Черты новой исследовательско-практической ситуации для методологии

Исследователь-практик, который пытается построить или обосновать новую терапевтическую систему или даже просто работает в какой-то из существующих, оказывается на пересечении нескольких противоречивых установок, требований и методологических правил.

Отметим некоторые из этих фундаментальных противоречий, которые задают новую для методологии исследовательско-практическую ситуацию.

 

Противоречие между позициями исследователя и практика.

Это противоречие – одно из наиболее фундаментальных и влекущих за собой многие последствия.

Если установка на исследование требует невмешательства или, по возможности, полного контроля вмешательств в исследуемую реальность, для чего классическое научное познание пытается упростить исходную ситуацию, «препарировать ее» и, тем самым, создать возможность для реализации более строгих условий эксперимента и контроля переменных. Закономерности, которые получают на этом пути познания, относятся, по сути, к идеальным «объектам», абстрагированным от конкретной ситуации или конкретных личностей.

Тогда как практическая ситуация – для того, чтобы в ней психолог-консультант или терапевт мог продействовать максимально эффективно и точно, должна браться по возможности предельно полно и конкретно. Контроль всех переменных здесь оказывается практически невозможен. Кроме того, установка на практическое действие, по самой своей сути, как мы уже говорили, есть установка на изменение, что сразу задает ситуацию принципиальной нетождественности самому себе исходного объекта. В изменение вовлекается также и субъект и предмет познания, а иногда, вынужденно – в силу трансформации предмета приходится изменять и метод (что в рамках классического научного познания является абсолютно недопустимым). Противоречивость позиций, предполагаемые установкой на исследование и установкой на изменение и действие, напоминает принцип дополнительности в физике, о котором писал Н.Бор. Речь идет о невозможности, например, сочетать корпускулярную и волновую теорию света. Они оказываются абсолютно несовместимыми в плоскости единого описания [Паршин, 2002].

Сходные проблемы обнаруживаются и вне практической психологии, в частности – в ситуации, которую обсуждает французский социолог Пьер Бурдье [Бурдье, 2001].

Традиционная установка на «объективность» требует того, чтобы исследователь «изымал» себя из изучаемой им реальности, т.е. из реальных практик социальных жизненных отношений. Только таким образом, он может завоевывать позицию «беспристрастного» и объективного наблюдателя по сравнению с теми, кто непосредственно включен во взаимодействие и жизненные отношения.

Предполагается, что «включенные участники» менее компетентны в рефлексии и описании происходящего, поскольку они занимают частную и заинтересованную позицию во взаимодействии и руководствуются неотрефлексированной логикой практического социального смысла.

Тогда как исследователь, занимающий позицию внешнего наблюдателя, может получить «истинное» объективное и, в этом смысле – абсолютное знание. Получаемое знание объективируется и даже, как правило – «оестествляется», т.е., предстает, как знание о естественно протекающих «процессах» с их собственными, естественными же «механизмами». Знание полагается в саму реальность, как если бы сами действующие лица – явно или неявно «знали» его и руководствовались им в своих действиях.

П.Бурдье демонстрирует парадоксальность этой установки объективного научного познания следующим образом. «Практическое отношение со своим предметом, в которое вступает этнолог – отношение чужого, исключенного из реального функционирования социальных практик в силу того, что он не имеет своего места в изучаемом пространстве (если только это не его выбор и не как бы в игре) и что ему не нужно занимать там место – являет одновременно предел и истину отношения, которое наблюдатель – хочет он того или нет – поддерживает со своим предметом. Статус зрителя, стоящего в стороне и наблюдающего, подразумевает не только эпистемологический, но и социальный разрыв, который никогда так тонко не направлял научную деятельность, как в случае, когда он перестает выглядеть таковым, подводя к имплицитной теории практики, вытекающей из забывания социальных условий возможности этой деятельности < …> Интеллектуализм вписан в факт включения в предмет интеллектуального отношения к нему, в подмену практического отношения практикой отношения к предмету, свойственного наблюдателю. Этнологи смогут уйти от всякого рода метафизических вопросов об онтологическом статусе или о «месте» культуры, только если объективируют свое отношение к предмету, отношение чужака, который должен довольствоваться субститутом практического освоения в форме объективированной модели» [Бурдье, 2001, с. 64–67].

 

Оппозиция интеллектуальных средств: конкретные представления индивидуальных случаев против абстрактных и обобщенных моделей

Еще одна оппозиция и еще один важный акцент, вытекающий из оппозиции «научное познание» – «философия практики и практического действия» [Выготский, 1982, 1986] касается характера средств деятельности.

Когда инструментами и средствами организации терапевтического действия являются абстрактные и обобщенные модельные представления об объекте (например – о типах расстройств, об особенностях психических функций, о типах заболеваний, о типах характеров и личности и т.д.), которые создаются в рамках тех или иных научных теорий и на основе соответствующих экспериментальных исследований, они выполняют функцию, прежде всего, предсказания развития ситуации и организации соответствующего «правильного» воздействия на нее.

Развитие гуманитарных наук идет неравномерно. Некоторые тенденции развития современной психология воспроизводят то, что, скажем, социология, культурология или антропология переживали несколько десятков лет назад.

Так, в далекие уже 60-е годы социология переживала бум количественный исследований и была ориентирована на построение общих макросоциологических теорий [Семенова, 1998].

Но позже социологи «разочаровались» в возможностях количественных методов и в способности универсальных макросоциологических моделей объяснять конкретную «человеческую» реальность повседневных практик социальной жизни. С тех пор методологическая ориентация той же социологии, как за рубежом, так и в России, существенно изменилась. В культурной антропологии, культурологи, социологии начали активно развиваться так называемая качественная методология исследования и качественные методы исследования, чувствительные к «микропроцессам», конкретным локальным социальным и психологическим проблемам, к частным культурно-исторически заданным контекстам, к психологическим смыслам практического социального действия.

Общий смысл произошедшего поворота состоял в поиске нового понимания сути научного познания и его методологии.

Богатство и неоднородность конкретной ситуации исследования требует отступления от универсальных схем и создания новых, более тонких и нюансированных конкретных способов анализа.

Здесь-то и оказываются уместными и продуктивными методологические решения и методы качественных исследований. Именно качественная исследовательская методология – которая к тому же позволяет объединять сегодня самые различные науки (антропологию, культурологию, социологию, социальную психологию и т.д.) позволяет решать познавательные задачи, не теряя сложности и многомерности исходной ситуации.

Живая психотерапевтическая работа требует изменения, трансформации познавательных и технологических схем.

Исследователь-практик часто оказывается перед существенными методологическими проблемами, начиная с тех, что связаны с изменениями предмета, и заканчивая разработкой методологических сочленений знаний различного типа.

 

⇐ Предыдущая1234Следующая ⇒

Поделиться: