Мелодраматический триллер.

Любовный мелодраматический триллер. Все решается мелодраматическим счастьем в самой последней серии, в самой последней сцене.

 

 

Смелость.

Отвязная, безрассудная фабульная смелость. Ее открыли благодаря сериальным беспредельщикам. Там все возможно. Слепили, подогрели актерской игрой и подали под музыкальным соусом.

Жажда профессиональной востребованности. У актеров. И не-брезгливость. Они не боятся «плевать в вечность». Да ее, считай, и нет.

У кого-то было о полезности второплановой литературы в общем литературном движении. Второсортная литература – как питательная почва для больших талантов.

Все это имело смысл в прежние времена. Когда было это самое движение. Сейчас ощущение, что все остановилось. И чего-то ждет. Все чего-то ждут. Жуткого.

И вот Поли-Эн уже секретный агент. Вместо ангельской таинственности – таинственность сексота. Это еще не худший вариант. Хуже, мерзее – беспросветный натурализм.

 

 

Фон Воляпюк.

«По-г-года!» В смысле «порода»... Они понимали это всегда. Еще до появления генных инженеров.

 

 

 «Застава Ильича».

*

Почти 50 лет прошло. Реалии той жизни скоро сотрутся. Они уже почти пропали. До многого через некоторое время можно и не докопаться. И вот наш мир существует будто с чистого листа.

Но что это? Вот же! У героев фильма те же проблемы, что и у нас! Легковесное отношение к жизни, споры о ценностях этого мира... И новые поколения по-прежнему порождают новых сволочей! И как с этим жить? И быть или не быть?

И будто надо непременно заполнить всю шкалу разнообразных типов, заполнить все вакансии: кому быть героем, кому сволочью, кому обывателем... И всё уже было. Чтобы повториться.

*

Несколько нарочитая стилистика фильма... Отчетливо ощущаемая с первых кадров сознательная стилистическая заданность. Не можешь сказать, как это им удалось и кого здесь больше, – Шпаликова или Хуциева.

Они сняли «свое кино». «Организовали» свой киномир, со своей системой ценностей, со своими базовыми понятиями, со своей манерой общения, способами самовыражения... Обозначили в созданной ими кинореальности главные ориентиры, придерживаться которых они предлагали своим современникам и в реальности настоящей.

«Мы не такие, мы совсем-совсем даже другие. Вы обязаны поверить, что мы совсем другие. И с нами нельзя как с ними, по отношению к кому мы другие».

Это желание так понятно и сейчас!

 И может быть, настанет время для столь же пристрастного, бескомпромиссного, завидного порыва к осмыслению себя, страны, истории, жизни и у сегодняшнего кинопоколения.

 

Суждения.

«Я - следователь» с В. Кикабидзе. Сценарий Вайнеров.

«Мир разумен и добр». Почему-то думаешь, что это не авторское благодушие. В опусах Вайнеров, Юлиана Семенова частенько встречаются отсылки к чему-то, что по специфике жанра не должно там встречаться. Но в советских детективах это сплошь и рядом. Что-то оценивающее как бы с философской высоты жизненные ситуации.

Вот и эта фраза персонажа, процитировавшего слова своего друга.

Может быть, в таких «жестких», «силовых», «насильственных» профессиях должны быть люди с такими убеждениями. Может быть, они должны постоянно себя преодолевать в случаях, когда бывают вынуждены применять силу, принуждать, наказывать...

А может быть, это прекраснодушие, которое бы мешало им быть настоящими профи.

И в обычной жизни, наверно, полезно исходить из предположения, что «мир разумен и добр».

 

 

Рябинина Настя

«Я Рябинина Настя, вступая в ряды всесоюзной пионерской организации, торжественно клянусь...»

Абсолютная ценность детской чистой красоты. И внешней и внутренней. И с этим уже никто ничего и никогда не сможет поделать. Никакой ядовитый цинизм не справится с этим кристаллом чистоты. Это - пусть маленькое, незаметное, может быть даже, нечаянное - событие уже состоялось в человеческой духовной истории. И неважно, что того мира уже не сыскать, что он сгинул под обломками страны Советов.

Эта запечатленная детская чистота! Только за нее еще Бог прощает человечество. Только ею еще мир держится.

 

 

Роль.

Актер неубедительно, скажем так, сыграл роль ЗК. Как они не стесняются! Ведь будут же смеяться! В камере. Они, наверное, только и смотрят эти бесконечные милицейские сериалы. Подскочит какой-нибудь урка по кличке Кузя к экрану, выставляя перед собой средний палец, и весь зайдется от злобного презрения: «Лушпайки! Прошмондовки! Плоскодонки!»

 

 

«Полторы комнаты или сентиментальное путешествие на Родину».

Фильм о Бродском. Бродский говорит с родителями об успехах в школе. Была математика, были задачи про трубы и про поезда. И Бродский с беспечностью человека не от мира сего говорит, что он не решил ни одной из задач.

А мама его что-то – про то, что надо закончить школу, а сын – про то, что и так как-нибудь все образуется. Он будет писать, ему дадут Нобелевскую премию.

И вот уже все свершилось, жизни прожиты, все встретились за гробом, и, в самом деле, какие пустяки эти задачи про трубы и про поезда!

Фрейндлих кладет Ёсе вареную картошку на тарелку, и он есть ее ножом и вилкой.

 

 

«В доме».

Ученик пишет роман, а школьный учитель его наставляет.

Ученик пишет как бы роман. Материал для романа - наблюдения за отношениями в семье своего одноклассника.

Попутно - чувство к взрослой женщиной – матери этого самого одноклассника.

Что-то будто бы на тему семейных отношений, на тему будто бы любви и будто бы литературы.

Если прикинуть - нелепые выдумки,

Они так и лепят свои романы, а затем фильмы по этим романам. И другого представления о авторской работе, похоже, у них нет. 

Они думают, что если строго следовать правилам, то все получится.

Увлечь фабулой, хорошо, доходчиво выразить мысль, найти эффектные тропы… 

Сделать так, предусмотреть это, и ни в коем случае не делать этак!

Думают, что можно разгадать секреты Страдивари, наплодить скрипок, прославиться и обогатиться. На большее они не замахиваются.

Такой коммерческий проект, бизнес-план.

В литературе у них есть «непревзойденные образцы», и надо только тщательно изучить секреты старых «мастеров пера».

Интересно смотреть на актеров. На то, как они вкладывают свой духовный и жизненный опыт, желание, страсть в это киноизделие в стремлении превратить неправдоподобную выдумку в что-то жизненное.

Может быть, в этом и есть то, что называют «талантом», но понимания того, чем они занимаются, к чему прикладывают талант, у них нет?

В странном мире мы живем!

 

 

Семейный сериал.

Сериал из семейной жизни. Рассказы N. о своей семейной жизни.

«Зрители» – сослуживцы из его конторы – давно знают, что это за «кино», и ждут соответствующих мизансцен, диалогов, реплик, «закадровых» комментариев ко всему этому воображаемому зрелищу.

То, как он это преподносит, делает его простые истории чем-то почти художественным. Жанровая окраска, единые стилевые моменты... Он не забывает об этом.

На самом деле все, конечно, не так. В жизни все не так. Никакого единства жанра и стиля. Каждый день по-разному. Но зрители ждут продолжения сериала, и N. идет им навстречу. Он отбирает из всего многообразия ситуаций то, что подходит к его сериалу, ничего не придумывая от себя. Подрабатывает реплики, диалоги, расставляет нужные акценты... Совсем как настоящий автор сериалов.

Действующие лица: он, его жена, дети, его теща, их соседи, их кошка, их приятели и еще какие-нибудь более-менее случайные, проходные действующие лица.

Как-то N. втянулся в эти нечастые – под настроение - представления в театре одного актера!

Но все это, слава Богу, не зло, по-доброму, разве только чуть легкосатирически. Никакой чернухи.

В подходящем, не приедающемся жанре лирической комедии. Есть такое определение для не очень смешной комедии.

Как яблоки бывают "с кислинкой". Иногда это то, что требуется.

 

 

 «Звуки музыки».

Авторы вложили в своё создание всё свое прекраснодушие. Зажмурились, позабыли обо всем на свете и сделали это. Как-то им это удалось!

И пусть весь остальной мир будет каким угодно, пусть они сами бывают какими угодно!

Их мелодраматическое зрелище заслонило реальность своими яркими музыкальными картинками. Ни просвета не оставило. Они вычистили свой киномир от неоднозначности реальности.

Это как молитва.

Надо сосредоточиться, чтобы молитва «прошла». Отвлечься от того, как оно есть в слишком разнообразной жизни, отвлечься от разнообразных самих себя.

И надо хоть чуть-чуть верить, что в этом есть смысл!

Может быть, они, как Федор Михайлович, думали о том, что в мире должно быть что-то, что оправдает людей перед Г.Б. И поэтому доверились своему безудержному прекраснодушию, отбросив прочь всякие эстетско-снобистские сомнения.

«Только так и не иначе! А там хоть не рассветай!»

 

 

Такое кино.

Играют на российском материале.

Россия - как закоренелый символ империи зла.

Изощряются в актерском мастерстве, в режиссерских находках...

Абстрагируются от реальности. Пользуются стереотипами. Не задумываясь.

Внутри себя они просто «хорошие» парни.

И есть плохие парни. Из России, из Китая, арабы, афганцы...

 

 

Куросава.

«Красная борода». Что-то, что создано и существует вне времени, вне сиюминутного, не считаясь ни с чем, кроме того понимания мира, которое исповедует автор.

И гори все остальное ясным синим пламенем!

Чудак, конечно. Как и эти врачи, которые живут в кадре.

 

 

«Полустанок».

«Полустанок» Бориса Барнета с Меркурьевым.

Протягивали ниточку: Гражданская - Магнитка – Отечественная – сегодняшних планов громадье – светлое будущее, которое доверяется смышленым, добрым и доверчивым детям из фильма.

И вот мы в том будущем, на которое надеялся герой Меркурьева. И что?

Профукали страну, пообрывали все ниточки!

Профукали такое великолепное прекраснодушие!

 

 

Книга Роми Шнайдер.

Что-то она там рассказывает крупным шрифтом разреженными строчками в своей книге воспоминаний.

Можно просмотреть вклейки с ее фотографиями и не прочесть ничего, кроме заглавия.

Просто рассматривать ее лицо. Пытаясь что-то понять в той непостижимости мира, в котором вдруг появляются такие существа.

Зачем ей что-то говорить, высказывать какие-то мнения, вспоминать про школьные годы, про любовников, режиссеров, у которых она снималась! Что она такого может сказать! В дополнение к тому, что уже сказано без всяких слов!

Что нам все те, не прочитанные нами истории из ее автобиографии, все ее экранные и заэкранные истории, которые, вероятно, имеются в ее книжке! 

Когда в ее лице будто уже видишь то невообразимое число возможных и невозможных воплощений ее женской сущности, которые только могут пригрезиться на этой земле.

А фильмы с ее участием! Что нам до фабулы, до тех перипетий, в которые она попадает по воле авторов фильма!

Они все – эти профессионалы, эти мэтры кинематографа, жаждущие славы, места на Олимпе киноискусства - они просто не знали, что с ней, с ее непостижимостью делать в этом мире!

Пусть бы ничего и не делали! Пусть было бы только ее присутствие в кадре! То как она щурит глаза, улыбается, подносит к губам бокал с вином, произносит незначащие слова! К примеру такие: «Просто живу». 

Это из фильма «Старое ружье» с Филиппом Нуаре.

«- А вы чем занимаетесь?

- Просто живу.

- Вот так? Да?»

И такое вот «декоративно-цветочное» отношение к ней никак не роняет ее человеческое, женское – или какое там еще - достоинство. Она не становится в наших глазах безмозглой куклой, манекеном.

Просто смотришь на нее и понимаешь, что в этом мире есть важные, главные – мирообразующие - вещи, а есть что-то совершенно второстепенное.

 

 

Кинопьесы.

Арбузов, «Таня». Фабульные перипетии с чертежами какой-то сверхвыдающейся драги, с чудесными встречами и прочими нереальными вещами.

Примерно то же самое у Розова в «С вечера до полудня» (реж. Худяков): дипломатка из Бразилии, не состоявшийся чемпион мира, какие-то сложно-выдуманные отношения... 

И при этом необычайно интересно смотреть на игру актеров, которые придали глубину этим далеким от реальности фабульным выдумкам.

В обоих случаях: Яковлева, Волков, Гафт, Филатов, Савельева, Марцевич...

Что же это за фабульные изделия такие, что их непременно надо сразу же подправлять, наполнять жизнью, подлинными интонациями, страстями, слезами!

А может быть, этот вид искусства по-другому не существует? И эта концентрированная, драматизированная жизнь не может без привычки производить другое впечатление! Было бы попроще, не так вычурно, было бы «как в жизни», и это был бы уже не театр, а что-то еще.

Герой.

- Это плохой или хороший герой?

- Плохой.

- А почему его жалко?

 

 

«38 попугаев».

Создали свой мир. Этот мир, конечно, никто не анализирует так, как, положим, мир «Войны и мира».

Этот «попугайский» мир по-своему цельный, и как-то отражает реальность. Причем, на грани сверхсерьезных вещей!

Отражает какую-то степень понимания. Какую-то степень приближения к пониманию.

А вот пафос ЛН. Стал он ближе людям?

Актеры равностарабельны и в том, и в другом материале. Освящают своими способностями и тот, и другой, и какие-то еще миры. И масштаб потрясенности можно сравнивать.

 

 

Гулая.

*

Фильм про деревья.

«- Опомнился. Я уж вымокла вся.

- Ну, хоть согреешься.

- Лёнь! Ты можешь мне правду сказать?

- Ну, могу.

- Только правду. Ты со мной время проводишь только потому, что на Зойку злишься?

- Нет.

- А почему? Только правду!

- Ну почему? Почему? Потому что вот ты мне нравишься.

- Врун несчастный.

- Ну, зачем мне сдалась ваша Зойка!

- Ведь она же красивая.

- Красивая. А что разве это самое главное?

- Ну а ты-то понимаешь это? А? … Все-таки плохо, когда человеку все сразу приходит.

- Что все?

- Что! Счастье!

- А как оно должно приходить?

- Как… Постепенно. И очень долго. Так чтоб на всю жизнь хватило. А то вспыхнет как спичка – ни ответа, ни привета».

Так и Гулая... Вспыхнула как спичка…

*

«Тучи над Борском».

Может быть, именно здесь истоки того, что с ней случилось.

«Омой меня, Господи! Омой меня, Господи!..»

«Дай, Господи! Дай, Господи! Дай, Господи!.. - с нарастанием отчаяния в голосе. - Да! Дай! Дай!..»

И дальше: «Дай, дай, дай, дай, дай…»

Это отчаяние человека, попавшего в безвыходное положение. И она сама виновата в этом. Поэтому помощи ждать неоткуда. Надо пройти сквозь это во что бы то ни стало.

Отчаяние и героини и ее собственное отчаяние – она согласилась играть в этом агитационном фильме.

Согласилась влезть в свои девятнадцать лет в немыслимой сложности вопросы, о которых понятия не имеет.

Может быть, она почувствовала эту сложность, но отступать уже было нельзя.

Может быть, это невольное кощунство и испортило ей жизнь.

Ищешь всегда причины для всего, ищешь логику во всем.

*

«Пристань на том берегу». Постарела душевно. Больше, чем физически. Постарела, чтобы соответствовать своей героине. Эта роль – это ее «вместилище». Вместилище сиюминутного. Вместилище горечи, прошедшего со съемок «Деревьев» десятилетия.

От нее, прежней, - глаза, чуть улыбки, интонации голоса и экзистенциальное отношение к жизни.

Ситуация то ли героини, то ли Гулаи, то ли Нагибина: ее готовность к какой угодно жизни. Это - схваченное наиболее обобщенно, без внутреннего авторского подсознательного подправления в оптимизм и украшательство - понимание судьбы женщины, ее отношения к реальности, в которой она живет, которую преодолевает. Это то самое знаменитое: «прожить хоть какую-то жизнь».

В общем-то это пугающее отношение. Эта подчиненность такому отношению, смирение с этим отношением.

 

Ольга Яковлева.

Она где-то посередине между реальностью и воображаемым миром.

Ее круглые колени под коротким кукольным платьем.

Это отмечаешь про себя, но мысль и чувство не формулируются.

 

 

«Мари из порта»

Фильм с Жаном Габеном. Парикмахер, рабочие, официантки, матросы… Что называется, простые люди. Не «занесенные» культурой. Люди будней. Люди каждодневных забот.

Это как удобный фон для изображения чувств - того высшего, что им доступно при их воспитании и образе жизни.

 

 

«Свой среди чужих…»

Это будет больше говорить не о Гражданской войне, а о том кинематографическом порыве, который собрал вместе Михалкова, Солоницына, Шакурова, Богатырева, Пороховщикова, Кайдановского, Райкина, Калягина...

Кинокамера запечатлела их человеческое и актерское естество в их игре.

Игре в понимание, в кинематограф, в отношение к миру, в проблемы, в характеры…

Они здесь во всем великолепии своего молодого желания. Сделать хорошую вещь. Добротную.

Имеющую к чему-то отношение.

Для современного зрителя теперь-то уж точно неважно - к чему.

Михалков и Кончаловский.

*

Кончаловский и Михалков считают себя способными что-то понимать в истории и современной жизни России и объяснять это народу. Делятся мудростью.

В этой мудрости всегда чувствуется какой-то потолок и стены.

Понимают они жизнь и Россию совсем по-разному. Но примерно знаешь, что от них ждать.

Их творчество... В нем недостает глубины. Исключение, может быть, – «Ася Клячина». Такое старое не проверенное впечатление.

Эти моменты: «потолок» и «отсутствие глубины» очевидным образом связаны друг с другом.

*

Тарковские и Михалковы-Кончаловские. Каковы папы поэты, таковы и дети-режиссеры.

Некое соответствие.

 

 

Михалков.

*

«Высокое искусство» желает быть продано. Вступает в грязь рынка.

Статья: «нужны ли поэту деньги?» Или: «зачем поэту деньги?» «Высокое» искусство и деньги. И тут же – без зазора – мысль о Н. Михалкове. У него есть любимое занятие – охранять свое искусство от посягательств. Только он должен зарабатывать на собственном «высоком» искусстве.

Высокое искусство желает быть продано. Хоть сто порций!

*

Старые претензии.

Н. Михалков. Ему легко таких играть. Он сам в какой-то мере такой.

«Удобства этого мира. Мир под себя…»

Он был бы прав, если бы не было другой правды, более глубокой, более проникновенной, более уязвимой…

Его правду у него никто не отнимет. Он просто не позволит. Она, эта правда, как место в трамвае. Какая-то она больше бытовая, горлопанистая, с кулаками…

 

 

Кончаловский.

«Романс о влюбленных» на одном полюсе, «Глянец» - на другом. Корректируешь представления о целом после каждого опуса. Обобщаешь сразу с учетом новой информации. Это обобщение не в пользу Кончаловского.

Начинает представляться, что у него все было случайное, или под чьим-то влиянием.

«Ася...», «Дворянское гнездо», «Дядя Ваня», «Романс...», «Сибириада»... Ни на чем не мог сосредоточиться.

То, что в Америке, вообще не рассматривается.

У него так и не случилось что-то, за что бы он отдал жизнь. Как это было с Тарковским.

Типа занимался киноискусством в чистом виде. Не касаясь по-настоящему реальности. Проходя мимо.

Особого смысла не было никогда. Талант был. Способность погружаться в тему, в чужие проблемы... Но почти всё – только имитация. Видимость. Киноискусство.

 

 

 «Левиафан».

Старая история. «Так не бывает!» «Как в кино!»

Реальность и кино.

В «авторском» кинематографе, хоть русском, хоть импортном, – все неправдоподобно беспросветно мрачно. Почему-то.

А в лирической комедии наоборот – всё неправдоподобно легкомысленно и упрощенно. По законам жанра.

И «деревни такой не бывает», и полицейских таких, и врачей, и чувств, и отношений...

А тут прицепились к Звягинцеву! С его дефектом восприятия реальности!

Надо было не заметить.

Фантазии.

Фильм с Мастрояни и молодой девицей, в которой он подозревает свою дочь.

Эротические фантазии режиссеров, сценаристов, писателей...

Ничего общего с реальностью. Только то, что всякие фантазии – продукт психической деятельности.

Не понять, хорошо это или плохо. Это всеобщее. И для чего делается – понятно. Им всем жалко уходящей жизни, хочется вместить в обычную жизнь несколько. Чем больше, тем лучше. Ну и просто сделать себе и публике приятность.

 

 

Старые фильмы.

Варианты:

- Так не было.

- Было и так.

- Но было и не так.

«Молодая жена».

«Девка с переживаниями», - так «отстраненно характеризовал персонаж фильма свою жену, которую играла Анна Каменкова.

Так – с оттенком пренебрежительности - в народной жизни относятся к таким как героиня Каменковой: со сложностями, с посторонними мыслями, с «переживаниями», не имеющими прямого отношения к повседневной беспросветной заботе о добывании хлеба насущного. 

В этом и непонимание, и нежелание разбираться в этом непонимании.

Заранее не принимают, не приветствуют все эти сложности, как что-то излишнее, ненужное в тяжелой простонародной жизни, когда совсем не до баловства.

 

 

Мультик.

«Ёжик в тумане». Изображение, звук, музыка, диалоги... «И взрослые дяди делают такое! Занимаются этим! Поисками в этом!»

 

 

Актриса.

Она не играет. Она показывает один из имеющихся у нее вариантов самой себя. Этот вариант живет на экране. Может быть, это ее любимый вариант, но все равно это не вся она. И здесь не нужно какое-то натужное старание по созданию образа. Она легко в этом образе живет. Даже с удовольствием. Как же иначе!

 

 

До кинематографа.

Подробная «зрительная художественность» рассказов Чехова. Обязательное подробное описание внешности персонажей, обстановки, нанизывание каких-то еще зрительно-фабульных подробностей происходящего...

И внешность описывается не просто как-то обобщенно, а с разнообразными зрительными подробностями, вроде цвета волос, толщины шеи, формы ушей, упитанности или худобы, особенностей растительности на лице, которые совсем не требуются для понимания фабульно-сюжетной сути описываемого в рассказе.

Думаешь, может быть, это вообще по тем докиношным временам было очень необходимо. Театр, да еще литература такого качества обеспечивали потребность публики в чем-то таком, чем сейчас для нее является кино и ТВ. Рассказы и повести – кинофильм, роман-эпопея – сериал...

 

 

«Теорема» Пазолини.

Изображение на экране мира, в котором людей на каждом шагу подстерегают сексуальные озабоченности.

С виду нормальный мир: дома, лужайки, деревья, птицы слышны... Но по воле автора этот обыкновенный мир приобретает навязанный ему какой-то сильно сдвинутый в сторону физиологии смысл. Фабула, изобразительные акценты, музыкальное оформление – все заставляет зрителя погрузиться в искусственно зацикленный на интимных страстях мир.

Конечно, это обман. Выжимки реальности. Концентрат страсти, полученный переработкой повседневности.

И конечно, по прихоти автора. Понимаешь, к чему все это. Это втаскивание в «особенности» конкретного автора. Что бы там ни говорили кинокритики и сам автор, которые приплели в свои объяснения антибуржуазные, христианские, мифологические, философские мотивы.

Обман зрителей, обман актеров, которых использовали.

Обман искусства будто бы искусством.

Обман Г.Б. будто бы человеческой жизнью.

Фильм "Сёгун".

"Он думал, что у него карма остаться в живых, и он предал всех".

Тут не угадаешь. Один скажет себе в минуту смертельной опасности: "Карма значит такая - умереть", - и умрет не предав. А другой скажет, что у него карма выжить ценой предательства.

 

 

Тайна бытия.

Не такой уж, как показалось вначале, наивный фильм о старом поэте - развратнике, пропойце, воришке...

Соединение несоединимого. Такой фабульно-драматургический ход. Мысли старика, его отношение к жизни вдруг как-то увлекли некого респектабельного родственника старого поэта.

Показавшаяся наивность фильма - в какой-то его будто бы невразумительности. Чувствовалось, что создатели фильма - все, кроме, может быть, сценариста, очень далеки от того, о чем снимается кино. Они не знают, как это изображать, как переживать... Следуют канве фабулы, но не заполняют пустоту живописи. Знают или чувствуют, что в этом что-то есть, но с чем это едят, не понимают.

Зато они могут играть самих себя. Может быть, это то, что и требуется. Им это легко. Старик-поэт не понравился бы им и в реальности, как он не нравится им по фабуле кинофильма.

Тайна поэтического мышления, поэтического подхода к реальности, тайна существования в мире поэтических фантазий, разрывающих привычную картину повседневности... Она, эта тайна, есть. Но обыкновенным, будничным людям, которыми окружен старик, не дано ее постичь в этой жизни.

Жена респектабельного родственника особенно враждебно настроена против старика и совершенно справедливо считает, что ее мужу вредит общение с поэтом: муж начнет думать не о том, о чем положено думать деловому господину. А вдруг ему откроется некая тайна бытия! О которой никто в «бытовом» мире не хочет думать. Это страшная тайна. И она враждебна привычному, уютному, повседневному существованию.

 

 

«Поезд в далекий август».

Про оборону Одессы.

Война – работа. Та же, что обычно в мирной жизни, только сложнее, строже, жестче, безжалостней. Работа по выживанию страны.

Фильм дает какое-то представление об огромной, неподъемной махине войны, о процессах, которые одновременно и все сразу закручиваются войной.

Это и война как таковая – с задачами управления войсками в сложнейших условиях, с задачами снабжения продовольствием, оружием, организацией транспорта, медицинской помощи...

Это и нечеловеческие усилия по поддержанию жизни города, который противостоит смертельному врагу, пришедшему убивать и разрушать.

Тут и то, без чего невозможно на войне, - необходимость посылать людей на смерть, заглушая в себе нормальные в обычной мирной жизни психологические реакции.

Привычка к фильмам о войне. Там показывается только часть реальности войны, наверное самая главная часть – то, как именно воюют, идут в атаку, берут высоты, форсируют водные преграды... А тут удалось как-то представить войну со всеми ее составляющими.

Это все как бы в воспоминаниях главного персонажа, которого играет Джигарханян.

«А вы могли бы жить на таком полустанке долго?» - неожиданно спрашивает женщина, которая едет в поезде с героем Джигарханяна.

Пустяки уже этой, через двадцать лет, мирной жизни. Которые не совместить с прошедшей войной.

О которой не рассказать.

Кинематограф.

Образ жизни. Образ мысли. Образ жизни сознания. Визионерство. Подглядывание и подслушивание. Видимость. Проявление внутреннего через внешнее.

Всегда что-то коллективное. По договоренности или без нее – по «сапожному мастерству».

Что-то все же чаще всего притягивает людей друг к другу и к действию определенным образом.

Все происходит как бы само собой. Возобновляемый бесконечно процесс. Не остановиться. В это вовлекаются все новые и новые люди. Они входят в этот хоровод, подчиняются его ритму, его стилю, его мироощущению…

 

 

Страсти.

Плакат с Чулпан Хаматовой на стене дома. В неком фильме ее по роли истрахивают в какой-то жуткой обстановке. Половой акт показан без всякого сю-сю, как это бывает в мелодрамах со вставными «постельными» сценами. Тут никакой постели и близко нет. Чулан какой-то! И Чулпан отрешенно смотрит своими грустными красивыми глазами в пространство над собой. Претерпевая. Участвуя в мероприятии только как тело. Это тоже «вставной номер». Но с другой разновидностью полового акта. Может быть, для разнообразия. Кому что нравится.

И при этом всегда кажется, что без этого подглядывания за физиологией процесса можно было бы обойтись. Но ведь не обходятся! Думают, что это нравится публике? Или им самим нравится.

Или такой след в искусстве хотят оставить?

А Хаматова? Отказалась бы! Но нет, не отказалась. Претерпевает. Наверное хочет в своей актерской практике пройти и через это. Пополнить творческий багаж.

И это кино. На нынешнем этапе своего бытования.

Впрочем, киношники давно подняли плану в драматизации жизни, в накале человеческих страстей... Без этого они уже не могут нормально высказываться, это стало некой нормой.

И это не считая того, что по законам драмы реальность и должна сгущаться, конфликты должны возникать на ровном месте, а иначе, кто ж на это пойдет смотреть! Получится тягомотина сильно «авторского» кино.

К этому еще подталкивает и «техническая» особенность киноискусства.

Так на театральной сцене говорят неестественно громче обычного, чтобы быть услышанными на галёрке, а действие состоит из почти клоунских реприз. Как цирке, где коверные клоуны должны свои реплики выкрикивать что есть мочи.

Нечто похожее и с изображением человеческих эмоций в кино. Нужно преувеличивать все в естественном человеческом поведении по сравнению со среднестатистической реальностью, а иначе, опасаются авторы, можно не достигнут нужной степени выразительности, и нужное воздействие на зрителя не состоится.

В этом присутствует что-то мировоззренчески расшатанное, неряшливое. Не приучили себя к строгости. Эта творческая, художническая разболтанность кажется им единственным способом существования в искусстве. Они будто открыты всем ветрам. Думают, что иначе на них не снизойдет.

Нет, от этого они никогда не откажутся. Это значило бы плыть против течения. Против мейнстрима!

 

 

⇐ Предыдущая3456789101112Следующая ⇒

Поделиться: