Ответ председателю Русского психоаналитического об-ва д-ру М. В. Вульфу

Многоуважаемый гр. председатель!

Редакция «Современной психоневрологии» охотно поместила Ваше «открытое письмо», так как считает, что полное и всестороннее освещение затронутых вопросов крайне желательно и необходимо. Напрасно только Вы изволите предполагать, что Ваше обращение ко мне может у меня «задеть личные мотивы и аффекты». У нас, психиатров, обычно в этом отношении вырабатываются стойкие защитные реакции сохранения полного спокойствия.

Должен сказать Вам, что Ваше письмо нисколько не убедило меня и не может заставить меня отказаться от вышесказанного взгляда. Думаю, что так же к нему отнесутся и другие товарищи, разделяющие мои мысли. Считаю необходимым указать здесь, что в ответ на появление моей статьи я получил целый ряд заявлений и устных и письменных о полной со мной солидарности, о том, что давно следует «наконец заговорить об этом». Заявления эти исходят не от увлекающейся молодежи, не от «новичков» в нашей специальности, а от весьма солидных товарищей, авторитет которых высоко стоит не в одних только психоаналитических кругах.

Вы изволили заметить, что возможность повредить больному применением того или иного метода лечения, в том числе и психоанализа, не специалистами и в корыстных целях является такой «тривиальной» истиной (выражение Ваше), что о ней и говорить не стоит. И дальше указываете на особое положение психоанализа, что и привело за отсутствием специальных кафедр к созданию Интерн. Психоан. Об-ва и к ряду мер, предпринимаемых последним. А я считаю, что создавшееся положение вещей как раз и ведет к тому, что у больных, которым необходимо лечение психоанализом, которым оно советуется, нет, и при настоящем положении не будет, достаточных гарантий, какие они имеют обычно в других отраслях медицины. И потому считаю, что об этом не только говорить, но кричать надо и как можно больше. И приветствую намечаемые мероприятия, выработанные Гамбургским психоаналитическим съездом, и желаю Инт. Об-ву самых больших успехов в трудной, едва ли даже осуществимой задаче обеспечения лицам, нуждающимся в психоаналитическом методе лечения, применения научного, а не дилетантского, чтобы не сказать больше, психоанализа. При таком положении правы ли Вы, гражданин председатель Русск. психоан. О-ва, утверждая, что при лечении интересы врача и больного совпадают. Всегда ли так? Не должны ли мы иногда встать на защиту больных и указать им: Будьте осторожны. Не увлекайтесь модными течениями, в них не все еще ясно, в них много преувеличений и увлечений. А психоанализ, как Вы сами отмечаете и как прекрасно учитывает Инт. Псих. Об-во, находится в этом отношении в особо неблагоприятных условиях. Вы указываете, что Фрейд в статье «о диком психоанализе» пишет, что нужно помочь больному разрешить его конфликт, а не отделаться от него нелепым и вредным советом вести половую жизнь. Мне кажется, что Фрейд едва ли только такие советы причисляет к данному анализу. Тогда я охотно готов признать, что надо к этому термину присоединить какой-нибудь другой или заменить его новым, более общим, быть может более резким. Мог бы прибавить еще ряд очень характерных в этом отношении наблюдений, «отмеченных мною уже после выхода из печати номера «Современной психоневрологии», где была напечатана моя статья, но экономия места мне не позволяет этого сделать. Своего освещения статей Фрейда я не давал, я выписал только их смысл и потому Ваш упрек в этом отклоняю. Невольно вызывает, между прочим, удивление мнение, что для применения психоанализа особенно рекомендуется предварительное лечение этим методом. Вот не желал бы никому из больных попасть к такому психоаналитику!

Дальше Вы говорите о моем «упреке», что психоаналитики «не ошибаются». Тут может получиться впечатление, что я попал не в бровь, а в глаз, Вы, гражд. председатель, несколько теряете спокойствие. В самом деле, к чему здесь говорить об удачах лечения у других психотерапевтов, о тех «счастливчиках», которые попадают к психоаналитикам от других врачей, о блестящих и быстрых излечениях и т. п. Вы даже впадаете в назидательный тон и поучаете, как надо понимать ныне «излечение» пациента. Позвольте Вам указать, что Вы глубоко ошибаетесь, полагая, что в настоящее время «в общей медицине (слова Ваши) идеалом терапии считается Restitutio ad integrum». Я давно уже в своих лекциях и студентам и врачам подчеркиваю, что эта точка зрения неприемлема, что мы стремимся к излечению социальному. Также не нужными мне кажутся и строки, посвященные Вами этиологии психоневрозов. Вы же выступаете в специальном журнале.

Наконец по поводу «предвзятости психоаналитиков». Здесь я не могу отказать себе в удовольствии привести цитату из предисловия проф. Л. Г. Оржанского к только что вышедшему переводу книги немецкого последователя Фрейда д-ра Г. Гуг-Гельмута «Новые пути к познанию детского возраста» (Л., 1926): «Постепенно сексуальность превратилась у Фрейда в пансексуальность, в единое господствующее начало. Надо было доказать это, и он сам, а еще больше его ученики приложили это половое мерило ко всем явлениям прошлого и настоящего, к истории, к мифологии, к искусству, к литературе – ко всему кругу человека. Не только живые люди – пациенты Фрейда – подверглись мельчайшему выворачиванию души наизнанку и, как при допросе инквизиции, будто бы добровольно во все проникающей сексуальности, но и великие люди прошлого: Леонардо да Винчи, Достоевский, Гоголь были втиснуты в бездну сексуальности. Не избегли этого и дети. На них давно обратили внимание фрейдисты: любовь к матери, ее ласки, весь энтузиазм раскрывающейся души нашли свое начало и конец в сексуальности… Постепенно вокруг идей Фрейда образовалась каменная стена, за которую ничто новое, свежее не доходит. Ни он, ни ученики его не допускают сомнений в своем подходе к человеку.

Из науки фрейдизм обратился в сектантство… Фрейдизм не знает эволюции, он не хочет быть теорией, а догматом, аксиомой. Цельность, естественность отношений родителей и детей, педагогов и воспитанников не раз были уже в корне отравлены переводом на сексуальность. У нас толкование детских проявлений с точки зрения пансексуальности особенно обнаруживает искусственность фрейдовских объяснений… Русская литература по фрейдизму имеет в переводе основные сочинения его и некоторых его учеников, кроме того, есть несколько чисто русских толкований Фрейда и сочинения, которые по своей прямолинейности и безапелляционности, вероятно, вызвали бы у самого Фрейда душевную жуть».

Прочесть эти прекрасные строки столь авторитетного автора было для меня большим удовольствием.

Да, гр. председатель Русс. Психоан. О-ва, Вы видите я не одинок. И это естественно! Было бы странно, если бы было иначе. И все же мне еще раз хочется подчеркнуть то, что я сказал уже и в своей статье. Не принимайте нас за противников Фрейда. Нельзя отождествлять этого великого ученого с его последователями, да еще нашими доморощенными. И преклоняюсь пред великими заслугами Фрейда, пред теми откровениями, какими мы обязаны ему. Но мы не можем не замечать его преувеличений, не должны молчать о них.

И должны всячески бороться против преувеличений и увлечений его особенно ярых последователей. В приписке к Вашему письму Вы сообщаете, что проф. Рейснер состоит членом-сотрудником Вашего О-ва. Я очень уважаю пр. Рейснера, но какое отношение это имеет к делу, не совсем уяснил.

Киев 27.11.26.

Проф. В. Гаккебуш

 

Эти исторические документы, отражающие научные споры о психоанализе среди русских ученых, свидетельствуют о многом. Вопервых, из них становится ясно, что в середине 1920-х годов в постреволюционной России действительно наблюдалось размежевание идейных позиций, авторы которых по-разному оценивали теорию и практику психоанализа. Во-вторых, они дают представление о круге проблем, являвшихся предметом споров и разногласий, а также демонстрируют направленность мышления ученых, апеллирующих к психоаналитическим идеям. В-третьих, исходя из их содержания, нельзя не заметить, что при всей склонности некоторых исследователей навешивать на критикуемые ими учения ярлыки типа «идеализм» и «субъективизм», отношение к психоанализу, особенно среди психиатров и психоневрапатологов, в значительной степени формировалось на основе теоретических доказательств и клинической проверки исходных психоаналитических постулатов.

Хотя ирония, а подчас явная или скрытая подковырка оппонентов являлись широко распространенными в научной среде, тем не менее многие русские исследователи предпочитали использовать научные аргументы в своих высказываниях за или против психоанализа, а не идеологические соображения, предопределенные классовой борьбой и марксистским мировоззрением. Правда, идеологическое противостояние психоанализу в послереволюционной России ощущалось уже в начале 1920-х годов, когда в одном из номеров журнала «Под знаменем марксизма» за 1924 год отмечалось, что «редакция считает одной из очередных задач марксистской философии критику Фрейда и фрейдизма с точки зрения диалектического материализма» (№ 8–9, с. 51). Однако в то время отношение большинства русских ученых к психоанализу предопределялось все же научными, а не идеологическими интересами.

Достаточно сказать, что на I Всероссийском съезде по психоневрологии, состоявшемся в январе 1922 года в Москве, на некоторых секциях были заслушаны доклады, авторы которых с научных позиций рассматривали психоаналитические идеи Фрейда. Среди них можно отметить доклады И. Ермакова «Детская игра как продукт вытеснения и повторения» и А. Сидорова «Психоз и изобразительное искусство». В феврале 1923 года в Социалистической Академии выступил с докладом М. Рейснер «Проблема психологии в теории исторического материализма», в котором обращалось внимание на ценность ряда психоаналитических концепций. Кстати сказать, содержание научной полемики между В. Гаккебушем и М. Вульфом демонстрирует, что оба ученых, по-разному относящихся к возможностям использования психоанализа при лечении нервнобольных, в равной степени уважительно отзывались о М. Рейснере, неоднократно высказывавшем свои благоприятные соображения по поводу психоаналитического учения Фрейда.

На II Всесоюзном психоневрологическом съезде, состоявшемся в 1924 году в Петрограде, с докладом о месте фрейдизма в психофизиологии выступил А. Залкинд. В последующих научных дискуссиях ряд видных ученых сочувственно отнеслись к использованию психоаналитических идей в различных сферах знания, в процессе изучения и перевоспитания детей, страдающих различными психическими дефектами. По свидетельству очевидцев, В. Бехтерев, в частности, не возражал против Фрейда, трактующего истерию как следствие конфликта между либидо и цензурой (см.: Даян, 1924, с. 232).

В середине 1920-х годов в различных научных коллективах неоднократно заслушивались доклады и сообщения, в той или иной форме затрагивающие теорию и практику психоанализа. Так, в Одессе на научных собраниях врачей психиатрической клиники и сотрудников психологической лаборатории имели место сообщения д-ра А. Халецкого «К вопросу о сексуальной символике в бреде душевнобольных» и Я. Когана «Проявление эдипова комплекса в шизофрении». В ноябре 1925 году в Ленинграде на заседании общества психиатров обсуждался доклад Н. Наумова «Покушение на убийство в связи с эдиповым комплексом», в котором говорилось о «комплексе Мирры» (согласно легенде, Мирра, являвшаяся дочерью Пигмалиона и Галатеи, влюбилась в своего отца, от связи с которым у нее родился сын Адонис).

Таким образом, в середине 1920-х годов в постреволюционной России, с одной стороны, использовались методы и идеи психоанализа в медицине, психологии, педагогике, литературоведении, а с другой – русские ученые вели научную полемику, выступали и за, и против психоаналитического учения Фрейда. По выражению известного психолога А. Лазурского, «теория Фрейда, тесно связанная с его общими воззрениями на природу бессознательного, нашла себе как горячих приверженцев, так и ожесточенных противников» (Лазурский, 1925, с. 289).

Как бы там ни было, но в то время вряд ли кто-нибудь мог предсказать с уверенностью, какая из научных позиций одержит верх, получит ли психоанализ статус социально приемлемой научной дисциплины или окажется в опале. И неизвестно, какой была бы судьба психоанализа в России, если бы политические и идеологические соображения не возобладали над научными доводами.

Осмысливая идеологическую ситуацию тех лет, следует иметь в виду, что, выступая в защиту психоанализа, некоторые ученые апеллировали к таким политическим авторитетам, как Троцкий, Бухарин, Радек. Ссылки на их высказывания о Фрейде, психоанализе и психологии использовались для того, чтобы подкрепить определенную точку зрения. Г. Малис даже взял в качестве эпиграфа к своей книге «Психоанализ коммунизма» вопрошание Троцкого: «Что же такое наша революция, если не бешеное восстание против стихийного бессмысленного биологического автоматизма жизни… во имя сознательного, целесообразного, волевого и динамического начала жизни? » (см.: Малис, 1924).

Ратуя за психоанализ, одни ученые предпочитали опираться на авторитет Бухарина и Троцкого, другие – на авторитет Плеханова и Каутского. У Плеханова и Бухарина заимствовались рассуждения о психологии, у Троцкого и Каутского – размышления о психоанализе.

Известно, что в своих публичных выступлениях Троцкий и Радек высказывали одобрительные суждения о психоанализе. В начале 1920-х годов эти суждения нашли отражение на страницах газеты «Правда» и в иных публикациях. В работе «Литература и революция» (1923) Троцкий поднимал, например, такие вопросы: «Что скажут метафизики чистопролетарской науки по поводу теории относительности? Примирима ли она с материализмом или нет? Решен ли этот вопрос? Где, когда и кем? Что работы нашего физиолога Павлова идут по линии материализма, это ясно и профану? Но что сказать по поводу психоаналитической теории Фрейда? Примирима ли она с материализмом, как думает, напр., т. Радек (и я вместе с ним), или же враждебна ему? » (Троцкий, 1923, с. 162).

В своих работах Троцкий неоднократно обращался к проблематике бессознательного, говоря о том, что со свержением монархии человеку удалось изгнать бессознательное из политики, но оно еще крепко сидит в экономике. Задача человека заключается, по его мнению, в том, чтобы поднять инстинкты на вершину сознательности и тем самым создать более высоко организованный общественно-биологический тип (Троцкий, 1927, с. 260; 1923, с. 189).

В сентябре 1923 года Троцкий написал письмо академику Павлову, в котором изложил свои взгляды на взаимоотношение между психоаналитическим учением Фрейда и теорией условных рефлексов русского физиолога. Ученые тех лет могли ознакомиться с этим письмом, поскольку оно было опубликовано в одном из томов собрания сочинений Троцкого. Однако после того как работы опального политического лидера подверглись строгому запрету, письмо Павлову, как, впрочем, и многие другие документы, принадлежащие перу Троцкого, оказалось вне поля зрения пришедшего на смену поколению русских ученых, не знакомых с историей развития психоанализа в постреволюционной России. Поэтому стоит воспроизвести его полностью тем более, что оно в сжатой форме характеризует взгляды Троцкого на психоаналитическое учение Фрейда.

 

Письмо академику И. П. Павлову

Многоуважаемый Иван Петрович!

Простите, что позволяю себе настоящим письмом оторвать Вас от Вашей, имеющей исключительное значение, работы. Оправданием да послужит мне то, что вопрос, хотя и дилетантски поставленный, имеет, как мне кажется, прямое отношение к созданному Вами учению. Дело идет о взаимоотношении психоаналитической теории Фрейда и теории условных рефлексов.

В течение нескольких лет моего пребывания в Вене я довольно близко соприкасался с фрейдистами, читал их работы и даже посещал тогда их заседания. Меня всегда поражало в их подходе к проблемам психологии сочетание физиологического реализма с почти беллетристическим анализом душевных явлений.

По существу, учение психоанализа основано на том, что психологические процессы представляют собою сложную надстройку на физиологических процессах и находятся в служебном положении к этим последним. Связь «высших» психических явлений с самыми «низшими» физиологическими остается, в подавляющем большинстве случаев, подсознательной и прорывается в сновидениях и проч.

Ваше учение об условных рефлексах, как мне кажется, охватывает теорию Фрейда как частный случай. Сублимирование сексуальной энергии – излюбленная область школы Фрейда – есть создание на сексуальной основе условных рефлексов n + 1, n + 2 и проч. степени.

Фрейдисты похожи на людей, глядящих в глубокий и довольно мутный колодезь. Они перестали верить в то, что этот колодезь есть бездна (бездна «души»). Они видят, или угадывают, дно (фитологию) и делают даже ряд остроумных и интересных, но научно-произвольных догадок о свойствах дна, определяющих свойство воды в колодце.

Учение об условных рефлексах не удовлетворяется полунаучным, полубеллетристическим методом впригляд, сверху вниз, а спускается на дно и экспериментально восходит вверх.

23 сентября 1923 г.

(Троцкий, 1927, с. 260)

 

Рассуждения на эту тему содержались не только в частном письме академику Павлову, но и в публичных выступлениях Троцкого, в которых он недвусмысленно заявлял о своей поддержке психоанализа. Об этом свидетельствует, например, его доклад, посвященный проблемам культуры и сделанный им в 1926 году в клубе «Красная площадь», а также другие выступления аналогичного плана. Размышляя о культуре и социализме, Троцкий обращался к психоанализу, считая, что в общем плане школа венского психоаналитика Фрейда является материалистической. Более того, психоанализ совместим с марксизмом, если, как подчеркивал он, речь идет о фрейдовском учении, а не о «мнимом фрейдизме», своеобразном эротическом баловстве, не имеющем никакого отношения к науке. При этом Троцкий предостерегал от поспешной и рьяной критики различных учений, нередко ведущейся от имени марксизма. Согласно его взглядам, марксистская критика необходима, но она должна быть осторожной, ибо в противном случае может выродиться «в прямое сикофанство, в фамусовщину». Примером такого подхода может служить отношение марксизма к рефлексологии Павлова и психоанализу Фрейда.

Стоит, видимо, привести полностью те представления о психоаналитическом учении, которые содержались в выступлениях Троцкого и позднее нашли отражение в его статье «Культура и социализм», опубликованной в журнале «Новый мир» (1927, кн. 1) и вошедшей в его собрание сочинений (т. ХХI. М. – Л, 1927). Как и в письме Павлову, он сравнивает рефлексологию и психоанализ, считая, что метод павловской школы экспериментален, кропотлив и ведет к постепенным обобщениям, согласно которым накопление физиологического количества дает новое психическое качество. «По-иному подходит к делу школа венского психоаналитика Фрейда. Она заранее исходит из того, что движущей силой сложнейших и утонченнейших психических процессов является физиологическая потребность. В этом общем смысле она материалистична, – если оставить в стороне вопрос о том, не отводит ли она слишком много места половому моменту за счет других, ибо это уже спор о границах материализма. Но психоаналитик подходит к проблеме сознания не экспериментально, от низших явлений к высшим, от простого рефлекса к сложному, а стремится взять все эти промежуточные ступени одним скачком, сверху вниз, от религиозного мифа, лирического стихотворения или сновидения – сразу к физиологической основе психики.

Идеалисты учат, что психика самостоятельна, что „душа“ есть колодезь, без дна. И Павлов и Фрейд считают, что дном „духа“ является физиология. Но Павлов, как водолаз, спускается на дно и кропотливо исследует колодезь снизу вверх. А Фрейд стоит над колодцем и проницательным взглядом старается сквозь толщу вечно колеблющейся замутненной воды разглядеть или отгадать очертания дна. Метод Павлова – эксперимент. Метод Фрейда – догадка, иногда фантастическая. Попытка объявить психоанализ „несовместимым“ с марксизмом и попросту повернуться к фрейдизму спиной слишком проста или, вернее, простовата. Но мы ни в коем случае не обязаны и усыновлять фрейдизм. Это рабочая гипотеза, которая может дать и несомненно дает выводы и догадки, идущие по линии материалистической психологии. Экспериментальный путь принесет в свое время проверку. Но мы не имеем ни основания, ни права налагать запрет на другой путь хотя бы и менее надежный, но пытающийся предпочитать выводы, к которым экспериментальный путь ведет лишь крайне медленно».

Как видим, при всех оговорках, в конечном счете, Троцкий благосклонно относился к психоанализу и фрейдизму. И нет ничего удивительного в том, что в своих размышлениях о психоаналитическом учении Фрейда некоторые русские ученые апеллировали к авторитету этого политического лидера. Причем на Троцкого, а в равной степени и на Радека ссылались как те, кто пытался соединить рефлексологию с психоанализом с целью дальнейшего развития диалектического материализма, так и те, кто предпринимал усилия по разработке исторического материализма путем использования психоаналитических идей при исследовании социальных процессов общества. Но именно данное обстоятельство стало одним из решающих, предопределивших дальнейшую судьбу психоанализа в постреволюционной России.

«Нужно сказать, – подчеркивал один из приверженцев психоаналитического учения Фрейда, – что психоанализу в Советской России повезло. Такого рода дарования и силы марксисты, как Троцкий, Радек, Варга, правда, мельком, но все же поставили перед ищущими марксистами проблему значительного порядка: возможность увязки социологического метода исследования с психоаналитическим» (Внуков, 1924, с. 152).

Однако, как показали последующие события, оценки подобного рода оказались преждевременными, несоответствующими реальному положению дел. Психоанализу не повезло именно потому, что Троцкий, Радек и их последователи выступили в защиту психоаналитических идей. Политические игры, завершившиеся ниспровержением некогда популярных лидеров с олимпа власти, сказались и на российском психоанализе.

Политическая борьба за власть в конце 1920-х годов, сопровождавшаяся изгнанием из страны одних политических лидеров, в частности Троцкого, моральным подавлением других и физическим уничтожением третьих, завершилась со временем диктатурой Сталина, наложившей глубокий отпечаток на все сферы жизни постреволюционной России. Отразилась она и на последующем развитии науки – разгроме многих перспективных научных направлений, избиении научных кадров, выдвижении на передний план ряда сомнительных людей, готовых ради личной карьеры не только заложить свою душу дьяволу, но и отдать на заклание души талантливых ученых, неискушенных в большой политике.

Если во второй половине 1920-х годов дискуссии в философии, психологии, педагогике и медицине не были окрашены исключительно в политические и идеологические тона, то начало 1930-х годов отмечено резкой политизацией и идеологизацией научных дебатов. Сталин непосредственно приложил руку к этому повороту в науке, вернее, инициировал процесс ее политизации и идеологизации.

9 декабря 1930 года состоялась беседа Сталина с бюро ячейки ВКП(б) Института красной профессуры, философии и естествознания. На этой встрече он поддержал группу молодых честолюбивых партийцев, включая М. Митина, Э. Кольмана, П. Юдина, выступивших с критикой А. Деборина, Н. Карева, Я. Стена, задававших тон в философских дискуссиях на страницах журнала «Под знаменем марксизма». 25 января 1931 года вышло постановление ЦК ВКП(б) «О журнале «Под знаменем марксизма», в котором группа Деборина обвинялась в ряде ошибок, в том числе в отрыве философии от политики. В нем содержался также призыв к борьбе против всяческих уклонов от генеральной линии партии, к борьбе на два фронта: с механистической ревизией марксизма и с идеалистическими извращениями его. Говорилось и о необходимости развертывания беспощадной критики всех немарксистских установок в философии, общественных и естественных науках.

Если учесть, что в предшествующие годы редакция журнала «Под знаменем марксизма» считала одной из важных задач философскую критику учения Фрейда и фрейдизма в целом, то можно себе представить, какой участи был удостоен психоанализ и другие зарубежные теории на страницах этого журнала после того, как ведущую роль стал играть в нем М. Митин, обласканный Сталиным и наделенный особыми полномочиями по искоренению инакомыслия в науке. И действительно, журнал «Под знаменем марксизма» превратился в воинствующий орган, обрушивающийся на любые формы проявления инакомыслия не только в философии, но и в иных сферах знания от психологии до физики, от педагогики до математики.

В одном из номеров «Пролетарской революции» за 1931 год публикуется письмо Сталина «О некоторых вопросах истории большевизма», направленное им в редакцию журнала. В нем Сталин выступил с критикой попыток некоторых теоретиков «протащить контрабандой» в научную литературу «замаскированный научный хлам». Троцкизм именовался им «передовым отрядом контрреволюционной буржуазии». В конечном счете, используя такие выражения, как «галиматья», «жульническое крючкотворство» и «головотяпство, граничащее с преступлением, изменой рабочему классу», Сталин призвал к непримиримой борьбе с «гнилым либерализмом» и с «троцкистской контрабандой» (Сталин, 1931, с. 3–12).

Начатая Сталиным кампания за политизацию и идеологизацию науки, за очищение марксизма от «скверны инакомыслия» не могла не сказаться на радикальном изменении отношения русских ученых к психоанализу. В философских, психологических и педологических журналах были спешно опубликованы редакционные статьи, в которых содержались призывы к максимальной идеологической бдительности на «научном фронте», к беспощадному разоблачению явных и замаскированных «классовых врагов в науке» (Итоги философской дискуссии, 1930, с. 15–24; Итоги обсуждения письма т. Сталина…, 1931, с. 1–14; О положении на педагогическом фронте, 1931, с. 8–11). В некоторых из них специально говорилось о недопустимости соединения «фрейдизма с рефлексологией» и недооценки «идеалистических фрейдистских извращений в педагогике» (Письмо т. Сталина и методологическая бдительность на идеологическом фронте, 1931, с. 2).

Одна за другой стали появляться авторские статьи, обвиняющие приверженцев фрейдизма в механицизме, меньшевиствующем идеализме, гнилом либерализме, троцкистской контрабанде. А. Варьяша обвинили в механистической ревизии диалектического материализма и в «прямом скатывании к психоанализу», назвав его наряду с Бухариным опасной фигурой. А. Залкинда как одного из руководителей «психоневрологического фронта» причислили к меньшевиствующим идеалистам, которые, по убеждению тех, кто придерживался сталинских указаний, вместо разоблачения всего учения Фрейда ограничился лишь отдельными критическими соображениями в его адрес. Одновременно все отчетливее стали раздаваться призывы к непримиримой борьбе с теми, кто разделял используемые в различных целях теории в психоневрологии, включая «фрейдизм с его психоанализом» (Таланкин, 1931, с. 15).

Вдохновленные установками Сталина на искоренение инакомыслия в марксизме, бдительные критики не оставляли без внимания ни одну работу, в которой хотя бы в малейшей степени высказывались одобрительные суждения по поводу психоаналитического учения Фрейда. Так, стоило в 1930 году появиться коллективному труду, в котором содержалась статья с позитивными оценками некоторых идей психоанализа, как сразу же после опубликования выше упомянутого письма Сталина данная работа подверглась суровому осуждению.

Автор статьи о психоанализе М. Ширвиндт подверг критике брошюру И. Асвацатурова «Психотерапия и психоанализ» (1926) за наивное для невропатолога рассмотрение психоаналитического учения Фрейда и высказал свою точку зрения, согласно которой психоанализ, бихевиоризм и рефлексология могут составить основу материалистической психологии. «Задача материалиста-диалектика, – писал он, – не в том, чтобы начисто отрицать фрейдизм, это было бы и слишком легко и слишком трудно. Задача в другом: показать, с точки зрения диалектического материализма, каковы условия значимости психоаналитического метода и где границы его применения» (Ширвиндт, 1930, с. 128). И хотя М. Ширвиндт высказал критические соображения по поводу философских и социологических аспектов фрейдизма и, более того, подчеркнул, что с такой «реакционной антинаучной мистикой марксизму не по дороге» (Ширвиндт, 1930, с. 151), тем не менее это не спасло от резкой критики ни его статью, ни коллективный труд в целом. Один из рецензентов не только обвинил М. Ширвиндта в политической близорукости, но и заявил, что появление такой сугубо беспартийной книги заслуживает самого сурового осуждения и отпора, лишний раз сигнализирует о недостатках работы на фронте психологии и указывает на необходимость усиления бдительности и положительной практической работы по созданию марксистсколенинской психологии на основе тесной связи теории и практики.

В различных политических грехах и ошибках обвинялись не только ученые, пытавшиеся разобраться в существе психоаналитического учения Фрейда и одобрительно отзывавшиеся о его вкладе в исследование человеческой психики, но и те, кто на протяжении 1920-х годов задавал тон в марксистской критике психоанализа.

В свое время в журнале «Большевик» Н. Карев выступал против фрейдизма, называя его «теорией загнивающей психики», «трупным червем современной науки», а также разоблачал попытки «притянуть Фрейда за уши к марксизму и коммунизму» (Карев, 1924а, с. 56; 1924б, с. 122).. Теперь он сам оказался в деборинской группе меньшевиствующих идеалистов, против которых была развернута идеологическая травля.

А. Деборин в свое время подверг резкой критике новейшую «психологию глубин» за ее «крайне реакционные элементы» и некоторых ученых, призывавших к «омоложению» марксизма посредством психоанализа, расценивая подобную тенденцию как «извращение марксизма» (Деборин, 1925, с. 3, 37). В начале 1930-х годов с благословения Сталина он сам оказался в числе тех, кого обвинили в политической близорукости.

В. Юринец приложил немало усилий для того, чтобы «подорвать легенду о материалистических основах фрейдизма» (Юринец, 1924, с. 63). Теперь он сам подвергся критике за недостаточно глубокое понимание идеалистической сущности психоанализа.

В течение ряда лет редакция журнала «Под знаменем марксизма» публиковала критические статьи о психоанализе и фрейдизме. В 1931 году руководителей журнала обвинили в серьезных политических ошибках, а также в том, что «деборинские антифрейдисты» вели критику Фрейда с формально-схоластических позиций и, следовательно, их критика «была бессильна вскрыть его практическую, доподлинную контрреволюционность» (Залкинд, 1931, с. 11).

После опубликования письма Сталина в журнале «Пролетарская революция» наступление на психоанализ шло под знаком борьбы с «троцкистской контрабандой». Критики фрейдизма не замедлили воспользоваться призывом Сталина к разоблачению скрытых врагов, прячущихся под маской ученых и стоящих на троцкистских позициях.

В опубликованных в первых номерах журнала «Психология» за 1932 год статьях А. Таланкина, Ф. Шемякина и Л. Гершковича проводились прямые параллели между троцкизмом и фрейдизмом.

А. Таланкин выступил против меньшевиствующего идеализма в психологии, исходя из того, что письмо Сталина ставит перед психологами проблему «большевистской бдительности». Он особо подчеркнул, что «троцкистская контрабанда» не была своевременно разоблачена в психологической науке, ибо «не кто иной, как Троцкий, обосновал идеи объединения учений Фрейда и Павлова как основы психологии» (Таланкин, 1932, с. 39).

Ф. Шемякин и Л. Гершкович специально рассмотрели вопрос о том, как Троцкий и Каутский ревизуют марксизм в психологии.

Они критически отнеслись к высказываниям Каутского, согласно которым психоанализ имеет важное значение для марксизма, поскольку он борется против недооценки в человеке силы его влечений. Обвинили Троцкого в том, что он пытался выдать за подлинный марксизм механистическую теорию Павлова, соединенную «с явно идеалистической и метафизической теорией Фрейда – этой одной из наиболее реакционных теорий» (Шемякин, Гершкович, 1932, с. 7).

Одновременно Ф. Шемякин и Л. Гершонович подвергли разносу позицию меньшевиствующих идеалистов-психологов, включая А. Залкинда, не сумевших дать правильную критику фрейдизма, а также статью А. Деборина «Фрейдизм и социология», в которой, на их взгляд, была дана лишь незначительная критика выводов последователей Фрейда вместо того, чтобы «решительно ударить и беспощадно разоблачить воинствующий идеализм теории Фрейда, показать ее смыкание с фашиствующей буржуазной наукой, вскрыть на основе ленинских указаний ее классовою природу и враждебность диалектическому материализму» (Шемякин, Гершкович, 1932, с. 10).

Троцкий рассматривался как один из идейных вдохновителей, выступавший против материалистической диалектики и боровшийся против марксизма под лозунгом объединения теорий Фрейда и Павлова. Те ученые, кто усматривал в психоаналитическом учении Фрейда позитивные идеи, приемлемые для марксистской психологии, автоматически зачислялись в лагерь «троцкистских контрабандистов». Их обвиняли в том, что, разделяя идеи психоанализа, они тем самым отходили и от марксизма, и от ленинизма. Троцкий – антипод ленинизма, поскольку, как подчеркивали критики, вдохновленные письмом Сталина, в вопросах об отношении к Фрейду Троцкий противопоставлял себя Ленину.

На чем основывалось подобное противопоставление Троцкого Ленину? Как мы видели, Троцкий действительно был знаком с психоаналитическим учением Фрейда и одобрительно относился к психоанализу. Но обращался ли Ленин к психоаналитическим идеям? Что он знал о психоанализе? И если он имел определенные представления о психоаналитическом учении Фрейда, то как его оценивал? Почему, наконец, после соответствующих указаний Сталина по борьбе с «троцкистской контрабандой» критики психоанализа стали апеллировать к Ленину, чтобы противопоставить его идейную позицию «контрреволюционным» взглядам Троцкого?

Те, кто стремился разоблачить троцкизм и разделаться с психоанализом, приводили, как правило, высказывание Ленина о Фрейде, сделанное им в беседе с К. Цеткин осенью 1920 года. В «Воспоминаниях о Ленине», опубликованных в 1925 году, Цеткин воспроизвела один из фрагментов беседы, в котором упоминалось имя Фрейда. В июне 1925 года в одном из номеров газеты «Правда» обращалось внимание на брошюру Цеткин, где приводились набранные курсивом слова Ленина о Фрейде и делался вывод о том, что над ними следует задуматься тем, кто стремится соединить фрейдизм с марксизмом.

Апеллируя к воспоминаниям Цеткин, критики психоанализа обычно приводили следующее высказывание Ленина: «Теория Фрейда сейчас тоже своего рода модная причуда. Я отношусь с недоверием к теориям пола, излагаемым в статьях, отчетах, брошюрах и т. п. – короче, к той специфической литературе, которая пышно расцвела на навозной почве буржуазного общества. Я не доверяю тем, кто постоянно и упорно поглощен вопросами пола, как индийский факир – созерцанием пупа. Мне кажется, что это изобилие теорий пола, которые большей частью являются гипотезами, причем часто произвольными, вытекает из личных потребностей. Именно из стремлений оправдать перед буржуазной моралью собственную ненормальную или чрезмерную половую жизнь и выпросить терпимость к себе. Это замаскированное уважение к буржуазной морали мне так же противно, как и любое копание в вопросах пола» (Цеткин, 1955, с. 44).

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: