Глава XL. Новые сцены в драме жизни великого человека

 

В остальное время, назначенное мистером Пикквиком для проведения в Бате, не случилось более никаких замечательных событий. Между тем, заседания в суде начались. К концу первой их недели мистер Пикквик и его друзья должны были возвратиться в Лондон, и великий человек, сопровождаемый своим слугой, отправился прямо на свою прежнюю квартиру в гостинице «Коршуна и Джорджа».

На третье утро после их прибытия, в ту пору, когда часы в Сити, взятые отдельно, пробили девять раз, и взятые собирательно, прогудели около девятисот раз, мистер Самуэль Уэллер после завтрака гулял с большим комфортом по широкому двору «Коршуна и Джорджа». В это время у ворот гостиницы остановился весьма затейливый экипаж, из которого, бросив вожжи толстому человеку, сидевшему сзади, выпрыгнул с великим проворством какой-то странный джентльмен, созданный как будто нарочно для этого экипажа.

Экипаж был не то чтоб гиг и совсем не то что стенгоп. Был он вовсе не то, что обыкновенно называют собачьей тележкой, и не то, что слывет под энергичным названием гильотинного кабриолета; при всем том, он чудным образом совмещал в себе характер всех этих машин. Его кузов блистал свежей желтой краской, оглобли и колеса лоснились черной; кучер сидел на мягких подушках, возвышавшихся фута на два от перил. Гнедой конь был довольно статен; но вид его, тем не менее, был дерзок и оскорбительно нахален, как у цепной собаки, и это удивительным образом согласовалось с общим характером экипажа и его владельца.

Владелец был джентльмен лет сорока, с черными как смоль волосами и предлинными усами такого же цвета. Одет он был франтовски, и разные ювелирные вещицы огромного размера сияли как на его пальцах, так и на груди. Черный байковый сюртук фантастического фасона достигал у него до самых пяток. При выходе из экипажа, он засунул свою левую руку в один из карманов этого сюртука, между тем как правая рука вытащила из другого кармана ярко-блестящий шелковый платок, которым он весьма искусно смахнул две или три пылинки со своих лакированных сапог. Затем, скомкав платок в своей руке, джентльмен поправил шляпу, приободрился, крякнул и молодцевато выступил на широкий двор.

От внимания Самуэля не ускользнуло, что в то время, когда джентльмен выходил из экипажа, другой мужчина, одетый весьма скудно и неопрятно, в сером сюртуке без многих пуговиц, посмотрел с каким-то особенным любопытством на ворота и потом остановился как вкопанный на дворе. Не предвидя ничего доброго от этого визита, мистер Уэллер остановился перед крыльцом и загородил дорогу франтовски одетому джентльмену.

— Ну, посторонитесь-ка, любезный, — сказал джентльмен, толкнув довольно неучтиво мистера Уэллера.

— A чего угодно вашей милости? — отвечал Самуэль, отражая толчок энергичным движением своего локтя.

— Нет, брат, с нами этак не шутят, — отвечал владелец байкового сюртука, возвышая постепенно свой голос. — Эй, Смауч!

— Что такое, сэр? — промычал брюзгливым тоном мужчина в оборванном сюртуке, успевший в продолжение этого разговора пододвинуться на несколько шагов.

— Да вот этот молодой человек вздумал грубиянить, — сказал принципал, давая другой толчок Самуэлю.

— Мы его уймем, — промычал Смауч, отпихнув весьма неучтиво Самуэля.

Этот последний толчок, сделанный опытной рукой мистера Смауча, произвел ожидаемое действие. Между тем как Самуэль, отражая нападение, старался пригвоздить к стене туловище неучтивого незнакомца, принципал его, очистив дорогу, пробрался в буфет, куда, после непродолжительной возни с мистером Смаучем, последовал за ним и мистер Уэллер.

— Доброе утро, моя милая, — сказал принципал, обращаясь к молодой девушке за буфетом с ботанибейской ловкостью и любезностью жителей Нового Южного Уэльса, — в каком здесь номере квартирует мистер Пикквик?

— Проводите его, Томми, — сказала буфетчица трактирному слуге, не удостаивая ни одним взглядом вопрошавшего джентльмена.

Слуга пошел наверх в сопровождении джентльмена в байковом сюртуке. Самуэль последовал за ними по лестнице, выделывая по пути разные более или менее презрительные жесты, к неописумой потехе слуг и других зрителей галереи. Мистер Смауч, задержанный сильным припадком кашля, остался внизу перед наружной дверью.

Мистер Пикквик еще почивал в своей постели, когда этот ранний гость, сопровождаемый Самуэлем, вошел в его комнату. Произведенный ими шум разбудил его.

— Воды, Самуэль, бриться, — сказал мистер Пикквик, выставляя голову из-под занавеса.

— Брейтесь скорее, мистер Пикквик, — сказал посетитель, раздвигая обе половинки занавеса. — Я принес предписание арестовать вас, по делу вдовы Бардль. Вот бумага. И вот моя карточка.

И слегка, по-дружески, хлопнув мистера Пикквика по плечу, представитель шерифа — это был он — бросил свою карточку на одеяло и вынул золотую зубочистку из кармана своего жилета.

— Фамилия моя — Немби, сэр, — сказал чиновник в то время, как мистер Пикквик вынимал из-под подушки очки и надевал их на нос, чтоб прочесть поданную ему карточку. — Живу на Колокольной аллее, в Кольманской улице.

При этом Самуэль Уэллер, не спускавший глаз с пуховой шляпы мистера Немби, начал свою речь таким образом:

— Вы не квакер ли, позвольте вас спросить?

— A вот вы у меня узнаете, кто я такой, — отвечал с негодованием мистер Немби. — Я постараюсь на этих днях научить вас, как должно обращаться с порядочными людьми.

— Покорно благодарю, — сказал Самуэль. — Я дам вам такой же урок, если позволите. Шляпу долой, мистер Немби!

С этими словами мистер Уэллер, делая шаг вперед, перекинул шляпу мистера Немби на другой конец комнаты, и это движение было произведено с такой внезапной быстротой, что тот едва не проглотил своей золотой зубочистки.

— Прошу заметить это, мистер Пикквик, — сказал озадаченный чиновник, задыхаясь от гнева, — исполняя свою обязанность, я получил оскорбление от вашего слуги в собственной вашей комнате. Я нахожусь в телесном страхе [18]. Будьте свидетелем, мистер Пикквик.

— Не слушайте его, сэр, — перебил Самуэль. — Вы ничего не видели и не слышали. Закройте глаза, заткните уши. Я попробую, если позволите, выбросить его из окна.

— Самуэль! — строго сказал мистер Пикквик, возвышая свой голос. — Если вы станете грубить и сделаете хоть малейшее оскорбление этому джентльмену, я принужден буду отпустить вас, Самуэль, сию же минуту.

— Как же это, сэр!.. — сказал Самуэль.

— Прикусите свой язык, — перебил мистер Пикквик. — Поднимите шляпу и подайте ее.

Но Самуэль на этот раз решительно отказался от повиновения. Озабоченный немедленным приведением в исполнение своего дела, мистер Немби принужден был сам поднять свою шляпу, и при этом вырвались из его уст разные энергичные угрозы, которые, однако ж, Самуэль выслушал с удивительным спокойствием, ограничившись одним только замечанием, что если мистер Немби вздумает опять накрыться шляпой, то он вменит себе в обязанность зашвырнуть ее куда-нибудь подальше. Мистер Немби, думая, вероятно, что такой процесс будет сопряжен с некоторыми неудобствами для него самого, уклонился представить искушение дерзкому слуге и скоро позвал мистера Смауча. Известив его, что все юридические формы соблюдены и что ему, Смаучу, остается только подождать, пока оденется мистер Пикквик, Немби вышел из комнаты и немедленно уехал на своем гнедке. Смауч пододвинул стул к дверям, откашлянулся и сказал брюзгливым тоном:

— Скорее пошевеливайтесь, сэр. Время не терпит. У меня еще много дела, кроме вас.

Когда мистер Пикквик оделся, Самуэль получил приказание нанять карету, в которой весь этот триумвират и отправился на Кольманскую улицу. К счастью, расстояние было очень невелико, иначе мистер Пикквик и его слуга могли бы испытать весьма значительные неудобства, потому что Смауч был весьма скучный и беспокойный товарищ: всю дорогу он только откашливался и фыркал, не обнаруживая никакого желания вступить в разговор.

Карета повернула в узкую и темную улицу и остановилась перед домом с железными решетками во всех окнах[19]. Дверные косяки украшались фамилией и титулом мистера Немби, представителя лондонского шерифа. Внутреннюю дверь отворил какой-то весьма неуклюжий джентльмен, по-видимому, близнец мистера Смауча, снабженный огромным ключом. Мистер Пикквик вступил в «общую залу».

Общей залой была передняя комната, усыпанная свежим песком и пропитанная затхлым запахом табаку. Мистер Пикквик поклонился трем джентльменам, сидевшим в комнате при его входе, и потом, отправив Самуэля к своему адвокату, мистеру Перкеру, удалился в темный уголок и принялся с живейшим любопытством наблюдать своих новых товарищей.

Один из них был еще юноша лет девятнадцати или двадцати, который, несмотря на раннюю пору — было только десять часов утра, — потягивал джин и курил сигару: судя по его наружности, особенно по красному носу и отвислым щекам, можно было безошибочно заключить, что он усердно предавался этим увеселительным занятиям последние два или три года своей жизни. Напротив него, упражняясь в искусстве переворачивать угли в камине каблуком своего правого сапога, сидел забулдыжный молодец лет тридцати, с хриплым голосом и землистым цветом лица: судя по его совершенно непринужденным манерам, нетрудно было догадаться, что он провел большую часть жизни в бильярдных комнатах или в трактирах за буфетом. Третьим лицом в общей зале был мужчина средних лет в старом черном фраке, изнуренный, бледный, тоскливый. Он беспрестанно ходил по комнате взад и вперед, выглядывая временами с великим беспокойством из окна, как будто он ждал кого-то.

— Право, мистер Эрзли, вам не мешало бы позаимствоваться моей бритвой на это утро, — сказал джентльмен, разгребавший уголья, искоса подмигивая своему молодому приятелю, который потягивал джин.

— Благодарю вас, бритва не нужна мне: я надеюсь выйти отсюда через час или через два, — отвечал торопливо печальный джентльмен.

Затем, подойдя к окну и еще раз обманувшись в своем ожидании, он вздохнул глубоко и оставил комнату, вследствие чего оба его товарища разразились громким смехом.

— Ну, такой потехи я никогда не видывал! — вскричал джентльмен, предлагавший бритву. Оказалось, что имя его Прейс. — Никогда, никогда не видывал!

Мистер Прейс скрепил это показание энергичным словцом и потом захохотал опять, к очевидному наслаждению молодого парня, который, вероятно, считал своего товарища одним из величайших остряков во вселенной.

— Поверите ли вы, сударь мой, — продолжал мистер Прейс, обращая речь свою к мистеру Пикквику, — поверите ли вы, что этот молодец живет здесь уж больше недели, и во все это время не брился ни разу, потому, говорит он, что часа через два его выпустят отсюда и он выбреется дома.

— Бедняжка! — воскликнул мистер Пикквик. — Неужели ему так мало надежды выбраться из своего затруднительного положения?

— Надежды? Какая тут надежда! — возразил мистер Прейс. — Я готов прозакладывать голову, если ему удастся вырваться на волю раньше десяти лет.

С этими словами мистер Прейс весьма искусно щелкнул пальцами и дернул за сонетку.

— Принесите мне лист бумаги, Кроки, — сказал мистер Прейс вошедшему слуге, которого по платью и физиономии можно было принять за обанкротившегося скотовода, — и подайте хороший стакан пунша, Кроки, слышите ли? Я намерен писать письмо к своему старику, а для этого, вы знаете, не мешает зарядить себя порядком, иначе пожалуй, ничего не вышибешь из этой старческой головы.

При этой забавной речи молодой парень залился превеселым смехом.

— Все на свете трын-трава! — сказал мистер Прейс. — Сиди у моря и жди погоды, а покамест кути напропалую: не так ли?

— Разумеется, так, — сказал молодой джентльмен.

— Мы с тобой не разойдемся никогда, мой милый, — сказал Прейс. — Ты, как и я, видел свет и знаешь цену жизни.

— Да-таки я испытал кое-что на своем веку и могу сказать, что видел свет, — отвечал молодой человек. Он смотрел на свет через грязные окна трактирных буфетов.

Чувствуя невольное отвращение от этого разговора и от грязного общества двух собеседников, мистер Пикквик хотел уже потребовать для себя особый номер, но приостановился на минуту, когда в комнату вошли два незнакомца весьма благородной наружности и одетые по-джентльменски. При виде их молодой парень бросил в камин свою сигару и шепнул товарищу, что теперь делишки его будут авось устроены превосходно. Затем он смело подошел к незнакомцам и остановился перед ними.

Оказалось, однако ж, что «делишки» молодого человека устраивались далеко не так, как он предполагал. Мистер Пикквик невольно подслушал суровый разговор двух незнакомцев, рассуждавших о беспутном поведении и о неоднократном злоупотреблении великодушного прощенья. Наконец, один из этих джентльменов, старший по летам, повел речь насчет тюрьмы на улице Белого Креста, причем бедный юноша, несмотря на свое знакомство с жизнью и людьми, склонил свою голову на стол и зарыдал во всеуслышание[20]. Вполне довольный этим внезапным излиянием гуманных чувств бедного юноши, очевидно совращенного дурным товариществом с истинного пути жизни, мистер Пикквик позвонил слуге, и, вследствие настоятельного требования, ему немедленно отвели особую комнату с ковром, столом, стульями, буфетом, диваном, и украшенную сверх того изящным зеркалом и разными старинными картинами. Здесь он имел удовольствие слышать весьма ясно игру на фортепиано миссис Немби и шум ее маленьких детей. Между тем, он заказал для себя завтрак, и к завтраку подоспел мистер Перкер.

— Ага, почтеннейший, — сказал маленький адвокат, — пригвоздили наконец вашу милость, э? Ну, тужить нечего, я полагаю, потому что вы убедитесь в нелепости своего поведения. Сегодня я сделал окончательный итог неустойки и всех судебных издержек по этому делу: чем скорее мы покончим, тем лучше. Времени терять нечего. Немби скоро должен воротиться домой. Что ж вы скажете, почтеннейший? Сами вы напишете вексель на вашего банкира, или мне поручите эту обязанность?

Говоря это, маленький адвокат самодовольно потирал руками; но веселость его совсем исчезла, когда он взглянул на суровое лицо мистера Пикквика.

— Перкер, — сказал мистер Пикквик, — прошу вас не говорить мне об этом ни полслова. Я не вижу никакой надобности оставаться в этом доме. Пусть ведут меня в тюрьму сегодня же, сейчас.

— Вам нельзя идти в Уайткросс, почтеннейший, — сказал Перкер. — Невозможно! Там уже занято шестьдесят кроватей, и тюрьма заперта шестнадцать часов в сутки.

— Ну, так пусть ведут меня в другую тюрьму: мне все равно, — сказал мистер Пикквик. — Только чем скорей, тем лучше.

— Вы можете идти в Флит, почтеннейший, если уж непременно вы решились заточить себя, — сказал Перкер.

— Флит, так Флит, нечего тут долго думать, — сказал мистер Пикквик. — Позавтракаю, и марш в тюрьму.

— Погодите, почтеннейший, погодите: эти вещи не так скоро делаются, — возразил мистер Перкер. — Да и стоит ли торопиться с прибытием в такое место, откуда не чают вырваться все другие живые души? Мы еще должны наперед получить habeas corpus[21]. В суде не будет сегодня заседания до четырех часов. Нам следует подождать.

— Очень хорошо, — сказал мистер Пикквик с невозмутимым спокойствием. — В таком случае, мы здесь можем пообедать в два часа. Озаботьтесь насчет обеда, Самуэль, и распорядитесь, чтоб приготовили отбивные котлеты.

Таким образом, мистер Пикквик остался непреклонным, несмотря на все убеждения и юридические доказательства своего адвоката. Котлеты явились и исчезли в свое время; Самуэль нанял карету, и они отправились в суд, прождав около часа мистера Немби, который сегодня обедал очень долго, потому что у него были гости.

В суде (Serjeant’s Inn) заседание производилось уже давно, и в этот день было, по-видимому, очень много дела, судя по чрезмерной хлопотливости адвокатских писарей, которые беспрестанно входили и выходили с кипами бумаг под мышкой. Президентствовали двое судей, один из King’s Bench, другой из Common Pleas. Когда приятели наши доехали до низких сводов, образующих вход в судебную палату, Перкер на минуту остановился у ворот расплатиться с извозчиком и получить у него сдачу, а мистер Пикквик, удалившись на некоторое расстояние, принялся наблюдать толпу странного народа, сгруппировавшегося около суда.

Всего более обратили на себя его внимание трое или четверо мужчин весьма невзрачной наружности, которые с какими-то особенными ужимками раскланивались с проходившими адвокатами. Ясно, что здесь были у них постоянные дела, но какие именно, мистер Пикквик недоумевал. Один из них был долговязый и немножко прихрамывавший джентльмен в черном истасканном фраке и белом галстуке; другой — дюжий и толстый детина в таком же фраке и запачканном красном галстуке; третий был сухопарый верзила с рябым и пьяным лицом. Они ходили взад и вперед, забросив руки назад, и временами с беспокойными физиономиями перешептывались с писарями. Мистер Пикквик припомнил, что ему случалось довольно часто видеть этих господ, когда он проходил мимо Суда королевских адвокатов, и теперь любопытство его было возбуждено в высшей степени.

Он уже хотел осведомиться насчет них у мистера Немби, который стоял подле, поправляя огромное золотое кольцо на своем мизинце, как тут подоспел Перкер и, заметив, что времени терять не должно, пошел в суд. Лишь только мистер Пикквик сделал несколько шагов за своим адвокатом, хромоногий джентльмен подскочил к нему и, учтиво прикоснувшись к полям своей шляпы, вручил ему писанную карточку. Не желая оскорбить отказом вежливого незнакомца, мистер Пикквик взял карточку и положил ее в свой жилетный карман.

— Вот сюда, почтеннейший, — сказал Перкер, оборачиваясь перед входом в одну из контор к своим товарищам, которые шли позади. — Ба! Вам что надобно?

Последний вопрос относился к хромоногому джентльмену, который тоже, не быв замечен мистер Пикквиком, шел вместе с ними. В ответ на это хромоногий джентльмен прикоснулся опять к полям своей шляпы и указал с весьма учтивыми ужимками на мистера Пикквика.

— Нет, нет, — сказал Перкер, улыбаясь, — нам не нужно вас, почтеннейший, нам не нужно вас.

— Прошу извинить, сэр, — отвечал хромоногий. — Джентльмен взял мою карточку. Надеюсь, вы воспользуетесь моими услугами, сэр. Джентльмен кивнул мне. Он скажет вам. Вы ведь кивнули мне, сэр?

— Пустяки, пустяки! Вы ведь и не думали кивать, Пикквик? Ошибка, почтеннейший, ошибка, — сказал Перкер.

— Этот господин подал мне свою карточку, — сказал мистер Пикквик, вынимая ее из жилетного кармана. — Я счел нужным взять ее, и мне в самом деле интересно было взглянуть на досуге, что это такое.

Адвокат расхохотался и, возвращая карточку хромоногому джентльмену, объявил еще раз, что все это произошло по ошибке. Хромоногий рассердился и поковылял назад, не сказав ни слова.

— Кто это такой? — шепотом спросил Пикквик.

— Поручитель, — отвечат Перкер.

— Кто?

— Поручитель.

— Неужели?

— Да, почтеннейший, их тут около дюжины. Они готовы поручиться за вас на какую угодно сумму, если вы дадите им полкроны. Интересный промысел, не правда ли? — сказал Перкер, угощая свой нос щепотью табаку.

— Что вы говорите?! Должен ли я понимать, что эти люди приобретают средства к существованию тем, что дают перед судьями ложные клятвы за полкроны? Клятвопреступление за полкрону. — Боже мой, — воскликнул мистер Пикквик, пораженный этим открытием.

— Право, почтеннейший, я не знаю, что сказать вам на это, — отвечал маленький адвокат. — Клятвопреступничество, конечно, ужасное слово, да, ужасное. Это скорее юридическая фикция, почтеннейший, ничего больше.

Сказав это, адвокат пожал плечами, улыбнулся, взял другую щепоть табаку и пошел в контору судейского письмоводителя.

Это была замечательно грязная комната с низким потолком и старыми панельными стенами. Свет не проникал сюда ни с одной стороны, и хотя на дворе было еще светло, однако ж здесь горели на конторках две большие сальные свечи. На одном конце была дверь в кабинет судьи: тут стояла толпа стряпчих, адвокатов и главных письмоводителей, которых допускали в кабинет по очереди, смотря по тому, как были записаны их имена в реестре. Всякий раз, как дверь отворялась для впуска очередных, другие, следовавшие за ними, обнаруживали желание ворваться насильно, отчего происходили шум и гвалт, значительно увеличивавшиеся ссорой и крупным разговором тех господ, которые уже видели судью. Словом, здесь была страшная толкотня и давка, какую только возможно представить себе в комнате небольшого размера.

И не одни только эти господа производили резкие звуки, способные оглушить непривычное ухо. На другом конце комнаты, за деревянной перегородкой, стоял на утвержденном возвышении письмоводитель в очках, принимавший присяги (affidavits), которые периодически большими пачками относились, для окончательной подписи, в кабинет судьи. Надлежало привести к присяге множество адвокатских писарей, которые, не имея физической возможности присягать все вдруг, за один раз, теснились и давили друг друга, подвигаясь наперерыв к джентльмену в очках. Другой письмоводитель время от времени надсаживал свои легкие, перекликая фамилии господ, уже приведенных к присяге, для вручения им бумаги, подписанной судьей. Все эти вещи, вместе взятые, производили неописуемый гвалт. Был еще другой разряд лиц, которых обязанность состояла, по-видимому, только в том, чтобы перекликать как можно громче фамилии особ, формально вытребованных к суду. Это производилось с большим эффектом.

Например. Недалеко от мистера Пикквика, прислонившись к стене, стоял малый лет четырнадцати, одаренный от природы звучным тенором, и подле него был клерк, обладавший превосходным басом.

Клерк выступил с пачкой бумаг и бросил вокруг себя пытливый взгляд.

— Сниггль и Блинк! — закричал тенор.

— Поркин и Сноб! — проревел бас.

— Стомпи и Дикон! — прокричал вновь прибежавший писарь.

Никто не отвечал; но все суетилось и волновалось. Бас и тенор заголосили опять.

Между тем, письмоводитель в очках хлопотал, по-видимому, изо всех сил, приводя к присяге писарей. Форма присяги произносилась без всякой пунктуации и обыкновенно сопровождалась следующими выражениями: «Возьмите книгу в свою правую руку имя ваше и подпись вашей руки, клянитесь, что будете поступать по долгу совести и чести. Бог с вами шиллинг вам сдачи — мелких нет ступайте!»

— Ну, Самуэль, — сказал мистер Пикквик, — я думаю, уже приготовили habeas corpus.

— A я так думаю, сэр, — отвечал мистер Уэллер, — что мы здесь путного не дождемся до светопреставления.

Но Самуэль ошибся. В эту минуту из судейского кабинета воротился Перкер и взял мистера Пикквика под руку. Все обычные формы были приведены к концу, habeas corpus было написано таким образом:

«Сим свидетельствуется, что особа Самуэля Пикквика поручается отныне охране типстафа[22] для того, чтобы он вверил оную особу хранению флитского тюремного замка, где оный Пикквик имеет содержаться до тех пор, пока не выплатит сполна всех судебных издержек и не удовлетворит законным образом вдову Бардль».

— До этого пройдет слишком много времени, — сказал мистер Пикквик, улыбаясь. — Самуэль, наймите карету. Прощайте, Перкер, прощайте, любезный друг.

— Зачем прощайте! Я поеду с вами и посмотрю, как вас поместят там, — сказал мистер Перкер.

— Нет, любезнейший, мне бы хотелось ехать одному с Самуэлем, — отвечал мистер Пикквик. — Когда меня там устроят, я напишу к вам — дам знать обо всем — и буду ожидать вас немедленно. До тех пор — прощайте, Перкер!

Сказав это, мистер Пикквик, сопровождаемый типстафом, сел в карету, и когда Самуэль поместился на козлах, карета двинулась с места.

— Удивительный человек! — сказал Перкер, приостанавливаясь, чтобы надеть перчатки.

— Какой бы чудесный банкрот вышел из него, сэр! — заметил мистер Лоутон, стоявший подле. — Он бы, я думаю, замучил всех этих комиссионеров и уж, конечно, не испугался бы никаких угроз. Характер железный, смею сказать.

Но адвокат, по-видимому, не обратил внимания на замечание своего письмоводителя и молча пошел вперед, не удостоив его ответом.

Наемная карета потащилась с необыкновенной медленностью по направлению к Флотской улице, где стояла знаменитая тюрьма.

— Лошади бегут лучше, — заметил извозчик, — когда едет кто-нибудь впереди.

И на этом основании они поплелись за деревенской телегой, которую им удалось настигнуть кое-как. Когда останавливалась телега — останавливались и они; телега подвигалась вперед — подвигались и они. Мистер Пикквик сидел напротив типстафа, который, уложив шляпу между своими коленами, беззаботно насвистывал какую-то песню и выглядывал временами из окна кареты.

Время производит чудеса, и влияние его распространяется даже на наемные экипажи, которым предстоит пробежать пространство в полторы мили. Лошади наконец остановились, и мистер Пикквик высадился у железных ворот Флита.

Оглянувшись через плечо на своего арестанта, чтобы удостовериться в его присутствии, типстаф пошел вперед и, пройдя широкий двор, повернул налево в коридор, где, перед железной дверью, встретил их тюремщик с ключами в руках. Скоро дверь заскрипела на своих огромных петлях, и мистер Пикквик вступил во внутренность тюрьмы.

Здесь они остановились. Когда типстаф передал бумаги, мистеру Пикквику сказали, что он должен посидеть, пока снимут с него портрет.

— Снимут с меня портрет! — воскликнул мистер Пикквик.

— Образ ваш и подобие, сэр, — отвечал дюжий тюремщик. — Мы ведь мастера снимать портреты, да будет вам это известно. Не успеете повернуться, и рисунок будет готов. Сядьте, сэр, и будьте как дома.

Повинуясь приглашению, мистер Пикквик сел, тогда Самуэль, остановившись за стулом, шепнул ему на ухо, что выражение «снимать портрет» должно здесь понимать в фигуральном смысле.

— Это значит, сэр, — сказал Самуэль, — что тюремщики станут всматриваться в ваше лицо, чтобы отличать вас от других арестантов.

— А! Так вот что! — сказал мистер Пикквик. — Ну, пусть себе делают свое дело. Я готов к их услугам.

— Они задержат вас недолго, сэр, смею сказать. Видите ли вы эти стенные часы?

— Вижу.

— Их колеса тоже, что тюрьма в тюрьме, наподобие птичьей клетки, не правда ли, сэр?

Когда Самуэль делал это философское замечание, мистер Пикквик уже знал, что сеанс его начался. Толстый тюремщик, освобожденный теперь от своего чередного караула, спокойно сел на стул и беспечно посматривал на мистера Пикквика, тогда как тщедушный и долговязый его товарищ, которому приходилось стоять на карауле, стал напротив нового арестанта, закинув руки под фалды, и устремил на него самый пристальный взгляд. Третий, довольно суровый джентльмен, оторванный, очевидно, от своего ужина, потому что в руках его был кусок бутерброда, остановился перед самым носом мистера Пикквика и принялся изучать его черты с напряженным вниманием и любопытством. Мистер Пикквик корчился неоднократно под этой операцией и вообще сидел весьма неспокойно на своем стуле; однако ж, в продолжение всего сеанса он не сделал никому никаких замечаний, и даже Самуэль, вопреки ожиданиям, вел себя с удивительной скромностью. Верный слуга размышлял о несчастном положении своего господина и старался решить в своем уме проблему, поступит ли он юридически, если позволит себе заушить кого-нибудь из этих странных художников.

 

Наконец, портрет был снят, и мистеру Пикквику сказали, что он может идти в тюрьму.

— Где я буду спать сегодня? — спросил мистер Пикквик.

— Это еще покамест неизвестно, — отвечал толстый тюремщик. — Познакомьтесь наперед со своими товарищами, и завтра авось вы устроитесь как следует. Первую ночь, может быть, придется вам провести на голых досках; но к этому можно привыкнуть.

К счастью, однако ж, открылось, что один из тюремщиков имел у себя лишнюю постель, и мистер Пикквик с удовольствием согласился взять ее напрокат.

— Я покажу вам и постель, и номер, — сказал услужливый тюремщик. — Постель небольшая, но, скажу я вам, лихая для спанья. Сюда пожалуйте, сэр.

Они прошли через длинный коридор во внутреннюю дверь. Ключ повернулся за ними, и мистер Пикквик, первый раз в своей жизни, очутился в стенах долговой тюрьмы.

 

 

Часть третья

 

⇐ Предыдущая27282930313233343536Следующая ⇒

Поделиться: