ПОЛИТЭКОНОМИЯ БОЛЬШЕВИКОВ

Свергнув Временное правительство, большевики практи-
чески без сопротивления получили власть. Разогнав Учреди-
тельное собрание, они укрепили не только свою власть, но и
тем самым взяли на себя всю ответственность власти. Но взять
власть было лишь малой частью дела. Гораздо труднее было
удержать ее, а еще труднее — погасить разбушевавшуюся на-
родную стихию и направить ее энергию в созидательное русло.
Дпя этого необходимо было предпринять экстренные меры для
обеспечения эффективной работы хозяйственных механизмов
и государственного управления. А у большевиков, как, впро-
чем, и у всех революционеров, кроме критики существующих
методов управления, никакой альтернативной рабочей теории

251

или опыта не существовало, как не существует их в принципе
ни у одной политической партии в революционный период,
поскольку все их силы направлены прежде всего на сверже-
ние старой, ставшей не только неэффективной но и уже реак-
ционной системы хозяйствования. Новая система не может
быть просто скопирована с аналогичных систем других пере-
довых государств, каждая страна имеет свои исторические,
географические и прочие особенности, и поэтому чужая систе-
ма должна быть по крайней мере адаптирована к реалиям кон-
кретной страны. Но социал-демократы шли еще дальше: они
хотели и были вынуждены построить новое общество на новых
принципах, которых еще не существовало в человеческой ис-
тории. Копировать, по большему счету, было некого и нечего.
Ленин был слишком оптимистичен, когда писал, что «Россия
находится в таком положении, когда целый ряд из первона-
чальных предпосылок подобного перехода (к социализму. —
Я. С.) имеются налицо. С другой стороны, целый ряд подоб-
ных предпосылок отсутствует в нашей стране, но может быть
заимствован ею сравнительно легко из практического опыта
соседних, гораздо более передовых стран, давно уже постав-
ленных историей и международным общением в тесную связь
с Россией»⁷⁹³.

О неподготовленности большевиков к реальному осуще-
ствлению власти говорил военный министр Временного пра-
вительства А. Верховский. 3 ноября 1917 г. он записывает:
«Сегодня говорил с несколькими делегатами, прибывшими
только что из переизбранного армейского комитета. Все
большевики. Говоря о происшедшем, я указал им на главную
опасность, по моему мнению, от захвата власти большевика-
ми — это переход управления в руки людей, совершенно не-
знакомых с делом. От незнания могут быть сделаны ошибки
непоправимые. Не зная меня, не зная, с кем говорят, они от-
ветили фразой, отражающей, как мне кажется, настроение
широких масс: «Нас восемь месяцев водили за нос знающие,
но так ничего и не сделали. Теперь попробуем сами своими
рабочими руками свое дело сделать; плохо ли, хорошо, а как-
нибудь выйдет». В этом сказалась вся темнота народная, с
одной стороны, неумение понять происходящее, всю объек-
тивную невозможность что-либо сделать в обстановке разру-
хи, оставленной нам в наследство, а с другой — весь ужас
потери веры народом в кого бы то ни было, если люди реша-
ются взяться за дело, в котором, они сами чувствуют, ничего

252

не понимают»⁷⁹⁴. В. Ленин по этому поводу писал: «Мы не
утописты. Мы знаем, что любой чернорабочий и любая ку-
харка не способны сейчас же вступить в управление государст-
вом. В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с
Церетели... Но мы отличаемся от этих граждан тем, что требу-
ем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управ-
лять государством, нести будничную, ежедневную работу
управления в состоянии только богатые или из богатых семей
взятые чиновники»⁷⁹⁵.

Но большевики шли еще дальше — они декларировали
отказ от традиционных экономических методов хозяйствова-
ния. Однако, кроме общих фраз, никакой серьезной теории и
опыта на этот счет в то время просто не существовало. Напри-
мер, программа российской социал-демократической рабочей
партии 1903 г. гласила: «...Считая себя одним из отрядов все-
мирной армии пролетариата, российская социал-демократия
преследует ту же конечную цель, к которой стремятся социал-
демократы всех других стран. Эта конечная цель определяет-
ся характером современного буржуазного общества и ходом
его развития (замена частной собственности на средства про-
изводства и обращения общественною и вводом планомерной
организации общественно-производительного процесса... Не-
обходимое условие этой социальной революции составляет
диктатура пролетариата, т. е. завоевание пролетариатом такой
политической власти, которая позволит ему подавить всякое
сопротивление эксплуататоров... Самым значительным из
всех этих пережитков и самым могучим оплотом всего этого
варварства является царское самодержавие... Поэтому РСДРП
ставит своей ближайшей политической задачей низвержение
царского самодержавия и замену его демократической рес-
публикой...»³

Энгельс: «При посредстве этой теории { Мальтуса о на-
родонаселении) мы стали понимать глубочайшее унижение
человечества, его зависимость от условий конкуренции. Она
показала нам, как в конце концов частная собственность пре-
вратила человека в товар, производство и уничтожение кото-
рого тоже зависит лишь от спроса; как вследствие этого сис-
тема конкуренции убивала и ежедневно убивает миллионы

^а Программа была выработана редакцией газеты «Искра», принята на П съезде
РСДРП в 1903 г. и почт« не изменялась вплоть до 1919 г., когда VIII съезд РКП(б)
утвердил новую Программу. Второй съезд РСДРП. Протоколы. М., 1959. С. 418-424.
Хрестоматия по истории России. М.: Проспект., 2000. С. 345-347.

253

людей; все это мы увидели, и все это побуждает нас покон-
чить с этим унижением человечества путем уничтожения ча-
стной собственности, конкуренции и противоположности ин-
тересов»⁷⁹⁶. «...Новый общественный строй уничтожит конку-
ренцию и поставит на ее место ассоциацию... на ее место
заступит общее пользование всеми продуктами производства
и распределение продуктов по общему соглашению, или так
называемая общность имущества»⁷⁹⁷. То есть основой хозяй-
ственной идеологии социал-демократов в весьма абстрактном
выражении декларировались тезисы отмены «частной собст-
венности», «общности имущества», «планомерной организации
общественно-производительного процесса». Из программы
также видно, что диктатура пролетариата рассматривалась со-
циал-демократами не в смысле инструмента государственного
механизма управления или экономического хозяйствования, а
как инструмент политической борьбы, носящий временный
характер. Сам тезис «диктатуры пролетариата» ничего не да-
вал ни для государственного управления, ни для построения
теории и практики новых механизмов хозяйствования.

По этому поводу Витте совершенно четко писал:
«Единственный серьезный теоретический обоснователь эко-
номического социализма, Маркс, более заслуживает внима-
ния своею теоретической логичностью и последовательно-
стью, нежели убедительностью и жизненной явностью. Ма-
тематически можно строить всякие фигуры и движения, но не
так легко устраивать на нашей планете при данном физиче-
ском и моральном состоянии людей. Вообще социализм для
настоящего времени очень метко и сильно указал на все сла-
бые стороны и даже язвы общественного устройства, осно-
ванного на индивидуализме, но сколько бы то ни было разум-
ного жизненного иного устройства не предложил. Он силен
отрицанием, но ужасно слаб созиданием»⁷⁹⁸. Говоря об унич-
тожении феодальных привилегий в ходе Французской рево-
люции, Чаадаев писал о том же и приходил к провидческим
выводам: «Странное дело! В конце концов признали справед-
ливым возмущение против привилегий рождения; между тем
происхождение — в конце концов — закон природы... между
тем все еще находят несправедливым возмущение против на-
глых притязаний капитала, в тысячу раз более стеснительных
и грубых, нежели когда-либо были притязания происхожде-
ния... Социализм победит не потому, что он прав, а потому,
что не правы его противники»⁷⁹⁹.

254

Витте был абсолютно прав: именно главная, ключевая,
основополагающая проблема большевиков, отказывавшихся
от частной собственности, от личной материальной заинтере-
сованности, от личного интереса, заключалась в том, что они
ничего не предлагали взамен, они не давали никакой новой
мотивации хозяйственной деятельности. Именно этот вопрос
марксистами был рассмотрен меньше всего. А ведь он явля-
ется основополагающим. Р. Нейлброн совершенно справед-
ливо пишет: «При всех новых свойствах индустриального
общества XX века великие принципы личного интереса и
конкуренции, как бы они ни были ослаблены и ограничены,
все еще определяют основные правила поведения, которые ни
одна экономическая организация не может позволить себе
полностью игнорировать... »⁸⁽⁾⁰

«Максимум, что было у большевиков, — оставшаяся в
наследство от Маркса «Критика Готской программы», где
сказано, что научный социализм отличается от утопического
тем, что отказывается от уравнительного распределения и
выдвигает в качестве базы принцип распределения по труду:
«От каждого по способностям, каждому по труду». Маркс
объясняет, что это вынужденная мера, поскольку социалисты
должны считаться с тем, что на первом этапе переходного
процесса социализм еще будет нести на себе родимые пятна
капитализма»⁸⁰¹. Чем объяснить такую неподготовленность
большевиков к основополагающему вопросу организации
любой общественной «системы»? Ответ на это вопрос бази-
руется как минимум на трех основных причинах.

Во- первых, в полном соответствии с эволюционным раз-
витием общества по Марксу, большевики на первом этапе
«мировой революции», который должен был продлиться не-
известно сколько долго, планировали переход именно к бур-
жуазно-демократическому строю, сохраняющему все его хо-
зяйственные механизмы, в том числе и мотивацию поведения.
Так, на III (майском) съезде в Лондоне (первом чисто боль-
шевистском) вместе с полной победой «демократической ра-
боче-крестьянской диктатуры», установленной в результате
успешного вооруженного восстания, которое «низвергнет са-
модержавие с его дворянством и чиновничеством», целью ре-
волюции выдвигалось установление буржуазно-демократичес-
кой республики с объединенным социал-демократическим
Временным правительством во главе. В 1917 г. Милюков пи-
сал: «Теперь, как и в 1905 г., общее мнение левых было, что в

255

России переворот должен начаться с буржуазной революции.
Социалисты принципиально не хотели брать власти с самого
начала, оставляя это для следующей «стадии»⁸⁰².

Во- вторых, в России царский режим принудительным
образом сохранил в деревне по сути феодальные, доэкономи-
ческие отношения. Экономическая деятельность крестьян со-
ставляла не более 10—25% всей их хозяйственной деятельно-
сти, направленной в основном на обеспечение своего выжи-
вания в рамках натурального хозяйства. Кроме того,
крестьяне существовали не сами по себе, а были объединены
в общины, выполнявшие также не столько экономические,
сколько социальные функции — обеспечение выживания и
социальной защиты своих членов, что можно было осущест-
вить только за счет относительного социального выравнива-
ния внутри общины. Но и это не все. Право частной собст-
венности внутри общины имело резко ограниченный харак-
тер. Собственность на основной, жизненно необходимый
производственный ресурс крестьянина — землю принадлежа-
ла общине, крестьянин только арендовал ее у общины, вер-
нее, община бесплатно кредитовала ею крестьянина. Кресть-
янин не мог ни продать, ни заложить землю. То есть личный,
частнохозяйственный, капиталистический интерес в мотива-
ции труда крестьянина был сильно ограничен и не выходил за
строго определенные узкие рамки. И это положение касалось
почти 80% населения Российской империи. Общинная моти-
вация труда во многом перекликалась с довольно абстракт-
ным идеями левых, по крайней мере она могла быть исполь-
зована на переходном этапе развития, на что, в частности,
указывал Маркс⁸⁰³.

В- третьих, для большевиков и социал-демократов вооб-
ще революция и новый общественный строй были не чем-то
осязаемым, а в больше степени новой религией. Революция
совершалась не столько ради новых механизмов хозяйствова-
ния, сколько ради новых идеологических целей: «для обеспе-
чения благосостояния и всестороннего развития всех членов
общества, социальная революция пролетариата уничтожит
деление общества на классы и тем освободит все угнетенное
человечество, так как положит конец всем видам эксплуата-
ции одной части общества другою»⁸⁰⁴. Деятельность револю-
ционеров действительно была больше похожа на деятельность
религиозных сподвижников, чем на целенаправленную хозяй-
ственную, экономическую политику. О религиозном характере

256

русской революции, что касается, по-видимому, любой рево-
люции, говорит и Н. Бердяев: «Для русской левой интеллиген-
ции революция всегда была и религией, и философией, рево-
люционная идея была целостной. Этого не понимали более
умеренные направления»⁸⁰⁵. «Я понял коммунизм как напоми-
нание о неисполненном христианском долге. Именно христиа-
не должны были осуществить правду коммунизма, и тогда не
восторжествовала бы ложь коммунизма»⁸⁰⁶. «Коммунистиче-
ская революция, которая и была настоящей революцией, была
мессианизмом универсальным, она хотела принести всему
миру благо и освобождение от угнетения...»⁸⁰⁷

Ф. Мельников⁸⁰⁸ еще в начале 20-х годов одним из первых
сформулировал тезис о том, что официальный атеизм боль-
шевиков — не что иное, как попытка создать новую государ-
ственную религию»⁸⁰⁹. П. Прибылев, народник, вспоминал:
«Мы воспринимали социализм тогда не как науку, а как нечто
от веры, от религии». С. Кара-Мурза пишет: «Академик Ша-
талин издевался: мол, большевизм — это хилиазм XX века.
Хилиазм — ересь ранних христиан, веривших в возможность
построения Царства Божия на земле. Шаталин был в этом
прав, а вот достойно ли это издевательства — вопрос совести.
Это было страстное столкновение двух религиозных пред-
ставлений о правде. Такие разломы пережили в молодости
все нации, в Европе раньше, чем у нас (и несравненно тяже-
лее — в Германии при этом было уничтожено 2/3 населе-
ния)»⁸¹⁰. М. Пришвин в период максимальных успехов белых
во время гражданской войны, сам в то время убежденный ан-
тикоммунист, «несмотря на все глупости и злодейства
«местных» большевиков», писал: «Сейчас все кричат против
коммунистов, но, по существу, против монахов, а сам мона-
стырь-коммуна в святости своей признается и почти всеми
буржуями». Де Токвиль писал: «Французская революция яв-
ляется политическою революцией, употребившею приемы и,
в известном отношении, принявшею вид революции религи-
озной... Она проникает на далекие расстояния, она распро-
страняется посредством проповеди и горячей пропаганды,
она воспламеняет страсти, каких до того времени никогда не
могли вызвать самые сильные политические революции...
Она сама стала чем-то вроде новой религии, не имевшей ни
Бога, ни культа, ни загробной жизни, но тем не менее навод-
нившей землю своими солдатами, своими апостолами и му-
чениками»⁸". «Моральный кодекс строителя коммунизма»

17-3580

257

практически повторяет основополагающие постулаты рели-
гиозных заповедей.

Почему же коммунистическая религия так легко вытес-
нила в России православную и потеснила все остальные? То-
му есть несколько причин, и две из них кроются в самой пра-
вославной церкви.

Первая причина состоит в особом отношении между
церковью, государством и народом в России. Вот что писали
иностранцы, впервые сталкиваясь с православной церковью
еще за 100—300 лет до революции:

А. де Кюстин: «Я увидел в России христианскую церковь,
которая не подвергается ничьим нападкам, которую все, по
крайней мере внешне, чтят; все способствует этой церкви в
отправлении ее духовной власти, и, однако ж, она не имеет
никакой силы в сердцах людей, порождая одно лишь ханже-
ство да суеверие. Церковь эта мертва, и вместе с тем русской
церкви недостает того же, чего недостает этой стране повсе-
местно, — свободы, без которой меркнет свет и отлетает дух
жизни»⁸¹². «...Абсолютно достоверный факт: публичного ре-
лигиозного воспитания в России не существует. Нашим
(русским) священникам запрещено писать что бы то ни было,
даже летописи. Именно религиозные распри погубят русскую
империю; вы завидуете силе нашей веры оттого, что судите о
нас понаслышке! II»⁸'³ «Я не устаю повторять: революция в
России будет тем ужаснее, что она свершится во имя рели-
гии: русская политика в конце концов растворила Церковь в
Государстве, смешала небо и землю: человек, который смот-
рит на своего повелителя как на Бога, надеется попасть в рай
единственно милостью императора»⁸¹⁴.

Р. Чанселлор: «Они соблюдают законы греческой церкви
и с таким рвением, подобного которому и не слыхивали. В их
церквях нет идолов, только нарисованные иконы, чтобы не
нарушать Десять заповедей, но к своим нарисованным идо-
лам они относятся с таким поклонением, подобного которому
никогда не знали в Англии»⁸¹⁵.

Дж. Флетчер: «Кроме своей Думы, царю не с кем совето-
ваться... за исключением немногих епископов, архимандри-
тов и монахов, и то для того только, чтобы воспользоваться
суеверием народа (притом всегда к его вреду), который счи-
тает святым и справедливым все что ни сделано с согласия их
епископов и духовенства. Вот почему цари, пользуясь для
своих выгод теперешним упадком церкви, потворствуют ему

258

чрезвычайными милостями и привилегиями, дарованными
епископиям и монастырям, ибо они знают, что суеверие и
лжеверие лучше всего согласуются с тираническим образом
правления и особенно необходимы для поддержания и охра-
нения его»⁸¹⁶. О русских священниках: «Будучи сами невеж-
дами во всем, они стараются всеми средствами воспрепятст-
вовать распространению просвещения, как бы опасаясь, что-
бы не обнаружилось их собственное невежество и нечестие.
По этой причине они уверили царей, что всякий успех в обра-
зовании может произвести переворот в государстве и, следо-
вательно, должен быть опасным для их власти. В этом случае
они правы, потому что человеку разумному и мыслящему,
еще более возвышенному познаниями и свободным воспита-
нием, в высшей степени трудно переносить принудительный
образ правления»⁸¹⁷.

Лидер кадетов Милюков писал: «В вопросах церкви и ве-
ры, независимо от своего общего мировоззрения, я разделял
как политик формулу Кавура: Chiesa libera nel stato libera —
свободная церковь в свободном государстве... Факты окосте-
нения веры и злоупотреблений церковного управления были
настолько очевидны для всех, что в более умеренной форме
эти взгляды проникали и в среду самих служителей церкви, а
через них и в консервативные круги общества... блюстителем
этой традиции был учитель и советник обоих царей, сухой,
упрямый фанатик, получивший недаром прозвище Торквема-
ды, К. Победоносцев, принципиальный враг всего, что напо-
минало свободу и демократию. Он — один из тех, кто несет
главную ответственность за крушение династии»⁸¹⁸. Витте в
данном случае полностью солидарен с кадетами, он говорит,
что К. П. Победоносцев установил в России режим полицей-
ско-православной церкви, которую он, Победоносцев, два-
дцать пять лет культивировал в качестве обер-прокурора Свя-
тейшего Синода⁸¹⁹. Пришедший на смену К. Победоносцеву в
1905 г. А. Оболенский предложил провести реформы, на-
правленные на демократизацию и расширение самоуправле-
ния церкви, выводу ее из-под монархической власти. Однако
Николай II при полной поддержке Столыпина отказал в про-
ведении радикальной реформы, поскольку свобода церкви
подрывала основы монархии и самого полуфеодального госу-
дарства. Столыпин предложил эволюционный путь реформи-
рования церкви, начав с принятия законов о веротерпимости,
свободы совести, постепенного отделения церкви от государ-

17*

259

ства^а. Свою позицию Столыпин определил следующим обра-
зом: «Вступая в область верования, в область совести, прави-
тельство, скажу даже — государство, должно действовать
крайне бережно, крайне осторожно»⁸²⁰. Но был и другой, не
зависящий от светских властей аспект деятельности церкви.
Его отражает вторая причина слабости православной церкви...

Вторая причина состоит в том, что уже к XIX веку евро-
пейская церковь прошла период протестантской реформации,
которая, по сути, заключалась в отделении церкви от государ-
ства. Реформация церкви осуществлялась вполне революци-
онными мерами. В Англии, например, тех, кто сопротивлялся
смене католицизма на кальвинистский протестантизм, просто
сжигали на кострах как еретиков. Для того чтобы установить
новую религию, старая вместе со своими служителями долж-
на быть фактически уничтожена. Было резко сокращено ко-
личество церквей, земли и ценное имущество большинства
церквей и монастырей были национализированы, а затем
приватизированы новыми частными собственниками. Многие
из церквей были разграблены и разрушены, их камни исполь-
зовали для строительства дворцов новой знати. Ценности из
священников и монахов в период европейской реформации
выбивали средневековыми методами с жестокостью, которая
и не снилась большевикам. В результате реформации церкви
один из чиновников английской короны подсчитал, что рас-
ходы на содержание церквей и монастырей в общенацио-
нальных расходах Англии снизились в несколько раз⁸²¹. В Ев-

³ К попыткам реформировать церковь в определенной мере можно отнести дея-
тельность священника Г. Гапона, который при поддержке своей епархии проповедо-
вал патриотические лозунги, призывал рабочих воздерживаться от пьянства, зани-
маться самообразованием, организовывал соответствующие кружки и клубы, тем
самым приближал церковь к народу и его нуждам... Гапон получил известность
благодаря тому, что возглавил шествие 9 января 1905 г. с петицией к Николаю II.
Петиция содержала либеральные и социальные требования: Учредительного собрания,
гражданских свобод, ответственного правительства, восьмичасового рабочего дня,
отмены выкупных платежей... Шествие было расстреляно. Сам Г. Гапон был позже
объявлен провокатором охранки. Спустя несколько месяцев после «кровавого вос-
кресенья» Николай II в той или иной мере утвердит основные требования петиции.

Начало религиозной свободы были положены указами Николая II от
12.12.1904, 17.04.1905., 17.10.1905. Эти законы были во многом более прогрессив-
ными и демократичными, чем аналогичные законодательства Швейцарии, Пруссии и
Австрии. См. подробнее: Столыпин П. А. Речь о вероисповедальных законопро-
ектах и о взгляде правительства на свободу вероисповедания, произнесенная в Госу-
дарственной Думе 22 мая 1909 г. Р ы б а с С. Столыпин. М.: Молодая гвардия, 2003.
С. 344.

260

pone, растянувшись на несколько столетий, происходило ста-
новление из полутеократических цивилизованных светских
государств. «Само понятие цивилизации, введенное француз-
скими просветителями XVIII в., означало секуляризованную и
рационализованную форму общежития — то есть внерелиги-
озную и основанную на разумном расчете. Нецивилизованной
формой признавались средневековый образ жизни и образ
жизни неевропейских народов. Подчеркнем эти два признака
Запада в эпоху капитализма: секулярность (т. е. освобождение
от церкви) и рациональность (расчет и логика)»⁸²².

Реформа православной церкви произошла под руково-
дством патриарха Никона в 1650—1660 годах. Никон хотел
вывести церковь из прямого подчинения царю и создать свою
независимую церковную власть под главенством патриарха.
При этом положение церкви в российском государстве давало
патриарху огромное влияние. Так, например, во время поль-
ско-литовских походов к Никону на утверждение поступали
важнейшие государственные дела, имя Никона ставилось на
месте царского: «Святейший патриарх указал и бояре приго-
ворили»⁸²³. Между тем светская власть была заинтересована в
реформе церкви, поскольку, как и во времена введения хри-
стианства на Руси, в середине XVII века с присоединением
Востока и Малороссии потребность в консолидирующей силе
церкви вспыхнула вновь. В качестве инструмента сближения
русской и украинской церквей была использована унификация
русской и греческой церкви. Но был и еще один более важный
момент — в эти годы происходило окончательное формирова-
ние абсолютизма и крепостного права, закончившиеся в 1649 г.
принятием Соборного уложения. Но уже в 1650 г. вспыхнул
бунт, в подавлении которого «проклятиями и увещеваниями»
принял активное участие будущий патриарх Никон. Именно в
этот год царь Алексей Михайлович обратил на него свое вни-
мание. Причина заключалась в том, что введенное указами
крепостное право, противоречившее существовавшим тради-
ционным моральным нормам, оказалось неустойчивым и тре-
бовало соответствующего нравственного обоснования. Ре-
форма Никона решала в первую очередь как раз эту задачу,
хотя, на первый взгляд, затрагивала в основном обрядовую
сторону вопроса. Но именно обряд в те времена имел ключе-
вое значение, поскольку наполнялся неким сокровенным
смыслом. Это особенно проявилось в замене двоеперстия
троеперстием. Смысл двоеперстия толковался, как «я и Бог»,

261

троеперстие исключало человека и толковалось как триедин-
ство Бога⁸²⁴. Исключение человека из веры полностью подчи-
няло его воле Бога и «помазанника», превращая его в послуш-
ного крепостного³. А. де Кюстин спустя два века напишет:
«Нация, которой управляют по-христиански, возмутилась бы
против такой общественной дисциплины, уничтожающей
всякую личную свободу. Но здесь все влияние священника
сводится к тому, чтобы добиваться и от простого народа, и от
знати крестного знамения и преклонения колен»⁸²⁵. Введение
новой религии осуществлялось жестокими репрессивными
мерами против старообрядцев.

До начала XX века православная церковь оставалась од-
ним из наиболее реакционных и консервативных институтов
самодержавия, в условиях роста самосознания и индустриали-
зации XX века проповедуя покорность и смирение времен кре-
постного права. Церковь действовала не только духовными, но
и вполне мирскими средствами — именно церковь была ис-
пользована царским режимом как инструмент создания крайне
правой III Государственной Думы. В то же время права сохра-
нившихся старообрядцев до первой русской революции 1905 г.
были резко ограничены^ь. Но не случайно именно старообряд-
чество оказалось основным религиозным течением отдававше-
го духом протестантизма, «купеческой веры» по С. Морозову,
из которой вышли почти все известные русские промышленни-
ки. «Из старообрядческой среды происходили Морозовы, Ря-
бушинские, Гучковы, Рахмановы, Солдатенковы, Носовы, Ро-
гожины, Бугровы и немало иных фамилий, представлявших
цвет «Москвы купеческой»⁸²⁶. Неслучайно первые две старооб-
рядческие секты, Преображенское и Рогожское кладбища, поя-
вились в Москве на заре индустриальной революции в России
— в конце XVIII века. Н. Бердяев писал: «Воинствующее без-
божие коммунистической революции объясняется не только
состоянием сознания коммунистов, очень суженного и завися-
щего от разного рода ressentiments, но и историческими греха-
ми православия, которое не выполняло своей миссии преоб-

^л Проводившаяся в то же время «реформация» церкви в Европе преследовала
прямо противоположные принципы. Европейская церковь способствовала развитию
индивидуализма и самоутверждению человека как личности. Человек зависел только
сам от себя, а ие от Бога или его «помазанника».

^b Старообрядцы в начале века составляли до 10% населения России. До 1883 г.
дети староверов считались незаконнорожденными... В 1905 г. указом от 17 апреля
старообрядцам дали те же права, что католикам и лютеранам.

262

ражения жизни, поддерживая строй, основанный на неправде
и гнете. Христиане должны сознать свою вину, а не только
обвинять противников христианства и посылать их в ад»⁸²⁷.

Вполне естественно, что к началу пропитанного духом
капитализма индустриального XX века феодальная право-
славная церковь в России фактически утратила свою главен-
ствующую духовную роль. О деградации церкви говорили все
ведущие мыслители того времени.

С. Шарапов 1907 г.: «Прекрасно оборудованная церковь
стала одною из отраслей государства и потеряла всякую связь
с душою народа, стала для него внешней силой. Народ привя-
зан к ней только обрядностью, в огромной части обязатель-
ной. Звонят колокола, идут чинные службы, но дух церковно-
сти отлетел, но живого Христа церковь постепенно забывает.
Верующие ходят слушать певчих, говеть, даже молиться, но
жизнь стала языческою, в жизни церковь потеряла всякое
значение. Отсюда глубокая народная тоска, сознание пусто-
ты, лжи и обмана и поразительная легкость всяких соблазнов
и совращений»⁸²⁸.

М. Пришвин, 7 января 1919 г.: «Социализм революцион-
ный есть момент жизни религиозной народной души: он есть
прежде всего бунт масс против обмана церкви, действует на
словах во имя земного, материального изнутри, бессознатель-
но во имя нового Бога, которого не смеет назвать и не хочет,
чтобы не смешать его имя с именем старого Бога».

Н. Бердяев: «Официальная церковь заняла консерватив-
ную позицию в отношении к государству и социальной жизни
и была рабски подчинена старому режиму. Некоторое время
после революции 1917 г. значительная часть духовенства и
мирян, почитавших себя особенно православными, была на-
строена контрреволюционно, и только после появились свя-
щенники нового типа. Церковной реформы и обновления цер-
ковной жизни творческими идеями XIX в. и начала XX в. не
произошло. Официальная церковь жила в замкнутом мире, си-
ла инерции была в ней огромна. Это тоже было одно из прояв-
лений разрыва и раскола, проходившего через всю русскую
жизнь»⁸²⁹. «Летом 17-го года в стихии революции в Москве
происходили церковные собрания, подготовлявшие епархи-
альный съезд и собор. Я никогда не любил церковных собра-
ний, меня отталкивала их малая духовность. Но я пытался
ходить на эти собрания, хотя никакой активной роли на этих

263

собраниях не собирался играть. Впечатление у меня осталось
очень тяжелое и отталкивающее. Я решил никогда больше
церковных собраний не посещать, Я бы характеризовал эти
собрания как собрания чайных Союза русского народа. Вся-
кий, бывший на этих собраниях, должен был вынести впечат-
ление о глубокой связи православной церкви с реакцией и
контрреволюцией, с самодержавной монархией, с «черно-
сотенными» настроениями. Ныне православная церковь от
этого совершенно освободилась. Вместе с тем отталкивал
мещанский, малодуховный характер средней церковной мас-
сы. Ведь и уровень проблем, которыми был занят собор, был
невысокий и совсем не соответствовал катастрофическому
характеру эпохи. На соборе не было поднято ни одной про-
блемы, поставленной русской религиозной мыслью»⁸³".

Особенно проницателен и справедливо резок был С. Вит-
те: «Теперешняя революция и смута показали это с реальной,
еще большей очевидностью. Никакое государство не может
жить без высших духовных идеалов. Идеалы эти могут дер-
жать массы лишь тогда, когда они просты, высоки, если они
способны охватить души людей, одним словом, если они бо-
жественны. Без живой церкви религия обращается в филосо-
фию, а не входит в жизнь и ее не регулирует. Без религии же
масса обращается в зверей, но зверей худшего типа, ибо звери
эти обладают большими умами, нежели четвероногие. У нас
церковь обратилась в мертвое, бюрократическое учреждение,
церковные служения — в службы не Богу, а земным богам,
всякое православие — в православное язычество. Вот в чем
заключается главная опасность для России. Мы постепенно
становимся меньше христианами, нежели адепты всех других
христианских религий. Мы делаемся постепенно менее всех
верующими. Япония нас побила потому, что она верит в сво-
его бога несравненно более, чем мы в нашего. Это не афоризм
или же настолько же афоризм, насколько верно то, «что Гер-
мания победила Францию в 1870 г. своей школой...»⁸³¹

Вышеприведенные рассуждения вовсе не перечеркивают
огромное значение православной церкви в истории развития
России. Столыпин абсолютно справедливо указывал, что
именно вековая связь между церковью и государством «дала
жизнь нашему государству и принесла ему неоценимые услу-
ги»⁸³². Не отрицают эти рассуждения и существенного потен-
циала православной церкви в XXI веке, но что не меняется, то
гибнет, а что меняется слишком быстро — ищет своей смерти.

264

Третья причина кроется в самом коммунизме. Это была
уже религия нового времени — она совмещала в себе как ре-
лигиозные, идеологические, так и материалистические начала
новой социальной системы. Дж. Кейнс, работавший в 20-е
годы в России, писал: «Ленинизм — странная комбинация
двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких
столетий помещают в разных уголках своей души, — религии
и бизнеса». Это новое качество было очень важно особенно в
России, где еще А. де Кюстин заметил: «Политическая вера
здесь крепче веры в Бога»⁸³³. Это была религия новой общест-
венной реформации, и она отвечала насущным требованиям
как мирового сообщества, так и в первую очередь русского
общества. Но как любая религия, особенно в пору своего со-
зревания, коммунизм обладал своими достоинствами и недос-
татками. На это верно указывал Н. Бердяев: «Враждебна хри-
стианству и всякой религии не социальная система комму-
низма, которая более соответствует христианству, чем
капитализм, а лжерелигия коммунизма, которой хотят заме-
нить христианство. Но лжерелигия коммунизма образовалась
потому, что христианство не исполняло своего долга и было
искажено»⁸³⁴. «Коммунизм, каким вы его себе представляете,
есть, в сущности, новая религия, религия коллектива со свой-
ственной всякой религии фанатизмом и ложью»⁸³⁵. Действи-
тельно, коммунизм обладает своей правдой и своей ложью,
но не в большей степени, чем ими обладает любая другая ре-
лигия и идеология. Коммунизм обладал к тому же проблема-
ми роста, с которыми сталкивалась в свое время все религии.

Вико, неаполитанский ученый XVIII века, развивая пред-
ставления Платона об обществе, установил фазы развития
человеческого общества: сначала Хаос, затем Теократия, потом
Аристократия и, наконец, Демократия... Коммунистическая
Россия и была тем самым теократическим государством. Ком-
мунизм не есть готовая практическая программа действий, это
идеология — форма религии. Любая религия в крайних своих
проявлениях тоталитарна, ибо требует безусловного поклоне-
ния верующих своим догматам. Религиозное, теократическое
государство — это тоталитарное государство, подавляющее
светские свободы религиозными догмами. Другая крайность —
полное отсутствие религии или идеологии — также неизбежно
приводит к тоталитаризму, об этом пишет В. Шубарт: «Чем
меньше религии, тем сильнее потребность в государстве. Там,
где государство стало всем, религия угасает. Тотальное госу-

265

дарство — это социальная форма безбожия». «Дефицит рели-
гиозности даже в религиозных системах — признак современ-
ной Европы. Религиозность в материалистической системе —
признак Советской России»⁸³⁶. О дефиците религиозности в
конце XIX века пишет Ф. Ницше: «Нигилизм стоит за дверями,
этот самый жуткий из всех гостей»⁸³⁷. В начале XX о вырожде-
нии религии в западном обществе говорит М. Вебер, спустя
полвека ему вторит А. Тойнби. Моральная база мирового кри-
зиса капитализма и мировой войны была готова...

И именно здесь на сцене истории появляется коммунизм,
который, по Бердяеву, «сам хочет быть религией, идущей на
смену христианству; он претендует ответить на религиозные
запросы человеческой души, дать смысл жизни. Коммунизм
целостен, он охватывает всю жизнь, он не относится какой-
либо социальной области»⁸³⁸. Требование к членам ВКП(б)
порвать связи с церковью было своего рода требованием еди-
нобожия. Задаче строительства подчинены и самые абстракт-
ные науки — при коммунизме «философия должна не позна-
вать только мир, но и переделать мир, создавать новый мир...
Философская работа должна быть соединена с трудом, с со-
циальным строительством, должна его обслуживать»⁸³⁹.

Что же пропагандировала коммунистическая религия,
кроме всеобщего равенства? Бердяев писал: «Ленин хотел
победить русскую лень... Произошла метаморфоза: америка-
низация русских людей...»⁸⁴⁰ «Появилось новое поколение мо-
лодежи, которое оказалось способно с энтузиазмом отдаться
осуществлению пятилетнего плана, которое понимает задачу
экономического развития не как личный интерес, а как соци-
альное служение»⁸⁴¹. Вебер приводит в пример символ веры
мормонов, который завершается словами: «Однако ленивый
или нерадивый не может быть христианином и спастись. Его
удел — гибель, и он будет выброшен из улья». Таким обра-
зом, верующий поставлен здесь перед выбором между трудом
и гибелью⁸⁴². Бакстер пишет: «Именно те люди, которые ле-
нивы в выполнении своих профессиональных обязанностей, не
находят времени и для служения Богу»⁸⁴³. «Отдавайте все ваше
время деятельности в рамках вашей законной профессии, за
исключением тех часов, когда вы заняты непосредственным
служением Богу. Стремитесь иметь призвание, которое запол-
нит все ваше время, помимо того, которое вы отдаете служе-
нию Богу»⁸⁴⁴. Как видим, труд все больше приобретает харак-

266

тер самоцели⁸⁴⁵. Бакстер писал: «Богатство... позволяет вам
отказаться от низкой работы в том случае, если вы можете
быть более полезными на другом поприще, однако от работы
как таковой вы освобождаетесь не более чем последний бед-
няк... Хотя их ( богачей ) не подстрекает к этому крайняя нуж-
да, они в такой же степени, как другие, должны повиноваться
воле Божьей... Бог всем велел трудиться»⁸⁴⁶. В этих изречени-
ях потустороннее, посмертное воздаяние за труд уступает ме-
сто простой констатации необходимости и обязательности
труда, т. е., по сути, коммунистическому лозунгу «кто не ра-
ботает, то не ест».

Таким образом, коммунистическая идеология, с одной
стороны, делала в России то, что сделал протестантский
кальвинизм в эпоху феодализма в Европе, т. е. ставила дос-
тижения человека в зависимость от результатов его труда.
С другой, в отличие от кальвинизма коммунизм рассматри-
вал человека не как индивидуума, а как неразрывного члена
общества.

Бердяев пишет: «В коммунизме есть своя правда и своя
ложь. Правда — социальная, раскрытие возможности братства
людей и народов, преодоление классов; ложь же — в духовных
основах, которые приводят к процессу дегуманизации, к отри-
цанию ценности всякого человека, к сужению человеческого
сознания, которое было уже в русском нигилизме. Коммунизм
есть русское явление, несмотря на марксистскую идеологию.
Коммунизм есть русская судьба, момент внутренней судьбы
русского народа. И изжит он должен быть внутренними си-
лами русского народа. Коммунизм должен быть преодолен, а
не уничтожен. В высшую стадию, которая наступит после
коммунизма, должна войти и правда коммунизма, но освобо-
жденная от лжи. Русская революция пробудила и расковала
огромные силы русского народа. В этом ее главный смысл»⁸⁴⁷.

Но ни религия, ни идеология не дают конкретных теорий
и механизмов хозяйствования и управления, они могут дать
только определенные моральные и духовные установки.

Ситуация в России между тем, с началом Первой ми-
ровой войны, а особенно после Февральской революции
продолжала осложняться. Экономическая база построения
буржуазно-демократического строя оказалась разрушенной, в
том же самом положении после Первой мировой войны ока-
залось большинство стран Западной Европы. Это была абсо-

267

лютно объективная предпосылка, не зависящая от желания
большевиков. Вариантами дальнейшего развития общества бы-
ли либо фашистская, либо военная диктатура, буржуазная де-
мократия на этом этапе развития стала разрушительной утопи-
ей самоуничтожения общества. Был и еще один крайний вы-
ход, наиболее соответствовавший социально-экономическим
условиям России, — перескочить через стадию буржуазно-
демократического общества и сразу перейти к социализму. Из
предыдущего нашего графика мы уже знаем, что результи-
рующая политэкономическая сила (результирующий вектор)
была направлена вниз и в сторону социальной справедливо-
сти Sf. Мы также помним из теории, обоснование которой мы
привели во Вступлении, что капитализм отличается от социа-
лизма только углом наклона предельной кривой, что обеспе-
чивает социализму при критических условиях более высокий
уровень стабильности. В данном случае результирующий век-
тор России в 1917г. сталкивается с новым предельным полит-
экономическим уровнем и изменяет свое направление вдоль
него. «Точка равновесия» в результате смещается вправо, но
остается на предельной кривой. Тем самым социальный уро-
вень предохранял государство от саморазрушения и само-
уничтожения. Мало того, он обеспечивал переход государст-
ва на новый, следующий за буржуазной демократией уровень
развития — кривая «с», т. е. был прогрессивным даже по от-
ношению к современным ему развитым странам Запада. Так,
Э. Kapp, один из наиболее глубоких исследователей россий-
ской революции 1917 г., считал, что «буржуазная демократия
и буржуазный капитализм по западному образцу, к которым
стремились и на которые надеялись меньшевики, не могли
укорениться на российской почве, так что ленинская полити-
ка была единственно приемлемой, с точки зрения текущей по-
литики в России. Отрицать ее как преждевременную значило
повторять, как сказал однажды Ленин, «довод крепостников,
говоривших о неподготовленности крестьян к свободе»... Но
задача, поставленная этой политикой перед теми, кто ее про-
водил, была не чем иным, как задачей непосредственного пе-
рехода от самых отсталых к самым передовым формам по-
литической и экономической организации...» В политическом
отношении, пояснял Э. Kapp, это означало «попытку преодо-
леть пропасть между самодержавием и социалистической де-
мократией без долгого опыта и воспитания гражданственности,
которые буржуазная демократия, при всех ее недостатках,

268

обеспечила Западу». С экономической точки зрения «такая
программа означала создание социалистической экономики в
стране, где никогда еще не было того накопления основных
орудий производства и подготовленных рабочих, какое име-
лось при капиталистическом строе»⁸⁴⁸.

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: