Загородные резиденции В.А. Перовского

Пока в столице рассматривались проекты возведения губернаторского дома Перовский перенёс свою резиденцию на пять жарких оренбургских месяцев (май – сентябрь) в Башкирию, выстроив там усадебные комплексы, которые он сам называл «кочёвками». В течении многих лет – с 1834 по 1841 гг. и с 1851 по 1856 гг. они становились административными центрами по управлению Оренбургским краем, местами работы отечественных и иностранных учёных, культурными центрами, куда приглашались профессиональные мастера искусств и башкирские народные исполнители и, наконец, местами отдыха самого губернатора, его родственников и близких друзей.

Первая «кочёвка» Перовского была в 9-м башкирском кантоне в верховьях реки Белгушки (Белегуш) в сотне километров к северо-востоку от Оренбурга. По современному административно-территориальному делению «кочёвка» находилась на границе Саракташского района Оренбургской области и Зианчуринского района Республики Башкортостан. Военный губернатор построил «себе на кочёвке дворец, летние помещения, имел большой штат служащих, живших с ним вместе и на его счёт»[104].

На «кочёвке» подолгу жили и работали ближайшие помощники военного губернатора по гражданской части чиновники особых поручений В.И. Даль (с 1833 по 1841 г.) и Я.В. Ханыков (с 1835 по 1842 г.). В Оренбурге они начали свою административную деятельность и одновременно вели научную работу. Учёный-натуралист Даль 29 декабря 1838 г. был избран в члены-корреспонденты Петербургской Академии наук по отделению естественных наук. Им были написаны исследовательские работы о природе, этнографии, фольклоре народов Южного Урала и Казахстана. К заслугам Даля перед отечественным востоковедением принадлежит приобретение им в 1838 г. через бухарцев рукописи сочинения хивинского историка XVII в. Абу-л-Гази Бахадур-хана «Родословная тюрок», которую он отослал в Академию наук. Научная деятельность Я.В. Ханыкова в области географии и картографии также была тесно связана со служебными обязанностями. Он возглавлял губернский статистический комитет, по заданию военного губернатора готовил проекты по изменению управления иррегулярными войсками, в том числе Башкиро-мещерякским, опубликовал в 1839 г. в столичном издании «Материалы для статистики Российской империи» работу «Географическое обозрение Оренбургского края». Практическую и научную деятельность В.И. Даля и Я.В. Ханыкова Перовский высоко ценил. Оба они оставались среди его ближайших друзей до самой смерти графа Перовского[105].

По вызову Перовского и с отчётами в его летней резиденции побывали многие местные чиновники. Среди них председатель Оренбургской пограничной комиссии Г.Ф. Генс; будущий востоковед, прошедший тяжёлое испытание в Хивинском походе, Н.Я. Ханыков; офицер-картограф, адъютант Перовского, а с 1840 г. исправляющий должность командующего Башкиро-мещерякским войском Н.В. Балкашин; преподаватель арабского и персидского языков в Неплюевском военном училище П.И. Демезон, посланец Перовского в Бухару (декабрь 1833 – май 1834 г.). Почётными гостями были многие другие российские и иностранные учёные, руководители дипломатических миссий и экспедиций в казахские жузы и среднеазиатские ханства.

Яркие впечатления от «кочёвки» Перовского сохранил в своей памяти известный российский учёный геолог академик Н.И. Кокшаров. В 1841 г. горный инженер Кокшаров сопровождал путешествовавшего по России президента Лондонского географического общества Родерика Мурчисона. Несколько дней Мурчисон и члены его экспедиции провели у Перовского. В своих записках, опубликованных в 1890 г., Н.И. Кокшаров вспоминал: «На «кочёвке» у В.А. Перовского был выстроен просторный деревянный дом с небольшими деревянными пристройками, в которых жила свита и прислуга. Нас поместили самым комфортабельным образом в одной из пристроек». Ежедневно учёные совершали экспедиционные выезды: «Утром с молотками в руках мы ходили геогнозировать по окрестным горам, а потом большую часть проводили в обществе Перовского и под открытым небом ввиду прекрасной природы. Тем не менее благодаря такту и распорядительности любезного хозяина мы находили достаточно времени, чтобы привести в порядок наши путевые заметки и собранные экземпляры горных пород и окаменелостей… Вечером играла зарю башкирская стража на особых духовых инструментах». Кокшарову запомнился курьёзный случай, связанный с оказанием Перовским помощи гостившим учёным. «Когда он узнал, что один из членов экспедиции, а именно молодой граф А.А. Кейзерлинг (зоолог), интересуется мышами, то он призвал к себе башкир и отдал им приказание наловить для графа к утру следующего дня столько мышей, сколько могут. Немало было наше удивление и смех, когда на другое утро, войдя в комнату гр. Кейзерлинга, мы увидели его заваленным сотнями всякого рода мышей. Каких только мышей тут не было – мелких и больших, серых, пёстрых, летучих и пр. Графу было что анатомировать»[106].

Особое помещение на «кочёвке» было отведено «казачьему малолетку» И. Мелехову, получавшему в Петербурге профессию чучельника, который готовил экспонаты для создаваемого Перовским «Музеума произведений Оренбургского края».

В.А. Перовский не был женат, но у него был внебрачный сын Алексей (носил фамилию отца, но без прав дворянства), которого он очень любил, заботился о его слабом здоровье и весьма баловал. В Оренбурге и на «кочёвке», до поступления в Михайловское артиллерийское училище в 1843 г., Алексей жил с отцом, получал домашнее воспитание[107].

Июнь 1841 г. провёл на «кочёвке» племянник В.А. Перовского Алексей Толстой (сын его сестры Анны), начинающий писатель, в дальнейшем известный поэт, писатель и драматург.

По воспоминаниям очевидцев, кто бы из близких знакомых Перовского «ни приезжал к нему, они были ему всегда желанны». Академик Н.И. Кокшаров особо выделял, что губернатор «как гостеприимный хозяин, умный и благовоспитанный человек умел устроить всё к полному удовольствию иностранцев, которые были от него в восхищении и провели на кочевье настолько же приятно, как и разнообразно»[108]. Гостей ждали прогулки, охота, музыкальные вечера. Сам хозяин этого «имения», по словам очевидцев, был «большой любитель ружейной охоты. Становилось несколько десятков восточных кибиток, привозились столы, стулья, серебряная сервировка, повара, лакеи; съезжались несколько тысяч башкирцев, им раздавался свинец, порох и все отправлялись на охоту за глухарями, тетеревами и рябчиками. К вечеру возвращались и начиналось угощение, для чего резали несколько лошадей и быков. Разводились необъятные костры, выступали борцы, плясуны… Выносились мешки мелкой серебряной монеты, которая горстями бросалась в народ… По окончании охоты, продолжавшейся несколько дней, дичь, которой набивалось тысячи, раздавалась приезжим охотникам, и они увозили её в Оренбург и кушали всю зиму»[109].

В музыкальных вечерах участвовал московский композитор А.А. Алябьев, по ложному обвинению находившийся в 1833–1835 гг. в ссылке в Оренбурге и причисленный к канцелярии губернатора. На основе башкирской народной музыки и на тексты народных песен (в переводе на русский язык) он написал вокальный цикл «Азиатские песни», «Башкирскую увертюру», которые посвятил В.А. Перовскому[110]. Башкирские песни, записанные и переведённые на русский и французский языки, демонстрировал инженер-прапорщик Оренбургского инженерного округа К.А. Бух. Одарёнными музыкантами и исполнителями были старший адъютант командира Отдельного Оренбургского корпуса капитан В.Н. Верстовский, скрипач и пианист, брат известного композитора А.Н. Верстовского; штабс-капитан инженерного корпуса К.И. Агапиев, хорошо игравший на виолончели; офицер К. Корф, певец-любитель[111]. Свою «кочёвку» военный губернатор покинул поздней осенью 1841 г.

Первая «кочёвка» В.А. Перовского на р. Белгушке (Белегуш), оставленная владельцем в 1841 г., постепенно разрослась до посёлка, получившего название Перовский. По сведениям на 1877 г. в нём числилось 72 двора с населением 510 чел. (275 муж. и 245 жен.). Посёлок Перовский обозначен и в других списках населённых мест Оренбургской губернии[112]. В годы советской власти он получил название Красно-Перовск. В 1930 г. здесь был создан колхоз «Организатор побед». В период Великой Отечественной войны 21 житель посёлка ушёл на фронт, 8 из них погибли в боях. В послевоенные годы из-за недостатка рабочих рук крестьян стали переселять в другие места и к 1965 г. Красно-Перовск прекратил существование (по крайней мере на карте Генерального штаба 1947 г. он не значится). Посёлок был расположен к востоку от современной дер. Каировка Саракташского района Оренбургской области[113].

В декабре 1841 г. В.А. Перовский уехал в Петербург и, получив отставку, отправился на лечение заграницу. По возвращении служил в различных правительственных учреждениях, а в 1851 г. добился у императора возвращения в Оренбургский край в должности Оренбургского и Самарского генерал-губернатора. И первым заданием своему старому другу Н.В. Балкашину, с марта 1846 г. гражданскому губернатору, которое отдал накануне приезда, – подыскать место для «кочёвки» и построить там дома. Весной 1851 г. по пути в Оренбург генерал-губернатор заехал в Уфу к Балкашину, где получил сведения о месте для новой «кочёвки». Для неё было выбрано живописное место в Башкирии на реке Тугустемир, притоке реки Большой Юшатырь, в 137 верстах от Оренбурга. По современному административно-территориальному делению – это земли Куюргазинского района РБ. Описание месторасположения «кочёвки» находим в научном труде генерал-лейтенанта (в 1849 г. – начале 1850-х гг. штабс-капитана Оренбургского отделения Генерального штаба) А.И. Макшеева «Путешествие по киргизским степям и Туркестанскому краю»: «К северу возвышались высокие горы, а за ними разстилалась широкая, зелёная долина, по которой лентой извивалась река Белая. Прекрасный вид с гор на долину, вероятно, и был причиною выбора этого места для кочёвки»[114]. Сам В.А. Перовский так писал московскому другу А.Я. Булгакову «о прелестном уголке, который я себе устроил в Башкирии. Вам приходится восхищаться природой в Сокольниках, но как жалки показались бы они Вам после здешних величавых дубрав и необозримых лугов! В садах Ваших заботливый уход за цветами, а здесь цветы эти растут сами собою и сменяют друг друга во всё время с мая месяца до конца сентября. И какие места, какие виды открываются перед Вами, если Вы не поленитесь сесть на коня и поехать по одной из бесчисленных лесных тропинок, ведущих на соседние вершины! Его величество не пожалел бы миллионов, если бы представилась возможность посредством денег перенести в Царское Село или Петербург одно из этих мест, которыми Господь Бог так щедро наградил оренбургского губернатора. Не подумайте что я преувеличиваю. На веку моём я видел много прекрасных картин природы, и ни одной, которая могла бы идти в сравнение с здешними»[115].

Территория «кочёвки» была значительна, по замечаниям очевидца, «во время дождя гостям и свите подавались верховые лошади для проезда в столовую или домой». Недалеко от «кочёвки» (возле д. Аллабердино) располагался летний лагерь башкирского учебного полка, сформированного генерал-губернатором, а в 30 вер. – усадьба богатого винного откупщика В. Звенигородского под названием «Тугустемир» (ныне д. Тугустемир Тюльганского района Оренбургской области). Новую летнюю резиденцию генерал-губернатора обустроили очень быстро. Выстроили 10–12 коттеджей и дом для Перовского, а он «сразу же переехал туда, сопровождаемый семьями, которые он пригласил»[116].

В.А. Перовский работал здесь «очень много; каждые два дня из города приезжали высшие чиновники с бумагами для доклада и подписи»[117]. На «кочёвке» строго следили за регулярной доставкой почты. Большую помощь оказывала «летучая почта» верховых нарочных из башкир. По предложению генерал-губернатора конные башкиры были расставлены по всей дороге от Оренбурга до летнего лагеря.

В начале сентября 1851 г. для опыта «летучую почту» несла конная команда из 51 башкира, при 6 урядниках и офицере, взятая из башкирского учебного полка. На протяжении 137 вёрст было 6 почтовых перегонов, разделённых на 24 пикета. Среднее расстояние между пикетами составляло около 6 вёрст. «На каждом пикете было приказано одному из башкир иметь в течение дня лошадь совершенно готовую, садиться на неё, лишь только завидит скачущего гонца с соседнего пикета, пускаться по направлению пути депеши, постепенно усиливая аллюр и перехватывая сумку на скаку». По выводам проводившего эти «соревнования» башкир элитного полка и. д. обер-квартирмейстера А.И. Макшеева, «средним числом можно положить, что депеша передавалась в течение 5 часов, делая около 28 вёрст в час». Сам Макшеев со срочными депешами проскакал из Оренбурга до «кочёвки» за 8 часов[118].

В дальнейшем пикеты располагались через каждые 10 вёрст, где дежурили по четыре человека. Они «везли почтовые пакеты и депеши галопом от поста к посту, так что депеша доставлялась… за восемь часов». Как и на первой «кочёвке», охрану несли башкиры: «Перед входом в летний лагерь был выставлен своего рода караул из башкир. Караульный унтер-офицер спрашивал имя и звание прибывшего, записывал всё на листок и отводил гостю жилище… В тёмное время у входа в летний лагерь зажигался большой костёр из сложенных в кучу сухих веток: в холодные ночи около него обогревался караул; кроме того он служил маяком для гостей, которые приезжали ночью»[119].

На Тугустемировской «кочёвке» отдыхали старшие братья Василия Алексеевича – Алексей, писатель (литературный псевдоним Антоний Погорельский), доктор философии и словесных наук, и Лев, высокопоставленный чиновник – министр внутренних дел, затем министр уделов, любитель истории, участник археологических экспедиций, коллекционер античных древностей. В канцелярии генерал-губернатора служил его племянник Александр Жемчужников (сын сестры Ольги). Летом 1851 г. второй раз приезжал племянник Алексей Толстой. Широко известно, что эти двоюродные братья и третий брат – Владимир Жемчужников в начале 50-х годов явились создателями сатирического литературного образа Козьмы Пруткова. Летняя резиденция служила В.А. Перовскому, никогда не имевшего собственного владения, усадьбой, где он мог принимать своих родственников.

С деловыми визитами на «кочёвке» были товарищ (заместитель) военного министра генерал-лейтенант А.А. Катенин, назначенный после Перовского Оренбургским и Самарским генерал-губернатором, чиновник Министерства иностранных дел ориенталист В.В. Григорьев, прикомандированный к Перовскому. В 1854 г. за труды по востоковедению он был избран членом-корреспондентом Петербургской Академии наук и тогда же назначен председателем Оренбургской пограничной комиссии. В дружбе с Перовским, гостьей его «кочёвок» была графиня А.А. Толстая, двоюродная тётка Льва Николаевича Толстого, подолгу жившая с дочерью в Оренбурге, где служил её брат граф И.А. Толстой, адъютант В.А. Перовского в 1840–1842 гг., с 1851 г. – генерал-майор, начальник штаба Оренбургского казачьего войска. Именно с ней Лев Николаевич делился своими творческими планами: «У меня давно бродит в голове план сочинения, местом действия которого должен быть Оренбургский край, а время – Перовского, – писал он в 1878 г. – … всё, что касается его мне ужасно интересно, и должен Вам сказать, что это лицо, как историческое лицо и характер, мне очень симпатично»[120]. Лев Николаевич изучал присланные тёткой письма Василия Алексеевича, собирал документальные материалы 30–50-х годов XIX в. по истории Оренбургского края.

Для родственников и друзей генерал-губернатор держал кумысодельню. Его особым доверием пользовался старый кумысодел башкир, участник Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов, который не только угощал гостей целебным напитком, но и забавлял их рассказами о своём прошлом. А.И. Макшеев записал его парижские приключения: «В 1814 году, в бытность свою в Париже, он схватил с бульвара какого-то француза и запер его у себя в конюшне; когда проделка его была открыта и его спросили: что это значит? Он наивно отвечал: «домой возьму, работник будет»[121]. Возможно, по рекомендации В.А. Перовского, с 1819 г. входившего в состав свиты е. и. в., этот мастер готовил кумыс в Петергофе для императрицы Марии Фёдоровны. Замечательный рассказчик, он забавлял гостей «кочёвки» воспоминаниями «о своей дружбе с различными вельможами, князьями и графами»[122].

Часто на «кочёвках» проходили башкирские народные праздники, куда генерал-губернатор приглашал башкирских кантонных начальников с их подчинёнными. Во время сабантуев устраивались скачки на лошадях, соревнования борцов, демонстрировали своё искусство башкирские певцы и музыканты[123]. Духовное и культурное пространство на «кочёвках» В.А. Перовского создавалось самим хозяином, его культурными предпочтениями, яркой индивидуальностью.

Башкирские праздники производили большое впечатление на зрителей. К сожалению, хозяин не давал разрешения на публикацию каких-либо материалов с его «кочёвки». 8 сентября 1856 г. к генерал-губернатору обратился поэт, писатель и публицист М.Л. Михайлов, приехавший в Башкирию из Петербурга в составе литературно-этнографической экспедиции, организованной Морским министерством: «представляю вниманию Вашего сиятельства небольшую статью, написанную мною… для «С-Петербургских Ведомостей» о башкирском празднике, при котором я имел удовольствие присутствовать на Вашей кочёвке. Я счёл долгом испросить Вашего позволения на её напечатание. Поправки, которыя может быть угодно будет сделать в ней Вашему сиятельству, я приму за знак особенного Вашего внимания». Через заведующего канцелярией Перовский передал запрет на публикацию. 26 сентября Михайлов сообщал в канцелярию генерал-губернатора: «Желание его сиятельства, чтобы с кочёвки его я ничего не печатал, будет в точности исполнено»[124]. В 1857 г. генерал-губернатор последний раз был на Тугустемировской кочёвке.

В Оренбурге В.А. Перовский благоустраивал возведённый им губернаторский дом на набережной р. Урал, который стал зваться генерал-губернаторским. В 1852 г. он перевёл генерал-губернаторскую канцелярию в приобретённый частный дом Еникуцева и дворец целиком стал его резиденцией. В нём подолгу жила близкий друг Перовского графиня А.А. Толстая с дочерью и фактически была там хозяйкой. Она «держала специальный стол» и чиновники особых поручений, адъютанты, командиры Оренбургского корпуса и гости генерал-губернатора проводили у неё свободные вечера.

По возвращении с «кочёвки» генерал-губернатор вёл в своём доме служебные приёмы. Здесь же устраивались балы, музыкальные вечера, шли спектакли любительского театра «в пользу бедных» и таким образом поддерживалась связь с городской светской средой. Военный губернатор, затем генерал-губернатор В.А. Перовский был меценатом всех культурных мероприятий на «кочёвках» и в своей оренбургской резиденции. Современников поражали огромные расходы генерал-губернатора: «праздники, обеды и балы – роскошны, на последних шампанское пили все гости, а число их было 300–400 чел…. В обыкновенное время у него обедало не менее 15–20 человек». «Какие его личные средства были – неизвестно, – писал не раз участвовавший в этих застольях И.В. Чернов. – Говорили, что государь Николай Павлович давал ему негласно из своей шкатулки; быть может, небольшие расходы брал из экономических капиталов»[125].

Вторая «кочёвка» на р. Тугустемир после отъезда В.А. Перовского в 1856 г. также не пришла в запустение. Здесь существовал крестьянский хутор «Перовский». На «Карте гражданской территории Оренбургского уезда» (Оренбург, 1914) показан хутор Перовский, расположенный по р. Тугустемир (приток Б. Юшатыря) выше дер. Ямансарово на землях Бушман-Суун-Каракипчакской волости (ныне Куюргазинский район Республики Башкортостан). По сведениям краеведов хутор входил в состав колхоза «Красная нива», переименованного затем в «Красную поляну»[126]. Дата ликвидации хутора не установлена.

Уфа

По указу Сената от 23 декабря 1781 г. Оренбургская губерния была упразднена и создано Уфимское наместничество с центром в Уфе, вошедшее в состав Уфимского и Симбирского генерал-губернаторства[127]. Бывшему оренбургскому губернатору генерал-поручику И.В. Якоби, утверждённому первым наместником (декабрь 1781 – декабрь 1782), до открытия наместничества было поручено организовать строительство зданий для резиденции генерал-губернатора, наместнического правления, губернатора (правителя наместничества). 29 апреля 1782 г. Якоби и губернатор генерал-майор князь М.А. Фабулов торжественно открыли Уфимское наместничество. В доме наместника «представлен был на 120-и кувертах обеденный стол, к которому приглашены были всё знатное духовенство, чиновники и дворянство и угощаемы знаменитым обедом. В продолжении сего играла духовая инструментальная на хорах музыка, а в 9 часов дан был маскерад»[128]. Дом наместника просуществовал до 1800 г., когда со всеми службами поступил в духовное ведомство[129].

При втором генерал-губернаторе генерал-поручике А.И. Апухтине (декабрь 1782 – декабрь 1784) и губернаторе действительном статском советнике и камергере П.Ф. Квашнине-Самарине в 1784 г. «построены поблизости Гостиннаго ряду губернаторской деревянной огромной дом и внутри города нижния присутственныя места»[130]. В 1799 г. дом сгорел вместе с купеческим гостиным двором[131].

Третьим наместником был генерал-поручик О.А. Игельстром (1784–1792), правителем – генерал-майор Ламб (короткое время) и генерал-майор (затем генерал-поручик) А.А. Пеутлинг (1790 – ноябрь 1794). В 1790–1792 гг. последний замещал наместника. При четвёртом наместнике генерал-поручике С.К. Вязмитинове (ноябрь 1794–1796) Пеутлинг оставался губернатором[132].

В резиденциях наместников и губернаторов в торжественные дни проводились балы, давались обеды. Обустраивались и загородные дома правителей. Так, на самом возвышенном месте Усольских гор, на мысе, образуемом течением рек Белой и Уфы, губернатор Квашнин-Самарин с мая до поздней осени жил в летнем лагере, состоящем из «нарочно для того устроенных, обитых холстом палатках». Здесь он работал, а «по воскресеньям и праздникам съезжалась вся уфимская знать, где обедала и веселилась»[133]. Оренбургский гражданский губернатор князь И.М. Баратаев (1797–1800), до этого прослуживший в Уфе с 1787 г. председателем Уфимской казённой палаты, временно исполнявший должность правителя наместничества, стал владельцем подгородного сельца Миловки (10 дворов, 81 душа об. П.). В «Экономических примечаниях» к генеральному межеванию по Уфимскому уезду зафиксированы «в том сельце дом господский – полукаменной о трёх этажах: нижний этаж каменной, а верхния – деревянныя и два флигеля – деревянныя ж и изрядной архитектуры. При доме сад легулярной с пришпектами и оранжерея. Во оном саду имеются плодовитыя деревья – яблони и разнаго рода смородина, а в оранжереи – персики и разного рода продукты и цветы»[134].

12 декабря 1796 г. по указу Сената «О новом разделении государства на губернии» Уфимское наместничество было переименовано в Оренбургскую губернию. В марте 1797 г. губернский центр был перенесён из Уфы в Оренбург, а по указу 5 марта 1802 г. центр губернии снова возвращён в Уфу, где оставался до 1865 г.[135] Первые три гражданских губернатора служили в Оренбурге, а с действительного статского советника А.А. Враского (1802–1806) и до разделения губернии на Уфимскую и Оренбургскую в 1865 г. все 14 гражданских губернаторов имели свои резиденции в Уфе.

В начале XIX в. для резиденции губернаторов в Голубиной слободке был перестроен «длинный деревянный дом с мезонином на одной стороне и с двумя наружными крыльцами». Перед домом простиралась площадь, на которой производился развод местных войск[136]. В губернаторском доме останавливались и принимали просителей Главные начальники края – военные губернаторы, по долгу службы часто приезжавшие в Уфу. Как писал военный губернатор князь Г.С. Волконский летом 1808 г., в Уфе «скромной народ руской, азиатцы, где я с утра и до конца: все желают меня видить. Кому должно по надобности – тот час помогаю». Для военного губернатора устраивались музыкальные праздники. Тайный советник И.Г. Фризель (1806–1809) в конце июля 1808 г. знакомил Волконского со спектаклями воспитанников гарнизонного полка, которые «играли разныя пьесы на изрядно приготовленном театре». Летом 1811 г. губернатор действительный статский советник М.Ф. Веригин (1809–1811) в честь князя Волконского устроил концерт, в котором участвовал музыкально одарённый подросток Алексей Верстовский, впоследствии известный композитор (отец Алексея служил в Уфе управляющим Оренбургской удельной конторой). В письме к дочери 27 июня 1811 г. князь с восторгом писал об этом представлении: «Вчерась был прекрасной концерт любителей… Сын Верстовского, в возрасте 11 лет, имеет удивительные таланты: заслуживал бы быть прослушанным в апортаментах царствующей императрицы»[137].

Грандиозный праздник организовал гражданский губернатор действительный статский советник М.А. Наврозов (1811–1822) 5 июля 1814 г. по случаю получения Манифеста о заключении мира с Францией. Весь день велась пушечная и ружейная пальба на улицах города и колокольный звон во всех церквях. А вечером в доме губернатора был дан «здешнему дворянству и купечеству маскерад и ужин… Собрание было очень многочисленное; дамы явились в богатых русских костюмах и, между прочими танцами, плясали русские национальные пляски. Кругом дома было множество зрителей»[138].

Этот же губернаторский дом через 10 лет стал квартирой для Александра I, 16–18 сентября 1824 г. посетившего Уфу, где участвовал в заложении церкви Св. Александра Невского. Дом губернатора Г.В. Нелидова (1822–1826) не мог вместить всё съехавшееся в Уфу на бал дворянство. И потому Оренбургское дворянское собрание заранее ассигновало 1800 руб. на аренду специального помещения и «приспособления дома для бала»[139].

По генеральному плану застройки Уфы 1819 г. на большой Соборной площади должны были возвести новый губернаторский дом, но по разным причинам он так и не был построен. Поэтому начальники губернии стремились завести усадебные дома за городом. Губернатор действительный статский советник Н.В. Жуковский (1832–1835) «к северо-западу от города… на отличной местности, называемой Софроновою горою, господствующей над рекою Белой», в 1833 г. построил «летний дом с залою в два света, хорами и галереями, в котором весной и летом устраивались гулянья, танцы и т. п. Лес около дома был расчищен и устроены аллеи, а к реке Белой – довольно удобные спуски для пешеходов»[140].

В памяти жителей Уфы и гостей губернатора действительного статского советника Н.В. Балкашина (март 1846 – декабрь 1851) осталась его резиденция, расположенная в 2,5 верстах от города. Военный инженер Генерального штаба И.Ф. Бларамберг в своей книге писал, что в сентябре 1848 г., возвращаясь из экспедиции по северу и северо-востоку Оренбургской губернии, «в Уфе я нанёс визит гражданскому губернатору генералу Балкашину, старому другу по Оренбургу, жившему в великолепном поместье за городом. Он показал мне свой чудесный дом и окрестности, которые… очень живописны»[141].

В 1850 г. «Оренбургские губернские ведомости» несколько раз писали о внешней красоте дома губернатора. Так, на взгляд корреспондента газеты И. Прибельского, совершавшего зимнюю поездку из Уфы до Благовещенского завода, дом, выстроенный «в готическом вкусе» стоял на гористом берегу реки Белой «как одинокий страж, окидывающий своим неусыпным оком окрестность, покрытую белой пеленой». Постоянный автор газеты В.В. Зефиров тоже не обошёл своим вниманием эту архитектурную достопримечательность. В своём очерке «Взгляд на Уфу» он определяет виллу Балкашиных как «дом арабской архитектуры»[142].

Это было такое невиданной красоты здание, что местные жители не знали, как определить его архитектурный стиль. Возможно, разные части постройки были выполнены в различных художественных решениях. Загородная усадьба располагалась недалеко от Софроновской пристани, вниз по р. Белой, там, где «правый берег реки возвышается в виде огромных нависших камней, называемых «висячим камнем»[143]. Дом был построен «в роде итальянской виллы с отдельным павильоном, прекрасными цветниками и оранжереями»[144]. Владелицей и хозяйкой дома была супруга губернатора Варвара Александровна, дочь генерал-лейтенанта А.П. Мансурова, прославившегося в итальянских походах А.В. Суворова, оренбургского помещика.

Загородный дом Балкашина стал достопримечательностью окрестностей Уфы. В 1860 г. в «Вестнике императорского Русского географического общества» в «Очерке Уфы» А.А. Пекера в разделе «Общественная жизнь» сообщалось: «Зимой здесь бывают постоянные собрания, клубы и часто домашния картёжныя вечеринки… Летом жители находят развлечение за городом. Две дачи служат преимущественно местом прогулок: это Архиерейский хутор и дача генерал-майора Балкашина. На этой даче, на возвышенном берегу реки Белой, устроен павильон, кругом которого разведён парк; павильон во время пикников предназначается для танцев»[145].

В 1859 г. в петербургской газете «Русский дневник» в статье «Чортово городище близ города Уфы» историк-краевед Р.Г. Игнатьев среди наиболее примечательных мест Уфы и её окрестностей отмечал: «не менее живописны виды дачи г. Балкашиной»[146]. В 1863 г. в другой петербургской газете «Голос» в неподписанной корреспонденции «Уфа» (предположительно авторство Р.Г. Игнатьева) также названа эта дача: «Летом, с прекращением клубных вечеров, уфимские жители очень любят прогулки по окрестностям, действительно превосходным, каковы сёла Чесноковка, Богородское, дачи Г-жи Балкашиной, Чортово или Татарское Городище»[147].

Дача Балкашина, скорее всего, находилась высоко на горе, видимо, на самом возвышенном месте за Южным автовокзалом, где ныне улицы Новосибирская, Верхняя и Нижняя Делегатские. Это была значительная по площади усадьба, сохранявшаяся ещё долгое время. Весной 1876 г. её выставили на продажу и в рекламном объявлении говорилось, что «продаётся дача, расположенная на гористой местности, над рекой Белой, в расстоянии 3-х вёрст от г. Уфы и в одной от пароходной пристани… При даче находятся земли 10 десят. 1300 кв. саж.; два флигеля с необходимыми для хозяйства службами недавней постройки, все деревянные; фруктовый сад на пространстве 5000 кв. саж.; в коем до 500 яблонь и более 1000 разного кустарника; каменоломня из плитняка… Дача окаймлена пятью рощами», есть луга, годового дохода она приносила до 600 руб. Покупатели приглашались «к владельцу, живущему постоянно на оной даче, прозванной Балкашинкою»[148]. На плане Уфы 1911 г. исполненным Я.Г. Балуевым по заказу уфимской полиции эта территория, ниже по течению от улицы Бирской Софроновской слободы, показана покрытой лесными насаждениями, не застроенной.

Памятником градостроительства Уфы середины XIX в. является губернаторский дом. Двухэтажное каменное здание было построено в 1850 г. по образцовому проекту академика Академии художеств А.Д. Захарова оренбургским губернским архитектором А.А. Гопиусом. Первоначально это было частное владение и «по недостатку в г. Уфе удобных домов для размещения начальника губернии в 1859 г. с Высочайшего разрешения приобретён в казну покупкою для этой надобности выстроенный дом коллежской советницей Жуковской с находящимся при нём деревянным флигелем за 12 тыс. рублей»[149]. Перестройка дома велась по указаниям гражданских губернаторов действительных статских советников Е.И. Барановского (февраль 1858 – июнь 1861) и Г.С. Аксакова (июнь 1861 – июнь 1865).

По оценке историков архитектуры Дом губернатора сооружён в стиле позднего классицизма. Его «главный фасад представляет собой симметричную композицию с центральным четырёхпилястровым ионического ордера ризалитом, который оформлен чугунными литыми драконами, служившими кронштейнами для уличных фонарей, и завершается треугольным фронтоном. Расположенный по периметру фасадов фриз разделяет первый этаж, отличающийся строгостью декоративно-художественного оформления (рустика), от второго, более нарядного (арочные окна с декоративными наличниками)»[150].

Особенностью главного парадного интерьера губернаторского дома были анфилады помещений с композиционным центром – залом, что типично для позднего классицизма. В доме были обустроены парадный зал, приёмные комнаты, а также помещения «для домашней, семейной жизни» губернаторов. На реконструкцию здания и покупку мебели ушло 20 тыс. руб.[151]

Дом губернатора служил резиденцией двух последних оренбургских гражданских губернаторов и десяти губернаторов Уфимской губернии. В нём ставились спектакли любительских и частных театральных трупп, для чего специально были построены сцена, уборные для актёров, ложи в зале. В своих резиденциях «хозяева» губернии по праздничным дням принимали представителей местного «света» из чиновников и помещиков, устраивая обеды и балы. На них приглашались и почётные гости губернаторов, приезжавшие из столиц, или возвращавшиеся из путешествий за границу дворяне, от которых можно было получать сведения о политических идеях, новейших веяниях в литературе и искусстве, о модах и пр. Вице-губернаторы и даже начальники губернии становились организаторами светских литературных салонов, объединявших небольшое число друзей и единомышленников. В 1853–1857 гг. в центре одного из них был вице-губернатор Е.И. Барановский, выпускник Петербургского училища правоведения, по оценке современников, принадлежавший к кругу либеральной молодёжи, в руки которой постепенно переходило управление в столицах и губернских центрах. Барановский стал создателем кружка, в его состав входили популярный в середине XIX в. писатель – уфимец М.В. Авдеев, ссыльный польский поэт Э. Желиговский, служивший чиновником губернской канцелярии, а затем чиновником особых поручений при губернаторе Барановском, уроженец Уфы поэт и переводчик М.Л. Михайлов, который, как говорилось выше, приехал на родину в составе литературно-этнографической экспедиции и в апреле – сентябре 1856 г. находился в Уфе. Сохранившиеся документы свидетельствуют о их частых встречах, обмене художественной литературой. Известно о переписке Барановского и Желиговского с сосланным в Оренбургскую губернию поэтом А.Н. Плещеевым, поэтом и художником Т.Г. Шевченко, которым они помогали переправлять в столицу их литературные труды[152]. Хозяйкой салона, видимо, была жена Барановского Екатерина Карловна, известная позднее своей активной политической деятельностью[153].

Большим событием в жизни дворянского общества было открытие в Уфе в 1856 г. Дома дворянского собрания. Возведённый на Торговой площади он стал тогда, по всеобщему признанию «единственным зданием города, замечательным по своей красивой архитектуре; но жаль, что прочие надворные строения деревянные и очень ветхие не гармонируют с ним»[154].

Автором проекта этого двухэтажного П-образного каменного здания был губернский архитектор А.А. Гопиус. В архитектуре нашли отражение стилевые особенности зодчества 1840–1890-х гг., когда «наблюдался переход от классицизма к эклектизму, стилизаторству и ретроспективизму»[155]. По северному фасаду протянулась двухъярусная деревянная балюстрада, поддерживаемая деревянными колоннами. По заключению архитекторов: «простота и строгость декоративно-художественного оформления фасадов нижнего этажа (прямоугольные окна, рустика) гармонично сочетаются с народным верхним (арочные окна, обрамлённые аркатурами)»[156]. Художественную ценность представляла парадная трёхмаршевая лестница из литого чугуна, пол вестибюля, выложенный чугунными рельефными плитами, изразцовые печи и др.

Каждые три года на две недели съезжались в Уфу дворяне губернии для участия в очередном собрании, сословных выборах предводителя дворянства, членов дворянского депутатского собрания и кандидатов на службу в местные государственные учреждения. Постоянно в здании работало депутатское собрание во главе с губернским предводителем дворянства, которое вело дворянские родословные книги, рассматривало доказательства дворянского происхождения, выдавало характеристики для поступления на службу и учёбу, и т. д.[157]

В Доме дворянского собрания проходили театральные спектакли местных любительских трупп и приезжих из других городов. По сообщению «Оренбургских губернских ведомостей» в 1859 г. состоялось 6 «благородных спектаклей в пользу бедных… закончились они смелой и довольно счастливо удавшейся любителям попыткой сыграть «Ревизора» Гоголя». В дворянском собрании устраивались балы и обеды, «в которых участвуют немногочисленное дворянское общество и немногие высшие чины губернские»[158]. С годами Дом дворянского собрания стал центром общественно-культурной жизни.

* * *

Резиденции Главных начальников Оренбургского края и гражданских губернаторов предназначались для государственно-политической, административной деятельности и для их частной жизни. Это были временные городские и загородные усадьбы на период службы губернаторов. Они не являлись частными владениями, но несли отдельные черты мира усадьбы дворянской элиты этого периода, такие как «миниатюрный прообраз царского двора», культурный салон, увеселительная резиденция, кружок единомышленников[159]. Усадебные комплексы начальников губернии не были распространённым явлением. Можно говорить лишь о двух «кочёвках» В.А. Перовского и загородной усадьбе Н.В. Балкашина.

Но общение первых лиц края, столичных чиновников, учёных и путешественников «на азиатской окраине» с оренбургским дворянством в резиденциях губернаторов, особенно на «кочёвках» Перовского, в дворянском (благородном) собрании в Оренбурге, Доме Оренбургского губернского дворянского собрания в Уфе способствовало оживлению общественной жизни местного социума, повышению уровня культуры края. Культура оставалась сословной, но в ней была представлена традиционная культура военно-служилого населения – оренбургских и уральских казаков, коренного населения – башкир. Особенно много было сделано генерал-губернатором В.А. Перовским.

 

Е.А. Детинина

Уфимские дворяне в начале XX в.:
семья и межсословное взаимодействие

Семья в каждой стране и у каждого народа не просто «ячейка общества», это отражение самого государственного устройства в миниатюре, как чуткий организм она непосредственно реагирует на все внешние процессы. Изучение истории семьи позволяет понять ментальность общества или отдельного сословия[160]. Важным источником при исследовании дворянской семьи являются метрические книги, по которым помимо обычной, «демографической» информации можно выяснить межсословные контакты, взяв за основу, к примеру, институт восприемничества при крещении ребёнка и поручительства при венчании.

Потомственное дворянство относилось негативно к «выскочкам» из других сословий, кто приобретал дворянский титул выслугою. И правительство старалось сохранить стабильность привилегированного сословия, поэтому на протяжении XIX в. неоднократно повышался чин в Табели о рангах, по которому можно было получить потомственное дворянство. Указом Александра II с 1856 г. его присваивали достигшим IV класса на гражданской службе (действительный статский советник) или VI класса на военной службе, а личного дворянства удостаивались лица, дослужившиеся до IX класса на статской службе или XII на военной. Была учреждена промежуточная сословная группа почётных граждан (личных и потомственных), которую составила верхушка купечества и иные образованные слои горожан[161].

Рассмотрим практику взаимоотношений уфимского дворянства с представителями других сословий на внутрисемейном уровне по метрическим книгам уфимских Ильинской, Крестовоздвиженской, Петропавловской церквей и Воскресенского кафедрального собора за 1900 г.[162] С января по декабрь этого года в рассматриваемых приходах родилось 17 дворянских детей (7 девочек и 10 мальчиков).

Проанализируем институт восприемничества. В дореволюционное время крещение было важнейшей юридической процедурой, и восприемники играли далеко не последнюю роль. Они отвечали за духовное развитие крестника, должны были заменять кровных родителей в случае смерти последних. Как правило, имелся крёстный отец и крёстная мать, хотя в конце XVIII в. в метрических книгах встречались случаи, когда у мальчика упоминался только крёстный, а у девочек – только крёстная. Но на протяжении XIX – начала XX вв. стандартом стало присутствие двух восприемников. В крёстные к ребёнку звали только близких людей, а также тех, чьё приглашение было выгодно родителям в карьерном, материальном или ином отношении. Это в общем подтверждается. Среди восприемников у детей уфимских дворян преобладали чиновники (12 чел., или 38% от всего числа родившихся дворянских деток), скорее всего, сослуживцы отца, затем шли мещане (6 чел., или 18%). Немного встречалось купцов и духовенства (по 2 чел., или по 5,5%) и единственный раз в Петропавловской церкви восприемником был приглашён крестьянин по сословию М.А. Якимов, да и то у дворянина-католика Витольда Зиколова(-овича) Будзинского.

Старались держаться «кастовости» и приглашали в восприемники только дворян менее 1/5 дворян-родителей, личные качества или денежное состояние восприемников становилось важнее «породы». Причём, как правило, только один из восприемников был дворянин или дворянка, остальные принадлежали к другим сословия. Тем не менее, учитывая среди крёстных большой удельный вес чиновничества, в провинциальных городах фактически составлявшего единый социальный слой с дворянством, более половины дворянских семей в Уфе не забывали о своём привилегированном положении. Зафиксировано три случая «чисто-дворянских» крестин, хотя не всегда указывалось к какому классу чиновничества принадлежали восприемник или отец, то есть возможно у потомственного дворянина восприемником ребёнка был личный дворянин и наоборот.

С другой стороны, уфимских дворян чаще приглашали в восприемники, представители более «низших» сословий, видимо, считали за честь позвать в крёстные благородного дворянина. Всего дворян-крёстных в 1900 г. в указанных церквах насчитывалось 29 чел. (16 женщин, 13 мужчин), которые выступали восприемниками у мещан (11 раз), крестьян (7), чиновников (2) и по одному разу у рядового и ветеринарного врача. Отметим, что в восьми случаях к новорождённым приглашались представители обоего пола сразу. Например, у писаря из крестьян Богоявленского завода В.Ф. Кандалова крёстными стали двое дворян.

В ещё большей степени эрозия сословной исключительности дворянства проявлялась в браках, когда партнёр на всю жизнь соглашался заключить союз с представителем иного (и всегда более «низшего») сословия. Полученные сведения весьма любопытны. Всего дворяне в 1900 г. в Петропавловской и Крестовоздвиженской церквях Уфы заключили 8 браков, в остальных храмах таких бракосочетаний не было. Из 8 браков вообще нет внутрисословных, в данном случае дворянин – дворянка.

В Крестовоздвиженской церкви было заключено четыре брачных союза (два – молодожёны, вдовец с вдовой и вдовец с девицей), из них в трёх случаях дворянин брал в жёны невесту более низкого происхождения. Отметим, что приход находящегося на спуске в Нижегородку Крестовоздвиженского храма состоял в основном из людей достаточно среднего достатка. Так, дворянин К.А. Кудашов (29 лет) женился на солдатской (!) дочери (18 лет), поручителями выступили диакон, мещанин и крестьянин. В другом браке дворянин Г.И. Аничков (вдовец 36 лет) женился на мещанке и тоже вдове (29 лет). Свидетелями выступили два крестьянина и два дворянина, причём со стороны жениха крестьянин и дворянин. Третьим браком стал союз уфимского купца В.Т. Комарова (30-летнего вдовца) с усыновлённой дворянской дочерью Н.С. Енгешерловой (20 лет). Поручителями выступили купеческий сын, запасной унтер-офицер из крестьян, дворянин и мещанин. И в четвёртом браке соединились отставной поручик В.В. Уманцев (35 лет), имевший личное дворянство, с крестьянкой (24 лет), оба первым браком, что мещане со стороны жениха и крестьяне со стороны невесты засвидетельствовали в метрической книге.

Два своеобразных брака в 1900 г. были заключены в тюремной Петропавловской церкви Уфы. В первом случае жених, 23-летний поручик (личный дворянин) 243-го Златоустовского резервного батальона, принадлежал к армяно-грегорианскому вероисповеданию, невеста – дочь провизора была моложе его на год. Поручителями у обоих выступили сослуживцы жениха.

Второй же брак возможно являлся нарушением законодательства империи. Запасной фельдшер из крестьян Н.М. Свещиков (26 лет) женился на дочери неслужащего дворянина М.К. Аничкова, которой исполнилось всего 15 лет и 7 месяцев! Такие браки разрешались лишь в случае беременности невесты. Если же священник преступал закон, его наказывали, а молодых разлучали до наступления совершеннолетия. Но данный брак получил разрешение епископа Антония...

Третьим браком в Петропавловской церкви был союз поручика упомянутого батальона с дочерью почётного гражданина. Поручителями у обоих молодожёнов выступили подпоручики и поручики всё того же полка. В четвёртом браке соединились коллежский асессор, податной инспектор Н.И. Романов и дочь фармацевта Генке, поручителями выступили по жениху потомственный дворянин и мещанин, а по невесте статский советник и мещанин. Обращает внимание достаточно большое количество бракосочетаний в Петропавловской церкви тюремного замка (улица Достоевского, 35), лишь незадолго до этого в 1896 г. заново освящённой епископом Иустином[163]. Почти все женихи являлись офицерами располагавшегося неподалёку уфимского гарнизона («белые казармы» на улице Александровской / К. Маркса), туда же обратился и бывший военный фельдшер.

Дворяне выступали поручителями в недворянских брачных союзах, например, при свадьбе коллежского регистратора и дочери священника расписывался дворянин Г.В. Шишкин. На венчании студента Московского университета и мещанской дочери присутствовал дворянин К.И. Годронович, при заключении крестьянского брака – дворянин Ф.Ф. Вавилов.

Кроме того, в 1900 г. в указанных храмах Уфы совершилось отпевание пяти скончавшихся представителей дворянского сословия: вдовы дворянина О.П. Топорниной (умерла от порока сердца), губернского секретаря, дворянина В.А. Бибикова (58 лет, от внутренних нарывов), 8-месячной дочери дворянина П.А. Варлаамова Веры от воспаления лёгких, потомственного дворянина Н.И. Брехова (48 лет, от чахотки), дворянской дочери, девицы М.А. Гассельблат (20 лет, от тифа). Дворяне не были застрахованы ни от повальной детской смертности, ни от распространённых эпидемических заболеваний.

Таким образом, выборочное исследование по нескольким храмам Уфы за 1900 г. показывает нарастающее размывание сословной кастовости среди местного дворянства. Объективные факторы – сравнительная малочисленность и бедность уфимского благородного сословия способствовали активному социальному взаимодействию с чиновничеством и мещанством, что особенно прослеживается при анализе восприемников при крещении младенцев. Показательна брачность, молодое поколение дворян уже толерантно относилось к сословным границам, выдвигая на первое место личные предпочтения и материальный достаток. Хотя выводы на основе столь малой выборки носят предварительный характер, общая тенденция всё же прослеживается – ускорение модернизационных процессов разрушало сословные преграды, в городской среде формировалось единое гражданское общество.

 

П.В. Егоров

К программе изучения помещичьих усадеб
Уфимского края

Поселения служилого российского дворянства на современной территории Башкирии (изначально территория большого Уфимского уезда) появляются в конце XVI в. Культура русских помещиков бывших Оренбургской и Уфимской губернии являлась частью всероссийской дворянской культуры, но обладала региональными особенностями. Здесь сказывались влияние географического фактора (чернозёмные почвы и пр.), первоначальное расселение в основном в долине реки Белой, на сравнительно небольшом от неё удалении, относительная малонаселённость края в сочетании с фактором некой помещичьей очаговости в многонациональном Уфимском крае.

Классическим памятником русской дворянской или купеческой усадьбы – дворянского гнезда – является барский особняк в садово-парковом ландшафте, в комплексе с надворными постройками – флигелями, домами прислуги, служебными, хозяйственными строениями, беседками, фонтанами и проч.

К настоящему времени, началу XXI в., на территории Башкирии уцелело очень малое число зданий-памятников дворянского усадебного быта (сохранилось менее десятка), нет ни одного полноценного комплекса. Разрушались они на протяжении всего советского времени, к сожалению, некоторые были утрачены и в последние десятилетия (1991–2011 гг.).

Тема дворянской усадьбы в истории Уфимской губернии и Башкирии практически не исследована. Её изучение через выявление недвижимых объектов культурного наследия – важная задача и условие для полноты представленности памятников наследия русского народа на современной территории Башкирии.

Осознавая это, в середине 1990-х гг. автор составил программу по данному вопросу, включающую изучение выявленных образцов дворянского усадебного зодчества на исторической территории Уфимской губернии (без Мензелинского уезда) и в границах современной Башкирии; поиск новых объектов, обследование их технического состояния, обмеры, фотофиксация и картографирование; сбор данных по утраченным поместьям.

Конечными целями мыслились реставрация (восстановление и даже воссоздание) некоторых из этих объектов культурного наследия, изменение сложившейся ситуации с постоянно разрушающимися помещичьими усадебными постройками – памятниками истории и архитектуры, как обустроенными, так и заброшенными.

В сравнении с другими объектами культурного наследия в сельской местности РБ русские дворянские усадьбы находятся в абсолютном меньшинстве. Сохранилось их очень мало. По весьма приблизительным архивным данным мною установлено, что на территории Уфимской губернии было около 500 дворянских гнёзд. На госохране стоят лишь три: в Топорнино (Кушнаренково, райцентр), селе Знаменском (Белебеевский район) и деревне Килимово (Буздякский район).

В добавок к ним за 18 лет мною выявлено, зарегистрировано и внесено в реестр объектов культурного наследия ещё 11 построек русского национального наследия, которые можно отнести к категории дворянских усадеб. Полными историческими сведениями о них мы пока не располагаем. Все они без исключения необустроенные, разрушающиеся, с утратами в малых зданиях-памятниками. Приводим полный перечень:

1. Дворец Топорниных в с. Топорнино (ныне Кушнаренково), 1810–1820-е гг.;

2. Усадьба Ляховых в Ляховском училище (с. Ляхово Кармаскалинского района), вторая половина XIX в.;

3. Особняк Пеутлинга в дер. Миловка (Уфимского района), около конца XVIII в.;

4. Особняк Н.Т. Карташевской (урожд. Аксаковой) в дер. Пёстровка (ныне дер. Большое Аксаково Стерлитамакского района), около 1860-х гг.;

5. Дом усадьбы Харитоновых на Харитоновском хуторе (дер. Константиновка Кармаскалинского района), вторая половина XIX в.;

6. Дом Пашковых в составе комплекса зданий-памятников истории и культуры в с. Воскресенское (Мелеузовского района), конец XVIII в.;

7. Усадьба Кощеевых на Кощеевском хуторе (ныне дер. Пионер Бирского района), конец XIX – начало ХХ вв.;

8. Усадьба купцов Груздёвых в с. Барский Урюш (Караидельского района), вторая половина XIX в.;

9. Усадьба помещиков Мордвиновых в с. Надеждинское (Калтасинского района), вторая половина XIX в.;

10. Усадьба помещиков Тевкелевых в дер. Килимово (Буздякского района), вторая половина XIX в.;

11. Особняк Деевых с надворными постройками в с. Знаменское (Белебеевского района), вторая половина XIX в.;

12. Особняк и усадьба Ляховых на Братцевском хуторе (ныне пос. Спартак Ермекеевского района), середина XIX в.;

13. Дом князей Волконских на хуторе Волконских (ныне пос. Комсомольский Давлекановского района), XIX в.

За время, прошедшее с момента выявления оных объектов культурного наследия, четыре из них были варварски безжалостно снесены: в Миловке, Пёстровке, Надеждинском и на хуторе Волконских.

В процессе поездок и обследований изменялись первоначальные задачи по изучению усадеб Башкирии, что-то исправлялось, возникали новые проблемы. Программу по изучению сельских усадеб должны составлять:

1. Тщательная обработка архивных, музейных, краеведческих и иных источников, старинных уездных и губернских карт, материалов, полученных в ходе полевых исследований (с привлечением данных местных и столичных архивов, архивов БТИ (бюро технической инвентаризации), районных, сельских, школьных музеев) и т. д.

2. Научная инвентаризация помещичьих усадебных построек на территории РБ, включающая обследование состояния памятников, стоящих на госохране; выявление новых памятников (сбор исторических и современных данных по ним, обмеры, техническое описание, картографирование и фотофиксация); картографирование и описание системы сельской планировки улиц, холмов, оврагов и пр. относительно возводившихся дворянских усадеб.

3. Паспортизация памятников (составление исторических справок, архитектурного описания, фотофиксация, библиография).

4. Сбор данных по исчезнувшим помещичьим сёлам и деревням, включая русскую сельскую топонимику (имена улиц, переулков, проулков, оврагов, речек, ручьёв, лесов, гор, холмов, долов, полей, полян, дорог и т. п.).

5. Публикация накапливающихся материалов для пропаганды бережного отношения и сохранения национального культурного наследия в средствах массовой информации.

В методическом плане работа была условно поделена на архивную и полевую. Архивные изыскания включали изучение адрес-календарей и памятных книжек Уфимской и Оренбургской губерний, обследование бескрайнего фонда дел в ЦИА РБ по межеванию в уездах, справочников населённых мест, различных карт, архитектурно-строительной документации, фотокаталогов. Начато изучение источников в Национальной библиотеки РБ (отдел редких книг), Книжной палате, библиотеке УНЦ РАН и т.д. В дальнейшем необходимо привлекать архивы Москвы, Санкт-Петербурга, Оренбурга, Челябинской области и т. п.

Но важнее и насущнее стала полевая работа. В первую очередь исследовались районы с возможным наличием в них (по архивным, литературным и иным источникам) наиболее древних памятников XVIII и начала XIX вв.; местности, где очевидна угроза разрушения и сноса объектов культурного наследия; селений с резко убывающим населением; отдалённые районы и местности с совершенно неизвестными памятниками.

Сбор данных на местах производится в экспедиционных и командировочных выездах путём опроса сельских жителей с фиксацией на диктофон и бумагу их исторических сведений и рассказов с последующей обработкой информации; картографирование и фотографирование объектов.

Исходя из документальных и полевых сведений, очевидно, что дворянские усадьбы располагались в основном между Уфой и Оренбургом, чаще к югу от Уфы, а также в подгородных деревнях, в окрестностях уездных городов и по Казанскому, Бирскому, Вятскому и Самарскому трактам на территории Уфимского, Стерлитамакского, Бирского и Белебеевского уездов. На территории Златоустовского уезда помещичьих усадеб не было.

Из разных источников известно, что разрушать или использовать для своих нужд оставшиеся дворянские гнёзда, новая власть приступила с начала 1920-х гг. Десятки дворянских усадеб были разрушены, сожжены, разобраны именно тогда, и не только в Уфимской губернии, но по всей Советской России.

В начале исследований автору думалось, что многие упомянутые в списках населённых мест Уфимской губернии за 1896 и 1906 гг. усадьбы сохранились, просто не были выявлены предыдущими краеведами. Например, по косвенным данным казалось, что ещё что-то осталось от помещичьих усадеб в сёлах и деревнях на территории Уфимского уезда: Дмитриево (дворян Демидовых, Дмитриевых, позже купцов Чижовых), Касимово (князей Ураковых и дворян Пригодиных), Базилевка (дворян Пекарских), Черкасы и Чуварез (Тромпеттов), Лавочное (помещичьи имения, видимо, дворян Гирш и Кублицких), Шемяк (помещицы Глуховой), Таптыково (Стобеусов), Березóвка (Березовских, Третьяковых), Булгаково все Уфимского района (имения Кугушевых, Раллей, Фоков, Угличининых), Иглино Иглинского района (дворян Иглиных и Веригиных), Охлебинино того же района (Охлебининых, позже Заварицких), Дурасово Чишминского района (дворян Дурасовых, затем купцов Бушмариных), Романовское Чишминского района (Романовских, Березовских), Волково (имение городского головы Д.С. Волкова), Надеждино (князей Мустафиных), Языцево все Благовещенского района (купцов Чижовых), Моисеево Благоварского района (Моисеевых), Языково того же района (Языковых, позже Толстых), Бекетово и Подлубово Кармаскалинского района (имение Кугушевых), Шмитово-Андреевка Аургазинского района (поместье Аристовых).

В пределах Стерлитамакского уезда могли бы сохраниться остатки усадебных комплексов в селениях Асаво-Зубово Стерлитамакского района (дворян Зубовых), Левашово того же района (помещиков Левашовых), Кравково-Ивановское Гафурийского района (Кравковых), Бондаревское Стерлибашевского района (Бондаревских), Покровско-Дурасово Фёдоровского района (усадьба помещиков Дурасовых), Прасковьино и Петровско-Эннатское этого же района (Эннатских, Россинских).

В границах Бирского уезда предполагалось наличие каких-либо строений в Анастасьино Дюртюлинского района (помещиков Жадовских), Никольском-Иванькино Краснокамского района (имение храмоздателя Чернова), с. Тепляки Бураевского района (дворян Тепляковых и Гоголевых), Красный Холм Калтасинского района (Краснокутских), на территории Белебеевского уезда: Надеждино-Куроедово (имение дворян Куроедовых и Аксаковых), Михайло-Дурасово (Дурасовых), Илькина и Михайловка все Белебеевского района (Буниных), Писарево Шаранского района (имение помещиков Писаревых), Ерлыково Миякинского района (усадьба Ерлыковых), Раево-Ноздрёво Давлекановского района (дворян Раевых), Шафраново Альшеевского района (помещиков Шафрановых и де-Гасов), Воздвиженское-Померанцево и окрестные деревни Альшеевского района (помещиков Осоргиных и Померанцевых), Баженово Ермекеевского района (самарских купцов Шихобаловых) и многих, многих иных.

Но, выезжая в эти места или обзванивая старожилов, каждый раз встречался с разочарованием: барская усадьба снесена, сожжена или была «изношена» советской властью. Что было обиднее всего, порою временем разрушения назывались годы «развитого социализма» или застоя.

Тем не менее, результатом проделанной работы должны стать полные списки всех выявленных зданий-памятников усадебного зодчества, находящиеся в сельской местности Башкирии, с последующей постановкой их на госохрану, консервацией или реставрацией; паспортизация вновь выявленных объектов культурного наследия; подготовка материалов для постановки наиболее ценных с исторической и архитектурной точки зрения зданий-памятников на государственную охрану; составление полного информационного банка данных по помещичьим усадьбам; содействие широкому привлечению средств государственных организаций и частных благотворителей для неотложной консервации и реставрации усадебных памятников.

Должны быть также подготовлены материалы для выделения новой категории объектов культурного наследия: ИСТОРИЧЕСКИХ НАСЕЛЁННЫХ ПУНКТОВ СЕЛЬСКОГО ТИПА. Необходимо готовить обоснование постановки на госохрану некоторых населённых пунктов как особо значимых (ценных) для русской культуры Уфимского края (как и исторически-значимых селений всех других народов нашего края). В настоящее время историческими населёнными местами считаются только Уфа, Стерлитамак, Бирск, Николо-Берёзовка и Белебей, но, по сочетанию ряда значимых факторов и критериев (древность, архитектура, планировка, историзм, ландшафтность и т. д.), в это число могут войти некоторые из вышеперечисленных в статье: Топорнино, Шемяк, Миловка, Березовка, Волково, Дурасово, Архангельское, Иглино, Охлебинино, Шингакуль, Верхотор, Воскресенское, Аскино, Байки, Барский Урюш, Дюртюли, Давлеканово, Раевка, Знаменское, Килимово, Дуван.

Работа по программе не завершена, но, никем не финансируемая, она исполняется автором этих строк целенаправленно, хотя и медленно. Исходя из нынешнего ненормального отношения к дворянскому и купеческому наследию в нашем регионе, думается, что работы ещё на долгие годы. Перед региональной властью можно ставить вопрос о целевых программах «Уфимская русская (дворянская) усадьба», «Русская топонимия Уфы и Уфимского края», аналогичных проектах по созданию «национальных деревень» как целостных просветительских и туристических комплексов. Просто необходимо, чтобы по примеру Самары, Смоленска или Твери, в Уфе и в Стерлитамаке, Белебее и Бирске, а также в сельской местности создавались команды единомышленников, историков и краеведов, патриотов своей малой родины, которые бы взялись за сохранение, спасение социокультурного и историко-архитектурного ландшафта Башкирии.

 

 

Т.А. Леонова

 «Дабы средствами того воспользоваться…
вопреки прямой справедливости»

По меткому замечанию Ф. Броделя, «люди и вещи» существуют в социуме любого уровня и региона. Исследуя историю поместной жизни в России XIX в., с любой точки зрения, невозможно отмахнуться от данной дихотомии, обозначенной французским патриархом истории. Мир материальный мотивирует жизнь человека и, наоборот, человек упорно сражается за собственное благополучие, меняя мир вещей, их распределение. О сложных отношениях внутри дворянского сословия в Оренбургской губернии свидетельствует заурядная судебная тяжба по поводу сельца Уваровка Стерлитамакского уезда. Проходившее расследование вписывается в череду подобных дел по дворянским имениям, попавшим под надзор Опеки из-за невыплаты долгов по совершённым займам. Одно только представляется необычным – это активное и расчётливое участие в борьбе за наследство женщины – Елизаветы Петровны Уваровой.

Уваровка – небольшая деревенька, как её описывают статистические отчёты конца XIX в., – «расположена на равнине в 95 верстах от Уфы и в 8 верстах от с. Табынск. При селении протекает р. Карамалка, на которой есть мельницы. Население – русские переселенцы… из разных губерний… Почва – чернозём, подпочва – красная глина. Севооборот трёхпольный… Пашут простыми сохами и деревянными сабанами… Удобрения не вносятся. Огороды разводят для собственного хозяйства. Скотоводство хозяйственное. Скот пасётся по арендованному выгону. Сенокосных угодий нет. Лес дровяной; рубится без дележа – выборочно, для своих нужд. Оброчные статьи – 2 водяные мукомольные мельницы. Промыслов никаких нет»[164].

В этой деревне в дореформенный период располагалось имение мелкопоместных дворян Уваровых. Как отмечает опись, составленная 29 февраля 1844 г., «судоходных рек, значительных торговых городов и пристаней вблизи не имеется. В имении сим протекает небольшая речка Карманка, в коей рыбной ловли не производится. Крестьяне состоят на пашне и занимаются хлебопашеством. Сбыт произведенной заключается в продаже ими хлеба в городе Стерлитамаке и крепости Табынской»[165].

Началом борьбы за столь ординарное поместье стало решение, принятое в 1816 г. вдовой, коллежской асессоршей Акулиной Савиной по мужу Уваровой, разделить имение покойного мужа, дворовых и крестьян, между сыновьями Львом и Алексеем Уваровыми, оставив себе, по закону о вдовьей доле владения имуществом, седьмую часть собственности. Судя по документам Палаты Гражданского суда, на тот момент во владении Уваровых всего было 47 душ мужского пола и женского немногим более – 49 душ[166]. Согласно акту о разделе (31 июля 1816 г.), в собственности Акулины Уваровой осталось 7 душ мужского и 7 душ женского пола[167]. Старшему сыну Льву отошло 20 душ мужского и 19 женского пола. Алексей Уваров получил в собственность 20 душ мужского и 23 души женского пола[168].

Судьбы детей Ивана и Акулины Уваровых сложились по-разному. Оба сына женились, но Лев и его супруга Елизавета остались бездетными. У Алексея и жены Натальи родился наследник Михаил и две дочери – Аграфена и Татьяна.

Оба брата сделали карьеру на службе. Лев Уваров после долгой военной службы и участия в Отечественной войне, заграничных походах вплоть до взятия Парижа, вернулся на родину. В чине штабс-капитана в 1817 г. Л. Уваров вышел в отставку, в 1827 г. был избран в уездный суд[169]. За три года до кончины выехал с женой в Новоторжский уезд Тверской губернии.

 Алексей избрал гражданскую службу, достиг невысокого чина губернского секретаря и должности Стерлитамакского соляного пристава. Приключившееся с ним несчастье покончило с относительным благополучием семьи. По невыясненным обстоятельствам на него был возложен долг за «неявившуюся соль» в размере 1655 руб. 35 и 5/7 коп. серебром.

В 1832 г. Алексей Уваров скончался, оставив в наследство детям свою долю имения в Уваровке и огромный долг. Его мать Акулина Уварова попыталась в погашение долга заложить 10 душ из принадлежавших ей крестьян Уваровки. В 1832 г. по прошению она получила под залог этих 10 душ два займа: на 26-летний срок (1500 руб.) и на 15-летний срок (200 руб. ассигнациями и 200 руб. золотом)[170].

Разорительный для семьи Алексея Уварова долг за «неявившуюся соль», стоимость которой необходимо было выплачивать его прямым наследникам, оказался с первых же лет получения займа неподъёмным. Неплатёжеспособность Уваровых по займам была установлена Оренбургским Приказом общественного призрения в 1840 г.

Как свидетельствуют документы по судебному делу Уваровых, Лев Уваров скончался 14 июня 1839 г. Незадолго до смерти (17 мая) он подписал два заёмных документа на общую сумму 30 тыс. руб. ассигнациями, которые ему одолжила на один год жена Елизавета Уварова. Эти-то бумаги она и предъявила 25 августа 1839 г. в Стерлитамакский земский суд, который просила «приступить немедленно к взысканию с имения её мужа должных ей денег»[171].

В силу того, что у Льва Уварова не было прямых потомков, его долю имения могли унаследовать дети родного брата Алексея. Судя по документам, между земельными владениями двух братьев Уваровых не существовало чётких границ. Из донесения Стерлитамакского земского суда видно, что «при сельце Уваровке состоит земли 790 десятин, из которых одна половина 395 десятин принадлежит помянутым Уваровым и Фоминой и другая половина 395 десятин покойному штабс-капитану Льву Уварову. Но эта земля находится в общем владении, еще не размежевана и плана на оную нет»[172].

Велик был соблазн детей Алексея Уварова рассчитаться с долгом отца перед казной за счёт доли имения дяди Льва Уварова. В этой связи они с осени 1840 г. стали хлопотать в Оренбургской палате гражданского суда о выдаче им свидетельства на залог всего имения Уваровых. Взявши ссуду, они намеревались «уплатить всю состоящую по имению недоимку наследников Уваровых»[173].

 Однако на пути к обладанию имением и его распоряжением встали два обстоятельства. Во-первых, обнаружилось, что Михаил Уваров не имеет права претендовать на помощь казны, так как «при слушании прошения унтер офицера Уварова г. Уездный предводитель дворянства предъявил присутствию», что его отец Алексей Уваров не представил метрики о рождении сына в Правительствующего Сената Геральдическую палату. По этой причине Михаил Уваров «в дворянстве не признан»[174].

Во-вторых, Елизавета Уварова предъявила заёмные документы своего умершего супруга. Таким образом, вместе с имением Михаил и сёстры Уваровы наследовали и денежные обязательства своего дяди, а именно – долг Елизавете Уваровой на огромную для них сумму 30 тыс. руб.

При здравом рассмотрении, предъявленные Елизаветой Уваровой документы были очень сомнительными. Предполагаемый единственный наследник Михаил Уваров выдвинул собственную версию о происхождении долга своего дяди Льва Уварова. Она отражена в рапорте пристава 1-го стана, которому было поручено взыскать, согласно постановлению земского суда, с Михаила Уварова сумму, обозначенную в заёмных документах[175].

Михаил Уваров был уверен, что его дядя в последние годы жизни ни в чём не нуждался и «не имел никакой побудительной причины и надобности занимать у жены своей или у кого другого такого значительного количества денег». Кроме того, в его имении, на всякий случай, оставались наличные деньги, которых он так и не потребовал.

Так же он заявил, что его тётка «Елизавета Уварова ни в какое время денежного капитала 30 т. рублей у себя не имела», поэтому не могла их дать кому-либо взаймы. А главное, как считал Михаил, заключалось в том, что заёмные документы были подписаны не Львом Уваровым, а «вместо его новоторжским помещиком поручиком Василием Ивановым Золовым», что подтвердили подписями трое свидетелей. Далее он объяснил такую процедуру подписания тем, что дядя был тяжело болен и вынужден уступить «желанию жены своей, то есть нынешней претендательницы на выдачу ей без денежного обязательства»[176].

Тяжёлая болезнь Льва Уварова, на что указывал Михаил Уваров, не позволила ему за месяц до кончины истратить всю занятую сумму денег. Следовательно, после его смерти «весь тот капитал должен остаться в руках жены его, а не у кого другого, которая все находящееся при нем вещи и самое наилучшее платье взяла в свое распоряжение».

Мнимый заём денег, по версии Михаила Уварова, подтверждается поступком Елизаветы Уваровой, которая приехала после смерти супруга в Стерлитамак и предложила наследнику Уваровки сделку: за 12 тыс. руб. она обязалась уничтожить оба заёмных документа. Надеясь, что такой факт будет учтён судом, Михаил Уваров назвал свидетеля – ротмистра Гаврилу Васильева Фомичёва, слышавшего это предложение Елизаветы и готового подтвердить услышанное под присягою[177].

Уфимский уездный предводитель дворянства Д. Березовский 14 января 1841 г. распорядился донести рапортом Оренбургскому губернскому правлению о состоянии дела по наследованию имения и «покорнейше просить о разрешении на представление Стерлитамакского Суда, о том следует ли приступать к описи имения Уваровой»[178].

Однако только в феврале 1844 г. была составлена опись той части имения, которая находилась в собственности Льва Уварова. По ней выявлено и оценено движимое и недвижимое имущество, которым владел покойный Лев Уваров. Отметим, что за процедурой и её результатами цепко следила Елизавета Уварова. Во-первых, составленный план по размежеванию земель покойных братьев Алексея и Льва Уваровых, как это отметили оценщики, попал в руки Елизаветы. Во-вторых, им не удалось произвести оценку многих личных вещей и домашнего имущества в господском хозяйстве. Произошло это по той причине, что в Уваровке не оказалось «долженствующего остаться после умершего Уварова образов, ношебного платья, столового и постельного прибора, как то: скатертей, салфеток, мисок, тарелок, ножей, вилок, ложек, постели, подушек, одеял, простынь и прочих, необходимых и нужных для кухни и дому посуды и вещей». Назначенный для надзора за описываемым имением опекун г. Эннатский рапортом доложил Опеке, что штабс-капитанша Елизавета Уварова увезла в деревню Бугульминского уезда «серебряные разные ложки, самовар, разной медной посуды, часов, экипажей, перины, подушки». Кроме того, ею была продана «коляска помещику Карамзину за 16 руб. и деньги сии находятся у ней же г. Уваровой»[179].

В целом опись имения показала, что состояние Льва Уварова не было плачевным, напротив, это было небольшое, но крепкое хозяйство, главным богатством которого были крестьяне. За время прошедшее после VIII ревизии (1836 г.) только мужских душ прибавилось за счёт родившихся детей – 17 чел., при этом умерло – 7, абсолютный прирост составил 10 душ. В его имении были записаны 15 тягол, хорошо обеспеченных пахотной землёй. По описи[180] из 164 дес. пахотной земли крестьянам было отведено 54 дес., по 3,5 дес. на тягло. Из 10 крестьянских семей, включённых в опись, самым крупным было семейство Тимофея Ефимова (13 м. и 12 ж. душ), состоящее из 4 тягол. Семья Никитина Тимофея – три тягла, две семьи (Васильевы и Яковлевы) – по два, все остальные – по одному. Ни один из крестьян имения не находился на оброке.

Крестьянские хозяйства были достаточно обеспечены скотом и зерном, опись производилась в конце зимы (февраль 1844 г.), но в амбарах крестьян находилось по 100 и более (до 230) пуд. ржи. Кроме неё у крестьян былиа полба, овёс, просо, горох, а у Алексея Иванова даже гречиха, которой не имелось даже в господских амбарах. Хорошо крепостные были обеспечены лошадьми (не менее 4 на двор), а в семье Тимофея Ефимова насчитывалось 19 лошадей и 17 коров. Крестьянские постройки представляли собой рубленые избы с сенями, а также амбары, сараи, погреба, овины, конюшни. Семейство Ефимовых проживало в двух избах, стояли ещё две постройки.

Хотя Уваровы относились к мелкопоместным дворянам, в хозяйстве имелись и дворовые, и находящиеся на господском иждивении крестьяне. В дворовых состояла одна молодая семья с детьми – 4 муж. и 3 жен. души, были ещё двое дворовых – некто Борис и Лев, последний был сослан в Сибирь[181]. По описи значится также семья Нила Яковлева (9 чел.), которые «домашнего заведения и хлеба не имеют» и живут в господском дворе[182]. Таким образом, 17 человек получали полное содержание за счёт господского хозяйства Льва Уварова.

Все помещичьи жилые и хозяйственные постройки, зерно и скот оценивались в 601 руб. 35 коп., крестьяне и дворовые – в 4950 руб. Стоимость же всего имения Льва Уварова была определена в 6861 руб. 35 коп. серебром. Доход, который могло приносить оно, составлял 285 руб. 71 и 3/7 коп. серебром.

С самого начала тяжбы Стерлитамакский земский суд руководствовался 1330 ст. 10 тома Законов Российской империи по гражданским искам, в соответствии с которой не принимались никакие показания ни должника, ни наследников о безденежности крепостных заёмных писем[183]. Законным наследникам Льва Уварова было предложено вернуть долг Елизавете Уваровой в размере 30 тыс. руб. с набежавшими за время тяжбы процентами. В случае отказа имение переходило в распоряжение Уфимской дворянской опеки и выставлялось на публичные торги, согласно 1521 ст. 10 тома гражданских законов[184]. Окончательное решение по делу завершилось выставлением за долги имения Льва Уварова на публичные торги. В апреле 1845 г. в Санкт-Петербургских Сенатских объявлениях вышли, оплаченные Елизаветой Уваровой, три объявления о торгах поместья Льва Уварова. Его жена сделала все возможное, по словам Михаила Уварова, «дабы средствами того воспользоваться … вопреки прямой справедливости».

Не желая привлекать внимания на торгах к своей особе, Елизавета просила коллежского асессора Григория Александровича Фёдорова выступить поверенным. Ему она адресовала своё письмо от 31 марта 1845 г. с предписаниями относительно предполагаемых расходов на торгах. Она чётко очертила рамки торгов: «во отвращение же затруднений с Вашей стороны, я определяю эту сумму от 6862 рублей серебром до 12537 рублей серебром»[185]. Нижняя планка торгов соответствовала оценке имения, а верхняя – сумме займа Льва Уварова с процентами, начиная с 1839 г.

Торги состоялись в пользу Елизаветы Уваровой. Неважно, какая сумма из назначенных ею фигурировала на торгах, ибо имение отошло Елизавете Петровой, по мужу Уваровой, безденежно, как и тот заём денег, который она организовала своему супругу Льву Уварову. В сентябре 1846 г. Уфимская Дворянская опека указом предписала Стерлитамакскому земскому суду ввести штабс-капитаншу Елизавету Уварову во владение имением, купленным ею с торгов, с выдачей справки об окончании судебного дела[186]. Небольшое «дело» дворян Уваровых показывает, что в борьбе за собственность использовались все методы, вплоть до подлогов, в дворянских «гнёздах» не только музицировали, там кипели нешуточные страсти. Для среднего и мелкого дворянства обладание даже небольшим поместьем было вопросом жизни и смерти, иных источников существования в крае почти не имелось даже для «благородного» сословия (чиновные должности в небольших городах не могли обеспечить жалованьем всех местных дворян, тем более не обладавших квалификацией).

 

⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒

Поделиться: