ГЛАВА III. ПРОБЛЕМА ОРГАНИЗАЦИИ В ТЕОРИИ РАЗВИТИЯ

 

XX век — век торжества диалектической концепции развития. Именно в XX в. возникают все новые и новые естественнонаучные концепции, отражающие специфические закономерности эволю­ции живых организмов, химических систем, земной коры, планет и звезд. Эволюция материи предстает как процесс развертывания во времени и пространстве новых свойств изучаемых объектов. Благодаря открытиям синергетики стало ясно, что самоорганиза­ция проявляется в самосогласованном функционировании систе­мы за счет внутренних связей с внешней средой. Нелинейная термодинамика признала, что некоторые части Вселенной дей­ствительно могут действовать как механизмы. Таковы замкнутые системы, в которых приток энергии из внешней среды и отток энер­гии во внешнюю количественно равны друг другу. Но замкнутые системы линейного типа в лучшем случае составляют лишь малую долю физической Вселенной. У исследователей природы в настоя­щее время не вызывает сомнения тот факт, что возможности линейной теории, возможности интерпретации физической Все­ленной в духе механизма принципиально ограничены, поскольку за пределами соответствующей интерпретации лежит огромный круг явлений, требующих разработки нелинейных методов ана­лиза. Однако, в XVIII в., когда зарождались органицистские концепции в естествознании и философии, механицизм отнюдь не утрачивал еще своего лидирующего положения. Поэтому не толь­ко XVIII, но и весь XIX в. проходят под знаком борьбы механи­цизма и органицизма. Оба философских направления борются за первенство в естественнонаучной картине мира. XVIII в. по суще­ству не мог выйти за пределы мануфактурного производства, связанного с ремесленной технологией. А все ремесленное про­изводство строится в соответствии с одним главным принципом: нужно создать структуру, чтобы она заработала. Конструирова­ние машины всегда предшествует ее функционированию. Техно­логическую конструкцию достаточно запустить, достаточно при­вести в действие, чтобы получить искомый результат. Ремеслен­ная технология выступала поставщиком тех наглядных «моделей», того удобного способа объяснения вещей, которые не могла не взять на вооружение для решения собственных задач наука как самостоятельная отрасль общественного разделения труда.

49

Р. Декарт был одним из первых мыслителей, который с подоб­ными мерками подступился к объяснению живой природы, к объ­яснению поведения живых существ. Он писал, что наше тело есть не что иное, как машина из земли, которую создал бог: он вложил в нее все детали, которые потребуются, чтобы ходить, есть, дышать, и, наконец, чтобы она приобрела все наши функции. Все функции, которые он приписывал этой машине, естественно следуют из расположения органов, не больше и не меньше, чем ход башенных часов или другого автомата — из расположения маятников и колес.

Принципы ремесленной технологии «мозолили» глаза, были широко доступны. Они же легли в основу механистической кар­тины мира, овладевшей умами людей, а значит, предопределив­шей их отношение к природе. Отсюда возвеличивание Ф. Бэконом человека как повелителя и господина природы. То же представле­ние о человеке как властелине и собственнике природы господ­ствовало в мировоззрении Р. Декарта. В рамках такой идеологии природный мир стал рассматриваться как неисчерпаемый арсенал средств для выживания и конкуренции.

Инерционность этих представлений давала о себе знать и в XVIII в. Например, в завоевавших широкую популярность рабо­тах Ж. О. Ламетри: «Человек-машина» (1747 г.), «Человек-растение» (1748 г.). Но одновременно накапливались эмпириче­ские сведения, подготавливающие возникновение новой, органицистской «парадигмы» научного мышления. Появилась масса медицинских наблюдений о человеческом организме, его функ­циях в норме и паталогии, о дифференциации органов человече­ского зародыша и т. д. Выходят из печати книги: К. Ф. Вольфа «Теория зарождения» (1759 г.), Д. Нидгема «Новые открытия при помощи микроскопа» (1769 г.), И. Ф. Блуменбаха «Стремле­ние к формированию» (1781 г.). В 1749—1788 гг. Ж. Л. Л. Бюффон публикует многотомный труд «Естественная история». Чтобы лучше представить остроту противостояния двух мировоззрений, следует обратиться к взглядам наиболее ярких глашатаев органицизма: Д. Дидро и Ф. В. И. Шеллинга. Глава энциклопедистов Д. Дидро выступает с последовательной критикой естественно­научных представлений, опирающихся на принципы механицизма и антиэволюционизма.

Для построения системы контраргументов, направленных про­тив ненавистных ему взглядов, Д. Дидро обращается к специфи­ческой форме упорядоченности живой природы, а именно к ана­лизу зародыша, из которого вырастает взрослый организм. «Яйцо — вот что ниспровергает все учения теологии и все храмы на земле, а вместе с ними механистические представления Де­карта и Ламетри!» — восклицает Д. Дидро. По отношению к материи и жизнь и способность ощущения

50

— лишь «продукт ее орга­низованности». То, что мы называем «клеточкой», Дидро-естество­испытатель называет «живой молекулой», «живой точкой». Со­гласно Дидро, в результате последовательных присоединений одной живой молекулы к другой, их слияния возникает особое существо. Объединение яйца с зародышем—это случай объ­единения, сцепления, сочетания, тождества наиболее полного, какое можно только себе представить. В работе «Сон Даламбера» Д. Дидро пишет: «Ясно, что присоединение друг к другу двух живых молекул есть нечто совсем другое по сравнению со смежностью двух инертных масс» (10, 300).

Д. Дидро одним из первых мыслителей ставит проблему воз­никновения живой организации не как проблему для философ­ских спекуляций, а как задачу естественнонаучного рассмотре­ния. «Жизнь — ряд действий и противодействий... Будучи живым, я действую и противодействую (инертной.— Е. Р.) массе» (10, 306). Итак, все сводится к тому, чтобы «вызвать особого рода единство, существующее только в животном... Клянусь, если это не сама истина, то очень к истине приближается...» (10, 300). Исследовательское внимание Д. Дидро приковывают два фунда­ментальных факта: спонтанное возникновение жизни на Земле и переход материи неощущающей в ощущающую. Таковы главные вехи решающих переворотов в стратегиях организации материи. С появлением жизни начинается эволюция от простого к сложно­му, от низших форм жизни к высшим, от недифференцированных структур к дифференцированным. Дидро замечает, что полипо­образные животные отделены от людей непостижимым проме­жутком веков и последовательных развитии. «В вопросе о перво­начальном образовании животного неосновательно исходить в своих взглядах и наблюдениях из уже сформировавшегося живот­ного, следует обратиться к его первому, зачаточному состоянию» (10, 309). «Что представлял собою слон при своем возникно­вении?» — задается он вопросом. И аппелирует к данным эмбриологии, согласно которым зародыш — мягкое, волокнистое, бесформенное, червеобразное вещество, более похожее на клубень и на корень растения, нежели на животное. Для Дидро очевиден вывод об отсутствии финальности в процессе развития. «Кому известны породы животных, нам предшествующих? Кому извест­ны породы животных, которые воспоследуют?»

«Rerum novus nascit ordo (Родится новый порядок вещей) — вот вечный девиз вселенной» (10, 303). Касаясь второй пробле­мы — возникновения чувствительности — философ подчерки­вает, что «из материи инертной, организованной известным обра­зом, под воздействием другой инертной материи, затем теплоты и движения получается способность ощущения, жизни, памяти,

51

сознания, эмоций, мышления» (3, 29). Чувствительность диффе­ренцируется благодаря органам. «После того, как я наблюдал, как пассивная материя принимает состояние, способное к ощу­щению, уже ничто не должно вызывать моего удивления»,— вос­клицает герой Дидро, рассуждающий о тайнах жизни. «Все меняется, все проходит, остается только целое. Вселенная непре­рывно вновь начинается и кончается, каждое мгновение она зарождается и умирает. Никогда не было другой вселенной и никогда другой не будет» (10, 303). Интересные соображения вы­сказывает Д. Дидро о причинах эволюции животного мира:

«Первоначальная формация меняется или совершенствуется под влиянием необходимости и обычных функций» (10, 303). Глава энциклопедистов ставит перед современной ему наукой и другой вопрос, до конца нерешенный вплоть до наших дней,— вопрос о себетождественности живых систем. «Каким образом, не имея ни одной молекулы, которая была бы во мне при рождении, я остал­ся самим собой для других и для самого себя?» (10, 314). Не случайно, при оценке философских антиципаций Д. Дидро В. И. Ленин писал, что тот вплотную подходит «к взгляду совре­менного материализма» (3, 28).

Оплотом механизма всегда был односторонне истолкованный детерминизм. Ученые-естественники были приучены мыслить в понятиях линейной причинности. Использование соответствую­щего понятийного аппарата приводило к сведению живых явле­ний к мертвым движениям, к объяснению жизни через понятия толчка и тяжести. Критическое разоблачение этой несуразицы впервые предпринял И. Кант. В системе кантовского критицизма подобные «основоположения» познавательной деятельности были поняты как продукты рассудочной рефлексии, несовместимые с принципами диалектического разума. «Реформа образа мыш­ления», которую предпринял И. Кант, была направлена против широко распространенной в XVIII в. концепции, согласно кото­рой движение всецело сообщается предмету извне. Уже в первой работе «Мысли об истинной оценке живых сил» (1746 г.) И. Кант приходит к формулировке проблемы самодвижения, задается вопросом, как естественное тело приобретает способность иметь источник жизни в самом себе. Размышления о естественных причинах, которые могут быть приведены в действие с приумно­женными силами, постоянно оставались в поле внимания фило­софа вплоть до создания им такого фундаментального труда как «Критика способности суждения» (1790 г.).

Во «Всеобщей естественной истории и теории неба» (1755 г.) И. Кант прямо заявил, что слепой механики сил природы вполне достаточно, чтобы объяснить движение небесных тел. Взаимное расположение орбит, совпадение направления свободно парящих

52

тел, эксцентриситет — все это может быть объяснено простей­шими механическими причинами и можно наверняка найти эти причины. Но тех же законов механики недостаточно, чтобы точно выяснить возникновение одной только былинки или гусеницы. Законы механики не могут служить целям объяснения, если речь идет не о возникновении небесных тел, а о возникновении ничтож­нейших растений или насекомых (11, 126—127). В постановке проблемы генезиса живых организмов И. Кант вполне отчетливо зафиксировал неспособность теории линейной причинности «вы­вести» качественно новый предмет естественнонаучного рассмот­рения из ранее принятых оснований. В своих попытках рацио­нального объяснения жизни старый детерминизм заходит в тупик, он вступает в противоречие с самим собой. Отсюда необходи­мость выхода к новым методам, а значит — к новой системе кате­горий в понимании процессов жизни. В статье «О применении телеологических принципов в философии» (1788 г.) Кант прямо утверждает: «Так как понятие организма уже предполагает, что существует материя, в которой все взаимно связано как цель (результат.— Е. Р.) и средство, и это даже можно мыслить толь­ко как систему конечных причин, стало быть, возможность такой системы допускает лишь телеологический, а никак не физико-ме-ханический способ объяснения» (12, 91). Развернутую разработ­ку и всестороннее обоснование этой идеи мы находим в «Критике способности суждения». «Тайна жизни» ускользала от чисто ана­литического рассмотрения. Поэтому, по мнению И. Канта, требу­ется перестройка всего здания естественнонаучного детерминиз­ма. Именно органические формы являют собой тот тип системной организации, в котором внутренняя деятельность утверждает свой примат по отношению к внешней. Для объяснения специфики организации живого Кант проводит разграничение между кау­зальностью конечных (cause finales) и движущих причин (cause efficientes). Причем в организмах, с его точки зрения, дело обстоит так, что действующие причины подчинены конечным, и механизм природы (т. е. физико-механическая необходимость) присоединяется к организму «как бы в качестве орудия предна­меренно действующей причины» (14, 453). Соотношение дей­ствующих и конечных причин реализуется так, что конечные при­чины действуют лишь через производящие (cause efficientes). Этому разграничению каузальности конечных и движущих причин Кант посвящает 64 и 65 параграфы своей «Критики» (§ 64. Об особом характере вещей как целей природы и § 65. Вещи как цели природы суть организмы). Для вещи как цели природы тре­буется, «чтобы части (по их существованию и форме) были воз­можны только в силу их отношения к целому» (14, 398).

Специфическая особенность организма заключается в том, что

53

целостность, представленная организмом, не может функциони­ровать иначе, как воспроизводя все свои моменты. В то же время любой из моментов не может воспроизводить себя иначе, как воспроизводя весь целостный организм. Эту особенность функцио­нирования живого и зафиксировал Кант. «...Органическое тело,— указывает философ,— не есть только механизм, обладающим лишь движущей силой, оно обладает и формирующей силой, и притом такой, какую оно сообщает материи, не имеющей ее (орга­низует ее)...» (14, 399). Например, в форме и в строении глаза я мыслю необходимость быть сформированным определенным образом. Это должествование содержит необходимость, явно отличающуюся от физико-механической необходимости. По мысли Канта, конечная причина — это причина, которая произ­водит не другую вещь, а самое себя. Здесь, в системе организма требуется, «чтобы части ее (вещи.— Е. Р.) соединялись в един­ство целого благодаря тому, что они друг другу были причиной и действием своей формы» (14, 398). Так, листья дерева являются его продуктами, но одновременно служат средством его сохранения. Все в этом теле надо рассматривать как нечто организованное: что было целью, результатом, «в свою очередь есть также орган в том или ином отношении к самой вещи» (14, 403).

Кант допускает эволюцию живой природы в соответствии с одной общей схемой ее организации, где «простота плана может производить путем укорачивания одних частей и удлинения дру­гих, свертывания этих и развертывания тех столь великого мно­гообразия видов» (14, 449). Однако, в противоположность Д. Дид­ро, Кант не признает возможность спонтанейного возникновение жизни из инертной массы. Из кантовской трактовки предмета видно, что он отождествляет целесообразность и закономерность случайного: «Закономерность случайного называется целесооб­разностью» (14, 433). С этих позиций Кант приходит к выводу, что новое в процессе видообразования живых организмов «сле­дует рассматривать как случайное развитие первоначально суще­ствующих в (данном.— Е. Р.) роде целесообразных задатков для самосохранения» (13, 451).

По Канту, там, где возникает задача с помощью наблюдения изучить свойства организмов, никто не сомневается в возмож­ности судить о них по понятию о конечных причинах, т. е. никто не сомневался в том, что в организмах можно обнаружить то совершенство, которое характеризует целокупность чего-то слож­ного или «одновременно совпадает с понятием субординации его как оснований и следствий в некотором ряду» (13, 133). Кант прямо говорит о том, что, если разум будет руководствоваться одним лишь принципом механической причинности, то он непре­менно станет «фантастическим и увлеченным химерами» (14,

54

441). Поэтому принцип целей или конечных причин представляет собою все же хороший эвристический принцип для исследования частных законов природы, т. е. как бы мы выразились, законов организации живой материи. Противопоставив каузальность ко­нечных причин каузальности действующих, Кант подвергает кри­тике концепцию Спинозы за признание каузальности лишь одного вида — causa efficientes, которая, по Канту, характеризуется лишь внешней целесообразностью. Спинозу Кант обвиняет в том, что тот не признает закономерности случайного, а признает лишь слепую необходимость, согласно которой все вещи сами имеют необходимое для того, чтобы вещь была именно такой, а не какой-либо другой. Следует заметить, что такая критика «жесткого» детерминизма сохраняет значение для современной науки, тем более она была актуальна в эпоху засилья механистических представлений о мире. Для наших дней показательны не только завоевания кантовской философии, но и ее ошибки, просчеты. Кант отрицает у материи такую способность, благодаря которой она могла бы сама по себе принять форму самой себя поддер­живающей целесообразности, но в этом пункте своих рассужде­ний он вступает в противоречие со своим собственным «регулятив­ным принципом». Ведь вся гносеология Канта зиждется на допу­щении, что познание умопостигаемого субстрата природы «со­вершенно превосходит всю нашу способность». Как же тогда сам Кант может судить об изначальной «безжизненности», пас­сивности материи, т. е. природы в целом? История взлетов и поражений человеческой мысли в лице крупнейших представите­лей европейской философии свидетельствует о том, что вызов со стороны биологии был брошен философии впервые отнюдь не на XVI Всемирном философском конгрессе (1978 г., Дюссельдорф). Он прозвучал значительно раньше, уже в XVIII в., когда только началось отпочкование биологии от природознания. Ответом на этот вызов явилась разработка органицистских концепций в философии Канта, а затем в философии Шеллинга и Гегеля.

С точки зрения Ф. Шеллинга система натурфилософии и си­стема трансцендентального идеализма взаимодополнительны, но обе должны быть построены по генетическому принципу. Вме­сте с тем возникновение, генезис и системы природы и системы познания Ф. Шеллингом во многом мыслился преформистски. В основе движения по ступеням организации как в природе, так и в деятельности познания лежит исходный тип. Развитие есть не столько новообразование, сколько развертывание одного и того же типа все в новых модификациях исходной формы, нуклеарного образования. Поэтому главным для ответа на вопрос о ступенях формирования некоторой целостности является вопрос о характере (неотъемлемых, вездесущих чертах) типа, логическо-

55

го основания всех дальнейших исторических приобретений. Свое­образную дань при ответе на этот вопрос Ф. Шеллинг отдает платонизму. У Шеллинга отсутствует идея становления сущно­сти вновь образуемой системы — крупнейшее завоевание гегелев­ской диалектики. С точки зрения Шеллинга, формы явленности типа лишь как-то возвышаются над исходным основанием. Даже в материалистической интерпретации преформистская точка зре­ния выглядит крайне обеднение: «Существует только одна судьба всех вещей, одна жизнь, одна смерть, ничто не опережает другое, существует лишь единый мир, единое растение, и все, что есть, составляет лишь его листья, цветы и плоды, отличающиеся друг от друга не своей сущностью, а ступенью своего развития» (24, 572). В такой интерпретации «тип» мыслится как порождающий принцип, как вечный и тождественный себе умопостигаемый схе­матизм. Но наряду с линией платонизма Шеллинг продолжает линию активизма И. Г. Фихте. И субстанция природы, и субстан­ция духа наделены движением. Но движение, направленное на некоторый объект,— уже не просто движение, а деятельность. Там, где появляется понятие «объекта», появляется понятие «дея­тельности» или, как сказал бы Шеллинг, «продуктивности». Каков же источник продуктивности природы? Диалектическое его осмысление приводит Шеллинга к выводу, что «без противопо­ложных друг другу сил невозможно живое движение» (20, 100— 101). Вместе с тем в системе предпосылок шеллинговского пан­теизма диалектический подход извращается совершенно ложным принципом. Исходный «тип» как порождающая матрица должен возвышаться над всеми противоположностями, а это становится, возможно, лишь за счет слияния противоположностей в нерасчлененное тождество в высшем синтезе. Последнее нужно мыс­лить как священную бездну, «из которой все исходит и в которую все возвращается». В этом абсолютном единстве все абсолютно. Ничто не отличается от другого. В нем положено все, что про­исходит или произойдет: и бесконечное мышление и бесконечная возможность всех вещей. В этом бесконечном зародыше покоит­ся универсум со всем богатством жизни и полнотой своих налич­ных развитии. В вечном единстве покоятся и прошедшее и буду­щее. Именно потому, что в абсолютном единстве есть все, там присутствуют черты самодовлеющего, ни в чем не нуждающегося животного организма. Налицо своеобразная перекличка и аллю­зия с диалогом Платона «Тимей». «Ведь бог, пожелавши возмож­но более уподобить мир прекраснейшему и вполне совершенному среди мыслимых предметов, устроил его как единое видимое живое, содержащее все сродные ему по природе живые существа в себе самом» (Тимей, 30—31). «...Он создал небо, кругообразное и вращающееся, одно-единственное благодаря своему

56

совершенству способное пребывать в общении с самим собою, не нуждаю­щееся ни в каком другом и довольствующееся познанием самого себя и содружеством с самим собой» (Тимей, 346) (15, 471—474).

Но если в «типе» есть все, то он выступает как первообраз (paradeigmatos eidos) как умопостигаемый образец (paradeigma). Каков тип — таково будет его отражение на «нижележа­щих» уровнях потенцирования, ведь все «нижележащее» кон­струируется в соответствии с первообразом. Матрицей всесовершеннейшего бытия является организм. Поэтому первый вопрос, который здесь возникает: каков организм в своем «типе», в своих умопостигаемых чертах? Организм возникает из самого себя, по­этому возникновение организма не имеет ничего общего с меха­нической причинностью. «Действия животной природы не могут быть объяснены, исходя из законов толчка или тяжести». «...Мы ищем иного объяснения этих явлений и утверждаем, что они относятся к более высокой сфере действий природы, чем те, которые основаны на законах толчка или тяжести» (20, 124, 123). Поэтому несостоятельно общее представление, «согласно кото­рому живое целое подобно некоему складу или жилищу, где поме­щены вещи, не причастные друг другу, не живущие и не дей­ствующие одна в другой» (23, 573).          

Умопостигаемые черты организма — это стремление к неиз­менной самостоятельности, безусловной свободе, неограниченной деятельности. Как же они могут быть объяснены? Шеллинг согла­сен с Платоном в том пункте, что круговорот, как способ существования начала, в наибольшей мере выражает его вечность и единственность. «...Жизнь заключается в круговороте, в после­довательности процессов, которые непрерывно возвращаются к самим себе... Каждая организация есть замкнутое в себе целое, в котором все одновременно; механистическое объяснение здесь совершенно неприемлемо, поскольку в подобном целом нет ни до, ни после» (20, 165).

Итак, организм — это такое существо, которое есть одновре­менно действие и причина самого себя. Только в качестве само­порождающего существа организм не нуждается ни в чем другом. В этом пункте Шеллинг опять-таки разделяет убеждение Пла­тона, согласно которому пребывать самодавлеющим много лучше, нежели нуждаться в чем-либо.

Без сопротивления нет возвращения — таково одно из диа­лектических открытий, до которого додумался И. Г. Фихте. Дея­тельность, которая полагает границу своего собственного движе­ния, испытывает некоторый толчок (Anstoss). И деятельность, которая при этом «отнюдь не должна быть уничтожена, отража­ется, обращается вовнутрь; она получает прямо противополож­ное направление» (18, 203). Вслед за И. Г. Фихте Шеллинг

57

утверждает, что деятельность, «для которой нет объекта, нет со­противления, никогда не вернется к себе самой» (19, 73). Следо­вательно, позицию Шеллинга отличает от позиции Платона при­знание самодостаточности такого автаркического бытия, кото­рое и нуждается и не нуждается в другом бытии. Без внешнего бытия организм не может стать самодостаточным. Но независи­мым от внешнего бытия организм оказывается лишь тогда, когда внешнее бытие будет положено или создано им самим. Специфи­ческое развитие эта тема философских рассуждений получит в абсолютном идеализме Г. В. Ф. Гегеля.

Итак, организм нуждается в другом для того, чтобы обес­печить свое собственное существование. Другое, чуждое организ­му бытие, выступает как препятствие, которое подлежит преодо­лению. Но тогда сам акт полагания организмом своего другого выступает как акт перехода любой противоположности в свое собственное инобытие. Отсюда логика превращения абсолюта в чистую материю. Она мыслится как аmогрhоn, как чистая пред­посылка становления. Идея такой материи «находится не там, где органическое и неорганическое уже разделилось, а там, где они вместе и едины» (23, 569). Аморфон — это начало, которое может принять любую форму, а значит, может принять на себя и высо­коорганизованную форму жизни: названное начало «само изна­чально бесформенно (аmогрhоn) и нигде не может быть изобра­жено в качестве определенной материи» (20, 180). Но неопреде­ленной материи, материи как таковой, присущи формирующие силы. Тенденция к неопределенности и тенденция к формированию заложены в одной и той же материи, они поочередно могут брать верх друг на другом и разворачиваться сначала в первой, а затем во второй потенциях. Тенденция к формированию находит свое выражение в создании различного рода гештальтов неорганиче­ской и органической природы. Противоположной тенденцией является стремление природы к безгештальности. В «Набросках системы натурфилософии» (1799 г.), где Шеллинг впервые обра­щается к проблемам философии природы, он приходит к выводу, что формирование продукта природы выступает как гештальтивирование (Gesteltung). «Таким образом,—пишет он,—различ­ные ступени развития являются не чем иным, как различными ступенями образования, или гештальтивирования. На каждой ступени развития природа ограничена определенной единственно возможной организацией гештальта (28, 42, 43).

Определенная продуктивность есть активное образование. Продукт являет себя находящимся в процессе бесконечной мета­морфозы. «Метаморфоза не может совершаться беспорядочно. Она должна оставаться в рамках изначальной противоположно-

58

 

сти и тем самым быть замкнутой в определенных границах» (21, 207).

Иначе говоря, метаморфоза природы замкнута в движении таких противоположностей как продуктивность (безгештальтность) и продукт (гештальт). Родство всех гештальтов «немысли­мо без некоего основного типа, который лежит в основе всех остальных и который все они с различными отклонениями выра­жают» (21, 207—208). Как мы помним, сам «тип» мыслится Шел­лингом как абсолютное единство, где борьба прекращается и противоположности теряются друг в друге. Иначе говоря, в «типе» обе тенденции — к формированию и безгештальтности — нераз­личимы. Но все, что относится к типу, относится к его слепку, к материализованному изображению. По мере «удаления» от типа чистой продуктивности становится все меньше и меньше. Только в человеке, особенно в такой его деятельности как искусство, оказы­вается вновь возможным приблизиться к чистой продуктивности. Чистая продуктивность — это материнское лоно созданий худо­жественного гения. Применительно к природе Шеллинг утверж­дает, что «не вещи суть начала организма, а наоборот, организм есть начало вещей» (20, 125). К той мысли, что наша философия должна исходить из организма, Шеллинг возвращался неодно­кратно.«Неорганической природы самой по себе не существует» (29, 283). Вместе с тем более глубокая мысль Шеллинга, на наш взгляд, заключается не в обосновании примата жизни в универ­суме, а в признании всеобщих предпосылок, повсеместных кор­ней возникновения жизни в универсуме природы. Таким «исто­ком» жизни является способность материи (природы) к органи­зации. Именно начало организации поддерживает непрерывность в неорганической и органической природе и связывает всю при­роду во всеобщий организм. «...В дальнейшем мы увидим,— провозглашает Шеллинг,— что органическая природа вообще есть только более высокая потенция неорганической и что она именно поэтому возвышается над неорганической, что в ней то, что уже есть продукт, вновь становится продуктом» (21, 211). Жизнь есть лишь высшая потенция по сравнению со всеми неор­ганическими формами материи. Здесь, в органической жизни, целое существует не в оторванности от многообразия, а в нем самом. С этих позиций, каждая ступень неорганического процесса является лишь «неудачной попыткой» природы отобразить себя целиком. Способность материи к организации и есть тот Протей природы, который, принимая различные образы, все время воз­вращается в бесчисленных явлениях. Чтобы его поймать, «мы должны шире расставить наши сети» (20, 94). Природа посте­пенно производит свои продукты во всем их многообразии посред-

59

 

ством постоянного отклонения от одного изначального прообра­за: «Она различным образом распоряжается как бы одной и той же суммой, или соотношением сил, выйти за пределы которой она не может» (22, 452). При переходе с одного уровня потенциро­вания на другой материальная организация резко изменяет свой вид, состояние и природу. Поэтому наиболее существенным здесь является вопрос, как понимает самое организацию Шеллинг. «Организация,— по Шеллингу,— вообще есть только затормо­женная в своем движении и как бы застывшая последователь­ность» (22, 367). Возвращающаяся к самой себе последователь­ность изменений и есть организация. «Организация — это заклю­ченная в границы и представленная фиксированной последова­тельность». Высшим принципом организации, умопостигаемым образцом (рагаdeigma) возвращающейся к самой себе последо­вательности изменений может рассматриваться,, по Шеллингу, лишь организм. Понятие нерушимости каждой организации сви­детельствует только о том, что в ней нет части, в которой не про­должало бы сохраняться целое или из которого нельзя было бы познать целое. «Такое существо, которое мы должны рассмат­ривать как являющееся одновременно причиной и действием самого себя, мы называем организованным (анализ этого поня­тия дал Кант в «Критике способности суждения»), поэтому то в природе, что носит характер, индивидуальности, должно быть организацией, и наоборот» (20, 141). Так мы, идя вслед за Шел­лингом, пришли к понятию организма.

Обращение к достижениям современного ему естествознания позволило Шеллингу высказать проницательные наблюдения о формах организации живой природы, о способах ее функциони­рования. Шеллинг исходит из того, что мышцы образуются лишь постепенно, благодаря интенсивному движению. Вместе с тем в тех органах, которые больше всего упражняются (например, в правой руке, правой ноге и т. д.), тверже, больше и сильнее не только мышцы, но даже артерии и все остальные части (20, 167). Таким образом, возвратное причинение, по Шеллингу, является характерной особенностью не только универсального типа орга­низма, но и индивидуальной, конкретной особи. По современным представлениям, организм является неотъемлемой частью приро­ды, при своем возникновении он обособился и противопоставил себя остальной природе как внешней среде. В непрерывной борь­бе, вырывая из внешней среды все необходимое для своего соб­ственного существования, организм сформировал себя своей активностью. Организм строит самого себя за счет внешней среды и вносит в эту среду продукты своей жизнедеятельности. Его отно­шения со средой отличаются напряженностью борьбы, подвижно­стью состояний. Эту напряженность соотношения организма с

60

внешней средой прекрасно уловил Шеллинг. Указывая, что жизнь поддерживается лишь непрерывностью внутренних дви­жений, он вместе с тем подчеркнул: «...Жизнь должна мыслиться в постоянной борьбе с круговоротом природы или в стремлении утвердить свое тождество в противовес ему» (22, 370).

Возможность процесса жизни,—провозглашает Шеллинг,— предполагает «причину, все время заново возбуждающую и бес­прерывно поддерживающую процесс посредством постоянного влияния». Иначе говоря, деятельность организма предполагает действование, направленное на самое себя. Эта деятельность есть не что иное как самополагание, в акте которого мыслится также полагание чего-то противоположного. Жизнь представляет собой единство распада и восстановления вещества. Именно в силу по­стоянного чередования названных процессов жизнь состоит в непрерывном становлении: это материя, «все время отбрасывае­мая в формирование» (20, 128). «Жизнь,—говорит Шеллинг,— состоит именно в том, чтобы постоянно препятствовать утверж­дению неразличенности <препятствовать абсолютному переходу продуктивности в продукт...>4 (21, 223). Самодвижение в проти­воположностях гештальтивирования и безгештальтности Шел­линг рассматривает как «стремление к всеобщему организму», реализующееся в борьбе с неорганической природой.

Как мы помним, организация, по Шеллингу, представляет собой лишь задержанный поток причин и действий. Там, где природа задержала поток причин и следствий в силу того, что он натолкнулся на сопротивление извне, поток причин и дей­ствий возвращается по кругу к себе. Поэтому понятие организма характеризует только такую последовательность причин и дей­ствий, которая (будучи поставлена в определенные границы) возвращается к себе. Шеллинг вновь отсылает нас к своим пред­ставлениям о типе как умопостигаемом принципе конструирова­ния всякой организации: «...Главная особенность организации заключается в том, что она состоит во взаимодействии с самой собой, являет собой производящее и продукт, и это понятие есть принцип учения об органической природе, из которого априорно могут быть выведены все дальнейшие определения организации» (22, 369). Если отвлечься от чрезмерного увлечения априори­стическим конструированием живой природы в работах Шеллин­га, следует признать, что за натурфилософскими измышлениями стоит вполне реальное и очень глубокое предметное содержание. Шеллинг по существу прав, когда он заявляет: «...Одна и та же природа создает одними и теми же силами органические и все­общие явления, с той только разницей, что в органической при­роде эти силы находятся на более высокой ступени» (24, 601). Историческая заслуга Шеллинга как раз и состояла в том, что

61

ему в какой-то мере удалось приподнять завесу будущего и вы­сказать гениальные теоретические догадки, в чем-то предвосхи­тившие дальнейшее развитие эволюционной биологии. «...Приро­да сохраняет в животном теле постоянно нарушаемое равновесие, посредством чего она препятствует восстановлению равновесия, почему все время сохраняется процесс и никогда не достигается продукт. Обо всем этом до сих пор, по-видимому, не задумыва­лись» (20, 126). Сравните: «Жизнь есть борьба. Борьба против равновесия» (25, 219). Шеллинг неоднократно подчеркивает, что в этом непрерывном восстановлении и нарушении равновесия только и состоит жизнь. Как же это возможно? Это возможно лишь благодаря задержке потока причин и действий, о которой мы говорили выше. Для того чтобы была возможна жизнь, необ­ходимо постоянное чередование процессов разложения и восста­новления. Ни один из этих противоположных процессов не опре­деляет другой, но они определяют друг друга. Каждая органи­зация есть замкнутое в себе целое, в котором все ооновременно:

«...Жизнь заключается в круговороте, в последовательности процессов, которые непрерывно возвращаются к самим себе...» (20,165). Общий вывод Шеллинга гласит: «...О органическом целом все служит причиной и действием друг друга»"(22, 347). Если объект в самом себе содержит внутренний принцип движе­ния, если он сам из себя производит материал и форму, такой объект «называется живым» (22, 367). В живом существе каж­дая отдельная органическая часть тела обладает своей возмож­ностью не перед собой или вне себя, а непосредственно с собой в других. И, тем не менее, здесь все единичное, хотя и соединенное в целое, живет для самого себя.

Вместе с тем Шеллинг сформулировал не только общий прин­цип конструирования организма как самовосстанавливающейся целостности, но и выявил главные этапы указанного само­восстановления. Согласно Шеллингу, чтобы создать круговорот своей собственной субстанции, субъект некоторой деятельности оказывается перед необходимостью вызвать и преодолеть сопро­тивление своему собственному движению. Таково непременное условие перехода к более высокому уровню диалектического про­цесса. Итак, первый этап самовосстановления —это противодей­ствие «нагромождению материала извне». Изначальным направ­лением движения является идущая вовне деятельность. Однако, поскольку такая деятельность наталкивается на сопротивление во внешнем мире, она поворачивает вспять, «оттесняется (отра­жается) извне в обратном направлении» (21, 211). Движение изнутри вовне сменяется противоположно направленным движе­нием: деятельностью, обращенной на самое себя. Поскольку на правление первого и направление второго движения взаимно

 

62

 

исключают друг друга, то они выступают как две «избегающие друг друга деятельности». Следовательно, парадоксальность дея­тельности, обращенной на самое себя, заключается в том, что две взаимно избегающие деятельности соединены в одном и том же субъекте. Иначе сказать, носитель возвратного причинения выступает как материализованное противоречие, как воплощен­ное противоречие, реализованное в способе бытия его (природ­ной) организации. В этой самопротиворечивости и заключен корень жизненности такого существа.

Вот эти диалектические догадки Шеллинга и были по досто­инству оценены современниками. Так, А. Гумбольд, обращаясь к Шеллингу, писал: «Я рассматриваю революцию, которую Вы начали в естествознании, как прекраснейшее начинание нашего времени... Натурфилософия не может повредить успехам эмпири­ческих наук. Напротив, она дает принципы, которые подготавли­вают новые открытия» (30, 180).

Вместе с тем, по Шеллингу, высший источник совершенства всякой организации — это ее приближение к единству бесконеч­ного, способность «отразить собой весь универсум». Отсюда ха­рактеристика небесных тел как «блаженных животных», которые «сами по себе нерушимы и непреходящи, свободны, независимы, как идеи вещей, не связаны, самим себе довлеют» (23, 528).

Однако уже для Г. В. Ф. Гегеля значим противоположный принцип. Земля у него не есть живой субъект, она «не произво­дит себя», и «в этом нет никакого преимущества» (6, 367). В другом месте он заявлял, что ставит «животность, производя­щую хотя бы только студни, выше сонма звезд» (6, 381). Специ­фику жизни Гегель усматривал в том, что живое как таковое всегда в деятельности. Живое существует лишь постольку, по­скольку оно постоянно есть произведенное. Гегель в значитель­ной мере преодолевает преформистские иллюзии Ф. В. Шеллинга. Для него источник совершенства — не просто быть «довлеющим самому себе». Скорее, следует сказать, что, с точки зрения Гегеля, организация живого возникает на «пересечении» внешней и внутренней необходимости. «...Хотя живой индивид и замыкается внутри себя, отгораживается от остальной реальности, однако, с другой стороны, он делает внешний мир существующим для него. Он делает это отчасти теоретически, посредством зрения и т. д.; отчасти практически, поскольку он подчиняет себе внеш­ние вещи, пользуется ими, ассимилирует их в процессе питания и, таким образом, постоянно воспроизводит себя как индивида в своем ином. Это воспроизведение самого себя совершается в сло­жившихся организациях в определенные, отделенные друг от друга интервалы возникновения потребности, поглощения пищи и удовлетворения, насыщения» (8, 132—133).

63

 

 

Так же, как и Ф. Шеллинг, Г. Гегель убежден, что организа­ция и жизнь могут и должны быть объяснены из принципов самой природы. При этом понятие самоорганизации Гегель отождеств­ляет с понятием «жизненности». Ссылаясь на Канта, Гегель за­мечает, что в своей «Критике способности суждения» Кант вы­ставил важное понятие внутренних целей, то есть понятие жиз­ненности. «Это аристотелевское понятие: все живое есть цель, средства коего заключены в нем самом, в его членах, в его органи­зации, и процесс этих членов составляет цель, жизненность» (7, 438). Гегель согласен с Кантом, что выработка органа, совер­шенствование организации живого есть такой процесс, в ходе которого формируется одновременно и результат развития и его предпосылка (условие дальнейшего совершенствования органи­зации). Одновременно Гегель признает другую зависимость (так же, как И. Кант): органы, потребляя изнутри самих себя, нуж­даются для этого в материале извне. «Жизнь,— пишет Гегель,— правда, настолько деятельна, что использует неорганическую природу, поддерживает себя благодаря ассимиляции последней, отрицает ее и тем самым полагает тождественной себе, но в ней сохраняется; она, жизнь, есть, следовательно, деятельность субъ­екта, делающего себя центром, а другое — средством, но второе определение находится вне ее» (7, 76—77).

В «Философии природы» Гегель цитирует Ж. Кювье «Каждое организованное существо образует целое, единую и замкнутую систему, все части которой соответствуют друг другу и своим взаимодействием способствуют в итоге одной и той же деятель­ности. Ни одна из этих частей не может измениться без измене­ния других, и, стало быть, каждая из них, взятая сама по себе, должна указывать на все другие» (6, 545—546). Однако сам Ге­гель термину «часть целого» предпочитает выражение «момент живой субъективности» (6, 494).

На пересечении внутренней необходимости (выработка систе­мой недостающих ей органов) и внешней необходимости возни­кают специфические коллизии. «Жизнь сохраняет себя, а сохра­нять — значит различать себя, вступать в борьбу с особенностью (внешних обстоятельств.— Е. Р.), находить себя отличным от неорганической природы» (7, 241). Именно из столкновения с особенностью внешних обстоятельств организм выходит как «един­ство внутреннего и внешнего, так что внешнее, иное, продукт оказывается возвращенным в производящее» (6, 494). Только благодаря такому углублению (интериоризации) внешнего в про­изводящее росток, скажем, определенного цветка, прорастаю­щий под влиянием разнообразных условий, есть «порождение только его собственного развития».

Итак, совершенствование организации — процесс противоре-

64

чивый не только по своему результату (поскольку по ходу ста­новления организма причина и следствие постоянно меняются местами), но и по своему генезису. Ведь само улучшение органи­зации осуществляется за счет столкновения законов самоформи­рования с требованиями внешней среды, внешней необходимо­сти. По Гегелю, жизнь есть лишь результат, поскольку она себя породила, есть продукт, который затем вновь производит, и это произведенное есть сама жизнь, т. е. жизнь является своей соб­ственной предпосылкой. Полагание своей собственной предпо­сылки представляет собой не что иное, как внутреннюю необхо­димость. «Внутренняя необходимость имеет место там, где все, что предполагается или различается, как причина, повод, случай, с одной стороны, и результат с другой, принадлежит одному и тому же, необходимость составляет одно единство» (7, 197).

Иначе (по типу линейного причинения) действует внешняя не­обходимость. Внешняя необходимость выступает как зависимость результата от исходного пункта, как простое перенесение на след­ствие определений причины. Внешняя необходимость есть «отно­шение иного к иному, рассредоточивающаяся в бесконечную мно­жественность» (7, 458). Таким образом, внешняя необходимость противостоит цели, она есть бытие, положенное другим. «Порож­дающим началом является конкуренция обстоятельств, из кото­рых возникает нечто другое» (7, 71). Взаимосвязь с другими «тот­час же утверждает вещи как несамостоятельные, обусловливая их другими, воздействуя на них посредством других, полагая их необходимыми только благодаря другим, но не благодаря самим себе» (7, 423). Здесь, в сфере внешней необходимости, суще­ствование одних вещей многообразнейшим образом душится дру­гими вещами и обрывается извне. Там, где вещь находится в зависимости от внешних обстоятельств, она оказывается во вла­сти случайности. «Во внешней необходимости случайность суще­ственна, или является непосредственным, наличным бытием» • (7, 65). Здесь условия не принадлежат единству. Только там, где предпосылка становится результатом, а результат — предпосыл­кой, внешняя необходимость трансформируется во внутреннюю. Когда производящее способно положить отрозненное бытие в ка­честве своего внутреннего различия, оно приобретает статус самодавлеющего бытия, т. е. становится для-себя-сущим, для-себя-определенным субъектом. Как потом напишет К. Маркс, в живом организме различие заключается «уже не в раздельном суще­ствовании различных элементов, а в живом движении отличных друг от друга функций, которые все одушевлены одной и той же жизнью. Таким образом, и само различие не предшествует в го­товом виде этой жизни, а, напротив, само непрестанно вытекает из нее самой и столь же постоянно исчезает и парализуется в

65

ней» (1, 278—279). В этом пункте К. Маркс непосредственно примыкает к Гегелю, заметившему, что «чем совершеннее орга­низация, т. е. чем больше расходятся между собой отдельные функции, тем как раз сильнее их взаимная зависимость» (6, 497).

По Гегелю, органическое есть «власть над своими всеобщими собственными силами», над воздухом, водой, которые, сколь они ни свободны, все же редуцируются и ассимилируются орга­низмами. В царстве живой природы каждая последующая ступень содержит в себе низшие ступени, но этот ступенчатый ход раз­вития есть прогресс только потому, что он связан с высвобожде­нием из плена внешних обстоятельств, внешней необходимости. У неразвитых организмов формы живого уродуются внешними условиями. Но органическое постепенно отождествляет с собой неорганическое через ряд отдельных моментов, и тем самым «по ступеням» возвышает себя над неорганическим. «Борьбой с внешним органическое навлекает на себя возможность ущерба, оно чем-то поступается ради неорганического, с которым борется. Стало быть, организм должен преодолеть... эту свою впутанность во внешнее» (6, 526). Жизнь — это смена различения, противоре­чия и снятия противоречия. Противоречие состоит в том, что нечто противодействует самости живого, и с наличным противодей­ствием живое должно справиться. «Живое имеет потребности и, таким образом, является противоречием, но удовлетворение по­требностей есть снятие противоречия» (7, 237). Вот знаменатель­ный вывод, к которому приходит Гегель. В «Анти-Дюринге» Ф. Энгельс подчеркнул, что натурфилософией Шеллинга и Гегеля были высказаны многие гениальные мысли и предугаданы многие позднейшие открытия. Натурфилософия «содержит много нелепо­стей и фантастики, но не больше, чем современные ей нефило­софские теории естествоиспытателей-эмпириков, а что она содер­жит также и много осмысленного и разумного, это начинают понимать с тех пор, как стала распространяться теория развития» (2, 11).

Действительно, в современной эмбриологии известен экспери­мент: сердце цыпленка, культивирование in vitro, формируется в круглую и овальную массу сердечной ткани, но не приобретает никакой организации сердца с различными отделами. Почему это происходит? Потому что сердечная ткань не испытывает гидро­динамических нагрузок. Гидродинамические нагрузки необходи­мы, чтобы сердечная ткань сформировалась в сердце. Форми­рующаяся организация выступает только как следствие опреде­ленной кинетики. Тем самым подтверждается предположение Шеллинга, что без сопротивления во внешнем, наличном бытии нет и процесса самоформирования — возвращения деятельности к себе самой.

66

По современным представлениям, нагрузки необходимы для нормального функционирования всего человеческого организ­ма. Современному человеку, страдающему от гиподинамии, не­обходимы физические упражнения для поддержания физиологи­ческой нормы. Физические упражнения должны сопровождаться значительным расходом энергии и давать длительную равно­мерную нагрузку системам дыхания и кровообращения. Таков эффект оздоровительного бега. Бег увеличивает распад и само­обновление белковых структур, вызывая потерю соответствующей массы тела с ее дальнейшим воспроизведением. При этом для коренной реконструкции-сердца (расширения просвета коронар­ных артерий, увеличения сети капилляров в сердечной мышце, усиления сократительной функции) требуется два-три года ре­гулярных занятий бегом. Если органы тела не используются и пребывают в бездействии, их рост ущемляется, и они быстро ста­рятся. Следовательно, прав был в своем наблюдении Д. Дидро. Первоначальная формация «меняется или совершенствуется под влиянием необходимости и обычных функций» (9, 305). Точно также современная наука полностью подтверждает гениальную мысль Гегеля о противоречивости отношения животного орга­низма с внешним миром,

Крупный русский эволюционист начала XX в. И. Берг под прямым влиянием органицистских представлений разработанных философской классикой (в особенности И. Кантом), приходит к значительному выводу, согласно которому для жизни «как раз характерно то, что она хранит и поддерживает самое себя среди всеобщего распада» (4, 48). Живое «идет как бы наперекор посту­лату Клаузиса, стремясь не растратить, а накопить энергию» (4, 45). В противоположность неорганическому миру в органи­ческом развитие идет в сторону создания таких организмов, которые были бы в состоянии производить не минимум, а макси­мум работы. «Жизнь идет как раз в сторону наименее вероятного (4, 45). Еще И. Кант в «Критика чистого разума заметив, что и деревья в лесу, стремясь отнять один у другого воздух и солнце, именно этим вынуждают друг друга искать и воздуха и света над собой и благодаря этому приобретают красивый и прямой рост. Эти представления не устарели по сию пору, По современным представлениям, в борьбе за жизнь каждый орга­низм действует сам за себя, но эта первоначальная независимость организмов оборачивается их всесторонней зависимостью друг от друга. Успех одного организма влечет за собой неудачу для другого. Один и тот же ресурс вместо того, чтобы попасть в рас­поряжение одного организма, попадает в распоряжение другого. Истощая или используя часть находящегося в недостатке ресур­са, конкуренты уменьшают его количество, доступное другим

67

организменным единицам. Будучи сосредоточен в одном пункте движения противоположностей, тот же самый ресурс не может не отсутствовать в другом пункте движения. Взаимная интерференция организмов включает в себя и внутривидовую и межвидовую конкуренцию. Обе эти конкуренции действуют в одном и том же направлении экологической диверсификации, т.е. в направлении образования все новых и новых экологических ниш.

ДИВЕРСИФИКАЦИЯ (от средневекового лат. diversificatio - изменение - разнообразие), 1) проникновение фирм в отрасли, не имеющие прямой производственной связи или функциональной зависимости от основной отрасли их деятельности. … 2) В широком смысле - распространение хозяйственной деятельности на новые сферы (расширение номенклатуры продукции и т. п.).

«Максимальные темпы эволюции определяются всегда не одним каким-либо фактором, а оптимальным сочетанием целого: ряда факторов» (27, 339). Так, в умеренном и континентальных климатах имеется благоприятное сочетание обеспеченности жизненными средствами и относительно малого влияния хищников, паразитов и межвидовой конкуренции. Внутривидовое соревнование как основная движущая сила эволюции достигает здесь высокой напряженности.

Все изложенное позволяет сделать следующие выводы. Органицистские концепции, разработанные в рамках натурфилософии, подготовили ту быструю и глубокую перестройку взглядов на мир, которая характеризует концептуальный переворот, совершающийся в естествознании второй половины XX в. Вплоть до указанного рубежа естествознание, ориентированное на физику, принимало в расчет преимущественно простые объекты, в то время как натурфилософия ставила перед наукой проблему организации материи во всей ее сложности. Традиционная физика изуча­ла главным образом замкнутые системы и линейные соотношения.

Выделенные ньютоновской механикой объекты научного исследования были действительно простыми: свободно падающие тела, маятник, движение планет. Однако их устойчивость и простота были скорее исключением, чем правилом. Физическое описание мира траекторий и физическое описание мира процессов высту­пали как две конфликтующие, плохо согласующиеся друг с другом парадигмы или программы исследовательской работы. В рамках первой программы природа выступала как всемогущий, рацио­нально устроенный калькулятор, оперирующий одними и теми же вневременными законами. Эвристический потенциал указан­ной парадигмы не шел дальше объяснения процессов, связанных со случайностью или необратимостью в качестве досадного исклю­чения из общего правила. Позднее метафизические иллюзии такого сорта поддерживались выводами из термодинамики равно­весных процессов. Как мы уже отмечали во вводной главе, такие представления оставались господствующими вплоть до самых по­следних дней. Еще И. Винер писал: «Как количество информации в системе есть мера организованности системы, точно так же энтропия системы есть мера дезорганизованности системы, одно равно другому, взятому с обратным знаком» (5, 56). Поскольку

68

поток дезорганизованности в мире преобладает, то мы являемся лишь терпящими кораблекрушение пассажирами на обреченной планете.

Лишь с успехами неравновесной термодинамики и синерге­тики идея развития врывается в физическую картину мира. И. Пригожин констатирует, что мы вступаем в мир становящегося, возникающего. «Материя — более не пассивная субстанция, опи­сываемая в рамках механистической картины мира, ей также свойственна спонтанная активность» (16, 50). Материя стано­вится «активной»: она порождает необратимые процессы, а не­обратимые процессы организуют материю.

Но если современная физика дает решительный бой механи­цизму, то в этом не только заслуга диалектического материализ­ма, созданного трудами К. Маркса или Ф. Энгельса, а заслуга их теоретических предшественников — представителей диалекти­ческого идеализма. Свой вклад в подтачивание, дискредитацию метафизических иллюзий современного естествознания внесли представители органицистской методологии, идеи и концепции которых мы рассмотрели выше. «В некотором смысле система Гегеля является вполне последовательным философским откли­ком на ключевые вопросы проблемы времени и сложности» (16, 140).

Благодаря усилиям органицистов конфронтация механисти­ческого естествознания с философией, настаивающей на таком понимании природы, которое в состоянии объяснить возникнове­ние человека и человеческого общества, в наши дни разрешается в направлении, предсказанном философией. Представителям передового естествознания становится ясно, что раскол в недрах их науки может быть преодолен лишь за счет союза с диалектико-материалистическим мировоззрением, опирающимся на все живое и неувядаемое, что было завоевано историей философской мысли, взятой в целом.

 

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: