Последствия экуменической открытости

 

Изменения, которые происходили в богословской сфере под влиянием утверждавшейся экуменической открытости и религиозной терпимости, привели к серьёзным отступлениям от христианской веры, приняв крайне опасный характер.

Глобалистское видение в духе «всемирного братства» Маритена пронизывало всё мышление и речи Павла VI. Так, в своей энциклике Populorum progression 1967 года, говоря о роли ООН, наблюдателем при которой Св. Престол стал с 1964 года, он, в частности, написал: «Это международное сотрудничество мирового масштаба требует институтов, которые его подготавливают, координируют и определяют, вплоть до учреждения всеми признанного порядка. Всем сердцем мы поощряем организации, которые взяли в свои руки это сотрудничество в целях развития, и желаем, чтобы их авторитет возрастал. “Ваше призвание, – говорили мы представителям Организации объединённых наций в Нью‑ Йорке, – примирять не отдельные народы, а все народы… Кто же не видит необходимости постепенно добиваться таким образом установления всемирной власти, способной действовать эффективно в юридическом и политическом плане? ”»[336].

 

Папа Павел VI перед выступлением в ООН

 

Более того, он фактически сакрализует эту власть, что хорошо проявилось в его вступительной речи в октябре 1965 года в ООН: «Мы осмеливаемся сказать, что ООН является отражением Божественного замысла о прогрессе человеческого общества на Земле, отражением, в котором мы видим евангелическое послание, которое из земного должно превратиться в небесное»[337].

Глубоко символическое значение имело посещение Павлом VI находящейся в здании ООН «Комнаты медитации» – «храма» богу, которому человечество поклоняется под разными именами. Создание этого «храма» было пролоббировано неогностической нью‑ эйджевской организацией «Люцис Траст», основанной последовательницей Е. Блаватской Алисой Бейли, привлёкшей к участию в этом Всемирный совет церквей и Движение христиан‑ мирян. Комната построена в форме усечённой пирамиды, интерьер которой разрабатывал тогдашний генеральный секретарь ООН швед Дат Хаммаршёльд. И содержание фрески, и расположенный в центре магнитный камень имеют чисто эзотерическое значение: последний представляет высокого посвящённого, кульминационный момент «трансмутации человека‑ животного в человека‑ бога», происходящую в результате его «просвещения» Люцифером[338].

 

«Комната медитации» в здании ООН

 

В «Комнате медитации» дважды в неделю для своих «молитв» собирались «Граждане Планеты», являющиеся фактически передовым отрядом движения «Нью‑ Эйдж». Интересно, что тогдашний президент их ассамблеи Дональд Кейс рассказывал о предназначении ООН почти такими же словами, как папа римский: «ООН является инструментом Бога; быть инструментом Бога означает быть божественным посланником, который несёт знамя внутреннего видения и внешнего проявления Бога. Однажды, когда‑ нибудь мир воспользуется этим и с огромной гордостью будет поклоняться душе ООН действительно как своей собственной, и в силу достоинства этой души он станет вселюбящим и все‑ успокаивающим»[339].

Мессиански‑ глобалистские идеи Павла VI, абсолютно несовместимые с христианским пониманием смысла истории, особенно ярко прозвучали в его послании в 1970 году в честь «Дня Мира»: «Граждане мира, пробуждающиеся на заре 1970 года! Задумайтесь на мгновение: куда ведёт путь человечества? Сегодня возможен общий взгляд, профетический взгляд. Человечество движется, оно стремится ко всё большему господству над миром… А к чему ведёт такое завоевание? К лучшей жизни, к более интенсивной жизни. Человечество, ограниченное во времени, стремится к полноте жизни и достигает этого… Оно стремится к единству, справедливости, равновесию и совершенству, которые мы называем Миром… Мир – это логический итог современного мира, это судьба прогресса; это конечный порядок, к которому ведут огромные усилия цивилизации… Мы провозглашаем Мир как главный итог сознательной жизни человека, который хочет видеть перспективу своего ближайшего и будущего маршрута. Ещё раз, мы провозглашаем Мир, так как он является одновременно и с разных точек зрения принципом и целью развития человечества». Чуть позже понтифик скажет: «Готовится и совершается что‑ то великое и новое, что может изменить лицо мира! »[340].

 

Курт Бареш

 

Воспроизводя положения «интегрального гуманизма» Маритена (церковь должна стремиться «делать религию приемлемой» для всего человечества), понтифик превратил «права человека» в одну из главных тем своих посланий и выступлений: «Церковь твёрдо верит, что продвижение “прав человека” является завоеванием Евангелия и что она должна занять центральное место в содействии этому»; «В своём желании полностью слиться со своим Господином и ещё лучше выполнять свою миссию Церковь намерена проявлять своё уважение и свою заботу о “правах человека” внутри неё самой»; «Мир и права Человека: вот предмет размышления, с которого мы хотели бы, чтобы люди открыли наступивший год…»; «Это здание, что вы строите, господа (обращение к представителям в ООН. – О.Ч.), опирается не на материальные, земные основы; это было бы здание, построенное на песке. Но оно опирается на наше сознание… Сейчас, в эпоху такого человеческого прогресса, как никогда прежде, необходимо призывать к нравственному сознанию человека»; «Что же хочет выразить это сознание с такой силой? “Права Человека”! Сознание человека становится всё сильнее. Люди раскрывают ту неразрывную часть внутри них самих, которая их всех связывает: человеческое начало в человеке».

 

Кардинал Франьо Шепер

 

Такое совпадение взглядов понтифика с планами оккультных организаций лежало в основе его открытого доброжелательного отношения к масонству, проявившегося в подготовке к отмене канона 2335 об отлучении масонов от Церкви. Эта работа началась ещё при Иоанне XXIII, а Павел VI её просто продолжил.

Как шёл этот «братский диалог», описал в своей книге «Католическая церковь и франкмасонство» доктор философии, великий мастер Великой австрийской ложи Курт Бареш. В ней приведена масса документов и писем, составленных в ходе 15‑ летних переговоров, длившихся с 1968 по 1983 год, имевших целью пересмотр оценки и поведения Католической церкви в отношении масонов.

У истоков этого процесса стояли оба понтифика, всё тот же кардинал Беа, архиепископ Загреба и примас Хорватии кардинал Шепер и кардинал Кёниг, который, как и некоторые другие участники, ясно дал понять, что соглашение между католиками и масонами является велением времени. Кардинал Франьо Шепер, возглавлявший тогда Конгрегацию доктрины веры и стоявший во главе двух комиссий (библейской и международной теологической), уполномочил австрийца Кёнига вступить в контакт с Барешем, который потом вспоминал о встрече: «Я никогда не смогу забыть, как уже через несколько минут этой беседы у меня сложилось убеждение, что Католическая церковь должна пересмотреть свою позицию, подвергнуть полной ревизии свою доктрину в отношении нас и что в будущем инициативы должны исходить исключительно с её стороны. Это произвело на меня большое впечатление»[341].

Большинство из Римской курии было тогда не готово к такому радикальному повороту, и в этом плане деятельность Шепера и Кёнига была определяющей, а опирались они на полностью поддерживавшую их Конференцию католических епископов Германии. Уже в 1969 году франкмасоны были проинформированы о том, что готовится отмена отлучения католиков – членов лож. Причём больше всего их удивило, что для Рима разница между регулярным и нерегулярным масонством является второстепенной (регулярное масонство требует от своих членов веры в Верховное Существо и не враждебно по отношению к Церкви или к светским властям, а нерегулярное, например Великий Восток Франции, не требует от своих членов заверения в собственной вере и допускает агрессивное неприятие христианства или светских властей).

 

Обложка книги Курта Бареша «Католическая церковь и масонство»

 

Созданная для переговоров специальная Комиссия по диалогу[342] уже 5 июля 1970 года опубликовала «Лихтенауэрскую декларацию», которую подписали все участники и которая должна была оставаться тайной. Начиналась она такой фразой: «Воздавая должное почитаемому нами Великому Архитектору Вселенной, мы заявляем: масоны не имеют общего представления о боге, так как масонство – это не религия и никого не обучает религии», то есть подписавшие её кардиналы отдали должное Великому Архитектору. Далее говорилось, что масонство требует этической жизни без соблюдения догматов, чего можно достичь символами и ритуалами, а в заключении говорилось: «Мы считаем, что папские буллы, касающиеся масонства, сохраняют лишь исторический интерес и лишены своего значения в нашу эпоху. В соответствии с тем, что было написано выше, мы также считаем, что осуждения франкмасонства, содержащиеся в священнических канонах, не находят оправдания в Церкви, которая учит, по слову Божьему, что надо любить своего ближнего»[343].

Позже Комиссия провела ещё три заседания, но уже без швейцарцев и австрийцев, и в силу определённых разногласий по техническим вопросам проблема эта была окончательно решена уже при Иоанне Павле II[344].

Однако, не дожидаясь формальных разрешений, отдельные епископы стали, с молчаливого согласия Ватикана, разрешать обращённым в католичество франкмасонам оставаться масонами. Так, в 1967 году в официальном бюллетене норвежского епископата Sankt Olaw был опубликован текст, в котором указывалось, что «Конференция католических епископов Скандинавии решила, после долгих и внимательных раздумий, что епископы могут индивидуально разрешать членам Масонского одена наших нордических наций, желающим присоединиться к католицизму, быть принятыми в Церковь без отречения от активного членства во франкмасонстве». А в июле 1974 года кардинал Шепер отправил письмо тогдашнему главе Конференции католических епископов США кардиналу Кролю, в котором, сообщив о готовящемся изменении канонического права, призвал американских епископов следовать примеру их скандинавских и финских собратьев[345].

Так осуществлялась ползучая революция в сфере отношений между католицизмом и франкмасонством.

При Павле VI Католическая церковь, так и не войдя во Всемирный совет церквей (ВСЦ), установила с ним отношения, став посылать туда своих наблюдателей и участвовать в работе отдельных его комиссий. А в июне 1969 года вместе с кардиналом Виллебрандсом понтифик участвовал в «общей молитве» ВСЦ.

В 1966 г. состоялась первая в истории со времён раскола встреча понтифика с главой англикан, архиепископом Кентерберийским Майклом Рамсеем, после чего в Риме был открыт Англиканский центр и начали устанавливаться тесные контакты между общинами. А в 1970 году была создана Англикано‑ Римско‑ католическая международная комиссия, члены которой стали работать над достижением согласия по спорным вопросам в целях совместного сближения. В 1973 году такая же комиссия была сформирована и для обсуждения вероучительных положений со Всемирной лютеранской федерацией.

Настойчиво внедряя в своих выступлениях экуменические взгляды, папа способствовал не только «межхристианскому», но и общему межрелигиозному «братанию»: «Экуменизм начался, таким образом, как уважение к нехристианским религиям» (1972 г.); «Также мы не можем не упомянуть о нехристианских религиях. Действительно, они не должны больше рассматриваться как соперники или как препятствие для евангелизации…» (1974 г.). Он демонстрировал своё глубокое уважение и к буддизму, и к исламу, к которому проявлял особое расположение. Обращаясь к мусульманам, он заявлял: «Мы хотели бы также, чтобы вы знали, что Церковь признаёт богатство мусульманской веры – веры, которая соединяет нас с одним Богом»; «Мусульмане… вместе с нами обожают единого милосердного Бога, который в последние времена будет судить человечество».

Самые же серьёзные последствия имел утверждавшийся «диалог» с иудаизмом, который был не чем иным, как началом реализации программы Эли Бенамозега. Он обернулся дальнейшими уступками со стороны католицизма, который под давлением крайне наступательной позиции иудаизма начал создавать новую теологию иудейско‑ католических отношений, требовавшую дальнейшего пересмотра основополагающих положений христианского учения.

Общий тон этому диалогу задал сам папа, который ещё в августе 1965 года, говоря о христианстве, исламе и иудаизме, заявил, что «речь идёт о трёх выражениях, которые исповедуют одинаковый монотеизм, идя тремя самыми правильными путями». И после этого задался вопросом: «Не является ли возможным, что имя одного и того же Бога, вместо того чтобы разделять, порождает возможное согласие… без ущерба для теологических дискуссий? »[346].

О том, кстати, какие методы использовались определёнными кругами для навязывания нового взгляда на иудаизм, красноречиво свидетельствует, в частности, история с молитвой за иудеев, якобы сочинённая Иоанном XXIII незадолго до смерти.

Первая версия её на французском языке была опубликована в швейцарском журнале La Liberté 9 сентября 1966 года. В ней говорилось: «Милосердный Боже! Ныне мы осознаём, что на протяжении веков наши глаза были слепы и мы не в состоянии больше увидеть красоту Твоего избранного народа и узнать в чертах его лица наших привилегированных братьев. Мы понимаем, что клеймо Каина начертано на наших челах. На протяжении веков наш брат Авель лежал в крови и слезах по нашей вине, так как мы забыли Твою любовь. Прости нам, что мы ошибочно присоединяли проклятие к имени Евреев. Прости нам, что мы второй раз распяли Тебя в их лице. Так как мы не ведали, что творили…» [347]

2 октября 1966 года этот текст перепечатал журнал La Documentation Catholique (№ 1479, кол. 1728), в котором утверждалось следующее: «Ватиканские круги подтвердили 7 сентября существование и подлинность молитвы, сочинённой Иоанном XXIII за несколько дней до его смерти, в которой папа просит прощения у Бога за все страдания, причинённые евреям Католической церковью. О существовании этой молитвы, которая в соответствии с намерениями её автора, должна была читаться во всех церквях, сообщил недавно в ходе выступления в Чикаго монсеньор Джон С. Куинн, который был одним из экспертов Ватиканского собора».

Однако через месяц тот же журнал опубликовал опровержение, ссылаясь на госсекретаря Ватикана кардинала Джованни Чиконьяни. Позже выяснилось, что La Liberté перепечатала текст молитвы из голландской газеты De Tide, которая в свою очередь взяла его из статьи некого Ф.Е. Картуса, опубликованной в чикагском журнале American Commentary (январь 1965 г.) – официальном органе Американского еврейского комитета (АЕК), – и в которой даже не было дано никакой ссылки на источник. Однако вскоре стало известно, что под псевдонимом Картус скрывался Малачи Мартин, который в качестве личного секретаря кардинала Беа по поручению последнего во время II Ватиканского собора передавал представителю АЕК в Европе Шустеру секретную информацию из Секретариата. На этом история должна была бы закончиться, однако и после официального опровержения «молитва за иудеев» не раз появлялась в различных изданиях. В последний раз это произошло в 2008 году, когда её опубликовала итальянская газета la Repubblica [348].

 

Заседание МКИКС

 

Итак, приравняв к ветхозаветной религии современный иудаизм, Ватикан стал последовательно проводить политику сближения принципиально разных религиозных воззрений и этических норм, осуществляя одностороннюю ревизию Нового Завета и истории христианства в угоду представителям талмудического иудаизма, для которого единственно приемлемым христианством является христианство без Христа, Сына Божия. Как писала активная участница иудейско‑ католического «диалога» и составительница соответствующей хрестоматии Хелен Фрай, «иудаизм может прекрасно обойтись и без Иисуса: существует богатая иудейская раввинистическая традиция, которая развивалась параллельно христианству и свидетельствует о возможности иного, нехристианского использования библейского наследия. Но вместе с тем иудеи могут принять и принимают Иисуса как человека, через которого язычники узнали Бога Израиля» [349].

Для обеспечения активного «диалога» в 1970 году был создан Международный комитет по иудейско‑ католическим связям (МКИКС), или кратко – Комитет по связям[350], который проводит свои собрания каждые два года[351]. С иудейской стороны участников диалога представляет Международный иудейский комитет по межрелигиозным консультациям [352], который объединил представителей всех трёх ветвей иудаизма (ортодоксальной, консервативной и либеральной), а также различных национальных и международных иудейских организаций, Главного раввината Израиля и Посольства Израиля при Св. Престоле. А со стороны Католической церкви за «диалог» отвечает образованная в 1974 году Понтификальная комиссия по религиозным отношениям с иудаизмом [353]   при Секретариате по содействию христианскому единству[354]. Главной задачей МКИКС стало формирование новой теологии иудейско‑ католических отношений, или, как назвал её католический деятель Йохан Баптист Мет, «теологии после Освенцима», которая стремится избегать любой анти‑ иудейской формулировки и призвана «обогатить христианское мышление с помощью лучшего понимания значения того или иного термина или той или иной реальности в иудаизме»[355]. Обе стороны договорились, что новое понимание отношений должно отражаться в основах катехизиса и догматического образования в университетах. Как написал исследователь иудейско‑ католических отношений А. Валь, в идеале «образование должно быть таким, чтобы евреи могли в нём присутствовать, не чувствуя себя плохо понятыми»[356].

Этот новый взгляд был подтверждён на встрече Павла VI с официальной делегацией Бнай Брит в июне 1971 года, в ходе которой понтифик обратился к её членам со словами: «Мои дорогие друзья! »[357].

Естественно, формирование новой теологии осуществлялось поэтапно, постепенно подготавливая католиков к принятию положений, не соответствующих церковному учению. Первое, что полагалось сделать, – это добиться более ясного признания того, что Ветхий Завет сохраняет полную силу и что иудеи остаются избранным народом.

И вот в апреле 1973 года французская Епископальная конференция, ссылаясь на Nostra aetate, опубликовала революционный документ – декларацию «Отношение христиан к иудаизму» (или «Пастырские наставления по случаю иудейской пасхи»), подготовленную Епископальным комитетом по отношениям с иудаизмом. Здесь уже чётко было заявлено, что «нельзя вывести из Нового Завета заключение, что иудейский народ лишился своего избранничества», что «первый Завет… не был отменён Новым», что доктрина фарисеев не противоположна христианству, и утверждалось неизменное призвание иудейского народа, который и сегодня является «благословением для всех народов Земли». Более того, в документе впервые утверждалось, что иудейский народ имеет всемирную миссию в отношении народов, в то время как собственная миссия Церкви «может лишь входить в этот самый вселенский план о спасении». В связи с этим авторы документа задавали такой риторический вопрос, который фактически объединял христиан и иудеев в ожидании мессии: «Хотя иудеи и христиане совершают своё призвание, идя различными дорогами, их пути постоянно перекрещиваются. Их общая забота не касается ли мессианских времён? »[358].

Наконец, признавая, что «историческая ответственность за смерть Иисуса была поделена между некоторыми иудейскими и римскими властями», документ категорически осуждал «обвинение иудеев в богоубийстве», что можно толковать как отказ признавать Христа Богом. Как писали по этому поводу архим. Серафим (Алексиев) и архим. Сергий (Язаджиев), «тут скрыта кощунственная хитрость, равносильная отрицанию Христа как Богочеловека: раз признаётся исторический факт, что евреи – убийцы Христа, но при этом отрицается, что они БОГОубийцы, то сие равносильно отрицанию Божественного достоинства Спасителя со стороны французского епископата в полном согласии с раввинатом! »[359]. Об этом проговорилась и уже цитированная нами Хелен Фрай, написавшая во введении к составленной ею хрестоматии по иудейско‑ католическому диалогу: «В 1965 г. Католическая церковь сняла с иудеев обвинение в “богоубийстве”: ранее считалось, что, совершив убийство Иисуса, иудеи убили самого Бога» [360].

Следует подчеркнуть, что раввинат Франции высоко оценил данную декларацию, указав, что «Пастырские наставления…» французского епископата совпадают с учением величайших иудейских богословов, согласно которым происшедшие из иудаизма религии имеют миссию подготовить человечество к наступлению мессианской эры, возвещённой Библией. Однако в действительности иудейские богословы не позволяли себе никакой двусмысленности относительно понимания истинного мессианизма. Как писал духовный лидер иудаизма Джошуа Иехуда в своей книге «Антисемитизм – зеркало мира», «христианство претендует на то, чтобы нести миру “настоящий” мессианизм. Оно стремится убедить всех язычников, включая и иудеев. Но пока существует монотеистический мессианизм Израиля, который присутствует, даже не выявляя себя открыто…мессианизм христианский предстаёт тем, что он есть на самом деле: только имитацией, которая исчезает при свете истинного мессианизма». Он же утверждал: «Ваш монотеизм является ложным монотеизмом; это побочная имитация и фальсифицированная версия единственного истинного монотеизма, каковым является еврейский монотеизм, и если христианство и вернётся к своим еврейским корням, оно будет окончательно осуждено»[361].

В январе 1975 года Понтификальная комиссия по религиозным отношениям с иудаизмом подготовила известный документ «Направления и добавления для применения примирительной Декларации Nostra aetate», опубликованный по случаю 10‑ летия этой декларации. Он подтвердил новый подход к иудаизму и стал своего рода хартией диалога между католиками и иудеями, наметившей уже практические шаги для его реализации. В нём шла речь о необходимости «уважения к партнёру такому, каков он есть», которое даёт возможность постичь богатства другой религиозной традиции и идёт вплоть до предложения «совместной встречи перед Богом в молитве и молчаливом созерцании там, где это будет возможно». Документ особо выделил ценность иудаизма, перечислив объединяющие две религии положения (вера в единого Бога, иудейская Библия и др.) и подчеркнув необходимость проповедовать миру Христа с осторожностью: «Чтобы своим свидетельством не оскорбить иудеев, католики, исповедуя в жизни и распространяя христианскую веру, должны с предельным уважением относиться к религиозной свободе… Они также должны постараться понять, насколько трудно для души иудея – в которой самым верным образом укоренилась необыкновенно возвышенная и чистая идея божественной трансцендентности – воспринять тайну воплощённого Слова»[362].

Особое внимание в документе было уделено значению соответствующего преподавания и подготовки богословов, которые уже по‑ новому должны были освещать историю отношений между католиками и иудеями. Именно после этого во многих университетах стали создаваться кафедры по иудаике, а иудаизм вошёл в программы религиозного обучения в школах и семинариях. Началась самоорганизация иудейского сообщества, создававшего свои институты и учреждения, включая организации постоянного обучения, открытые и для христиан, которые могут воспользоваться этой возможностью и углубить свои познания в области иудаизма.

В тех же целях в ноябре 1977 года состоялась конференция католических епископов и Антидиффамационной лиги Бнай Брит, которая объявила о формировании рабочей группы для изучения проблем, касающихся веры иудеев и католиков. А в мае 1978 года было объявлено, что вскоре состоится ещё одна встреча папы с представителями Бнай Брит, которые должны передать ему 16‑ страничный документ, касающийся Холокоста[363].

 

Глава 15

«Наведение мостов»

 

Епископ, или пресвитер, или диакон, с еретиками молившийся токмо, да будет отлучен. Аще же позволит им действовать что‑ либо, яко служителям Церкви: да будет извержен.

Правило 45‑ е Святых Апостолов

 

Внутрь церковной жизни нельзя прорваться. Прийти со стороны и начать заправлять в Церкви – так не бывает. Предательство рождается из тесного круга единомысленных. Великая измена вышла из самой внутренней части народа Церкви

Авдеенко Е.А.

 

Другим следствием новой политики открытости католицизма стал «диалог» с Православной церковью. Это направление было искусно согласовано с новым гибким внешнеполитическим курсом американского руководства, направленным на реализацию тактики разложения изнутри социалистических стран через вовлечение их руководства в международный закрытый «круг избранных» и внедрение западной системы ценностей. Поэтому, если в случае с иудаизмом «диалог» означал фактически односторонние уступки со стороны католицизма, то сближение с Православием, напротив, мыслилось Ватиканом, в соответствии с решениями Собора, как процесс введения его в лоно Католической церкви.

Сближение с РПЦ стало возможным в силу той антицерковной политики, которую стало проводить хрущёвское руководство после смерти И.В. Сталина в рамках борьбы против «сталинского наследия». Направлена она была, по сути, против РПЦ, мировоззрение которой мало согласовывалось с тем вариантом общества «массового потребления», который строила новая власть в стремлении «догнать и перегнать» Америку и который требовал формирования человека, «свободного от религиозных предрассудков». Новый курс, означавший полный отказ от прежних взвешенных церковно‑ государственных отношений с Церковью, обернулся массовыми антицерковными актами и репрессиями, которые проходили в два этапа: с 1958 по 1961 год они проводились силами госструктур, ас 1961 по 1964 год были широко задействованы уже собственно церковные органы управления[364].

Начавшаяся в 1958 году «всесоюзная» кампания против религии привела к массовым закрытиям православных храмов и монастырей (в основном на территории РСФСР, причём одновременно с ликвидацией «неперспективных» русских деревень), ликвидации целых епархий, увольнению верующих и членов их семей с гражданской работы, чистке гражданских библиотек от литературы религиозной тематики, изъятию у церквей колоколов и высокоценных предметов культа. Всего в 1958–1964 годах было закрыто более 5400 церквей[365] (причём 70 % их них были открыты только в 1941–1954 гг.), а с 1960 по 1970 год из 13007 их осталось 7338. Было закрыто 32 монастыря и 5 семинарий из 8. В 1986 году в СССР было 6794 прихода.

Патриарх Алексий заявил тогда, что «над Церковью нависла угроза»[366], а тогдашний председатель ОВЦС митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) назвал это наступлением на Церковь, равнозначным походу на неё до Великой Отечественной войны, а позже поставил вопрос о «фактах физического уничтожения Православной церкви… В настоящее время ведётся явная линия на уничтожение Церкви и религии вообще, и более глубоко и широко, чем это было в 1920‑ х годах…»[367]

Одновременно и из Московской патриархии, и из Совета по делам РПЦ стали удалять тех, кто противостоял гонениям, а в целом с 1959 по 1964 год РПЦ потеряла около двух третей от своего организационного состава[368].

Однако, как писал об этом времени историк В. Палецкий, «основной удар по Православию был в России, потому что прежде всего русские были недовольны его политикой. В то же время мало обращалось внимания на “неофициальное” возрождение униатско‑ католической конфессии в Западной Украине, баптизма и иудаизма, а энергичные протесты мусульман вынудили власти почти прекратить, во избежание реставрации басмачества, закрытие мечетей в Средней Азии и Повольжье. Зато в тех же регионах чуть ли не массовым образом закрывались учреждения православного, в том числе старообрядческого культа»[369]. Кстати, об особом отношении Н. Хрущёва к униатам, в частности, говорит тот факт, что в ноябре 1944 года он присутствовал на похоронах униатского митрополита Андрея Шептицкого, известного пособника «Третьего рейха»[370].

Вместе с тем чётко выявились и другие планы власти в отношении РПЦ. С 1959 года, после приезда в Москву вице‑ президента США Р. Никсона и посещения Н. Хрущёвым США, началось его сближение с американским руководством, действующим, в том числе, и через ВСЦ. Так что в условиях намечающейся «разрядки» РПЦ стали рассматривать как непосредственный канал для выстраивания отношений с Западом, а экуменический «диалог» стал пониматься как часть внешнеполитической стратегии. Он позволял активно использовать ещё одну важную международную площадку и одновременно отвлечь внимание от гонений на Церковь (участвовавшие в международных мероприятиях епископы должны были отрицать наличие этих гонений). При этом, как задокументировал автор книги «Ватикан и Москва» Андреа Риккарди, каждое проявление гибкости хрущёвского руководства в отношении Запада сопровождалось внутри страны соответствующим ожесточением репрессивных мер, направленных против религии[371].

Это означало, что вновь, как и в 20‑ е годы, наряду с наступлением на РПЦ власть навязывала ей обновленческий проэкуменический курс, ставший условием её выживания. Поэтому, как и в послереволюционные годы, Ватикан, будучи в курсе гонений на Церковь, не только не осудил их, но использовал ситуацию в своих целях.

Поскольку патриарх Московский Алексий и глава ОВЦС митрополит Николай (Ярушевич) занимали антиэкуменическую позицию, то, по настоянию председателя Совета по делам РПЦ при Совмине В. Куроедова и председателя КГБ А. Шелепина, была осуществлена смена руководства. В июне 1960 года митрополита Николая (Ярушевича) освободили от должности председателя ОВЦС, в сентябре его отправили на покой, а в декабре 1961 года он скончался, и, как пишут исследователи, обстоятельства его смерти до конца не выяснены и поныне[372]. На его место назначили подходящую фигуру – ученика лицемерно покаявшегося обновленца епископа Дмитрия (Градусова) архимандрита Никодима (Ротова) [373], возведённого в сан епископа и вошедшего в состав новоучреждённой Комиссии по межхристианским связям при Священном Синоде. После чего Совет по делам РПЦ перешёл к открытой войне с Патриархией, превратив ОВЦС в инструмент «диалога» с инославными, что противоречило первоначальной роли отдела, который создавался для обеспечения межправославных связей в целях укрепления позиций РПЦ и Православия в противоборстве с Ватиканом.

Важным фактором изменений стало то, что с открытием контактов с Западом определяющую роль стали играть священники зарубежных приходов РПЦ, имевшие богатый опыт общения с протестантами и католиками, находившиеся под большим влиянием экуменических идей и разрабатывавшие модернистское богословие. Среди них – митрополит Антоний (Блум), архиепископ Василий (Кривошеин), протоиереи

A. Шмеман, А. Мейендорф и другие. Так, эмигрант и выпускник Парижского богословского института Василий (Кривошеин), служивший в Великобритании, а затем в Бельгии, был активным участником экуменического «диалога» с англиканами и давнишним другом братии Шеветоньского монастыря «восточного обряда» [374].

Придя к руководству, Никодим начал переговоры с генеральным секретарём ВСЦ B. Виссерт‑ Хоофтом, членом штаба Всемирного комитета УМКА и одновременно почётным доктором целого ряда закрытых западных университетов, в том числе Йельского[375]. В июне 1961 года представители Совета по делам РПЦ, рассматривавшие Никодима как лояльного к мероприятиям государства, потребовали от патриарха Алексия I повысить его в архиепископы, что в итоге после возражений и было сделано (в таком молодом возрасте архиепископов ещё не было). В июле 1961 года власть навязала однодневный Архиерейский собор, о котором не было заранее объявлено и на котором без обсуждения было принято решение о вступлении Московской патриархии в ВСЦ в нарушение решений Московского всеправославного совещания 1948 года.

Особое значение для властей имело участие РПЦ во II Ватиканском соборе, которое позволило бы установить непосредственную связь с Ватиканом, с которым у СССР не было дипломатических отношений. Однако ещё в 1959 году патриарх Алексий I заявил, что «по существующим законам Православная церковь не имеет права участвовать в этом Соборе, а также направлять своих представителей в качестве гостей или наблюдателей. Кроме того, у патриарха, как и у всей Русской православной церкви, нет стремления к участию в Соборе, возглавляемом католиками»[376]. А в опубликованном официальном заявлении Священного Синода подчёркивалось, что «Московская патриархия рассматривает предстоящий католический собор как чисто римско‑ католический акт и, со своей стороны, не имеет никаких оснований, тем более намерений, вмешиваться в это дело»[377].

Поэтому, когда кардинал Беа заявил о возможности участия наблюдателей от Православной церкви в работе Собора, в Журнале Московской патриархии», № 5 за 1961 год появилась редакционная статья Non possimus, в которой говорилось, что за словами о христианском единстве стоит «не что иное, как стремление распространять власть Рима на Православную церковь», и был изложен отрицательный ответ[378].

Однако после активного вмешательства советской дипломатии и спецслужб, после обмена благожелательными посланиями между понтификом и Хрущёвым ситуация изменилась. Во время пребывания делегации Московской патриархии во главе с Никодимом в Нью‑ Дели в ноябре‑ декабре 1961 года в рамках Генеральной ассамблеи ВСЦ её представители провели несколько встреч с секретарём понтификального Секретариата по содействию христианскому единству, которым являлся теперь Йохан‑ нес Виллебрандс[379]. Переговоры Никодима с Виллебрандсом продолжились в Париже, и там же в апреле 1962 года он встретился с настоятелем Шеветоньского монастыря Фомой Бекке, который должен был убедить его прислать наблюдателей из Москвы. А в августе при участии шеветоньского монаха Фёдора Штротманна в пригороде французского города Меца русский эмигрант, богослов Сергей Большаков организовал на квартире своих друзей тайную встречу Никодима Ротова и архиепископа Брюссельского и Бельгийского Василия (Кривошеина) с кардиналом Тиссераном[380]. С тем самым Тиссераном, который, напомним, во время войны руководил заброской папских миссионеров из Шеветоньского монастыря и иезуитского «Руссикума» на временно оккупированные территории СССР. Так что его участие было не случайным.

 

Архиепископы Никодим (Ротов) и Василий (Кривошеин)

 

Именно здесь, в ходе переговоров в Меце, как пишет в своих воспоминаниях архиепископ Василий (Кривошеин), и было согласовано, что РПЦ пошлёт на Собор двух своих наблюдателей при условии, что на нём не будет критики коммунизма и советского строя[381]. Об этом в итоге стало известно и католической, и коммунистической прессе, в частности еженедельнику Французской компартии France nouvelle, который сообщил: «Католическая церковь… во имя диалога с Русской православной церковью обязалась не допускать никаких прямых нападок на коммунистический режим»[382]. Католическая пресса назвала это тайное соглашение «Мецским пактом».

Затем последовал визит Виллебрандса в Москву, и по итогам переговоров Московская патриархия изменила свою позицию[383]. 10 октября 1962 года, за день до открытия II Ватиканского собора, на заседании Священного Синода было принято решение послать туда двух наблюдателей от РПЦ. Это положило начало первым прямым контактам между иерархами РПЦ и Католической церковью, что, по словам католического историка В. Пери, представляло собой «абсолютную историческую новизну»[384]

 

Визит Йоханнеса Виллебрандса в Москву

 

После открытия Собора начались и советско‑ ватиканские переговоры об установлении дипломатических отношений. Это была вторая попытка «нормализовать» отношения с Ватиканом за годы Советской власти. Сама перспектива такой нормализации стала рассматриваться хрущёвским руководством уже в первые годы после смерти Сталина. Наиболее заметным эпизодом тут стал визит в Москву в 1955 году люксембургского иезуита о. Рединга, многократно высказывавшегося за «диалог» христиан с марксистами. Он встретился с вице‑ премьером Анастасом Микояном и сообщил ему, что изучает возможность достижения договорённости между Ватиканом и СССР. Однако после событий в Венгрии в 1956 году выяснение позиций было прервано, и контакты прекратились[385].

Теперь же ситуация была другой, и атмосфера последних месяцев понтификата Иоанна XXIII благоприятствовала возобновлению переговоров о придании взаимоотношениям между двумя сторонами официального характера. Тем более что произошли перемены и в научных кругах СССР: представителям антиватиканской группы исследователей, хорошо разбиравшимся в тонкостях политики Св. Престола (в первую очередь, И.Р. Григулевичу), отныне противостояли молодые проватикански настроенные специалисты новой, «послесталинской формации», некоторые из которых после выпуска книг о Ватиканском соборе были приняты папой Павлом VI.

Переговоры были организованы при посредничестве главы Правительства Италии А. Фанфани, а участвовал в них всё тот же кардинал Беа. К началу января 1963 года в МИД СССР уже были подготовлены необходимые материалы, и в феврале состоялась первая рабочая встреча, в которой участвовали посол СССР в Италии С.П. Козырев и кардинал Беа. Поскольку стороны не смогли прийти к взаимопониманию (кардинал исходил из необходимости обсуждать в первую очередь религиозные проблемы, а посол – политические, связанные с совместной борьбой за мир и безопасность), переговоры не имели успеха[386].

Тогда, в целях установления крайне доверительных контактов с Иоанном XXIII и зондирования возможности визита Н. Хрущёва в Ватикан и его встречи с понтификом, Хрущёв послал к нему с секретной миссией свою дочь Раду, работавшую главным редактором журнала «Наука и жизнь», и её мужа, главного редактора газеты «Известия» Алексея Аджубея. Это была первая с царских времён встреча высокопоставленных деятелей страны с папой римским. Готовила её резидентура советской разведки в Италии, а официальным прикрытием стало участие советских журналистов в церемонии вручения понтифику премии «За мир и гуманизм».

Встреча состоялась 7 марта 1963 года, а в проведении её участвовал иезуит Кулик. Вот как описывала сама Хрущёва это событие: «Мы с мужем некоторое время оставались одни, потом открылась дверь, и появился Кулик. Он повел нас по коридору, рассказывая, как мы должны себя вести, что мы должны преклонить колени». Рада тогда сказала иезуиту, что её муж никогда не делал этого и боится выставить себя в плохом свете. Кулик проконсультировался с присоединившимся к ним главой протокола и, вздохнув, прошептал: «Всё будет, как захочет Господь». Маленькая группа подошла к двери личной библиотеки папы. «В комнате находился только папа, поэтому нам удалось избежать формальностей, – вспоминает Рада. – Мой муж передал ему письмо Хрущёва. Иоанн XXIII вручил ему своё письмо для моего отца, которое написал на кириллице в нашем присутствии. Он сказал, что ничто не должно разделять народы и страны, что все должны стремиться к миру. После чего он пригласил главу СССР в Рим. При этом понтифик уточнил: “Пусть приезжает, для него всегда будет открыта дверь, что бы ни произошло. Надеюсь, что когда господин Хрущёв посетит Рим, мы оба найдём время, чтобы побеседовать с глазу на глаз”»[387].

Речь шла о подготовке подписания межгосударственного соглашения между СССР и Ватиканом, но этому помешала смерть Иоанна XXIII, и хотя данный вопрос был готов обсуждать и Павел VI, этого не произошло в силу того, что в октябре 1964 года Н. Хрущёв был снят со своих постов.

После указанной встречи Иоанн XXIII издал в апреле 1963 года свою последнюю энциклику Расет Меш («Мир на Земле»), в которой говорилось, что нельзя идентифицировать ложные философские теории о природе, происхождении и смерти природы и человека с историческими движениями, основанными в экономических и политических целях, даже если эти последние черпают своё вдохновение в указанных теориях. В отличие от доктрины, которая остаётся неизменной, движения приспосабливаются к конкретным условиям и подвергаются изменениям. В силу этого понтифик призывал не только к сотрудничеству различных религий, но и к установлению диалога между верующими и социальными движениями, борющимися за мир и справедливость, указывая: «…в той мере, в которой эти движения согласуются со святыми принципами разума и отвечают справедливым стремлениям личности, кто же откажется признать в них позитивные элементы, достойные одобрения? »[388].

 

Павел VI принимает министра иностранных дел СССР

 

Этот документ позволил активизировать понтификальную дипломатию в Восточной Европе. Следуя начатому Иоанном XXIII курсу, Павел VI расширил и укрепил «диалог» с руководителями СССР и восточноевропейских стран, который стали называть «восточной политикой». В 1965 году состоялась встреча понтифика с Министром иностранных дел СССР А.А. Громыко, а в 1967 году он пригласил в Ватикан В.П. Подгорного, маршала И.Б. Тито, Я. Кадара и Э. Терека. Советско‑ американские отношения были переведены на «постоянный рабочий уровень» и осуществлялись через закрытые контакты, местом которых стал особняк нунциатуры Ватикана в Риме. С ватиканской стороны их осуществлял член Масонской ложи епископ Агостино Казароли, бывший тогда секретарём Священной Конгрегации чрезвычайных церковных дел (фактически – Министерства иностранных дел), преобразованной затем в Совет по общественным делам Церкви. А.А. Громыко во время всех своих официальных визитов в Италию регулярно посещал Ватикан. Целью этих встреч было использование возможностей Ватикана для оказания дополнительного воздействия на Италию и другие западные страны в нужном для советского руководства направлении[389].

 

Епископ Агостино Казароли

 

В итоге Ватикан присоединился к Договору о нераспространении ядерного оружия, в подписании которого в Москве в 1971 году участвовал епископ Агостино Казароли. В 1975 году он же подписал Заключительный акт Конференции по безопасности и сотрудничеству в Европе (Хельсинки) для «внесения католической лепты в достижение уважения фундаментальных прав человека, включая религиозную свободу»[390]. Однако постоянно передаваемые Ватиканом обращения к советским властям с просьбой решить ключевые для него проблемы (восстановление церковной католической иерархии в Западной Украине и Белоруссии, признание прав униатов, облегчение контактов, встреч и обмена информацией в религиозной области и др.) так и остались без ответа.

Хотя политическое соглашение между Ватиканом и СССР не состоялось, главное произошло: отношения между РПЦ и католицизмом переходят в новое качество, соответствующее линии Ватикана на вовлечение Православия в сферу своего влияния и внедрение криптокатолицизма. Ключевую роль в этом играл Никодим Ротов, который в августе 1963 года был возведён в сан митрополита, затем был назначен митрополитом Ленинградским и Ладожским (с 1967 г. – митрополит Ленинградский и Новгородский) и возглавил Комиссию Священного Синода по вопросам межхристианского единства, в которую была преобразована Комиссия по межхристианским связям. Хотя позже его последователи будут утверждать, что его деятельность была направлена на спасение РПЦ, на самом деле речь шла не о спасении, а о такой перестройке Церкви, которая сделала бы возможным её полноценную интеграцию в экуменическое движение и единение с Римом на его условиях.

Для этого нужно было перейти запретную черту – сделать нормой общение с еретиками, строго запрещённое каноническими правилами Церкви (сам Никодим не раз лично встречался с Павлом VI). Такое общение должно было породить безразличие в отношении последующих канонических преступлений. Главной особенностью экуменических деяний Ротова стал их волюнтаристский характер – он действовал либо скрытно, либо явочным порядком, ставя всех перед фактом. При нём сложилась эта порочная практика – прикрывать и оправдывать недопустимые новшества и отступления в церковной жизни политической целесообразностью и интересам «борьбы за мир и безопасность», которые были объявлены главной задачей христианина. Эта концепция мирологии стала служить идейным обоснованием экуменизма, в результате чего чистоту веры стали приносить в жертву богословскому, социальному и политическому «диалогу» с инославием.

 

Никодим Ротов на Ассамблее ВСЦ в Нью‑ Дели

 

«Диалог» этот осуществлялся в форме двусторонних и многосторонних богословских собеседований, международных богословских конференций, семинаров, обменов делегациями и публикациями, которым предшествовали личные переговоры представителей разных исповеданий. После вступления РПЦ в ВСЦ, объединявший тогда 160 протестантских «церквей», Никодим, став членом его ЦК, участвовал во всех его заседаниях и в составлении документов, касающихся как политической ситуации, так и вероучительных вопросов. Он инициировал богословские собеседования с Национальным советом церквей США, с евангелистами‑ лютеранами, англиканами, реформатами‑ кальвинистами на темы о единстве христиан, о понимании крещения, евхаристии, спасения, о правах человека и миротворчестве. При нём в 1971 году Ленинградская и Московская духовные академии, а также Ленинградская, Московская и Одесская духовные семинарии стали членами модернистской и экуменической молодёжной организации Синдесмос (Всемирного братства православной молодёжи), занимающейся подготовкой кадров для православных и монофизитских церквей.

Однако определяющей в деятельности Никодима была его устремлённость на единение с католиками. Насколько сильно было его восхищение обновленческим курсом Ватикана, свидетельствует его магистерская диссертация, посвящённая понтификату Иоанна XXIII и защищённая им в Московской духовной академии в 1970 году (отрывок из неё мы приводили). Об особом отношении Никодима к Риму Василий (Кривошеин) писал следующее: «Увлечение это было во многом иррациональным, почти патологическим. Началось оно не сразу и с каждым годом всё более развивалось. Думаю, что вначале на него повлиял А.Л. Казем‑ Бек. Помню, как ещё в 1960 году в Москве, в разгар хрущёвского гонения на Церковь, он развивал мне мысль, что нам не нужно искать сближения с ВСЦ (это несерьёзная организация), а вот католики – это другое дело, они нам могут помочь, и с ними нужно объединяться». И ещё: «Его знание католицизма было тоже скорее дипломатически‑ экуменическим, чем богословским или духовным»[391].

19 декабря 1969 года под влиянием Никодима Священный Синод принял анти‑ каноническое постановление, допускающее католиков к причастию (там, где нет католических храмов или священников). Однако, по рассказам очевидцев, во время своего пребывания в Риме Никодим стал причащать католиков широко и без разбора[392]. Более того, он стал открыто сослужить с католиками – так, по его приглашению, ксендз Иосиф Павилонис ежегодно присутствовал за пасхальным богослужением в алтаре Николо‑ Богоявленского кафедрального собора в Ленинграде и приглашался к причастию[393].

Особые отношения он поддерживал с иезуитами, неоднократно посещал иезуитский центр «Руссикум», в церкви которого в октябре 1969 года служил Архиерейскую литургию. В свою очередь и ректор «Руссикума» Павел Майё не раз бывал в СССР. Никодим высоко оценивал «Духовные упражнения» Игнатия Лойолы и даже перевёл их на русский язык. Он общался с генералом Ордена иезуитов Педро Аррупе, на вилле которого летом 1978 года жил в качестве личного гостя в течение целого месяца. Никодим прибыл тогда в Рим на похороны Павла VI, участвовал в его отпевании и находился там вплоть до выборов Иоанна Павла I, у ног которого и умер во время частной аудиенции. Ротов встречался в Риме также с униатским священником Иоанном Блашкевичем и даже, по свидетельству Арранца, в день своей смерти – с главой униатов Иосифом Слипым[394]. Интересно, что и отец нынешнего Московского патриарха Кирилла, священник Ленинградской епархии Михаил Гундяев, тоже встречался с Аррупе и, по словам Кирилла (как их передаёт посетивший Москву и беседовавший с патриархом иезуит М. Жуст), «увидел в нём по‑ настоящему духовного человека»[395].

Благодаря Никодиму и Василию (Кривошеину) в России стал известен Шеветоньский монастырь, который в разные годы посещали многие епископы и другие представители РПЦ, в частности митрополит Ювеналий (Поярков), служивший здесь литургию в рамках встречи с организацией Рах Christ Internationalis, митрополит Кирилл (Гундяев), митрополит Антоний (Блум), митрополит Владимир (Слободан) и другие. В свою очередь шеветоньские монахи были приглашены в Москву, и один из них рассказывал о Никодиме: «На самом же деле, за десять дней он сделал больше, чем мы были способны сделать за десять лет. На протяжении всего нашего пребывания – даже на сугубо официальных встречах – мы не могли не ощущать, что нас объединяют крепкие узы подлинного братства, узы, выкованные в терпении за 50 лет нашего существования, в доверии друг к другу и в общей вере в единство»[396]. Гости получили частную аудиенцию у патриарха Пимена, и, более того, он разрешил им отслужить Литургию «византийского обряда» в Свято‑ Троицкой Сергиевой лавре (в храме Смоленской иконы Божией Матери) и в церкви Ленинградской духовной академии. С этого времени установились их продолжительные дружеские связи с преподавателями этой академии.

Такое интенсивное общение (а в 1974 г. Никодим стал также Патриаршим экзархом Западной Европы) создало условия для формирования новых кадров. Это была целая программа, включавшая в себя, во‑ первых, подготовку новых, верных экуменизму, епископов и священников и замену ими прежних, стоящих в истинной вере, и, во‑ вторых, изменение программ обучения в духовных учебных заведениях путём перевода их на экуменическое богословие, имевшее долгосрочную перспективу.

Преобразованный Никодимом ОВЦС становится важнейшим институтом РПЦ, куда постепенно переместился центр церковного управления («центр легитимности остаётся в Патриархии, а центром эффективности становится ОВЦС»[397]). Он превратился в разветвлённый, чётко действующий аппарат, где сконцентрировались интеллектуальные силы, а сформированный при нём филиал аспирантуры Московской духовной академии стал ковать кадры специалистов по «диалогу» с инославными. В отделе работали богословы‑ экуменисты высокого уровня (например, прот. Виталий Боровой), участвовавшие в международных форумах и конференциях, благодаря чему ОВЦС стал своеобразной «экуменической лабораторией».

 

Епископ Кирилл (Гундяев) на встрече с папой Иоанном Павлом I

 

В силу своего реального влияния Никодим лично занимался подбором кадров на ключевые посты (особое внимание уделялось епархиям, находящимся вокруг Москвы), в результате чего он вырастил собственное поколение архиереев и церковных деятелей, большинство которых прошло стажировку за рубежом. Важную роль играла Ленинградская духовная академия (ЛДА), во главе которой Никодим поставил известного модерниста, сторонника обновленческих реформ, архиепископа Михаила (Мудьюгина), изменившего лицо Академии. При нём, в частности, при богослужении часто стали читать Священное Писание на русском языке. В результате ЛДА настолько проникла прокатолическим духом, что когда в 1991 году была разрешена деятельность грекокатоликов, её выпускники составили более половины униатских священников Галиции. Для повышения статуса ЛДА (как международной «кузницы» кадров) здесь был создан факультет для африканской христианской молодёжи, выпускников которой в целях повышения квалификации посылали учиться в западные протестантские и католические институты.

 

Никодим Ротов и иезуит Мигель Арранц

 

Под предлогом недопустимости изоляции нашего богословия от продвинутой западной теологической науки и повышения уровня богословского образования в наших духовных школах Никодим организовал обмен преподавателями и студентами из инославных учебных заведений. Студенты православных духовных школ стали обучаться в таких известных иезуитских учебных заведениях, как иезуитские Папский Григорианский институт и «Руссикум», а также в Экуменическом институте в Боссэ, основанном в 1946 году по инициативе генсека ВСЦ Виссерт‑ Хоофта на средства Джона Рокфелллера‑ младшего[398].

Одновременно западные инославные богословы стали приезжать в Россию; привозились сюда и новые богословские издания. Особое значение имело приглашение Никодимом на преподавательскую деятельность в ЛДА вице‑ ректора «Руссикума», испанского иезуита и одного из самых известных в мире знатоков восточной литургики и истории богослужения Мигеля Арранца. Шесть лет, с 1969 по 1975 год, он читал здесь лекции по богословию и литургике, получив статус ординарного профессора, допускался к причастию и служил литургию «восточного обряда» в домовой церкви ЛДА. Никодим был очень хорошо знаком с Арранцем. Тот участвовал в качестве переводчика в его встречах с Павлом VI и называл митрополита «одной из самых значимых фигур в истории экуменизма». Как вспоминал этот иезуитский богослов, «роль преемника Петра была тогда признана епископами Востока без деклараций, на практике… Связь преемника Петра с христианами этих земель, наверное, нашла бы свой путь к укреплению. Может быть, это была просто иллюзия, но в какие‑ то моменты возвращение к единству казалось таким лёгким…» [399]   Не случайно Арранц тогда предлагал руководству РПЦ осуществить литургическую реформу (с переходом на русский язык), которая, по его мнению, уже назрела.

Подводя итоги деятельности Никодима (Ротова), надо выделить следующее. В силу того, что в те годы власти поставили в качестве условия выживания Церкви её открытость к внешнему диалогу, Московская патриархия стала вести активную экуменическую деятельность, подчинённую политическим интересам государства. Однако тесное сотрудничество с инославным миром на международном уровне привело к разделению внутри РПЦ. В самой России происходило угасание церковной жизни, рядовые священники и миряне брали на себя все тяготы гонений и угнетения, в то время как церковное руководство оказалось расчленено, и отдельные его органы, решавшие не стратегические, а локальные задачи, стали работать на себя и своё руководство, а не на благо Церкви[400]. При этом аппарат «эффективного» церковного управления в лице ОВЦС укреплял свои позиции по мере расширения его присутствия на международной арене и всё более глубокого втягивания в «диалог» с еретическими сообществами. Ликвидируя и разоряя храмы и приходы, власть «прикармливала» ОВЦС, создавая самые благоприятные уловия для его активной международной деятельности. В результате со временем эта деятельность во многом ослабила пресс государства, но интересы отдела оказались настолько тесно связаны с заграницей, что он стал тяготеть к внешнему центру силы. Всё это дало себя знать в конце 80‑ х и 90‑ е годы).

После смерти Никодима и в связи с изменением международной обстановки в условиях нового витка «холодной войны» экуменическая активность ослабла. Поскольку монолитность никодимовского поколения архиереев держалась на личности Никодима, с его уходом оно не могло действовать так же эффективно. Тем более что в широких слоях церковного народа их политика не встречала сочувствия, против неё было и большинство архиереев, что проявилось в том, что в 1986 году было отменено антиканоническое постановление о допущении католиков к причастию.

Однако сформированное при Никодиме Ротове внутри РПЦ влиятельное экуменическое сообщество продолжало жить своей жизнью, временно затаившись, чтобы уже в наше время проявить себя с новой силой и абсолютно открыто. Как отметил уже в наши дни митрополит Иларион (Алфеев), «…созданный в послевоенные годы для контактов с зарубежными приходами и епархиями Отдел со временем превратился в важнейшую структуру Московской патриархии, не имевшую аналогов по широте и важности решаемых ею задач. И когда появились возможности для возрождения церковной жизни, именно потенциал сотрудников Отдела позволил воспользоваться этими возможностями в полной мере»[401].

 

Глава 16

«Диалог любви» – иезуитская ловушка для православных

 

Несмотря на успехи в «сотрудничестве» с РПЦ, для Ватикана это были лишь первые шаги в следовании стратегическому курсу на достижение полного общения с Православием, понимаемого только как абсолютное подчинение лично папе. То есть его цель – перевод Православия под власть понтифика. А в качестве главного средства вовлечения православных церквей в лоно католицизма стала рассматриваться встреча понтифика с патриархом. Сам факт этой встречи означал бы для понтифика признание его в качестве главы Церкви.

Полезно вспомнить, как прошла первая со времён отпадения католиков от Православия (1054) встреча, состоявшаяся в Ферраре в 1483 году, для проведения переговоров о заключении унии. Патриарх Константинопольский Иосиф II пошёл на это только потому, что на ней категорически настоял византийский император. Уния была той ценой, которую император должен был заплатить за поддержку со стороны католического мира в защите Византии от мусульманского государства турок‑ османов.

На Ферраро‑ Флорентийском соборе (1438–1445 гг.) православные члены делегации, которым император запретил покидать заседание, подверглись прямому давлению со стороны понтифика. Шаг за шагом православные сдавали свои позиции, пока не признали, что учение Римской церкви является православным, и не подписали унию (за исключением епископа Марка Эфесского). На следующий день совершился акт, о котором папы 400 лет назад могли только мечтать: византийский император Иоанн VIII Палеолог прилюдно преклонил колени перед наместником св. Петра и поцеловал ему руку. Так произошло «воссоединение» восточной и западной церквей.

Духовенство всех церквей Православия единодушно отвергло эту унию как чуждую отеческой вере. Сама же Византия, заключившая сделку с еретиками‑ католиками, именно после этого пала под натиском турок‑ османов.

Теперь папа начал готовить вторую встречу. Прекрасно понимая, что тогдашний патриарх РПЦ на это не пойдёт, Св. Престол выбрал самое слабое звено в православном мире – Константинопольский патриархат. Используя зависимое положение Фанара, Ватикан ставил двуединую цель: навязать ему унию и вместе с тем, поддерживая его в претензиях на лидерство в Православной церкви, осуществлять через него реформацию Православия. То есть прежняя стратегия по формуле Рим – Константинополь – Москва реализовывалась теперь уже на новом историческом витке и в условиях нового геополитического противостояния, важнейшим игроком в котором был Вашингтон. И Ватикан, и Вашингтон делали ставку на Афинагора, который стоял тогда во главе Константинопольского патриархата, и, хотя каждый из них преследовал свой собственный интерес, суть их политики была одна – разрушение Русской православной церкви. Константинополь тут рассматривался только как инструмент их религиозно‑ политической игры.

Личность Афинагора как раз подходила для реализации указанной миссии. Он начал свою активную деятельность, будучи секретарём экумениста Мелетия Метаксакиса, когда тот был Афинским архиепископом. В начале 20‑ х годов он участвовал в процессе создания экуменического движения «Вера и церковное устройство». В 1922 году, после избрания его митрополитом Керкирским и Паксийским, он вступил в тесный контакт с римо‑ католиками и монофизитами, жившими на Корфу. В 1926 году принял активное участие в Хельсинской всемирной ассамблее УМКА, а в 1930 году был наблюдателем на Ламбетской конференции Англиканской церкви[402]. С 1931 по 1948 год Афинагор был экзархом Северной и Южной Америки и архиепископом Нью‑ Йоркским и здесь, в США, глубоко проникся американскими идеалами и ценностями.

 

Патриарх Константинопольский Афинагор (Спиру)

 

В Нью‑ Йорке с Афинагором вошёл в контакт представитель американского президента в Ватикане М. Тейлор, который по поручению американского руководства налаживал связи с Константинополем. В Ватикане и Вашингтоне знали, что готовится замена тогдашнего патриарха Константинополя Максима, и кандидатура Афинагора рассматривалась ими как наиболее подходящая для нормализации отношений между Грецией и Турцией и для противостояния Московской патриархии. Как писал в мае 1948 года председатель Совета по делам РПЦ Г.Г. Карпов в письме к К. Ворошилову, «…начиная с 1946 г. американцами при содействии греческого правительства разными путями ведётся подготовка к тому, чтобы на Вселенский патриарший престол в Константинополе поставить своего человека, враждебного Советскому Союзу, тогда как Вселенский патриарх Максимос высказывался в своё время в пользу сближения с Русской церковью. На его место намечается архиепископ Нью‑ Йоркский Афинагор, грек по национальности, американский подданный»[403].

Действительно, патриарх Максим лояльно относился к Москве и, главное, был противником экуменизма, поэтому со стороны турецких властей, находившихся под влиянием американцев, он постоянно подвергался клеветническим нападкам за русофильство и совето‑ фильство. В итоге он был вынужден уйти на покой, и его как якобы «умалишённого» поселили под надзором в Швейцарии, где он был лишён права совершать богослужения и действовать в качестве архиерея. Путём сильнейшего давления на греческие и турецкие власти Вашингтон «помог» иерархам Фанара сделать правильный выбор, и в ноябре 1948 года Афинагор стал Константинопольским патриархом. В январе 1949 года он прибыл в Стамбул на борту личного самолёта президента Трумэна, который проводил его перед вылетом из Нью‑ Йорка, и установил тесные контакты с американскими дипломатическими службами. Американское руководство теперь не только было в курсе происходящего в Константинопольской церкви, но и могло соответственным образом контролировать Константинопольский патриархат, используя его для борьбы против укрепления позиций Московского патриархата.

Демонстрируя свою глубокую верность и восхищение американскими идеалами (о чём он неоднократно заявлял), Афинагор представлял себя ярым борцом с коммунизмом, необходимостью противостояния которому он оправдывал союз с другими религиями. В одном из интервью в декабре 1948 года он заявил: «Мы, православные, простираем руку дружбы всем религиям, христианским, мусульманским и другим, желающим бороться против коммунизма и других сил, которые борются против свободы совести и основных прав человеческой личности. Если я поеду через Лондон, я переговорю с главой Англиканской церкви. Я был бы весьма счастлив, если бы глава римского католицизма папа тоже протянул руку дружеского сотрудничества нам и принял бы нашу руку»[404].

После избрания Ронкалли папой Афинагор начал налаживать активное сотрудничество с Ватиканом. Он послал к понтифику архиепископа Американского Иакова, который засвидетельствовал устно своё почтение Иоанну XXIII и сравнил его со «вторым предтечей»: «Ваше Святейшество, мой Патриарх поручил мне сообщить Вам, что шестой стих первой главы Евангелия от Иоанна написан для Вас и что он верит в то, что Вы и есть тот человек, который послан Богом и имя которого Иоанн, и седьмой стих касается Вашей миссии. Так же как Он пришёл для свидетельства, чтобы свидетельствовать о свете, дабы все уверовали через него, так же для той же цели и Вы избраны. Сами Вы не свет, но подняты на Римский Трон, чтобы “свидетельствовать о свете (Иоанн 1, 6–8)”»[405].

Придерживаясь последовательно экуменических взглядов, Афинагор в 1955 году открыл представительство Константинопольского патриархата при ВСЦ в Шамбези. Для оправдания экуменизма он разработал теологию «единства церквей», в соответствии с которой между различными «христианскими церквями» нет существенной разницы, и поэтому не существует препятствий для объединения католиков и православных: «этих препятствий мы не видим, потому что их просто не существует». Чтобы избежать богословских споров, Афинагор предложил объединяться через «диалог любви», который предполагает просто не касаться теологических проблем. В одном из выступлений Афинагор прямо сказал, что в качестве средства объединения они предлагают общую Чашу, которую они имели «на протяжении тысячелетия до 1054 года. У нас и тогда были расхождения, поскольку и тогда были теологи, но, тем не менее, мы имели святотаинское общение»[406].

Понятно, что эта новая «теология примирения» требовала серьёзной ревизии православного учения, и в первую очередь его экклезиологии (учения о Церкви), исключающей признание видимого главы Церкви на Земле, которым провозгласил себя римский понтифик. Но в том‑ то и заключалась «инновация» Афинагора, что он не собирался признавать папский примат формально, рассчитывая, что таким образом можно будет привлечь к единению все православные поместные церкви. Его гибкая экуменическая теология позволяла вступить в «диалог…», абстрагируясь от факта ереси папизма.

Так был сформулирован главный лозунг Афинагора: «Оставить в прошлом теологические проблемы, которые нас разделяют» и «Пребывать вместе в любви Христовой». Этот подход полностью совпадал с планами Ватикана.

В 1964 году в Иерусалиме состоялась первая за 526 лет (с момента встречи патриарха Иосифа II и папы Евгения IV в Ферраре в 1438 г.) встреча глав Рима и Царь‑ града, в ходе которой патриарх Афинагор прочитал совместно с Павлом VI молитву «Отче наш» и обменялся с ним поцелуем мира. А 7 декабря 1965 года одновременно в Риме и Фанаре состоялась церемония подписания отмены анафемы 1054 года. В ней не говорилось о главенстве папы, в ней просто осуждались «обвинительные слова» и «печальные прецеденты», приведшие к непониманию, которые и были представлены в качестве главной причины разрыва отношений[407].

 

«Историческая встреча» патриарха Афинагора и папы Павла VI

 

Вот что пишет иеромонах Савва (Янич) о последствиях этого шага: «Вслед за этим в обращении Константинопольского патриарха и его митрополитов к папе появляется некоторое смущение. Используются все титулы и выражения, обычные для отношений между двумя сестринскими православными церквями. Мало этого. Имя папы вносится в диптих Константинопольской церкви, что является одним из основных показателей признания Православия за теми, кто исповедует ересь, осуждённую Святыми Отцами и Святыми Соборами»[408]. Римско‑ католическая церковь после этого была объявлена «сестринской» (понятие «Церкви‑ сёстры» ввёл Павел VI), что имело самые серьёзные последствия. Имя папы было внесено в диптих (последовательность поминовения предстоятелей православных церквей во время богослужений) Константинопольского патриархата: папа стал «первым епископом Христианства», а патриарх – «вторым по очереди братом его»[409].

Как мы видим, Декларация о взаимном прощении оказалась в итоге более эффективным средством «единения», чем формальная уния, поскольку исключила необходимость разрешения богословских противоречий. Это просто новая форма унии, которая стала образцом для введения и других православных церквей в лоно католицизма.

Важно подчеркнуть, что снятие анафемы было сделано за спиной всей полноты Православной церкви. Лишь небольшой телеграммой предстоятели поместных православных церквей были уведомлены о свершившемся факте. Патриарх Афинагор представлял только 1 % православных верующих, так что совершённый им акт был неканоническим и не обязывал православных принимать его. О его неканоничности и незаконности тогда говорили все видные богословы, канонисты и иерархи. Абсолютно все подчёркивали, что снятие анафем 1054 года было бы возможно только после отказа Рима от своих заблуждений и только на Вселенском православном соборе. Но эти два обязательных условия не были выполнены. Наиболее жёсткая и принципиальная позиция среди православных была в то время занята Архиепископом Афинским Хризостомом II, который назвал действия патриарха Афинагора дерзким вызовом Православию. Не признал этот шаг и Патриарх Московский Алексий (Симанский), который в своей ответной телеграмме предстоятелю Элладской церкви указал на невозможность даже говорить о каком‑ то соединении с Римом по причине многочисленных догматических отступлений католицизма[410].

В 1967 году состоялись две встречи папы с патриархом. Первая в Стамбуле, а в октябре Афинагор посетил Рим, где провёл совместную службу с Павлом VI. Обращения Афинагора к папе и высказывания о нём, сделанные в 1967–1970 годах, говорят сами за себя:

«Мы испытываем особую радость по поводу нашего приезда в Рим к достойному Архиерею, носителю апостольской благодати и последователю целой плеяды святых и мудрых мужей, которые удостаивались чести занимать первый Престол во всём сообществе христианских церквей мира».

«Находясь подле Вас, Ваше Святейшество, я с особым чувством вспоминаю Вас и Вашу Святую Римско‑ католическую церковь в молитве, во время святой литургии во всечестном патриаршем храме».

«Будем надеяться, что вскоре осуществится мечта христиан всех времён об объединении церквей… Этот диалог приведёт к объединению христианских церквей, что станет первым шагом на пути всеобщего единения».

«Мы живём в то время, когда Папа Римский идёт впереди всех нас. Возлюбленный брат мой Павел VI – мы называем его Вторым, а не шестым, потому что он должен был бы родиться сразу вслед за апостолом Павлом – продемонстрировал столько дальновидности и смелости, что мы можем называть его величайшим Папой в истории».

«Мы очень заблуждаемся, если думаем, что православная вера сошла с неба, а другие конфессии ничего не стоят. Триста миллионов людей избрали ислам, стремясь достичь своего Бога; существуют сотни миллионов протестантов, католиков, буддистов.

Цель любой религии – обогатить человека».

«Говорят, у нас много различий. Каких? Примат и непогрешимость? Какое нам до этого дело? Пусть каждая Церковь придерживается своих обычаев. Если Католическая церковь хочет – пусть придерживается этого. Но я спрашиваю вас: где эта непогрешимость сегодня, когда папа имеет при себе Совет, состоящий из пятнадцати членов? Кроме того, мы все считаем себя непогрешимыми. В своей работе, во всём. Разве спросит тебя твоя жена, сколько ей соли сыпать в суп? Конечно, нет. Она имеет свою непогрешимость. Пусть имеет её и папа, если хочет. Мы этого не ищем. Теологический диалог не даст результатов. Мы к нему не готовы, и на это потребуются сотни лет. Только один диалог возможен – диалог любви».

Как пишет иеромонах Савва (Янич), «перед нами настоящий апофеоз плюрализма: нет экклезиологии, нет святоотеческого учения, нет церковного Предания, нет, наконец, даже истории Церкви! Всё это сводится, в конце концов, к одному – нет Истины – нет Христа! »[411].

Зато в экуменических кругах патриарха Афинагора считали «пророком нового времени», «духовным отцом православного ренессанса». Так что именно на него и на его преемников Ватикан стал возлагать основные надежды в стремлении добиться реформирования православных церквей и признания ими примата понтифика. И поскольку, за редчайшим исключением, официальные церкви хранили молчание по поводу действий и заявлений Афинагора, сложилась странная ситуация. Константинопольский патриарх, оставаясь своим в православном мире, стал проводником чуждых этому миру идей.

Сосредоточившись на международной деятельности, Афинагор последовательно реализовывал свою программу, которая заключалась в том, чтобы, во‑ первых, закрепить своё лидерство в Православной церкви и, во‑ вторых, осуществить реформирование Православия по модели II Ватиканского собора, для чего он стал настойчиво добиваться созыва Всеправославного собора. Собор должен был сплотить поместные церкви под началом Константинополя и закрепить экуменизм в качестве официальной доктрины.

Что касается лидерства, то, ещё начиная с патриаршества Мелетия Метаксакиса, международная деятельность Константинопольской церкви осуществлялась с позиций «исключительного права» Константинополя на распространение своей юрисдикции на православную диаспору вне границ автокефальных церквей. Это обосновывалось «особым положением Вселенского престола»..

Корни этой позиции уходят в глубь истории. Дело в том, что на уровне Вселенской церкви первенство определяется в соответствии с традицией священных диптихов и является первенством чести. Традиция эта восходит к правилам вселенских соборов и подтверждается на протяжении церковной истории в деяниях соборов отдельных поместных церквей. Порядок диптихов исторически менялся: в течение первого тысячелетия первенство чести принадлежало Римской кафедре, но после разрыва евхаристического общения между Римом и Константинополем в середине XI века первенство перешло к Константинополю как «первому среди равных». И если источником первенства чести является каноническое предание Церкви, зафиксированное в священных диптихах и признаваемое всеми поместными церквями, то содержание его не определено на вселенском уровне канонами вселенских и поместных соборов. Однако те канонические правила, на которые опираются священные диптихи, не наделяют первенствующего какими‑ либо властными полномочиями в общецерковном масштабе.

В эпоху Османской империи падишахи повысили статус Константинопольского патриарха, наделив его особыми властными полномочиями с особым титулом «главы Православного вероисповедания» (рум миллет баши). Патриарх отвечал теперь перед падишахом своей головой за лояльность всех патриархатов на территории Османской империи. Так, греческое восстание 1821 года против османских властей послужило причиной казни через повешение патриарха Григория V.

Когда в 1589 году был утверждён Московский патриархат, материальная и политическая помощь России и Русской церкви помогали Вселенскому патриарху сохранять свой статус перед султаном и османским правительством. Но распад Османской империи после Первой мировой войны привёл к утрате его статуса и властных прерогатив, которые не были признаны новыми светскими властями. Однако претензии на власть сохранились, и первенство стало толковаться в нужном Фанару смысле. Более того, именно с тех пор Константинопольский патриарх попал под влияние западных государств – сначала Великобритании, а после Второй мировой войны – США, что и предопределило его проэкуменическую позицию. В результате, когда при И.В. Сталине советское руководство поддержало, исходя из возросшего авторитета СССР и веса РПЦ в православном мире, проведение в Москве совещания глав автокефальных православных церквей в 1947 году для подготовки Вселенского собора в целях решения вопроса о присвоении Московской патриархии титула «Вселенской» и перемещения его с пятого по диптиху на первое место, именно американское руководство разработало контрмеры, чтобы нейтрализовать эти планы. Они попытались сорвать созыв Вселенского собора и перенесение Вселенской патриархии в Москву, в результате чего на Совещание не приехали патриархи Константинопольский, Александрийский и Иерусалимский. Претензии на властные полномочия Фанара, поддерживаемые США, стали основной причиной его сложных отношений с Московским патриархатом.

В феврале 1950 года Афинагор опубликовал послание ко «всем членам Православной церкви», в котором называл Константинопольскую церковь «Матерью‑ Церковью» для других поместных церквей и рассчитывал на «покорную преданность её детей и на полное и добровольное исполнение ими своих обязанностей по отношению к ней». Позиция РПЦ в отношении этих идей была однозначна. Давая оценку посланию, митрополит Крутицкий и Коломенский Николай (Ярушевич) в интервью Болгарскому телеграфному агентству заявил: «В ней мы усматриваем лишь повторение давних попыток константинопольских патриархов установить вместо первенства чести первенство власти Константинопольского престола над всеми другими православными патриархатами, то есть воскресить отвергнутые Православной Вселенской церковью идеи папизма, против которых всегда боролась Русская церковь. Матерью‑ Церковью всех церквей являлась и является Иерусалимская православная церковь, а не Константинопольская. Для Русской церкви Константинопольская церковь является такой же братской церковью, как и прочие братские автокефальные церкви. Что касается титула “Вселенский”, то этот титул никогда не имел в прошлом и не имеет в настоящем своего прямого значения и в прошлом был лишь почётным титулом по праву чести для патриарха столичного города и по традиции сохранился до настоящего времени»[412]‑

РПЦ считала претензию на «исключительное право» Фанара на юрисдикцию неканонической и исторически неоправданной. Она часто приводила к проблемам во взаимоотношениях РПЦ с Константинополем, которые касались, в частности, русских приходов в Западной Европе, юрисдикции РПЦ в Финляндии, автокефалии православных церквей в Польше и Чехословакии, канонического урегулирования православной жизни в Америке, положения русского монашества на Афоне. Естественно, всё это препятствовало сближению РПЦ с Константинопольским патриархатом и делало невозможным обсуждение вопроса о Всеправославном соборе.

Но ситуация изменилась опять‑ таки в конце 50‑ х – начале 60‑ х годов, когда с переходом руководства Московского патриархата к экуменической деятельности началось активное сотрудничество в рамках межхристианских и межправославных встреч. В декабре 1960 года Московский патриарх впервые за 500 лет автокефального существования РПЦ посетил Константинополь (Стамбул) и встретился с патриархом Афинагором, и тогда же было принято решение начать подготовку к созыву Всеправославного собора. Важную роль в этом процессе стал играть Никодим Ротов, которого вместе с патриархом Афинагором можно считать «главным архитектором» этого «проекта».

 

Делегация РПЦ МП во главе с Никодимом Ротовым на первом Предсоборном совещении на Родосе (Греция) в 1961 г

 

Об истории подготовки Всеправославного собора и его значении для Православия лучше всех написал преп. Иустин (Попович) в своей работе «По поводу “Великого собора Православной церкви”» [413]. Вот что он пишет:

«Вопрос подготовки и созыва нового Вселенского собора Православной церкви не нов и не из последних в нашем веке истории Церкви. Этот вопрос был уже поставлен при жизни несчастного патриарха Константинопольского Мелетия Метаксакиса, известного тщеславного модерниста и реформатора, создателя раскола в Православии на его так называемом “Всеправославном конгрессе” в Константинополе в 1923 году… Позже, в 1930 году, в монастыре Вато‑ педе состоялась так называемая “Подготовительная комиссия православных церквей”. Она определила “каталог тем будущего православного Просинода” который в дальнейшем должен был привести к созыву Вселенского собора.

После Второй мировой войны пришёл черёд Константинопольского патриарха Афинагора с его Родосскими Всеправославными конференциями (опять исключительно на территории Константинопольской патриархии). Первая из них, в 1961 году, вызывала подготовку Всеправославного собора с тем, чтобы сначала был созван “Просинод”, и подтвердила заранее подготовленный Константинополем “каталог тем” для “Просинода”: 8 крупных глав, около сорока главных тем и вдвое больше параграфов и подпараграфов. После II и III “Родосских конференций” (1963 и 1964 гг.) в 1966 году состоялась Белградская конференция. Сначала она была названа “Четвёртой Всеправославной конференцией”…, а затем деградирована со стороны Константинопольской патриархии до степени “Межправославной комиссии”, в то время как следующая конференция, состоявшаяся на “константинопольской территории” (в “Православном центре Вселенской патриархии” в Шамбези‑ Женеве) в 1968 г., была провозглашена “Четвертой Всеправославной конференцией”. На этой IV Конференции, очевидно, нетерпеливые её организаторы спешили сократить путь до Собора, так как из огромного Родосского каталога… они взяли только “шесть первых тем” и определили новую “процедуру” работы. Одновременно было создано новое учреждение: “Межправославная подготовительная комиссия”. Она необходима для “координационных работ над темами”. Кроме того, был создан “Секретариат по подготовке Собора”, т. е. на самом деле назначен для этого константинопольский епископ с пребыванием в вышеназванном центре в Женеве, в то время как предложения о принятии других православных членов в “Секретариат” были отвергнуты».

«Вся сегодняшняя “проблематика” вокруг тем будущего Собора, неуверенность и изменения в их подготовке, определении, искусственной “каталогизации”, все новые изменения и “редакции” истинной православной совести доказывают только одно: что в данный момент не существует ни одной серьёзной и неотложной темы для созыва и проведения нового Вселенского собора Православной церкви. Даже если и существует тема, заслуживающая быть предметом для созыва и проведения Вселенского собора, она не известна сегодняшним инициаторам, организаторам и редакторам всех вышеупомянутых “конференций”, с их прежними и нынешними “каталогами”. Ибо если бы это было не именно так, то как объяснить, что со времени Константинопольского собрания 1923 года через Родосское 1961 года до Женевского 1976 года всё изменялась “тематика” и “проблематика” будущего Собора: изменялось количество, порядок, содержание и сами критерии “каталога тем”, который должен был быть предметом работ такого великого и уникального церковного тела, каким был и каким должен быть всякий Святой Вселенский собор Православной церкви? На самом деле, всё это выявляет и подчёркивает не только самую обыкновенную непоследовательность, но и явную неспособность и непонимание Православия со стороны тех, кто сейчас, в данной ситуации и таким образом навязывает православным церквям свой “Собор”, незнание и неспособность почувствовать и осознать, что значил и что значит настоящий Вселенский собор для Православной церкви и для полноты её верных во Христе. Ибо если бы они это почувствовали и осознали, то они, во‑ первых, знали бы, что в истории и жизни Православной церкви никогда ни один Собор, а тем более столь исключительно благодатное и духовное явление, каким является Вселенский собор, не вызывались искусственно, придумывая темы для его работы и заседаний; что никогда так нарочито не созывались “конференции”, “конгрессы”, “просиноды” и разные искусственные собрания, неизвестные и чуждые православной соборной традиции, перенятые на самом деле от западных организаций, чуждых Церкви Христовой»[414].

Однако не только тема, но и сам принцип «представительства» церквей на этих собраниях, выдвинутый Константинопольским патриархатом и принятый другими православными, противоречит соборному преданию Православия. Как пишет Иустин Попович, Православная церковь по своей природе епископальна и епископоцентрична, ибо епископ и собрания верных вокруг него являются выражением и проявлением Церкви. «Остальные, исторически более поздние и непостоянные формы церковной организации Православной церкви: митрополия, архиепископия, патриархия, пентархия, автокефалия, автономия и другие, сколько бы их ни было и ни будет, не могут иметь решающего голоса в соборной системе Православной церкви. Более того, они могут быть помехой для правильного функционирования соборности, если они маскируют собой и ущемляют епископальный характер и структуру Церкви и церквей. В этом, несомненно, главная разница между православной и католической (папской) экклезиологией».

Фанар (резиденция Константинопольского патриархата) добился, чтобы поместные церкви посылали на встречи не епископов, а свои «делегации». Этот порядок крайне важен для Фанара в силу малочисленности его приходов в Турции (3 тыс. человек). Главная его паства за рубежом. Но на встречи он посылает представителей из Турции. Иустин Попович отмечал по этому поводу: «Константинопольская иерархия почти на всех всеправославных собраниях состоит, главным образом, из титулярных митрополитов и епископов; из пастырей без паствы и без конкретной пастырской ответственности перед Богом и перед своей живой паствой… В последнее время Константинопольская патриархия произвела множество епископов и митрополитов, главным образом всё титулярных и фиктивных. Это, вероятно, подготовка к тому, чтобы на будущем «Вселенском соборе» множеством титулов обеспечить большинство голосов для неопапистских амбиций Константинопольской патриархии… Где тут соборность Православия? »[415].

 

Глава 17

«Мирская церковь» Павла VI: прелаты, мафия и масонство

 

Наряду с идейным обновлением в Католической церкви происходили и организационные изменения, коснувшиеся всей системы управления.

Павел VI реформировал нелюбимую им Римскую курию путём укрепления Госсекретариата и преобразования или создания новых ведомств (конгрегаций, комиссий и советов) в соответствии с духом «аджорнаменто»: по средствам массовой коммуникации; по диалогу между религиями; по литургической реформе (этот Совет вошёл позже в Конгрегацию богослужения); по делам мирян; по справедливости и миру; по толкованию текстов II Ватиканского собора; по пастырскому попечению о переселенцах. В 1965 году вместо Священной канцелярии – символа инквизиции – была создана Конгрегация по делам доктрины веры, во главе которой был поставлен известный своими обновленческими взглядами югославский кардинал Франциск Се‑ пер, заменивший консервативного итальянского кардинала Оттавини. А в 1966 году был отменён и Индекс запрещённых книг – осталось только моральное обязательство католика не продавать и не читать книг, которые могут подвергнуть опасности веру или мораль.

Понтифик осуществил замену кадров, поменяв состав ведущих ведомств и назначив за время своего понтификата 140 новых кардиналов. При этом по достижении 80 лет кардиналы лишались права участия в конклавах, а епископы увольнялись после 75 лет, что позволило устранять консервативно мыслящих иерархов.

Вместе с тем больше прав было передано национальным Конфренциям католических епископов, внутри которых ведущие позиции занимали деятели, разделявшие модернистские идеи Собора. Появился и новый орган – Синод епископов, официально учреждённый на 4‑ ой сессии II Ватиканского собора в качестве информационно‑ совещательного органа при папе (в целях реализации Положения о «коллегии епископов», о которой говорилось в Догматической конституции о Церкви Lumen gentium). Он представляет собой группу епископов, которые, избираясь из различных регионов мира, собираются папой в определённые сроки либо на ординарные, либо на чрезвычайные ассамблеи для рассмотрения и обсуждения вопросов, касающихся деятельности церкви. При этом Синод не решает эти вопросы и не выносит по ним постановления, если только в определённых случаях понтифик не наделит его решающей властью. Первая Генеральная ассамблея Синода состоялась в 1967 году. А в 1970 году понтифик создал Совет генерального секретариата Синода епископов, состоящего из 15 членов, 12 из которых выбираются ассамблеей, а 3 назначаются папой.

Однако более важные изменения коснулись скрытого уровня управления Св. Престолом, что стало отражением нового характера отношений между руководством Ватикана и политической элитой. Речь идёт о тесном союзе, установленном между церковными иерархами и представителями влиятельных итальянских и международных масонских и мафиозных кругов. Через итальянскую мафию правящие церковные круги были тесно связаны с американскими финансами. Важную роль в укреплении этих отношений играл Священный альянс (СА), получивший при Павле VI второе дыхание.

Действовавшее внутри Ватикана масонское лобби, вовлёкшее в себя в эти годы значительное число новых членов, епископов и кардиналов, как никогда усилило свои позиции. Павел VI был хорошо информирован об их деятельности. Как пишет исследователь Е.Фратинни, по его поручению, в течение трёх лет начиная с 1968 года, внутренняя контрразведка понтифика вела активное расследование об агентах масонских лож, собрав к 1971 году объёмный материал, воссоздавший полную картину всех связей масонов в различных отделах Ватикана, после чего понтифик лично попросил главу контрразведки прекратить следствие по этому делу и распорядился поместить материалы в Тайный архив[416]. В итоге, если раньше сбор такого рода информации осуществлялся в целях противодействия масонской деятельности, то теперь задачи изменились на противоположные и о масонстве больше не говорили.

 

Личо Джелли

 

Однако в 70‑ е годы в прессу стали просачиваться списки прелатов‑ масонов[417], наиболее полными из которых считаются два: один был опубликован в августовском номере журнала Panorama за 1976 год; другой – в сентябрьском номере Osservatore Politico за июль 1978 года в статье журналиста Мино Пекорелли «Великая ложа Ватикана» и содержал имена 133 священнослужителей и 8 влиятельных деятелей из католической среды. Этот материал подробно проанализирован в книге Карла Альберто Аньоли «Масонство на пути к покорению Церкви»[418].

Сам Мино Пекорелли был членом масонской ложи «Пропаганда‑ 2» (П‑ 2), представлявшей собой одну из самых жестоких тайных неофашистских организаций, ставящей целью уничтожение в стране парламентской демократии. Она включала в себя политиков, финансистов, юристов, военных деятелей и вплоть до 1976 года относилась к Великому Востоку Италии, пока стоявший во главе неё Личо Джелли не перевёл её в разряд так называемых «диких лож» (не обладающих статусом масонских и действующих подпольно) и не превратил фактически в подпольное «государство в государстве». В 1980 году в отношении

Личо Джелли было начато следствие по обвинению в серии подлогов, а на следующий год, после обнаружения документов о деятельности П‑ 2 в Италии, разразился один из крупнейших скандалов. Для расследования этого дела была создана специальная Парламентская комиссия, в соответствии с заключением которой деятельность П‑ 2 подпала по действие ст. 18 конституции страны, запрещающей «секретные организации, преследующие, хотя бы и косвенно, политические цели путём создания структур военного характера». Из‑ за многочисленных убийств причастных к делу лиц следствие так и не было доведено до конца, но П‑ 2 была закрыта решением масонского трибунала Великой ложи Италии в 1981 году за слишком вольное поведение Джелли. Однако профессор Альдо Моля, признанный специалист по масонству, утверждал, что ею пожертвовали, чтобы скрыть информацию о более влиятельных масонских организациях[419].

Действительно, затем будет признано, что П‑ 2, несмотря на своё кажущееся влияние и могущество, являлась структурой, контролируемой ещё более влиятельной закулисной силой, которая передавала Ложе инструкции через Джелли. Согласно данных всё той же Парламентской комиссии, «организация, стоявшая за П‑ 2, находилась за пределами Италии». Одни утверждали, что речь идёт об американской мафии, другие – что о ЦРУ Сам Мино Пекорелли в начале 1979 года обвинил во всём ЦРУ, а через два месяца после этого заявления он был убит. Опубликованную им информацию так никто и не опротестовал[420].

 

Паскуале Макки

 

Позже, в 1987 году, будет опубликовано исследование журналиста Пьера Карпи, также члена масонской ложи, который утверждал, что большая часть священников принадлежит ложе П‑ 2, которую называют священнической, что она действует в Ватикане с 1971 года и находится в прямом контакте с великим магистром Объединённой ложи Англии графом Майклом Кентским[421].

В соответствии с опубликованными списками среди членов масонских лож оказались, кроме тех, кого мы уже называли (кардинал Беа, кардинал Вийо, епископ Агостино Казароли и др.), личный секретарь Павла VI, священник Паскуале Макки (член Великой ложи Италии с 1958 г.); заместитель директора l’Osservatore Romano Вирджилио Леви (с 1958 г.); префект Конгрегации по делам епископов кардинал Себастьяно Барджио; ректор Ломбардской семинарии Луиджи Беллоли; капеллан Павла VI и госсекретарь Латеранского понтификального университета Франко Биффи (с 1959 г.) и многие другие[422]. Они занимали ответственные посты и активно сотрудничали с представителями теневых структур светской власти.

 

Банкир Микеле Синдона

 

Так, во главе Священного альянса понтифик поставил своего личного секретаря Паскуале Макки, который работал с ним ещё в Милане и которого прозвали «Матерью Монтини Паскуаленой». Он осуществлял активное взаимодействие разведывательных органов Ватикана с мафиозными кругами финансистов, самым влиятельным из которых был член ложи П‑ 2 банкир Микеле Синдона по прозвищу «акула». Последнего папа назначил своим советником по финансовым вопросам. Он был знаком с банкиром ещё в свою бытность архиепископом Милана. Синдона, родом из Сицилии, воспитанник иезуитов, имел крепкие связи с сицилийской мафией и рано вошёл в закрытый круг миланских финансистов. Ещё в 1960 году он основал свой собственный Частный банк (Banca Privata), куда были помещены вклады ИДР, которыми он пользовался для спекуляций и отмывания денег. Финансовые дела связывали его и с известной преступной американской семьёй Гамбино, занимавшейся наркотрафиком, рэкетом и прочим.

Начав «сотрудничество» с Банком Ватикана, Синдона получил почти полный контроль над программой иностранных инвестиций Банка. Активы ИДР составляли более миллиарда долларов, но эта сумма была второстепенной по сравнению с тем, сколько получал Банк от отмывания грязных денег, идущих от торговли наркотиками, проституции и незаконных политических сделок. В 1964 году Синдона создал брокерскую компанию Мопеугех, которая имела в качестве клиентов 850 банков и ежегодный денежный оборот в 200 миллиардов долларов. Очень многие обитатели Латеранского дворца и известные и богатые люди Рима пользовались услугами этого общества, чтобы освобождать свои богатства от уплаты налогов, переводя их на офшорные нелегальные счета. Фамилии и секретные номера счетов высокопоставленных членов ХДП, соцпартии и социал‑ демократической партии хранились у Синдоны[423]. В конце 60‑ х годов «группа Синдоны» включала 6 банков в Италии и за рубежом и более 500 гигантских обществ. Один из них, Franklin National Bank, 18‑ й из списка крупнейших банков США, обладавший активами более чем в 5 миллиардов долларов, был частично куплен на деньги, которые Синдона перевёл из итальянских банков. Кроме того, Синдона приобрёл фонды своих хозяев – сицилийской мафии, а затем и ложи П‑ 2.

В 1967 году понтифик произвёл изменение в управлении финансами Ватикана, объединив Специальную администрацию Св. Престола, возглавляемую до 1954 года Ногарой, с Администрацией имущества Св. Престола и создав Администрацию наследия Св. Престола, которая является ведомством Римской курии и признаётся Международным валютным фондом центральным банком Ватикана (в своё время её возглавляли кардинал Вийо, кардинал Казароли и др.). Упростив управление внешним финансовым институтом, Св. Престол закрыл информацию о Банке Ватикана, который стал головным финансовым учреждением.

В 1967 году Павел VI создал Генеральное бухгалтерское бюро, которое получило название «Ватиканская префектура Св. Престола по экономическим вопросам», руководителю которой было запрещено говорить на любые касающиеся её темы. Отвечавший за работу Префектуры обнаружил, что в Банк Ватикана каждую неделю без каких‑ либо объяснений поступали миллионы долларов неизвестного происхождения, направлявшиеся на номерные счета в швейцарских банках и в учреждения, принадлежавшие Синдоне. Из этих денег финансировались мятежи и государственные перевороты, подобные тому, что произошёл в Греции в апреле 1967 года, в результате которого был установлен режим «чёрных полковников»[424]. Банк стал в итоге причиной бесчисленных скандалов, будучи замешан в продаже оружия конфликтующим сторонам, учреждении обществ‑ призраков в фискальных райках и прочего.

Одним из главных протеже Синдона был Роберто Кальви – директор банка «Амброзиано», главного католического банка Италии, конкурента светских банков, во главе которых стояли франкмасоны.

 

Глава Банка Ватикана, «папский банкир» Пол (Казимир) Марцинкус

 

Со временем операции Банка Ватикана становились всё более опасными и начали угрожать уже стабильности экономики и Ватикана, и Италии. Ситуация особенно осложнилась после того, как в 1969 году во главе ИДР был поставлен бывший начальник охраны Павла VI, гражданин США[425] (по отцу – литовского происхождения), франкмасон с 1967 года, епископ Пол (Казимир) Марцинкус. Он стал ярким воплощением проатлантистской ориентации Курии, стремившейся в своей мировой политике заручиться надёжной поддержкой американских спецслужб. Марцинкус находился под крылом Центрального разведывательного управления и был тесно связан с находящимся в контакте с ЦРУ кардиналом Спеллманом [426]. Павел VI установил личные связи с кардиналом, ещё не будучи папой, во время своего визита в США в 1951 году и тесно общался с ним и во время заседаний II Ватиканского собора в ходе обсуждения документа об отношении католицизма к иудаизму. Кроме Синдоны руководителями Банка стали уже упомянутые Личо Джелли (которого папа впервые принял в Ватикане в 1965 г.) и Умберто Ортолани[427], также член ложи П‑ 2.

 

Кардинал Спеллман в окружении Р. Кеннеди и Р. Никсона

 

Особенно активно финансовыми махинациями занимался банк «Амброзиано», возглавляемый банкиром Робертом Кальви, тесно связанным с Марцинкусом. Созданный в 1896 году, этот главный католический банк Италии, «банк священников», названный по имени св. Амвросия Миланского и созданный в противовес светским банкам, управляемым франкмасонами, при Кальви превратился фактически в «прачечную» по отмыванию денег мафии, а Банк Ватикана, как было установлено позже в ходе судебного расследования, владел в нём крупным пакетом акций.

В 1974 году Franklin National Bank Микеле Синдоны разорился, в результате чего Ватикан потерял, по некоторым данным, от 240 миллионов до 1 миллиарда долларов[428]. После этого ИДР стали подозревать во всевозможных преступлениях. В одном из докладов ЦРУ, попавших в руки Священного альянса и уничтоженных им, говорилось о тесных связях Микеле Синдоны с американскими семействами Гамбрино, Коломбо и другими, замешанными в приобретении, транспортировке и продаже героина, кокаина и марихуаны. Синдона занимался прикрытием части их доходов от торговли наркотиками, проституции, банковских махинаций, порнографии и использования тайных банковских счетов в Швейцарии, Лихтенштейне и Бейруте[429]. Вместе с тем, как указывают надёжные источники, Синдона оказывал услуги и ЦРУ, переводя на счета этой организации деньги с доходов от продажи героина[430].

Характерно также, что, когда в 1974 году руководство Священного альянса и внутренней контрразведки по личному указанию Павла VI начало операцию Nessun Dorma («Никому не спать») по сбору информации о недостатках в департаментах и актах коррупции чиновников Ватикана, собранный в связи с этим обширный материал был похищен неизвестными лицами. Однако папа приказал всем участвовавшим в проведении расследования хранить по этому поводу обет «понтификальной тайны», нарушение которого влекло за собой отлучение и изгнание из лона Католической церкви. С тех пор к этой теме больше не возвращались, а подобных расследований уже никогда не проводилось.

После смерти Павла VI в августе 1978 года на состоявшемся через несколько дней после этого конклаве главными кандидатами на папство оказались опять‑ таки кардинал Джузеппе Сири и архиепископ Флоренции, кардинал Джованни Бенелли, известный своими либеральными взглядами, франкмасон, любимец Павла VI, занимавший важный пост в Государственном секретариате. Папой вновь был избран кардинал Сири, но, как и в прошлые разы, под давлением угроз (угроза исходила от самого Бенелли, и речь шла о возможном расколе церкви) он вынужден был отказаться[431], и в итоге в качестве компромисса папой был избран Альбино Лучани, взявший имя Иоанн Павел I. Его понтификат стал одним из самых коротких за всю историю Св. Престола – он продлился 33 дня.

Придя к власти, Иоанн Павел I начал расследование деятельности ИДР, имея планы реформировать финансовые структуры Ватикана. К 23 сентября 1978 года у него имелись уже почти все материалы следствия по делу Банка Ватикана, собранные Священным альянсом, среди которых был и доклад «ИДР – Банк Ватикана: положение дел, ход дел», принадлежавший к категориям «Совершенно секретно» и «Понтификальная тайна». Однако в ночь с 28 на 29 сентября Иоанн Павел I внезапно скончался, и, хотя в медицинском заключении говорилось о «естественной смерти от инфаркта», много вопросов, связанных с обстоятельствами его ухода, остались без ответа, так как материалы расследования получили статус «Понтификальной тайны», а Священному альянсу был дан приказ не проводить никакого расследования силами секретных служб Ватикана[432].

 

Кардинал Джованни Бенелли

 

Между тем, желавший тогда добиться правды аббат Луиджи Билля, публично объявивший о подозрении на убийство, обратился к одному из близких ему кардиналов с просьбой осуществить аутопсию умершего. Результаты всех трёх проведённых аутопсий подтвердили, что это было отравление[433]. Сегодня имеется уже немало исследований, доказывающих, что Иоанн Павел I умер не своей смертью, что он был убит и непосредственное отношение к этому имели ложа П‑ 2 и такие деятели, как кардинал Вийо, епископ Марцинкус, Кальви, Джелли и Синдона[434].

Со временем вскрылись и некоторые подробности относительно масонского списка Пекорелли. Это произошло на одном из коллоквиумов традиционалистов, где один докладчик заявил, что данный список содержал фамилии «всех людей» Августино Казароли, который возглавлял четыре масонских ложи в Ватикане. И список этот был опубликован самими франкмасонами, чтобы остановить продвижение Казароли к папскому трону. Он был настолько могущественной фигурой в Ватикане, что остановить его могли только «братья». Показательно, что список был опубликован за две недели до смерти Иоанна Павла I. В итоге кандидатура Казароли была отметена, и на состоявшемся следующем конклаве папой был избран истинный фаворит кардинальской ложи – Кароль Войтыла, ставший Иоанном Павлом II[435].

Однако Казароли останется влиятельным и при новом папе, который возведёт его в кардиналы, а после смерти Бенелли в 1982 году станет самым могущественным человеком Ватикана.

 

Памятник Павлу VI с масонской символикой

 

Говоря об итогах правления Павла VI и его окружения, уместно привести слова того же аббата Билля, сделавшего следующее обобщение: «Можно сказать, что с политической точки зрения он был левым, с точки зрения интеллектуальной – он модернист, а в религиозном плане – это франкмасон. Действительно, при нём вера была разрушена с помощью экуменизма, евангелизация была заменена диалогом, Царство Божье было заменено “Царством Человека” во имя светскости и так называемых “прав человека”. Похоронив веру и первичность личности Иисуса Христа, католическая мораль, переставшая рассматривать последствия «первородного греха», растворилась, а единственной легитимной формулой отношений между Церковью и государством был объявлен диалог. Это продвижение “диалога” было на протяжении веков фактическим осуждением доктрины и практики Церкви. Божественная религия почти исчезла перед лицом свободы человека, которая берёт верх над данной в Откровении истиной, христианская религия превратилась в одно из мнений. Рай, Ад, Милость, проклятие, набожность, нечестивость потеряли своё значение»[436].

Не случайно, когда Павел VI умер, итальянский «Масонский журнал» (Rivista Massonica. № 5, 1978. Vol. LXIX) написал: «Для других это смерть папы: событие, к счастью, редкое, но происходящее с разницей в годы и десятилетия. Для нас же это смерть Того, кто положил конец осуждению Клемента XII и его последователей. Впервые в истории современного франкмасонства глава самой крупной религии Запада умирает не в состоянии вражды к франкмасонству. И впервые в истории франкмасоны могут недвусмысленно почтить память на могиле папы (Павла VI)»[437].

 

Барельеф на вратах базилики св. Петра с изображением Павла VI

 

В 1986 году по инициативе Паскуале Макки в Сакро‑ Монте‑ ди‑ Варезе под Миланом в честь Павла VI был поставлен памятник, на открытии которого присутствовали Джулио Андреотти, кардинал Казароли и другие. Особенностью его является то, что он содержит масонскую символику, которая подробно описана в книге Франко Адресса «Масонский памятник Павлу VI» [438]. Масонская пентаграмма изображена и на тыльной стороне руки понтифика на его барельефе на бронзовых вратах базилики св. Петра, которые были установлены при Павле VI. Этот барельеф посвящён II Ватиканскому собору и сохранялся он, пока аббат Билля не обратился к одному из влиятельных кардиналов и не добился его замены.

 

Глава 18

⇐ Предыдущая45678910111213Следующая ⇒

Поделиться: