Что является истинной функцией учителя?

 

Маленькую долину всецело охватили смоковницы и тамаринды, она была зеленой и оживленной после дождей. В открытом пространстве солнце было сильным и жгучим, но в тени было приятно прохладно. Тени были глубокими, а старые деревья были красивы на фоне синего неба. В той долине было удивительное множество птиц, птиц различных видов, и они прилетали к этим деревьям и так быстро в них исчезали. Вероятно, дождя не будет больше нескольких месяцев, но теперь сельская местность оставалась зеленой и умиротворенной, колодцы были полны, и на суше была надежда. Города с их развратом были далеко за холмами, но близлежащие деревни были грязны, и люди голодали. Правительство только обещало, а сельских жителей это, казалось, так мало заботило. Всюду вокруг них были красота и радость, но они не видели ни этого, ни их собственного внутреннего богатства. Посреди такого величественного очарования люди были унылы и пусты.

 

Он был учителем с маленькой зарплатой и большой семьей, но увлечен образованием. Он сказал, что переживал трудный период, еле сводящий концы с концами, но так или иначе справлялся, и бедность не была тревожащим фактором. Хотя пищи не было в изобилии, они имели достаточно, чтобы поесть, и, так как его дети обучались бесплатно в школе, где он преподавал, они могли перебиваться. Он был специалистом по своему предмету, а также преподавал другие предметы, что, как он сказал, любой учитель мог делать, если имел немного интеллекта. Он снова подчеркнул свой глубокий интерес к образованию.

 

«Что является функцией учителя? », — спросил он.

 

Он просто является дающим информацию, переносчиком знания?

 

«По крайней мере он должен являться им. В любом обществе мальчики и девочки должны быть готовы зарабатывать средства к существованию, в зависимости от их способностей, и так далее. Частью функции учителя является передать знания студенту так, чтобы он мог иметь работу, когда придет время, и мог бы также, возможно, помогать улучшать структуру общества. Студент должен быть подготовлен, чтобы выстоять перед лицом жизни».

 

Это так, сэр, но разве мы не пробуем выяснять то, в чем функция преподавателя? Разве она просто в том, чтобы готовить студента к успешной карьере? Не имеет ли учитель большее и более глубокое значение?

 

«Конечно, имеет. С одной стороны, он может быть примером. Способом его жизни, его поведением, отношением и взглядами он может влиять на студента и вдохновлять».

 

Является ли это функцией учителя — быть примером студенту? Разве уже не достаточно примеров, героев, лидеров, чтобы без того добавлять еще один к длинному списку? Является ли пример способом образования? Не является ли это функцией образования — помочь студенту быть свободным, быть творческим? И есть ли свобода в подражании, в соответствии, внешнем или внутреннем? Когда студента поощряют следовать за примером, не поддерживается ли страх в глубокой и изощренной форме? Если учитель становится примером, разве тот самый пример не придает застывшую форму и не искажает жизнь студента, а вы, в этом случае, не поощряете ли постоянный конфликт между тем, что он есть, и тем, каким он должен быть? Не является ли функцией учителя помочь студенту понять, каков он?

 

«Но учитель должен вести студента к лучшей и более благородной жизни».

 

Чтобы вести, вы должны знать, но знаете ли вы? Что вы знаете? Вы знаете только то, что выучили сквозь призму ваших предубеждений, которые являются вашими созданными условиями как хинди, христианство или коммунизм. А такая форма руководства только ведет к большей нищете и кровопролитию, как проявляется во всем мире. Не является ли функцией учителя помочь студенту разумно освободить себя от всех этих влияний, созданных условий так, чтобы он был способен встретиться с жизнью глубоко и полностью, без страха, без агрессивного недовольства? Недовольство — это часть интеллекта, но нелегко успокоить недовольство.

 

Недовольство приобретения вскоре успокаивается, так как оно стремится к затасканному образцу приобретающего действия. Не является ли функция учителя рассеять иллюзию удовлетворения руководящих принципов, примеров и лидеров?

 

«Тогда, по крайней мере, учитель может вдохновлять студента на великие дела».

 

Снова, ведь вы неправильно подходите к проблеме, сэр? Если вы как учитель вселяете в студента мысли и чувства, не делаете ли вы его зависящим от вас в психологическом отношении? Когда вы воздействуете на него как его вдохновитель, когда он смотрит вверх на вас, как бы он смотрел на лидера или идеал, несомненно, он в зависимости от вас. Разве не зависимость порождает страх? И не страх ли делает интеллект ущербным?

 

«Но если преподаватель не должен быть ни вдохновителем, примером, ни руководящим, то, что, черт возьми, является его истинной функцией? »

 

В тот момент, когда вы не являетесь ни одним из них, что вы? Каковы ваши взаимоотношения с учеником? Вы вообще до этого имели какие-либо взаимоотношения с учеником? Ваши взаимоотношения с ним были основаны на идее, что было хорошо для него, что он должен быть этим или тем. Вы были учитель, а он ученик. Вы воздействовали на него, вы влияли на него согласно вашим особым условностям, так, сознательно или подсознательно, вы моделировали его по вашему собственному образу. Но если вы прекратите воздействовать на него, тогда он станет важен сам по себе, что означает, что вы должны понять его, а не требовать, чтобы он понял вас или ваши идеалы, которые так или иначе являются фальшивыми. Тогда вам придется иметь дело с тем, что есть, а не с тем, что должно быть.

 

Конечно, когда учитель расценивает каждого ученика как уникальную индивидуальность, поэтому не сравнимую с кем-то другим, тогда он не обеспокоен системой или методом. Его единственное беспокойство — это «помочь» студенту понять влияния окружающих условий вокруг него и внутри него, так чтобы он мог разумно, без опасения, встретиться лицом к лицу со сложным процессом жизни и не добавлять большее проблем к уже существующему беспорядку.

 

«Не задаете ли вы учителю задачу, которая ему не по силам? »

 

Если вы неспособны на это, тогда зачем быть учителем? Ваш вопрос имеет значение только, если преподавание для вас всего лишь карьера, работа, как любая другая, поскольку я чувствую, что нет ничего невозможного для истинного педагога.

 

Ваши дети и их успех

 

Это был очаровательный вечер. Вершины холмов сверкали на закате солнца, а в песке на дорожке, которая вела через долину, четыре дятла принимали ванну. С помощью своих длинноватых клювов они рассыпали перед собой песок, их крылья трепыхались, когда они засовывали свои тела глубже в него, затем они начинали все снова, а хохолки на их головах подпрыгивали. Они кричали друг другу, наслаждаясь по полной программе. Чтобы не потревожить их, мы сошли с тропы на короткую, густую траву, выросшую после недавних дождей, а там, на расстоянии в несколько футов, передвигалась большая змея, желтоватая и массивная. Ее голова была гладкой, разукрашенной и имела ужасную форму. Она была слишком поглощена теми птицами, чтобы отвлекаться, ее черные глаза неподвижно наблюдали, а черный, разветвленный язык, стремительно высовывался туда-сюда. Почти незаметно она перемещалась к птицам, ее чешуя не шелестела по траве. Это была кобра, и смерть была рядом. Опасная, но красивая, она сияла в тускнеющем свете. Должно быть, недавно сбросила свою старую кожу. Внезапно четыре птицы с криком взлетели в воздух, а затем мы увидели, как случилось что-то необыкновенное: кобра расслабилась. Она была так заинтересована, так напряжена, а теперь казалась почти безжизненной, частью земли, но через секунду, смертоносной. Она ползла с непринужденностью и только приподнимала голову, когда мы немного шумели, но с ней ушла особая неподвижность, неподвижность страха и смерти.

 

Она была маленькой, пожилой леди с седыми волосами, но она хорошо сохранилась. Хотя ее речь была нежна, фигура, походка, жесты и то, как она держала голову, все указывало на глубоко укоренившуюся агрессивность, которую не мог скрыть ее голос. У нее была большая семья, несколько сыновей и дочерей, но ее муж умер некоторое время назад, и ей пришлось воспитывать их одной. Один из ее сыновей, сказала она с явной гордостью, был успешным доктором с большой практикой и к тому же хорошим хирургом. Одна из ее дочерей была умным и успешным политиком и без особого труда делала все по-своему. Она говорила это с улыбкой, которая подразумевала: «Вы знаете, каковы женщины». Она продолжила, объясняя, что эта политическая леди имела духовные стремления.

 

Что вы подразумеваете под духовными стремлениями?

 

«Она хочет быть главой какой-то религиозной или философской группы».

 

Обретать власть над другими через организацию — это, конечно, зло, не так ли? Это путь всех политических деятелей, неважно, в политике они или нет. Вы можете скрывать это под приятными и вводящими в заблуждение словами, но разве желание власти не всегда зло?

 

Она слушала, но, казалось, то, что говорилось, не имело для нее никакого значения. На ее лице было написано, что ее что-то беспокоило, и это что-то вскоре выплывет наружу. Она продолжала рассказывать о делах ее остальных детей. Все из них были энергичны и добивались успеха, кроме одного, которого она действительно любила.

 

«Что такое печаль? — внезапно спросила она. — Где-то в глубине души, кажется, она со мной вся мою жизнь. Хотя все мои дети, кроме одного, состоятельны и удовлетворены, печаль постоянно была во мне. Я не могу точно понять, что это, но оно преследовало меня, и я часто по ночам лежу с открытыми глазами, задаюсь вопросом, из-за чего все это. Меня также беспокоит мой самый младший сын. Понимаете, он неудачник. За что бы он ни взялся, все разваливается на части: его брак, взаимоотношения с братьями и сестрами, с друзьями. У него почти никогда не бывает работы, но когда он все-таки ее получает, что-то происходит и его увольняют. Кажется, ему невозможно помочь. Я переживаю за него, и хотя он добавляет каплю к моей печали, не думаю, что он — корень этого. Что такое печаль? У меня были неприятности, разочарования и физическое страдание, но эта проникновенная печаль — что-то большее, и я не смогла найти ее причину этого. Не могли бы мы поговорить об этом? »

 

Вы очень гордитесь вашими детьми и особенно их успехами, не так ли?

 

«Я думаю, что любой родитель гордился бы, потому что у всех них дела идут хорошо, кроме последнего. Они преуспевающие и счастливые. Но почему вы задали этот вопрос? »

 

Это может иметь некоторое отношение к вашей печали. Вы уверены, что ваша печаль не имеет никакого отношения к их успеху?

 

«Совершенно наоборот, я очень счастлива из-за этого».

 

Что, как вы полагаете, корень вашей грусти? Если можно поинтересоваться, на вас очень сильно повлияла смерть вашего мужа? Вы все еще находитесь под ее воздействием?

 

«Это был огромный удар, и я была очень одинока после его смерти, но скоро я забыла о своем одиночестве и горе, так как были дети, о которых нужно было заботиться, и у меня не было времени, чтобы думать о самой себе».

 

Вы считаете, что время стирает одиночество и горе? Разве они все еще не здесь, захороненные в более глубоких слоях вашего ума, даже при том, что вы, возможно, забыли о них? Не может быть так, что они являются причиной вашего сознательной печали? «Как я сказала, смерть моего мужа была ударом, но, так или иначе, этого следовало ожидать, и я приняла ее со слезами. Когда я была девушкой, прежде, чем выйти замуж, я видела смерть своего отца, и несколькими годами позже также смерть моей матери. Но меня никогда не интересовала официальная религия, и все это шумные вопли по поводу объяснений смерти и после этого никогда не беспокоили меня. Смерть неизбежна, и нам надо принимать ее как можно с меньшим возмущением».

 

Может быть, именно так вы и относитесь к смерти, но может ли быть одиночество так легко логически объяснено? Смерть — это что-то, принадлежащее завтра, которую придется выдержать, возможно, когда она придет. Но разве одиночество не вечно с вами? Вы можете преднамеренно закрыться от него, но оно все еще там, за дверью. Не следует ли вам пригласить одиночество и взглянуть на него?

 

«Я не знаю. Одиночество так неприятно, и я сомневаюсь, смогу ли я зайти так далеко и пригласить это ужасное чувство. Оно действительно весьма пугающее».

 

Не должны ли вы понять его полностью, так как оно может быть причиной вашей печали?

 

«Но как мне понять его, когда это именно то, что причиняет мне боль? »

 

Одиночество не причиняет вам боль, но мысль об одиночестве вызывает страх. Вы никогда не испытывали состояние одиночества. Вы всегда приближались к нему с предчувствием, со страхом, с побуждением уйти от него или найти способ преодолеть его, так что вы избегали его, не так ли? По-настоящему вы никогда не вступали в прямой в контакт с ним. Чтобы отстраниться от одиночества, вы сбежали в деятельность ваших детей и их успехи. Их успех стал вашим, но за этим боготворением успеха, нет ли некоторого глубокого беспокойства?

 

«Откуда вы знаете? »

 

То, с помощью чего вы убегаете, неважно, радио ли это, общественная деятельность, специфическая догма, так называемая любовь и так далее становится существенной, такой же необходимой для вас, как выпивка для алкоголика. Можно забыться в боготворении успеха или в поклонении образу или некоему идеалу, но все идеалы иллюзорны, и в самом самозабвении имеется тревожное чувство. Если можно заметить, успех ваших детей был для вас источником боли, поскольку в вас есть более глубокое беспокойство из-за них и из-за непосредственно вас. Несмотря на ваше восхищение их успехами и аплодисментов, которые они получили от публики, не скрывается ли за этим чувство стыда, отвращения или разочарования? Пожалуйста, простите, что я спрашиваю, но не глубоко ли вы обеспокоены их успехами? »

 

«Знаете, сэр, я никогда не смела признать, даже для самой себя, характер этого страдания, но это то, что вы говорите».

 

Хотите ли вы вникнуть в это?

 

«Теперь, конечно, я хочу вникнуть в это. Видите ли, я всегда была религиозна, безо всякой принадлежности к какой-либо религии. Местами я читала о религиозных вопросах, но я никогда не попадала в так называемые религиозные организации. Организованная религия казалась слишком отдаленной и недостаточно близкой. За моей мирской жизнью, однако, всегда скрывалось неопределенное религиозное искание, и когда у меня появились дети, это искание приняло форму глубокой надежды, что один из моих детей станет религиозным. И ни один из них не стал, все они стали преуспевающими и мирскими, кроме одного, который смесь из всего. Все они в действительности посредственны, и именно это причиняет боль. Они поглощены мирским. Это все кажется настолько поверхностным и глупым, но я не обсуждала это с кем-либо из них, и даже если бы я поступила так, они не поняли бы то, о чем бы я говорила. Я думала, что по крайней мере один из них будет другим, и меня страшит их посредственность и моя собственная. Это то, как я предполагаю, что вызывает мою печаль. Что можно сделать, чтобы покончить с этом глупым состоянием? »

 

В себе или в другом? Можно только покончить с посредственностью в себе, а затем, возможно, могут возникнуть иные взаимоотношения с другими. Знать, что кто-то является посредственным — это уже начало перемены, не так ли? Но мелочный ум, осознавая себя, отчаянно пробует изменяться, улучшаться, и само это побуждение посредственно. Любое желание самоусовершенствования мелочно. Когда ум знает, что он посредственен и не воздействует на себя, посредственность прекращается.

 

«Чем вы подразумеваете под воздействием на себя? »

 

Если мелочный ум, осознав, что он мелочен, делает усилие, чтобы изменить себя, не является ли он все еще мелочным? Усилие измениться рождено мелочным умом, поэтому само то усилие мелочно.

 

«Да, я понимаю это, но что же делать? »

 

Любое действие ума мало, ограничено. Ум должен прекратить действовать, и только тогда наступает окончание посредственности.

 

Побуждение искать

 

Две золотисто-зеленые птицы с длинными хвостами имели обыкновение прилетать в тот сад каждое утро и сидеть на особой ветке, играя и крича что-то друг другу. Они были настолько беспокойны, всегда в движении, их тела дрожали, но они были прекрасными существами, и никогда, казалось, не утомлялись из-за своих перелетов и игр. Это был укромный сад, и много других птиц постоянно прилетали и улетали. Два молодых мангуста, гладкие и быстрые, с желтоватым мехом, искрящимся на солнце, бывало, бегали друг за другом по вершине низкой стены, а затем, проскользнув через дыру, проникали в сад. Но как осторожны и наблюдательны они были даже в их игре, держась поближе к стене, а их красные глаза были настороженны и внимательны. Иногда старая мангуста, приятно раздобревшая, медленно заползала в сад через то же самое отверстие. Это, должно быть, был их отец или мать, на этот раз все трое были вместе. Проникая в сад один за другим через дыру, они пересекли всю длину лужайки единой группой и исчезли среди кустарников.

 

«Почему мы ищем? — спросил П. — Что является целью нашего поиска? Как мы утомляемся от этого постоянного поиска! Неужели этому нет конца? »

 

«Мы ищем то, что мы хотим найти, — ответил М., — и после обнаружения того, что мы ищем, мы двигаемся дальше к следующему открытию. Если бы мы не искали, всему живому пришел бы конец, жизнь застыла бы на месте и не имела смысла».

 

«Ищите, и вы найдете», — процитировал Р. — Мы находим то, что хотим, чего сознательно или подсознательно жаждем. Мы никогда не подвергали сомнению это побуждение искать, мы всегда искали, и, вероятно, мы всегда будем продолжать искать».

 

«Желание искать неизбежно, — заявил Л. — Вы могли бы точно также спросить, почему мы дышим, или почему растут волосы. Побуждение искать столь же неизбежно, как день и ночь».

 

Когда вы настолько уверенно утверждаете, что побуждение искать неизбежно, открытие суть вопроса блокируется, верно? Когда вы принимаете что-нибудь как окончательное, предопределенное, не наступает ли конец всякому исследованию?

 

«Но существуют некоторые установленные законы, подобно закону гравитации, и мудрее будет принять их, чем безуспешно биться об их головой, — ответил Л. — Мы принимаем некоторые догмы и верования по различным психологическим причинам, и с течением времени то, что таким образом было принято, становится „неизбежным“, так называемой потребностью человека».

 

«Если Л. принимает как неизбежное побуждение искать, тогда он будет продолжать поиск, и для него это не проблема», — сказал М. — Ученый, хитрый политик, несчастный, больной — каждый ищет его собственным способом и время от времени меняет объект его поиска. Мы все ищем, но, кажется, мы никогда не спрашиваем себя, почему мы ищем. Мы не обсуждаем цель нашего поиска, благородную или позорную, а пробуем выяснять, не так ли, почему мы вообще ищем?

 

Что является этим побуждением, этим постоянным принуждением? Действительно ли это неизбежно? Имеет ли это бесконечное продолжение?

 

«Если мы не будем искать, — спросил И., — не станем ли мы ленивыми и просто остановимся в развитии? »

 

Конфликт в одной форме или другой кажется образом жизни, и без него, мы думаем, жизнь не имела бы никакого значения. Для большинства из нас прекращение борьбы смертельно. Поиск подразумевает борьбу, конфликт, и действительно ли этот процесс необходим для человека, или все же есть иной «образ» жизни, в котором нет поиска и борьбы? Почему и что мы ищем?

 

«Я ищу способы и средства для обеспечения не моего собственного выживания, а выживания моей нации», — сказал Л.

 

Есть ли такое огромное отличие между национальным и индивидуальным выживанием? Индивидуум отождествляет себя с нацией, или со специфической формой общества, и затем хочет, чтобы та нация или общество выжило. Выживание той или иной нации — это также выживание индивидуума. Разве не индивидуум вечно стремится выжить, иметь продолжение, отождествляясь с чем-то большим или более благородным, чем сам он?

 

«Неужели нет точки или момента, в котором мы внезапно оказываемся без поиска, без борьбы? » — спросил M.

 

«Такой момент может быть просто в результате усталости, — ответил Р., — короткая пауза перед новым погружением в порочный круг поиска и страха».

 

«Или это может быть вне времени», — сказал М.

 

Является ли тот момент, о котором мы говорим, вне времени, или в действительности же это только точка отдыха перед началом нового искания? Почему мы ищем, и возможно ли этому поиску положить конец? Пока мы не обнаружим самостоятельно, почему мы ищем и боремся, состояние, в котором поиск заканчивается, останется для нас иллюзией без особого значения.

 

«Неужели нет никакого различия между разными объектами поиска? » — спросил B.

 

Конечно, различия имеются, но во всяком поиске побуждение, по сути, то же самое, не так ли? Стремимся ли мы выжить индивидуально или как нация, идем ли мы к учителю, к гуру, к спасителю, следуем ли мы специфической дисциплине или находим какие-то другие средства улучшения себя, не является ли каждый нас, ограниченно или повсеместно, ищущим некой формы удовлетворения, продолжения, постоянства? Так что мы теперь спрашиваем себя, не что мы ищем, а почему мы вообще ищем? И действительно ли возможно завершение всякого поиска не через принуждение или расстройство, или потому что вы нашли, а потому что побуждение полностью прекратило быть?

 

«Мы оказались в ловушке привычки к поиску, и я предполагаю, что это результат нашей неудовлетворенности», — сказал Б.

 

Будучи недовольными, неудовлетворенными, мы ищем удовлетворенность, довольство. Пока есть это побуждение стать удовлетворенным, довести что-то до конца, будет поиск и борьба. При стремлении к полному удовлетворению всегда будет тень страха, верно?

 

«Как же избежать страха? » — спросил B.

 

Вы хотите удовлетворения без укуса страха, но существует ли вечно длящееся полное удовлетворение? Конечно же, само желание полного удовлетворения — вот причина расстройства и страха. Только, когда значение полного удовлетворения понято, тогда желанию приходит конец. Становиться и быть — это два совершенно разных состояния, и вы не сможете перейти от одного к другому, но с окончанием состояния становления, возникает состояние бытия.

 

Слушание

 

Полная луна только поднималась над рекой, и была дымка, из-за которой она становилась красной. Так как было холодно, от многих деревень шел дым. На реке не было ряби, но течение была невидимым, сильным и глубоким. Ласточки летали низко, и одна или две кончиками крыла коснулись воды, совсем немного потревожив спокойную гладь воды. Вверх по реке вечерняя звезда едва была видима вдали над минаретом в отдаленном, переполненном городе. Попугаи возвращались, чтобы быть около человеческого жилья, и их полет никогда не был прямым. Они, было, обрушивались с визжанием, подбирали зерно и разлетались в стороны, но всегда двигались вперед к покрытому листвой дереву, где собирались сотнями. Тогда они взлетали, было, снова к более укромному дереву, и когда темнота наступала, возникала тишина. Луна была хорошо видна над вершинами деревьев, и на неподвижных водах создавала серебристую дорожку.

 

«Я понимаю важность слушания, но интересно, слушаю ли я когда-либо по-настоящему то, что вы говорите, — заметил он. — Так или иначе мне надо сделать большое усилие, чтобы услышать».

 

Когда вы делаете усилие, чтобы услышать, разве вы слушаете? Разве не само это усилие есть отвлечение, которое мешает слушанию? Вы делаете усилие, когда вы слушаете что-то, что приводит вас в восторг? Несомненно, такое усилие, чтобы услышать — форма принуждения. Принуждение — это сопротивление, не так ли? А сопротивление порождает проблемы, таким образом слушание становится одной из них. Само слушание никогда не является проблемой.

 

«Но для меня оно — проблема. Я хочу слушать правильно, потому что чувствую, что то, о чем вы говорите, имеет глубокое значение, но я не могу выйти за пределы словесного значения».

 

Если можно так сказать, вы не слушаете сейчас то, о чем говорится. Вы сделали из слушания проблему, и эта проблема мешает вам услышать. Все, чего мы касаемся, становится проблемой, одна проблема порождает множество других проблем. Воспринимая это, возможно ли не порождать проблемы вообще?

 

«Это было бы изумительно, но как же прийти к тому счастливому состоянию? »

 

Снова, как видите, вопрос «как», способ достижения некоего состояния, становится опять-таки другой проблемой. Мы говорим о том, как бы не порождать проблемы. Если можно заметить, вам надо осознать способ, которым ум создает проблему. Вы хотите достичь состояния слушания в совершенстве, другими словами, вы не слушаете, но вы хотите достичь какого-то состояния, и вам необходимо время и заинтересованность, чтобы получить это или любое другое состояние. Потребность во времени и заинтересованности порождает проблемы. Вы просто не осознаете, что вы не слушаете. Когда вы осознаете это, сам факт, что вы не слушаете, будет иметь его собственное воздействие, воздействует сама суть факта, а не вы воздействуете на факт. Но вы хотите воздействовать на него, изменить его, искусственно создать его противоположность, вызвать желательное состояние и так далее. Ваше усилие воздействовать на факт порождает проблемы, в то время как наблюдение сути факта приводит к его собственному освобождающему действию. Вы не осознаете истину, разве вы видите ложное как ложное, пока ваш ум поглощен усилием в любом его проявлении, сравнением, оправданием или осуждением.

 

«Все это может быть и так, но со всеми конфликтами и противоречиями, что продолжаются во мне, мне все еще кажется, что слышать почти невозможно».

 

Само слушание — законченный акт, сам акт слушания приносит его собственную свободу. Но вы действительно заинтересованы в слушании, или же в изменении внутренней неразберихи? Если бы вы слушали, сэр, в смысле осознавали бы ваши конфликты и противоречия без того, чтобы вынуждать соответствовать какому бы то ни было образу мышления, возможно, они могли бы в целом прекратить существовать. Видите ли, мы постоянно пытаемся быть этим или тем, достичь особого состояния, чтобы получить один вид опыта и избежать другого, так что ум постоянно чем-то занят. Он никогда не бывает спокоен, чтобы услышать шум его собственной борьбы и боли. Будьте просты, сэр, и не пробуйте стать кем-то или получить некий опыт.

 

Огонь недовольства

 

В течение нескольких дней шел очень сильный дождь, и потоки воды были огромными и шумными. Коричневые и грязные, они текли от каждого оврага и присоединились к более широкому потоку, который протекал через середину долины, а он в свою очередь впадал в реку, которая спускалась к морю несколькими милями дальше. Река была полной и быстро текла, пролегая через сады и открытую местность. Даже летом река никогда не высыхала, хотя все ручьи, которые питали ее, демонстрировали свои голые камни и сухие пески. Теперь же река текла быстрее, чем человек мог идти, и на обоих берегах люди наблюдали грязные воды. Это случалось не часто, когда река была настолько переполнена. Люди были возбуждены, их глаза блестели, потому что стремительная вода вызывала восхищение. Город около моря мог пострадать, поскольку река могла выйти из берегов, затопив поля и рощи и нанося ущерб домам. Но здесь, под одиноким мостом, коричневые воды пели. Несколько человек удили рыбу, но они не могли бы поймать много, так как течение было слишком сильным, неся с собой развалины ото всех впадающих потоков. Снова пошел дождь, но люди все же остались, чтобы наблюдать и восхищаться простыми вещами.

 

«Я всегда была искателем, — сказала она. — О, я прочла так много книг по многим предметам. Я была католичкой, но оставила эту церковь, чтобы присоединиться к другой. Ее я оставила также и присоединилась к религиозному обществу. С недавних пор я читаю восточную философию, учение Будды, и, вдобавок ко всему этому, сама прошла психоанализ. Но даже это не остановило мой поиск, и теперь я здесь и говорю с вами. Я чуть ли не поехала в Индию в поисках мастера, но обстоятельства помешали мне поехать».

 

Она продолжала, рассказывая, что была замужем и имела двоих детей, ярких и интеллектуально развитых, которые ходили в колледж. Она не беспокоилась за них, они могли сами о себе заботиться. Общественные увлечения больше ничего не значили для нее. Она серьезно пробовала медитировать, но ни к чему не пришла, и ее ум был столь же глуп и блуждающ, как и прежде.

 

«То, что вы говорите о медитации и молитвах, так отличается от того, что я читала и думала, что меня это очень озадачило, — добавила она. — Но во всем этом утомительном беспорядке я действительно хочу найти истину и понять ее загадку».

 

Вы думаете, что, ища истину, вы ее найдете? Не может ли случиться так, что так называемый ищущий никогда не сможет найти истину? Вы никогда не вникали в это побуждение искать, не так ли? Все же вы продолжаете искать, переходя от одного к другому, в надежде найти то, что вы хотите, которое вы называете истиной и делаете из него тайну.

 

«Но что плохого в нахождении того, чего я хочу? Я всегда находила то, что хотела, и чаще, чем не находила».

 

Может быть и так, но не считаете ли вы, что можете добывать истину, как вы бы добывали деньги или картины? Вы думаете, что это еще одно украшение тщеславия? Или же ум, который стремится к приобретению, должен полностью прекратить это, чтобы возникла истина?

 

«Возможно, что я слишком стремлюсь найти ее».

 

Нисколько. Вы найдете то, что ищете в вашем рвении, но оно не будет реально.

 

«Тогда что же вы мне предложите делать, просто лежать и прозябать? »

 

Вы поспешно делаете выводы, не так ли? Разве не важно выяснить, почему вы ищете?

 

«Ну, я знаю, почему я ищу. Я полностью недовольна всем, даже тем, что я нашла. Боль недовольства возвращается снова и снова. Я считаю, что я овладела чем-то, но это вскоре исчезает, и снова боль недовольства сокрушает меня. Я испробовала все способы, о которых можно только подумать, чтобы преодолеть ее, но так или иначе она слишком сильна внутри меня, и мне нужно найти что-нибудь, истину, ну, или что-то другое, что даст мне мир и удовлетворенность».

 

Не надо ли вам быть благодарной, что вам не удалось потушить этот огонь недовольства? Преодолеть недовольство было проблемой для вас, не так ли? Вы искали удовлетворенность, и, к счастью, вы его не нашли, найти ее означает остановиться в развитии, оставаться обездвиженной.

 

«Наверное, это то, что я в действительности ищу: спасение от этого грызущего недовольства».

 

Большинство людей недовольны, ведь так? Но они находят удовлетворение в простых вещах жизни, то ли это лазанье по горам, то ли удовлетворение некой амбиции. Неугомонность из-за недовольства по глупости превращают в достижения, которые удовлетворяют. Если мы потревожены в нашей удовлетворенности, мы скоро находим способы преодолеть боль недовольства, так что мы живем на поверхности и никогда не проникаем в глубины недовольства.

 

«Как же проникнуть под поверхность недовольства? »

 

Ваш вопрос указывает на то, что вы все еще желаете убежать от недовольства, верно? Жить с той болью, без того, чтобы пробовать убегать от нее или изменять ее, означает проникнуть в глубины недовольства. Пока мы пробуем добраться до чего-нибудь или быть кем-то, обязательно будет боль конфликта, и тогда, вызвав эту боль, мы хотим убежать от нее, и мы убегаем с помощью разных видов деятельности. Объединиться с недовольством, остаться с ним и быть его частью без наблюдателя, вынуждающего его вписаться в общепринятые виды удовлетворения или принятия его как неизбежного, значит позволить тому, что не имеет никакой противоположности, никакого секунданта, возникнуть.

 

«Я слежу за тем, что вы говорите, но я боролась с недовольством так много лет, что для меня теперь очень трудно быть его частью».

 

Чем больше вы боретесь с привычкой, тем больше жизни ей придаете. Привычка — это мертвая вещь, не боритесь с ней, не сопротивляйтесь ей. Но с восприятием сути недовольства прошлое потеряет значение. Хотя это и болезненно, но быть недовольным изумительно, вместо того, чтобы душить это пламя знанием, традицией, надеждой, достижением. Мы забываемся в таинстве достижения человека, в таинстве церкви или реактивного самолета. И опять же, все это поверхностно, пусто и приводит к разрушению и нищете. Есть тайна, которая вне способностей и силы ума. Вы не может разыскать или пригласить ее, она должно прийти без спроса, и с нею приходит благословение для человека.

 

Переживание блаженства

 

Это был очень жаркий и влажный день. В парке многие люди разлеглись на траве или сидели на скамьях в тени густых деревьев. Они потягивали прохладительные напитки и жадно вдыхали чистый, свежий воздух. Небо было серым, не дуло ни малейшего ветерка, и пары этого огромного механизированного города заполнили воздух. В деревне, должно быть, было прекрасно, поскольку весна только что перешла в лето. На некоторых деревьях только пробивались листья, и по дороге, которая пробегала вдоль широкой, искрящейся реки, распустились всевозможные виды цветов. Глубоко в лесу наверняка стояла та особая тишина, при которой почти можно слышать, как все рождается, а горы, с их глубокими долинами, были синими и приятно пахнущими. Но здесь же, в городе!..

 

Воображение извращает восприятие того, что есть, и все же, как мы гордимся нашим воображением и предположением. Предполагающий ум с его запутанными мыслями не способен к фундаментальному преобразованию, это не революционный ум. Он приодел себя в то, что должно быть, и следует за образцом его собственных ограниченных и замкнутых проекций. Хорошее не в том, что должно быть, оно находится в понимании того, что есть. Воображение мешает восприятию того, что есть, так же как и сравнение. Ум должен остановить воображение и предположение, чтобы была реальность.

 

Он был весьма молод, но у него была семья. Он был деловым человеком, как предполагали. Он выглядел очень взволнованным и несчастным и жаждал что-то рассказать.

 

«Некоторое время назад у меня было самое замечательное переживание, и, так как я никогда прежде не говорил об этом с кем-то, мне интересно, смогу ли я объяснить это вам. Я надеюсь, что смогу, поскольку я не могу пойти к кому-либо еще. Это было переживание, которое привело в полный восторг мое сердце, но оно прошло, и теперь у меня осталась лишь пустая память о нем. Возможно, вы сможете помочь мне вернуть его. Я расскажу вам настолько подробно, как смогу, каково было то благословение. Я читал о таких вещах, но это были всегда пустые слова и воздействовали только на мои чувства, но то, что случилось со мной, было вне всякой мысли, вне воображения и желания, а теперь я потерял это. Пожалуйста, помогите мне вернуть это». Он сделал паузу на мгновение, а затем продолжил.

 

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: