Мужчина для этой женщины.

Мужчина для этой женщины... Мужественный, сильный... Неживучий. Её же надо от всех беречь, никого близко к ней не подпускать. Такие правила игры. Написанные у неё на лице. А потом будут говорить: такая женщина! и одна? И она не может быть другой, не выходя из своей природы, не переставая быть женщиной именно этого типа. Одни не выживают, других она не принимает на дух.

Наверное, здесь больше внешнего, диктуемого внешностью. Но это уже глубоко входит в характер. И уже не меняется.

 

 

В метро.

Сиделица - смотрительница у эскалатора. Показалось издали, что она не похожа на тех, кто обычно сидит в этой стеклянной будке. Но нет, такая же. Что-то общее в лицах женщин такого рода профессий. Такая же. Не доучилась в техникуме, вышла замуж за своего же - подъездного Вовку. Он на гитаре хорошо играл. А там и дети. И учеба уже вроде ни к чему. Жизнь по другим рельсам пошла.

 

 

Маленькая Лена.

«Маленькая Лена». Она была Леной всегда: в детском садике, в школе, в пионерском лагере... И теперь она геодезистка Лена. Мимо прошел её коллега с треногой в брезентовом чехле. Он ладный, степенный, у него уютная седоватая борода. Он ещё легок и силен, хотя ему уже за пятьдесят. Руки у него большие и продубленные. Лицо Лены вспыхнуло, она пошла за ним, хотя он даже не взглянул в её сторону.

 

 

Порода.

Порода. Не просто какая-то там сивка... а лошадь Пржевальского». Девушка с некоторыми, ей одной известными достоинствами. Наличие этих достоинств как-то угадывается по некоторым неуловимым внешним признакам. В том, как она не смотрит на прохожих, как поджимает губы, накрашенные густой коричневой помадой, от взглядов встречных мужиков, в том, как она серьёзна, даже сурова. Кто знает, что за достоинства у нее. Может быть, у неё парень или муж бандит.

Мадам Шоша.

И мальчик на неё поглядел, обернувшись, а N. не шелохнулся. Он видел только часть щеки и ухо с серьгой, когда она поворачивала голову. Но он чувствовал по этим фрагментам, а больше по тому, как долго и смущенно смотрел на неё мальчик лет тринадцати, тонкий и бледный... Чувствовал… Её необыкновенность?

Пока ехали наверх по эскалатору, N думал о том, что мадам Шоша так же безжалостна и равнодушна, как и эта женщина. И всё равно, как хорошо о ней думать.

 

 

Артистка.

Что-то проскальзывает в ощущениях, неуловимое, не материализуемое в что-то осознанное, формулируемое. И если угадывать, то можно ошибиться и пойти вслед за случайными словами и потерять то неуловимое в ощущениях. Это где-то там, на двадцать с лишним лет назад. Может быть, это детское ощущение женщины, детский взгляд на то таинственное, непонятное, притягивающее, пугающее, сладкое... Это пробивалось в душе, искало выхода. И впитывало всё, что по воле случая попадалось на глаза.

«Правда, она похожа на одну артистку», - шептала ему Аня. Андрей не отвечал. Он давно подозревал, что похожа, но не знал на кого. И Аня не знала. Они видели её в каких-то мелодрамах пятидесятых годов, но совсем в раннем детстве.

 

 

Троечница.

Девушка из очереди в магазине. Русые волосы в хвостике, худая шея и скулы. На мгновение увидел её лицо, когда она поворачивала голову к выставленным под стеклом молочным продуктам. «Троечница», - мелькнуло в голове. «Нет, не троечница», - тут же возникло сомнение. «Троечница, всё-таки», - решилось окончательно, когда она повернулось и некоторое время, пока кассирша подсчитывала деньги, можно было смотреть на её профиль. Впечатление от тонких черт лица, от выражения некой строгости, свойственного красавицам, сбивал контур вздернутого простонародного носика петербургской Мими. Когда она отворачивалась, и виден был только её худой затылок и скромная, элементарная, но привлекательная прическа, с гладко зачесанными волосами, туго связанными в узел, её вид интриговал, хотелось взглянуть на неё. На эту спокойную, с достоинством молодую даму в дорогом магазине. Но вот она поворачивалась, и вместо всех подходящих к случаю определений для этой ни в чем не повинной девушки какой-то бес подкидывал в сознание одно только слово: «троечница». Может быть, она напоминала каких-то забытых одноклассниц. Была, к примеру, такая же худая и русоволосая троечница Лихова. Из таких получаются замученные, но весёлые, разбитные работницы с швейных или обувных фабрик. От дурацкого слова, дрожали в улыбке уголки век. В определении «троечницы» по носу, в подобном оскорбительном уничижительном веселье есть что-то бесовское, несправедливое, оскорбительное. Каюсь. Бес попутал.

Утро.

«Козой меня не называй, а то я обижусь». Спорят, чуть не дерутся несколько «питейных» мужчин и соответствующих женщин. 6.15 утра у Витебского вокзала. Вокзальные женщины. Одного племени. Не сестры, но сходство физиогномическое имеется. Образ жизни кладет отпечаток на лица.

А ещё за пять минут до этого, в метро, были совсем другие женские лица. Девушки. Те, что разъезжаются, прощаются с мальчиками после всенощного увеселения на дискотеке.

Эта. Выглядывающая из-за плеча своего мальчика у неоткрывающейся двери метро. Они молчат. Им неловко из-за того, что говорить уже не о чем. Устали, конечно. Она то поднимет, то опустит голову. Невыспанность, вернее, бессонная ночь придает рисунку её больших красивых глаз какую-то остроту, четкость. То, чего добиваются косметическим искусством, у неё появляется естественно.

«Скажи Лаура, который год тебе?» - «Осьмнадцать лет». - «Ты молода... И будешь молода ещё лет пять иль шесть. [...] Но когда пора пройдет, когда твои глаза впадут и веки, сморщась почернеют и седина в косе твоей мелькнет, и будут называть тебя старухой, тогда - что скажешь ты?»

А другая. Маленькая женщина. Миниатюрная. Не девочка, а женщина. И с глазами у неё то же самое. Падающие на лицо волосы, которые она откидывает ладонью. Смотрит, наклонив голову набок, устало, но с интересом, с вызовом. Потом, обогнав её, идешь с прямой спиной и не оглядываешься, чтобы сохранить достоинство.

 

 

Безнадежность.

Безнадежность - от ожидания. От стандартных ожиданий. «Вот кончу школу, буду работать. Муж, дети, квартира, у мужа хорошая работа. Получим участок. Летом будем ездить ненадолго в Ростовскую область. На восьмое марта куплю себе что-нибудь...» Сумрачная комната на первом этаже, в коммунальной квартире. Денег всегда не хватает. Вместо мужа - «сожитель», как обзывает его соседка, где-то опять пропадает со своими питейными приятелями. Дочка спит. На подоконнике пластмассовый вьющийся эрзац-цветок. Надо занавески постирать. Топают прохожие под окнами. Кухня маленькая. Соседская старушка морщится ехидной улыбкой при встрече, отвечает на «доброе утро» через раз. Обои давно не меняли. Как всё было давно. На работу приносили симпатичные халатики, но денег ни у кого не было. Или жалко было. \

Рассуждения.

Для кафе должны быть лирические отношения. А если их нет или они не лирические, то зачем тогда терять время? Таким образом, кафе выпадает из схемы.

 

 

Швея-мотористка.

Робко, не заметно откуда, по чуть-чуть... возникают проблемы. У этой молодой девушки. Переросток. Неловкая, с удивительными глазами. Как у ученицы швеи-мотористки. Только что от образа Андрея Болконского - в грохот ткацких станков, в компанию женщин с поношенными телами, погруженных в заботы. Она идёт от метро, с удивлением разглядывает прохожих: «Неужели все эти люди такие же и этим живут?» Робкие проблемы. Как первая запись в истории болезни. Недоумение. Ведь ничего этого ещё вчера не было. Только лёгкий зуд. «И я была почти самая красивая в классе. А в третьей четверти у меня была пятерка по геометрии». «А из этих они выбирают мужей. Они ловкие. Они как заведенные игрушки. На пружинке. С ключиком сбоку. У них чубчики и улыбки. Они уже её делят. Уже за её спиной оттирают один другого. И считают, что дело в шляпе». «Нет, сначала надо пройти аттестацию. У тёти Насти есть конспект. Там всё подчеркнуто красным карандашом».

 

 

Приближение.

На неё надо смотреть издалека. На то, как она идёт, склонив чуть голову, слушая собеседника, как улыбается, как взглядывает коротко вперед. В мою сторону. Не видя меня. Я для неё никто. Как другие одушевленные и неодушевленные предметы на улице, как та труба на дороге, на которую я присел. Надо видеть, как её лицо и вся её фигура из размытых разноцветных пятнышек превращаются в неё саму. Из живописи - прямиком в что-то вибрирующее подлинностью, наполненное ветром её сиюминутных мыслей, настроений, ощущений, улыбок, мимических движений. Надо уже издалека видеть то, как падают ей на лицо пряди волос, как движутся руки при ходьбе, как играет свет в складках плаща, как меняется рисунок её движений, в которых, может быть, и есть самое привлекательное даже на поверхностный взгляд, даже если просто скользнуть взглядом по толпе. И можно отдавать себе отчет, как всякий раз по мере её приближения меняются, нарастая, мои ощущения, восприимчивость мира вокруг, как меняюсь я сам.

 

 

Тепло.

Тепло поручней в автобусе. Двери автобуса закрылись, она ещё была видна какое-то время в толпе вышедших на остановке у комбината имени Карпова, потом автобус поехал. Рука сама сдвинулась по поручню, пока ладонь не нащупала теплое место на поручне, там, где держалась она.

Улица.

Морщит, кривит полудетский простонародный рот... как роковая красавица. Странная улица Марата. Недалеко от Невского. Петербургские фантазии. Истории подворотен, темных, с узкими лестницами парадных во втором или третьем дворе. Истории быстрых, легкочитаемых взглядов, чугунно-литейная неперешибаемость особого рода человеческих отношений. Все те придуманные или списанные с реальности детали, замечания по ходу... Может быть, этого ничего не было? Просто петербургские фантазии. Проговаривание виденного. Нахождение всему своего места в объяснениях зрелища улицы, летнего дня.

Жаркое лето.

Наполненность словами. Это дурно. Почти отчаяние. Внутренний, неслышный крик отчаяния... Было по пути с этими голыми, чуть полноватыми, не очень стройными ногами. На них черные громоздкие платформы. Выше бледной голизны ног - короткая юбка, которую надо временами одергивать сзади. Блузка-сеточка, безвкусная, серая, под ней видны белые лямки бюстгальтера, крашеные стриженые медного цвета волосы, сколотые заколкой. Жвачка. Походка - колени врозь. Нехорошее слово, всплывшее в сознании, тоже не утешает. Лучше всего этого не замечать.

 

 

Европеянка.

Прохожая. «Деликатес». Это из вчерашнего спектакля «Бретёр» по Тургеневу. «Деликатес», «рафинэ», «политес», «экосез», «мон плезир», «бланманже», «конфитюр», «монпансье»... А говорит ли она по-русски? Говорит, конечно, но это какой-то другой русский. Рафинированный, как сахар или подсолнечное масло. Или как если бы её дублировали, как импортную рекламу. Европеянка.

 

 

Принцесса.

Принцесса. Неземное существо. Что-то поразительное. У Гриши к ней было почти религиозное чувство. Если её отдать «в люди», отправить обратно в толпу, она завянет как цветок. Я с трудом мог представить её на заводе, где до встречи с Гришей она работала в заводской столовой. Да-да, оттуда началась её «карьера» принцессы... После столовой она год жила у Гриши, чуть ли не голодала, ходила в обносках. «И была счастлива!» - мог бы возразить Гриша. Но он молчал. Молчал как-то грустно, устало, безучастно. «И была счастлива, - повторил я про себя как бы Гришины слова и продолжил за него же мысль, которая и делала Гришу таким усталым, грустным и безучастным. - Да. Так же как она счастлива и сейчас. У Петра Петровича».

 

 

Знакомая.

Он думал о том, как она идёт одна домой на свою Приозерную. Сначала по безлюдной Складской, потом сворачивает на Петровскую, чтобы перед трамваем зайти в продовольственный. У неё квартира с ветхими перекрытиями в старом фонде. Фанерная выгородка поделила большую комнату на две неравные части. Самостройная ванна, нелегальная газовая колонка... Она будто не знает, что можно жить как-то по-другому. Беспомощная. При всей её боевитости, весёлой бесшабашности, которую ещё помнил он по старым временам. Оболочка. Вся её молодость будто прошла перед его глазами. Бестолково. Бездумно. Неумело. Всё как-то с плеча. От характера. От привычек родственников. Нелепая. Со своими вечно перекрашиваемыми волосами, не очень умелым желанием быть красивой и даже элегантной. Её мужики всегда тянули её назад. Не давали быть другой, подняться в интересах, образе жизни над какой-то бестолковой заведённостью. Эта смена экскаваторщика на станочника, слесаря на сварщика. И все выпивохи. У всех свирепое выражение лица и остекленевшие глаза.

Он, которому она нравилась когда-то, почти ужаснулся через несколько лет, встретив её. Как она окончательно потерялась в этой жизни. Она, подумал он, теперь уже была бы и неспособна понять, что он от неё хочет. «А чё?» Она устало привела его в свою квартиру с окнами в темный дворовый колодец, завела будильник, чтобы не прозевать время возвращения сына из школы. Потом разделась в комнате за перегородкой и крикнула ему, чтобы он поторопился. Лежа с ней, он не мог вообразить, о чём она думала в эти минуты. Взгляд её был рассеянным и печальным. Она первой поднялась и стала одеваться перед ним. Нехотя, устало, отрешенно, бессмысленно глядя в одну точку. Вышла из комнаты, не оглянувшись. Послышалось звяканье посуды, шум наливаемой воды. Через какое-то время она вошла в комнату и резко отдернула занавески. «Вставай! Скоро Вовка из школы придёт».

 

 

Голос.

Голос. Не спугнуть. Этого дрожания голосового инструмента. Чуть влажное дрожание, чуть клокотание. Душа, доселе спрятанная, вырывается с звуками песни. Какой там песни! - просто напевания, попытки мелодического звукоизвлечения. Пробование…

Не спугнуть!

И другой голос. Виолончельный. Она играет Шумана. Её следование, сознанием и, в конце концов, чувствами, за музыкальным повествованием Шумана. Тоже дрожание. Тоже своё неповторимое и родное звучание. Отклик. В том, в ком надо отклик.

 

 

Наследница по прямой.

Больше похожа была на мулатку, чем на еврейку. На мулатку пушкинского, прославяненного несколькими поколениями предков, типа. Зелёные глаза, вьющиеся лёгкие светлокаштановые волосы, выдвинутая вперед полная нижняя губа, жёлтая кожа. Волнующее напряжение появляется, когда, глядя на неё неотрывно, начинаешь вчувствываться в её жизнь.

Эта жизнь была загадочна.

В одном только она была достоверно понятна: это была жизнь, не запятнанная литературой. Литературная невинность. Чистота. Можно, наверное, сказать -  литературная незапятнанность..

«А они думают, что дело в некой изощренности, в настойчивом карабкании, пробирании как по неким завалам. Именно: по интеллектуальным завалам. Куда-то. Куда? Никто этого не знает».

 

 

Может быть.

Не очень юный, странного вида, какой-то сутулый, в шляпе, в очках. Вдруг обнял стройную, хорошо одетую, стоявшую рядом глаза в глаза. И она его приобняла. Они улыбались друг другу. Может быть, это любовь? Может быть, он признался ей в любви. И она радостно согласилась на что-то. Порыв. Вдруг. Посреди тротуара. На остановке автобуса.

Красавица.

Красавица строго посмотрела. На идущего ей навстречу невзрачного, потрепанного, мешковатого мужичонку. Строго и неподкупно. Ни даже самого маленького зазора в этой строгости, ни даже тени послабления, надежды, пусть даже и иронического отклика на его существование. Сосуд с драгоценной влагой. «Шанель номер пять». Не прольет ни капли.

 

 

Цветок.

Две остановки лицом в цветок. Не увернуться. Орхидейная прихотливость. Реденькая подкрученная челочка. Вьющиеся мелкой волной белокурые распущенные по плечам волосы. Только что, может быть, сегодня утром распустившийся цветок. Те самые бархатец и пыльца. Влажные напомаженные ярко красным губы. Влажный блеск больших чистых глаз. Ресничка к ресничке. Стыдно и страшно смотреть на неё, стоя так - лицом к лицу в переполненном автобусе. И дышишь в сторону. Цветок, втиснутый в тесный дворницкий веник.

 

 

Воспоминание.

Старое, испытанное, вымученное… То, что осталось от тех лет чувствительности. Этот неистощимый кладезь понимания, знания определенных вещей. Это не отпускаешь от себя. С этим подлинным опытом сверяешь все выдумки и фантазии.

«Тот город зеленый и тихий». Можно вот так войти в мир прошлого. Вот так пережить его…

Она была холодна, недоверчива, иронична. Она подавляла. Он проклинал себя, но ничего с собой не мог поделать. Ему не нравился её пухлый яркий чемодан из лоснящегося кожезаменителя. Он ей тоже не нравился, но пусть только он посмеет что-то сказать!

«Ага. Пусть тащит, волокёт. Или ему легко? Ну, правильно. Там ничего тяжёлого нет. И чего привязался. Видали мы таких».

Он посадил её в поезд. Ему хотелось пожать ей руку, заглянуть в глаза...

Он целовал её вчера. На дне рождения. Её глаза лучились, брызгались желтыми сварочными каплями. Он весь день вспоминал её губы, ощущение под руками её мягкой худой спины, на которой во время танцев он нащупывал бретельку бюстгальтера. Ему хотелось ещё и ещё целовать её, прижимать к себе, а потом смотреть в её лучащиеся глаза. Но всё быстро кончилось. Он проводил её. Она устало позёвывала в ладошку. Разбитая фанерная дверь её пятиэтажки тихо брякнула, и он закурил, глядя на тускло освещённые окна подъезда...

Поезд тронулся. Пошёл, пошёл... Последний взгляд на окно, за которым он скорее угадывал её, чем видел. Его перекосило от тоскливого чувства напрасности. Он опять сел на тот же автобус, который простоял все его проводы на площади перед вокзалом. Автобус покатил в город по раздолбанной дороге, дребезжа и звякая. Заляпанные окна, исписанные ПТУ-шниками пластиковые стены...

Она удивилась, когда через месяц увидела его перед собой.

«Ну, привет. Ну, иди. Если хочешь...»

Бытовые разговоры. Нет, скорее производственные. Её ругал начальник отдела. Она не виновата. Она заболталась. Ей было смешно. В подъезде она его со смехом оттолкнула, когда он попытался прижаться к ней. Ему будто всё время хотелось пить. Жажда мучила его... \Вера

 

 

Ангелы на Земле.

*

Говорят тоненькими голосами, глаза светятся наивностью, лица мягкие, не тронутые волнениями и страстями. Не иначе – ангелы.

*

Они все рождены ангелами. А она просто грустный ангел. Озабоченный. Двойку, что ли, получила?

*

Родители стесняются этого ангела. Простые, бытовые родители. А она ангел!

*

Рядом с ней захотелось быть ангелом... Или по край ней мере Леонардо Ди Каприо... Потом они становятся земными. Только потом. А вначале они непроницаемее ангелов. Может быть, это напускная важность. Крыльев то у них нет. Некоторые верят в это очень долго. Потом становятся грустными. Улыбаются виновато и пристыжено. Падшие ангелы. Развенчанные... А пока... Рядом с ней тоже захотелось быть ангелом... Или по край ней мере Леонардо Ди Каприо.

*

«Куда они деваются потом – эти ангелы, тонкие и изящные?» – «Толстеют, сатанеют…»

*

Ангел, избитый земным мужем.

*

Она высокая и тонкая. Как ангел. У нее грустное лицо ангела. А папа у нее работает на маршрутке от Старой Деревни.

 

Мороженое.

Её качнуло к нему... Или, может быть, её слегка толкнули, когда она входила в вагон метро. У самого лица его раздался хруст вафельного стаканчика мороженого. Он поднял голову от книги и успел, пока она медленно проходила вслед остальным пассажирам, разглядеть её детское лицо, кругленькие небольшие влажные от мороженого губы, льняные, подстриженные до плеч волосы.

И еще один осторожный стесняющийся уже хруст. Вафельного стаканчика.

Красота.

*

Красивые в некрасивом мире. Как они соотносят себя с этим миром? Или они откладывают выяснение отношений с ним на то время, когда их красота поблекнет, и они приблизятся к обычным гражданам?

*

Она идет по улице. Ни на кого не смотрит. Смотреть в лица встречных - всё равно, что смотреть в зеркало. Ничего отрадного не сулит ни то, ни другое. Ей уже больше тридцати. За то время, пока с ней сближаешься и проходишь мимо, никак не удается найти утешения для неё. Она некрасива, она некрасиво кривит маленький недовольный всем на свете рот. Она не может найти утешения, поэтому и другие не могут этого сделать. Только и мелькнуло в голове: «Уже сдали карты». Уже сданы карты. Они уже на руках. Безрадостные шестерки и семерки. Надо играть. Играем в дураки.

*

В душе она была красавица. Ей скучно было его слушать. Он был, конечно, симпатичный, но не настолько же красив, как она. В душе.

*

«Некрасивая. Непривлекательная», - она сначала так не думает. И этого не знает. Жизнь ставит её в ситуации «отталкивания». Это некое давление жизни. Она вынуждена накапливать «духовные» мускулы, чтобы противостоять. Это то лишнее в человеке, не-благоприобретенное. Оно всегда чувствуется в человеке. Дополнительная броня... Она уже внутри некрасивая, по внутреннему ощущению.

*

Так играет внутренним светом красота в добром лице. Это совершенно реально. И не для красного словца. Эти вещи существуют на самом деле. После этого зрелища кажутся противоестественной глупостью обиды на плохое устройство внешней жизни. У человека отобрали некую способность души нормально, несуицидно, некатастрофично воспринимать жизнь. Кто отобрал? Мир, построенный самими людьми. Лицо светится надеждой, ожиданиями. Чаще всего такие лица до 17-18 лет.

*

Её красота износилась, потерлась рядом с ним, как износилось, потеряло прежний лоск кожаное пальто, купленное им всего какой-то год назад. Что-то не в порядке. Она это уже понимает. Он мрачен, раздражается поминутно. Но вот же - они пока идут рядом, она осторожно держится за его локоть. И тоже молчит. Смотрит перед собой. Ей себя жалко. И ничего утешительного придумать не удаётся.

*

А муж не вмешивается в её красоту. Она сама себя творит. Своими большими серьгами стального цвета, никогда ни на одной женщине не виданными. Заколками то тут, то там схватывающими по несколько прядей жидких льняных волос. Ярко-красной помадой накрашенных губ... Что он может понимать в женской красоте? И сам не Ален Делон.

*

Красота. Без неё, что им делать? Грустно смотреть? Они и смотрят. Грустно.

*

Озабоченные своей красотой. Есть и такие. Была бы обыкновенной или просто симпатичной, простенькой – нашла бы себе такого же простенького симпатягу, весёлого, понятного. А тут так не получится. К такой умопомрачительной внешности нужно что-то особенное. За парня с завода или за сидельца в лавке не пойдёшь. Вот и думай. Так они и ходят – серьёзные, ни на кого не глядящие, чтобы не вляпаться в что-то недостойное их красоты. Озабоченные.

*

У неё проволочки в зубах. У неё будут ровные белые зубы. И её все полюбят. Каждый. У неё будет красивая прическа и её моментально полюбят. У неё будет красивое платье… Всё просто.

*

Красота. Нетронутость, чистота линий, трогательная наивность красоты юности. И потом… Умудренная опытом красота. Опыт в глазах. Столько уже пройдено. Через столько. Иногда красота сохраняется. Не внешне, а как-то сквозь внешнее – внутрь. Это редко кому удается.

*

Это не уродство, это такой тип красоты.

*

«В красоте есть непостижимое». Оттого, что сказаны эти слова, становится легче. Фраза приносит облегчение. Она снимает беспокойство. Есть чем защититься от этой самой непостижимости – пусть даже таким примитивным способом.

Красоту видишь, она дается, ее принимаешь, хоть и с оговорками.

Красота разная.

К ней подкрадываешься. Но она не дается. В нее погружаешься. И это всё.

*

Удовлетворение. Будто ей хватило ее красоты как раз настолько, насколько надо. Красота сделала свою благотворную работу в ее жизни. И теперь, когда она естественным образом постепенно отходит, можно более-менее спокойно к этому относиться.

*

Ей надо найти мужчину для ее страшной красоты.

Задача очень сложная. Какая-то логическая, логистическая, организационно-техническая, многофакторная, почти не женская задача.

Как там: «Красота это странная сила?»

*

Надо приглядываться, чтобы понять – красивая она или нет.

*

Знает ли она, что это ей красиво? Этот легкий беспорядок светло-русых волос, небрежно связанных или сколотых чем-то сзади. Она привыкла ничего такого не замечать. Привыкла, что ей все хорошо. Не надо перепроверять, сомневаться, вглядываться в свое изображение...

И так будет еще, по крайней мере, лет двадцать. Все, что ни есть она, - все будет хорошо, красиво, мило, изящно, привлекательно и так далее.

*

Красота внутри. Она пробивается сквозь простоватую внешность. И будто другого и не нужно!

*

Несет свою правильность и внутреннее уверенное, глубокое спокойствие с тех самых пор, как однажды, взглянув в зеркало, догадалась, что то, что она видит перед собой, и есть красота, о которой столько говорят.

*

Их красота, сопряженная с молодостью... Так задумано автором этого мира? Вот только зачем? И что это? Отражение какого-то бесконечно более высокого мира, проглядывающего в ограниченный детством и молодостью период времени?

Загадка, не поддающаяся разгадыванию.

Зачем эти лица? Эта красота. Не имеющая продолжения.

*

У нее удачно сложилось в жизни с внешностью. «Пронесло! Не уродина конченная!»

У нее все время ощущение, будто она только что удачно сдала экзамен. На твердую четверку.

*

Глупость портит со временем любую красоту.

Глупость – она и есть глупость! И никакая красота не поможет! Чем тут поможешь!

*

Есть стандартная какая-то красота. Не поражающая, но отмечаемая. Отмечаемая, но не поражающая. Они несут ее с настороженным достоинством.

*

Красива, но кое-как.

*

Блаженство на лице. Будто она только что отошла от зеркала, оставшись очень довольной увиденным.

*

Одаряется красотой. Смотря какой, конечно.

Разные типы красоты.

Красота определяет дальнейшую жизнь, характер, привычки, особенности поведения.

Есть такая красота, обладание которой заставляет и саму женщину, и ее близких осознать, что большего и не надо для нормальной, правильной хорошей жизни. Для душевного спокойствия.

Для того чтобы переживать вечность.

*

Ускользающая женская красота. И усилия – очевидные и напрасные – по ее сохранению.

*

С сигаретой! Как же без нее при такой красоте! Волнительно все-таки! И не только ей самой.

*

«Красота возможна только изнутри. Когда красоту пробуют “сочинить” снаружи, получается мерзость. Получается анти-красота, что-то дискредитирующее красоту. Помойка, короче!»

*

Что вероятнее всего - она со своей почти модельной красотой проживет совсем другую – не модельную, обыкновенную – жизнь.

*

Совершенно ясное, спокойное понимание достаточности собственной красоты! На твердое «хорошо». Достаточное «хорошо», чтобы не волноваться по этому поводу в жизни.

Пусть себе там – «мисс мира» или даже «мисс вселенная»... «К чему!»

*

Развернула всю свою красоту. И распущенные до половины спины волосы – как знамя!

*

«Чудеса все-таки есть в этой жизни! Чудо красоты. Вдруг столкнешься с ней где-нибудь на улице или в метро. Уже и не помнишь, что такое может быть, а тут – вот же она! Хоть и мельком. И рассмотреть не успеешь. Больше почувствуешь. И никакого разделения на внешнюю и внутреннюю красоту. Одно нераздельное целое. Чудоподобное. Думаешь, раз они существуют, значит Г.Б. что-то же такое задумал, создавая этот мир! Не просто же так! Можно было бы и обойтись! Обходятся же каждый день. Живут как-то. Довольствуясь тем, что есть. Не помня, а потом будто и не зная, что на свете есть красота. Ходит по улицам, стоит рядом в общественном транспорте...

У Абуладзе в “Древе желания” есть что-то подобное».

*

«Может быть, не в красоте дело. В самопонимании! В том, как внутри себя видишь саму себя. С внешним миром выстраивает отношения этот внутренний человек. Внутренняя женщина».

*

«Что вы! Какая красота! Бог с вами! Я просто такая, какая есть. И вообще... нечего глазеть!»

*

Красота по молодости... Как по неразумию. В этом что-то есть. Молодость, неразумие, наивность, чистота… Это все что делает молодость красивой.

*

Вот она. Донесла свою красоту до такого вот возраста... И теперь стала ощущать слегка грустное смущение. Что же дальше?

*

Красавица. Что-то в ней провинциальное, что ли. Или даже деревенское. Это наверное потому, что красота ее ярко выраженного «русского» типа. Малиновые губы, черные брови, волосы гладко зачесаны на прямой пробор, румянец, улыбка... Ансамбль «Березка», короче.

*

«Завораживающая» красота. То что случилось с царем Додоном. Красивая! Аж ноги в коленках подгибаются! У этого царя. Это выше его сил. Собой он уже не может владеть. Понятные вещи. Сочувственные.

Красота что-то включает в человеке. Без его дозволения.

Это одна из самых непостижимых для понимания вещей в этом мире.

*

Выстраивают свою жизнь вокруг внешности. Одни – вокруг красоты, другие вокруг некрасивости. Прикидывают, кто на что способен...

*

Какая-то слегка испуганная красота. Будто все могло сорваться! С красотой всегда непросто.

И без нее тоже непросто.

Володинская пьеса или сценарий про некрасавицу Настю. Этюд на тему красоты. Но конечно, все не так элементарно.

Поражаешься глубине и непостижимости некоторых, в том числе, этого понятия. Им легко, не задумываясь, пользуешься.

А ведь тут голову можно сломать!

*

Почти по Чехову.

«И колени, и глаза, и распущенные по плечам волосы… Все это должно быть красиво... В женском человеке».

*

«Страшные в своей ушедшей красоте».

*

Она уже красива. Ей уже делать больше нечего.

*

- Увидеть пустоту за этой красотой, молодостью, за этими будто бы небывалыми невинными глазами...

- А может быть там еще не пустота! Может быть, пустота там еще появится! И вообще - зачем?

- Что?

- Зачем тебе эти инквизиторские, иезуитские предубеждения!

*

Красота вытягивает из этого мутного потока негатива, в который погружен мир. Красота и дети.

Находятся минутки.

Может быть, действительно «красота спасет мир»?

 

 

Роми.

Тайна, непостижимость... И не просто красоты, а вообще всего сразу, что в ней – в земной красивой женщине. Смертной. Стареющей. Увядающей.

Может быть, она хотела остаться в памяти такой. Хоть такой. Она себя сравнивала с самой собой.

Но этот сдержанный ужас, оцепенение от бессилия что-то притормозить... Это давало ей что-то в дополнение к красоте.

 

 

Несомненность.

Несомненность красоты. Промельк лица. Мгновенность красоты. Взгляд.

А они невинно смотрят в пространство перед собой. Они как бы ничего такого не знают. Может быть, не знают? Почему их почти мгновенная красота кажется чем-то несомненным? Может быть, потому, что они открываются нам. Они выплескивают нам в лицо свою красоту. Мы отвечаем им так же сильно, как они воздействуют на нас. Отвечаем этой эмоцией, дарующей титул «Несомненного». У балерин - «Божественная». А здесь уместно - «Несомненное». Как Рогожин, бросающий Настасье Филипповне свои жалкие тыщи. Чем ещё можно выразить наше рабское, жалкое, распластанное состояние? Только этим эмоциональным, моментальным жестом. Пожалование «несомненностью».

 

 

Дочки-матери.

*

Они как цветы в саду. Их берегут. Боятся, что их оборвут до срока. Мамы и их дочки. Увядающие и молодые. Два похожих существа. Дочери стыдливо смотрят в землю. Матери, зорко, - вокруг. В лицах мам и безумный страх перед «опасностями», вполне реальными опасностями возраста, в который вступают их чада, и, одновременно, нечто похожее на сожаление, на зависть, на тоску...

*

Бытовые воспоминания Веры Муромцевой. Фразы: «Мама не велит». «Мама может не разрешить...» На фоне вечности. В виду уже происшедшей большой, невообразимо, изматывающе трудной жизни. Была когда-то мама. Ей что-то могло не нравиться. Маму надо было слушаться. Слушать папеньку с маменькой. Быть хорошей девочкой.

*

Суровое выражение лица у женщины, идущей с маленькой девочкой. Она человек сердитый, но не злой. Начинает учить девочку цокать языком. Выражение сердитости не пропадает, но становится видно, что она не злая. Может быть, у неё работа тяжелая… Она стоит на ветру в дождь и продает цветы у метро. Её суровость - от этой решимости претерпеть. «Так сложилась жизнь». Как давно она не была беспечной. С детства. Но сейчас с девочкой она вспоминает, что она совсем ещё молодая. Что она может цокать языком.

*

«Никому ты теперь не нужна». Она ещё не до конца проснувшись, ещё не войдя в мир бодрствующих, уже ощущала, что что-то не так, что что-то произошло. «Ах да, нас бросили». Глядя в зеркало, она опять спросила себя: «Почему? Разве такое бывает? Нет, это просто со сна. Это не я». И весь день она была напугана, подавлена своим увяданием. Она ловила взгляды знакомых и просто прохожих и пыталась угадать, какая она в их глазах. Ещё молодо тело, а лицо... Будто размытая дождем акварель. Всё потекло. Как страшно ей было весь день. Будто преступница. Будто в чём-то виновата. Обманула мужа. Обманула тем, что молодость прошла. Вечером опять устало сидела перед зеркалом, медленно погружала пальцы в волосы, оттягивала кожу на скулах. За спиной мелькнула дочь, потом она подошла, и они несколько минут гляделись в зеркало вместе. Мать ещё красивая, несмотря на то, что красота уже заметно начала блекнуть. У дочери нет её особой, яркой, острой красоты - той, что была в молодости и сейчас ещё не ушла. Дочь привлекательна свежестью молодости, непосредственности, красотой наивной, животной открытости. Она постояла за спиной, обняв мать за плечи и, ничего не сказав, ушла.

«Как такое может быть?»

*

Мама с дочкой. Стόят друг друга. У обеих – губки. Им и положено быть похожими. Они не развеселые, не невинные, не мечтательные – никакие ни такие. Они тоскливые, затаенно-злые. Губки. Стянутые в точку. Взаимомучительные лица.

*

Ее плохо одетая дочка. Длинная, тоненькая… В какой-то тусклой курточке… «Как подстреленная», - говорится. Их обеих жалко. Они простодушно ничем не могут противостоять этому миру. Это кончается чем-то нехорошим, какими-нибудь сонечками мармеладовыми… Больше нечем. Это вырастание, это выпрямление, вытягивание… Как трава… Первый укос, второй…

*

Почему это кажется каким-то счастливым вариантом? Эта мама с дочкой, идущие как подружки, голова к голове, улыбаясь… Где-то так и есть. Этот вариант семьи более устойчив в житейском море, требует меньше затрат душевного здоровья. Все проще, понятней, решаемей. Надо просто остановиться на этом варианте, не думая о всех прочих.

*

Она смотрела на дочь, как подружка смотрит на лучшую свою подружку. Восторженное ожидание только хорошего, умного, интересного!

 

Бардовская песня.

Скромная инженерша, маленькая, в очках, незаметная, с тихим, будто робким голоском, мать семейства. Она автор единственного в её жизни стихотворения, которое она сочинила в стройотряде двадцать пять лет назад. Она купила двухтомник карманного формата бардовских песен и там нашла свое стихотворение. И её девичья фамилия на месте, и имя. Только не указано отчество, нет «кратких сведений об авторе»... Стихотворение трогает до слез. Оно просто, но каждое новое слово, как очередной поворот винта в слезовыжималке. В конце концов, от тебя остается один жмых. И ты отдаешь винт, чтобы опять закрутить его до упора.

 

Куколка.

Куколка. Кукольное лицо у этой кассирши из автобуса. В лице угадывается, совершенно без труда, та её доавтобусная детско-кукольная жизнь серьёзной, глупенькой милашки с пухлыми щечками и губками. В её движениях, в незапоминании пассажиров, которых она видит ежедневно, в автоматизме контроля, в неподвижности бледного матового лица с тоненькими нитями выщипанных бровей, в её сугубом функционализме, серьёзном и ответственном, и усматривается то характерное для неё - нечто будто механическое. Куколка.

Невеста милиционера.

Идет крашеная, миловидная, но с злым лицом блондинка под руку с милиционером, женихом, ухажером... Идет, глядя перед собой обращенными куда-то в себя глазами. Идет и пилит милиционера словами из «Формулы любви». «Хочешь большой и чистой любви?» Сама же и отвечает: «А кто ж её не хочет?»

Лицо в пятнах от слез.

Она не настолько красива, чтобы бросить своего милиционера.

 

 

Одноклассники.

«А это кто?»  Она ответила: «Брат».

Может быть, они учились в одном классе. А тут она идет навстречу с большим, как кукла, ребенком, мальчиком; ему год-два. Несёт его тяжело, сама маленькая ещё, подростковый недомерок, а ребенок большой, головастый, в шубе, в желтых шерстяных штанах. Голова - у неё на плече. А тут этот парень. Ровесник. Он спросил, оглянувшись, пройдя уже с приятелями мимо. Она остановилась, ответила, и он подошёл к ней. А вслед за ним и приятели пошли назад. Им лет по пятнадцать или не больше шестнадцати. А она уже вполне может быть мамой. Одноклассница. Ведь это интересно. Не встречались, может быть пару лет - и на тебе! - «мамаша». Идет из поликлиники. А папа? В армию забрали?

«Говорю же – брат!»

 

 

Смирение.

Молчаливое полупонимание. Или смирение. С чем? Совсем неважно, с чем. С чудаковатостью, со странностью... Как мирятся с не очень нравящейся работой или жильем. Где же лучше найдешь? Смиренно проживают жизнь с тем, с чем Г.Б. положил прожить.

 

 

На остановке.

Посудомойка из «Тройки». Стоит рано утром на остановке троллейбуса. В руках пластиковые пакеты. Снедь. «Они же даже не притронулись!»

Но может быть, эта молодая безвкусно-попсово одетая девица с чуть одутловатым бледным лицом и не из «Тройки». И в пакетах у неё не «снедь».

 

 

В несколько строк.

 

*

Краснолицая, большая, лет сорока c лишним. С огромной сеткой, наполненной сладким перцем. Принесёт домой. Законсервирует. Всё заставит банками. Зимой будет угощать подруг и хахаля.

 

*

Смуглянка. Большая, пышнотелая, нос картошкой…

Ей папа купит мужа, и она еще урвет кусочек женского счастья. Жесткого и упругого как резина.

 

*

Изящные женские руки на толстом, с кожаным покрытием руле. В том, как чуть брезгливо оттопырены её пальцы, есть что-то эротическое.

 

*

Тип семейных дам. Для них весь мир за пределами семьи кончился. Абсолютно неинтересен. Она только мать своего сына и бабушка своего внука. Больше никто. Все остальные социальные роли она старается не помнить.

 

*

Маленькая. Несчастная. Курит.

 

*

Крупные, клоунские, но совсем не весёлые - веснушки на лице немолодой кондукторши.

 

*

В черном пальто и черном берете... Такая тонкая и хрупкая, как грифелёк. Как угольный рисовальный грифелёк.

 

*

Это уже суета. Годы. На её худом в пятнах возбуждения лице. Она будто безумная мечется по улицам...

 

*

Она изящна, тонка, красива. Она делает маленькие изящные покупки.

 

*

Дамочка. Почему она не в «Land Rower»-е? Идёт, не глядя на простых прохожих по простой улице. Что-то не так.

 

*

Ножки, стаптываемые постепенно в копыта.

 

*

Она всю жизнь проходила в симпатичных.

 

*

Пугливо и брезгливо косится на мужчин.

*

У неё все в порядке. Она про себя это знает. Её не собьешь. У неё билет в умеренно-счастливое будущее. В такое как надо будущее.

 

*

Она поедет домой. Спать до вечера. Проснётся... Попытка заглядывания в чужую жизнь.

 

*

Девицы. Легкие и хрупкие. И две толстушки «на любителя».

*

Лиговка. Вечер... «Причепуренные»... Это не от «нечего делать». Это их самое главное дело.

 

*

«Случайность» женщины. В них сидит эта случайность. Она заложена их природой. Их готовностью, почти равнодушной готовностью на что угодно. Неутешительные мысли.

 

*

Попросила зажигалку. «Где же её взять?» - стал думать. Но тут навстречу попался целый молодой косяк зажигалок

 

*

Довольные мамы хорошеньких детей... В газетном киоске можно купить «набор пупсиков». Или ещё есть «набор ангельчиков». Из какого-то пластика.

 

*

Как они быстро отчаялись. Барышни и институтки.

 

*

Ёлочка старой девы из малогабаритной квартиры.

 

*

«Жениться? Чтобы потом лечить ей зубы? И всю её?» - «У неё что зубы болят?» - «Сейчас не болят. А потом начнут болеть. Я их знаю».

 

*

Равнодушно претерпевала соитие.

 

*

Свежие, правильные, весёлые, спокойные, ясные... Идут на танцы.

 

*

Она его не замечает. Он неслышно идет сзади. Она на ходу то тренирует подиумную походку, то почесывает под курткой где-то сбоку на бедре. Смешная девчонка.

 

*

Инстинктовое, родительское, материнское в женщине. Оно проявляется вдруг. Ещё за минуту до этого она может быть беспечной почти девочкой, глупенькой, капризной, легкомысленной. И вдруг...

 

*

«Всё равно женщина должна быть хрупкой и беспомощной, беззащитной».

 

*

Курила. Потому что считала, что имеет на это право. «Одинокая», «покинутая», «никаких радостей». Одни курят потому, что они толстые, другие потому, что они не выспались, третьи потому, что они несчастные...

 

*

Женщина - только как повод к размышлению. И ничего больше.

 

*

Более сложные отношения с женщинами. Такое бывает.

 

*

«Недонжуанское» отношение к женщине. Это хорошо или плохо?

 

*

Плачет от чувствительного фильма как от лука. Это из области физиологии. Не душевный отклик, а внушаемость, подверженность влиянию. Ничего своего.

 

*

Чистоплотная, брезгливая... Так и не выйдет замуж. Чистоплотная до брезгливости к самой себе.

 

*

Сухенькая, коленчатая, постненькая, с маленьким комочком собранных на затылке не густых волос, с кислой гримаской недовольства... «Такую пусти в свою жизнь...» Наташа из «Трех сестер».

 

*

Лицо. Влюблена. И страдает. Несёт свою любовь на лице. Как на блюде. Лицо помогает чувствовать глубже. Мимика, напряжение лицевых мускулов усиливают чувства. Редкое зрелище. Влюбленности. Зрелище возвышенных и сильных чувств.

 

*

Несёт ребенка. Решительная, твердокаменная, готовая к трудностям. Война так война. Будет стоять до конца. Если ничего больше уже не останется... Она способна выпить уксуса. Всё это у неё на лице.

 

*

Женщина. Вялая походка, рассеянный взгляд... Уже не старается. Поразить своих современников. Как после сдачи экзаменов. Уже можно не спешить. Уже получила свой тройбан. Переведена на следующий курс.

 

*

Маленькая, худенькая, по ползернышка съедает.

 

 

*

Такие не любят, такие дарят любовь. Хорошо, не продают.

 

*

«Г.Б., что ты хочешь от её несовершенства?»

*

Она сопит, когда пьет чай. Её крупный всегда красноватый нос. Он сам предательски сопит. Зато у неё хорошая соседка по коммуналке. Она ничего такого не замечает. Да она и сама сопит. Они вместе, на пару сопят.

 

*

Женщина подняла голову и посмотрела своими умными глазами.

 

*

Дамы носят зонтики и у них целуют ручки.

 

*

Девушек кормят в кафе. Но не сытно. Кафе, как-никак… Да и что они есть сюда пришли?

*

«Это тот палец. На нем нет кольца».

*

Она делает грустное лицо, когда парень нежно целует её в лобик. Ей становится грустно. Она должна что-то чувствовать. Она делает грустное лицо. Это помогает.

 

*

И не стыдно соврать ей и притворяться не противно, а как-то «щекотливо-весело».

 

*

«Для любви нужно время. Всех их полюбить. Нужна уйма времени. Где его взять. Вот и не любишь. Некогда».

 

*

Проходя мимо, она отклонила зонтик, чтобы он увидел её светлый лик. Но глаз так и не подняла.

 

*

Думает, что уши - это что-то отдельное. Уши, губы, «прическа», глаза... По частям собирают красоту. «Лего». Лицо. Потом и дальше.

 

*

«Ну, ничего, она из разведенных – привыкла к обидам от мужчин».

 

*

Лето. Раздевающая жара. Иллюзия их доступности. «Шаговой доступности». Их как бы «предоставленность» - почти невинная. Такая летне-пляжная условность. Сезонная. И всё это – иллюзия, миражи, фантомы...

 

*

«Какая прелесть!» Что ей с её прелестью делать в этом мире? Стареть и портиться.

 

*

Девушка. Как она похожа на свои ноги.

*

Бегунья. В лице её прекрасная замученность.

 

*

Девочки-близнецы в поезде. Смотрят в окно. Их повторяющиеся профили. В них спокойствие и вековое терпеливое ожидание камеи.

 

*

Гуляла с негром. Для практики в английском. А он гулял для практики в русском. Гуляли, гуляли и…

«Вон, вон! Пошел…»

*

Босая. Голые, бледные, худые ноги под короткой юбкой. Неловко ступает по колючему гравию. Всплывает в сознании: «двуногое». В смысле существо. Главный признак.

 

*

Модисточки из техникума легкой промышленности.

 

*

Лицо женщины. Страшно было бы взять ответственность за эту жизнь, за это усталое, увядающее лицо, кривящийся рот в ярко-красной помаде, за эту шляпку…

*

Прожить дамскую жизнь. Это очень трудно. Не женскую, не бабью или ещё какую, а именно – «дамскую». Оставаться дамой всю жизнь.

 

*

Толстуха проводит лето в жарком городе. Она должна бы истаять, но, охлаждаясь мороженым, сохраняет исходные размеры.

 

*

Красивая. А подиумная неприступность в лице – от глупости.

 

*

Возись с этими некрасивыми, успокаивай, целуй их в щечку… Обидчивых.

 

*

Красивые… За их красотой – страшная работа их мужей. Такое вот впечатление от красоты.

 

*

Строго несет свою симпатичность. И проверяет время от времени ее на встречных мужчинах. Смотрит им прямо в глаза: есть или нет? Замечают или не замечают?

 

*

Целуются. С самого утра. Или еще с вечера?

 

*

Она как завернутая в старую газету селедка. Или что-то еще. Пирог. С капустой.

 

*

Героиней какого романа она себя воображает? Где встречаются такие беретки, такие пелеринки?

*

Важная красавица. На мужчин она не смотрит. Потому что именно с этого все и начинается.

 

*

Она все утро добивалась красоты от своего лица.

 

*

Что случится с ее красотой? Может быть, она исчезнет вместе с простотой, добротой, свежестью чувств…

 

*

В ее конкретном случае это не одежда, это оправа драгоценного камня.

 

*

Сегодня она распустила волосы и решила быть красивой.

 

*

Идет, улыбается асфальту, строит планы, от которых, если их вытащить из ее несчастной головы и озвучить, захочется заплакать.

 

*

Беленькая, прелестненькая... Хотя может оказаться как ядовитый цветок.

 

*

Довольная своим отражением, вышла из дому.

 

*

Без улыбки она года на три старше.

 

*

В них во всех романтизм сидит. Нежновоспитанный. Пока внешность позволяет.

 

*

Хищный взгляд. От подтяжек лица.

*

Она бы даже нравилась, если бы не стеснялась своей некрасивости.

*

Она уже едва помещается в красивой женщине.

 

*

Холодноверова. Каблучками стучит. Будто у нее все в порядке. С ее женским счастьем.

 

*

Специальная походка. С ленцой, с игривым подволакиванием ног... С оглядкой для проверки реакции мужского народонаселения.

 

*

Лицемерно на ходу одергивала юбку.

 

*

Ему нравится, как она лепечет.

 

*

Забирается прямо в душу! Такие у нее глаза. Такой у нее взгляд.

 

*

Красивая. Но в своей дикости не знающая, что это такое. Так и прожила до морщин.

Мир перестал ее удивлять. Она отбывает жизненную повинность.

 

*

Характер отношений: балуются поцелуями, балуются друг другом.

 

*

Внимательно следит за своим платьем. Чтобы оно на сквозняке в вестибюле метро не баловалось и не сделало из нее Мэрилин Монро.

*

Женщина, борющаяся за красоту, нашла своего счастливого обладателя.

 

*

Веселая копия своей мамочки.

 

*

Девушка кого-то ждет. Беспокойно. Слегка. Кто-то должен подъехать, взять ее на борт.

Она работает над своей судьбой. В данный момент – просто ждет.

 

*

Она растеряна. Ее ожидания, ее представления о нем и о их совместном будущем рассыпаются с каждым его словом. Она даже чуть замедляет шаг. Какое-то слово вспоминает. В недоумении и растерянности.

 

*

Катает туда-сюда магазинную тележку как детскую коляску. Забылась на секунду. Укачивает какие-то санитарно-стиральные принадлежности.

 

*

«Какая легкость в ней! Ничего лишнего! Пока. И сумочка через плечо – легкая, и походка, и туфельки…

Она еще только оглядывается. В этой жизни».

 

*

Ей тоже хочется, чтобы она целовалась с ним на эскалаторе. Эскалатор движется вниз. Он стоит на ступеньку ниже, и они – глаза в глаза. Он целует ее. А они все едут, едут…

 

*

Что-то такое читает. Глазами с длинными, загнутыми кверху ресницами.

 

*

Не обижена. Еще не обижена. Не обида в ней. Что-то другое. Легкое недоумение.

 

*

Рисует на своем лице губы бантиком. Расширяет свои злые тонкие губы.

*

Заплаканная. Закономерно. Слезы должны пролиться. Буря душевная должна пролиться слезами. Это

природа души.

 

*

«У нее будет длинный ряд лет». Провожаешь взглядом ее в это путешествие, в этот длинный ряд лет.

 

*

Какие-то обрывки дружб. И ни одного обоюдоострого чувства.

 

*

«Пошлая дура!» - и от ее красоты ничего не осталось.

 

*

Придвинулась к нему, дожидаясь поцелуя. Который последовал.

 

*

Дожал ее нежностью.

 

*

«Бесхозные девушки». Или в том же смысле: «не разобранные девушки». Это те, что «стоят в сторонке...»

 

*

Она глянула в зеркало и пожала плечами. Куда денешься!

 

*

Школа, немного студенткой, и вот она уже катит коляску.

Чему-то все удивляешься!

 

*

Улыбается на ходу сама себе. И будто заглядываешь в ее молодую жизнь.

 

*

Впечатление невинной юности сбивала тонкая дамская сигарета в отставленной в сторону руке.

 

*

Нерастраченный еще запас молодого доверия к жизни. Такая улыбка всему!

 

*

«Наверняка везде все то же самое», - вот она уже и разочаровалась. Сразу и во всем. Голос вот-вот треснет слезой.

 

*

Молодая мамочка. Как первокурсница. Отпущенное на волю спокойствие - на ее лице. Поступила! Поступила в счастливое семейное будущее.

*

Безответное физиологическое влечение. И это тоже надо понимать как высокое чувство?

*

Каждые пятьдесят - сто метров пройденного пути они отмечали поцелуем.

 

*

Лицо, подсвеченное экраном мобильника. И улыбается, улыбается!

 

*

«У нее молодые коленки». Откуда-то находятся нужные слова, нужное понимание. Почти безошибочное.

Но как это происходит в природе женщин, понять невозможно. Можно только подумать об этом такими вот словами.

 

*

Острый носик, некрасивое лицо в веснушках... Эти глаза с легкой тоской. И там в них - душа. Осторожно выглядывающая душа.

Ее парень видел то же самое?

 

*

Ну хочется ей быть выше! Хотя бы только выше себя!

 

*

«Ей внутри себя хорошо. Дурочке. Может быть, и жалеть ее не надо. А как не пожалеть!»

 

*

Она это умеет не нарочно.

 

*

Они сейчас договорятся. На вечер. Или даже на ночь.

 

*

Уже не первое, конечно, свидание. Но они еще не рассказали друг другу свои жизни. Не успели.

 

*

Ко всему готова, на все готова. Ждет денежного мужа. Или аферного бизнеса. Или того и другого. Не прочь. Двери открыты. Не для всего, конечно. Дешево не продается.

 

*

Девушка с внутренней пружиной. Она, эта пружина, кажется совсем не фигуральной. Ее будто даже можно разглядеть под натянутой кожей вытянутого лица, в смотрящих неподвижно прямо перед собой, зафиксированных усилием чего-то инородного, нечеловеческого глазах.

 

*

Слишком хорошо, даже трепетно к нему относилась, чтобы идти к нему в бытовые, в повседневные жены.

 

*

Вздохнула как-то по-кукольному. Так могла бы вздохнуть большеглазая, в кудряшках кукла, если бы ей вместо жалобного возгласа «Мама!» заложили сокрушенный вздох: «Тяжела ты, кукольная жизнь!»

*

Ее не радовало хорошее к ней отношение. Что ей в том отношении!

Они должны находить радость от себя самих сами по себе, а не с чьей-то помощью. Только так! Их не обмануть хорошим к ним отношением. Может быть, они от него еще больше раздражаются.

 

*

Лихорадка. Красота, скоротечная молодость... Все это надо удачно употребить!

Муж, семья, дети, какие-то неведомые чудеса на бытовой почве...

Глаза горят, губы кривятся, страсти кипят, смесь отчаяния с экстазом одолевает...

 

*

Он так близко подходил к женщинам только в вагоне метро в час пик. Оказывался.

 

*

«Зайчик!» Но пока не может не пьяницу найти.

 

*

Девушки, не оставляющие сомнений.

 

*

Мгновенно закипающая влюбленность.

 

*

Она все время хотела как бы сдаться. Кому-то. Но некому было сдаваться. С годами это ощущалось все унизительней.

*

Он оглянулся на девушку, и она вдруг срочно стала что-то рассматривать у себя под ногами. Это было так явно и так непосредственно! Они бы не прочь, но им с утра в разные стороны. Так и разошлись.

 

*

«Интересно, это дефект фигуры или еще нет? А может, «совсем» нет?»

 

*

Красивая! Он бы и влюбился. Если бы был помоложе. И жил бы с ней в одном общежитии работников трампарка.

Пусть и на разных этажах.

 

*

Вдруг захочет заплакать. Но не заплачет, конечно. Потому что не сможет сформулировать причину. А без этого стыдно плакать.

 

*

Как от этой легкости тела, легкости походки, легкости бытия… протянуть ниточки понимания к тому, что бывает с ними потом? К усталости, лени, равнодушию… А пока она летит, летит…

*

У нее брэкет-скобки на улыбке. Но он потерпит. Дождется ее полной красоты. Года через два. Сколько потребуется.

 

*

Молодая женщина. А у него нет еще для нее достаточно мудрости. Философической бесстрастности. Не нажил.

 

*

Кавалер! Жаловался ей на жизнь. Пока она не сказала, что замерзла и ей пора.

 

*

«Разнообразие женщин. В каждой своя прелесть. У кого фигура, у кого прическа, ноги, молодость... Бусы!»

 

*

Наивные попытки быть красивой. Трогательные.

 

*

Ей спокойной семейной жизни показалось, в конце концов, мало. Какое-то чувство неудовлетворения точило ее постоянно. Не хватало полноты жизни. Впрочем, все это без последствий. Ну, неудовлетворение, ну такая жизнь, муж, работа, все остальное…

 

*

Смеются над ними в своей наивной простоте. Думают, что вот у них есть что-то нужное им всем, но они им это не дадут. Думают так, и им весело. Они смеются на всю пустынную улицу.

 

*

Унылые, недополучившие красоту. И мужья у них такие же, и работа, и дом, и даже дети - худосочные и вялые.

 

*

Жаль ее невинности, ее детской чистоты... Навсегда утраченных. Были же они когда-то!

Будто это какое-то важное неоспоримое жизненное богатство! Самое ценное в женщине.

Может быть, так и есть.

 

*

Она говорит с кем-то по мобильнику. Он прошел мимо, и голос ее едва заметно просел, поменял интонацию. Что-то в ней неконтролируемо сработало, отреагировало на него – совершенно незнакомого, случайного.

Своеобразная, предательская слабость женской природы...

 

*

Хищные по жизни. Поджидают, хватают мертвой хваткой...

Вот Она уже «схватила», но что-то ее беспокоит. Достаточно ли жирный кусок ей достался!

Да и привычки хищницы остались. Во взгляде из глубины, в медленной гипнотизирующей речи...

 

*

Держится за ее талию. А она пожимает плечом и слегка поводит руками, как Тереза Берганца в песне «Con el Vito, Vito, Vito…»

 

*

Он флиртует, а ее уже перекашивает от его подкатываний!

 

*

Подружки. Они отражаются друг в друге, проверяют, глядя одна на другую, свои гримаски, улыбки, манеру двигаться...

 

*

Вот такие у них лица. Пока не вселится в них сытость, лень, равнодушие...

 

*

Как она хочет, чтобы это уже состоялось – и свадьба, и все такое прочее! Чтобы уже ушли беспокойство, неуверенность – сбудется, не сбудется, неопределенность, тоска...

 

*

«Неопыленные женщины».

 

*

Безвкусица их - от отчаяния. Эти реалии, от которых не уйти, которые не исправить ничем. Такой замес человеческий, женский... получился. И все теперь у них только от отчаяния.

 

*

Она уже и не покажет класс. Ее время прошло. Она напрасно прождала. Зря. Что-то у нее смялось в ее душевной организации. Вот куда они уходят! В напрасное ожидание!

 

*

Чистое, деревенское простодушие. Не наказанное еще городом. 

Может быть, это простодушие такого абсолютного качества, что его ничто не берет. Наверное такие бывают.

 

*

Большие круглые очки хорошо сочетались в ней с большими круглыми прорехами на коленках джинсов.

Сочетались, перекликались, короче, отвечали задаче создания некого художественного единства облика.

 

*

Замученное косметикой лицо. Косметикой и еще, может быть, годами. Не без этого.

 

*

Она подошла совсем близко. Явно. Очевидно. И зашевелилась страсть. И нужно было соответствовать.

*

Поселковая. Так рада, что получилась миловидной. Этого достаточно. Скромные запросы. Поселковые.

 

*

Ждет ребенка. Это должно произойти вот-вот. Несет свое пузико, придерживая рукой. Претерпевает. Работа такая у нее сейчас – животом.

 

*

Смущена. Не смотрит на него. Подурнела. И ей кажется, что все это видят. Это нельзя исправить, нельзя скрыть!

 

*

Иконописные лики в утреннем сумраке!

 

*

Простой девке ума хватает быть простой, не стесняться своей простоты. И даже подчеркивать разными способами – голосом, походкой, мимикой, речевыми оборотами, отношением с парнями, жестами – свою простоту. «Да, я такая, какая есть! Веселая и заводная. И другой быть не могу».

 

*

Не знает, что еще сделать со своим красивым лицом. И мазалась, и красилась, и загорала в солярии, и морщилась перед зеркалом в поисках выражения надменности...

 

*

Он сказал что-то ироничное, и она с готовностью рассмеялась. Эта ее «готовность» его еще пока не раздражает.

 

*

«Сколько их! И каждая старается! Для кого-то или просто для себя!».

*

Идут, взявшись за руки. По Каменному мосту через Обводный на Лиговке. Школьники! Хотят вместе прожить эту жизнь. Прямо начиная с этого момента!

 

*

На нее улыбнулся как на ребенка – невольно.

 

*

- Женщина в ней зря простаивает.

- Еще что скажешь!

 

*

«Приоткрытый рот, упертый куда-то в пустоту взгляд... Будто ждет чего-то. Таки ждет. Не от этого случайного соглядатая, конечно. Ее лицо просто всегда «готово».

Сколько их, таких и других. Они по-разному озабочены тем же. Почти все - раскрытые книги. Только делаешь вид, что не понимаешь, что в них написано. Как не читаешь табличек у нищих».

 

*

Он ей нравился как мальчик.

 

*

«Тонкие. Переносишь эту тонкость с внешности на внутренние свойства. Как-то само собой получается.

Зачем-то эти тонкие существуют! Какое-то время».

 

*

Не стали по-настоящему близкими. При всем добросовестном к этому отношению. Наверно это то, что все-таки подчинено каким-то не открытым до сих пор законам.

 

*

«Ухоженная женщина». Для всего на свете можно найти точные определения.

 

*

Нежная душа. Все остальное у нее не такое нежное.

 

*

Некогда им прелюдиями заниматься. Сразу – фуга по-быстрому, и разбежались.

 

*

«А мне по х..!» - говорит он своей девушке. Наверное девушка соответствующая.

 

*

И драные на коленках джинсы, и пропеченное в солярии лицо – ничего не помогает! И не поможет!

 

*

В ее живом лице - сложности какого-то, может быть, ФМ свойства. Хотя, литература здесь наверное и ни при чем. Это в ней самой. Тонкая организация, что ли, отзывчивость на внешнее воздействие почти ненормальная. Буквально на всё! Луч солнца ударит по глазам, услышит что-то, подумает... Как раз то, что любил ФМ в своих «диалогических» романах.

 

*

Такой тип красивой женщины. Им забавно, что они такие красивые. Понимающе улыбаются, когда некоторые на них начинают смотреть слегка ошалело.

 

*

«У вас случайно нет холостой подруги?»

Все спрашивают у нее, не принимает ли она пустую посуду, а этот…

 

*

У нее доброе, полудетским лицо... Она тоже хочет счастья. Простого. Простейшего. Ничего хитрого она не хочет. У нее ничего хитрого в голове никогда не было. Ее еще не сумела напугать жизнь. Она вот сейчас и счастлива. Только не понимает этого. Этот радостный доверчивый мир у нее в душе – лучше, счастливей этого никогда ничего не будет.

 

*

«Женщина с интеллектуальным подогревом».

 

*

Куют свою женскую судьбу. Каждую секунду.

Даже этот разговор с подругой по мобильнику - о том же.

 

*

Она всем улыбается. И улыбка ее такая... Будто имеющая какой-то личный смысл для того, кому она улыбается. Обещающая улыбка. С ума можно сойти!

 

*

Осторожный разговор с незнакомкой на вечерней улице:

«Штука? Да?»

 

*

Трогательная необиженность в детском еще лице. Мальчик ее ведет за ручку.

 

*

Улица. Негр не дает проходу своей белой подружке: «Я тебя отпущу, когда хочу».

Девушка вот-вот выйдет из себя и скажет что-то расистское.

 

*

- И в носу у нее блестка, и часы у нее мужские, а на тыльной стороне ладони – там где у моряков якорь – у нее маленькое неразборчивое тату. И покупает в «Дикси» только сигареты.

- И чё?

- Ничё! Так просто.

 

*

Ей хорошо в ее мечтах. Под зонтиком. В глубине зонтика. Поглядывать оттуда.

 

*

Ему показалось, что она не просто так поздоровалась с ним.

«Поздоровалась!»

И хватило переживания этого происшествия на какое-то непропорциональное важности события время.

 

*

Ничего кроме загара. Раскрашенная загаром пустота невидимки под загарным гримом. Пустая оболочка.

 

*

Мадонна.

И ребенка держит лицом к встречным. И сама это о себе понимает. Похоже на то.

 

*

Сохранение неподвижным лица. С таким выражением, какое схвачено перед зеркалом в качестве наиболее журнально-гламурного. Лицо по мотивам гламурных журналов.

 

*

Розовые ноготки на худой ручке. Старой девы. Розовые! Что-то пожизненно наивное сохранилось в ней.

 

*

Где-то она себя такую увидела. В каком-то журнале.

 

*

А вот и Надя показалась. Она вышла из фитнеса, где перед службой каждое утро борется со своей конституцией. Безуспешно, но трогательно и похвально.

*

Достоинство, строгость во взгляде. Бывшая красавица. Со следами былой красоты. От красоты остались строгость и достоинство.

Следы красоты. На песке.

 

*

«Потом – раз – я очухалась у него в кровати».

 

*

«Холодная как “прохладный джаз”».

 

*

«Эта женщина интересовала его как человек».

 

*

Кто там идет такой красивой походкой? Походка привязана к красоте. По-другому она ходить не сможет, пропорции не позволят. Ну, и еще плюс психологический фактор – понимание ею своей красоты. Это дает дополнительную свободу и гармоничность движениям.

 

*

«Знает, что красива! Паршивка!»

 

 

Свидание.

«Гордые, хладнокровные, с разнообразием опыта…

Притираются друг к другу.

Хотят. Есть такое намерение.

Куда деться! От жизни.

 

 

Конспирация.

Улыбнулись друг другу так искренне радостно, что показалось, они бросятся сейчас в объятия. Но вместо этого они прошли мимо друг друга, не перекинувшись даже парой слов.

«За ними могли наблюдать».

 

 

Свой парень.

«Чего же плакать?» Её обидел парень. Она его считала своим. Наивная. Он её успокаивает. Но как-то сдержанно. Неубедительно. Чтобы не связаться опять. Плачь - не плачь. Его ничем не пронять. Разве что самой будет легче.

 

 

Дырочки в перчатках.

Дырочки в перчатках на указательном и большом пальцах. Для лузгания семечек. Почти девочка. Может быть лет пятнадцать. В коричневой неаккуратной шубе и ботинках на толстой подошве.

Характер.

Замкнутые. Не внешне, а внутренне. Самодостаточные. Внешне это тоже, конечно, проявляется. В том, что она ничего не забыла: часики, зонтик, простенькие, но аккуратные сапожки. Даже не идущие к ней очки в металлической оправе говорят о том же. Всё на месте, под рукой. Быт, продуманный до мелочей. Нестрашный быт. Всё спрятано от случайной, непредсказуемой игры жизни. Неуязвимость...

У них не будет никогда той реальной боли, того реального страха за тех, кто завязан только на них.

 

 

Ухажер.

Хороший парень, но слесарь. Слесарь-электрик. Чего она с ним связалась! Надо будет как следует подумать перед зеркалом. Может быть и зря.

Он увивается рядом как собачонка, заглядывает в глаза, что-то без конца рассказывает. Несёт букет из веток с только что распустившимися листьями. Он хороший парень. Живет в соседней парадной. Его мама работает с её мамой, они дружили в молодости, но потом как-то отошли друг от друга.

Он какой-то униженный. Его хочется прогнать. Хоть это и несправедливо.

Как книги.

Те же самые. Их изменение. Они как распахнутые, растрепанные, с подклеенными, залапанными страницами книги. А раньше - новенькие, аккуратные, прячущие себя в красивых переплетах, стояли, равнодушно глядя в одну сторону, на полках или под стеклом магазинов подписных изданий.

 

 

«Рекламные».

«И это всё?» - «И это всё».

Их жизнь, их природа, судьба, человеческие истории превратились в плоскость глянцевого яркого плаката. Они живут в таком полиграфическом виде. И это всё. За тонким листом бумаги - пустота и чернота дождливого осеннего вечера.

Дансинг.

Стараются девушки в коротких халатиках. Они моют окна ночного дансинга. Они молоды. Они стараются. Они были бы хорошими пионерками и комсомолками в прежние времена. Они горят нетерпением.  Будто их зажгли изнутри.

При ярком дневном свете в дансинге наверное все выглядит потрепанным, обшарпанным толпами еженощных посетителей. Чернота и цветные огоньки.

Девушки с моющими палками в руках. Встают на цыпочки за огромными витринными окнами.

 

 

Дима.

Это Дима. Он весёлый. Он умеет обходиться с девушками. У них душа в пятки уходит, когда он с ними разговаривает. «А вдруг…» Потом пройдут пятнадцать лет. Они все - старые знакомые - как-то уравняются. Дима их узнает, он будет рад. От прежнего веселья останется только ослепительная улыбка. Они будут смотреть на него с интересом. И что-то такое вспоминать.

Сона.

Сона. Длинная, чуть сутуловатая. Жгучая брюнетка. Дитя ещё, конечно, - какая там брюнетка! С рюкзаком вместо портфеля. Смотрит снизу, из-под бровей. Полуоткрыт рот с пухлыми губами.

«Ворона залетит».

 

 

Снег идет...

Девушка в толстом свитере с надетой на шею и плечи рамкой для картины. Художница. На непокрытую голову с зачесанными назад волосами сыплет снег.

Наверное, она сознательно смешит прохожих...

Если бы она не менялась... Следование за ней. Сон или явь? Улыбка. Какие-то разговоры, будто из Ф.М. Стены, улицы порождают соответствующих героев «Белых ночей».

Толстый художественный свитер из серой шерсти...

Что можно узнать о ней, невидимо последовав за ней? Она не жесткая, не «озабоченная»... Все приходит, но не сразу. Она улыбается этому, будто стесняется.

Ах, если бы она потерпела и не менялась!

 

 

Дама.

Нравится прослеживать, как всё у них получается... Вот она уже приоделась... Вот она уже о себе понимает: «Я дама». Вот всё уже у неё великолепно. Она едет, красивая и отдохнувшая у окошка автобуса. И мужчины на улице останавливают на ней свой взгляд.

«Ах, эти назойливые, лысые очкарики! Специально очки надевают. Дырку на мне насмотрят. Негодные!»

Вдвоем.

Первый Новый Год, встреченный вдвоем. Бутылка сухого вина. Самого простого. Водку она не любит. На остальные деньги что-то ещё купят к столу. Вкусненькое. Полумрак комнаты. Старый телевизор из кладовки общежития приглушен. Они неловко прилягут в холодной комнате. Их здесь нет. Они с тоской думают о своей жизни.

 

 

Прослушивание.

«Хотите кушать вкусно и недорого? Заходите к нам».

Вылизанное дорогое кафе. Две парочки за столиками. Стерильная пустота. Те, что у окна, уже не молодые. У него лысина до затылка. Она... Она очень старается. Время от времени взбадривается, чтобы изобразить на лице: «Я вся внимание. Я вся обратилась в слух. Мне очень интересны эпизоды твоей биографии. Да-да, да... О-о!»

Прослушивание. Первый тур.

Мороженое.

Ей это не нужно. Мальчик купил ей мороженое. Этого достаточно. Она не замечает ничего вокруг. Всех этих ярких дорогих витрин магазинов, кафе, ресторанов. У неё не лицо, а лик. В нём нет ничего хищного, тоскующего, недовольного, безнадежного, что появляется в барышнях через некоторое время. Как-то же она сумела быть такой. Не представить её другой. Кажется, этому неоткуда взяться...

 

 

Пылесос.

Васька притащил откуда-то сломанный пылесос. Дядя Петя на заводе починил его. Так и жизнь как будто налаживалась. В ней чувствовалась какая-то правильность, основательность. Надо только делать правильные поступки, и всё пойдет как по писанному. В субботу она ни с того ни с сего нажарила котлет. И они с Васькой половину их съели за один раз. И потом ещё какое-то время она помнила мысль про то, что всё уже налаживается, что теперь не то, что было до сих пор, а как-то иначе. Она не хотела уже больше, чтобы что-то случалось. Ну, например, чтобы он приходил. Это как-то бы всё усложнило, нарушило бы порядок. Он ещё и пьяный придет. И надо будет терпеть. И всё опять станет, как было... Лучше бы Васька не приносил пылесос. Или чтобы дядя Петя не чинил его на заводе.

 

 

Превращения.

Они будто исчезают волшебным способом в определенном возрасте. Вот они есть, по моде одетые, недоступные, порхающие бабочками, не от мира сего. А вот их уже нет. Разве те, другие, немодные, злые, некрасивые, обремененные… Разве это они? Может быть это бабочки наоборот? Из неземных созданий превращаются...

Во что превращаются, в то и превращаются.

Догадки. Они идут навстречу этому.

Свадебная машина.

«Женятся», - она произносит это с удивлением, восхищением, любопытством. В самом деле, кто-то наверняка женится. У обочины стоит «Вольво», увешанная цветными лентами и искусственными цветами. Но ни вблизи, ни поодаль никого соответственного нет. Она замедлила шаг, вертит головой в поисках ангела в белом. А Он будто не расслышал её, тянет за руку мимо опасного места, смотрит куда-то в другую сторону. А вообще им рано ещё об этом думать.

Подружка.

Она пятнадцать лет ждала момента!

Чтобы сказать подруге, что она сразу считала, что это ни к чему хорошему не приведет. Она и тогда, пятнадцать лет назад, и теперь постоянно предупреждала, отговаривала. «Вот видишь, какой он!»

 

 

Забота.

Она шла небыстро, с прямой спиной и наклоненной вперед головой. Видно было, как шевелятся, подрагивают от мелких твердых, острых шажков маленькие груди под свитером, одетым на голое тело. Она будто тоже смотрела на свои груди, её тоже интересовало это шевеление этих маленьких, мягких, загадочных, будто живых существ. Смотрела, опустив голову, наблюдала, силилась что-то понять в этой ощущаемой ею красоте, в этом волшебном даре, принадлежащем только ей.

Удивление перед своим телом. Ведь этого раньше не было. Руки, ноги, голова, спина, живот, и то, что ниже, и то, что сзади - всё это было и раньше, а этого не было. Этих, будто двух птенцов, нежных, беспомощных, беззащитных, которые вдруг появились и о которых надо теперь заботиться, оберегать их, думать о них, приглядывать за ними. Вон как они подрагивают!

«Маленькие!»

Собака.

Концентрация забот на собаке. Они живут вдвоем. Кто-то ещё был бы лишним. У неё темно-синее пальто. Его полы залапаны собакой. И шерсть с него не отчистить. А так оно ещё сносное. Ему, может быть, всего лет десять. Младше собаки. Улица малолюдная в это время - кругом одни фабрики. Собака смирная. Никого не обнюхивает, ни к кому не пристает. Её не облаивают даже бездомные псы, промышляющие в этом районе. Только она и собака. Протекает их незаметная тихая жизнь. 

 

 

Цветочная жизнь.

Цветы. Их покупает девушка лет шестнадцати. Кажется, что они выросли на одной грядке - эта тонкая ветка кустистой хризантемы и такая же тонкая, с простодушным, сияющим тихой радостью лицом, девушка...

А потом всю дорогу в контору восстанавливал в памяти стихотворение «Брожу ли я вдоль улиц шумных...», застревал в задумчивости над каждой строчкой, вспоминая девушку с цветком.

А весь день был про совсем другую – нецветочную - жизнь. Случайные разговоры женщин ещё не в возрасте, ещё продолжающих обсуждать друг с другом протекание своей семейной карьеры. «Я ему разогрела, а он...»

 

 

Непонятное слово.

Отчаяние в глазах. Несмотря на пестрый шейный платок.

Надо одеваться! Надо идти и работать там продавцом.

А может быть, это называется фуляр? Раньше так представлялось. Но по словарю фуляр - «легкая полушелковая, полубумажная ткань».

А! Вот оно! Тут два значения:

«1. Тонкая, легкая и очень мягкая шелковая ткань.

2. Шейный, головной или носовой платок из такой ткани».

Ну и славно! Может, не все еще пропало?

 

 

Работа такая.

Что-то азартно, непробиваемо и «секторно», как пулемет из дзота доказывает женщина. Лоббистка. А застрели её, обижаться будет, недоумевать. А что с ней ещё можно сделать, чтобы остановить, чтобы заставить опомниться. Ведь время не стоит на месте. Нельзя так самозабвенно отдавать всю себя какой-то чепухе.

Она не слышит. Работа у неё такая, что ли? Не женская.

 

 

Опыт.

«Ну что скажешь!» - и так это горько, глаза широко раскрыты, уставлены, невидяще, перед собой куда-то в пол. Ей лет пятнадцать. Белобрысенькая, округлое, как яичко, простенькое личико.

Как-то не совсем понималось и принималось то, что и у этой почти девочки есть уже какой-то взрослый горький опыт.

 

 

Бабушка из Швеции.

Когда ей было не по себе, она шла и думала, что несмотря ни на что, она из Скандинавии: бабушка по матери - из Швеции. Это знание о себе было для неё как некий поплавочек, который нельзя было у неё отнять ни при каких обстоятельствах, никак не отменить. Не отменишь же уже случившуюся бабушку из Швеции. Она (не бабушка, конечно) пряталась внутрь этого факта и жила там некоторое время, пока не минует опасность.

 

 

Неиспорченность.

Они нравятся своей готовностью жить здесь, ни на что особо не претендуя, претерпевая убогость обстановки, жилья, работы, мужей... Готовность достойно и без суеты состариться и похоронить себя здесь. В этом видится чуть ли не какая-то природная мудрость. Но кто знает, что это такое? Может быть, в самом деле мудрость? Как мудра, по большому счету, вообще неиспорченная жизнь народа.

Неиспорченность. Несуетность. Нетребовательность? Что это?

Суженый.

У неё собака. Шнауцер. Добрая, меланхоличная собака. Неряшливая, разболтанная, лохматая, плохо воспитанная, с ленцой, легкомысленная... Совсем как её хозяйка. Хозяйка носит очки. Она внимательно смотрит в землю. На раздолбанный асфальт узкого тротуара. На её губах постоянно играет неопределенная улыбка. Она любит думать про своего суженого. Она думает: «Ну, будет же он когда-нибудь. Куда ж он денется! И я куда денусь? Где-то он сейчас? Какой он?» Она придет домой что-нибудь поделает, а как будет свободная минутка, опять начнет думать про него. Совсем как Федор Сухов думал про свою разлюбезную.

Душа

Душа взрослеет, закаляется, грубеет, матереет, теряет чувствительность. Она портится. Как зубы. Что-то необратимое происходит с душой.

Одна мельком знакомая актриса. Почти незнакомая. Её зовут Анна. Она может себя защитить. Только разве это приносит счастье? Что делать с этой защищенностью? Нельзя быть опытной. Нужно быть простодушной, наивной, доверчивой… У нее такой «инструмент» - душевно-духовный.

А иначе надо заниматься другим делом. И быть другой.

Возраст.

Пятьдесят пять. Наползли, можно сказать. И всё стало вроде как ни к чему. И ей кажется, что только она об этом знает. Тайное знание. Все кругом поразительно беспечны, суетливы... Ничего не понимают.

Жизненные вехи. Детская игра с выбрасыванием игральной кости и передвижениями по кружочкам. Старалась до самого последнего дня. И вот всё уже не нужно.

И никогда по-настоящему нужно не было.

Необязательная жизнь.

 

 

Маньяк.

«Она уже умеет это делать», - раздраженно думает маньяк. Она умеет откидывать волосы, бестолково встряхивать рукавом куртки, сбившейся на одну сторону так, что одна рука совсем скрылась в рукаве. Она умеет уже так бочком, дурашливо, полуспотыкаясь, ходить. Умеет бросать быстрый рассеянный взгляд на прохожих. Мужчин. И на маньяка. Которого всё это раздражает.

Еn face.

Она себе нравится en face. Не сворачивая. Вглядывается, вглядывается. Чуть гримасничает. Пробует представить себя со стороны... «Шаг вправо, шаг влево...»

 

 

Вдвоем.

Она хихикает, пока он пыхтит и старается. А потом она лежит и думает о том, что же такое счастье?

 

 

Подражание Сэй-Сёнагон.

*

«Не нравится…» «Не нравится, когда женщина знает марки вина. Например «Каберне». Не её это дело. Да ещё причмокивает и жмурится от удовольствия. Будто понимает. Да, конечно, ей нравится. Почему нет? Но суждения её о вине всегда глупы. А если не глупы, то это уже не женщина, а инженер-технолог с винзавода. Это ещё скучнее. Нет, женщина должна держать хрустальный бокал с тонкой длинной ножкой и лучезарно улыбаться, поднося время от времени бокал к губам, чтобы слегка смочить губы и кончик языка золотистым белым вином. С пузыриками».

*

«То, что внушает опасение…»

То, что внушает опасение. Большая собака, гуляющая без хозяина.

*

«То, что пугает…»

То, что пугает. Женщина стоит спиной. Молодое тонкое тело, темные волосы, сколоты на затылке несколькими шпильками, движения ее молоды. Но вот она поворачивается, и видишь, что она уже не молода, лицо напряжено временем, в глазах испуг…

*

«То, что кажется отвратительным».

Фальшь с надрывом. Что может быть мерзее!

 

Предназначение.

*

«Ангельское, нежное воспитание. Их, не думая об этом, готовят в ангелы. Потом все это как-то переходит в материнство. И в этом – понимаешь – все, для чего они создавались. Продолжиться на земле.

Цивилизация нарушила этот природный ритм и цикл. Изуродовала их самих и мир».

*

«Эти животворящие силы земного мира… Это главное в них, и это сердцевина, смысл и цель всего происходящего в человеческом мире.

Мужчины, воображая творчество, выдумывают какие-то невиданные миры, а женщины все в существе этого – единственного – реального мира. Они с трудом – только когда по глупости начинают подражать мужчинам – выходят из этого мира, чтобы оказаться в выдуманном.

Они часто и глупы по той же причине – им не нужен ум в специфически мужском смысле этого понятия. Им не нужно никуда карабкаться с его помощью. Все и так при них. Они – сущность этого мира».

*

На лице сосредоточенное удовлетворение происходящим.

Мамочка с ребенком в коляске.

Добралась до своего предназначения в этой жизни.

Думаешь, что это самое правильное, самое законное, лучше и счастливей чего в жизни ничего не может случиться.

*

Строгий, внимательный взгляд мамы-утки. Мультик такой.

Строгие, внимательные взгляды мамочек. У них изящные вытянутые шеи. Они строги и напружинены вниманием. У них забота. У них ответственный период. Почти ничто не способно сбить их с программы, активированной в них.

*

Научиться ценить этот их возраст, относиться к нему с пониманием...

Этот озабоченный, зачумленный возраст молодых мамаш с дошкольными детьми.

Зоркие, подозрительные, агрессивные, примитивно настроенные только на свою воспитательную функцию мамочки.

В них явное, преобладающее – самки млекопитающих. То есть что-то на полуинстинктах. Некоторые могут и порвать.

Подходишь совсем близко, соприкасаешься с какими-то имеющими милионлетнюю историю природными, биологическими первосновами человеческого существа.

*

Полупонятое, на полудогадке... Доскочил! До двенадцатого венца...

«Тем временем царь кликнул клич: всем добрым молодцам, холостым, неженатым, съезжаться на царский двор. Дочь его, Несравненная Красота, сядет в тереме о двенадцати столбах, о двенадцати венцах на самый верх, на третьей вышке и будет ждать: кто с одного лошадиного скока доскочит до неё и поцелует в губы, за того наездника, какого бы роду он ни был, царь отдаст её в жёны».

И еще красивей:

«Он разогнал Сивку-бурку, гикнул, ахнул, скакнул – двух венцов только не достал. Взвился опять, разлетелся в другой раз – одного венца не достал. Еще завертелся, закружился, разгорячил коня и дал рыскача – как огонь, пролетел мимо окошка, поцеловал царевну Несравненную Красоту в сахарные уста, а царевна ударила его кольцом в лоб, приложила печать. Тут весь народ закричал: – Держи, держи его!»

Зачем вот только!

 

⇐ Предыдущая19202122232425262728Следующая ⇒

Поделиться: