Привычка неубедительности.

Для него, по большому счету, неважно, удастся ему убедить кого-то в чем-то, с переводом в свою веру, или нет. Важна собственная уверенность в правильном понимании.

И будто бы «для судеб мира» этого достаточно.

«Правильное понимание должно быть найдено, а остальное – дело десятое».

Это, в самом деле, сделалось у него привычкой: не настаивать. При любых обстоятельствах.

Доходит, конечно, иногда до смешного. И до не очень смешного тоже доходит. Но что делать! – привычка!

Этакая роскошь!

Апология зыбкости, расплывчатости, нестрогости разделения «правильного» и «неправильного». Именно в таких выражениях! Так как понятие «истина» слишком серьезное и неподъемное.

«И нельзя ломать какие-то убеждения других людей, - считает он. - Это и невозможно сделать с помощью внешнего воздействия. Процессы в самом человеке должны сделать нужную работу. Если человек открыт этому. Новое, более правильное понимание должно прорасти в человеке, пустить корни, расцвести, дать плоды».

 

 

О временах.

Полная беспомощность, наползающая на людей. Приходит такое время. Это так же неизбежно, как и то, главное неизбежное из неизбежных.

Жизнь с наказанием в конце.

Жизнь наказуема.

 

 

Полеты.

Он жил до какого-то возраста постоянно на подъеме влюбленности. Теперь забылось, когда это прекратилось с ним.

А так-то - сплошной полет, а не жизнь! На крыльях влюбленности. Полеты, что называется, «во сне и наяву».

И вот полеты прекратились. А он превратился в диспетчера. Или дежурного по аэродрому.

 

 

Самое-самое.

Середина самого безоблачного и счастливого времени. Как понимается по прошествии большого количества лет.

Они гуляли у пруда в парке рядом с «Ленфильмом». Заходили в магазины, покупали не очень нужные, но милые вещи...

Не было неразрешимых проблем, заботы были несерьезными.

Весь мир был вот здесь - рядом с ними, недалеко...

И еще была весна. И теплый с солнцем в дымке ленинградский денек.

 

 

В учреждении.

- Вы по какому вопросу?

- По вопросу несправедливости жизни.

- Проходите, пожалуйста!

 

 

Авантюризм.

«В молодости было больше всего неосторожного – встреч, поступков, опасных случаев, просто неловкостей...

Может быть, с возрастом, постепенно все учатся уходить от такого, обходиться без этого, исключать возможность возникновения ситуаций.

Нельзя, конечно, зарекаться!

«Господи, как скучно мы живем! В нас пропал дух авантюризма!» - говорил герой Яковлева в фильме про баню.

Не приключается что-то».

 

 

Странные мысли.

Вернее сказать - мысли о странности. Всего подряд. Удивляешься вдруг самым простым вещам, будто начинаешь их по очереди впервые видеть. Присматриваешься к тому, к другому...

Ритуалы общения... С совершенно отдельными людьми.

Они все как случайные попутчики.

И поезд должен когда-нибудь приехать на некую станцию, на которой придется сойти. А поезд этот – именно этот поезд - поедет дальше.

Эти коридоры, ванная, кухня, туалет, парадная, выход на две улицы со двора... И так далее.

 

 

Правильность.

«...Мне не смешно, когда фигляр презренный

Пародией бесчестит Алигьери.

Пошел, старик.

Моцарт

Постой же: вот тебе,

Пей за мое здоровье».

Это такое отношение к жизни. Есть «правильное» отношение – у Сальери, и есть какое-то такое, как у Моцарта, – человеческое, обычное, не сверхчеловеческое, не сверхправильное. Не мелочное!

И при этом, в главном Моцарт – это Моцарт. Он не станет никого травить. А «правильный» Сальери убил, предал. Есть главные вещи и не главные.

 

 

Рукописный чемодан.

*

Помоечные письма. Наследие некого гражданина 31-го года рождения. Следы пребывания.

Мало собственных ужасов быстролетной жизни! Подбирает еще и чужое.

Ужас окончательно прожитой жизни.

*

Серьезный вопрос. Старики к нему всегда относились серьезно. Тоскливая тема, конечно. При той разобщенности и неприобщенности друг к другу разных поколений. Тема бесследности.

Есть один более-менее непомоечный вариант. Поступить как Крис Кельвин у Тарковского в «Солярисе».

Тоже ведь собирался в путешествие навсегда.

*

А в самом деле! Как быть? С «рукописным наследством». С этим чемоданом, доверху заполненным еще в докомпьютерную эпоху. Что с ним будет в случае чего? Его не гарантированная ничем ценность.

И он может однажды оказаться на помойке. Мысли об этом постоянно приходят во время «оцифровки» некоторых нужных тетрадей. В этом занятии есть какой-то смысл: цифровая относительная вечность.

Ведь оцифрованные рукописи не горят.

*

Запись в старой тетради:

«Всегда удивляло то, как ловко некоторые старики философствуют, как интересно мыслят! Кажется им это ничего не стоит. Их ум, память – как старая квартира, полная интересных вещей. Десятилетиями, незаметно скапливаются они, чтобы потом вдруг никому не быть нужными».

О ком-то отвлеченном писано. Но как это актуально теперь для одного конкретного старичка!

Столько понаписал уже, что он сам не может разгрести. Кому это нужно будет! В случае чего.

Раньше, когда старички для него были отвлеченными понятиями, и в мыслях не было заботился ни о чем подобном. 

 

«Скромник».

Не допускал вольностей. И потом медленно этому учился. Очень медленно, с оглядкой и сомнениями.

 

 

Атомы.

Физики утешают. «Распадемся на атомы. Что ж такого! Наши атомы долетят до звезд!»

Это понятное, достоверное, честное утешение. Оно даже немного утешает. Хоть как-то.

 

 

Зимнее утро.

«Что за жизнь!» - думают люди, расходясь утром по своим конторам. С омерзением шагая по жиже недотаявшего снега. Сыро-мокро! Темно! Спать хочется! Вернее, спрятаться бы куда в тепло, да поспать еще! Но надо брести с мокрыми ногами на службу. И там что-то делать. А иначе «дядя-начальник денежков не даст».

Это и есть то, что называется «в сторону бытописательства». Или как там еще: «заметки по ходу жизни».

 

 

Важные вопросы.

Любая судьба – как очередная попытка разгадки тайны мироздания.

Всё положенное по жизни с каждым случается в свое время.

Неминуемо весь ужас жизни подкатывает к каждому.

И каждый переживает это по-своему и как-то решается жить до самого конца.

Ответив себе на какие-то важнейшие в этой жизни вопросы. Или не ответив, а просто закрыв от ужаса глаза.

Что-то все же наверное открывается в конце концов.

Вот и Л.Н. сфантазировал на эту тему, описывая умирание князя Болконского в убеждении, что не может быть все просто так вот! Без тайны! Без тайн мироздания.

 

 

" To by or not to by?"

Мыслям о будущем человеке только два дня. Может быть, его и не будет. Но если будет, то он начнется из этих двух дней.

Начало человека. "To by or not to by?" В этом смысле. Постыдном для человека, которому Г.Б. дал выбор.

Прокофьев "распрямляет" душу, укрепляет.

Музыка. Стихия, не зависимая от маленького слабого человека. Она ему не принадлежит. Он ей служит, поддерживает в ней жизнь.

Человек имеет к ней отношение. Он стоит рядом. Так же как он стоит рядом с горами, рядом с средневековыми соборами.

У человека своя жизнь. Сопение мышки в теплой темноте: "To by or not to by?"

 

 

Поиски.

- Как же все-таки это происходит?

- Может быть, должно стать достаточно противно? От всего. В том числе и от самого себя.

- Думаешь?

- Тогда, может быть, все как-то облегчается? Прячет человек сам себя от лица этого мира.

- Поживем, увидим.

- Доживем – увидим.

 

 

Судьба.

«Казалось всегда, что жизнь должна строиться по некой расписанной на небесах фабуле, именуемой судьбой.

А что на самом деле имеем? Не договорили, не дослушали…

Нет композиционной законченности».

 

 

Вопросы.

Выяснить один вопрос для самоуспокоения.

Схоластические вопросы – это только для отживших стариков? Или эти - молодые, веселые, мобильные, легкие – тоже не минуют этого?

Этот мир – предполагаешь – вдруг да радикально поменяется, и не останется ничего от трудных вопросов! Они отомрут вместе с последними стариками. Наступит эра безграничной бескомплексной молодости! На все времена!

 

 

Старые тетради.

Это кажется невероятным. Эта обыкновенность. Жили не задумываясь. Росли дети, во дворе играли в домино, лаяли собаки под окнами. Весь мир был какой-то маленький, тесный.

Мир детства. В том кино – «Когда деревья были большими». А тут еще радикальнее – «когда мир был без деревьев».

Мир без деревьев.

Мир, в котором деревья еще не посажены. Или они еще очень маленькие, и они не замечаются в пейзаже. Это более правильно. А «большие деревья»… Что-то надуманное. Если, конечно, не поверить на слово Инне Гулая.

 

 

Все равно.

«Все будет только так! И никак иначе!»

«Или вообще никак!» 

Это всегда есть. Запасной – универсальный - вариант: «или никак!». Самоубийственный, по сути, вариант.

С этим человеческим обретением никто ничего не сможет сделать. Его не отнять. Он вшит намертво в природу человека на этой именно земле.

 

 

Витамин.

Этот его обычный, моментальный, наивный, безоглядный отклик на чужое внимание!

Чего-то такого не дополучил в свое время.

Витамина В.

 

 

Другие.

Молодые. С ними бывает такая возрастная разница, что возникает ощущение жизни в разных измерениях. Всё, вроде, одно на всех – небо, солнце, архитектура, город, страна, планета – и всё для них уже другое, понимается и проживается ими по-другому, хоть чуть-чуть, но с неким сдвигом в сравнении с всякими старичками. И чем больше возрастная разница, тем этот сдвиг очевидней.

 

 

Напряжение.

Каково было бы жить без этого непрекращающегося напряжения? На какой-нибудь совершенно курортной должности. Старшим дворником, сторожем... Или электриком в деревне. Который имеет дело с напряжением только электрического вида.

А может быть, у человека всегда находятся причины напрягаться? И напряжение всегда находит человека.

Наполняет пустоту в человеке, предназначенную именно для чего-то подобного.

 

 

Улицы.

Начинают свои новые жизни. Не подозревая о тех, кто прошел уже вдоль и поперек эти улицы, набережные, скверы, эти дворы и парадные...

 

 

Право и лево.

Прошла молодость. И как бы потеряно право писать об этом.

Разве что с налетом умудренного опытом скептицизма, устало, грустно...

 

 

Работа.

Каждый прожитый день завертывается в словесную упаковку.

Закладываются как в силосную яму – впечатления, мысли, события…

Заготовки? Для чего? 

Или просто вешки на пути. Будто так уж важны все эти повороты. «Дороги не скажу куда».

 

 

Все бросить...

- Бросил бы все и писал!

- Зачем?

- Как Чехов. Наплевал бы на всякие там «зачем?»

- И что?

- Тогда бы понял «что?» А так ничего не поймешь! В том числе не поймешь, что из тебя могло бы получиться.

- А могло бы?

- Могло!

- Что? Шопенгауэр? Второй Достоевский?

 

 

Объяснения.

Объяснить, конечно, можно. Но что дальше делать с этим!

По молодости как рванешь к объяснениям, так все хорошо наобъясняешь! Столько слов наворочаешь!

С годами понимаешь, что объяснения и слова повторяются.

И просто надо набираться терпением, чтобы преодолевать эту жизнь дальше. С объяснениями или без объяснений.

 

 

Проснуться.

Словно очередной раз проснулся в этом мире. И на этот раз в этом мире все не так.

Это похоже на черно-белую жизнь в фильме Кончаловского «Романс о влюбленных».

Реальнейшая вещь! Не галлюцинация. То ли истинное лицо этого мира, то ли мир, в самом деле, лишился всех своих красок, музыки, красоты...

Это свойство некоторых людей делать мир вокруг себя таким. Попадаешь в круг их влияния, и вот!

 

 

Эти летние вечера.

Невский, Канал Грибоедова, Михайловский, Фонтанка...

Выходные. Теплый летний вечер.

Толпы людей, сэлфи, матрешки, уличные музыканты...

Молодые, по преимуществу, веселые, беззаботные, шумные...

Как окунешься в людское благополучие, довольство, молодость...

 

 

Середина.

Уют середины жизни. Человек будто упрятан в этой середине от вечности. Чувство защищенности дает этот толстый - как, сильно не задумываясь, ощущает человек - слой лет до окончательности.

«Когда это еще будет!»

 

 

Доверие.

Раушенбах с «векторной» Троицей, лексические откровения Короткова-Вашкевича, что-то ещё и ещё...

Входишь в мир то ли интеллектуальных игр, то ли подлинных основ мироздания. 

А сколько подобного еще встречаешь на просторах Интернета! И все претендуют на безусловную истинность.

Тайное знание, готовое открыться любому ищущему понимания устройства этого мира индивиду.

Но вот не хватает доверия, чтобы стать под знамена хоть одной из этих интеллектуальных конструкций. Не оспариваешь, даже где-то допускаешь, что так оно и есть, но не входишь в это весь без остатка. Остаешься в рамках обывательских, традиционных представлений о мире.

Чего-то не хватает. Доверия. Это такая вещь... Его не на все хватает.

 

 

Портреты.

Две одновременные выставки. «Петрова-Водкин и его ученики». «Выставка автопортретов».

Те, кто на картинах, и, конечно, сами художники захотели, чтобы запечатлелся надолго в художественной вечности какой-то миг жизни, изображенный на картине. Они хотели остаться.

И те, что на автопортретах тоже.

Не странная, но, конечно, простодушно-наивная затея. Глядят на публику с портретов. Глаза в глаза. Остались как-то.

Публика пришла на свидание. Как в тюрьму. Портреты вытащили из запасников, как из камер. Из подвалов. Из казематов.

Показать запечатленные мгновения.

 

 

Выходы.

Может быть, важно иметь запасной вариант для всего на свете.

Способность выходить любым – даже самым диким и чернушным – способом из жизненных ситуаций.

Впрочем, может быть, это не какая-то особенная способность, а просто по-другому в жизни не бывает – если выход «любой». Надо только понять, что это именно «выход». Пусть и в никуда.

Еще это называется «смирением».

 

 

На диване.

Попытки заснуть. На правом боку. И в полузабытьи – представление, как это выглядит откуда-нибудь из космоса.

Голубая планета, точка на ее поверхности, город, улица, дом, квартира, диван. На диване – фигура человека, лежащего, уткнувшись в подушку.

Человек спит на земном шаре. Именно на земном шаре! А не на диване.

Лег отдохнуть – снять напряжение, убрать ломоту в глазах при помощи этих кратких мгновений полузабытья.

 

 

Чувство.

Было время, когда потребность находиться внутри чувства была главной в жизни. Эта потребность то ослаблялась, то усиливалась, иногда едва теплилась, но не пропадала, была постоянной. Без малейшего зазора и паузы. Один объект чувств сменял другой. А иногда они перекрывали друг друга. И всему находилось место и время.

Потом это как-то ушло. Незаметно и бесследно.

Это как уехать куда-то далеко и, доехав, вдруг не обнаружить какой-то важной вещи, которую неизвестно где, когда и как потерял в пути.

 

 

Отмеривание.

«Земную жизнь пройдя до половины...»

«... как веселья последнюю треть».

Прикидывают. Оптимисты!

 

 

Каждому.

Может быть, все уже отмерено и будет отвешено поровну. Всякого. Хорошего и плохого.

Войти в понимание этого, чтобы быть готовым! Все по прейскуранту. В том числе трагедий, мучений, горя, ужаса...

 Должно только прийти время.

 

 

Инопланетяне.

Может быть, когда-нибудь ему приведется понять и это.

Наивный уфолог – все ждет и надеется. На своих инопланетян. Они прилетят и спасут его. Удивятся на его удивительную безвестную планету и... Ну и что-то такое сделают. Он и сам не знает – что.

 

 

«Если бы знать! Если бы знать!»

*

Никто не предупреждал, что те первые чувства, те первые встречи, поцелуи, объятия и пр. – это и есть то самое, о чем пишут в романах, вспоминают в мемуарах... Полновесная жизнь без предупреждения.

*

Неповторимость каждого мгновения этой жизни. Какие-то пережитые когда-то минуты, может быть, часы... Вспоминаемые через тысячу лет как какие-то особенные. По-разному, но особенные. И нежные чувства, и ошеломление перед чем-то грандиозным в этом мире... Сколько такого наберется хоть у кого!

И все это никак не понималось как что-то сверхценное и неповторимое. Вся будущая жизнь из тех мгновений с несомненностью представлялась как что-то того же качества по полноте, первозданности, значительности...

И только то, что все эти счётные мгновения будут такими, как они вспоминаются, – какими-то оазисами в пустыне остального времени жизни - никак не могло прийти в голову.

*

Может быть, жизнь всем дает эту полноту и свежесть первых впечатлений бытия, но не у всех хватает ума и решимости, чтобы понять, что это то самое – несомненное и неповторимое - и другого не будет.

Они смиренно идут по жизни дальше, еще не зная, что все дальнейшее уже по большей части наполовину бессмысленно.

То, что замечалось не один раз: качество впечатлений от жизни – в любой сфере: в чувствах, в дружбе, в музыке, в литературе, в понимании – со временем притупляется. Не раскачать уже себя на прежнее – молодое – восприятие этого мира. Стареет тело, стареет и душа.

 

Травмпункт.

«А что было бы, если бы он жил в глухой деревне и упал с воза с сеном?»

Обрывки соответствующих месту (районной поликлинике для взрослых, что на Кабинетной улице) разговоров.

И начинаешь отвечать на чужой вопрос. Просто так, от нечего делать:

«В кинодеревне ничего не было бы. А в реальной чернушной жизни с жуткими “кладбищенскими” историями - всякое могло бы последовать».

Жизнь поворачивается к лесу передом, а к какому-то очередному невезучему дяде Васе - задом. Вдруг. Однажды.

Помимо воли начинаешь проникаться, пропитываться подобными размышлениями, сидя перед кабинетом врача в унылом ожидании своей очереди. Насмотревшись и наслушавшись. Всякого.

В том числе про то, что в этой жизни все может быть еще радикальней! Не сразу и сообразишь, что это именно оно, то самое. «Раз - и нету!»

И приходят родственники закрывать больничный умершего больного.

В первый момент, услышав о таком, будто удивляешься. Не подавая вида. И начинаешь объяснять себе совсем простые вещи. Например, то, что в жизни бывают такие особые узловые моменты повышенной странности. «Стыковые», можно сказать, моменты.

- Следующий! – приглашает медсестра, приоткрыв дверь кабинета врача.

 

 

Чувственность.

Ощущение жизни, в которой вдруг ожила полузабытая чувственность... И проявления этого - буквально на каждом шагу! Мир будто преображается. Старый, привычный, бытовой мир делается праздничным, полным бесчисленных проявлений высокого смысла, наполняется новой жизнью. Все замечается, всему находится объяснение, возвышающее эту жизнь, а не отвращающее от нее.

 

 

Случившееся.

Простота, с какой в реальности случаются всякие-разные – плохие и хорошие - события, поражает! Вот оно как бывает! Непредполагаемо просто и неожиданно. К этому никогда не привыкнуть. Всякий раз будешь удивляться. Неожиданности и простоте.

И эта безвариантная, бесповоротная окончательность случившееся! Будто дух жизни вышел вон. Чего же проще чего-то обездушенного, окончательного, неживого... Трупа события.

 

 

Отбор.

Не возьмут его в ангелы. Его возмущение пустяками слишком бескомпромиссное и неадекватное: вплоть до расстрела! Так он всех перестреляет – продавщиц, которые его обманули, автомобилистов «стоп-хамовских», перегородивших тротуар... Всем не поздоровится!

 

 

Сериальное.

- Маруся, что ж ты натворила!

- Оставь ее в покое!

- Если бы она раскаялась, повинилась, расплакалась над своей глупостью...

- Тогда это была бы не реальная жизнь, а сериал.

- Может быть, но тогда всем стало бы легче.

- Напиши сценарную заявку!

 

 

Понимание.

Существуют в том понимании русской и всей остальной истории, которую им внушили или до какой они дошли в самообразовании. И дальше уже живут в этом пространстве освоенной, усвоенной истории. Все им теперь понятно. Они с этим проживают весь остаток жизни. Как в своей квартире.

Или как в тюрьме своего окончательного понимания.

Наверное это касается не только одной истории, но и вообще миропонимания. Не выйти из которого, как из камеры. Поэтому так часто – отчаяние, ужас, истерика...

«Мир такой, и другим быть не может!» - скольким подобная мысль испортила жизнь! Нервным, конечно. Которым все не в масть.

И есть  те, кто доволен пока этим миром.

 «Зимних сумерек тонкие краски

Удивительно дороги мне.

Сколько доброй, застенчивой ласки

В осветившемся первом окне!»

(К.Ваншенкин).

Такое еще, конечно, бывает от молодости.

 

 

Сухопутный моряк.

Старый мариман. Забросил все морские штучки из своей прошлой жизни. Иногда только проскакивает: «палуба» - вместо пола, «поручни» - вместо перил, «трап» - вместо лестницы...

«Разойтись левым галсом», - дает он себе установку, увидев издали, идущую навстречу девушку.

 

 

Жизнь на каждый день.

Только что-то самое необходимое.

Не привязанная к повседневной необходимости работа за письменным столом. С заглядыванием по мере возможности в понимание...

Ожидания, конечно. Непонятно, впрочем, чего. От этого занятия. Ждешь и не ждешь.

И есть стойкое, ясное понимание положения. В котором мало утешительного. 

Твердые правила поведения и жизни...

Длинная дорога смыслов. Лихорадка записывания, изображения, обдумывания...

Радость удачного слова, нового понимания…

 

 

Повседневность.

Будто в самом деле у каждого есть предназначение. Работают, не замечая времени, стараются, что-то устраивают, будто впереди еще целая вечность.

Нет, не так! Будто не хотят замечать времени, не хотят думать о жизни и мире, в который они попали. Только бы не замечать, только бы не задумываться! Гонка! Но предмет этой гонки совершенно ничтожный в сравнении с жизнью человека.

Это то, что думалось в 2014 году о людях Донбасса. Которые вырвались наконец в своей жизни из полубессмысленного существования. Появилась в их жизни достойная цель.

 

 

Удивление.

Краткий миг полусна. Удивление: смерть, любовь, жизнь вот здесь, в этот миг, в этой комнате, «avec cette femme»…

Вот, где удивление, переходящее в холодок ужаса.

Неуловимо краткий миг.

 

 

Простейшее.

ТВ. Рассуждения мрачного профессора о конце цивилизации и наступлении эпохи варварства…

И тут же Ахматова. Перебивающая умные и страшные мысли чем-то совершенно простейшим:

«Цветов и неживых вещей приятен запах в этом доме…»

Жизнь идет. Плохо ли хорошо… Скорее плохо. Но как-то все же удается «перебивать» мрачности «простейшим».

Так устроен человек. Может быть даже, так устроено человечество. 

 

 

Правило жизни.

- «Все принимать». Такое жизненное правило.

- И всё принимаешь?

- Всё, кроме самого неожиданного. Оказываешься не готов к неожиданному!

- Ну, на то оно и неожиданное!

- Что же остается тогда от правила!

- Ну, тогда я не знаю... А может, ну его – эти правила?

 

 

Дни.

Еще один «проходной» день. День «так себе». Ничем не выдающийся. Тягловый.

А ведь счетный! И можно когда-нибудь досчитаться!

 

 

Достоинство.

Ни на ком не виснул, локтями никого не расталкивал, по головам не ходил... Это что-то да значит!

Значит такое возможно! Значит можно и так! И ничего сверхтрудного. В такой жизни.

 

 

Перемены.

Ожидания перемен.

Перемены зреют. Совсем как плоды. Назревают. И вот они уже созрели, висят готовенькие.

Но падают все равно всегда неожиданно.

 

 

Фразы и жизнь.

Фразы, которые, можно сказать, «испортили» не одну жизнь. И авторскую, и просто повседневную - обывательскую, бытовую, человеческую, смертную.

Такие, например, фразы:

«И делаю себе карьеру тем, что не делаю ее».

«Нужно быть мертвым, чтобы предпочесть деньги».

«Радость не в том, что твоя работа пользуется успехом, радость - когда работаешь».

Легко можно продолжить.

Это были какие-то неоспоримые, несомненные жизненные ориентиры. Тут необъяснимая симпатия к такой идеализации действительности шла навстречу подобным мыслям у других. Это как водится.

И как результат - прожитое представляется как будто несколько бестолковым, несерьезным, глуповатым даже. То есть на лицо «испорченная» жизнь.

Приходится утешаться тем, что не первый и не последний в этом смысле с «испорченной» жизнью.

Вот и Бродский о том же:

«Лично меня — знаете, что больше всего устраивает? Вполне устраивает! Судьба античного автора, какого-нибудь Архилоха, от стихов которого остались одни крысиные хвостики, и больше ничего. Вот такой судьбе можно позавидовать.

Так и живешь. Укрепляясь в старой вере.

В ценности глупой жизни.

Глупой в том смысле, который вкладывала Раневская, сказавшая:

«У меня хватило ума прожить жизнь глупо».

 

 

Агротехническое.

Способность души порождать состояния влюбленности. Это, оказывается, никуда не уходит.

Всходы. Всхожесть. Почва дает всходы. Другое дело, что здесь уже поле, а не лес. Не положено расти ничему, кроме неприметных скромных полевых цветочков. Но ведь и не пустыня! Земля еще не умерла.

 

 

Все упростится.

*

Все как-то упростится. Это свойство человека. Все упрощается. Самое сложное, самое непроходимое для понимания.

*

Уход, вернее, смирение с неизбежным уходом тоже дано человеку в облегчение. «Ныне отпущаеши...»

С облегчением. По другим мотивам, чем у евангелиевского Симеона, но так же с облегчением. Всё уже посмотрел. Всё ли не всё, но увидел.

*

Может быть, человек устает от Вселенной, она его утомляет. Человек смиряется со своим непониманием.

Это как-то облегчает его. Он думает: «Бог с ней!»

 

Лимб.

Все жизненные неприятности - чтобы чувствовать эту самую жизнь. Обновлять чувство реальности. Открывать жизнь снова и снова.

От этого обновленного понимания, правда, становится грустно.

В «Божественной комедии» упоминается лимб.

«На входе Ада находится лимб. Там не мучаются, а просто грустят. Он предназначен для некрещеных младенцев и добродетельных нехристиан. Здесь автор встречает Аристотеля, Гомера, Платона».

Грусть начинается еще на земле.

 

 

Песня.

Поет Юрий Гуляев

«Надо, надо, надо нам, ребята, жизнь красивую прожить.

Надо что-то важное, ребята, в этой жизни совершить».

Тот мир, в котором было место для таких слов, для подобных понятий, для таких желаний…

Еще немного времени пройдет, и вспоминать об этом с  тоскливым чувством напрасности будет уже некому.

В этом тайна быстро меняющегося мира. Прошлое выбрасывается на помойку. Прошлое не пригождается.

Эти простые, даже, можно сказать, простодушные мысли... Конечно, они привязаны к неповторимости того времени. К тем людям.

То, о чем говорится в песне, возможно, как-то возродится в каком-нибудь новом поколении... Если для России все пойдет как надо. Но слова уже будут другие. И голоса, и мелодии...

Будет какая-то другая неповторимость другого времени.

 

 

«Это было недавно...»

*

Есть что-то трогательное в утренней бочке с молоком. В том, как стекаются в темноте на огонек люди с бидонами. Молоко, утро, дети.

*

Однообразно, «под народ», шутящие комсомольские деятели.

*

«Облади-облада». Запрещенная песня. С «матерными» словами.

*

К «Облади-облада» еще присовокупилась куриная лапка - знак пацифистов. Ни с того ни сего вдруг какие-то пацифистские лапки! Каким-то довеском – совершенно необязательным к полупионерской жизни. Матерные слова из песни это было понятно, но это… Отголосками атрибутов чужой, заграничной жизни.

 

Проживание.

«Куда уходит время жизни?»

Это как вести расходные книги. «Делать экономные покупки». Пробовали.

А так-то... своего и для себя времени – по остаточному принципу.

Ну, а тратить время только на себя или на то, на что сам пожелаешь... Конечно, так живут. С рациональным подходом. С аналитическим умом. Но сколько таких наберется!

А вдруг – много!

 

 

Эритроциты.

Ему объяснили, как именно алкоголь убивает эритроциты. И после этого объяснения глотать – хлобысть! – рюмки с водкой! Нет, только органолептически!

Он воображает эти эритроциты… Как они… Ну в общем…

«Нельзя же убивать эритроциты! Незя-а-а!»

 

 

Эволюция.

Дали посмотреть на этот мир, подумать о нем, попытаться что-то понять... Упиться разнообразием чувств... Что-то еще... Многое. Можно насобирать.

К этому подводится все. Без волшебства. Не погружаясь в бессознательное. Но и не так, как это рисовалось Ивану Карамазову.

Ничего в этом смысле не меняется. Возможно ли такое? Кажется, что возможно.

 

 

«Сон женщины».

Недопонимание многих вещей, с которыми люди живут, сколько себя помнят. Не дано. Природой, генами... Еще чем-то. По глупости, по легкомыслию...

 

«Кухара был поражен: из-за такого происшествия столь безупречная во всех отношениях девушка, как Харуко, понапрасну пожертвовала своей юностью».

Надо еще понимать, что юность имеет особую ценность в человеческой жизни. И что нельзя понапрасну ее тратить!

Надо обладать способностью к такому ясному, ценностному пониманию.

А если испытывать недоверие к таким, берущимся в готовом виде непонятно откуда представлениям, с которыми люди сживаются с первых шагов по жизни и не сомневаются в них уже никогда!

А если нет этого дара – понимать важные вещи! А если инерция жизни несет, не давая опомниться!

Какая там юность! И все остальное. Не остановиться! Не спохватиться!

 

 

Сп-я.

Эту деревню с ее ориентированием на желудочную жизнь никак не привязать к чему-то другому, существующему одновременно и независимо.

Поскольку это все происходит на одной планете и даже с некоторыми людьми одновременно и там и не там, то все-таки, может быть, существует какая-то высшая точка, с которой и то и другое как бы уравниваются в значении, совмещается, сливается...

 

 

Перемены.

Никаких катастроф! Ломается одно, строится другое. Время перемалывает реальность.

Сменяются декорации на житейском театре.

Так не осталось ничего от прежнего на Старой Деревне. Вообще никакой деревни. Только название. Мемориальная топонимическая табличка.

Как говорил Радзинский: стоны умолкнут, останется нечто основательное.

Это констатация. Безоценочная.

Конечно, обыкновенный одноразовый человек не может такое вынести. Поэтому и век ему отпущен щадящий для его слабых нервов.

 

 

Курьер ЮНЕСКО.

Грустно читать старые – 60-х, 70-х годов – номера журнала «Курьер ЮНЕСКО».

Проповеди о мире, о человеке, о детях… Сколько после этого было жестокости, тупости, скотства… А «Курьер» все тот же, все так же. Добропорядочный буржуа, либерал, прекраснодушный гуманист...

 

 

Ромашковый мир.

- Веришь и всегда верил, что есть такие места на земле...

- Какие?

- Ну, такие... С этими тонкими, узорчатыми переборами домры, с таким ромашковым полем... И ни души кругом. Птичьи голоса ото всюду...

- Размечтался!

 

 

Через сто лет.

Чеховский персонаж из «Скучной истории» мечтал хоть одним глазком глянуть на то, что будет через сто лет. У него, правда, речь шла о науке.

Но вот как-то не очень хочется это. Страшно. Тогда все уже произойдет, и останутся одни сожаления. Как у мистера Мак-Кинли.

И еще не хочется знать ничего о близких, которых уже не будет.

 

 

«Безответные» писания.

Можно представить, как они однажды сойдут на нет. Как что-то другое - такое же «безответное». Как некоторые другие столь же безответные занятия. Засохнут. Заглохнут. Ведь все происходит незаметно. Оглянешься, и нет никого ни позади, ни рядом.

 

 

Обстоятельства.

Встраиваешься в жизненные обстоятельства. Преодолеваешь, посильно, что-то уж совсем неприемлемое, а в остальном живешь как миленький. Этот учет обстоятельств, соизмерение собственной жизни с ними порождает уверенность в правильности выбора. То есть обстоятельства почти не оставляют никакого выбора. И правильность этого выбора получается почти автоматом.

 

 

Опыт.

Пока этого многолетнего, многословного опыта не было, все казалось, что его полезно приобрести.

Теперь понимаешь, что это и весь опыт. Другого не предвидится!

И если выразить суть этого опыта, то можно сказать, что это опыт «неприобретения опыта».

Это почти знаменитое: «Я знаю, что я ничего не знаю».

 

 

к1

 

Кажущиеся явления.

 

 

Отношения.

Отношения с разными людьми «ведешь». Анализируешь их состояние, корректируешь манеру поведения, накапливаешь опыт общения, стремишься всегда «понимать», что происходит, стараешься увидеть динамику… Все не просто так в отношениях. И народ разный.

 

 

Добродушие.

Добродушия в ней только на несколько смешных историй. Пока патефонные пластинки смешных историй не кончатся, она будет добродушной, смешливой, заводной, без сомнения идущей навстречу собеседнику…

Механизм добродушия. Заводишь. Как патефон. Ставишь одну за другой пластинки. Запас. Тратимый и возобновляемый. Заезженных пластинок. В тяжелой стопке.

 

 

Собачья тоска

«Собачья тоска». Может быть, собаки чувствуют всё в сто раз сильнее, чем человек. Чем человек в нормальном состоянии. Если он не болен или не спит или не пьян. Психически неполноценные состояния. Неподдающееся никакому сознательному регулированию страдание. Мало сознательного - в больном, пьяном, спящем, в собаке. Ничто не может помешать этому маятнику страданий. До воя. До собачьей тоски.

 

 

Попробуй!

«Стратегия безгрешности»: «Ты только попробуй, и мир изменится… В твоих глазах...» Только-то?

А в самом деле, как изменится мир? – по сути или в глазах? «Попробуй, узнаешь!»

Образ мыслей.

Мысли о жестких тупых вещах. Образ мыслей – жесткий и тупой. Возможность мыслить жестко и тупо. Отмеривать и отрезать – жёстко и тупо. Весь мир жёсток и туп.

Проблемность.

Способность «людей без проблем» снижать серьёзность и проблемность мира в целом. Как во время просмотра легкомысленного голливудского фильма. «Серьёзность» мира временно откладывается. Мы знаем «про себя», «задней мыслью», что ничего в мире не поменялось из-за того, что на нашем горизонте появился «человек без проблем», но на время мы отвлекаемся от этого, стараемся не подавать вида, что для нас мир «проблемен», серьёзен, тяжел, страшен, даже ужасен. Мы живем мерками, мировоззрением героя какого-нибудь комического боевика или музыкальной комедии.

 

 

Люди из «Мерседесов».

Они правильные. Они стараются быть правильным. Это исходит из них бессознательно. Они должны искать и находить оправдание самим себе, своему образу жизни. Они должны постоянно доказывать, что это всё по закону, в награду за их правильность, продуманность их поступков, за понимание жизни, умение жить. Это, может быть, особый склад ума, соответствующий набор предпочтений, позволяющий им легко, без насилия над своей психикой, совестью, природой, не ленясь, с охотой, страстно, самозабвенно и т.д. делать то, что они делают. Делать свой бизнес. Им не скучно. А остальным, кому лень, кому скучно, кому «облом», - те ходят мимо.

 

 

«Павелецкий вокзал».

Тоскливое словосочетание. Это метро, своей бесприютностью, соединяющее между собой бесприютные углы бесприютной Москвы. Механический голос, объявляющий станции: «Павелецкий вокзал».

Бесприютность «вокзальная».

И при этом, вокзал – так себе, не чета Киевскому, Казанскому или Ленинградскому. Киев, Казань, Ленинград! А тут Павелецкий… Куда с такого вокзала уедешь?

Весь город.

Весь город с его людьми, домами, улицами, набережными, дымовыми трубами, базарами, ларьками, рекламными щитами, грязными автомобилями, шедеврами архитектуры и т.д. устал жить.

 

 

Хулиганы.

«Смягченные» присутствием девушек хулиганы. Размягченные, чувствующие себя немного рыцарями и джентльменами. Хулиганы. Вблизи барышень.

Кажущиеся явления

*

Это имело обыкновенное, банальное объяснение.

Вроде того, как знаменитый хитроватый прищур Ильича объяснялся близорукостью на один глаз.

*

Умные с виду глупости. И наоборот.

*

Низкая должность как бы молодит его.

*

- Тебе кажется, что ты чувствуешь что-то облагороженное высокодуховностью! Но за этим, как правило, стоит что-то низкофизиологическое.

- Отчего же «низко»!

*

Толстяк.

Есть мордовороты, и есть трогательно толстые.

*

Весна.

Солнце перестало лениться – рано встает.

*

Присматриваешься к оживленному разговору глухонемых.

Их разговоры всегда «оживленные». Так кажется. Руками машут, мимикой помогают.

«Лопочут что-то по-своему».

*

Жует, жует... Кажется, вот-вот проглотит. Нет, все жует, жует... Orbit White.

«Самая вкусная защита от кариеса!»

*

Диалог.

- Холодно!

- Это только кажется!

И нечем возразить! Ведь, в самом деле, - кажется! Кажется, что холодно. Сколько таких «кажущихся явлений» можно еще насобирать!

 

 

Запахи.

Пахнуло цветами, и сразу же встретилась женщина с приятным, спокойным лицом. И на какое-то время всё на этой улице показалось симпатичным – дома, освещенные уже не таким как днем палящим солнцем, люди, попадающиеся навстречу. Вдруг увиделись над крышами белые клочковатые облака и легкое голубое небо. Проблемы, до того беспрерывно копошившиеся в сознании мигом куда-то исчезли… И это наваждение продолжалось ещё какое-то время, но потом как-то незаметно все стало на свои места. Задумаешься – почему? Может быть, от шавермной вони Ямского рынка и сразу же - от вида усталых, томящихся за прилавками, как унылые звери в узких клетках зоопарка, торговых женщин. Наверное. Другие запахи, другие лица…

 

 

Смех.

Бабы на картине Малявина. Они смеются очень уж по-советски. Колхозницы, а не бабы. Или это вообще в природе русских баб? Смеяться так. Безудержно, нескромно, не по-христиански, не по-крестьянски. Со слишком развитым чувством юмора – что совсем не предполагаешь в «забитых крестьянских женщинах, живших при царском режиме».

 

 

Проблески.

Нельзя тупо «обмозговывать» реальность, исходя только из неё самой. На неё лучше смотреть из «другой» реальности. Например из стихов Блока. Совершенно не имеющих отношения к этому миру за пыльным окном деревенского автобуса, который колесит между бывшеколхозными полями. Этот мир будто «ловится» на мгновение при переводе взгляда из одной реальности в другую. Понимание – в «зазоре» между двумя мирами. (Почти по М.К.Мамард.) И все будто видится «спокойней», понятней… Имеющим смысл. И всегда – «проблесками», на мгновение, при переводе взгляда. При напоминании себе, что есть и «другое», что «это» не всё, что только безнадёжные «материалисты» пытались жить только в одном из великого множества миров.

Лекция.

«Эффект Доплера». Слышали, может быть? Ну, неважно. Когда стоишь на переходе. Машины, которые едут к тебе, - желтые, а те, что уже проехали и удаляются - те красные. Фары сзади у них красные. «Красное смещение» - называется. Разлетающиеся галактики. «Эффект Доплера» - если по-научному».

 

 

Назидание.

«Человек – хозяин своего настроения», - написано в учебнике по общей психологии. Может быть, это и не правда, но N. конспектирует это себе в назидание. Для строгости.

Обман.

Его будто кто-то обманул. Показал чудо, а потом сказал, что это простой фокус.

Продемонстрировал, что чудес не бывает. А бывают только скучные фокусы.

«Никаких чудес! Нет и не предвидится! Даже не пахнет!»

 

 

Свадьба.

Они будто собираются прожить вместе, по крайней мере, десять тысяч лет. Так это торжественно, величественно, бескомпромиссно прочувствованно. Обращено в вечность... Несоразмерность событий и их эмоционального оформления. Касается и других человеческих событий. Что они о себе воображают!

 

 

Девиз.

«Все делать правильно и честно». Правильно – это уже значит честно. Без хитростей. Без ухищрений. Честно – это значит, насколько хватит сил. «Правильно и честно». Такой простодушный девиз… Ордена дураков, может быть?

 

 

Сезанн.

Покосившиеся дома с плохо покрашенными стенами: какие-то разводы, пятна разных оттенков. Окна разнокалиберные… Пусть бы все переделали. А то акт выполненных работ не подпишут.

Есть такой американский детективный сериал про инспектора Монка. Он хотел поднять на картине уроненную рюмку и вытереть вино, разлитое на белую скатерть.

 

 

Неуверенности.

*

То ли плохо закрыт кран, то ли капает время из ходиков на кухне.

*

То ли лисички, то ли солнечные зайчики.

*

То ли оттепель, то ли весна.

*

Автомобильная сирена. То ли деньги везут на зарплату трудовому коллективу, то ли с сердцем у кого-то плохо.

*

То ли это усталость, то ли замученность.

*

То ли похудел, то ли постарел.

*

То ли шотландец, то ли женщина.

*

Диван на улице. То ли выкинули, то ли купили. Выкинули или купили?

*

То ли потерял, то ли украли. Спьяну не разберешь.

*

Красавица, похожая то ли на Мандельштама, то ли на Мейерхольда.

*

То ли Бернард Шоу, то ли Иван Павлов.

*

То ли барбарисный леденец, то ли рубиновый камень на тротуаре. Но не лизать же!

*

Он то ли старее, то ли изношеннее.

*

То ли грузовик, то ли каратист с суперчерным поясом помял эту железную трубу. Откуда бы здесь грузовику взяться? А каратисту?»

*

То ли женщина, то ли тормоза... Истошно.

*

«Как муж от нее не сбежал, если весь аул у нее ночует», - то ли сериал обсуждают, то ли соседку по коммуналке.

*

То ли здоровье плохое, то ли характер.

*

Не хватает то ли образованности, то ли ума.

*

Думает, что с ней делать: то ли поцеловать в знак примирения, то ли в морду дать, чтобы нервы не трепала. Сидит рядом и думает.

*

Песня. То ли Рождественский, то ли Вознесенский. Соревнование в проникновенности.

*

То ли Волкова, то ли Зверева.

*

То ли Штейн, то ли Штерн.

*

То ли Геракл, то ли Гераклит.

*

Обрывки фразы: то ли «везде», то ли «в п-де». И то и другое равно возможно.

*

То ли соскучилась, то ли проголодалась.

*

То ли мир повернул за ним, то ли мир сам хотел именно туда.

*

То ли мужчина, то ли такая женщина.

*

Не хватает то ли смелости то ли нахальства.

*

То ли знакомый по работе, то ли сериальный актер. Примелькавшийся. Не вспомнить, где видел это лицо.

*

То ли Голландия, то ли Нидерланды.

*

Концерт. То ли стоя приветствуют, то ли торопятся в гардероб.

*

То ли заглянул в урну, то ли плюнул в нее.

То ли и то и другое.

*

То ли «страшно», то ли «странно». Не разобрать почерк.

*

То ли массаж, то ли месседж.

*

Жест. То ли ОК, то ли цимес.

*

Медицинская маска. То ли заразить боится, то ли заразиться.

*

То ли наивные, то ли глупенькие. Как-то так. Наивно-глупенькие – чтобы не сомневаться.

*

То ли змея, то ли кусок шнура сальниковой набивки.

*

То ли пена, то ли сливки.

*

То ли Врубель, то ли Врунгель.

К Врунгелю бывает еще Солженицын.

Ну, и давно отмеченное в каком-то кинофильме: «То ли Врангель, то ли Вранглер».

*

То ли ругает, то ли хвалит. То ли к словам прислушиваться, то ли к интонации.

*

«То ли в Старой Руссе то ли в Великих Луках… Не помню».

*

То ли быть, то ли не быть.

 

Редкое чувство.

Такое чувство, что все будет хорошо. Редкое чувство… В него можно было бы поверить, если бы оно не возникло за минуту до обеда.

 

 

Счастливые ощущения.

*

«Когда чувствуешь музыку. Когда она вливается. Другие счастливые моменты. Идешь по улице. Ранняя осень, положим. Спокойная улица. И можно не спешить. Можно во все вглядываться. Заниматься только внешним, отвлекшись как-то непонятно от озабоченностей. Может быть, потому наступает отвлечение, что оказываешься на этой спокойной улице спокойным днем и отмериваешь себе минуту-другую неторопливости и спокойствия». \+ДНП

*

Летом можно легче почувствовать себя счастливым. Летом, бывает, что одной только хорошей погоды хватает для счастья.

А что! Погода хорошая - не гонит с веселых ярких улиц. Можно не спеша ходить и впитывать в себя разлитые в воздухе благодушие и беззаботность.

Которые, в конце концов, и концентрируются в счастьеподобные ощущения.

*

Жизнь не обманывает, а вводит в заблуждение.

Солнечной погодой мая, веселыми, яркими толпами на улицах...

Счастье «так близко, так возможно».

Или наоборот, никакого обмана, никакого коварства! А просто демонстрирует, что счастье «так близко, так возможно»!

*

Пока небо голубое... А небо голубое. Переменная облачность. И это тоже хорошо. Голубое небо, тонкие перистые и кучевые белые облака...

Пока небо голубое… Куда как хорошо!

*

Суббота. Весна. Солнечный день. Можно спокойно идти по аллее от ТЮЗа к Загородному. На Сенной рынок. Можно быть счастливым. Ничто не мешает на данном отрезке пути и времени.

*

Конечно, это ощущение не счастье. Это понимание, что вот такое нынешнее, днями и годами, проживание будет впоследствии оцениваться как счастливое. Вот это: дорога по утрам в садик, май, свеженародившаяся зелень, желтые дома на тихих улицах…

*

Наверное ощущение счастья тоже заложено в инстинктовой природе человека. Не может он так, чтобы беспросветно. Спрятано это ощущение в самой глубине - уж чего неизвестно. Неконтролируемо спрятано. И не достать по желанию, не добраться никаким сознанием. Видно, какой-то там есть сбросной клапан. Отрывается человек от неподъемных забот, сбрасывает груз, тянущий на дно. Может быть, эта самозащита выработана человеческой породой за миллионы лет. Нужная для выживания вещь: не копить несчастья.

Это иногда так ясно и ощутимо понятно! Вот оно есть, и вот уже ничего нет. Как не бывало. И удивляется человек самому себе.

Только и остается.

*

Повеяло счастьем. В самом деле, ветерок подул! Может быть, какой-то запах донес. Или улица как-то особенно солнцем осветилась. Или что-то близкое увиделось в пустоте улицы. Как есть рекламный ход: эскимо на палочке – «Как раньше». Кто знает, откуда что берется!

*

«У Озера». Сцена с Шукшиным и Спиридоновым. Разговор о счастье.

«- Счастье это штука сложная. Каждый понимает по-своему. Вот если меня, допустим... «Товарищ Черных, что такое счастье?»

- Ну и что, ответил бы?

- Я бы ответил.

- Ну!

- Я бы сказал так: «Счастье – это ясная, осознанная и общественно полезная цель». Цель! Вот, что такое счастье. Вот... А ведь неплохо сформулировал».

Счастливы были хотя бы тем, что так думали.

Может быть, в этом вообще счастье – думать, что ты счастлив. Понимать, что никаких препятствий как бы и нет для счастливых ощущений.

Спокойствие, понимаемое, как счастье.

Этому мешает всяческие беспокойства, заботы, мнительность... Нет повода? Ерунда! Счастье чаще всего ощущается без всякого повода.

Ну, дальше у Шукшина и Спиридонова о том, какими бывают эти самые «ясные, осознанные», да, наверное и «общественно полезные» - «разве нет?» – цели.

Как-то таким кинематографом приучили к тому, что это разнообразие целей может быть чем-то почти нераздельным, мыслимым в каком-то сложноорганизованном единстве.

Другое дело, как это прекраснодушное понимание реализуется в практике жизни? По-разному надо сказать.

*

Нащупывание в себе возможности для более-менее счастливых ощущений. Нельзя быть все время в напряжении тревоги и озабоченности. Хоть что-то должно отпускать. Хотя бы расслабление наплевательским отношением ко всему и к soi-même, в том числе.

*

Вопрос о счастьи.

Март. Хорошая погода.

«Когда же начнется счастье?»

*

«Щас купим мороженого и щастья прибавится».

*

Страшные выдумки про счастье. Киношные и книжные.

*

Мелькнуло ощущение счастья. Остановился, оглянулся по сторонам, даже вернулся чуть назад...

*

Счастливые ощущения иногда опускаются в душу.

Тот кусочек Социалистической от Загородного до Марата. Тихая, малопроезжая улица, теплый осенний вечер, тротуары и газоны засыпаны желтыми листьями...

А главное как-то на некоторое время отрываешься от беспокойных мыслей, от забот... Бывает такое. Будто все эти мысли и заботы где-то далеко. Человек здесь, а заботы далеко. Они есть, никуда не делись, но вот на какое-то время они так далеко, что сила их воздействия ослабевает и не так беспокоит.

*

Выспался и счастлив. Счастлив не оттого, что нашел время и выспался, а просто ощущение счастья дается этим «выспанным» состоянием.

Такая вот физиология счастья.

 

Примета.

«Так немного вернулся и так сильно не повезло!»

 

 

Имена.

«Стюардесса по имени Жанна…»

Она так на нее надеялась, а эта песня все ей подпортила. Оказалось, что в жизни все не так. И никакой «судьбы неземной». Песня убаюкивала. Все, казалось, уже в кармане. Благодаря магии имени, про которое слагают песни. Увы! Лучше бы и звали ее как-нибудь попроще.

Ну, не Ксюшей, конечно.

«Ксюша, юбочка из плюша…»

 

 

Впечатление.

Как по-советски реют красные флаги на башенных кранах! У них, наверное, это что-то необходимое по правилам техники безопасности, а впечатление - политическое.

 

 

Весной.

«Пахнет морем!» А на самом деле – гниющими водорослями, тиной, обломками кораблекрушений…

«Пахнет весной!» А на самом деле… Пахнет оттаявшими собачьими туалетами на каждом шагу, прелыми листьями, землей и тому подобным. Но это не меняет дело. Так пахнет весна.

 

 

Манекены.

*

У них элегантные позы. Они будто все куда-то спешат. Легкие, стройные, одетые с иголочки в стильную одежду. У них хорошая компания. Может быть, они дружат со школьной скамьи. Из обеспеченных семей. Изящные, раскованные, жизнерадостные… Этому впечатлению не вредит даже то, что у них нет голов, и из воротников небрежно расстегнутых у ворота рубашек торчат гладкие пенечки шей. Что же, они работают манекенами по верхней одежде, а не по шляпам. Зачем им головы?

*

Безголовый манекен - на подоконнике окна в цокольном этаже. Смотрит на освещенную фонарями улицу из мрака комнаты за его спиной. Всю ночь смотрит. Хоть и безголовый. Страшнее, что безголовый. Нависая над улицей, над прохожими, которые чувствуют его зловещее соглядатайство, проходя мимо окна.

Добавляется тоски к этому утру понедельника, к темной пустынной улице, к этому дожившему до глубокой осени миру...

*

Ямочка на коленке. У манекенши. Или у манекенки? У манекена женского рода.

Где еще ее увидишь! Эту ямочку. Что-то будто напоминающую. Что-то живое.

Живую плоть.

*

- Манекен женского пола?

- Они как ангелы: одна только видимость пола.

*

Еще не всякий манекен способен красиво носить костюмы!

 

Материализм.

У них души отяжелели. Они не виноваты. Они не так виноваты. Может быть, это материализм. А остального не существует. Как флюидов и зефира. Существование эфира они допускают. Эфир – это телевизор, это радио. Это понятно: первичная обмотка, вторичная, возбуждается э.д.с., «Санта-Барбара», «Поле чудес», 102 и 4 FM… А прочее, как бы душевное… Что с ним делать? «Мучиться? Переживать?»

 

 

Уверенность.

Природа уверенности. В чем-либо.

Раздраженная уверенность. Уверенность с пол-оборота. Автоматическая уверенность. Уверенность без тени сомнений. Уверенность как часть психического устройства. Неколебимая, невозмутимая уверенность. Уверенность, несущая по жизни носителя этой уверенности, как автомобиль пассажира.

Не знаешь – завидовать такой уверенности или опасаться.

 

 

Зеркало.

Отошел от зеркала и опять почувствовал себя внутренним человеком.

 

 

Ночь.

Ощущение ужаса. Со сна. Что-то взорвалось где-то в соседнем дворе! Визжат женщины. Шипение и треск… Вот-вот увидишь весь этот ужас воочию. В виде разлетевшихся этажей, лопнувших труб, пожаров и, наконец, беспомощных людей или того, что от них осталось.

Схватить на несколько секунд это ощущение ужаса конца света. Понять в эти несколько секунд, что это и как это.

Что это?! Всего лишь летняя гроза. Забарабанил дождь о подоконник. Но еще не сразу рассасывается первое ощущение ужаса. Так струна дрожит еще какое-то время после того, как ее сильно дернули.

 

 

Игра.

«Жизнь - будто игра».

«Игры, в которые играют взрослые». Книга такая есть. 

Но помимо этого… При том, что это игра, отношение ко всему очень серьезное. Увлекаются до самозабвения. Никакой здравый смысл не спасает.

Человек серьезно к себе относится. И как-то жалко им эту Землю, которая может вдруг в одночасье осиротеть.

И останется этот щербатый асфальт, эти авто, дома, заборы, сараи, плодовые деревья…

Эти «ветхие скворешни».

Человечество накопит бесстрашия, безрассудности, безумия… Для неосторожного шага.

 

 

Удивление.

Какой-нибудь круто-аналитический взгляд на события – с одной стороны и кухонно-обывательский – с другой.

Как два полюса.

А между ними - весь спектр взглядов на одно и то же событие! Белое, черное и все оттенки серого в промежутке.

Это должно удивлять совершенно стороннего наблюдателя.

Удивляться нужно удивительной природе человека, который порождает такое разнообразие.

 

 

Поздравления.

Владеет искренними интонациями, не затрудняется в употреблении трогательных слов… Ласково журчат его поздравления. Но судить о его искренности совершенно невозможно.

 

 

Погода.

Проверяет прогнозы. Чтобы понять, действительно ли кто-то знает будущее или это только важничание.

 

 

Догадки.

«А может быть, негодяев в мире стало больше, чем 15 %. И они стали еще большими негодяями. На 15 %».

 

 

Грусть.

Грустно-приятно. Такое устроена психика. Если уж не счастливые ощущения, то и не белый эмоционально никакой шум. Пусть будет грустно, печально, тоскливо...

Есть какая-то необъяснимая притягательность, граничащая с блаженством, в таком состоянии.

Тихая, безнадежная, тянущаяся грусть.

 

 

Оптимизм.

«Какая разница!» - и сразу начинается пессимизм.

Или это наоборот оптимизм? Самосохранения.

Оптимизм самосохранения.

 

 

Несовершенство.

Смешные рассуждения лиса: мир несовершенен: в нем есть курочки, но есть и охотники!

Так и у Иван Иваныча: есть зарплата, но при этом есть дурное начальство и дурная работа!

 

 

Без нас.

Кажется, что без нас не разберутся.

«Все пойдет не так!» «Мир неисправимо испортится!»

Самое распространенное «кажущееся явление».

 

 

Заклинание.

«У меня безграничное терпение, у меня безграничное терпение…»

 

 

Биология.

Сталкиваешься вдруг, наталкиваешься на биологическое существо!

Или, может быть, на существо с выключенной на время одухотворенностью.

Вот оно! Нечто только биологическое: живое, копошащееся, сопящее, может быть, жующее, пахнущее...

Но лишенное понимания, не отвечающее, не откликающееся, не способное глядеть в глаза...

И вдруг наползает ужас.

 

 

История.

Не сглаженная, не подчищенная, не подправленная, не деформированная пока еще будущая история разворачивается на наших глазах. Все нюансы, все зубчики, шероховатости, всплески, провалы, нелепости пока не пропали без следа.

Это и не сама история - заготовка истории! 

То, что собирается превратиться в историю, еще только рождается на наших глазах, живет, меняется, исчезает, возрождается в новом качестве.

И мы на это смотрим. А некоторые даже участвуют в этом своими костями, мясом и жизнями. 

И будто почва колеблется под ногами как при землетрясении. Так же страшно и возбуждающе.

Когда эта живая жизнь станет историей, застынет, омертвеет, все, чему нам случилось быть свидетелями, покажется неузнаваемо другим.

А большая часть, будто бы важнейшего, характернейшего, наинеобходимейшего, историей вообще не станет - исчезнет без следа. Планктоном ляжет на дно времени.

 

 

Книга.

Три варианта. По мере поступления.

«Закрыл непонятную книгу, и ты уже опять умный!»

«Закрыл непонятную книгу и опять почувствовал себя умным».

«Закрыл непонятную книгу и через какое-то время с облегчением опять почувствовал себя умным».

 

 

Медитация.

Может быть, это и называется медитировать - погружаться в какой-то определенный круг мыслей. И кружить, кружить... Перебирая, как четки, озабоченности. И не просто, а, так сказать, с лечебно-исправительной целью. Будто бы.

Будто можно что-то подправить в жизни только этой самой медитацией, этим круговым обдумыванием. 

Будто штопаешь. Закрываешь дыру в реальности только с помощью мысли.

 

 

Суждения.

- Он не говнистый. Это слишком поверхностное суждение. А суть, может быть, где-то гораздо глубже. Может быть, в недостатке интеллектуальных способностей, в особенностях психики, слегка деформированной в сторону асоциальности...

- И хитрожопости!

 

 

Иллюзия.

Служебные отношения дисциплинируют, не дают распускаться. Надо держать фасон.

Отсюда – обманчивое впечатление, что в жизни не всё так уж страшно.

Заполняешь голову служебными проблемами. А к ним нужно только применить «конструктивный подход», и все разрешится каким-нибудь приемлемым способом.

Этот подход будто бы применим и к жизненным проблемам.

В этом большая, но наверное полезная по жизни иллюзия.

 

 

Умное лицо.

Умеет делать умное лицо. Улыбка у него умная какая-то, что ли! Так сразу и не подумаешь, что он на самом деле. Пока, может быть, не подойдешь поближе и не увидишь испуг в глазах.

 

 

Ночные сомнения.

«А вдруг все эти “правильные” вещи – иллюзия! Наваждение, глупость, страх перед жизнью... Вдруг в последний момент откроется что-то другое – то, что открыто было всегда для многих, всегда удивлявших своей какой-то “неправильностью”!

Ни в чем нельзя быть окончательно уверенным.

Может быть “неправильность” нужна этому миру! Для ориентации в нравственном пространстве. Для того, чтобы правильности было от чего отталкиваться».

 

 

Ясность.

Еще несколько слоев завес, мешающих видеть этот мир, спадут с сознания, мутные, грязные окна, через которые мы смотрим на жизнь, отмоются... И наступит подлинная ясность!

 

 

Мифы.

Потом становилось понятно, что многое в жизни, к чему относились с почтением, чему доверяли, в чем и не пытались усомниться - это просто такое заблуждение, миф, легкий, ненарочный обман...

Так ведь всем хочется, чтобы жизнь прошла не зря! Хочется жизнь посвятить чему-то настоящему, за что пострадать или даже еще что-то - больше этого - не жалко!

И сколько тихих разочарований!

 

 

Готовность.

«За это можно все отдать», - так чувствуешь в некоторых ситуациях.

Чувство полной, несомненной готовности.

Отдашь или не отдашь – это уже другое дело.

Может быть даже, третьестепенное.

 

 

Pro et contra.

Для всего в этом мире находится альтернативное понимание. Иногда просто диву даешься. Исторические события, жизнь выдающихся личностей, произведения искусства, политические взгляды, религиозные воззрения... У всего находятся свои pro et contra. Одни и те же факты умудряются трактовать диаметрально противоположным образом.

Самое поразительное – когда находятся альтернативные представления по каким-нибудь естественнонаучным вопросам! Здесь! – где все можно подсчитать, измерить, взвесить... Покушаются на законы Ньютона! А над теорией Эйнштейна просто насмешки строят!

 

 

Явка.

Салон красоты. На отшибе. Пусто в освещенном ярким светом зале. За витринным окном видна скучающая работница. Парикмахерша? Маникюрша?

Может быть, это какая-нибудь шпионская явка! Прикрытие для тайных встреч, а не салон красоты.

Видимость, номинальность, условность…

 

 

Барабан.

Кто-то, какой-то беспризорный ребенок, неумело отбивает дробь на водосточной трубе.

Это напомнило пионерский барабан, скуку и бестолковость лета.

 

 

В метро.

Забилась в уголок полупустого вагона. Едет, прижимая к животу черный рюкзачок.

Будто это судьба ее. Судьбу везет! Боится потерять!

А может, кошку? К ветеринару!

 

 

«Хирургическая» книга.

Научно-прикладная, 1897 года толстая обтрепанная книга. От нее кто-то избавился, выбросив на помойку.

Больше тысячи страниц. Всяких жутких вещей. Которые случаются с женщинами – книга по хирургической гинекологии. Кто-то все это собрал, накопил, изучил... Женского человека как пациента. Инструменты, приспособления, способы зашивания после операций, жуткие патологии...

И все это существует одновременно со схоластикой мыслей и ощущений повседневности.

Захлопываешь книгу и сразу попадаешь в что-то очень простое, миленькое, приятненькое, существующее совсем отдельно от этого мира «страданий и бед».

 

 

Приметы.

Люди придумывают утешительные приметы. Приснилось дерьмо - это к деньгам. «Не везет в карты - повезет в любви». Посуда бьется к счастью. И так далее.

И это, оказывается, имеет свое аргументированное объяснение. Известный специалист по «диагностике кармы» С.Н.Лазарев говорил, что «унижение привязанностей», правильно воспринятое, идет на пользу.

Не придираясь к оккультной составляющей взглядов этого автора, удовлетворяешься таким объяснением. Тем более, что другого и не найдешь.

 

 

Сны.

*

Будни. Сон делится на мелкие, аккуратные, бережливые, скупо расходуемые кусочки. 

В праздники сны набрасываются широкими щедрыми мазками. В снах тонешь как в пуховой перине.

И вот праздники кончились.

*

Сны. В цифровом качестве. Цветные, повышенной четкости.

И все как в прежние времена. Вместо пафосных слов – вопрос о том, кушал ли что-то утром? Всегда так было. Никогда ничего не говорили этакого. Только что-то полубытовое.

Он прижал ее голову к своей груди.

На ней был деревенский желтый с красными цветочками платок.

*

Переработка снами прошлого. Или еще просто прошедшего. Не ставшего еще чем-то, что именуют торжественным словом «воспоминания». Того, что и прошлым по-настоящему еще не стало. Только-только свежепрожитое, не остывшее, не окаменевшее, только что отвалившееся от человеческой жизни настоящее.

И вот все это попадает в сон, и там с этим что-то делается.

*

Цветные, увлекательные сны. Как кино по ящику. Но вот кто-то или что-то нас будит. По изображению идут рябь, всполохи, снег, и, наконец, экран гаснет. Перед глазами черно, непроглядная реальность зимней ночи или рабочего будничного утра. Мы просыпаемся в реальность.

*

Искал, искал перед сном новость поспокойней, но так и не нашел ничего радостного, убаюкивающего. Пришлось засыпать с тем, что есть.

*

Осознанно досматриваешь сон и при этом ждешь звонка будильника. На границе сна и яви. С заходом поглубже то в одну сторону, то в другую.

Выстраивание реальности сна посредством воображения. Как бы усилием мысли.

Сон – это такое особого склада мышление – мышление образами, картинками, зрелищами. Не просто думаешь, а делаешь свои мысли, свое воображение чем-то почти реальным, зрелищным, зримым...

Иллюстрации мыслей.

*

Влияние киноэстетики, киноязыка на сны. Это очевидно. Кино-сны.

*

Сон – это продолжение в подсознание простого «сознательного» воображения. Воображение совсем легко переходит в сон. Картинки воображения - перед глазами. И незаметно переходишь в этот воображенный мир. Переходишь через невидимую плоскость картинки или киноэкрана.

*

Вел себя во сне неприлично. Приставал, хватал всех подряд и пр.

Очень неприличное «прочее».

*

Внимательно смотрит сны. Всегда. Просматривает.

*

Перед тем как окончательно проснуться, он оглядел напоследок всё внутреннее пространство сна, напрасно надеясь запомнить виденное.

*

Сны? Чтобы по ночам было не скучно. А то ведь столько времени во мраке и тиканье часов! А так вечером - сериал, а ночью – сны!

*

В комнате пахло жареной рыбой, будто тот, кто заправляет снами не успел впопыхах унести свой реквизитный запах. Может быть хлопнула от ветра дверь на балкон и прищемила, как шлейф, облако запахов.

*

Проснувшись, еще какое-то время приводишь в порядок сны. Будто в этом есть важный смысл.

Так наводят порядок в гостиничном номере перед сдачей его служителям гостиницы.

Или так было только раньше – в советские времена. Графин на месте, пепельница, полотенца...

Сейчас наверное не так. Но все равно... Зачем-то это нужно – чтобы вещи были расставлены на свои места.

В отношении сна: чтобы была какая-то логика и объяснимость в покидаемом сне.

*

Под утро, когда сны становятся неторопливыми, обстоятельными, они дают себя спокойно рассмотреть и в полудреме, с применением сознания.

*

До будильника оставалось еще полчаса. Можно было успеть посмотреть еще что-нибудь - первый попавшийся сон. Замелькали какие-то лица, пейзажи, улицы непонятных городов, полузнакомые интерьеры... Совсем так же, как если начать с середины смотреть какой-нибудь сериальный фильм по ТВ. 

*

Дорога. Навстречу едут машины. Все очень натурально. Серый асфальт, трава по обочинам, дома в отдалении…

«Сон или реальность?» Что-то необычное в этой реальности. Сочность красок, неузнаваемое место, все как-то вдруг, немотивированно...

Машины проносятся. «Можно проверить!»

«Нет! Пусть это будет реальность!»

*

Желание.

«Отмотать бы сон назад, чтобы еще раз посмотреть. Записать его на жесткий диск?»

*

Во сне мысли, воспоминания, чувства и какие-то еще другие элементы душевной жизни чувствуют себя без начальства в голове, выходят из своих комнат, а может быть, из палат, слоняются по коридорам, заходят друг другу в гости, болтают, выдумывают всякие глупости, которые видишь во сне.

Когда утром, проснувшись по будильнику, неожиданно застаешь их за этим занятием, они толкая друг друга, весело или с легким испугом скрываются там, где им положено быть, по своим кабинетам и офисам, и все это ментальное учреждение начинает свою повседневную работу. По коридорам теперь перемещаются только деловые, серьезные, служебные мысли.

Конечно, потом в течение дня кого только здесь ни встретишь! А еще и с улицы приходят. Посетители. Всякие! Умники, дурачки, злюки, хулиганы, безобразники... За всеми разве уследишь!

*

Чернота небытия. Однажды показали, дали почувствовать, что это такое. Во сне. Это обрывание всего – в черноту. Как отрезано. Полное ничто. Черное и навсегда. Эта непротянутость человека в будущее, прекращение всякого будущего...

Как выйти из ярко освещенного, теплого дома в непроглядную черноту ночи.

И во сне - весь ужас от этого перехода из света в абсолютную черноту небытия.

*

Сны запускаются с пол-оборота, как кинопленка или видео. Сразу – в гуще событий сна. И эти сны совсем не связаны с мыслями, с которыми закрываешь глаза.

*

Сразу заходишь в сон. На небольшое время. Как листаешь видео. И чего только ни показывают! Откуда это набралось в видеотеке подсознания!

*

Сон – как лоскутное одеяло – из разрозненных, кусочков, эпизодов. Смесь дремотных мыслей и полноценных картинок сна.

*

Подошел к ларьку и осмотрел товар за стеклом. Попросил бутерброд с маслом и чай. Не хотел сильно наедаться, так как подумал, что скоро уже должен проснуться, и будет завтрак.

 

 

«Заниматься любовью».

«Может быть, то, что в Голливуде называется “заниматься любовью”, это оно – то самое - и есть. То, что всегда представлялось, пусть и наиболее приятной, но не самой главной частью большого, многокомпонентного процесса, может быть, это и есть то самое-самое, а все остальное – необязательные довески. В виде слезных страданий, вздохов, романсов в лунную ночь, любовной лирики... Короче, баловства, или даже в каком-то смысле извращения, эрзаца настоящей любви. И литература в этом ряду – один из видов извращения здорового биологического чувства. Ведь любовь природой придумана для размножения».

 

Мир.

*

Мрачные хождения по улицам. Переносишь на мир тот душевный мрак, в котором пребываешь, ищешь подтверждения своим мрачным мыслям о жизни и мире в лицах, разговорах людей. Думаешь, а знают ли они, что мир ужасен?

Мир послушно «меняется» в соответствии с твоим мрачномыслием.

*

Люди меняются – стареют, глупеют... Восприятие жизни меняется. И мир меняется. В том числе от нашего восприятия. Мир стареет и глупеет вместе с нами.

 

 

Изменения.

Объективные изменения мира во времени... Они несомненны.

Но так же несомненны и возрастные изменения в восприятии окружающей жизни. И не всегда понимаешь, что именно поменялось, – время и мир сами по себе или наше изменившееся с возрастом восприятие реальности. Отделение одного от другого до полного понимания, что это за изменения, часто и невозможно.

И нередко - как результат безуспешных попыток стариковского понимания - усталое и равнодушное недоумение.

 

 

Мозги.

- Промыли, говорят, мозги. Что ж плохого! Почему считается, что это нехорошо, – если промыли. Что же с мусором в голове ходить! А тут промыли замусоренные мозги и опять...

- Что опять?

- Есть куда складывать. Красота!

 

 

Кажется.

 «Прие-ывается!» - донеслось и запомнилось одно слово. О чем это она? О какой-то учительнице? О мамочке или папочке? В каком классе она стала употреблять такие слова?

А бывают такие, что думаешь, что у них, может быть, все получится не так, как у их предков.

Думаешь, может быть, они правы в своем непослушании, в пренебрежении к мудрым советам, к условностям, которыми по рукам и ногам связаны их родители.

Ведь иногда кажется, что чего уж проще! – жить просто, разумно, бодро...

Это наверное тоже из разряда кажущихся явлений.

«Застава Ильича», «Я шанаю по Москве», «Июльский дождь»...

Им тоже казалось чего уж проще – жить просто, разумно, бодно...

 

 

Рептилия.

«Слишком далеко зашел. В суждении, в обсуждении, в осуждении… Никак было не почувствовать себя виноватым, никак вовремя не остановиться и не покаяться. Умом понимаешь - грех, а чувством не чувствуешь. Слишком неожиданно всё.

Проявление. Сволочного. Там, где, казалось, было только идиотское. И до сих пор не веришь. Будто бездны какие-то открываются. Будто тяжелая каменная крышка преисподней души приоткрылась, сдвинулась. И дохнуло, и пахнуло, и ударило в лицо холодной вонью.

К этому надо притерпеться, преодолеть омерзение и страх как перед скользкой, живущей по своим каким-то неясным правилам рептилией. И перестать уже удивляться. Сбросить оцепенение. Перестать вновь и вновь прокручивать в памяти “сцены”. Принять. Как закон природы. Как данность. Не сдвигаемую и не устраняемую…

Если получится. Закрепить в сознании. Эту легкую неуловимую усмешечку, ухватиться за тонкую фальшивую нотку, запомнить ее как медленную гипнотическую, как театральное представление, повадку, как узор на спине, как едва различимые приметы особой опасности… Чтобы опять не попасться, не даться, чтобы вовремя отскочить. На безопасное расстояние...

Только бы это была не плюющая змея!»

 

 

Жить в космосе.

Не странно ли! Солнечный шар встает над горизонтом! Оранжевый шар появляется в небе по утрам.

Днем его будто не замечаешь. Днем – это только свет. Но когда видишь солнце вот так – огненным диском, поднимающимся в небе, - тогда только вспоминаешь школьную астрономию и то, что мы обитаем на одной из планет солнечной системы. И, в общем-то, живем в космосе.

 

 

26.

Не вызвала никаких внутренних препятствий, конечно же, несерьезная игра воображения в предположении, что в это утро, в эту секунду тебе всего только 26 лет. Почему-то. Откуда эта цифра?

Весь груз опыта, лет раздумий, разочарований и прочего разом как испарился. Нет ничего! Есть только легкие, почти неощутимые 26 лет.

Подозреваешь, что жизненный опыт – это просто побочный эффект старчества. Настолько от всего освобождаешься по самочувствию!

И вот утро, и как-то почему-то легко. И значит только 26.

 

 

Придумывают.

Придумывают дополнительные миры вместо того, чтобы довольствоваться одним единственным, в котором реально живут реальные люди.

Профессия такая. Есть потребность в таком виде труда – вот и трудятся. Создают выдуманные миры.

Во-первых, есть непосредственный спрос у народонаселения, которое любит погружаться иногда в сказочку, в выдумку...

Во-вторых, есть структуры, желающие внушать определенные идеи этому народонаселению, которое любит погружаться в сказочки и выдумки.

То есть, творцы не сами по себе и для себя творят.

А если сами по себе?

То по ним дурдом плачет.

 

 

Человек.

Человек относится к себе как к духовному существу. Считает себя духовным существом. Несмотря на все физиологические проявления биологического существа. Проявления и отправления.

Человек как-то сживается с этим противоречием в себе.

 

 

Память.

Так мало привычки к самому себе, к своим родственникам, не говоря уже о приятелях, что фабулы вроде «Знахаря» – с потерей памяти - кажутся вполне правдоподобными. Человек, потерявший память, как бы начинает все сначала.

«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…» Что-то вроде того.

Легко вообразить себя кем угодно. Та же смутность ощущений и в реальности, и в той воображаемой жизни после потери памяти.

 

 

Миры.

Этот мир существует. Просто его сжирает, как пустыня поглощает плодородные земли, другой мир - враждебный, непонимающий, противостоящий во всем…

Но этот мир не выдумка. Просто в нем не можешь постоянно находиться. Или он полосами. Жизненными полосами. И, кроме того, считаешь, что не имеешь права жить только этим миром. Это как-то не объективно. Вот и получается, что отдаешь «не-этому» миру большую часть жизни. Такое глупое недоразумение случилось в самом начале, такая глупая установка. И в свой мир приходится красться тайком, с оглядкой, ненадолго. Если туда какое-то длительное время не попадаешь, то почти перестаешь верить в его существование.

 

к2

 

 

Кино

 

 

Анна Каренина.

«Анна Каренина» Зархи. Все казалось как-то мелко и невыразительно в сравнении с Гриценко в роли Каренина. Его голос с характерной гнусавинкой наполнил собой весь тот киномир.

 

 

Алексей Герман.

Они как дети. Побитые жизнью, потрепанные, заскорузлые дети. И как детей их жаль. «Посадим сад и успеем ещё погулять в том саду». Предмет их деятельности - «страшные дети». Они - хорошие дети, которые борются с плохими, страшными детьми. По этой модели можно переосмыслить весь подлунный мир. По ступенькам… Самый верх. Предмет деятельности - весь «детский сад». С плохими и хорошими детьми без разбору.

 

Женские персонажи.

Фильмы «Ася Клячина», «Курочка ряба», «Сибириада». Деградация женских персонажей. Савина - Чурикова, Коренева - Гурченко. Вульгаризация, огрубление. Может быть, в этом большая жизненная правда? Это не кажется невероятным. Но от этого не становится менее противно.

 

 

Подсмотренное.

Серия. «Подсмотренное». «Иван Грозный». Герой Михаила Кузмина, наряженный в женское платье, с маской, поющий свою зловещую песню. Красивое русское лицо с мягкой улыбкой. Есенин... И тот дьяволизм, кривящий вдруг улыбающиеся губы, искажающий лицо. Они все здесь подогреты тем же дьявольским огнем, что и царь. Только у того его душевная выжаренность, чернота - уже на лице, во всем внешнем облике. А эти пока ещё наружно - херувимчики, обаяшки… По ним девки сохнут...

«Топорами приколачивай!»

 

 

Андрей Тарковский.

*

«Неталантливый» Кирилл из «Рублева». «Не дал Бог таланта…» Будто бы можно знать такие вещи. Про себя -  как Кирилл, про других - как А.Т.

Момент неистинности. Момент выдумки, неправды. По молодости, должно быть.

Не от Г.Б. - значит неистинно. А.Т. не успел к этому прийти. Его занимали другие проблемы. Они казались важнее. Дитя. Очень талантливое дитя.

Про то, что человек талантлив, всегда можно смело говорить. Здесь в ошибке не будет ничего против Г.Б.

*

«Рублев». Он понял что-то, но на скорую руку. У него вполне конкретная, реальная задача – изобразить на пленке какую-то человеческую жизнь. Он вынужден быть определенным, конкретным. Вынужден выдавать на-гора. Это же и у любого профессионала в искусстве. Вот здесь то и создается ощущение, что «на скорую руку». Как можно с уверенностью что-то знать! А у него персонажи вынужденно что-то знают и понимают. Кирилл, Даниил, Андрей. Феофан.

«Красота без пестроты». И тому подобное.

Только мнения! Это то, что возможно.

На понимание никогда не хватает жизни, а тут изволь понимать, да еще тут же, в любое время, в любых обстоятельствах…

*

«Ностальгия». Церковь. Свечи. Женщины, черные без лиц женщины должны были спросить у этой рыжей с распущенными волосами: «Неужели вы не боитесь… не верить?» Все так давно, так продуманно, так «на века» неизменно, торжественно, отлажено… Слова падре так уверенны, неотвратимы, стопроцентны, что, в самом деле, можно испугаться и подумать, что, может быть, всё это существует, имеет смысл, определяет жизнь людей.

*

Мы отражаемся друг в друге. Может быть смысл «Зеркала» в этом. Отражаются поколения друг в друге. Глядят друг в друга. Повторяются. В бессилии изменить себя, изменить жизнь.

*

Сверхзадача. Сконцентрироваться хотя бы в рамках «Андрея Рублева» или «Соляриса» на тех мучительных мыслях, которые настигают человека, художника. Мысли, которые, конечно, в повседневности надо специально отлавливать, накапливать в словах, образах, в описаниях чувств, переживаний... Чтобы потом в сконцентрированном виде вложить в свою картину.

Это старые, вечные вопросы. В 20 веке впервые пытались задавать их с помощью кинематографических средств.

Эта тяжелая, непрестанная, неблагодарная работа. Которая в общем-то ничем не кончается.

Просто работа по собиранию себя, по концентрации.

Работа – как состояние души.

*

«Вот и лето прошло...» - читает Кайдановский.

Стихотворение своего папы Тарковский подарил какому-то Дикообразу!

Как-то обратило на себя внимание это простодушие. Детское какое-то. И чисто советское. Характерное для того времени, когда все искусство было под крылышком у государства. Особенно такое затратное искусство как кинематограф. Все они чувствовали себя под опекой большого, строгого, не балующего государства.

Они, как дети, бывало, дерзят, своевольничают и, в то же время, хотят «родителю» понравиться, что-то ему доказать. Все время чувствуют себя беспомощными детьми. Они и есть дети – по тому месту, которое они занимают в обществе. Баловство, скоморохи балаганные, шуты, претендующие, как и положено было шутам, на то, чтобы поучать власть.

Государство – строгий родитель, боится, как бы деточки не опозорили на весь мир. Зато, когда детки сотворят что-то выдающееся, особенно «на международной арене», тогда гордости родительской нет предела.

В искусстве то вдруг сталкиваешься с чем-то грандиозным - чуть ли ни Вселенского масштаба (в музыке – чаще), то не обнаруживаешь ничего, кроме баловства, балагана, пустяков...

 

«Дама с собачкой».

То, что интересовало Чехова в Гурове, - это совсем не то, что было у Баталова в фильме Хейфеца. Герой Баталова-Хейфеца уж точно не мог произнести слова: «Низшая раса».

Чеховский пустячок. Преобразили. Додумали.

 

 

Смятость.

«Проводы белых ночей». Там говорится о «смятости». Нина и Тамарочка. Драматургический ход. Драматургически выстроенное произведение (В.Пановой?). Девятнадцать - Нине. Тамарочке больше. Любят за то, что ещё есть в девятнадцать и что, по большей части, утрачивается потом. Это даже не назвать, не поименовать. Во всяком случае, в нескольких словах. Нет названия. Наивность, чистота, надежды на что-то, непонятное, неясное, тоска детского стремления к этому непонятному, неизвестному... Это всё остается в девятнадцать. Это не берут с собой дальше в жизнь. Может быть, это чувство водится только в том возрасте, как редкий зверек - в заповеднике.

 

 

Добрый милиционер.

Добрый милиционер из кино. «Как в кино». У доброго милиционера только лишь фабульная функция. Он нужен для сцены, показывающей простодушное возмущение героя Кадочникова, который решается на почти героический для него поступок - дает пощечину негодяю. Милиционер - символ правопорядка, запрещающего бить человека по лицу. Но фабульно и по жизни пощечина, даже скорее двоекратная оплеуха, необходима. И это от всей души. Это хочется сделать и зрителю... Но вот казус - искушенный зритель отмечает, про себя и вслух, «символизм», фабульную условность появления в кадре милиционера. «Как в кино», - говорит такой зритель. И на многое ещё он реагирует подобным образом: кинолюбовь, кинодеревни, киножизнь... Останавливается на пороге доверия, остается не погруженным в киносон... Символическое, условное искусство. Сочиненная жизнь.

 

 

Шелуха.

Снять откровенный - вплоть до порнографии - фильм о жизни в любви. О том темном, невидимом, спрятанном в жизни... А вместо этого… Шелуха от реальности. Вместо весомой, монолитной, вязкой непроницаемой… реальности. Пелликюль.

 

 

Памятник.

*

Что остаётся? Или по тому фильму с Черкасовым: «что остаётся людям»? Что от них остаётся? Тепло от вспоминаний?

Как немного их! – тех, кого вспоминаешь.

Есть определенный тип фильмов, которые останутся памятниками актерам. Памятник Олегу Борисову и Анатолию Солоницыну – «Остановился поезд». Или «Парад планет». Опять же О.Б.

Памятник актерской и личной неповторимости. Памятник творческой, творящей природе. Человеческой энергетике. И даже, можно сказать, памятник характерам, внутреннему миру. Это уже не ушло. Это осталось живым. Это памятник и не актерству даже. Не способности перевоплощаться, не ремеслу, а именно человеческой сути. Это не всем дано было. У других это не получилось. Человек, сквозящий через условность творчества. Человек под гримом творчества.

«Парад планет». Напрасно пытался объяснить приятелю, как это потрясающе.

«- ...неразговорчивый... Почему?

 - Не знаю. Не о чем говорить.

 - Как это не о чем?

 - Обо всем переговорено. Все, в общем-то, известно. Устаёшь от слов».

*

Фразы, которые кажутся гениальными. Запоминающимися, во всяком случае.

Вот фильм с Семиной и Жженовым. Как там он называется? 

«Человек, которого я люблю». Юрий Карасик. 1966 год.

«Хотите чай... Хотите кофе... Прощаться лучше всего за столом».

«Почему-то такая тоска!» - дошло наконец до приятеля.

*

«Не хотите кофе, не хотите чай...»

Это выражение безнадежности человеческих отношений в одноразовой жизни одноразовых людей, с одноразовыми нервами и психическими историями.

Если, конечно, эти человеческие отношения развиваются в реальности, а не в мелодраматическом сериале. И ведь ничем нельзя помочь!

 

 

Не про нас.

Эти фильмы были не про нас… Мелодрамы. Мы об этом не задумывались. Как во сне не думаешь, положено нам что-то или не положено. Это теперь - в испорченном виде - мы, конечно, думаем об этом. Думаем, что эти фильмы были не про нас.

 

 

Антониони.

*

Теннис в «Blow up». Символ 60-х. Волнами - движения, моды, увлечения. Молодежь. Открыли, будто, мир. Вовлечение в это людей далеких от этого. Вдруг поверивших, увлекшихся, откликнувшихся… Волна подхватывает. Потом всё это куда-то ушло.

*

 «Профессия репортер». Отстраненный взгляд на жизнь людей. Посторонний наблюдатель. Только присутствие. Фиксирование только внешнего, самого внешнего, бросающегося в глаза.

*

«Затмение». «Ветер, шелест листвы в тишине. Одушевленное. Человек теряется в этом одушевленном. Ему слегка не по себе».

В «Блоу-ап» то же самое. Пустынные улицы, парк. «Смятение чувств».

*

«Приключение». «Я писательница вот уже целый год».

Моника Вити. Как в ней просыпается беспокойство, когда она остается одна! И здесь ветер в деревьях шумит.

 

 

Свое кино.

*

«Свое кино». Думаешь об этом, вспоминая всякую кинодрянь, которая, хочешь - не хочешь, оседает в памяти. Сочинение своего кино. Какое оно? О чем?.. Отталкивание. Условная реальность кино. Плохого кино. Кинонеправда. То не так, и это фальшиво, натянуто, притянуто. А больше то, что ими не осознаётся, что прёт из них, и они не стесняясь, не сомневаясь ни в чем, демонстрируют публике свою продукцию. Свои убогие представления о мире, о людях...

Свое кино. Для чего? Для того, чтобы убедить себя и, возможно, кого-то ещё, что мир можно понимать и любить в его подлинном обличье, не делая его примитивно условным, карикатурным, комиксовым, притворным. Пустота на душе после такого, слепленного на скорую руку, кино. Зря прожитое время...

Желание улучшить этот мир, не сходя с места, не вставая со стула? Пониманием, приведением в порядок мыслей, осознанием некоторых важных вещей...

*

Свое кино.

«- Где?

- Что где?

- А я не знаю что где? Это ведь ты говоришь “где”.

- Когда?»

Только свое! И другое совершенно не нужно! «Вот, что характерно!» Это никогда уже не надоест, к этому не будешь придираться, к этому никогда не изменится отношение. Это свое!

 

Кира Муратова.

*

С. Попов. Актер и сценарист у К. Муратовой. Он есть, и его нет. Для публики. Он маленькая куколка в руках большого играющего ребенка - К.М. Лилипутски маленький. Не можешь думать о нем словами «Божественная тайна», «мятежный человек», «бездны человеческого духа»... Только каким-то писком: «Моя лилипуточка, приди ко мне...» И всё, вероятно, потому, что рядом стоит гигант - К.М. Которая считает себя обыкновенной. Ну да, она обыкновенная. И есть невероятные великаны. Совсем как у Свифта. Что-то в них есть. От природы. Им совсем не надо пыжиться, говорить: «Я! Я!»

*

«Чувствительный милиционер». Можно рассматривать ткань фильма. До сих пор это не приходило в голову. А тут эти повторы, эти неинтонированные голоса, ровные, как ткань с отчетливо видной структурой. Можно просмотреть кусочек этой ткани, этого будет достаточно…

К.М… Такие как она… Не боятся быть неинтересными. Даже в намеке не возникает мысль об «интересности», как авторской проблеме… Здесь вообще нет ориентации на некий средний уровень, на широкие зрительские массы. И никакая элита так же не держится про запас… Это мыслится вообще-то как-то геометрически… Кубы, параллелепипеды… Нечто, похожее на кубики, нарубленные из массы рыбного филе. Ровно, кубично. Филе это уже и не рыба. Зритель – это уже не тот докинотеатровский человек со своей историей, характером и т.д. Это зрительская масса. Зрительское филе. Его заворачивают в ткань фильма.

*

«Мелодия для шарманки». Такую муку сняла! С детьми. Нельзя так! Это уже не искусство. Это садизм какой-то.

Нельзя искуссничать на таком материале. Искусство в любом случае – баловство. Баловались бы другими вещами!»

*

Муратова. С первых картин. По-разному, но почти все – такого же «астенического» свойства, как и главная ее картина - «Астенический синдром».

Все «так». С ней соглашаешься. Как будто. Потому что, действительно, это необычный взгляд, и вроде как похоже на реальность. Потом только, отойдя в сторону, избавившись от внушения ее энергичной творческой личности, начинаешь не соглашаться.

Она бросается в свое «астеническое» представление о реальности, не желая ограничивать себя. «С какой стати!» Нет в ней этого ограничителя. Если не от сверхразумности, мудрости, то хотя бы от понимания, что «так» не должно быть. Пусть это будет в какой-то мере презренный соцреализм! Все какая-то отдушина в том тупике, куда она загоняет себя и зрителя.

*

Потрепала ее жизнь, да и вычеркнула из списков живых. Исключила.

И вот в это солнечное летнее утро ее уже не встретить среди прохожих, торопящихся на службу. Она будто не справилась со своими обязанностями. А кто справлялся! Рано или поздно всякий творец проседает, как сугроб весной. Что-то надламывается. Иногда катастрофически быстро, иногда катастрофа растягивается по времени. И какое-то время проходит в растерянном, паническом ожидании катастрофы.

 

Шекспир.

*

«О Шекспире ничего не могу сказать. Могу о Козинцеве, о Смоктуновском… А о Шекспире не могу… О многом ещё не могу сказать почти ничего».

*

Теория «Гамлета».

Гамлет «медлил». Не потому ли, что не существует ответов на вопросы, которые он сам себе задавал. Обычно говорят: «готовых ответов». Но ответов вообще нет. Как тут не «медлить»!

«Надо было мочить в сортире», а он медлил!

Бессмысленно, но театрально – как и положено в театральной пьесе.

У Гамлета и получилось то, что получилось, в конце концов, чуть ли не случайно, под влиянием минуты.

 

Мордюкова.

Может быть, она попадает своими внешними данными, своими ролями: «Мама», «Комиссар», «Дезертир» (или как там? – «Затмение»?) в самую сердцевину символического образа русской души, русской женщины и одновременно России. Она такая. Неостановимая бабища, что-то втемяшившая в башку, гибнущая от этого, но неколебимо прущая до самого некуда. Потом слёзы, покаяние и какая-то новая решимость на что-то, что может оказаться ещё страшнее и отчаяннеё, чем предыдущее. Впадение, периодическое, в разнообразные напасти, из которых она выбирается с присущей ей мощью, безоглядностью, ломовым упорством, не жалея ни себя ни других. Она стоит неколебимо. Пока ее, толстомясую, не забьют до смерти. Но это ещё не скоро случится. Мяса и сил у неё много. Не какие-то там тоненькие березки Аленушки, а именно вот такая – не первая красавица, мощная, с придурью, самовластная…

 

 

Начало.

Потрескивание старой пленки в тишине. Самое начало. К тишине прислушиваешься. Чтобы – ну, с самого начала.

 

 

Питкин.

*

Неожиданно серьёзное. В «Питкине»! Трагический выверт из клоунады всего фильма. В сцене благотворительного бала. «…Неужели надо обязательно танцевать, чтобы помочь сиротам?» Дело даже не в том, что эта серьёзность в комедии неожиданна. Кажется неожиданным сам поворот в характере персонажа: поворот к трагизму. разрывающему маску клоуна, дурачка. Наверное, вне этого момента всё было бы только смешно и нелепо. Вне этого мгновенного, подгаданного усилия, разорвавшего привычную маску, никакого трагизма не было бы. Люди услышали голос самой жизни. Жизнь вопит.

*

Полицейские привели Линди туда, где должен был быть Питкин. Просто послушались маленькую девочку. Будто наступило уже время, когда на всех будет одна душа. Какая-то тень этого мира. Промелькнула.

 

Другое кино.

Фассбиндер. «Замужество Марии Браун».

Это другая ментальность. Непривычная для нас. С нашим моральным монизмом. Бытовые герои режиссера перешагивают через то, что было бы непреодолимо неприемлемо для наших «бытовых» героев. У камеры будто некий фильтр, отфильтровывающий всю моральную проблематику. Мораль существует только на уровне каких-то полустертых, редко срабатывающих инстинктов. Эти проблемы даже не обсуждают. Их нет. Есть объективная необходимость того или иного поступка.

Бергман.

Сводит физиология, разводит психика. Психика отменяет всякую физиологию. Не до нее становится.

 

 

Фильм про баню.

Ежегодный неувядаемый «Легкий пар». Когда глазами героя, изнутри героя смотришь, на то, как поет героиня Барбары Брыльской, временно существуя в потоке её пения, думаешь за героя и как бы за себя самого, что «так оно и есть». 

Есть эта женщина, есть институт, школа, ученики, поликлиника, друзья, какой-никакой достаток, квартира, мама… Кажется, что чего-то ещё - какого-то не такого, какого-то  другого - нет и не может быть. До сих пор кажется. У Рязанова в этом отношении нет сомнений. Он искренен и ни капли не ироничен. Идеал среднего, мелкого интеллигента. Ведь это так хорошо, так притягательно! Это согревало и согревает. Это тот неизменный коэффициент, на который не одно поколение множило свою собственную жизнь, чтобы она не казалась такой уж безнадежной. Коэффициент счастья, идеальности, доброты, везучести, любви… Формула перехода от действительной жизни к более-менее разумной и счастливой. Это, в самом деле, кажется так просто. Для этого ничего не надо.

А мерзкое продолжение истории героев нарушило все сказочные правила.

«Сказочное свинство!»

Тянет смотреть.

Как старое, глуповатое, смешное кино, которое видел двести раз, но которое то ли по слабоволию, то ли просто по имманентно присущей глупости тянет смотреть. Тянет сидеть в этом расслабленном состоянии детской безответственности, удовлетворения...

Эффект комиксов, комедий Гайдая, семечек…

 

 

Эротика.

У этого фильма с элементами эротики нет социальной сверхзадачи. Из него не следует, например, что надо больше рожать детей и улучшать демографическую ситуацию в стране.

«Три тополя на Плющихе».

Дождь, который, может быть, шёл и на тебя… Нет, конечно, не шёл… Давно это было… И всё-таки дождь из прошлого. Прошлогодний снег, дождь двадцатилетней, тридцатилетней давности. Не люди… Что-то неодушевленное – дома, облака, дождь… Грустно – это не то слово.

Боброва.

*

«Ой, вы гуси». Три брата. Выживание искусства в тюрьме, в лагере. Гитарные песни. Вколачивание слов. Нет, наоборот, отдирание их, как каких-то комьев. Непонятно, каково там – внутри этой эмоции, этого выдирания, этого надрыва.

«Ваш сын и брат». Боброва говорит, что она чувствует себя духовной наследницей Шукшина. Вроде тот же мир, что и у ВШ, но у Бобровой это безнадёжно, до дна. У ВШ больше лирики, даже в безнадежности. У Бобровой ответы просты и естественны. У ВШ подмешано почвенничество, социальные проблемы. У Бобровой нет уже никаких проблем. Предельная пустота, почти бытописательство. Пронзительное, щемящее бытописательство.

Одна деревня. Только вот семьи «справные» и «захудалые». Братья. У ВШ – деревня-город, у Бобровой – полудеревня, жизнь в новые времена. То ли город разросся, то ли деревня стала поселком. В деревню пришли городские блага в виде общественной столовой (дом престарелых) со своими помоями. Слияние города и деревни. Пока только в столовой. В виде помоев. Ушел почвеннический пафос. Поумирали старики.

*

«Ой, вы гуси». «В той стране». Тяжёлые усилия. Сделав эти усилия, убеждаешься в том, что они должны были быть сделаны. Душа не загоняется в тупик чернухи. Напротив, всё улетает куда-то, может быть, в то холодное северное небо из фильма. Ничто не задерживается. Это суть народной жизни. Как растения. Проросли, засеянные, выросли, отдали небу свое тепло и исчезли навсегда. Космический сквозняк унёс все жизни. «…все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли...»

В этой их такой жизни есть и какая-то защищенность. От самих себя. От психического в человеке. В неё, в эту жизнь, как проваливаешься.

Эта оглядка на небо с пролетающими облаками, на поля, покорные, смиренные… В этом, может быть, единственная отрада и героев, и зрителей.

 

 

«Чтобы помнили».

Л.Быков. Делать усилия, достигать, тянуться, тянуть некий воз… Без этого жизнь пуста. Это было у них у всех. Напряжение. Это почти религиозное. По крайней мере, с религиозным здесь общее то, что жизнь человека мыслится, ощущается, понимается как нечто выходящее за рамки просто временного отрезка, отпущенного на физическое существование. Они жили с ощущением почти бесконечности. В них сидело некое «осуществление». … Им нужно было непременно тянуть жилы из себя. У Л.Быкова – два его последних фильма. Осуществиться, дожать, выплеснуться.

Астрономы.

*

ТВ. Передача про космогонию. «Ну, это мы пока не знаем…» Замечательный американский оптимизм в слове «пока». Будто это возможно – что-то понять. Здоровая психика, нормальная работа. Астрономическая. Веселые, наверное, умные девушки со смешками рассказывают про чёрные мега-дыры в каждой галактике. Обыкновенно выглядящие. Девушки. Ничего особенного во внешности. Бытоживущие.

А вот другой астроном. Герой Олега Борисова в «Параде планет» был другим. Трагизм в каждом взгляде, в каждом слове. И в самом молчании.

Совсем по Ф.А. Степуну: «Носитель катастрофического сознания». Катастрофа в его глазах. Он будто очнулся посреди жизни. Звёзды. Бытовая жизнь. Ясная, расчерченная армейская жизнь. И звёзды. Всё перечёркивающие. Армия своей правильностью – укрытие от бытовой, нелепой, бессмысленной жизни. И звёзды. Все перечёркивающие.

Не сравнить с физиками, космологами, астрономами из реальной науки - полными жизни, интересов, живущими на самом переднем крае науки, с ее захватывающими теориями, экспериментами, открытиями, такими, какими они представляются по книге Виктора Стенджера «Бог и мультивселенная».

А наш отечественный киноастроном смотрит на свою деятельности с кислым выражением лица. Он просто хорошо учился в школе, поэтому и в астрономы пошел. Никакие звезды его особенно не интересуют.

Это может быть индивидуальной судьбой, особенностью характера конкретного персонажа Олега Борисова.

«Хорошие ученики мечтают стать астрономами. Открывать звезды. Но всё давно открыто».

Может быть, астрономия на него так действовала. А может быть - бытовая жизнь.

Или это как раз то, что должно быть с человеком. Модель соответствия внешнего и внутреннего, которое должно быть во всяком, прошедшем через жизнь, узнавшем её с разных сторон. Может быть, это истинное, достойное человека отношение. Он не свернул в юморное, искусственно оптимистическое или тупо озлобленное отношение.

*

А может быть это схоластическая выдумка киношников, запертых в своем беспросветном, частенько заводящем в тупики  искусстве.

Характернейший и самый очевидный пример – «Трудно быть богом» Алексея Германа. Большей мерзости о космических путешествиях трудно было придумать. Хотя это скорее всего не о космосе вовсе, а что-то обобщенное о жизни на Земле и во всей остальной Вселенной. Трудно и глупо оспаривать эту литературно-киношную выдумку, представляющую таким образом жизнь смертного, напрасно дергающегося в своем ничтожестве человека.

А вот у Стенджера народ бодрый. Нобелевские премии отхватывает. Умный народ. Им интересно друг с другом, среди своей науки. Дело горит в руках. Они торопятся, что-то успевают, а до чего-то не доживают, но им постоянно интересно жить в этом мире. И это, может быть, самое правильное отношение к жизни, к науке, к познанию, к смыслу существования... Вот кому позавидуешь!

А не то, что жизнь по старой схоластической сентенции: «Во многой мудрости много печали...»

Тут важно разделение не на физиков и лириков, а на физиков и схоластиков. Последних на свете большинство. Они погоду делают. И в первых рядах здесь – литераторы и киношники. Тянет их в унылую тоску.

Схоластика от бессилия, от неприобщенности к знанию, от неприставленности к серьезному делу.

Может быть, как Кате Кабановой, не хватает всем этим схоластикам систематического широкого образования? Чтобы видеть мир не только из своей схоластической кельи, кухни, кабинета, спальни, студии, питейного заведения...

Попробовали бы включить свет в темном царстве!

 

 

«Время, вперед!».

*

Маргулис и Шурочка.

На фоне юморной, карикатурной, плакатно-балетной стилистики - кусочки подлинности: Маргулис и Шурочка. Вне этих отношений - советский полуабсурд, карикатура, утрированность, почти балетная условность... А вот, смотрят они друг на друга, да говорят на ходу друг другу несколько слов, и это протыкает некую поверхность, выпирает из плакатной плоскости показанного, изображённого. Как взрослые среди детей – их подлинность на фоне условности.

Всегда задумываешься над тем, стоит ли воспроизводить этот фон, на изображение которого нужно тратить 99 % усилий? Как здесь. Огромная декорация, огромная массовка, огромный фактографический труд… Такая рама для воспроизведения чувств двух человек…

Просится их как-то определить. Простые? Обыкновенные?.. Подлинные. Взрослые - в «стране-подростке». Единственные, знающие, не упускающие мысли о том, что все в жизни серьёзно. Через пару лет Маргулиса кокнут, и с Шурочкой ничего хорошего не будет. А пока эта дрожь подлинности, серьёзности, нешуточности. В них. В их глазах, улыбках, немногих словах…

*

Это как памятник эпохе. Памятник жизни тех людей. Вовлеченных.

Этот порыв, длившийся, наверное, года так до 1937.

Прораб Корнеев, бригадиры Ищенко и Ханумов, Маргулис, Шурочка Солдатова…

Жизнь протекает в условностях.

В кино свои условности.

Швейцер-Катаев. Как-то сумели. Может быть, даже лучше и не будет теперь-то уж. Разве что с тенденцией. Но никогда с любовью. И с неизбывной тоской.

Кому они теперь нужны – эти люди!

*

Что сказать! Про то, как обидели всех их... С их «замесами». Обидели наступившим временем. Обидели тем, что изоврали, насмеялись, наплевали на их «энтузизизм».

А ведь совершенно точно, знаешь, что это было. И было как-то так, но, конечно, глуше, прозаичней, безнадежней, злее, ужасней… Настолько ужасней, что рассказать об этом нельзя.

 

 

Вера Панова.

Фильм к столетию Веры Пановой. Парень из деревни, шофёр, его поездки по стройкам… Фильм о простоте. У Пановой всё о простоте. О простом отношении к миру, к жизни, к людям… В этом и стилистика, конечно, 60-х. Будто один на всех разнообразных режиссеров нашёлся мастер, который прошёлся по их работам мастерской рукой. Этот мастер – шестидесятые.

Цитата из фильма: «Хорошим быть лучше. Приятней». И простым быть лучше. Не запутаешься. Будет спокойней. Надо быть проще, бесхитростней. А это предполагает – быть умней, мудрей, добрей, великодушней, благородней… Тогда только все великолепие «простоты» можно будет оценить.

Впрочем, всё это, может быть, только для своеобразного мира Пановой и применимо. Ее «Серёжа», «Евдоким и Евдокия»… Образцы простой, бесхитростной жизни.

 

 

Вонг Карвай.

*

Вонг Карвай. Человечество на новом вздохе. С каждым новым талантливым художником. И не всё еще, кажется, потеряно.

*

«Любовном настроении».

Нельзя сформулировать, что это и почему?

Тесная жизнь. Люди просыпаются от тупоумия буден…

Не схватить то, как это получается. Минимум всего. Гениальная почти пустота мира. Обыкновенные разговоры, несложные мизансцены…

Тончайшие художественные вещи.

Они «репетируют» сцены из книги, которую он пишет. А она плачет по-настоящему. «Мы же репетируем!» – говорит он. Она соглашается, но все равно плачет.

Некоторые моменты по лаконичности и рублености напомнили Акутагаву.

И абсолютная сдержанность отношений. Неколебимая.

И все это погружено в виолончельную музыку.

*

Эта усмотренная у него мера выдуманной внутренней жизни и самых обыкновенных будней. Эти две стихии, в которых существует человек, автор, никак не сливаются в что-то одно. Скорее – одно в другом. Как и положено внутреннее во внешнем. Коробочка внешнего мира. А внутренняя жизнь развертывается почти никак не откликаясь на внешнее, почти не учитывая его реальность. «Мимо».

Это увидено в «Любовном настроении». Хотя, может быть, ничего такого Карвай и не предполагал.

Возможность такой «отчужденной» жизни. Посреди самой обыкновенной жизни. Будто сам по себе. Выгородил невидимыми стенами себе пространство жизни «сам по себе».

 

Актрисы.

*

Одно только её лицо. Ничего больше. Это не специально. Хотели-то сделать, как положено. Крутили, крутили фабульные штуки… А осталось только её лицо. Молодое, невинное, чистое.

Это так часто встречается в кинематографе.

Вместо всего – улыбка. Во всех ролях. Магическая улыбка. Она заменяла ей всё. Никто так и не узнает, была ли она талантлива, было ли за этой улыбкой что-то. И роли её не мешали улыбке, они подбирались к улыбке. Она ею закрывалась от всего в жизни. Она её оберегала от всего.

*

Она может постареть, измениться с годами. Она непременно изменится. Станет старой, толстой еврейкой, бессильной перед наползанием плоти на её духовную сущность. Но это все равно будет она. Ее можно будет отыскать в глубине зрачков. И ничего не поменяется в отношении к ней.

Так думаешь, глядя на нее. Она плачет под песню про кусок ягненка, который съела кошка… Она плачет о своем, а песня достает это из нее наружу. И будто она плачет от жалобной песни.

То, как она плачет, можно запомнить на всю жизнь. Этого плача будет достаточно.

*

Старость. С психиатрическими гримасами, тиком, с безумием в глазах. Ничего не осталось от героинь ее молодости. Ее старость будто перечеркнула все ее творческие достижения, все те ее невероятно притягательные образы. Скомпрометированы все те красивые сказочки, которым радовалась публика.

Ничего, в общем-то, неожиданного. Так было и есть - чему удивляться! Но разве скажешь, что все обман, все иллюзия, все химеры! Только потому, что от красоты остается только сморщенная жабья шкурка! Это безверие, конечно же, преодолимо, проходимо насквозь. Только вот все равно не совместить в одном понимании прекрасную молодость и жуткую старость.

Может быть, те, кто снимает «продолжения» романтических киноисторий озабочены тем же: пытаются совместить несовместимое, чтобы понять, как все-таки это может быть.  

Вот и появляются: «Курочка Ряба» в новом времени. Или «С легким паром-2». Зачем-то.

Это как снять продолжение «Алых парусов» или чего-то в том же роде. “«Алые паруса» 40 лет спустя”.

Разбивают зрительские сердца.

 Неподлинность.

«Неправильные» кино-истории. И прочие истории. Они толкают сознание на выстраивание неправильных моделей этого мира. Приучают к недостоверным ходам мысли. Это скучно неподлинностью.

И всегда жаль потерянного времени.

Кинореальность.

*

Вопросы нравственности оттачиваются на бразильских и мексиканских сериалах. Персонажи сериалов слились с реальными людьми.

*

«По «Звезде» - документальный фильм о том, как появились «Жигули» в России.

Обмен денег в 1961. Избыток денег у людей. Нужно было дать что-то для того, чтобы население тратило. Сложные многоходовые мероприятия, прежде чем заработал завод по выпуску машин по итальянскому проекту.

И тут же по «Культуре» фильм примерно из того же времени начала 60-х: «Строится мост».

На контрасте: подлинная реальность и искусственно драматизированная кинореальность.

Большие экономические процессы и людская повседневность, характеры, случаи, судьбы, самые разные представления о жизни. И вроде мир один, но насколько на разных этажах этого мир задачи видятся по-разному!

*

Выкраивают киномир по мелодраматическим лекалам. Натягивают реальность на мелодраматические шаблоны, растягивают, подшивают там, где разлезлось, ну и потом обрезают лишнее.

*

«Елки». Один, два, три...

Мерзость глянцевой не-реальности.

 

 

Фильм про арапа.

Торжество авторского прекраснодушия. Торжество выправленной по этим лекалам истории.

Жалко подлинную историю? Страшную, запутанную, «нерифмуемую»…

 

 

Кино.

Поубивали только второстепенных героев.

 

 

Фильм про Сельму.

Танцующая во тьме. Да мало ли… Истории с таким фабульным «раздраем». Особая психология автора. Психиатрия, можно сказать. Своеобразное насилие над Божьим миром, навязывание ему такого хаосного понимания. Это не исследование мира, а умертвление (умерщвление – нечто другое) его и потом препарирование трупа.

 

 

Фильм.

Пытаются строить какие-то «чеховские» отношения, говорят так же как его герои, усложняют все, как они, пытаются быть неоднозначными…

Авторы хотят изобразить реальность: все происходит не по прямой формальной логике, а сложно – по внутренним, невидимым связям и душевным движения героев.

Хотят-то они хотят…

 

 

О сериалах.

*

ТВ- и кино-мыло. Растрачивание жизни. Будто человечество окончательно что-то поняло. И поняло о себе плохо. И окончательно. Глобально и всеобъемлюще. Остались непонятыми какие-то частности, пустяки, ничего не значащие. «Все! Крышка!»

*

Творцы новой реальности – сериальщики. Иногда эта новая реальность похожа на реальную реальность, но чаще совершенно не похожа и даже чужда ей. Удушающее чужда и порождает чувство безнадежности. Что-то безумно бессмысленное и напрасное.

*

Сериальное времяпровождение. Сериальный времяпровод.

Не докапываются до души. При всех иногда откровениях. Как бы. Схемы. Психологические, морализаторские, социальные, онтологические… Не пытаются открыть что-то жизненноважное, а просто надо чем-то заполнить фабульное пространство.

*

Герои сериала. «Он провел в их чудной компании 37 серий».

*

«Все хорошо кончается. И в каждой серии», - достоинство сериала.

*

Сколько серьезной актерской игры, глубоких и затратных переживаний, душевной работы, усилий искренности! И все это потрачено зря. Такие лица прожиты впустую!

*

Сколько пустых усилий! Сериальных.

*

Она десять серий не прощала его.

*

Таланта актера, исполняющего главную роль, может не хватить на всю пустоту сериала. Не заполняет он этот заэкранный мир – так он велик и гулко пуст.

Просчитался актер, влез в это...

А у зрителей только впечатление пустоты и останется.

*

Сериалы – как second hand мелодраматических ходов.

Они бывают такого помоечного качества, что не верится, что кому-то этого добра может быть жалко. Утиль-сырье.

Можно набраться всякого. До этого, правда, никогда не доходит. Но как атмосфера, как мелодраматический дух... Как мелодраматическое отношение к реальности! Этим можно увлечься на какое-то время.

Погрузиться в кружение вокруг нежных чувств, чувствительных ситуаций, обстоятельств...

*

Этот сериальный артист уже примелькался на экране, но фамилию еще не заслужил.

*

Мелодраматические сериалы. Кому-то они нужны.

Может быть, подружкам состоятельных хахалей?

Подружек - с актерскими амбициями. А хахали с лишними деньгами.

*

Весь романтизм и мелодраматизм сконцентрирован теперь в сериалах.

Концентрат. Витаминный.

Его и употребляют в таком виде. И производят в промышленных масштабах.

Для подъема жизненного тонуса публики, живущей в блеклой, нервной, изнуряющей реальности.

*

Женский сериал. Здесь у самых злых находятся мягкие места, и, в результате, разнообразных по душевным качествам персонажей как-то удается перевоспитывать.

«Что ж... Зачем нам другое искусство! И, в конце концов, люди не звери. Эти самые мягкие места у них у всех имеются».

*

«Прямо с утра впускать в дом сериал!»

*

Сериальные пешки в фабульных играх. Не жалко. Не затрудняются с ними. Могут морду набить, убить, заразить болезнями... Расходный материал криминальных сериалов. Бомжи, охранники, бандитские шестерки, милиционеры... Тратят их без счета. Именно, что пешки. Ни биографии, ни мамы с папой, ни фотографий с детского утренника...

*

ТВ-сериал. Опять плюнули в вечность.

Вечность уже вся заплеванная.

*

Бесчисленные сериалы. Выдумки, выдумки... Одна нелепей другой. Им не хватает живой реальности для своих поделок. Живая реальность, настоящие человеческие проблемы им скучны.

Их спасают только живые актеры, которые оживляют глупые выдумки чем-то подлинным – из подлинной человеческой жизни актеров. Среди них попадаются такие, которые способны оживить любую сериальную мертвечину.

Ну, может быть, не любую.

 

Расходный материал.

*

Сериальные пешки в фабульных играх. Не жалко. Не затрудняются с ними. Могут морду набить, могут убить, заразить болезнями...

Расходный материал криминальных фильмов. Бомжи, охранники, бандитские шестерки, милиционеры... Тратят их без счета. Именно, что пешки. Ни биографии, ни мамы с папой, ни фотографий с детского утренника...

*

Страшная сцена из «Неуловимых мстителей». Папаша - дрожащим от ужаса голосом:

«Ку-у-да Гришку дели!»

Еще один сорт расходного киноматериала – дети бандитов.

 

Счастье.

Сыграла небывалое счастье.

Зачем нам небывалое? Это как обман. Уже не хочешь обмана. А она своей актерской игрой вводит нас в заблуждение.

«Рисует превратную картину жизни».

 

 

«Романс о влюбленных».

Жизнь совсем не поменялась за почти сорок лет. По крайней мере, внешне. Тот же народец, те же улицы, дома.

Героиня Купченко. У нее очень важная работа. Она должна стать семейной женщиной. У нее должен быть муж, дом, достаток.

Чтобы были дети и все последующее. Она ради этого появилась в мир. Поэтому она говорит: «Я так тебя ждала». С этим человеком к ней все и приходит. Теперь происходит то, ради чего все напряженно выстаивалось. Та самая важная работа.

 

Хуциев. «Бесконечность».

*

Никто сразу не решился назвать это гениальным. А через какое-то время решили, что это вообще бездарно».

*

Предлагают этому немилосердному миру свои жалкие представления о мироустройстве, свои никому не интересные мысли.

 «…струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку!..»

И все-таки только это – никому не интересное, жалкое, бедное, бледное… Потому что невыносимо то другое – уверенное, торопливо столбящее все под себя, стоящее твердой ногой в любом вопросе…

 

 

«Три дня Виктора Чернышёва».

Будто бы срез жизни 60-х. Детали узнаваемые: комсомольское собрание, картошка… Будто бы. Но жизнь осталась обиженной. Она молчит в сторонке, глядя на такое ее изображение.

 

 «Птицы» Хичкока.

Фиксация психических особенностей, выносимых в творчество. Там эти психические особенности окончательно закрепляются осознанными действиями. Как необходимость, как благо.

Что только не попадает в творческий котел! Каких там только ни встретишь отклонений и необычностей. Авторы воспроизводят свой психиатрический мир. Строят мир под свою психиатрическую историю.

 

 

«Обручальное кольцо».

 «Умер режиссер «Обручального кольца». Это Интернет-известие воспринято с нехорошим, вырвавшимся непроизвольно смешком. Это соединение более чем серьезного – смерти человека – с представлением о этой сериальной продукции, ориентированной не иначе как на бесконечность. Сколько стариков не дожило до окончания сериала! И вот его халтурное дело прервалось таким неожиданным и бесцеремонным образом.

Смерть, вечность, сериалы!

Как-то неравнодушен к сериалам. Будто нет других проблем!

 

 

«Парад планет».

«Почему физик! Химик», - сценарная находка. Ею можно гордиться. При всей ее внешней скромности. Она отсылает к шестидесятым – временам сверхпопулярности профессии физика.

Научились легкости, иронии, умностям. Класс специалистов.

Но ничего не меняется в реальности. Что бы кто ни придумал в художественных сферах.

Человечество научилось литературе. Но словесным мастерством уже никого не зацепить.

 

 

«Фантазии Фарятьева».

*

Провинциальный городок.

Провинцию жалко как старую деву. Умна, красива… Никому не нужна и неинтересна.

Здесь все развивается по каким-то своим законам. Это полностью самостоятельная и самодостаточная система. Ей почти не нужен внешний – большой – мир.

Это действующая модель мира. Она работает. В ней есть все, что по минимуму необходимо для зарождения и поддержания духовной жизни. Модель мира именно в этом смысле.

Воссоздание почти лабораторных условий для того, чтобы можно было наблюдать человека, его духовную жизнь. Здесь все, относящееся к духовности, представлено в неприкрытой и откровенной обозримости.

И все это на фоне простенького города. Это, вероятно, очаги высшей духовности. Все-таки. Другого и не бывает. Такой именно город нужен был для ясности и прозрачности рассмотрения. Вот он – пустой, ясный, обозримый. Нет в нем больше ничего. И искать не стоит. 

*

Сумрак старых советских мастеров. Не умеют делать вид, что все в порядке. Не проезжают мимо… Того и этого… Так понимают свое дело.

*

Сейчас разучились такие вещи смотреть и понимать. И, в обиходе, вроде как не нужно. И не найти нужного настроения. «И зачем нам чужие болячки!»

В восприятии жизни и искусства образовалась дыра. И она все растет.

 

 

 «Джейн Эйр».

Лубок. Английский лубок. «Палех». Обитатели цветочного города. Пастораль. Все логично, как вышивание крестиком. Весь набор, весь сладчайший набор для женского сердца мелодраматических штучек. Не жизнь, а миниатюра на крышке шкатулки для пуговиц.

 

 

Лунгин.

«Дирижер». 

Мир, в котором распались все старые правила, по которым люди жили веками. Мир перестает узнаваться. Его как подменили. Его никак не собрать в что-то привычное. Нет ничего твердо и ясно установленного.

«Близкая даль».

 С Жанной Прохоренко. Она прожила жизнь в советском кино. Девчонка, молодая женщина, зрелая…

Обычно такого рода фильмы кажутся теперь чем-то напрасным. Все ведь зря. И эти характеры, и эти судьбы, и эти коллизии – нечто эфемерное. И начинаешь сомневаться в том, что эта сгинувшая Атлантида существовала на самом деле. Нет ни страны, ни людей.

А ведь были! Какая-то страна была! И люди какие-то были!

Были прекраснодушные режиссеры, сценаристы, актеры…

И прекраснодушные зрители.

Кто-то еще сохранился до сих пор: фильм зарегистрирован на торренте 3 года 4 месяца, скачан 1190 раз.

Может быть, это остатки, пережитки прошлого - те, кто испытывает сочувствие к этому зрелищу, запечатленному на кинопленке.

И это в них уже ничем не вытравить. Это своего рода вера. Вера без церквей, без служб, без служителей…

Благородство.

«В нем не хватает благородства».

Кому об этом скажешь! Засмеют.

Благородство, порядочность... Понятия, которые многое бы проясняли в нашей жизни.

Они начисто выведены за скобки производственно, деловой, повседневной жизни. Приучила советская эпоха. Приучила жить по критериям идеологической, административной, финансово-экономической и т.п. целесообразности. А всякие там отжившие дворянско-мелкобуржуазные, абстрактно-человеческие, вшиво-интеллигентские понятия перестали употребляться.

Разве что в кино.

Ну, да. То, что с иронией именовалось когда-то «моралью с экрана».

В фильме «Высота», с Рыбниковым и Инной Макаровой как раз об этом говорилось:

«Столько в наших анкетах разных вопросов - нужных, а ещё больше ненужных. А надо бы ещё одну графу завести: "ПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК/НЕПОРЯДОЧНЫЙ ЧЕЛОВЕК" - а ненужное зачеркнуть».

Так то ж в кино!

 

 

Шестидесятники.

Разбросаны там и тут кино-памятники ушедшему времени. Один из таких памятников ушедшим ощущениям, мыслям, предпочтениям, реакциям на действительность – «Не самый удачный день». Это наряду с «Июльским дождем».

Как быстро после 1953 года оправились, распрямились, сделались почти совершенно нормальными!

Хотя бы и только киношники. Они, кажется, даже вырвались вперед в этой нормальности.

 

 

Диалоги.

- И почему жизнью управляют одни дураки!

- Может быть, потому, что умным это скучно?

Это в связи с фильмом о Шерлоке Холмсе.

Разговор Ш.Х. со своим братом, Майкрофтом, кажется:

«- Не умничай!

- Детство вспомнил: «Не умничай, Шерлок! Здесь умный я».

- Да, я всегда был умнее.

- Я всегда считал себя идиотом.

- Мы оба считали тебя идиотом. Сравнивать было не с кем. Пока родители не отдали нас в школу.

- Да, это была ошибка.

- Страшная! О чем они думали?

- Возможно о том, что нам нужны друзья.

- О да! Как выяснилось, тебе не чужд этот вид отношений.

- А тебя он не привлекает? Никогда?

- Если даже ты кажешься мне туповатым, представь, каково мне с остальными! Шерлок, я живу в мире аквариумных рыбок».

Примерно представляешь, о чем говорит брат Ш.Х. По аналогии. И в связи с этим задаешься тем самым вопросом: почему жизнью управляют дураки, а не умники, вроде Ш.Х.? И не находишь ответа. Разве что такой экстравагантный, звучащий как цитата из того же кино: «Умникам скучно. Скучно заниматься проблемами аквариумных рыбок».

 

 

⇐ Предыдущая234567891011Следующая ⇒

Поделиться: