенно оторвались от масс и член партии, идя по какому-нибудь делу в Районный, Московский или, даже, ЦК, должен нередко выслушать резкий, почти грубый тон секретаря Комитета и, если его чин не очень высок, то не всегда он сможет получить аудиенцию. Посмотрите на Бауманский район, где благодаря оторванности и бюрократизму Райкома Московскому Комитету приходится судить товарищей, самых лучших товарищей, за то, что они осмелились высказать свое неудовольствие Райкомом; начинается слежка, посылают шпиков к своим товарищам-коммунистам (не напоминает ли это кое-что из Великой Французской Революции? ) — А из-за чего? — Из-за интеллигентской жажды власти, славы и т. п., и в то же время посмотрите, что происходит в советских учреждениях, в Главснапродарме, в этом приюте меньшевиков — ведь там служит целая шайка, весь меньшевистский Цека и даже специальные должности устраивает для своих членов. Где же здесь-то Чека?

Мне сказали, что Ильич ответил одному товарищу, рассказывавшему о положении, что «еще не слышно голоса организованного пролетариата».

Дорогой Владимир Ильич, хоть ты и очень чуток, но смотри не ошибись, не будет ли слиш­ком поздно, когда услышим голос организованного пролетариата. Ведь если раздастся этот голос, то это будет голос свинца и железа. Я всю старую войну и всю гражданскую был на фронте, командовал батальоном и полком, имею очень много товарищей как на фронте, так и в Москве, мне, как рабочему, масса верит и я, как кровно заинтересованный (а не как интеллигент) в сохранении завоеваний Революции, говорю: Да, будет поздно, ибо в сердце у каждого сознательного товарища фронтовика, привыкшего на фронте к почти полному равенству, отвыкшего от холопства, развра­та и роскоши, чем окружают себя наши самые лучшие партийные товарищи, кипит ненависть и негодование, когда он, раненый, бредет с одного конца города в другой, в то время как жены Склянских, Бурдуковых, Каменевых, Стекловых, Аванесовых, Таратути и прочей ниже и выше стоящей «коммунистической» публики едут на дачи в трехаршинных, с перьями райских птиц, шляпах, едут в разные «Архангельские», «Тарасовки» и прочие, отнятые рабочим классом у буржуазии особняки и дворцы, и мимо которых этим же рабочим не дают пройти, уж не говоря о пользовании, как хотели сделать товарищи с завода «Мотор». — Рабочие запачкают дворец — лучше отдать его Ганшину, Бурдукову или наркомам, как «Тарасовку», которую зовут теперь «Царским Селом», и правильно — смотрите, как живут там наркомы. Один Таратути занимает 12 комнат и его охраняют 4 милиционера. Чем хуже министра старых времен! И это представители Коммунистической партии, представители Интернационала — позор! И что всего позорней — Комитеты Партии Це-ка и Московский знают это и бессильны что-либо сделать.

А вы, сидящие в Кремле! Думаете, масса не знает ваших дел — все знает. Каждый день тысячами уст разносится, как ведут себя Стекловы, Крыленки, ездящие в автомобилях на охоту, и жены Склянских и Троцких, рядящиеся в шелка и бриллианты.

Вы думаете, масса этим не возмущается, разве нам не все равно, кто занимается бонапартизмом — Керенский или Рыков с Троцким. Вы думаете, что мы не знаем, что как какой-нибудь това­рищ поднял голос, так его ссылают на окраину. Вы думаете, мы не знаем, что большинство ответственных должностей занимаются бездарностями, по знакомству. Смотрите в Главполитпуть — ведь там Розенгольц, этот научившийся кричать и командовать торговец, разогнал всех лучших товарищей. А Склянский — ведь это ничтожество в квадрате! А жены Каменева, Троцкого, Луначарского — ведь это карикатуры на общественных работниц; они только мешают работе, а их держат, потому что их мужья имеют силу и власть.

Сделаю оговорку — меня за это письмо может быть вздумают расстрелять, так я заранее предупреждаю, что копию этого письма возьму с собой и дам нескольким товарищам, так что если меня и арестуют, то они размножат письмо. (О позор, позор нам всем! Рабочему-коммунисту, имеющему 5 ран в борьбе за Революцию, за то, что он хочет сказать правду, приходится ждать расстрела.) Товарищи! Где же люди, уважающие себя, где же борцы за свободу. Неужели одни чиновники остались... (Все равно продолжаю дальше.)

Мы все видим и все знаем, и если Конференция или Цека не изменят своей чиновничьей политики, если не укротят Бонапартов, то мы с оружием в руках этой же зимой будем добиваться выполнения заветов Революции.

Партия обанкротилась, влияние ее пало до минимума, грошовыми придирками отталкивают сознательных рабочих (в то время как преступления, совершаемые партийными «зубрами», сходят им с рук безнаказанно), и в партии остаются самые отчаянные авантюристы, демагоги, умеющие вовремя улыбнуться чьей-нибудь жене. А где же рабочие? Вот их-то вы и оттолкнули от партии.

Я от имени всех фронтовиков, куда я сейчас еду и которым откровенно расскажу о вашей работе, обращаюсь в Центральный Комитет РКП., как к руководящему органу, к тебе, дорогой товарищ Ленин, к тебе, единственно настоящему революционеру — спартанцу по жизни — подумай, помоги, одерни кого следует, не справишься сам — нам скажи — поможем. Скорей, пока не поздно, скоро зима, армия разута, раздета, побежит — восставать будет. Спеши, Ильич!

Обращаюсь в Московский Комитет, как к местной организации. — Товарищи! Поднимите ваш голос, скажите свое веское слово, ведь вам видно больше, чем из Кремля. Обращаюсь ко всем Районным Комитетам Партии города Москвы и ко всем Губернским Комитетам. — Товарищи, пока не поздно, действуйте, добивайтесь восстановления попранных завоеваний Революции!

С коммунистическим приветом Красный Командир рабочий-металлист

Антон Власов

Сентябрь, 1920 год.

Вопросы.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: