Утверждение религиозного плюрализма в послевоенной Европе

 

После Второй мировой войны в религиозной жизни Западной Европы произошли большие перемены.

Как известно, в европейских государствах национальные религии традиционно пользовались особым статусом, обеспечивавшим им доминирующее положение в обществе. Церковно‑ государственные отношения в той или иной стране были своеобразны в силу особенностей исторического развития, своеобразия политической культуры и национальной психологии. Это предопределило ведущую роль католицизма в Италии и Испании, англиканства в Англии, лютеранства в Дании и т. д. Везде существовали свои формы взаимосвязи между институтами государства и религиозными объединениями, гарантировавшими национальной церкви привилегированное положение, позволявшее сохранять традиционную систему ценностей.

Однако ведущие позиции, занятые США в послевоенном западном мире, привели к установлению ими своего идейно‑ культурного влияния в Европе, выразившегося в том числе и в попытках навязать ей американскую модель религиозно‑ этического плюрализма, признающего абсолютно равные права за всеми религиозными сообществами и церквами в том или ином обществе. Основой этой модели является Положение об отделении церкви от государства, закреплённое в Первой поправке к Конституции США, принятой в 1791 году, в которой говорится, что «Конгресс не должен издавать законов, устанавливающих какую‑ либо религию или запрещающих её свободное вероисповедание, либо ограничивающих свободу слова и печати или права народа мирно собираться и обращаться к Правительству с петициями об удовлетворении жалоб». Причём если первоначально эта норма относилась только к федеральной власти, а Штаты могли регулировать отношения с церквами, то в 1947 году её действие было распространено уже на законодательную деятельность Штатов, в результате чего в стране утвердилось полное равноправие религий.

Данный подход был чужд европейской традиции, поэтому вместо равноправия всех религий в послевоенной Европе в качестве базового принципа светскости стало рассматриваться Положение о свободе совести. Это понятие, трактуемое как свобода морально‑ этических воззрений, то есть право на свободу религиозного и безрелигиозного воззрения, и стало фактически системообразующим в послевоенной концепции прав человека. Как международный стандарт Положение о свободе совести было закреплено в ст. 18 Всеобщей декларации прав человека, провозглашённой Резолюцией ГА ООН от 10 декабря 1948 г.[158], а в качестве международной нормы оно было утверждено в Конвенции о защите прав человека и основных свобод, подписанной в ноябре 1950 года в Риме странами – членами организации Совета Европы (основана в мае 1949 г.). Конвенция создала и действенный механизм для обеспечения провозглашённых прав и свобод: вплоть до 1999 года эту роль выполняла Европейская комиссия по правам человека, а затем – Европейский суд по правам человека, куда может обращаться любой считающий себя ущемлённым в своих правах. Такую же норму подтвердила ст. 18 Международного пакта о гражданских и политических правах от 16 декабря 1966 года.

На базе этих международно‑ правовых актов и сформировался «либеральный стандарт» религиозной свободы, обязательный для утверждения в национальных законодательных актах тех стран, которые признают себя «приверженными демократическим ценностям».

Естественно, этот стандарт предполагал повсеместное нивелирование отношений между Церковью и государством, однако европейская реальность оказалась намного сложнее. В результате чего конкретные формы взаимосвязи между государственными институтами и религиозными объединениями в каждой стране сохранили своё своеобразие, обусловленное особенностями исторического развития, политической культурой и национальной психологией. И каким бы автономным ни было государство, его политика не может не отражать те мировоззренческие особенности, которые формируют национальное коллективное сознание отдельных европейских народов. Поэтому и при свободе совести и светскости в Европе сохранилось многообразие форм церковно‑ государственных отношений, которые были настолько индивидуальны, что даже с образованием Европейского союза его руководство не стало разрабатывать никакой программы, направленной на их унификацию.

Между тем, хотя утверждение религиозного плюрализма не привело к радикальному изменению правового статуса традиционных религий, его последствия сказались в другой сфере – в сфере религиозного сознания, которое стало переходить в стадию эрозии в силу настойчивого вытеснения из общественной сферы традиционных религиозных ценностей как нормы взаимоотношений. Общество «массового производства и потребления» 50‑ 60‑ х годов создало техническую базу для утверждения новой экономической идеологии, призванной обосновать ценности общества «всеобщего благоденствия», в котором преобладал новый тип гражданина. Это был носитель чисто потребительской светской морали, не отягощённой ограничительными религиозными нормами и принципами. Так что его ценности и стандарты поведения были несовместимы с требованиями христианской морали.

Характерной и решающей чертой распространявшейся «массовой культуры» было рыночное умонастроение, трактовавшее почти всё лишь как предмет потребления, подчинённый экономическим соображениям. И формировавшееся на этом понимании массовое сознание вытесняло на периферию всё, что не вписывалось в его стереотипы и чего нельзя было поставить на коммерческий поток. Соответственно, так стали относиться не только к науке и искусству, но и к религии. В свою очередь, как протест на этот техницизм, дегуманизацию общественных отношений и отчуждённость личности от общества стала развиваться «молодёжная контркультура», уходившая в своём неприятии реальности уже в тотальное отрицание традиционных ценностей, ратуя за полное освобождение личности от каких‑ либо нравственных ограничений, препятствовавших свободному проявлению её инстинктов.

В новых условиях Церковь, чтобы сохранить своё влияние, пошла по пути приспособления к либеральным стандартам современного общества, начав подстраивать теологию под требования духовного выбора молодого поколения европейцев. Этот процесс «коммерциализации» религии был подробно описан американским исследователем Питером Бергером в конце 60‑ х годов. Он констатировал, что религиозное разнообразие означает фактически формирование свободного «рынка религий», в котором плюрализм «распространяется и на содержание вероучения, то есть на товар, сбываемый субъектами религиозного рынка… Пока религиозные учреждения занимают в обществе положение монополистов, содержание религии определяется в соответствии с той теологической традицией, которая представляется убедительной и/ или уместной религиозному руководству. Религия всегда была подвержена самым что ни на есть мирским воздействиям…, однако ситуация плюрализма порождает новую форму мирского воздействия, возможно, более мощную по своему влиянию на содержание религии, чем такие более древние формы, как желание короля или классовые интересы: динамику предпочтений потребителя» [159].

В наибольшей степени это проявилось в мутации протестантской теологии, которая со временем приняла радикальный характер, сконцентрировавшись на разработке таких концепций, как «секулярная теология», «безрелигиозное христианство», «теология смерти Бога». Всё более обмирщаясь, протестантизм настолько глубоко усвоил секулярный гуманизм и либеральное понимание прав и свобод человека, что стал совершенно безопасен для светской культуры, полностью вписавшись в отстаиваемый ею мировоззренческий плюрализм. С особой силой этот чисто прагматический подход к религии проявился в успехах экуменического проекта, который начал разрабатываться англиканами ещё с конца XIX века[160].

Находясь под сильным влиянием английского масонства, экуменизм не представлял собой подлинно церковного движения, а преследовал чётко политические цели, призванные обеспечить доминирование протестантского направления[161]. Основная концепция экуменизма, ставшая синтезом протестантского учения о Церкви и идеи масонского универсализма, была сформулирована на Ламбетских конференциях Англиканской церкви в 1888 и 1897 годах. Она исходит из т. н. «теории ветвей» (Branch Theory), исходившей из образа древа, ствол которого воплощал единую неделимую Церковь, а многочисленные ветви – различные равноправные между собой церкви, являющиеся разнообразными проявлениями единой Церкви. В соответствии с ней все христианские церкви равны и каждая в отдельности, обладая только частичной истиной, в несовершенном виде представляет собой всего лишь различное проявление единой Церкви. Чтобы «реконструировать» единую истину и утвердить единую Церковь, необходимо путём диалога привести все существующие богословские учения к некому общему знаменателю, в качестве которого предлагается определённый «догматический минимализм». Он исходит из признания сходных положений в богословских учениях, к коим относятся Священное Писание, апостольские символы в Никео‑ Цареградском Символе веры, два таинства (крещения и причащения) и принятие епископата как исторического факта.

 

Джон Мотт

 

По сути, речь шла об утверждении принципа толерантности по отношению к учениям других церквей и достижении через политику компромиссов чисто внешнего единства христианских конфессий. Термин «экуменизм», понимаемый в этом смысле, был введён членом Методистской церкви США, масоном Джоном Моттом (1856–1955) [162], председателем Всемирной миссионерской конференции протестантских церквей, состоявшейся в Эдинбурге в 1910 году, на которой и было основано экуменическое движение. Этот греческий термин умело прикрывал смысл и цели движения, позволяя использовать его в привычном для православных сочетании «Вселенская Церковь». В реальности речь шла о создании новой всемирной церкви.

В предвоенные годы масонство стремилось активно использовать религиозных деятелей в своих политических целях, для чего оно взяло на себя организацию и финансирование экуменического проекта. В частности, активное участие в нём принимал Эндрю Карнеги, чья программа предусматривала через объединение церквей объединить народы политически. После конференции он предоставил 2 миллиона долларов и основал Фонд для создания международной церковной организации. Благодаря этому в августе 1914 года было учреждено движение «Всемирный союз международного содружества народов при посредстве церквей», который должен был оказывать влияние на международные отношения.

Первая мировая война, разделившая англо‑ саксонский и германский миры, воспрепятствовала реализации протестантского объединительного проекта. Однако после неё этот процесс возобновился и шёл параллельно с формированием международных политических организаций, призванных создать условия для политического объединения мира под англо‑ американским лидерством. Главное внимание было уделено организационному оформлению двух существующих течений – «Веры и Устройства» и «Жизни и Деятельности».

Авторы экуменического проекта прекрасно понимали, что без привлечения к участию Поместных православных церквей и римо‑ католиков он терял свой смысл. Однако Ватикан с самого начала отказался от участия в экуменическом движении. В 1928 году Пий XI выпустил энциклику Mortalium á nimos, жёстко осудившую это движение. После него Пий XII также критиковал и даже осудил протестантскую инициативу в области экуменизма, исходя из чёткой позиции, что объединение возможно только в случае возвращения отколовшихся протестантов в лоно Католической церкви. Со времён Тридентского собора (1545–1563 гг.) в католическом богословии считалось, что «подлинная Церковь Христова пребывает исключительно в Католической церкви» и все таинства, совершаемые вне попечения папы, незаконны. Это положение Пий XII выделил с особой силой в своей энциклике 1943 года Mystici Corporis и подтвердил ещё раз в своём заявлении от 12 августа 1950 года, в котором говорилось, что «таинственное Тело Христово и Римская Католическая церковь – это одно и то же» [163]. В 1919, 1948 и 1949 годах Св. Престол выпустил 3 декрета, запрещавшие католикам участвовать в экуменических встречах без его предварительного согласия. В силу этого папство крайне болезненно и ревниво воспринимало попытки протестантизма привлечь к сотрудничеству православные церкви, в отношении которых Ватикан сам разрабатывал проект их поглощения через «восточный обряд» и криптокатолицизм. Но в итоге неучастие Католической церкви в экуменическом движении лишь обеспечивало лидерство протестантов и укрепляло англосаксонское влияние на континенте.

Между тем, самую серьёзную преграду на пути осуществления экуменического проекта в плане религиозном представляло именно Православие, и главная задача заключалась в привлечении Русской и Константинопольской церквей.

Константинопольская церковь под сильнейшим давлением протестантских кругов в итоге пошла на уступки, опубликовав в 1920 году энциклику, адресованную «всем Христовым Церквам», в которой, кроме всего прочего, предлагалось введение Григорианского календаря, общение богословских школ, пользование храмами других церквей и т. д. Само содержание энциклики, которую подписали местоблюститель патриаршего престола митрополит Дорофей Прусский и ещё 11 митрополитов, демонстрировало совершенно иной тон по сравнению с предшествовавшими документами. Появились еретические формулировки, в которых само слово «Церковь» употреблялось не только по отношению к поместным церквям, но и по отношению к различным еретическим конфессиям. В ней указывалось, что «нельзя отвергать взаимное сближение различных христианских церквей и общение между ними только по причине существования догматических различий…» и что надо работать над «подготовкой и осуществлением полного единения». В качестве первого шага на пути взаимного доверия и любви предлагалось внедрять практику тесного сотрудничества, взаимного обмена праздничными посланиями, обмена студентами богословия, что подготавливало бы создание единого всехристианского совета, который мог рассматривать и решать вопросы, представлявшие взаимный интерес[164].

Энциклика была с воодушевлением принята последователями экуменизма; для православных же поведение Константинополя было беспрецедентным.

 

Константинопольский патриарх Мелетий Метаксакис

 

Первым константинопольским патриархом, перешедшим уже к официальной экуменической деятельности, стал избранный в 1921 году (низверженный и вновь поставленный в 1922 г.) Мелетий Метаксакис (1871–1935)[165]. Многое в его деятельности объясняет тот факт, что, ещё будучи митрополитом на Кипре, в 1910 году он вступил в константинопольскую масонскую ложу «Гармония» (о чём уже после его смерти написал масонский журнал Pythagore‑ Equerre) [166], а в 30‑ х годах стал членом ложи «Александр Великий» в Александрии. В 1910 году он вёл переговоры в Нью‑ Йорке с представителями «Епископальной церкви» в США (провинцией Англиканского сообщества) о расширении отношений между церквями, а в 1918 году – переговоры об унии с англиканами. В 1922 году Мелетий провозгласил признание Константинопольским патриархатом англиканского рукоположения, хотя англикане как конфессия не признают рукоположение таинством[167].

В 1923 году по инициативе Мелетия в Константинополе состоялся т. н. «Всеправославный конгресс», изначально поданный им как «Комиссия», который, вопреки постановлениям соборов 1583, 1587 и 1593 годов, принял решение об изменении календаря Православной церкви. Здесь присутствовали также представители поместных церквей Греции, Кипра, Румынии и Сербии, а также англиканский епископ Чарльз Гор. Обсуждался также вопрос о фиксированной дате празднования Христова Воскресения, хотя изменение Пасхалии запрещено двумя вселенскими соборами под угрозой лишения сана тех клириков, которые осмелятся это сделать.

В дальнейшем Мелетий стремился напрямую подчинить Константинопольской кафедре православные диаспоры всех земель, что привело к различным юрисдикционным преобразованиям, вызвавшим возмущение православного мира. В 1923 году Мелетий вынужден был подать в отставку.

Как писал «Журнал Московской патриархии» о его деятельности: «…несомненно, будущий историк Православной церкви должен будет признать Конгресс 1923 года в Константинополе самым печальным событием её жизни в XX веке. Организованный и возглавляемый масоном, Патриархом Константинопольским Мелетием IV конгресс самозванно и незаконно назвал себя всеправославным, ибо, во‑ первых, Русская церковь, включающая в себя три четверти от православного мира, не имела на нём ни одного своего полномочного представителя, а три восточных патриарха не только отказались участвовать в нём, но и вынесли ему суровый и справедливый приговор; а, во‑ вторых, потому, что самые его постановления носили неправославный характер и, по выражению Александрийского патриарха Фотия, “пахли ересью и схизмой”»[168].

Что касается Русской православной церкви, то ни до революции, ни после в экуменических совещаниях и конференциях она не участвовала. Экуменисты делали попытки привлечь «Живую Церковь» – послереволюционное движение в Советской России, призванное сместить патриарха Тихона и реформировать Церковь по чисто протестантскому образцу, – но эти планы не осуществились. Русская православная эмиграция в основной своей массе также в экуменических конференциях не участвовала. Главным событием тут стал II Зарубежный собор Русской православной церкви за границей, возглавляемой митрополитом Антонием (Храповицким), на котором было вынесено решение «воспретить своим чадам участие в экуменическом движении, стоящем на принципах равенства всех христианских религий и исповеданий». В резолюции говорилось, что «в возглавлении этого движения принимают участие лица, не только чуждые Православию, но и близкие к антихристианским масонским обществам», хотя при этом многие из участников «вполне искренние, ищущие истины, любящие Православие и стремящиеся к нему»[169].

В итоге к движению оказались привлечены только те из русских православных церковных и научно‑ богословских деятелей, кто вместе с митрополитом Евлогием (известным как инициатор «евлогианского раскола») находился в юрисдикции Константинопольского патриархата (Западноевропейский экзархат русских приходов).

Такова была ситуация с экуменическим движением в довоенное время. В первые послевоенные годы его организационное оформление завершается. В августе‑ сентябре 1948 года, в Амстердаме, представители 47 церквей из 44 стран мира приняли решение об официальном создании Всемирного совета церквей (ВСЦ) со штаб‑ квартирой в Женеве. Участники движения не стали рассматривать новый ВСЦ как сверхцерковь, но заявили, что его целью является поиск объединения, а главными задачами являются содействие росту экуменического сознания среди членов отдельных церквей, созывы всемирных конференций и проведение общих собраний каждые пять лет. Места в собраниях распределялись следующим образом: 110 – для церквей континентальной Европы; 90 – для церквей США и Канады; 85 – для всех православных церквей; 60 – для церквей Великобритании и Ирландии; 50 – для церквей Азии, Африки и Латинской Америки. Одна треть должна была быть представлена мирянами. Во главе ВСЦ встали 5 сопредседателей (архиепископ Кентерберийский Космо Ланг, д‑ р Джон Мотт, д‑ р Марк Бэгнер, президент Федерации протестантских церквей Франции, митрополит Фиатирский Германос) и генеральный секретарь голландец д‑ р Виссерт‑ Хоофт.

 

Виссерт‑ Хоофт

 

Вступить в движение тогда же было предложено и Русской православной церкви, которая отнеслась к этому отрицательно, дав оценку экуменизма на проходившем в июле 1948 года Совещании глав и представителей автокефальных православных церквей, посвящённом 500‑ летию провозглашения автокефалии РПЦ. Позиция Церкви, высказанная в докладе протоиерея Григория Разумовского и в выступлении архиепископа Серафима (Соболева), сводилась к тому, что ВСЦ, являясь псевдорелигиозной организацией, ставит своей целью «создание сверхнациональной экуменической церкви для приобретения международного влияния на мирскую, в частности – экономическую, жизнь народов». То есть речь шла о создании новой псевдо‑ церкви, которая заменила бы собой Церковь Христову и стала влиятельной международной силой для духовного овладения миром.

 

Архиепископ Серафим (Соболев)

 

Архиепископ Серафим (Соболев), причисленный к лику святых в феврале 2016 г., заявил тогда: «…Православные экуменисты во главу угла ставят единство церкви или единую церковь. Но в понятие «единая» они вкладывают свой неправильный, извращенный смысл, ибо под этой единой церковью они разумеют не только всех православных, но и всех инославных христиан, т. е. еретиков. Эта экуменическая точка зрения совершенно расходится с православным взглядом, который под единой церковью всегда разумеет одних только истинно‑ верующих православных людей. Наша Церковь никогда не считала еретиков входящими в её состав, в состав самого Тела Христова. Да и как возможно данную экуменическую точку зрения считать православною, когда Вселенские Соборы всегда предавали еретиков анафеме, т. е. отлучению от Церкви? Очевидно, экуменисты в своём учении о Церкви не признают над собою авторитета Вселенских Соборов. Но это равносильно отрицанию авторитета всей Православной Церкви и признанию, в данном случае, единственным критерием истины своего собственного разума при отрицании православной веры в Церковь» [170].

Ясная и чёткая оценка происходящему объединительному процессу была дана и в докладе протоиерея Григория Разумовского. Подчеркнув, что «экуменическая церковь хочет стать ни более, ни менее как общественным органом, параллельным ООН», он заявил: «Намереваясь устроить экуменическую церковь, мы вправе спросить себя: какие плоды она даст и какие признаки готовности их… Скажем прямо, экуменическая церковь может быть корпоративно единой и по внешнему устроению – вселенской, но Святой и Апостольской она не будет. Нам не по пути с такой церковью»[171]. В соответствии с этим в докладе был сделан вывод, что Русская православная церковь не может согласиться на участие в экуменическом движении в той его установке, какая имеет место после 1937 года и теперь, так как убеждается: «1) в коренном противоречии экуменических доводов учению Православной церкви в деле понимания высших целей Христианской церкви; 2) в необеспеченности дела (догматического и вероучительного) соединения церквей путём и средствами движения; 3) в близком сродстве экуменической деятельности с другими современными нам не‑ церковными, политическими, иногда – тайными международными движениями. Наша Церковь не хочет, не может и не должна быть под влиянием не‑ церковных организаций. Мы будем оберегать свою духовную свободу как неоценимое сокровище» [172]. Эти положения и легли в основу резолюции «Экуменическое движение и Православная церковь», изложившей мнение всех присутствовавших на Соборе поместных церквей.

Однако со временем под давлением политических обстоятельств позиция православных поместных церквей изменилась. В 1954 году Константинопольский патриарх Афинагор, известный своими проэкуменическими взглядами, издал энциклику, которая призывала глав всех поместных православных церквей присоединиться к ВСЦ для решения «глобальных проблем современности», и уже в 1955 году Константинопольская патриархия посылает своих представителей в Женеву. В 1959 году Центральный комитет ВСЦ организует на Родосе встречу с представителями всех православных церквей, а с 1961 года православные экуменисты созывают ряд конференций в целях реализации экуменических идей (см. ниже).

Надо отметить, что экуменическое движение получило мощную поддержку со стороны американского руководства, рассматривавшего в качестве стимула для его укрепления борьбу против «безбожного коммунизма». Противоборство двух систем представлялось Трумэном исключительно в свете религиозного противостояния – крестового похода против «мирового зла». В 1951 году в своём обращении к членам Паломничества американских церковников президент призвал к всеобщему религиозному сплочению: «В этот кризисный момент человеческой истории все, кто исповедует веру в Бога, должны объединиться, прося Его о помощи и Его руководстве. Нужно отложить различия между нами и быть сейчас вместе, потому что никогда ещё не были различия между нами столь второстепенны и незначительны, как перед лицом той угрозы, с которой мы сегодня столкнулись… Беда нависла над всеми церквями и всеми вероисповеданиями. На кону само будущее Слова Божия… Несмотря на преграды, разделяющие разные церкви, на более глубоком уровне существует братское единство. Мы должны дальше пытаться выявить эти связующие нити и направить церкви вместе в более тесном единении в крестовый поход во имя мира»[173].

В США опыт такого экуменического сотрудничества стал воплощать «межхристианский» Национальный совет церквей США (НЦС США), созданный в 1950 году и объединивший более 100 тысяч конгрегаций и общин протестантов, англикан, евангелических христиан (баптистов), афроамериканских деноминаций, православных и других, к которым принадлежит более 45 миллионов человек. Представители НЦС ежегодно собираются на Генеральную ассамблею, а руководство его осуществляется Правлением НЦС.

 

Глава 7

Планы разложения католицизма: от «Высокой венты» к «мафии Рамполлы»

 

В силу консервативной позиции Пия XII Католическая церковь воспринималась верующими как оплот традиционной духовности. Некоторые прелаты из окружения понтифика даже утверждали, что Пий XII вынашивал идею заставить кардиналов провозгласить его святым ещё при жизни. А кардинал Спеллман в 1950 году заметил, что если обращение в католичество будет и дальше происходить такими темпами, то через столетие США будут католической страной.

Однако единой и монолитной Католическая церковь была только внешне. В условиях острейшего периода «холодной войны» она должна была обеспечить сплочённость западного сообщества перед лицом внешнего противника, что исключало какие‑ либо открытые дискуссии о нововведениях. Подспудно же внутри неё уже шла подготовка модернистско‑ либерального переворота[174]. Как указывал друг папы Павла VI французский писатель Жан Гитто, «новые формы духовности, миссии, катехизации, литургического языка, библейских исследований и экуменизма были предложены задолго до (II Ватиканского. – О.Ч.) собора. Новый дух в Церкви родился очень задолго до этого»[175]. Но и модернистские идеи были лишь видимым уровнем тех разрушительных антихристианских планов, которые давно разрабатывались в недрах оккультно‑ гностических сект и орденов, работающих, в конечном счёте, в интересах иудаизма.

Гностицизм, представляющий собой пантеистическое учение о тайном божественном знании – гносисе и о власти обладающих им избранных – «посвящённых», пройдя разные стадии, в XVIII веке стал действовать под видом масонства. Как указывалось в одном из итальянских масонских документов, «…прямая цель франкмасонства – привести своих членов к гносису». Поставив целью упразднить и заменить собой христианство, масонство взяло на вооружение крайне гибкие методы, соответствующие известной формуле 33‑ го градуса шотландского обряда «порядок через хаос» (ordo ab chao). Значение её выразил один из посвящённых Уго дэль Порсиати: «Девиз “порядок через хаос” представляет синтез масонской доктрины и её главную тайну. Она означает, что Великое Делание может происходить через состояние разложения и растворения, и учит, что к новому порядку можно прийти только через искусно организованный беспорядок»[176].

Главным инструментом организации беспорядка и хаоса в мировоззрении стал принцип «терпимости», направленный на размывание, растворение христианства в других религиях, которые нужны были только для подрыва веры в Бога Творца и в воплощение Бога Слова, а в дальнейшем подлежат упразднению. Как указывалось в масонской Новой книге конституций 1723 года великой Ложи Англии, «в старые времена масоны поневоле держались в каждой стране её местной религии, какова бы она ни была, но в наше время человек свободно выбирает себе веру, и лишь одна религия обязательна для всех, это – та всеобщая, всех людей объединяющая религия, которая состоит в обязанности каждого из нас быть добрым и верным долгу, быть человеком чести и совести, каким бы именем ни называлось наше вероисповедание и какие бы догматы ни отличали нас от других людей». В редакции Конституции 1815 года говорилось уже откровенней: «Та или иная религия и способ поклонения божеству не может быть поводом к исключению кого бы то ни было из Общества франкмасонов, лишь бы он веровал в славного Архитектора неба и Земли и практиковал священные обязанности морали»[177], а в последующем в масонских статутах утверждалась необходимость признания «абсолютной свободы совести».

Естественно, папство видело в масонстве главную опасность, и для противостояния ей ещё в 1738 году была выпущена булла In eminenti apostolatus specula, которая под страхом отлучения запрещала католикам вступать в масонские братства. Два года спустя в папских владениях за членство в масонской ложе была предусмотрена смертная казнь. В 1751 году масонство вновь было осуждено. Однако папские буллы оказались совершенно неэффективными, и наиболее быстро в последующие десятилетия масонство распространялось именно в тех странах, которые входили в сферу влияния Рима, а некоторые католические монархи, как, например, австрийский император Франц, брали его под своё покровительство. В ложи входили и священники, и монахи. Так, по данным Бернара Файя, приведённым в его работе «Франкмасонство и интеллектуальная революция XVIII века», во Франции в 1789 году 27 лож находились под руководством представителей священства[178]. Это продолжалось вплоть до Французской революции, вскрывшей антихристианские и антимонархические планы «вольных каменщиков».

 

Аббат Баррюэль и обложка его книги

 

Понимание масонства как заговора впервые было принято в 1790 году после того, как аббат Саламон доставил госсекретарю Ватикана копию Красной ложи. В том же 1790 году в Риме был опубликован Компендиум Джузеппе Бальзамо, в котором масонство представляется как великий заговорщик против Бурбонов и Церкви. Затем публикуют свои книги Ле Франк (1791) и иезуит Пьер де Клоривьер (1735–1820), описавший революционные события сквозь призму апокалипсиса в эсхатологическом духе[179]. Наиболее серьёзное исследование было проведено членом ордена иезуитов аббатом Баррюэлем в его книге «Мемуары к истории якобинства»[180]°, документы которого невозможно было оспорить, поэтому он был просто замолчан.

После французских событий масонство стало рассматриваться как основной источник революционных потрясений и было осуждено в папском эдикте 1814 года, а затем в документе 1821 года Ecclesiam а Jesu Christo, в котором самыми важными были следующие пункты:

1. масонство рассматривалось как секта;

2. данные общества осуждались за их заговорщическую деятельность;

3. акцент делался на тайном характере обществ, облегчавшем их подрывную деятельность (тайна сохранялась и внутри – для посвящённых и в отношении не членов обществ);

4. тайные общества и связанные с ними события были вписаны в широкий инфернальный пласт, который покрывал всю историю человечества и оценивались как ведущая сила глобальной стратегии борьбы против христианства и Церкви, то есть приравнивались к сатанизму[181].

Это понимание масонства как тайного инструмента дьявола в его борьбе против сил добра воспроизводилось и в последующих папских осуждениях этого явления вплоть до Льва XIII (1878–1903).

После объявления масонства злом оно стало привлекать наиболее воинствующую часть либералов, всё более радикализуясь, так что в начале XIX веке масонство во Франции, Баварии, Испании и Австрии превратилось в настоящий центр сопротивления политическим режимам, сыграв заметную роль в развитии движений, приведших к революционным событиям 1830–1831 и 1848 годов в Европе. Масонство поставило перед собой цель низложить Церковь и полностью уничтожить христианскую религию.

В Италии масонство действовало под видом общества карбонариев, которое отличалось наибольшей закрытостью и агрессивностью. Известный французский революционер‑ социалист Луи Блан называл его «боевым отрядом франк‑ масонства».

Внутри общества существовала строгая иерархия. Структура его включала «дочерние венты», «материнские венты», находившиеся в самых крупных городах Италии, и «Высокую венту» – высшую масонскую группу, предназначенную вести борьбу с папой. Именно она и разработала план, направленный не на внешний удар по Церкви, а на проникновения вовнутрь и разложение изнутри. Речь идёт о самоуничтожении Церкви посредством высших её иерархов. Механизм этот был изложен в секретной переписке руководителей «Высокой венты» 1820–1846 годов. Эти документы попали в руки папского правительства и были опубликованы по просьбе понтификов историком Ж. Кретино‑ Жюли в его книге «Римская церковь перед лицом Революции». Вот их ключевые положения:

«Папа, каким бы он ни был, никогда не придёт в тайные общества; им самим следует сделать первый шаг к Церкви, дабы подчинить себе и её, и папу… Мы не рассчитываем привлечь пап к нашему делу, обратить их в наши принципы, сделать их проповедниками наших идей… Мы должны просить, мы должны искать, мы должны ждать, подобно евреям в ожидании Мессии, нужного нам папу.. . Это вернее приведёт нас к захвату Церкви, чем памфлеты наших французских братьев и даже золото Англии. Хотите знать, почему? … Мы будем иметь мизинец вовлечённого в заговор наследника святого Петра, и этот мизинец будет стоить в нашем крестовом походе дороже всех Урбанов II и всех святых Бернардов христианства».

 

Элифас Леви

 

«Чтобы получить папу требуемых качеств, нам нужно подготовить для него – для этого папы – поколение, достойное царства, о котором мы мечтаем. Оставьте в стороне стариков и людей зрелого возраста; обратитесь к молодёжи и, насколько это возможно, к детям… Среди них вам нетрудно будет создать себе репутацию добрых католиков и патриотов. Эта репутация откроет молодым священникам и монахам доступ к нашим доктринам. Через несколько лет это молодое духовенство в силу вещей возьмёт в свои руки все функции: оно будет руководить, управлять, судить, войдёт в состав советников Суверена и будет призвано избрать нового понтифика, который, подобно большинству его современников, обязательно будет в той или иной степени привержен… общечеловеческим принципам, распространение которых мы сейчас начинаем…

Если вы хотите осуществить в Италии революцию, ищите папу, портрет которого мы представили выше. Если вы хотите установить царство избранных на троне Вавилонской блудницы, то пусть к вам присоединится духовенство, убеждённое, что идёт под знаменем апостольских ключей.. . закиньте ваши сети по примеру Симона. Закиньте их… в ризницы, семинарии и монастыри, и если вы наберётесь терпения, то мы обещаем вам улов более чудесный, чем улов Симона… Вы будете проповедовать революцию в тиаре и сутане, с крестом и хоругвью в руках, и достаточно будет малейшего толчка, чтобы эта революция зажгла огонь в четырёх оконечностях мира».

«На наши плечи возложена трудная задача… Мы должны подвергнуть Церковь аморальному воспитанию и с помощью малых, точно отмеренных, хотя и весьма неопределённых пока средств добиться того, чтобы папа привёл нас к торжеству революционной идеи. Сейчас мы лишь робко приступаем к осуществлению этого плана, за которым мне всегда виделся сверхчеловеческий расчёт…»[182]

Планировалось, что проникновение оккультных сил будет длиться столько, сколько понадобится, чтобы создать новую католическую церковь по масонскому образцу, которая станет основой для универсальной антицеркви.

Что будет представлять собой эта антицерковь, описал январе 1862 году известный французский масон, оккультист Элифас Леви в статье, опубликованной в журнале Initiation et Science № 58 за июль‑ сентябрь 1863 года: «Придёт день, когда папа, вдохновлённый Святым Духом, заявит, что все отлучения сняты, что все анафемы отменены, когда все христиане объединятся в лоне Церкви, когда иудеи и мусульмане будут благословлены и призваны вернуться в неё…, она позволит всем сектам постепенно сблизиться с ней и объединит всё человечество в едином общении через свою любовь и молитвы. Тогда протестантов больше не будет. Против кого будут они протестовать? Суверенный понтифик станет отныне действительно царём религиозного мира, и он будет делать всё, что пожелает, с любым народом на Земле»[183].

О том же мечтала и Алиса Бейли, последовательница Е.П. Блаватской и основательница теософской структуры «Люцис Траст», уже в 1919 году предсказывавшая появление «универсальной церкви», чьи «определённые контуры появятся к концу века» и которая сохранит «внешнюю видимость в целях обладания многочисленными ресурсами, которым обычно пользуется священство». Она также уточняет: «Между единственной Универсальной церковью, Священной Ложей всех масонов и более узким кругом эзотерических обществ не будет расхождений». Так «созреют цели и дело Объединённых Наций, и новая Церковь Божья, вышедшая из всех религий и из всех духовных групп, положит конец большой ереси разделённости»[184].

Те малые средства, с помощью которых необходимо достичь поставленных целей, были описаны в книге итальянского писателя‑ модерниста Антонио Фогаццаро «Святой», вышедшей в 1906 г. Вначале необходимо было внедрить в семинарии своих агентов, которые параллельно распространяли бы среди мирян атеистическую идеологию в целях извращения с помощью законов всего того, что можно извратить. Затем, благодаря этому проникновению, должно сформироваться католическое франкмасонство, которое потребует реформы в церкви под лозунгами: «она должна стать более гуманистичной! » Реформы должны осуществляться без восстания, самой легитимной властью в сферах религиозного образования, культа, церковной дисциплины и высшего церковного руководства. Для этого надо создать такое мнение, которое заставит легитимную власть действовать в соответствии с данными желаниями. Наконец, люди, выбранные и подготовленные для этой миссии, станут членами коллегии кардиналов, ответственных за избрание понтифика, и им останется только выбрать одного из них римским папой, который и будет ставленником тех сил, которые работают над созданием всемирной антицеркви.

Главным инструментом разложения католицизма новым папой должен был стать собор, и ещё в конце XIX века отлучённый от церкви бывший священник, теософ Поль Рока (1830–1893) заявил: «Папство падёт, оно умрёт под священным ножом, выкованным отцами последнего собора», «у вас должна быть новая догма, новая религия, новый министр и новые обряды, которые очень напоминают обряды падшей церкви. Очень скоро Божественная литургия, церемонии, обряды и установления Римско‑ католической церкви изменятся в ходе экуменического собора»[185]. Этого события ожидал и известный антропософ Рудольф Штайнер, написавший в 1910 году: «Мы нуждаемся в соборе и в папе, который его созовёт»[186].

 

Кардинал Рамполла

 

Начало масонского проникновения на уровень высших иерархов церкви связано с деятельностью кардинала Мариано Рамполлы дель Тиндаро (1843–1913), сформировавшего в первые годы XX века вокруг себя группу модернистов, которые стали готовить фундаментальные перемены внутри Церкви. Рамполла, происходивший из сицилийской дворянский семьи, стал госсекретарём при папе Льве XIII (1878–1903), с именем которого связана политика примирения Церкви с современной культурой и сближение её с либеральным правительством. Оставаясь традиционалистом, Лев XIII вместе с тем поощрял «осовременивание» христианства.

После смерти Льва XIII на конклаве 1903 года Рамполла должен был быть избран папой, но этому помешало вето, наложенное австрийским императором Францем‑ Иосифом, обладавшим такой привилегией. Связано это было, как предполагают, с тем, что до императора дошла информация о принадлежности кардинала к франкмасонству. Действительно, Рамполла входил в Швейцарскую ложу в Цюрихе, принадлежавшую одному из самых опасных оккультных орденов – розенкрейцерскому ордену Храма Востока (О.Т.О.), членом которого был известный сатанист Алистер Кроули, возглавлявший его британское отделение[187]. Информацию эту императору сообщил Эрнст Жуэн, последовательный борец с франкмасонством, основавший Международный журнал тайных обществ. Имя кардинала Рамполлы присутствует в Манифесте О.Т.О. 1912 г., опубликованном в масонской газете The Oriflamme. Бумаги, доказывавшие принадлежность Рамполлы к ордену, по свидетельству кардинала Мэрри дель Валя, госсекретаря при Пие X, были найдены после его смерти и предъявлены папе Пию X, который сказал: «Несчастный! Сожгите! » [188].

О.Т.О. уже тогда представлял собой влиятельную тайную организацию, имевшую целую сеть филиалов во многих странах мира и объединявшую посвящённых в «высшие знания», которые разрабатывались в таких оккультных лабораториях, как Гностическая католическая церковь, Орден рыцарей Святого Духа, Орден иллюминатов, Орден Храма, Орден рыцарей Святого Иоанна, Орден мальтийских рыцарей (его не надо путать с Суверенным Мальтийским орденом. – О.Ч.), Орден мартинистов, Герметическое братство света и других. Власть в ордене концентрировалась в руках его Высшего Главы – Outer head of the order (O.H.O.), чьё имя никому не раскрывалось, за исключением его непосредственных представителей. Орден имел несколько ступеней посвящения; на 11 ступени практиковалась содомия. Официальным девизом ордена был и остаётся «Бог – это человек». Членами ордена, в частности, были Ф. Ницше, Р. Вагнер, король Людовик Баварский. О.Т.О. был также связан с орденом Серебряная звезда и с английским орденом Золотая Заря, представлявшими собой высшее масонство[189]. Поддерживал он тесные связи и с влиятельнейшей ветвью масонства – люциферианским орденом Древнего и принятого шотландского обряда (ДПШУ), реформированным на базе Чарльстонской ложи известным американским масоном, «догматическим главой всемирного масонства» Альбертом Пайком – командором Верховного Совета 33‑ го и последнего градуса ДПШУ южной юрисдикции США.

 

 

Эмблема ордена Храма Востока

 

А. Пайк стал особенно известен в связи с изложением программы действий масонства, описанной им в письме от 15 августа 1871 года открытому врагу католицизма, карбонарию, мастеру Великого Востока Италии Джузеппе Мадзини, с которым он находился в контакте и взаимодействии. В соответствии с этой программой для полной победы масонства необходимо организовать три мировые войны. Результаты последней Пайк описывает следующим образом: «Мы запустим нигилистов и атеистов и спровоцируем потрясающий социальный катаклизм, который во всём своём ужасе ясно покажет народам последствия абсолютного атеизма – причины одичания и кровавых переворотов. Тогда все граждане, вынужденные защищаться от всемирного революционного меньшинства, истребят разрушителей цивилизации, и разочарованные в христианстве массы, чьё деистическое сознание отныне будет лишено компаса, в поисках идеологии, не зная, к кому обратить своё восхищение, получат истинный свет благодаря всеобщему проявлению чистой доктрины Люцифера, наконец раскрытой всеобщему взору, проявлению, которое последует за уничтожением христианства и атеизма, подчинённых и разрушенных одновременно» [190].

Через Рамполлу О.Т.О. получил возможность незаметно продвигать свои идеи и формировать политику Ватикана, став, таким образом, одним из наиболее эффективных агентов, созданных масонством для разложения Католической церкви. С помощью Рамполлы, в частности, британские англикане уже в 1896 году попытались добиться от папы Льва XIII признания их «церкви», но эта попытка тогда не удалась. Действуя в духе указаний «Высокой венты» и используя тактику «малых, хорошо отмеренных средств», кардинал сеял семена, которые дадут всходы через полвека. Как указывают исследователи, Рамполла основал внутри Ватикана тайную люциферианскую ложу «Святого Иоанна Крестителя» или «Святого Иоанна Иерусалимского», которая утвердилась уже в период Пия XII[191].

Так что, хотя первая попытка масонства привести к власти «своего» папу была сорвана, основы были заложены. Незаметно и постепенно внедряя прогрессистские идеи в среду молодого поколения, Рамполла формировал группу из своих последователей (как её называли позже, «мафию Рамполлы»), которая переросла в итоге в «лобби Монтини». К этой группе, в частности, принадлежали его личный секретарь в Мадридской нунциатуре Джакомо Делла Кьеза (будущий папа Бенедикт XV), его сотрудник в Риме Пьетро Гаспарри, ставший госсекретарем при Бенедикте XV, Пие X и Пие XI и подписавший Латеранские соглашения с Муссолини; его близкий друг епископ Бергамский Радини‑ Тедески. Он оказал влияние и на Эудженио Пачелли (папа Пий XII), который тоже был его личным секретарём, и на личного секретаря Радини‑ Тедески Анджелло Джузеппе Ронкалли (будущий папа Иоанн XXIII). В круг близких ему людей входил и отец Джованни Батисты Монтини, будущего папы Павла VI, журналист Джорджио Монтини, предложивший Рамполле идею создания политической партии, которая станет опорой Церкви. Всех этих деятелей объединяло одинаковое представление о новом образе Католической церкви. Но наиболее важными фигурами являлись Пачелли и Монтини, чьи семьи давно были связаны с делами Ватикана и которых изначально готовили на роль папы.

 

Глава 8

«Нам нужно подготовить… для этого папы – поколение, достойное царства, о котором мы мечтаем»

 

Биографии Пачелли и Монтини похожи, поскольку их родители, чьи жизнь и карьера были связаны с делами Ватикана, воспитывали их в духе подготовки к тому, чтобы они стали папами.

Дед Пачелли, Маркантонио (1804–1902), крупный специалист в области канонического права, сделал карьеру на службе в Св. Престоле, став доверенным лицом и юридическим советником папы Григория XVI и его преемника Пия IX, при котором он стал замминистра внутренних дел. Его брат, банкир Эрнесто Пачелли из банка Ротшильда, также оказал большую услугу Папскому государству, обеспечив ему крупный кредит Ротшильдов в один из сложных периодов его существования. Позже Эрнесто основал в Риме первые агентства Римского банка, а Маркантонио присоединился к учредителям ватиканской газеты l’Osservatore Romano. Его сын Филиппо Пачелли (1837–1916), отец Эудженио, также работал при Св. Престоле деканом Коллегии адвокатов. Так Пачелли стали «ватиканской семьёй», и эту традицию сохранил папа Лев XIII, поставив молодого Эудженио под опеку кардинала Рамполлы, чтобы сделать из него хорошего дипломата. Интересно, что учился Пачелли в семинарии «Альма Капраника» [192], которая была известна в Италии как «штаб» теологического радикализма, называемого модернизмом[193].

 

Эудженио Пачелли в молодости

 

Однако известными фигурами были также брат и кузен Эудженио, сыгравшие ключевую роль в экономике Св. Престола до появления Бернардино Ногары. Как мы уже писали, до Латеранских соглашений главным банком, с которым был связан Св. Престол, был Банк Рима, в котором он владел четвертью акций. А президентом его вплоть до 1916 года был кузен будущего папы Пия XII Эрнесто Пачелли, много сделавший для установления официальных контактов между Св. Престолом и итальянским правительством, являясь советником папы

Льва XIII по финансовым вопросам. Эрнесто также старался обеспечить и успешную карьеру Эудженио, который уже в 35 лет стал заместителем госсекретаря в Св. Престоле, через 9 лет – апостольским нунцием в Германии, а в 54 года – госсекретарём Ватикана. Что же касается брата будущего папы, Франческо Пачелли, то он участвовал в тайных переговорах с правительством Муссолини, в ходе которых обсуждались основные положения конкордата[194].

К Св. Престолу была близка и семья Джованни Монтини, но другим образом. Джованни родился в 1897 году на севере Италии, в Ломбардии, в городе Брешиа. Его мать Юдифь Альгиши принадлежала к местному среднему дворянству, а отец Джорджио Монтини был успешным журналистом и уже в 25 лет встал во главе католического еженедельника II Cittadino. Оба родителя были страстно увлечены политикой, причём разделяли левые взгляды, и дом их был местом сбора наиболее известных представителей левого католического «рисорджименто» в Италии. В 1882 году, когда папа Лев XIII издал свою известную энциклику Rerum Novarum, положившую начало социальному католицизму, Брешиа стала чуть ли не первым итальянским городом, живо на неё откликнувшимся, и одной из ключевых фигур тут был Д. Монтини. В 1914 году католики Брешии добились победы на муниципальных выборах, и Д. Монтини был избран главой муниципального совета. Он полностью погрузился в политику и, став членом созданной сицилийским священником Стурцо Итальянской народной партии, добивается избрания в депутаты Парламента.

 

Джованни Монтини в молодости

 

Джованни Монтини до 14 лет обучался в иезуитском колледже, а затем, из‑ за слабого здоровья, перешёл на домашнее обучение под опекой священников Конфедерации ораторианцев, которые отличались всегда передовыми взглядами. Они оказали настолько важное влияние на Монтини, что даже когда он попал на службу при Св. Престоле, его духовником был ораторианец.

В 1921 году Монтини поступил в Папскую церковную академию для изучения дипломатии, а его протеже стал человек из группы Рамполлы кардинал Пьетро Гаспар‑ ри. Здесь же Монтини подружился с внучатым племянником кардинала Рамполлы Мариано Рамполлой. В 1922 году папой становится Пий XI – друг Джорджио Монтини, а госсекретарём – кардинал Гаспарри, после чего пост в Ватикане («пусть даже последний», как выразился папа) младшему Монтини был обеспечен. Его посылают в Польшу в качестве атташе нунциатуры, где он пробыл недолго, а по возвращении в Рим продолжил обучение, получив три докторские степени[195].

Надо отметить, что те тезисы, которые так глубоко изменили Католическую церковь в 60‑ е годы, становятся популярны уже в начале XX века. Постепенно во Франции, Англии, Италии и Бельгии в семинариях, в литературе и в религиозных журналах начинает складываться новое отношение к религии, исходившее из того, что вера имеет своё происхождение не в средневековом учении Фомы Аквинского, а в личном опыте. Движение это не имело какой‑ либо определённой программы, но, распространяясь, незаметно открывало двери модернизму. На одном из собраний его сторонников было заявлено, что «Христос готовит огромную религиозную трансформацию через пророков и святых».

Однако стоявший тогда у власти папа‑ традиционалист Пий X (1903–1914) строго осудил эти идеи, а в 1917 году опубликовал новый Кодекс канонического права, который более чётко определил отношение к франкмасонству. В нём говорилось следующее: поскольку масонство является сектой, враждебной по отношению к Церкви, его членов нельзя хоронить с соблюдением религиозных обрядов; всё, что может послужить масонству, должно быть запрещено; всякий христианин, ставший франкмасоном, автоматически отлучается от Церкви (канон 2335), тем более если это церковнослужитель или монах (канон 2336) [196].

В итоге модернистам пришлось ждать ещё несколько лет, чтобы получить возможность открыто распространять свои взгляды. Благоприятные условия для этого сложились после Первой мировой войны, при понтификате Пия XI (1922–1939), который, хотя и не входил в тайный внутренний круг Ватикана, не был для него и чужим, так как формирование его произошло под руководством Радини‑ Тедески, а рядом находился кардинал Гаспарри.

Интересно, что уже в мае 1923 года на тайной консистории (собрании), созванной Пием XI для обсуждения возможного созыва собора, кардинал Бийо доложил о «существовании глубоких расхождений внутри епископата», которые «рискуют вызвать дискуссии, которые будут длиться бесконечно». Кардинал Боджиани отметил, что значительная часть священников и епископов были пропитаны модернистскими идеями. И кардинал Бийо вновь выразил свои опасения, что собором станут манипулировать «худшие враги Церкви, модернисты, которые, как указывают на это некоторые признаки, уже готовятся произвести революцию в Церкви, новый 1789 год, объект их мечтаний и надежд… И мы вновь увидим те же грустные дни конца понтификата Льва XIII и начала понтификата Пия X; мы увидим даже худшее, и это будет уничтожение счастливых плодов энциклики Пассенди (осудившей модернизм. – О.Ч.), которая их заставила замолчать»[197]. В итоге папа отказался от созыва собора.

В 20‑ е годы мы видим первые признаки новых тенденций в отношении к масонству, проявившиеся в попытках его реабилитации. Связано это было с деятельностью немецкого иезуита Р.П. Грубера, вступившего в контакт с высокопоставленными членами масонства Нью‑ Йорка и Вены для обсуждения возможного примирения или модуса вивенди, то есть временного соглашения, которое положило бы конец противостоянию, длящемуся с 1738 года. Контакты эти были тайными и практически неизвестными публике. Явными они стали только в 1937 году, когда франкмасон высокого градуса Альберт Лянтуан опубликовал книгу «Письма Суверенному Понтифику)», вызвавшую ожесточённую полемику. В ней было изложено предложение примириться перед лицом общего врага – коммунизма, поскольку масонство не являлось изначально ни революционным, ни антирелигиозным, а антирелигиозный характер ему придала Церковь своим враждебным отношением, превратив в своего противника – тезис, который станет ключевым в аргументации масонов [198].

Примирение это осуществлялось и на практике, но только скрытно. Так, когда в 1938 году архиепископ Парижа монсеньор Боссар передал папе Пию XI досье на французских прелатов, составленное в результате тщательного расследования, оказалось, что 17 кардиналов, архиепископов и епископов состояли в масонских ложах. И, скорее всего, их было больше – такое подозрение возникло в силу того, что один из участников расследования был убит. Однако понтифик ничего не предпринял против «братьев», поскольку одним из них оказался кардинал Гаспарри. Тогда же специальное расследование провели и французские спецслужбы, которые, по дошедшей информации, обнаружили 33 епископа‑ масона[199].

В те же 20‑ е годы были предприняты первые экуменические шаги, которые стали началом процесса, который позже назовут «межрелигиозным диалогом». В 1924–1925 годах кардинал Мерсье, архиепископ Малинск‑ Брюссельский организовал т. н. «Малинские встречи», в ходе которых представители Лувенского университета обсуждали вместе с прибывшим из Англии лордом Галифаксом возможность сближения между англиканами и католиками. И вот тогда‑ то, по поручению Мерсье, уже упоминавшийся нами Ламбер Бодуэн, аббат монастыря в Амэ‑ сюр‑ Мёз (будущий Шеветоньский монастырь), даже написал резолюцию к готовящейся англикано‑ католической конференции, в которой шла речь об «объединении без поглощения» с англиканами: предлагалось создать особый «англиканский патриархат», в котором сохранялись бы все обряды и традиции англиканства[200].

 

Тейяр де Шарден

 

Этот текст вызвал большие протесты со стороны английских католиков, посчитавших его за предательство, и Малинские встречи не имели продолжения.

Однако благодаря своим контактам с англиканами и православными община Амэ‑ Шеветонь приобрела большую известность, внеся важный вклад в изменение отношения римо‑ католиков к экуменизму, который на II Ватиканском соборе будет признан официальной доктриной.

Главные же изменения происходили в интеллектуальной жизни католиков Франции. Не случайно именно здесь в эти годы французский иезуит Тейяр де Шарден сформулировал свою теорию ноосферы, переосмыслив томизм в понятиях теории эволюции и создав в итоге пантеистическую систему, которая, хотя и не была принята руководством Ватикана, но не была им и осуждена. Однако концепция де Шардена оставалась тогда известной лишь узкому кругу интеллектуалов и предпринимателей. А вот идеи другого француза получили большую популярность, и в первую очередь – в церковном руководстве.

Речь идёт о «предтече перемен», Жаке Маритене (1882–1973), профессоре философии Католического института, пытавшемся интегрировать философию Фомы Аквинского с современной философской мыслью. В 1926 году состоялась встреча Маритена с Пием XI и кардиналом Гаспарри, после которой ему было поручено собрать написанные им произведения в один труд, опубликованный в итоге в 1936 году на французском языке под названием «Интегральный гуманизм». Он произвёл настолько сильное впечатление на прогрессистов в церковном руководстве, что Джованни

Монтини, работавший с 1937 года секретарём Госсекретариата Ватикана, сразу перевёл его на итальянский язык, сопроводив восторженным предисловием.

 

Жак Маритен

 

Основной тезис Маритена заключался в необходимости изменения экклезиологии, то есть понимания сущности и миссии Церкви. Его идея «интегрального гуманизма» исходит из того, что самые разные религии соединяются на пути к единому человеческому идеалу, всемирной цивилизации, в которой все люди будут примирены в справедливости, любви и братстве. «Интегральный гуманизм» понимается как всеобщее братство между людьми доброй воли, к какой бы религии они ни принадлежали и независимо от того, верующие они или нет. Это те рамки, в которых должна действовать церковь, не навязывая и не требуя ни от кого признания её как единственной истинной церкви. Христианство мыслится как религия демократии, и Маритен признаётся, что, говоря о «новом христианстве», он мог бы говорить в том же смысле и о новой демократии, так как это слово «означает не что иное, как мирское название христианского идеала»[201].

Фактически это было воспроизводение франкмасонской идеи «всемирного братства», но отличие учения Маритена заключалось в той роли, которую он отводил Церкви. Как объяснял суть его идеи теолог Морис Карон, «в этом всеобщем братстве Церковь должна быть вдохновительницей и старшей сестрой, и если она хочет завоевать симпатии юных братьев, она не должна проявлять ни непримиримости, ни авторитаризма, а должна учиться делать религию приемлемой. Церковь должна быть скорее практической, чем догматической» [202]. Наряду с Жюлем Исааком Жак Маритен был также активным инициатом иудейско‑ католического «диалога», который стал завязываться после Второй мировой войны.

Так было заложено католическое обоснование «межрелигиозного диалога» и «экуменизма», которое было воспринято особенно позитивно Джованни Монтини, пронёсшим через всю жизнь восторженное отношение к Маритену. Как писал о Мартини иезуит Малачи Мартин (см. о нём ниже), когда тот станет папой, «интегральный гуманизм» Маритена будет пронизывать всю его политику[203].

 

Жак Маритен и папа Павел VI

 

Идеи Маритена стали широко распространяться при понтификате Пия XII (1939–1958). И показательно, что уже первая энциклика папы Summa Pontificus делала акцент на общечеловеческой солидарности как основе управления и, хотя она сохраняла традиционалистскую фразеологию, в ней содержалась неявная ссылка на тезис Маритена о будущем согласии между мировыми религиями.

Именно в этот период во исполнение замысла философа иезуиты организовали в Григорианском университете лекции горячего сторонника глобальной церкви священника Шарля Буйе, который преподавал там 36 лет и, как считается, приобщил к экуменизму около 5 тысяч будущих священников. Этот экуменический тезис о церкви стал обсуждаться и в ходе симпозиумов. Первым таким событием стало проведённое в Риме под покровительством Св. Престола собрание «Любовь и Милость», призвавшее положить конец «бесполезной полемике», заменив её любовью «к нашим братьям во Христе», и положившее начало обсуждению вопроса о том, испытывают ли католики и протестанты симпатию друг к другу.

Во время Второй мировой войны Маритен читал лекции в Канаде, затем переехал в США и преподавал там в Принстонском и Колумбийском университетах. После войны, вернувшись во Францию, он был назначен французским послом при Ватикане, где его тепло встретил понтифик и где он очень тесно общался с Монтини и его окружением, которые уже открыто распространяли прогрессистские идеи. Как пишет Марк Винклер, работавший тогда в Ватикане, «Маритен поглотил группу Монтини» [204]. В 1948 году он вернулся в США в качестве заслуженного профессора Принстонского университета.

Идеи Маритена Монтини стал ещё более активно распространять после того, как в 1954 году он был назначен архиепископом Милана и получил относительно большую свободу в своей деятельности. Понтифик отослал его в Милан, чтобы удалить из Госсекретариата, после того, как сотрудник французской разведки полковник Арно предоставил ему убедительные доказательства того, что Монтини участвовал в передаче советской разведке имён священников и епископов, в основном иезуитов, тайно засылаемых Пием XII в Советский Союз и социалистические страны для подпольной работы. Крайне тяжело пережив этот удар, Пий XII не только удалил Монтини, но больше никогда не предоставлял ему аудиенции и так и не назначил кардиналом, закрыв навсегда вопрос о преемстве. Миланская кафедра считалась крайне престижной, и, как пишет расследовавший этот вопрос аббат Луиджи Билля, данный выбор понтифика казался нелогичным, однако дело было в том, что, по признанию генерала французских спецслужб Леконта, с которым он беседовал, Монтини был послан в Милан не понтификом, а покровительствовавшим ему кардиналом Джузеппе Пиццардо[205].

 

Саул Дэвид Алинский

 

За 18 лет пребывания Монтини в Милане его взгляды стали настолько радикальны, что он вошёл в конфликт с другими членами Конференции епископов Италии. Тут он встречался не только с Маритеном, но и с англиканскими теологами, с анархистами, коммунистами, социалистами, представителями мафии и членами авангардистских литературно‑ художественных объединений. В один из своих визитов Маритен познакомил его со своим «дорогим и интимным другом», одним из «настоящих великих людей этого века», американским общественным деятелем Саулом Давидом Алинским, который консультировал понтифика по вопросам отношений церкви с местными коммунистическими профсоюзами. Алинского называли «апостолом перманентной революции», поскольку он был автором методик захвата власти через организацию масс и проведение различных общественных акций. Они были изложены в его книгах «Пробуждение для радикалов» и «Правила для радикалов: практический пример для реальных радикалов» [206]. Фактически речь идёт о «науке о революции», которой сегодня занимается созданный им в 1940 году Фонд промышленных зон (Industrial Areas Foundation), подготовку в филиалах которого прошли, в частности, такие деятели, как Хилари Клинтон и Барак Обама.

Родом из Чикаго, Алинский имел сторонников среди представителей американской католической иерархии и священства. Основными же источниками финансирования и поддержки Алинского были семья Рокфеллеров и созданная уже в 60‑ х годах Католическая конференция США. Вместе с тем он работал в тесном контакте с Коммунистической партией США вплоть до разрыва с ней после подписания советско‑ германского Договора о ненападении 1939 года. В его союзе с Монтини не было ничего странного. Как позже рассказывал сам Алинский, после встречи с Маритеном он стал понимать, каким образом революция может стать составной частью католической религии. Введя понятие «церковь нынешняя и завтрашняя», он указывал, что она должна быть свободна от догм: «Я презираю и боюсь догму. Никто не обладает правдой, и догма, какую бы форму она ни приняла, является конечным врагом человеческой свободы»[207].

Исследователь Фрэзер, автор работы «Жак Маритен и Саул Дэвид Алинский – отцы “христианской революции”» в связи с этим писал: «Сам Алинский является продуктом франкмасонского и марксистского революционного натурализма, который в обоих своих вариантах делает ставку на необходимость захвата и сохранения власти элитами… Алинский был безбожником, в глазах которого сама идея о какой‑ либо догме была проклятием… Не надо удивляться, что в его “социальной этике” нет места тому, что было бы “добром” или “злом” по существу… Его “церковь нынешняя и завтрашняя” была не более католической, чем протестантской, иудейской, мусульманской, буддистской или анимистической; это был всеохватный синкретизм, смешение всех верований, которые когда‑ либо существовали». Как подчёркивает Фрэзер, в случае с Алинским уникальным является не его «рецепт “Церкви” синкретической и всемирной, но тот факт, что он стал первым, чьи идеи были широко приняты внутри Католической церкви». И если бы Маритен и его последователь Павел VI не заложили основы для внутри‑ церковной революции, альянс и близость между Алинским и католицизмом были бы невозможны[208].

 

Карл Ранер

 

Среди других лидеров церковного обновления представителей «новой теологии», готовивших модернистский переворот, надо выделить французского теолога, будущего кардинала‑ дьякона с дьяконством Ива Конгара и двух иезуитов – француза Анри де Любака и немца Карла Ранера. Карл Ранер в своей борьбе против традиционного католицизма занимал особо радикальную позицию, ставя под сомнение основополагающие католические догмы. Это касалось не только учения о церковной иерархии, папском примате, священном характере епископской власти, о браке, гомосексуализме, человеческой свободе и других аспектах человеческой жизни, но и учения о божественной природе Христа, о Церкви, о семи таинствах, о существовании рая и ада, о первородном грехе. Он утверждал, что необходимо пересмотреть положение о трёх Ипостасях Бога как непонятное современному человеку и напоминающее мифы древних религий. Его позиция была не просто крайне субъективистской или релятивистской, она была откровенно еретической, однако Ранер, будучи профессором, долгие годы проработал в престижных университетах (в Инсбруке, Мюнхене, Мюнстере) и повлиял на сознание тысяч студентов, которые затем стали священниками, епископами и богословами.

 

Лоренц Йегер

 

Не таким известным, но не менее эффективным было то германское ядро теологов‑ экуменистов, которое сформировалось вокруг архиепископа Падербона Лоренца Йегера, известного своими пронацистскими высказываниями. По его инициативе с 1946 года в Германии стали проходить ежегодные встречи с протестантскими теологами для обсуждения вопроса о доктринальных различиях и единстве их учений. Ведущую роль здесь играл голландский профессор, священник Йоханнес Виллебрандс, который настолько был увлечён протестантизмом, что называл Лютера «доктором Церкви». Благодаря ему в 1952 году в Вармонде (Голландия) была создана Международная конференция по экуменическим вопросам (МКЭВ), которая была связана с многочисленными группами Una Sancta, состоявшими из мирян и теологов, поддерживавших протестантско‑ католический «диалог». Целью МКЭВ было следить за работой Всемирного совета церквей[209].

В послевоенные годы в Европе появляется целый ряд «очагов обновленчества», работавших над созданием «новой церкви».

 

Йоханнес Виллебрандс

 

Одним из главных среди них стал иезуитский центр Lumen Vitas («Свет Жизни»), созданный в 1946 году в Брюсселе на базе открытого ещё в 1935 году Катехизаторского центра, контролируемого орденом Лувенского университета. Центр основал международный журнал с одноимённым названием, издательство, высшую школу, специализированную библиотеку и международный институт, и сегодня играющие важную роль в богословском образовании. Центр предпринял невиданную ранее атаку на католическую веру, что не могло осуществляться без ведома Пия XII, поскольку, как и все понтифики, он был хорошо информирован о деятельности главных орденов. Тем более что его духовником был высокопоставленный член Ордена иезуитов, ректор Папского библейского института, профессор Папского Григорианского университета Августин Беа (1881–1968)[210]. Беа, крещёный еврей, был теологом модернистского направления, находившимся под сильным влиянием протестантских идей, но не только их. Позже он окажется в списке влиятельных масонов, который был составлен агентами контрразведки Ватикана (SD) в ходе расследования, осуществлённого по поручению папы Павла VI в 1971 году. Став Госсекретарём Ватикана он сыграет одну из ключевых ролей в подготовке Собора (см. ниже).

 

Августин Беа

 

Как писал исследователь Ф. Клинтон по поводу Lumen Vitas, «это был абсолютно иезуитский институт, предназначенный для отказа от прежних идей и лишения религиозного образования его какого‑ либо традиционного содержания. Изначально Lumen Vitas очень хорошо финансировался и функционировал как международное движение. Трудно выразить в нескольких словах, в какую огромную организацию он превратился в 1956 году, то есть через 10 лет после своего основания. Когда созвали II Ватиканский собор, он действовал широкомасштабно, поскольку был подготовлен людьми, которые видели очень далеко и были очень настойчивы»[211].

В этих условиях оказалось возможным издание папской энциклики Mente Nostre, которая станет основой для переворота в семинарской системе образования и чьи идеи будут полностью отражены в документах грядущего собора. Суть новых методов Пий XII выразил так: «Искусство образования – это во многих отношениях искусство адаптации… к возрасту, темпераменту, характеру, потребностям… к времени и месту…к ритму всеобщего прогресса человечества». Одной из самых значимых энциклик тех лет стала также Humani Generis, посвящённая вопросу о происхождении человека, которая не вводила никаких запретов на теологические инициативы, но даже их поощряла.

 

Священник Аннибал Буньини

 

Дошла очередь и до литургии, которой была посвящена энциклика Mediator Dei 1947 года. В 1948 году после консультаций с профессорами Лувенского университета и группой парижских сторонников новой литургии понтифик создал в рамках Конгрегации дисциплины таинств Комиссию по литургической реформе, призванную подготовить изменение Божественной литургии. Секретарём Комиссии был назначен молодой священник Аннибал Буньини (член Великой ложи Италии с 1963 г.), который также станет ключевой фигурой постсоборной церкви – «архитектором новой мессы» [212]. Затем последовали международные конгрессы, посвящённые вопросам литургии, на которых под лозунгом «приближения службы к современному человеку» стали добиваться её сокращения. Наиболее продвинутыми были участники из Франции, Германии, Бельгии, Голландии и США, а самое активное участие принимал в них шеветонец Ламбер Бодуэн, стремящийся максимально приблизить католическую мессу к протестантскому образцу. По результатам работы Комиссии в 1955 году папа принял декрет Maxima Redemptione, который внёс изменения в пасхальную службу и разрешил различные варианты мессы, что стало фактически репетицией соборной реформы.

 

Ламбер Бодуэн с протестантским пастором и И.Конгаром на Экуменических днях в 1952 г.

 

Другим центром модернизма стала новая ватиканская организация «Апостольство мирян» (полное название – Постоянный комитет по проведению международных конгрессов апостольства мирян), которая была задумана как центр по координации между церковной иерархией и мирянами по всему миру и ставшая своего рода «прихожей» II Ватиканского собора. В 1952 году её возглавила молодая австралийка, недавно обращённая в католицизм иудейка Розмари Голди, имевшая возможность в любое время дня свободно общаться с кардиналами и епископами. Здесь были и Августин Беа, и иезуиты нового поколения, такие как Роберто Туччи, который станет директором радио Ватикана а также Ив Конгар, Йозеф Ратцингер и другие. Апостольство мирян не просто готовило собор, оно разрабатывало планы по созданию структур церкви нового типа, в которой мало значения будут иметь священники, литургия, таинства и месса. Как разъяснял испанский кардинал Аркадио Ларраона помощнице руководителя Боннского отделения Апостольства Элизабет Гертснер, «они всё изменят. Литургию, всё. Латинский исчезнет полностью».

 

Ив Конгар (справа) с молодым Йозефом Ратцингером

 

В 1951 и 1957 годах Постоянный комитет провёл два всемирных конгресса «Апостольство мирян», в подготовке которых также приняла участие организация Рах Romana МПС (Международное движение католиков‑ интеллектуалов). Основанное ещё в 20‑ е годы, это движение было реорганизовано в 1947 году и представляло собой открытый форум для ведения «диалога» между различными культурами и поколениями и поддерживалось Св. Престолом и Конференцией международных католических организаций. В ночь с 1959 на 1960 год МПС при поддержке ЮНЕСКО провела первую встречу верующих интеллектуалов, принадлежавших к различным конфессиям, для обсуждения темы «Влияние ведущих религий на современную жизнь народов Востока и Запада». Многие члены этого движения приняли позже участие в работе II Ватиканского собора в качестве слушателей.

После войны возобновились и попытки открытого сближения католицизма и масонства, ведущую роль в которых стал играть французский иезуит КП. Бертелоо. В 1945–1949 годах он опубликовал серию хорошо документированных статей и книг, опровергавших утверждения католиков о враждебности к ним масонства и обосновывающих возможность примирения («Франкмасоны перед лицом истории», «Франкмасонство и Католическая церковь – перспективы примирения», «Франкмасонство и Католическая церковь – мотивы осуждения»). И хотя процесс этот находился в латентном состоянии, отношение к масонству действительно стало меняться. Показателен в этом плане разговор, который состоялся в августе 1952 году между кардиналом‑ примасом Австрии Теодором Иннитцером и Бернардом Шейкельбауэром, госсоветником и главой пресс‑ службы австрийского правительства, и, по совместительству, великим мастером Великой ложи Вены. В ходе беседы, содержание которой было опубликовано в масонском журнале Die Bruderschaft («Братство»), органе Объединённой Великой ложи Германии, кардинал спросил великого мастера:

– Есть ли у вас конкретные претензии к той осторожной позиции, которую занимает Церковь в отношении франкмасонства?

– В настоящее время нет, – ответил Шейкельбауэр. – У меня даже такое впечатление, что наша организация встречает больше понимания среди высшего духовенства, нежели среди низшего и некоторых католических несвященнических кругов[213].

Так, под завесой традиционалистских речей, окружение Пия XII последовательно готовило перемены. Характерны в этом плане высказывания священника Поля Молинари, который в ответ тем, кто считал, что церковь после смерти Пия XII совершила коренной поворот, заявил: «Разрыва не было. Наоборот, и достаточно посмотреть документы собора, в которых содержится более двухсот ссылок на учение Пия XII, это более чем на что‑ либо другое, за исключением Священного Писания. В течение нескольких лет Его Святейшество работал над исследованиями, подготавливающими Собор. И он прервал эту работу, только когда убедился в том, что католики были недостаточно подготовлены, чтобы поддержать потрясение, которым явился Собор».

Показательны также слова французского исследователя Марселя Клемена: «Этот великий папа не только сделал возможным Второй Ватиканский собор, но он проложил к нему пути. Я лично наблюдал день за днём на Соборе, что многие идеи и устремления, увидевшие свет под куполом Святого Петра, были в реальности предвосхищены в период его понтификата… Коротко говоря, он запустил весь процесс, который должен был продолжаться в период и после Второго Ватиканского собора». О том же писал друг Павла VI французский писатель Жан Гитто: «Новые формы духовности, миссии, катехизации, литургического языка, библейских и экуменических исследований были предложены задолго до Собора. Новый дух в Церкви родился задолго до этого»[214].

Таким образом, в эти годы прогрессисты значительно укрепили свои позиции внутри католицизма, однако они нуждались не просто в лояльном папе, а в таком, который бы открыто провозгласил программу обновления.

 

Глава 9

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: