Глава XXXVI. Необыкновенное и совершенно непредвиденное бедствие, обрушившееся на голову мистера Винкеля

 

Располагая пробыть в городе Бате никак не менее двух месяцев, мистер Пикквик счел необходимым переселиться со своими друзьями из гостиницы на особую квартиру, которую, после многих хлопот, удалось им наконец приискать за весьма дешевую цену в верхнем этаже одного дома на Королевской улице. Сюда же, вместе с ними, переместились мистер и миссис Даулер, согласившиеся занять две лишние комнаты, которых Пикквикистам некуда было девать.

И лишь только они переселились, мистер Пикквик начал употреблять минеральные воды, систематически и методически, соображаясь со всеми правилами, предписанными комитетом опытных врачей. Он выпивал четверть пинты перед завтраком и потом равномерными шагами взбирался на вершину холма; затем он выпивал другую четверть пинты после завтрака, и такими же шагами спускался к подошве холма. После каждой новой четверти пинты мистер Пикквик объявлял выразительным и торжественным тоном, что он чувствует себя гораздо лучше, и это доставляло великое утешение его друзьям, хотя прежде никто из них не слыхал, чтобы великий человек расстроил свое здоровье.

Батская зала минеральных вод великолепна и обширна. Ее украшают коринфские колонны, золотые надписи, музыкальная галерея, затейливые часы и статуя Нэша. Перед огромным буфетом стоит мраморная ваза, из которой выкачивают воду, и перед вазой — многое множество желтоватых стаканов, из которых благосклонные посетители с удивительным терпением и важностью глотают целительную влагу. Весьма недалеко отсюда, в уединенных комнатах, устроены ванны, где прокаженное человечество с большим комфортом обмывает свои физические недуги, услаждая в то же время свою душу звуками превосходного оркестра.

Каждое утро постоянные водопийцы, и в числе их мистер Пикквик, неизбежно встречались в зале минеральных вод, выпивали обычную четверть пинты и гуляли по предписанному правилу. В полуденную прогулку лорд Мутонгед, высокородный мистер Кроштон, вдовствующая леди Снофлуф, миссис полковница Вогсби, все великие люди и все утренние водопийцы встречались опять в общем великом собрании. Затем они выходили или выезжали, или выносились в портшезах и потом встречались еще раз. После того все расходились, развозились или разносились по домам. Если вечером был спектакль, они встречались в театре; если бал — на бале; и если не было ни спектакля, ни бала, они встречались утром на другой день и так далее, до бесконечности.

После шумного и веселого дня, проведенного таким образом, мистер Пикквик сидел один в своей комнате, с пером в руках и бумагой на столе. Ученый муж записывал свои впечатления в путевом журнале. Друзья его были в своих спальнях. Когда таким образом он погрузился в свои размышления и перо его скрипело по бумаге, в дверях послышался легкий стук.

— Войдите! — сказал мистер Пикквик.

И в комнату вошла миссис Краддок, домовая хозяйка.

— Что вам угодно? — спросил мистер Пикквик.

— Прошу извинить, сэр, — сказала миссис Краддок, — делая книксен, — я пришла спросить, не понадобится ли вам чего-нибудь?

— Нет, сударыня, мне ничего не нужно, — сказал мистер Пикквик.

— Служанка моя уже спит, сэр, — сказала миссис Краддок. — Мистер Даулер был так добр, что обещался сам отпереть двери для миссис Даулер, когда она воротится из гостей. Он ожидает ее с минуты на минуту. Поэтому я думала, сэр, что если вам ничего не нужно, мистер Пикквик, то я могла бы уже лечь спать в постель.

— Очень можете, сударыня, — отвечал мистер Пикквик.

— Спокойной вам ночи, сэр, — сказала миссис Краддок.

— Спокойной вам ночи, сударыня, — сказал мистер Пикквик.

— Покорно вас благодарю, сэр.

— Не стоит благодарности.

Миссис Краддок затворила дверь; мистер Пикквик взялся опять за свое перо.

Через час вступление уже было окончено; пересмотрев последнюю страницу и поставив в приличном месте запятые, мистер Пикквик закрыл свой журнал, переложив последнюю написанную страницу пропускной бумагой, вытер перо о фалду своего фрака и зажег свечу, чтобы идти наверх в свою спальню.

Согласно принятому обыкновению, он остановился перед комнатой мистера Даулера и постучался в дверь, чтобы проститься с ним перед отправлением на сон грядущий.

— А! Так вы идете спать? — сказал мистер Даулер. — Как это жаль, что я не могу последовать вашему примеру! Прескверная ночь. Ветер сильный?

— Сильный, — сказал мистер Пикквик. — Доброй ночи.

— Доброй ночи.

Мистер Пикквик ушел в свою спальню; мистер Даулер сел опять перед камином, исполняя таким образом данное обещание — ждать жену.

Ничего не может быть скучнее и досаднее, как дожидаться кого бы то ни было, особенно если ожидаемая особа ушла или уехала в гости. Вы не можете никакими способами отстранить от себя мысль, что на бале, в приятном обществе, время летит с удивительной быстротой, между тем как для вас оно тянется с убийственной медленностью; и чем больше вы об этом думаете, тем больше исчезает ваша надежда на скорое возвращение ожидаемой особы. Часы также начинают стучать слишком громко, когда вы сидите и горюете одни перед камином, и вам кажется, — со мной, по крайней мере, это бывало, — будто к вам под платье забралось что-то вроде паутины. Сперва начинает что-то щекотать ваше правое колено, и потом точно такое же ощущение вы испытываете в левом. Затем, вследствие неизвестных причин, вы чувствуете какой-то странный зуд в обеих руках, и сколько бы вы ни вертелись в своих креслах, зуд беспрестанно переходит от одного члена к другому, не исключая даже вашего носа, который вы с нетерпением и досадой оттираете с отчаянным упорством, но без малейшего успеха. С глазами тоже некуда вам деваться, и вы поминутно, без всякой надобности, подстригаете светильню нагоревшей свечи. Все эти и другие беспокойства нервического свойства делают ваше положение чрезвычайно неприятным.

Именно так думал мистер Даулер, когда сидел один перед камином и проклинал от чистого сердца бессовестных людей, задержавших его супругу на бале. Ему отнюдь не сделалось легче, когда он припомнил, что вечером в тот день пришла ему фантазия сказать своей жене, что у него разболелась голова, и что вследствие такой уважительной причины он остался дома. Несколько раз, преодолеваемый дремотой, он склонялся головой к самой решетке камина, так что чуть не опалил волос. Наконец, во избежание такой опасности, мистер Даулер решился в передней комнате прилечь на постель и настроить свой ум на размышление о серьезных предметах, отстраняющих возможность преждевременного сна.

— Вот уж ежели я разосплюсь, меня и пушкой не разбудишь, — сказал сам себе мистер Даулер, бросаясь на постель. — Надобно держать ухо востро. Отсюда все можно слышать. Я встрепенусь при малейшем стуке. Да. Нечего тут и думать. Вот, например, я прекрасно слышу голос ночного сторожа. Как он гудит! Все, однако ж, слабее и слабее. Должно быть, повернул за угол. А-ахх!

И с этим восклицанием мистер Даулер погрузился в глубочайший сон.

Лишь только на часах пробило три, на Королевской улице появился портшез, и в портшезе — миссис Даулер, которую несли два носильщика, один низенький и толстый, другой сухопарый и высокий, бранивший всю дорогу своего товарища за то, что тот не умел сообщить перпендикулярного направления портшезу. Ярость его увеличилась еще больше, когда на Королевской улице загудел сильный и пронзительный ветер, подувший им прямо в лицо. Наконец, они добрались кое-как до подъезда и с неизъяснимой радостью опустили портшез на землю. Низенький носильщик стукнул два раза в уличную дверь.

Они постояли минуты две. Не было ни ответа, ни привета.

— Прислуга, должно быть, убралась на боковую, — заметил низенький носильщик, отогревая свои руки над фонарем мальчика, который пришел вместе с ними.

— Послать бы к ним черта с кочергой и передавить их всех! — заметил сухопарый товарищ.

— Постучитесь еще! — вскричала миссис Даулер из портшеза. — Стукните еще два-три раза.

Низенький носильщик был очень рад исполнить приказание этого рода. Он стал на верхнюю ступень подъезда и принялся выделывать оглушительные двойные стуки молотком, между тем как товарищ его выступил на средину дороги и смотрел, нет ли в окнах огня.

Никто не вышел. Мрак и тишина господствовали в беспробудном доме.

— Ах, боже мой! — сказала миссис Даулер. — Что все это значит? Потрудитесь уж постучать еще.

— Да нет ли тут колокольчика, сударыня? — спросил низенький толстяк.

— Колокольчик есть, — перебил мальчик с фонарем, — помнится, я звонил намеднись.

— От него осталась только рукоятка, — сказала миссис Даулер. — Проволока оборвалась.

— Не мешало бы оборвать головы здешним слугам, — проревел сухопарый носильщик.

— Вы уж сделайте одолжение, постучитесь еще, — сказала миссис Даулер самым вежливым и ласковым тоном.

Низенький толстяк стукнул еще, один, два, три раза, сорок, пятьдесят, но без малейшего успеха. Эту же операцию, еще с большим эффектом, повторил сухопарый его товарищ, который принялся колотить молотком и раскачивать дверь, как сумасшедший.

Наконец, мистеру Винкелю приснилось, будто сидит он в клубе, где Пикквикисты, занятые решением какого-то трудного и запутанного вопроса, расшумелись до такой степени, что президент, для восстановления порядка, принужден был несколько раз ударить молотком по столу. Затем в смутных и неясных образах представилось ему, будто он присутствует на аукционе, где, за неимением покупателей, аукционер постукивает для собственного удовольствия. Потом, прозревая умственными очами в мир действительных явлений, мистер Винкель начал исподволь сознавать возможность неугомонного и совершенно неуместного стучанья в уличную дверь. Чтоб убедиться в этом предположении, он привстал на своей постели и принялся вслушиваться с напряженным вниманием. Так прошло минуть десять или двадцать. Мистер Винкель сосчитал два, три, пять, двадцать, тридцать, пятьдесят раз, и напоследок получил несомненное убеждение, что кто-то стучится в дверь.

— Тук, тук-тук, тук-тук, тук-ту-ту, ту-ту-ту, ту-ту-тук! — продолжал неугомонный молоток.

Мистер Винкель вскочил с постели. Что бы такое могло быть причиной этой поздней суматохи? Он надел на скорую руку чулки и туфли, набросил на плечи халат, зажег свечу от ночника, горевшего в камине, и поспешил вниз по лестничным ступеням.

— Кто-то идет, наконец, сударыня, — сказал низенький толстяк.

— Обухом бы его сзади! — пробормотал сухопарый носильщик.

— Кто там? — вскричал мистер Винкель, распутывая цепь.

— Что тут за вопросы, чугунная башка? — отвечал сухопарый носильщик с большой досадой. Он не сомневался, что говорит слуге. — Отворяйте скорее.

— Пошевеливайтесь, любезный, нечего тут разговаривать, — прибавил одобрительным тоном низенький толстяк.

Полусонный Винкель, машинально повинуясь этой команде, приотворил дверь и выглянул на улицу. Первым предметом, поразившим его зрение, было яркое пламя от фонаря мальчишки. Проникнутый внезапным страхом при мысли о пожаре, мистер Винкель торопливо отскочил от двери и, держа свечу над своей головой, бессмысленно смотрел вперед, недоумевая, что такое было перед его глазами, портшез или пожарная труба. В эту минуту сильный порыв ветра задул его свечу. Мистер Винкель почувствовал непреодолимое желание бежать назад, но увидел к величайшему ужасу, что тот же ветер захлопнул за ним дверь.

— Ну, молодой человек, что вы наделали? — сказал сухопарый великан.

Мистер Винкель, завидев лицо дамы в окне портшеза, поспешно обернулся назад, уцепился за дверную скобу изо всей своей силы и неистово принялся кричать обоим носильщикам, чтоб они унесли портшез.

— Уберите его отсюда, уберите, ради бога! — кричал мистер Винкель. — Вот идут сюда из других домов… спрячьте меня в портшез… спрячьте куда хотите, черт вас побери!

Все это время он дрожал от холода и страха, и каждый раз, как рука его приподнималась к молотку, ветер распахивал и раздувал полы его халата самым неприятным образом.

— Смотрите, вся Королевская улица наполняется народом… дамы идут сюда, дамы, дамы! Прикройте меня чем-нибудь. Загородите меня, — ревел мистер Винкель.

Носильщики хохотали со всей мочи, и никто не думал выручать из затруднения молодого человека. Дамы с каждой минутой подходили ближе и ближе.

Мистер Винкель стукнул еще раз с отчаянным остервенением. Дамы уже были от него в нескольких шагах. Он бросил затухшую свечу, которую все это время держал над своей головой, и храбро впрыгнул в портшез, где сидела миссис Даулер.

Наконец, вся эта суматоха достигла ушей миссис Краддок. Украсив свою голову ночным чепчиком и надев капот, она побежала в гостиную и взглянула из окна в то самое мгновение, когда несчастный Винкель очертя голову бросился в портшез. Сообразив по-своему обстоятельства ужасной сцены, происходившей перед ее домом, миссис Краддок подняла сильнейший и плачевный крик, разбудила мистера Даулера и сказала с воплем и слезами, что жена его собирается бежать с каким-то джентльменом.

При этой оглушительной вести мистер Даулер быстро выскочил из постели, как рассвирепелый тигр, побежал в гостиную и выглянул из окна в то самое время, когда мистер Пикквик отворил окно в своей собственной спальне. Первым предметом, поразившим глаза обоих джентльменов, был мистер Винкель, сидевший в портшезе с миссис Даулер.

 

— Сторож! — забасил неистово мистер Даулер. — Остановить его — держать — вязать — запереть его, покамест я выйду. Я перережу ему горло — окарнаю уши — дайте мне нож, миссис Краддок — живей!

И, вырвавшись из объятий мистера Пикквика, который между тем успел прибежать из своей спальни, раздраженный супруг схватил столовый нож и опрометью бросился на улицу.

Но мистер Винкель не дождался его. Услышав страшную угрозу из уст неистового Даулера, он быстро выпрыгнул из портшеза, разбросал по пути туфли и побежал изо всей мочи, преследуемый Даулером и сторожем. Обогнув угол Королевской улицы, он искусно увернулся от своих преследователей и побежал назад к своей квартире. Дверь на этот раз была отворена; мистер Винкель захлопнул ее перед носом Даулера, добрался до своей спальни, запер дверь на замок, заслонил ее шкафами и начал укладывать необходимые вещи, приготовляясь бежать с рассветом следующего утра.

Даулер, между тем, подойдя к его спальне, приставил глаз к замочной скважине и грозно повторил свое неизменное намерение перерезать ему горло на другой день. Затем он удалился в гостиную, где еще некоторое время раздавался смутный гул разных голосов, мужских и женских, и между прочим успокоительный голос мистера Пикквика. Наконец, смолкло все, и утомившиеся жильцы разошлись по своим спальням.

Очень вероятно, что некоторым из читателей вздумается спросить: где все это время пропадал Уэллер? Мы обязаны удовлетворить их любопытство в следующей главе.

 

Глава XXXVII. О том, как мистер Уэллер присутствовал на одном soirêe, куда его пригласили, и о том, как мистер Пикквик возложил на него весьма важное поручение деликатного свойства

 

— Мистер Уэллер, — сказала миссис Краддок утром этого обильного приключениями дня, — вот письмо к вам.

— Полно, так ли, сударыня? — возразил Самуэль. — Мне неоткуда получать писем.

— К вам, мистер Уэллер, — отвечала миссис Краддок.

— Странно, очень странно, — сказал Самуэль. — Ни один из знакомых мне джентльменов, сколько могу припомнить, не упражняется в писании писем. Это к добру не поведет.

— Должно быть, случилось что-нибудь необыкновенное, — заметила миссис Краддок.

— Должно быть, сударыня. Иначе, я знаю, никто из моих приятелей не вздумал бы утруждать меня письмом, — отвечал мистер Уэллер, с сомнением покачивая головой. — От кого бы это! — продолжал он, рассматривая адрес. — Старшина не умеет рисовать таким манером: он учился чистописанию по вывескам и трактирным счетам. Странный почерк!

Говоря это, мистер Уэллер делал то, что весьма многие делают на его месте, когда получают письма от неизвестных лиц. Он смотрел попеременно на печать, на углы конверта, на его изнанку и лицевую сторону, на сделанный адрес и потом опять на печать. Находя, однако ж, что из всего этого ровно ничего не узнаешь, он решился, наконец, заглянуть во внутренность конверта.

— Золотообрезная бумага с фигурами по краям, — заметил Самуэль, развертывая письмо. — Посмотрим, что тут такое.

И мистер Уэллер, сделав серьезную мину, прочитал, с приличной расстановкой, следующее послание:

«Отборнейшая компания батских служителей, свидетельствуя свое почтение мистеру Уэллеру, покорнейше и усерднейше просит его удостоить своим посещением их дружественную суварею, состоящую из поваренной бараньей ноги с приличными прибавлениями и приправами, извещая при этом, что суварея будет сегодня за столом в половине десятого ночью — аккурат».

Это было вложено в другую записку следующего содержания:

«Мистер Джон Смокер, джентльмен, имевший удовольствие встретить мистера Уэллера в доме их общего знакомого, мистера Бентама, за несколько дней перед этим, просит мистера Уэллера развернуть и прочитать приложенное при этом приглашение. Если мистер Уэллер благоизволит зайти к мистеру Джону Смокеру в девять часов, то мистер Джон Смокер будет иметь удовольствие проводить и представить мистера Уэллера».

(Подписано) «Джон Смокер».

 

Адрес был сделан таким образом: «Уэллеру, эсквайру, в квартире мистера Пикквика» — и внизу конверта, на левой стороне, собственно для почтальона, были поставлены слова: «Отдать на кухню».

— Что бы это значило? — сказал Самуэль. — Никогда я не слыхал, что вареную баранину называют сувареей. Как же после этого называется у них жареная?

Но, не считая нужным углубляться в этот предмет, Самуэль немедленно явился к мистеру Пикквику и без труда выпросил у него позволение отлучиться на этот вечер. С этим позволением и с ключом от уличной двери мистер Уэллер вышел из двери за несколько минут до назначенного срока и благополучно прибыл на Королевин сквер, где, прислонившись к фонарному столбу, дожидался его мистер Джон Смокер, куривший сигару из янтарного черенка.

— Здравствуйте, мистер Уэллер, — сказал Джон Смокер, грациозно приподнимая одной рукой свою шляпу и снисходительно протягивая другую Самуэлю. — Как ваше здоровье, сэр?

— Я здоров, сколько для вас нужно, — отвечал Самуэль. — Как вы поживаете, любезный друг?

— Ничего, так себе, перемогаюсь понемногу, — сказал Джон Смокер.

— Вы слишком занимаетесь, сэр, — заметил Самуэль. — Изнуряете себя работой, любезный друг. Это не годится. Такой джентльмен, как вы, должен беречь для всего света свои силы.

— Не в том штука, мистер Уэллер, — отвечал Джон Смокер. — Вино всему причиной. В нем есть корень зла, мистер Уэллер, и, сказать правду, я веду развратную жизнь.

— Э, вот оно как вы! — сказал Самуэль. — Это нехорошо, любезный друг.

— Соблазны, мистер Уэллер, искушения, сэр, можете представить, — заметил мистер Джон Смокер.

— Дело понятное, — проговорил Самуэль.

— Светская жизнь, пучина удовольствий, все этак на широкую ногу, мистер Уэллер, — продолжал Джон Смокер.

— Я думаю, голова идет кругом, — заметил Самуэль.

— Да уж так-то идет, что просто чуть не лопнешь, — сказал Джон Смокер с глубоким вздохом. — А нельзя, мистер Уэллер, никак нельзя. Если судьба, так сказать, поставила вас на общественную стезю, выдвинула на публичную дорогу, так уж тут на каждом шагу окружены вы такими соблазнами, о которых и понятия не имеет несветский человек.

— Вот этак, бывало, точь-в-точь говаривал мой старый дядя, когда начал таскаться по трактирам, — заметил Самуэль. — Светская жизнь до того закружила ему голову, что он даже и умер от пьянства.

Эта параллель, проведенная между светским джентльменом и каким-то забулдыгой, умершим от пьянства, произвела весьма неприятное впечатление на джентльменские чувства мистера Джона Смокера; однако ж он скрыл свою досаду и продолжал обращать ласковое внимание на своего собеседника, хранившего невозмутимое спокойствие на своем лице.

— Не пора ли нам идти, мистер Уэллер? — сказал мистер Смокер, взглянув на медный хронометр, вытащенный им из жилетного кармана посредством черного шнурка, на котором болтался медный часовой ключик.

— Я думаю, что пора, иначе, пожалуй, они там испортят эту суварею, — отвечал мистер Уэллер.

— Пьете ли вы воды, мистер Уэллер? — спросил Смокер, когда они вышли на другую улицу.

— Пил однажды, — сказал Самуэль.

— Что вы о них думаете, сэр?

— По-моему, нет в них никакого прока.

— А! Стало быть, вы не любите кальцониевый вкус, мистер Уэллер.

— Я не понимаю этих вещей, — сказал Самуэль, — знаю только, что от них сильно пахнет горячим железом.

— Это и есть кальцоний, — заметил мистер Джон Смокер снисходительным тоном знатока.

— Мудреное словцо, только черт ли в нем, любезный друг, когда не понимаешь его смысла? Ведь мы с вами ничего не смыслим по химической части; стало быть, нечего об этом и толковать.

И, к великому ужасу своего товарища, мистер Самуэль Уэллер беззаботно принялся насвистывать какую-то песню.

— Прошу извинить, мистер Уэллер, — сказал Джон Смокер, озадаченный звуками простонародной песни, — не угодно ли вам идти со мной под руку?

— Спасибо, любезный, вы очень добры, но я не имею никакой нужды в чужой руке, — отвечал Самуэль. — Мне гораздо приятнее запрятать свои руки в карманы, если позволите.

И, сказав это, Самуэль засвистал еще громче, чем прежде.

— Сюда пожалуйте, — сказал Смокер, повернув в глухой переулок, — мы скоро придем.

— Право?

— Да. Прошу вас только не беспокоиться, мистер Уэллер, не робеть.

— Чего?

— Вы увидите здесь прекраснейшие ливреи, — продолжал мистер Джон Смокер, — и может быть, с первого взгляда некоторые джентльмены будут смотреть на вас свысока.

— Это недурно, — сказал Самуэль.

— Конечно, тут ничего нет дурного; но, знаете, мало ли что может случиться, если взять в расчет, что вы здесь чужой человек. Сначала, может быть, обойдутся с вами довольно круто.

— Ведь они же не съедят меня, я полагаю? — спросил Самуэль.

— О, нет, нет, как это можно! — поспешно отвечал мистер Джон Смокер, вытаскивая из своего кармана табакерку с лисьей головой. — Погрызут, конечно, малую толику, то есть скажут две-три остроумности на ваш счет; но вы заткните себе уши и не обращайте на них никакого внимания.

— Ну, это еще не беда! — сказал Самуэль.

— Конечно, не беда, — сказал Джон Смокер, зацепив понюшку табаку. — Я стану защищать вас.

Говоря таким образом, они подошли к небольшой лавке зеленщика, промышлявшего отдачей в наем для вечернего увеселения пустых комнат своей квартиры. Мистер Джон Смокер отворил дверь и вошел в сопровождении Самуэля, который, очутившись позади своего проводника, принялся ухмыляться втихомолку и выделывать веселые гримасы, служившие очевидным доказательством, что он находился в самом завидном состоянии духа.

Пройдя лавку и оставив свои шляпы в узеньком коридоре, они отворили дверь небольшой комнаты, и здесь мгновенно перед глазами мистера Уэллера открылась великолепнейшая сцена.

Посреди комнаты, один подле другого, были поставлены два стола, накрытые тремя или четырьмя разноцветными скатертями и устроенные таким образом, чтоб по возможности, сколько позволяли обстоятельства, придать им вид одного правильного целого. На скатертях лежали вилки и ножи для шести или восьми персон. Черенки у ножей казались весьма замечательными по своему разнообразию: некоторые были зелены, другие красны, иные желтоваты, и так как вилки, все без исключения, были черны, то комбинация цветов имела вообще поразительный эффект. Блюда, для соответствующего числа гостей, разогревались за решеткой камина, и сами гости стояли в разных позах перед той же решеткой, отогревая свои члены. Коноводом всей этой компании был, по-видимому, дюжий и толстый джентльмен в ярко-малиновом фраке, красных панталонах и в треугольной шляпе. Он стоял, прислонившись спиной к камину, и по некоторым признакам оказывалось, что он едва только пришел, потому что шляпа еще была на его голове и в руках он держал длинную палку, которую обыкновенно употребляют джентльмены его профессии, когда стоят в коридоре или у подъезда.

— Смокер, дружище, твой палец! — сказал джентльмен в треугольной шляпе.

Мистер Смокер задел своим мизинцем за большой палец правой руки этого джентльмена и сказал, что он очень рад видеть его совершенно здоровым.

— Поди ты вот толкуй: все заладили, что я совершенно здоров, — сказал джентльмен в треугольной шляпе. — А я ведь просто с тоски пропадаю. Попробовал бы кто на моем месте следить каждый день по два часа за этой проклятой старухой, что глотает кислятину в минералах, так ведь оно, я вам скажу, выходит такой прескверный документ, что не рад я своему квартальному жалованью. Еще какой-нибудь месяц, и я предчувствую, что иссохну, как спичка.

При этом все собрание расхохоталось, и один джентльмен в желтом жилете шепнул своему соседу в зеленых панталонах, что Токкель сегодня в своей тарелке.

— Кстати, — сказал мистер Токкель, — ты, Смокер, ведь еще не того…

Конец этой сентенции был досказан шепотом на ухо мистеру Джону Смокеру.

— Ах, да, я и забыл, — сказал мистер Джон Смокер. — Джентльмены, имею честь рекомендовать вам друга моего, мистера Уэллера.

— Очень жалею, что заслонил вас от камина, мистер Уэллер, — сказал мистер Токкель с фамильярным поклоном, — надеюсь, что вы не прозябли, Уэллер.

— Совсем нет, мистер Обжигайло, — отвечал Самуэль. — Подле вас было бы слишком трудно простудиться. Если бы, примером сказать, вас поставили в трактирном заведении подле решетки, трактирщику не было бы никакой надобности покупать дрова. Вам нетрудно нагревать собою все комнаты, мистер Обжигайло.

При этой выходке, направленной, очевидно, против малиновой ливреи и светло-красных панталон, мистер Токкель вооружился величественным взглядом на несколько секунд; но тут же физиономия его прояснилась, и он заметил с улыбкой, что почтенный друг мистера Смокера острит недурно.

— Очень вам обязан за хорошее мнение, сэр, — отвечал Самуэль. — Надеюсь, мы обойдемся мало-помалу и станем уважать друг друга.

На этом месте разговор был прерван прибытием двух джентльменов, из которых один был в плисовой ливрее оранжевого цвета, другой в пурпуровом фраке и черных шелковых чулках огромного размера. Когда они расшаркались и раскланялись со всеми вообще и с каждым порознь, мистер Токкель, с общего согласия, приказал подавать ужин.

Повинуясь этому приказанию, зеленщик и его жена подали на стол горячую баранину, приправленную каперсовым соусом, репой и картофелем. Мистер Токкель сел на первом месте в качестве президента и выбрал себе в помощники джентльмена в оранжевой ливрее, который занял свое место на противоположном конце стола. Зеленщик надел лайковые перчатки и остановился за стулом президента.

— Гаррис! — сказал мистер Токкель повелительным тоном.

— Что прикажете, сэр? — отвечал зеленщик.

— Надели ли вы перчатки?

— Надел, сэр.

— Подайте же мой прибор.

— Слушаю, сэр.

Зеленщик подобострастно исполнил приказание, но, подавая поварской нож мистеру Токкелю, он имел неосторожность зевнуть.

— Что вы под этим разумеете, Гаррис? — сказал мистер Токкель величественным тоном.

— Прошу извинить, сэр, — отвечал несчастный зеленщик, — это я сделал без всякого намерения, сэр. Прошлую ночь я совсем не выспался, сэр: лег очень поздно.

— Хотите ли знать, что я думаю о вас, Гаррис? — сказал мистер Токкель с величественной важностью. — Вы мужлан, Гаррис.

— Надеюсь, джентльмены, вы не будете обходиться со мной слишком строго, — сказал Гаррись, делая низкий поклон. — Я очень вам обязан, джентльмены, за ваше покровительство и за вашу милостивую рекомендацию, джентльмены; но согласитесь, джентльмены, что я делаю, кажется, все для вашего удовольствия.

— Далеко не все, сэр, — сказал мистер Токкель.

— Мы считаем вас бездельником, Гаррис, — заметил джентльмен в оранжевой ливрее.

— Вы мошенник, Гаррис, — прибавил джентльмен в зеленых панталонах.

— Плут, превеликий плут, — дополнил джентльмен в пурпуровом фраке.

Бедный зеленщик раскланивался во все стороны и без всяких возражений выслушивал все эти комплименты. Когда каждый выразил свое мнение о зеленщике, мистер Токкель принялся резать баранью ногу и разделять порции по числу гостей.

Лишь только началось это вечернее занятие, дверь с шумом отворилась, и в комнату влетел еще джентльмен в светло-синем фраке, украшенном свинцовыми пуговицами по обеим сторонам.

— Вот уж это непростительное нарушение правил, — сказал мистер Токкель. — Поздно, сэр, слишком поздно!

— Прошу извинить, никак не мог раньше, — сказал светло-синий джентльмен.

Между тем, после вареной баранины подали на стол стаканы, и каждый джентльмен заказывал для себя любимый напиток, пока еще не заперли трактира. Светло-синий и оранжевый джентльмены, отличавшиеся, по-видимому, особенно изящным вкусом, приказали принести мадеры и вишневки; другие — джина и смородиновки. Мистер Уэллер, со своей стороны, заказал огромную порцию холодного пунша из рома с мускатными орехами: это обстоятельство значительно возвысило его в глазах почетных гостей.

Начались торжественные тосты, и первый был предложен за здравие красавиц, при чем светло-синий джентльмен счел своей обязанностью поблагодарить компанию, как будто тост относился к нему лично. После второго тоста, выпитого в честь почтенного президента, вышел из-за стола один степенный джентльмен в черном длиннополом сюртуке и плисовом жилете. Он объявил, что намерен говорить речь, и когда президент восстановил порядок, речь началась таким образом:

«Джентльмены! Будучи еще младшим членом между вами на этой почтенной сувареи и притом чувствуя некоторую стеснительность положения, как я занимаю лишь кучерскую должность, я стану говорить робко и нерешительно. Но, с другой стороны, господа, обязанность, или, лучше сказать, долг честного джентльмена заставляет меня довести до вашего сведения одно из тех печальных обстоятельств, которые случаются в этом мире не то чтобы уж слишком часто, но и не слишком редко. Итак, да будет вам ведомо, джентльмены, что общий друг наш мистер Уифферс (все взглянули на джентльмена в оранжевой ливрее), друг наш Уифферс отказался от своего места».

Ропот изумления пробежал между всеми слушателями. Каждый джентльмен заглянул в лицо своему соседу и потом перенес свой взор на кучера, который между тем, собравшись с духом, продолжал:

«Вы дивитесь, джентльмены, и это очень натурально; меня самого как будто бы обухом съездили в висок, когда разжевал я существенность этого мудреного дела. Но зачем и почему общий друг наш понес, так сказать, эту ничем невознаградимую потерю? На это, всеконечно, есть резонемент, которого объяснить я вам не в состоянии. Пусть сам друг Уифферс расскажет обстоятельно, что, как и почему, дабы, при случае, все мы могли подражать его примеру».

Все единодушно одобрили это предложение, и мистер Уифферс приступил к объяснению. Он сказал, что ему, без сомнения, было бы весьма приятно продолжать свою службу на месте, от которого он отказался. Ливрея была богатая и великолепная; женщины, принадлежавшие к дому, ласковы и обходительны; занимаемая им должность — легка и приятна: главнейшее занятие состояло в том, что мистер Уифферс должен был смотреть как можно чаще из окна в коридоре вместе с другим джентльменом, который тоже отказался от этого места. Ему неприятно и даже, в некотором случае, мучительно было входить в дальнейшие подробности; но так как почтенная компания непременно требовала объяснений, то мистер Уифферс скрепя сердце признался с благородной откровенностью, что его заставляли кушать за обедом холодные блюда.

Невозможно выразить негодования, пробужденного этим признанием в сердцах всех почтенных джентльменов. Они бесновались около четверти часа, подвергая строжайшему осуждению холодные блюда.

Потом мистер Уифферс прибавил, что он отчасти сам виноват в этом деле, так как характер его слишком снисходителен и уклончив. Так однажды, по своему добродушию, он согласился кушать соленое масло, и потом, в другом случае, вследствие внезапной болезни истопника, забылся до такой степени, что принял на себя унизительный труд втащить наверх корзину с углями. Признаваясь таким образом в этих недостатках, мистер Уифферс осмеливался питать надежду, что все это не унизит его служебной репутации в глазах почтенных джентльменов, тем более что в последнее время он исправился некоторым образом.

Речь мистера Уифферса была принята с оглушительным восторгом, и президент немедленно предложил пить его здоровье. Затем сам мистер Уифферс предложил тост в честь мистера Уэллера, за нравственное достоинство которого достаточно ручались дружба и рекомендация мистера Джона Смокера. Выпив два стакана пунша и один мадеры, Самуэль, выступив на середину комнаты, благодарил компанию следующей речью:

«За ласку, ребята, за приятство, дружбу и компанию благодарю вас от чистого сердца. Я слышал давно, что вы — народ продувной; но мне не приходило и в голову, что все вы, так сказать, подобраны молодец к молодцу. Надеюсь, что вы никогда не ударите в грязь лицом и не уроните своего достоинства на общественных гуляньях, где я, быв еще ребенком, с наслаждением смотрел на всякого ливрейного лакея. Мне приятно засвидетельствовать особенное почтение другу моему, Обжигайле, за ту ласку, которой он меня удостоил при первом знакомстве. Что ж касается этого бедняги, потерявшего место, я желаю ему найти самую веселую и красивую должность, с горячим супом и пирогами, которых он вполне заслуживает как джентльмен, скрасивший своим краснобайством всю вашу суварею». И когда Самуэль, при общих рукоплесканиях, сел на свое место, некоторые джентльмены объявили, что вечер их кончен.

— Это что значит? Неужто вы хотите сказать, что вы уж идете, любезный друг? — сказал Самуэль мистеру Джону Смокеру.

— Надобно идти, долг службы, — сказал мистер Смокер. — Я обещал Бентаму.

— А! Очень хорошо, — сказал Самуэль. — Это другое дело, иначе, пожалуй, Бентам уволит себя от вашей службы. — А вы куда, Обжигайло?

— Иду и я, — сказал джентльмен в треугольной шляпе.

— Как? На чью же голову остается здесь эта порция пунша? — вскричал Самуэль. — Нет, вздор, ты сядешь опять, Обжигайло.

Мистер Токкель не мог устоять против такого соблазна. Он снял шляпу, поставил в угол палку и сказал, что готов еще выцедить стаканчик для восстановления дружбы.

С ними остался и светло-синий джентльмен, так как он был из одного дома с мистером Токкелем. После второго или третьего стакана пунша Самуэль потребовал устриц из лавки зеленщика, и эффект этого угощения оказался превосходным. Мистер Токкель, с треугольной шляпой на голове и палкой в руках, принялся по разбросанным раковинам выплясывать лягушечий танец под аккомпанемент светло-синего джентльмена, который весьма искусно выигрывал такт на головной гребенке, в совершенстве заменившей музыкальный инструмент. Наконец, когда пунш был кончен и ночь прошла, они отправились по своим домам. Лишь только мистер Токкель выбрался на свежий воздух, как им овладело внезапное желание протянуться и лечь на камни тротуара. Самуэль не думал противоречить; но, сберегая треугольную шляпу, которую без того могли бы украсть, он приплющил ее к голове светло-синего джентльмена, с величайшими усилиями продолжавшего свой путь. Мистер Уэллер прислонил его к подъезду в доме его господина, впихнул ему в руки швейцарскую булаву, позвонил в колокольчик и спокойно пошел к себе домой.

Поутру, гораздо ранее обычной поры, мистер Пикквик, одетый, умытый и причесанный, спустился вниз и позвонил в колокольчик.

— Самуэль, — сказал мистер Пикквик, когда мистер Уэллер явился на его призыв, — заприте дверь.

Мистер Уэллер запер.

— Прошлой ночью, Самуэль, у нас тут случилась весьма неприятная история, заставившая мистера Винкеля опасаться насильственных поступков со стороны мистера Даулера, — сказал мистер Пикквик.

— Я слышал кое-что об этом на кухне от старухи, — отвечал Самуэль.

— И мне больно сказать, Самуэль, — продолжал мистер Пикквик грустным тоном, при чем его физиономия приняла самое болезненное выражение, — мне больно сказать, что, опасаясь этих насильственных поступков, мистер Винкель убежал.

— Убежал! — воскликнул Самуэль.

— Оставил дом сегодня на рассвете, не переговорив даже со мною, — отвечал мистер Пикквик. — И мне даже неизвестно, куда он убежал.

— Ему следовало остаться, сэр, и столкнуться с ним лицом к лицу, — заметил мистер Уэллер. — Не нужно большой силы, чтобы упрятать этого Даулера.

— Я уже давно, на основании некоторых соображений, мог сомневаться в его храбрости и отваге; но как бы то ни было, мистер Винкель убежал. Его надобно найти, Самуэль, отыскать и представить ко мне.

— A если он не захочет воротиться?

— В таком случае должно употребить силу.

— Кто ж ее употребит?

— Вы, Самуэль.

— Очень хорошо, сэр.

С этими словами мистер Уэллер вышел из комнаты, и через минуту можно было слышать, как отворилась уличная дверь. Через два часа он воротился и объявил своему господину, что джентльмен, совершенно сходный по описанию с мистером Винкелем, уехал поутру в Бристоль с первым дилижансом.

— Самуэль, — сказал мистер Пикквик, взяв его за руку, — вы малый расторопный, сметливый, бесценный малый. Вы поедете за ним в Бристоль, Самуэль.

— Слушаю, сэр.

— Лишь только вы откроете его убежище, немедленно напишите мне, Самуэль. Если вдруг он попробует бежать, валите его на землю и вяжите. Даю вам над ним полную власть и волю, Самуэль.

— Я постараюсь быть осторожным, сэр.

— Вы скажите ему, — продолжал мистер Пикквик, — что я сердит на него, раздражен, взбешен и ничем не могу объяснить себе его самовольного и безрассудного поступка.

— Слушаю, сэр.

— И вы думаете, что найдете его?

— Непременно, если только он не сгинул с лица земли.

— Очень хорошо. В таком случае, чем скорее вы поедете, тем лучше.

С этими словами мистер Пикквик вручил верному слуге необходимую сумму денег и приказал ему скакать в Бристоль.

Самуэль уложил свои вещи в дорожную сумку и в минуту готов был к отъезду. Сходя с лестницы, он, однако ж, призадумался и, воротившись назад, просунул свою голову в дверь гостиной, где был его господин.

— Сэр, — шепнул мистер Уэллер.

— Что?

— Так ли я понял ваши наставления, сэр?

— Надеюсь, что так.

— Я должен повалить его и связать, как вы говорили?

— Повалить и связать, — отвечал мистер Пикквик. — Делайте с ним все, что сочтете нужным. Уполномочиваю вас на все.

Самуэль кивнул головой и, притворив дверь, быстро побежал с лестницы вдогонку за пропавшим джентльменом.

 

⇐ Предыдущая24252627282930313233Следующая ⇒

Поделиться: