Глава XXXV. Мистер Пикквик, по зрелом размышлении, предпринимает путешествие в Бат

 

На другой день после окончательного приговора, произнесенного судом присяжных, в лондонскую квартиру президента Пикквикского клуба вошел его маленький адвокат, мистер Перкер, и, после обычных приветствий, беседа между ними началась следующим образом:

— Что вы думаете, почтеннейший? — спросил мистер Перкер.

— Ничего особенного; вам известен мой образ мыслей, — отвечал мистер Пикквик.

— И вы точно думаете, прямо и всерьез, не платить им за эти протори и убытки?

— Ни одного пенни, ни полпенни, — сказал мистер Пикквик твердым и решительным голосом, — да, ни полпенни!

— Вот это, судари мои, значит действовать по принятому правилу, или по принципу, как говаривал один заимодавец, когда, бывало, просили его возобновить отсрочку платежа, — заметил мистер Уэллер, убиравший после завтрака посуду со стола.

— Самуэль, — сказал мистер Пикквик, — вы хорошо сделаете, если уйдете вниз.

— Слушаю, сэр, — отвечал мистер Уэллер.

И, повинуясь полученному приказанию, он исчез.

— Нет, Перкер, нет, — сказал мистер Пикквик с расстановкой и делая ударение на каждом слове, — друзья мои старались отвратить меня от этого намерения, но без всякого успеха: моя воля неизменна. Я стану заниматься своими обычными делами до тех пор, пока юридические враги мои не возобновят законным образом этого процесса, и если у них достанет бессовестности воспользоваться своими правами, я пойду в тюрьму без сопротивления и с веселым духом. Когда они могут сделать это?

— Они могут подать на вас просьбу о законном взыскании всех этих проторей и убытков в следующее юридическое заседание, почтеннейший, — отвечал мистер Перкер. — Это будет ровно через два месяца, почтеннейший.

— Очень хорошо, — сказал мистер Пикквик. — Так до того времени, Перкер, прошу вас больше не упоминать мне об этом деле. Мои ученые наблюдения могут продолжаться безостановочно, и теперь — вот в чем вопрос, — продолжал великий человек, бросая на своих друзей добродушный взгляд, при чем глаза его заискрились таким блеском, которого не могли даже затемнить или прикрыть его очки, — куда мы поедем, господа?

Мистер Топман и мистер Снодграс, пораженные необыкновенным мужеством своего президента, не произнесли никакого ответа и стояли безмолвно посреди комнаты с понурыми головами. Мистер Винкель еще не успел собраться с духом после достопамятных происшествий вчерашнего дня и был неспособен подать голос в ученом деле. Мистер Пикквик напрасно ждал ответа.

— Выходит, стало быть, — сказал он после продолжительной паузы, — что я сам должен назначить место для будущих наших наблюдений. Едем в Бат, господа. Кажется, еще никто из нас не был в Бате.

Не был никто, и это предложение, встретившее сильного ходатая в мистере Перкере, было принято единодушно. Перкер считал весьма вероятным, что мистер Пикквик, развлеченный переменами и веселой жизнью, будет, вероятно, рассудительнее смотреть на последствия своего упорства и утратит желание сидеть в тюрьме. Самуэль был немедленно отправлен в погреб «Белой лошади» с поручением взять пять мест на следующий день в дилижансе, который должен отправиться утром в половине восьмого.

Было только два места внутри кареты и три на империале дилижанса. Мистер Уэллер подписался на все эти места и, разменявшись несколькими остроумными комплиментами с конторщиком по поводу оловянной полкроны, полученной от него в сдачу, ушел обратно в гостиницу «Коршуна и Джорджа», где ожидали его весьма серьезные занятия, в которые он и был углублен весь остаток этого дня. Он укладывал фраки, белье, сюртуки, стараясь по возможности сообщить им наименьший объем и придумывая разные более или менее замысловатые способы для укрепления верхней крышки сундука, у которого не было ни петли, ни замка.

Утро на другой день было мокрое, туманное, сырое и, следовательно, весьма неблагоприятное для путешествия. Лошади почтовых экипажей, тянувшихся по городу, дымились таким образом, что пассажиров на империале совсем не было видно. Продавцы и разносчики газет промокли до костей и, по-видимому, заплесневели со своим товаром; капли дождя струились с клеенчатых шляп апельсинщиков и яблочников, когда они просовывали свои головы в окна экипажей; евреи с отчаянием ходили взад и вперед, складывая перочинные ножички, которых никто не покупал; мальчики с карманными книгами спешили упрятать их в свои карманы; губки и коробки с карандашами превратились в москательный товар, неудобный для продажи.

Оставив Самуэля высвобождать свой багаж из рук семи или восьми носильщиков, бросившихся на него с жадностью в ту минуту, когда кабриолет остановился у ворот конторы дилижансов, мистер Пикквик и его друзья, приехавшие двадцатью минутами ранее назначенного срока, отправились в общую залу; где, как известно, путешественники проводят самые приятные минуты перед своим отъездом.

Общая зала при погребе «Белой лошади» не представляет, однако ж, тех удобств, на которые вправе рассчитывать всякий джентльмен, собравшийся в дорогу. Это довольно большая и совершенно невзрачная комната, с большой кухонной печью вместо камина, подле которой во всякое время стоят кочерга, лопата и огромные щипцы. Комната разделена на отдельные каморки в угоду путешественникам, любящим уединение, и снабжена стенными часами, зеркалом и живым слугой, скрытым в небольшой конуре, определенной для мытья посуды.

В одной из этих каморок находился теперь суровый и усатый мужчина лет сорока пяти, с плешивым и светлым лбом и с достаточным количеством черных волос на затылке и по обеим сторонам головы. Он был в сером фраке, застегнутом на все пуговицы, и в широкой тюленьей фуражке. При входе наших путешественников он оторвал глаза от завтрака и с большим достоинством посмотрел на мистера Пикквика и его друзей. Кончив этот обзор, он затянул какую-то мелодию, и его физиономия выразила совершеннейшее довольство самим собою, как будто он убедился окончательно, что никто здесь не может сравниться с его особой.

— Эй, малый! — сказал усатый джентльмен.

— Чего прикажете? — откликнулся грязнолицый малый, вынырнувший из вышеупомянутой конуры с полотенцем в руках.

— Подать белого хлеба.

— Слушаю, сэр.

— С ветчиной и маслом.

— Сию минуту.

Усатый джентльмен затянул опять какую-то мелодию и, подойдя к камину в ожидании бутерброда, подобрал фалды фрака и устремил пристальный взор на оконечности своих сапогов.

— Интересно знать, около какого пункта в Бате останавливается этот дилижанс, — сказал мистер Пикквик, ласково обращаясь к мистеру Винкелю.

— Гм… ге… это что значит? — сказал незнакомец.

— Я сделал замечание своему другу, сэр, — отвечал мистер Пикквик, изъявляя готовность вступить в разговор. — Мне хотелось знать, в каком доме Бата помещается контора здешних дилижансов. Может быть, вы это знаете, сэр?

— Разве вы едете в Бат? — спросил незнакомец.

— Да, сэр, — отвечал мистер Пикквик.

— A эти джентльмены?

— И эти джентльмены.

— Не внутри кареты, надеюсь… будь я проклят, если все вы заберетесь в карету, — сказал незнакомец.

— Нет, сэр, не все, — отвечал мистер Пикквик успокоительным тоном.

— Разумеется, не все, — возразил энергично усатый джентльмен. — Я взял два места. Если им вздумается втиснуть шесть человек в этот демонский ящик, где с трудом могут поместиться только четверо, я сейчас беру постшез и подаю на них жалобу. Я заплатил за свои билеты. Они не посмеют этого сделать. За ними, я знаю, водились эти вещи. Я знаю, что они делают это каждый день; но теперь этого не будет. Не позволю. Не потерплю. Кто знает меня лучше, тот понимает, как вести со мной дела. Я их проучу.

Запальчивый джентльмен дернул изо всей силы сонетку и, когда явился слуга, сказал, чтоб бутерброд был подан через несколько секунд или он проучит их всех.

— Позвольте вам заметить, — сказал мистер Пикквик, — что вы беспокоитесь совершенно напрасно… то есть без достаточного повода, сэр, и без веской причины, сэр. Я взял только два места в карете, для двух персон.

— Очень рад это слышать, — сказал запальчивый джентльмен. — Беру назад свои выражения. Хорошо, что вы объяснились. Вот моя карточка. Позвольте познакомиться с вами.

— С большим удовольствием, сэр, — отвечал мистер Пикквик. — Мы путешествуем вместе и, я надеюсь, не станем скучать обществом друг друга.

— Я тоже надеюсь, — сказал запальчивый джентльмен, — я уверен в этом. Ваши физиономии мне нравятся. Ваши руки, господа. Познакомьтесь со мной.

Размен дружеских приветствий, как водится, последовал за этой грациозной речью, и запальчивый джентльмен, продолжая выстреливать своими лаконическими сентенциями, известил наших путешественников, что фамилия его — Даулер и что он едет в Бат для собственного удовольствия. Был прежде в военной службе. Теперь в отставке. Живет истинным джентльменом на собственном иждивении. Знаменитая особа, для которой взято второе место в карете, есть миссис Даулер, его благородная супруга.

— Прекрасная женщина, — сказал мистер Даулер. — Я горжусь ею. На это есть особая причина.

— Я буду, конечно, иметь удовольствие судить о достоинствах миссис Даулер, — сказал мистер Пикквик, улыбаясь.

— Будете, — отвечал Даулер. — Она познакомится с вами, станет уважать вас. Волочился за ней под влиянием необыкновенных обстоятельств. Приступом взял. Вот как. Увидел ее — полюбил… предложил — отказала. — «Вы любите другого?» — Избавьте меня от объяснений. — «Я знаю его?» — Знаете. — «Очень хорошо: если он останется здесь, я сдеру с него кожу».

— Ах, боже мой! — невольно воскликнул мистер Пикквик.

— И вы действительно содрали кожу? — спросил мистер Винкель, побледневший от страха.

— Я написал ему записку. Сказал, что обстоятельства критические. Шутить нечего. И точно, здесь было не до шутки.

— Конечно, — подтвердил мистер Винкель.

— Я сказал, что дал себе честное слово ободрать его. Дело шло о моей чести. Отступать было поздно. Как честный человек, я был обязан сдержать слово. Жалел о необходимости, но иначе поступать было невозможно. Он убедился и понял, что правила службы неизменны. Он убежал. Я женился. Вот и дилижанс. Вон ее голова.

Говоря это, мистер Даулер указал на подъезжавший экипаж, откуда из открытого окна выглядывала хорошенькая головка в голубой шляпке, отыскивая, вероятно, самого запальчивого джентльмена. Мистер Даулер расплатился с буфетчиком и выбежал в своей тюленьей фуражке, с сюртуком и шинелью под мышкой. Мистер Пикквик и его друзья поспешили занять свои места.

Мистер Топман и мистер Снодграс поместились на задней стороне империала; мистер Винкель сел в карете, и когда мистер Пикквик хотел последовать за ним, Самуэль Уэллер, испуганный и встревоженный, подбежал к своему господину с видом глубочайшей тайны и шепнул ему что-то на ухо.

— Что с вами, Самуэль? — сказал мистер Пикквик.

— Престранный вояж, сэр, они устроили для вас, — отвечал Самуэль.

— Что? — с беспокойством спросил мистер Пикквик.

— A вот, взгляните-ка сюда, сэр, — отвечал Самуэль. — Содержатель этого дилижанса вздумал сыграть с вами пребесстыдную шутку.

— Что вы хотите этим сказать? Разве наши имена не записаны в дорожной карте?

— Не только в дорожной карте, сэр, — отвечал Самуэль, — но одно из этих имен им вздумалось нарисовать на дверцах дилижанса.

Говоря это, Самуэль указал на ту часть экипажа, где обыкновенно означается фамилия его владельца, и ученый муж, к великому изумлению, увидел свое собственное имя, нарисованное огромными золотыми буквами.

— Боже мой! — воскликнул мистер Пикквик, пораженный этой случайностью. — Какое необыкновенное столкновение обстоятельств!

— Погодите, сэр, это еще не все, — сказал Самуэль, обращая опять внимание своего господина на дверь дилижанса, — мало того, что они угораздились нарисовать «Пикквик», но еще вздумали перед этой джентльменской фамилией поставить еврейское имя — «Моисей Пикквик»! Ведь это значит прибавлять к насмешке злейшую обиду, как говаривал один попугай, когда его не только без жалости лишили родимого гнезда, но еще заставили вдобавок болтать на английском языке. Прескверный анекдот!

— Да, это очень странно, Самуэль, — сказал мистер Пикквик, — однако ж, разговаривая здесь, мы легко можем потерять свои места.

— Как! Неужто вы хотите оставить без внимания это дело? — вскричал Самуэль, озадаченный удивительным хладнокровием, с каким его господин собирался сесть в карету.

— Разумеется, — сказал мистер Пикквик. — Тут ничего не сделаешь, мой милый.

— Как ничего? А разве, с вашего позволения, нельзя никого вздуть за эту дерзость? — вскричал мистер Уэллер, питавший до сих пор несомненную уверенность, что ему поручено будет вызвать на кулачное единоборство кучера и кондуктора.

— Ни-ни! Ни под каким видом! — с нетерпением возразил мистер Пикквик. — Прыгайте на свое место, Самуэль.

— Ну, это не к добру, — бормотал Самуэль, отходя от своего господина, — старшина, должно быть, повихнулся порядком, иначе он никогда бы не пропустил мимо ушей этого казусного дела. Эта тяжба с замысловатой бабой, черт бы ее побрал, чуть ли не испортила вконец его умную главизну.

Мистер Уэллер с важностью покачал головой и, взобравшись на свое место, не проговорил ни одного слова до тех пор, пока дилижанс не подъехал, наконец, к шоссейной заставе около Кенсингтона. Это служит доказательством, что верный слуга принял слишком к сердцу необыкновенное состояние духа, которое он заметил в своем добром господине.

В продолжение самого путешествия не случилось достопримечательных событий. Мистер Даулер рассказывал разнообразные более или менее интересные анекдоты, которые все без исключения служили доказательством его личного мужества и храбрости, и миссис Даулер неизменно подтверждала и усиливала показания своего супруга. Случалось, в рассказе, с намерением или без намерения, были опускаемы многие весьма характерные подробности, и миссис Даулер, помогая памяти своего мужа, воспроизводила их с такой точностью, из которой оказывалось совершенно очевидным, что мистер Даулер — джентльмен удивительный, редкий и заслуживающий уважения всех честных людей. Мистер Пикквик и мистер Винкель слушали с напряженным вниманием все эти рассказы и в промежутках вели вдохновенный разговор с миссис Даулер, которая, со своей стороны, была весьма приятная и даже очаровательная особа. В этой интересной беседе незаметно пролетело время для всех пассажиров внутри экипажа, и они были как нельзя больше довольны обществом друг друга.

Наружные пассажиры теперь, как и всегда, вели себя чинно и спокойно. Они были очень веселы и разговорчивы при начале каждой станции, задумчивы и сонливы по дороге и потом опять деятельны и шумны, когда экипаж подъезжал к станционному дому. Один юноша в резинковом пальто курил сигару целый день; другой юноша в длиннополом сюртуке, выкуривший около десяти сигар, почувствовал дурноту в голове и совсем перестал курить, выбросив на дорогу зажигательные спички. Был еще молодой человек, обнаруживший редкие познания в лошадиных породах, и был еще старичок, оказавшийся знатоком сельского хозяйства. Дилижанс катился без всяких приключений по гладкому шоссе, останавливаясь на несколько минут в гостиницах, где пассажиры могли иметь очень вкусный обед за полкроны.

Путешествие окончилось в тот же день к семи часам вечера. Мистер Пикквик и его друзья, мистер Даулер со своей супругой удалились в свои номера, нанятые в гостинице «Белого оленя», что в Бате, напротив заведения минеральных вод, где служители своим костюмом напоминают учеников Вестминстерской школы.

Поутру на другой день, лишь только друзья наши окончили свой завтрак, трактирный слуга принес им карточку от мистера Даулера, просившего позволения отрекомендовать им одного из своих друзей. Вслед за карточкой вошел сам мистер Даулер и с ним — его друг.

Это был очаровательный молодой человек лет пятидесяти, никак не больше, в светло-синем фраке с блестящими пуговицами, в черных панталонах из тончайшего сукна и светлейших сапогах из тончайшей кожи. Золотой лорнет на широкой черной ленте служил изящным украшением его юношеской груди; золотая табакерка порхала чудным образом в его левой руке; бесчисленные золотые кольца сверкали искрометным блеском на всех пальцах, и огромная брильянтовая булавка сияла великолепно на его батистовой рубашке. Кашмировый жилет его украшался золотыми часами и длинной золотой цепью с огромными золотыми печатями; в правой руке его была гибкая трость с огромным золотым набалдашником. Белье на нем было белее снега, парик чернее сажи и локоны мягче пуха. Его табак благоухал амброй, и сам он с ног до головы был вспрыснут благородной эссенцией из bouquet du roi. Черты его лица были стянуты в беспрестанную улыбку, и зубы его были расположены в таком безупречном порядке, что даже в близком расстоянии никак нельзя было отличить фальшивые от настоящих.

— Мистер Пикквик, — сказал Даулер, — мой друг, Анджело Кир Бентам, эсквайр, церемониймейстер; Бентам, мистер Пикквик. Познакомьтесь.

— Пожаловали к нам в Ба-ат, сэр… Лестное при-обре-тение для здешнего общества. Все будут вам рады в Ба-ате, сэр. Давненько, сэр, очень давно, мистер Пикквик, вы не изволили у нас быть на водах. Целый век, мистер Пикквик. Замечательно!

Таковы были выражения, какими Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, сопровождал пожатие руки мистера Пикквика, при чем он беспрестанно кланялся и пожимал плечами, как будто ему не хотелось расстаться с этой драгоценной рукой.

— Конечно, вы правы, сэр, — сказал мистер Пикквик, — слишком много времени прошло с той поры, как я должен был пить воды, потому что, сколько могу припомнить, я никогда еще не имел удовольствия быть в этом месте.

— Никогда не были в Ба-ате! — воскликнул церемониймейстер, выпуская с изумлением руку мистера Пикквика. — Никогда не были… Хи, хи, хи! Вы шутник, мистер Пикквик, вы забавник, сэр. Недурно, недурно. Хорошо, хорошо. Хи, хи, хи! Замечательно!

— К стыду своему я должен признаться, сэр, что я вовсе не шучу, — отвечал мистер Пикквик. — Я действительно никогда не был в Бате до этого времени.

— О, я вижу, — воскликнул церемониймейстер, делая самую веселую мину, — да, да… хорошо, хорошо — все лучше и лучше. Вы принадлежите к числу джентльменов, о которых мы слыхали. Да, мы знаем вас, мистер Пикквик; мы знаем вас, сэр.

«Проклятые газеты, вероятно, уже сообщили о подробностях моего процесса, — подумал мистер Пикквик… — Здесь все обо мне знают».

— Ведь вы живете в Клефем-Грине, — продолжал Бентам: — вы имели несчастье простудиться после неумеренного употребления портвейна… у вас отнялись руки и ноги… вы не могли пройтись по комнате… выписали отсюда стоградусной воды, привезенной к вам в город целой фурой… выкупались, отчихались и снова получили правильное употребление своих членов. Случай весьма замечательный.

Не отвергая замечательности случая, мистер Пикквик должен был, однако ж, с благородной откровенностью изъяснить, что чудесное исцеление не имеет к нему никакого отношения. Затем, после минутного молчания, он представил церемониймейстеру своих друзей, мистера Топмана, мистера Винкеля и мистера Снодграса. Церемониймейстер был в восторге от всех вообще и каждого порознь.

— Бентам, — сказал мистер Даулер, — мистер Пикквик и его друзья — чужие в этом городе. Им надобно вписать свои имена. Где ваша книга?

— Реестр знаменитых посетителей Бата вы найдете сегодня в зале минеральных вод в два часа, — отвечал церемониймейстер. — Угодно ли вам проводить своих друзей в это великолепное здание и дать мне возможность представить благородной публике их автографы?

— Очень угодно, — отвечал Даулер. — Торопиться еще не к чему. Пора идти. Буду здесь через час. Идем.

— Сегодня здесь у нас бал, — сказал церемониймейстер, взявши опять руку мистера Пикквика. — Вечерние балы Бата могут быть, без всякого преувеличения, сравнены с волшебными праздниками Тысячи и одной ночи. Музыка, красавицы, мода, изящный вкус, все, что хотите, и особенно вы должны будете обрадоваться совершенному отсутствию купцов и ремесленников, которые через каждые две недели собираются в городской ратуше. Прощайте, мистер Пикквик; до свидания, сэр.

Объявив еще раз, что он вне себя от восторга, мистер Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, вышел из комнаты и сел в блистательный кабриолет, который дожидался его у подъезда.

В назначенный час мистер Пикквик и его друзья, в сопровождении Даулера, посетили комнаты Собрания и вписали свои фамилии в шнуровую книгу, которую, с подобающим уважением, представил их вниманию господин церемониймейстер. Билеты для входа на вечерний бал еще печатались в батской типографии, и, так как они не были готовы, мистер Пикквик обещал прислать за ними в четыре часа пополудни в квартиру господина церемониймейстера на Королевином сквере. Затем, погуляв по городским улицам, не представлявшим слишком обильной пищи для ученых наблюдений, путешественники воротились в гостиницу «Белого оленя», откуда Самуэль был отправлен за билетами для четырех персон.

Надев шляпу набекрень и засунув руки в карманы своего жилета, Самуэль Уэллер отправился на Королевин сквер, насвистывая дорогой веселые мелодии национальных песен, в совершенстве приспособленные к этому благородному вокальному инструменту. На Королевином сквере он отыскал глазами номер известного дома, перестал свистеть и, остановившись у подъезда, весело ударил молотком в дверную скобку, на что немедленно отвечал ему напудренный лакей огромного роста и в парадной ливрее.

— Здесь, что ли, квартирует мистер Бентам, старый товарищ? — спросил Самуэль Уэллер, нисколько не смущенный пышным блеском напудренного лакея в богатейшей ливрее.

— Чего вам нужно, молодой человек? — спросил горделивым тоном напудренный лакей.

— A вот снесите ему эту карточку, любезный, и скажите, что мистер Уэллер ждет ответа, — слышите ли, двухметровый верзила?

Проговорив эти слова, он хладнокровно сделал по коридору несколько шагов и сел.

Напудренный лакей сильно прихлопнул дверью и широко открыл глаза на дерзкого слугу; но этот стук и взгляд остались потерянными для Самуэля, который продолжал осматривать фигуры на потолке коридора, обнаруживая разнообразные внешние признаки критического одобрения.

Прием отданной карточки, вероятно, расположил напудренного лакея в пользу мистера Уэллера, потому что, воротившись от своего господина, он улыбнулся очень дружелюбно и сказал, что ответ сейчас будет готов.

— Очень хорошо, — сказал Самуэль. — Пусть старый джентльмен не слишком торопится ответом. Могу пообождать. Я пообедал.

— Вы обедаете рано, сэр, — сказал напудренный слуга.

— Чем раньше пообедаешь, тем лучше поужинаешь, — отвечал Самуэль.

— Давно ли вы пожаловали в Бат, сэр? — спросил напудренный лакей. — Я еще не имел удовольствия слышать о вас.

— Очень может быть, потому что мне еще не удалось произвести слишком сильных впечалений на ваш город, — отвечал Самуэль. — Я и другие джентльмены приехали сюда вчера вечером.

— Прекрасное местоположение, сэр, — сказал напудренный собеседник.

— Кажется, что так, — заметил Самуэль.

— Бесподобное общество, сэр, — продолжал напудренный лакей. — Служители здешние очень ласковы и образованы, сэр.

— Этого нельзя не заметить, — отвечал Самуэль. — Слуги ваши образованы до того, что и говорить не хотят с теми, кого не знают.

— Правду изволили заметить, сэр, истинную правду, — отвечал напудренный лакей, принимая слова мистера Уэллера на свой собственный счет и считая их самым лестным комплиментом. — Не изволили ли вы заниматься вот по этой части, сэр? — спросил двухметровый верзила, вынимая из кармана маленькую табакерку с головой лисицы на крышке.

— Занимаюсь временами, но чихаю всякий раз, — отвечал Самуэль.

— Занятие трудное, сэр, требующее некоторой практики, — отвечал долговязый верзила. — Успехи приобретаются с некоторой постепенностью, сэр. Всего лучше начинать с кофе. Я долго носил кофе, сэр, и употреблял его вместо табаку. Кофе, знаете ли, имеет с ним большое сходство. И дешево, и деликатно, сэр. Я советую вам употреблять сначала кофе.

Здесь пронзительный звонок заставил напудренного лакея обратиться к весьма неприятной необходимости засунуть табакерку в свой карман и поспешить с кислым лицом в кабинет мистера Бентама.

Тут не мешает заметить кстати, что мы знаем многое множество джентльменов, в жизнь не бравших в руки ни книги, ни пера, но у которых непременно есть уединенная комнатка, которую называют они своим кабинетом.

— Вот вам ответ, сэр, — сказал напудренный лакей. — Может быть, он слишком велик для вас.

— Не беспокойтесь, — отвечал Самуэль, взяв письмо с небольшим приложением. — Мал или велик, это уж не ваша беда: прочитаем авось и распорядимся, как по писаному.

— Надеюсь, мы еще увидимся, сэр, — сказал напудренный лакей, потирая руками и провожая Самуэля из дверей.

— Вы очень любезны, сэр, — сказал Самуэль. — Не извольте слишком надрываться, провожая меня: устанете и задохнетесь. Примите в соображение, чем вы одолжены обществу, и не берите на себя труда свыше ваших сил. Поудержитесь ради ваших ближних и стойте спокойно на своем месте; иначе, если вы протянете ноги, ближние никогда не перестанут оплакивать вас.

С этими патетическими словами Самуэль раскланялся и быстро пошел по тротуару.

— Какой странный молодой человек, провал бы его взял! — воскликнул напудренный лакей, провожая глазами Самуэля с такой физиономией, которая ясно показывала, что ему ничего не удалось с ним сделать.

Самуэль не сказал ничего; но, пройдя несколько шагов, он обернулся, подмигнул, улыбнулся, кивнул головой и потом весело пошел домой, вполне довольный собою.

Вечером, ровно в три четверти восьмого, мистер Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер, выпрыгнул из своего экипажа у подъезда заведения минеральных вод, и при нем были тот же самый парик, те же зубы, тот же лорнет, те же часы, цепочка и печати, те же кольца, та же брильянтовая булавка и та же палка. Были, впрочем, некоторые довольно заметные перемены в его костюме. Его фрак казался несколько светлее, батист сменился белым шелковым бельем, и притом был он в черных шелковых чулках и белом бархатном жилете. Эссенция из bouquet du roi распространяла вокруг него чудное благовоние на весьма далекое пространство.

Одетый таким образом, церемониймейстер, углубленный в исполнение своей важной обязанности, обошел все комнаты и приготовился принимать гостей.

Гостей было очень много, и в буфете едва успевали получать по шести пенсов за чай. В бальной зале и игорных комнатах, на лестницах и в коридорах раздавались беспрестанно смутный гул разнообразных голосов и стукотня от множества ног, мужских и женских. Платья шелестели, перья колыхались, свечи сияли, брильянты сверкали. Началась музыка — не кадрильная, потому что музыканты еще не играли, но музыка мягких и миниатюрных ножек, сопровождаемых временами веселым и звучным смехом, музыка томная и нежная, всюду и всегда приятная в обществе прекрасных женщин. Со всех сторон сверкали глаза, оживленные приятными ожиданиями, и всюду мелькали грациозные формы, живо и быстро сменяемые одна другой.

В чайной комнате и вокруг карточных столов группировались довольно неуклюжие старухи и безобразные старые джентльмены, рассуждавшие втихомолку о свежих сплетнях, при чем интонация их голоса и выразительные жесты обличали высшую степень наслаждения, почерпаемого ими в этом занятии, очевидно приятном и полезном. Между этими группами замешались три или четыре заботливые маменьки, углубленные, по-видимому, в сущность интересной беседы, что, однако ж, не мешало им бросать временами исподлобья косвенные взгляды на своих дочерей, которые, поступая сообразно с материнскими наставлениями, начинали уже делать возможно лучшее употребление из драгоценного времени, и весело было видеть, как они роняли свои платочки, надевали перчатки, опрокидывали чашки и так далее: признаки маловажные, даже пустые с философской точки зрения, но всем и каждому известно, что при некоторой житейской опытности можно воспользоваться ими с большим успехом.

Около дверей и по разным углам комнат бродили молодые люди, глупые, чопорные, считавшие себя предметом общего удивления и любопытства. Они старались забавлять прекрасный пол произведениями своего доморощенного остроумия и были убеждены душевно, что каждое их слово веселит и разнеживает женское сердце. Корифеи бального паркета, они были счастливы и вполне довольны своей судьбой.

И, наконец, на некоторых задних скамейках, абонированных, по-видимому, на весь бальный вечер, сидели разные незамужние леди, уже давно переступившие за пределы девических мечтаний и надежд. Они не танцевали, потому что не было для них кавалеров, и не играли в карты из опасения прослыть невозвратимо одинокими; но положение их тем не менее казалось интересным и совершенно комфортабельным, потому что они вдоволь могли злословить всех и каждого, не размышляя о себе самих.

Словом, это была сцена общего веселья, пышности и блеска; сцена богатых костюмов, прекрасных зеркал, выполированных полов, жирандолей и восковых свеч. И на всех пунктах этой сцены, быстро переходя с места на место, красовался щепетильный Анджело Кир Бентам, эсквайр и церемониймейстер. Он раскланивался со всеми, разговаривал со всеми, улыбался всем.

— Сюда, в чайную комнату. Нальют вам за шесть пенсов горячей воды и назовут это чаем. Пейте, — сказал мистер Даулер громким голосом, обращаясь к мистеру Пикквику, который, во главе маленького общества, приближался в эту минуту, ведя под руку миссис Даулер.

Мистер Пикквик повернул в чайную комнату и здесь, пробиваясь через толпу, приветствовал его улыбкой и поклонами Анджело Бентам, эсквайр и церемониймейстер.

— Я в восторге, почтеннейший, — говорил Бентам. — Присутствие ваше драгоценно для Бата. Миссис Даулер, вы украшаете наш бал. Ваши перья — истинное сокровище. Превосходно!

— Есть тут кто-нибудь из замечательных лиц? — спросил Даулер.

— Кто-нибудь! Отборное общество, сэр, лучший благороднейший сок всего Ба-ата. Мистер Пикквик, замечаете ли вы эту леди в газовом тюрбане?

— Толстую старушку? — спросил мистер Пикквик наивным тоном.

— Фи! Позвольте вам заметить, почтеннейший, что в Бате нет толстых старух. Это вдовствующая леди Снофнуф.

— Право? — сказал мистер Пикквик.

— Я вам говорю, — подтвердил церемониймейстер. — Тсс! Подойдите поближе, мистер Пикквик. Видите ли вы вот этого блистательного молодого человека, что повернул теперь к нам?

— С длинными волосами и необыкновенно узким лбом? — спросил мистер Пикквик.

— Да. Это в настоящую минуту богатейший молодой человек в целом Бате. Молодой лорд Мутонгед.

— Неужели?

— Честное слово. Вы сейчас услышите его голос, мистер Пикквик. Он будет говорить со мною.

— A кто этот другой джентльмен подле него, в красном жилете и с черными бакенбардами? — спросил мистер Пикквик.

— Это высокородный мистер Кроштон, неразлучный друг молодого лорда, — отвечал церемониймейстер. — Здравствуйте, милорд!

— Очень жалко, Бентам, — сказал милорд.

— Да-с, очень жарко, милорд, — отвечал церемониймейстер.

— Дьявольски жарко, — подтвердил высокородный мистер Кроштон.

— Видали ли вы шарабан милорда, Бентам? — спросил высокородный мистер Кроштон после короткой паузы, в продолжение которой лорд Мутонгед старался своими джентльменскими взорами привести в смущение мистера Пикквика, между тем как мистер Кроштон приискивал интереснейший предмет для разговора.

— Шарабан! Ах, боже мой, нет, не видал! — воскликнул церемониймейстер. — Шарабан! Какая превосходная идея! За-ме-ча-тель-но!

— Как же это вышло? — сказал лорд. — Я думал, что уже все видели мой новый шаабан. Это, могу сказать, пъекъяснейший, щегольской и самый гъациозный экипаж, какой когда-либо двигался на колесах. По бокам я пъиказал выкъясить его къясной къяской.

— И этот цвет придает ему очаровательный вид, — заметил высокородный мистер Кроштон. — Кузов на запятках держится очень живописно.

— И напееди сделана для кучеуа миниатюйная сидейка, отгоеженная железными пеилами — очень, очень удобно, — прибавил милорд. — Недавно я ездил на нем в Бъистоль, в къясном сеутуке, и два лакея, в къясных ливъеях, скакали позади на четвейть мили — чудо как хаашо! Къестьяне выбегали на доуогу целыми семьями, чтобы полюбоваться и на экипаж, и на пассажиуа. Кайтина пъевосходная!

Рассказав этот анекдот, милорд засмеялся от полноты душевного восторга, и слушатели его, по-видимому, пришли в такой же восторг. Затем, взяв под руку своего неразлучного друга, милорд Мутонгед удалился в танцевальную залу.

— Прекрасный молодой человек этот лорд, не правда ли? — спросил церемониймейстер.

— Кажется, что так, — сухо заметил мистер Пикквик.

Когда танцы начались и все необходимые приготовления были приведены к концу, мистер Анджело Бентам опять подошел к мистеру Пикквику и увел его в игорную комнату.

В эту минуту, при самом их входе, вдовствующая леди Снофнуф и все другие леди весьма почтенной, вистообразной наружности, хлопотали вокруг порожнего столика, снабженного всеми принадлежностями для карточной игры. Завидев мистера Пикквика, сопровождаемого церемониймейстером, они выразительно обменялись взглядами и безмолвно согласились, что этот старичок будет для них превосходным партнером.

— Мистер Бентам, — сказала вдовствующая леди Снофнуф вкрадчивым тоном, — будьте так добры, приищите нам приличного кавалера для этого стола.

И, говоря это, леди Снофнуф выразительно указала на мистера Пикквика, который в эту минуту смотрел в другую сторону.

— Позвольте вам представить, миледи, моего достойного друга: мистера Пикквика, — прекраснейший джентльмен, — ему будет очень приятно, — отвечал церемониймейстер. — Мистер Пикквик, леди Снофнуф, — миссис полковница Вогсби, — мисс Боло.

Мистер Пикквик раскланялся всем дамам и, находя невозможным увернуться от их внимания, почтительно взял игру карт и сел за стол. Мистер Пикквик и мисс Боло сделались партнерами против леди Снофнуф и миссис полковницы Вогсби.

 

— Что тебе надобно, Дженни? — сказала миссис полковница Вогсби, оборачиваясь к одной из молодых девиц.

— Я пришла спросить, мама, можно ли мне танцевать с молодым мистером Кроли? — шепнула младшая и прелестнейшая из двух девиц.

— Ах, Дженни, как тебе не стыдно, мой друг, думать о таких вещах? — возразила нежная мама. — Разве не говорили тебе двадцать раз, что у его отца всего только восемьсот фунтов годового дохода и доход этот умрет вместе с ним? Стыдись, мой друг. Ни под каким видом.

— Мама, — шепнула другая, старшая девица, чопорная и жеманная, — мне представили лорда Мутонгеда. Я сказала, мама, что меня, кажется, еще не ангажировали.

— И очень умно сделала, мой ангел, — отвечала миссис полковница Вогсби, прикоснувшись веером к плечу своей дочери. — На тебя я могу совершенно положиться. Лорд Мутонгед богат и знатен. Будь с ним ласкова, мой ангел.

С этими словами миссис полковница Вогсби нежно поцеловала свою старшую дочь и, сделав еще раз строгое замечание младшей, принялась сортировать свои карты.

Бедный мистер Пикквик! Никогда еще до этой поры ему не приходилось быть партнером трех женщин, в совершенстве постигших тайну карточного искусства. Их неумолимая строгость приводила его в трепет. Если он делал промах, мисс Боло бросала на него сокрушительный взгляд, исполненный страшного негодования и досады; если он призадумывался над своей игрой и недоумевал, с чего идти, леди Снофнуф, повертываясь на своем стуле, обнаруживала энергичные признаки нетерпения и с сожалением посматривала на миссис полковницу Вогсби, которая, в свою очередь, откашливалась и беспрестанно пожимала плечами, как будто желая сказать, что она решительно сомневается в здравом смысле этого скучного и неповоротливого старика. Потом, после каждой игры, мисс Боло, испуская глубокий вздох, спрашивала с негодованием, отчего мистер Пикквик не отвечал ей с бубен, или треф, или пик, или червей, зачем он прозевал онеры, промигал туза, и почему бы ему не козырнуть с короля. На все эти и другие весьма важные обвинения мистер Пикквик решительно не был в состоянии представить благовидного оправдания, так как он в последнее время почти совсем не упражнялся в карточной игре. Посторонние зрители, вертевшиеся около стола, тоже приводили его в крайнее смущение. К тому же внимание его было отвлечено интересной беседой между мистером Анджело Бентамом и двумя девицами Матинтерс, которые беспрестанно увивались около церемониймейстера в надежде завербовать через него какого-нибудь отсталого кавалера. Все эти вещи, в связи с беспрестанным шумом и толкотней от приходивших и уходивших особ, произвели чрезвычайно неприятное впечатление на мистера Пикквика, и он во весь вечер играл очень дурно, тем более что карты как нарочно шли к нему из рук вон плохие. Когда они встали из-за стола в половине двенадцатого, мисс Боло, встревоженная и раздосадованная, прямо уехала домой, не сказав даже прощального приветствия своему партнеру.

Соединившись со своими друзьями, которые, все вообще и каждый порознь, объявили, что вечер пролетел для них незаметно в беспрерывных удовольствиях всякого рода, мистер Пикквик отправился с ними в гостиницу «Белого оленя» и, выкушав на сон грядущий стакан крепкого пунша, погрузился в сладкий сон.

 

⇐ Предыдущая23242526272829303132Следующая ⇒

Поделиться: