О страстном желании оставаться в неведении

 

Я давно подозревал, что одной из моих пациенток изменяет муж, но полной уверенности в этом у меня, конечно, не было.

Через несколько лет после того, как я стал квалифицированным психотерапевтом, то есть в возрасте тридцати девяти лет, я взял пациентку по имени Франческа Л. Она пришла ко мне по направлению своего семейного врача и жаловалась на послеродовую депрессию.

К концу первого года лечения депрессия медленно, но верно начала отступать. Тем не менее много несчастья и беспокойства ей приносили постоянные споры с мужем, возникавшие, вероятнее всего, из-за их обоюдной неспособности мыслить категориями семейной пары.

Психотерапевту может быть известно о пациентах только то, что расскажут о себе они сами, но, несмотря на это, на протяжении первых двух лет анализа Франчески я не мог избавиться от подозрений, что ее муж Генри ей изменяет.

Начнем с того, что он заводил многочисленные романы еще во время своего первого брака. В результате он бросил свою первую жену с десятилетним сыном, чтобы жениться на Франческе. Но и их семейная жизнь была наполнена великим множеством мелких и вроде бы незначительных деталей, наводивших меня на тревожные мысли. Например, в будние дни после работы Генри якобы ходил в фитнес-клуб, чтобы поплавать в бассейне, но пару раз, когда Франческе нужно было его найти и она забегала в клуб, его там не оказывалось.

Еще ему нередко звонили по телефону. Это были какие-то срочные звонки в неурочное время, отвечать на которые он уходил в другую комнату. После некоторых из них Генри бросал все свои дела и на пару-тройку часов исчезал из дома.

Во время одного из наших сеансов Франческа совершенно невинно описала свой звонок в офис Генри. Трубку поднял кто-то из его коллег.

–  Он прикрыл трубку рукой, – рассказала она, – но я услышала, как он крикнул: «Эй, трахарь, это тебя».

Я немного помолчал, но, не дождавшись от нее продолжения рассказа, спросил, какое значение для нее имели эти слова.

–  Да никакого… Мне просто подумалось, что это забавно. Ну, как-то по-мальчишески, – ответила Франческа.

Я подождал еще.

–  Может, это даже был комплимент, – сказала она.

–  А вам не стало хотя бы немного любопытно, почему коллега назвал его «трахарем»? – спросил я.

–  Да нет, не особенно. Ведь они все так друг с другом разговаривают.

 

* * *

 

Наслушавшись таких историй, я начал волноваться за Франческу. С каждым новым сеансом меня все больше и больше раздражало полное отсутствие любопытства с ее стороны. Я не мог поверить, что у нее не возникало желания проверить, пользуется ли Генри вещами, которые берет с собой в бассейн, или заглянуть в его бумажник в поисках каких-нибудь необычных рецептов. Она вела себя не просто пассивно. Наоборот, складывалось впечатление, что она изо всех сил старается держать себя в неведении. Во время наших сеансов я самыми разными способами пытался поднять этот вопрос, но не знал, насколько далеко могу заходить в этих попытках.

В некоторые ночи меня начала мучить бессонница. Я просыпался, выпивал стакан воды, снова ложился, но, провертевшись всю ночь, засыпал на несколько часов только под утро. В тот момент меня выводили из себя определенные события в моей собственной жизни, и в результате временами я даже задавался вопросом, не переношу ли я часть своих проблем в процесс анализа Франчески.

Прямо перед началом работы с ней я сам прошел через весьма сложный период во взаимоотношениях с женщиной. Такие же телефонные звонки… Я не единожды поднимал трубку нашего телефона, но на той стороне сразу отключались.

 

С каждым новым сеансом меня все больше и больше раздражало полное отсутствие любопытства со стороны Франчески. Она вела себя не просто пассивно. Наоборот, складывалось впечатление, что она изо всех сил старается держать себя в неведении.

 

Уехав на уик-энд в Копенгаген на конференцию психоаналитиков, я в субботу ночью позвонил домой, но моя подружка не ответила. Когда я вернулся, она сказала, что еще субботним утром почувствовала недомогание, выключила телефон из розетки, а потом забыла включить: «Я вспомнила про телефон только в воскресенье». Спустя месяц мы расстались, и я съехал на другую квартиру. Взявшись распаковывать свои вещи и развешивать их в шкафу, я вдруг обнаружил среди них чужую мужскую рубашку. В ту ночь я не спал до утра, размышляя о том, как долго меня водили за нос.

Через несколько недель после нашего разговора о том, что коллеги Генри зовут его трахарем, Франческа услышала, как бибикнул ее сотовый, сообщая о пришедшей СМС. Она подняла его с кухонного стола и увидела три «смайла-поцелуя». Посылать ей с помощью СМС поцелуи, уж не говоря о трех сразу, было совсем не в характере Генри. И тут она сообразила, что это не ее телефон (телефоны у них с Генри были абсолютно одинаковые), а его. Кто же, спросила она мужа, посылает ему сообщениями поцелуи? Он ответил, что это либо ошибка, либо дурацкая шутка одного из сослуживцев, потому что номер, с которого пришла СМС, ему был незнаком.

–  А вы посмотрели другие сообщения? Или журнал звонков? – спросил я Франческу.

–  Нет, мне кажется, я сделала все, как вы хотели: то есть спросила его, что это означает, а он мне все объяснил, – сказала она. – Я думала, вы будете мною довольны.

У меня ёкнуло сердце. Становилось понятно, что Франческа чувствовала потребность рассказывать мне истории, наводящие на мысли о неверности мужа. Но стоило мне только попытаться заговорить о вероятности того, что у Генри какой-то роман на стороне, она внезапно переставала меня понимать. Никакого смысла во всем этом я найти не мог, но Франческе было настолько комфортно существовать в пространстве этого алогизма, что я пришел к выводу, что он имеет для нее некое глубинное значение… Но какое?

На протяжении нескольких месяцев мы с ней периодически возвращались к этой проблеме. Естественно, я рассматривал возможность, что моя чрезмерная идентификация с Франческой заставила меня неправильно интерпретировать ее ситуацию и перенести на ее семейную жизнь факт предательства своей женщины… Но и так все тоже не складывалось. Действия Генри вовсе не были плодом ее фантазий.

Может быть, Франческа пыталась избавиться от беспокойства, перекладывая его на меня? Или хотела заставить меня видеть в ней жертву, то есть стать в моих глазах этакой несчастной сироткой. Но зачем? Мы исследовали ее взаимоотношения с родителями, которые всегда были для меня своеобразной загадкой. Отношения были формальные и неблизкие. Ее отец, погруженный в дела своей маленькой багетной мастерской, работал с утра до вечера. Еще я заметил, что даже, несмотря на то, что жили они совсем рядом друг с другом, мать практически не навещала Франческу и почти не интересовалась своей внучкой Лотти.

 

Франческа не просто проигрывала заново роль своей матери. Она еще и меня пыталась поставить в точно такое же положение, в котором пребывала в детстве. Может быть, она подсознательно и непроизвольно старалась дать мне познать те же чувства фрустрации и изоляции, которые некогда ощущала сама?

 

В результате, когда мать вдруг пригласила Франческу отобедать и поговорить с глазу на глаз, она подумала, что мать хочет сказать ей что-то важное. Финансовые проблемы, рак? Вместо этого мать сообщила ей, что на протяжении тридцати с лишним лет отец Франчески состоял во внебрачной связи со своей партнершей по бизнесу, которую звали Джун. Теперь родители пытались как-то разрулить сложившуюся ситуацию. Они свели на нет личные контакты с Джун и ее мужем, а отец Франчески продавал свою долю в их совместном бизнесе. Тем не менее мать так и не могла решить для себя, как ей хотелось бы поступить в этих обстоятельствах.

Я спросил Франческу, каким образом ее матери удалось уличить мужа в измене.

–  Ей и не удалось, – ответила Франческа. – Ей рассказал муж Джун. Он знал обо всем этом уже много лет и, предполагая, что ей тоже все давно известно, упомянул об этом в обычном разговоре.

Франческу эти новости совершенно не удивили. На ее памяти отец с Джун не единожды вели себя так, что в них вполне можно было угадать любовников. Она рассказала мне, что как-то днем после школы, когда ей было еще пятнадцать или шестнадцать, она, повинуясь внезапному импульсу, решила зайти в мастерскую к отцу. Остановившись у входа и заглянув в витрину, она увидела, что они стоят в пустом выставочном холле, склонившись над столом. Они почти соприкасались головами и рассматривали какую-то лежавшую на столе картину. Отец обнял Джун за талию, но в этот же самый момент поднял голову и, встретившись взглядом с Франческой, побледнел и отпрянул от своей коллеги. Придя в себя, он бросился к входной двери, широким жестом распахнул ее и неестественно громким голосом пригласил Франческу войти.

Услышав из уст Франчески историю отцовской измены, я подумал, что она может служить объяснением ее собственной слепоты в отношении поведения Генри – что она, по еще неизвестной мне причине, выбрала себе в мужья аналог своего отца и принялась играть роль матери.

Спустя несколько дней, после очередного рассказа Франчески о выкрутасах Генри (он почти до утра отсутствовал дома, потому что «встречался с клиентом»), я указал ей на удивительное сходство ее семейной ситуации с родительской.

–  Судя по всему, в вас Генри нашел себе жену, которая точно так же, как ваша мать, закрывает глаза на все свидетельства его неверности.

–  Но я на нее совершенно не похожа, – ответила Франческа. – Я тогда все сказала маме… Я передала ей, что видела в мастерской. Я сто раз спрашивала, не беспокоит ли ее тот факт, что папа с Джун постоянно находятся вместе? А она всегда говорила: «Нет, они же просто деловые партнеры». Я знала, что между ними что-то происходит, но, что бы я ни говорила, маму убедить в этом было совершенно невозможно.

Мне подумалось, что Франческа не просто проигрывала заново роль своей матери. Она еще и меня пыталась поставить в точно такое же положение, в котором пребывала в детстве. Может быть, она подсознательно и непроизвольно старалась дать мне познать те же чувства фрустрации и изоляции, которые некогда ощущала сама?

–  Должно быть, на определенном уровне, – сказала мне Франческа, – мама понимала, что происходит, но признаться себе в этом не могла. Ведь тогда рухнул бы весь ее мир. Она бы потеряла дом и семью. Если бы она не запрещала себе видеть очевидное, у нее бы случился нервный срыв.

Так или иначе, избранное матерью решение проблемы имело определенные последствия. Она предпочитала верить в мужнины версии событий и не прислушивалась к дочери. Не реагируя на то, что ей пыталась рассказать Франческа, она создала между нею и собой непреодолимую дистанцию.

В начале третьего года психоанализа Франчески Генри на целый год отправили по работе в Париж. Он сказал, что будет рано утром в понедельник садиться на «Евростар», всю неделю жить в Париже на корпоративной квартире, а по пятницам возвращаться на том же «Евростаре» в Лондон.

Но с самого начала этой командировки Генри стал приезжать на выходные довольно редко. Он пропустил день рождении Лотти в январе, в феврале не появился на выходные в День святого Валентина. В марте они решили, что Франческа с Лотти проведут Пасху вместе с ним на его парижской квартире.

 

* * *

 

Во время первого сеанса после пасхальных каникул Франческа рассказала мне об этой поездке.

–  В пятницу вечером мы прибыли на Gare du Nord. Там нас уже встречал Генри. Мы взяли такси до его квартиры в Marais, там все вместе поужинали, и это было здорово. Мы снова чувствовали себя одной семьей. Уложив Лотти спать, мы вернулись на кухню прибраться и выпить по бокалу вина… Я открыла посудомоечную машину и моментально поняла, что что-то тут не так, но в первую секунду не могла сообразить, что именно.

Через насколько секунд она продолжила:

–  А потом все вдруг встало на свои места… Все эти его тихие разговоры по телефону, прозвище Трахарь, пропущенный день рождения Лотти. Это как в шпионских играх. Расшифровывая сообщение, совершенно не обязательно работать до самой последней буквы, потому что в процессе расшифровки непременно наступает момент, когда букв становится достаточно, чтобы внезапно стал понятен общий смысл фразы… Даже если не все буквы еще разгаданы. Так и вышло на этот раз. Я получила всю необходимую информацию. В посудомоечной машине лежали две кофейные чашки, две небольшие тарелки, два ножика для масла, два стакана и две чайные ложки. Причем лежали они все на правильных местах, а Генри всегда просто сваливает посуду в кучу. Она таким образом будто бы оставила мне записку. Я сказала ему: «Кто загружал посудомоечную машину? Скажи мне, кто клал посуду в машину? »

 

О близости

 

Когда мне позвонил Джошуа Б. (а это случилось, когда с момента окончания его курса психоанализа не прошло и года), мне стало не по себе.

–  У вас на этой неделе будет свободное время? – спросил он.

Он забежал ко мне буквально через несколько часов после этого разговора.

–  Новые занавески, – отметил он, осмотревшись в кабинете, а потом сел в кресло. – Я – придурок, абсолютный придурок, – сказал он мне. – Я оказался в жуткой ситуации и теперь не знаю, как из нее выкрутиться.

–  Что случилось? – спросил я.

–  Ой, не беспокойтесь… У нас с Эммой и с ребенком все замечательно. И они в порядке. – Он глотнул воды из принесенной с собой бутылки. – Но я тут встречался с одной девушкой.

Он посмотрел на меня, пытаясь вычислить мою реакцию:

–  Я вас удивил?

–  Почему бы вам сначала не рассказать мне все по порядку?

Джошуа встречался с двадцатидвухлетней девушкой по имени Элисон. Она работала в эскортном агентстве, которое он нашел в Интернете. В последние месяцы они виделись по несколько раз в неделю. Он каждый день звонил ей по телефону или отправлял СМС. Он пытался помочь ей изменить жизнь. Он подарил ей ноутбук, а недавно, когда Элисон собиралась идти на собеседование, чтобы устроиться на новую работу, повел ее в магазины покупать одежду.

–  На прошлой неделе я попытался прекратить наши отношения. У нас с ней была договоренность, что я буду помогать ей только в том случае, если она бросит работу в эскортной конторе. Но потом выяснилось, что она этого не сделала. В результате я порвал с ней. Но буквально на следующий день она позвонила и сказала, что скучает и очень хочет увидеться. Я дал слабину. Нет, я не идиот… я знаю, что потеряю все, если не покончу со всем этим. Но ничего с собой поделать не могу.

 

«Я не плачу ей, а просто даю деньги. Я пытаюсь ей помочь. Некоторое время я думал, что занялся бы с ней сексом, если бы между нами не стояли деньги, но теперь считаю, что и это было бы неправильно. Я надеюсь, что она бросит проституцию, я подарю ей новую жизнь, и она будет любить меня за все, что я для нее сделал».

 

Слушая его, я высчитывал хронологию событий. У них с женой Эммой только что родился сын. Может быть, Джошуа бросился в объятия проститутки, потому что нуждался в любви и сексе? Может быть, он пытался оградить Эмму от своих желаний, которые казались неправильными и непристойными даже ему самому? Я начал объяснять ему эти свои предположения, но он сразу же перебил меня словами:

–  Нет, мы с Эммой по-прежнему занимаемся любовью. А с Элисон никакого секса у меня никогда не было.

–  Погодите-ка, – сказал я, – я ничего не понимаю.

–  Впервые мы с Элисон встретились действительно по поводу секса. Я уже заплатил ей, но тут она сказала, что у нее случилась накладка, два клиента на одно и то же время, не затруднит меня подождать ее с часик в кафе за углом? Я подождал, думая, что она не появится, но она пришла.

Джошуа рассказал мне, что они в тот раз очень долго проговорили, что Элисон оказалась чудесной, нет, даже исключительно замечательной девушкой. Она предложила вернуть ему деньги, но он отказался. Они снова встретились на следующий же день, и снова говорили, говорили, говорили.

–  И что, никакого секса? – спросил я.

–  Она целует меня в момент встречи и когда мы прощаемся. Она вообще очень склонна к телесному контакту, то есть касается меня во время беседы, иногда мы держим друг друга за руки, но секса у нас не было.

–  Но вы же платите ей за эти свидания?

–  Я не плачу ей, а просто даю деньги. Я покупаю ей необходимые вещи, даю денег для матери, она у нее болеет… Я пытаюсь ей помочь. Некоторое время я думал, что занялся бы с ней сексом, если бы между нами не стояли деньги, но теперь считаю, что и это было бы неправильно. Я надеюсь, что она бросит проституцию, я подарю ей новую жизнь, и она будет любить меня за все, что я для нее сделал.

За годы работы я не раз встречал мужчин, буквально помешанных на проститутках. Секс с ними кажется им более безопасным с психологической точки зрения: встретились, сделали дело и разошлись навсегда, ни тебе привязанности, ни эмоциональной близости. Мало того, секс такого типа предполагает финансовые транзакции, а это порождает определенные фантазии. Но для Джошуа отношения с Элисон имели совершенно другое значение.

–  Прислушайтесь к своим словам, – сказал я ему. – «Подарю ей новую жизнь», «будет любить меня за все, что я для нее сделал». Вы говорите о ней почти так же, как мать о своем ребенке.

Джошуа сделал еще глоток воды.

–  То есть я делаю все это, потому что тоже хочу быть матерью? Завидую своей жене?

Я не ответил. Да, вполне могло быть, что он завидовал своей жене, даже ревновал ее, наблюдая за ее взаимоотношениями с сыном, и этим объяснялись бы определенные аспекты его отношений с Элисон – в частности, попытки Джошуа играть роль матери, а также отсутствие сексуальной составляющей. Тем не менее настолько же велика была вероятность, что его действия были продиктованы ревностью к сыну. Вполне возможно, что, пытаясь всякими соблазнами отвлечь Элисон от проституции, он старался «украсть» женщину у мужчин точно так же, как, по его ощущениям, украл у него жену его собственный сын.

–  А раньше вы пользовались услугами проституток? – спросил я.

–  Нет, никогда в жизни, – ответил Джошуа.

Он сказал мне, что они с Эммой прожили вместе вот уже восемь лет, и до этого момента он ни разу не изменял ей.

–  Я не говорил вам, что она дала ребенку то же самое прозвище, которым некогда называла меня?

–  Вы говорите, что всегда хранили верность Эмме, но теперь что-то изменилось. Мне думается, что вы предаете свою жену, потому что сами чувствуете себя жертвой предательства.

Джошуа подался вперед:

–  Помните, пару лет назад мы с Эммой ездили летом в отпуск? Мы тогда почти на целый месяц сняли шикарный коттедж на морском берегу. Никакого Интернета или телевизора. Дважды в неделю к нам заглядывал парень на грузовом фургоне и привозил свежую рыбу. Каждый вечер я готовил нам ужин. Эмма просто влюбилась в детишек наших соседей, и с этого все и началось. Она захотела детей, потом мы оба захотели детей… Разве не этого должны желать все нормальные люди?

–  Но, может быть, соглашаясь завести ребенка, вы еще не представляли, какие это вызовет у вас чувства?

–  Я не знал, что мне будет так одиноко.

Джошуа действительно страдал от одиночества. Более того, вполне возможно, у него вызывала зависть и ревность близость между женой и сыном. Не видя возможности вклиниться в эти отношения, Джошуа не мог найти для себя место, которое он должен был бы занимать, будучи отцом. Наблюдая, как отдаляется от него жена, он ощущал полную беспомощность, и то, что он так охотно называл своим безрассудством, в действительности было актом мщения.

 

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: