Берт и камни. О пути бодхисаттвы

Солнце пробудило к жизни всех - но казалось, что вся тоска, которую изжили шестеро заключенных, обрушилась на Берди. Он стал меланхоличен, молчалив, а если к нему обращались - откровенно грубил. Как обычно и бывает, все скоро позабыли, что в наивный и счастливый миг готовы были благодарить Берди за наконец-то пришедшую весну. Чушь все это. Совпадение. Ни один разумный человек не поверит, что какому-то несчастному заключенному, который ведет себя то как ребенок, то как злой бес, удалось свистом вызвать солнце из-за туч.

Берди нахамил надзирателю, и его отправили в карцер на трое суток.

Солнце теперь исправно сияло каждый день; лужи высохли; вот-вот из-под земли должны были показаться кончики копий травяного войска. В саду стало так хорошо, что заключенные с момента пробуждения начинали грезить о прогулке и даже ждали того момента, когда им выдадут садовый инвентарь, чтоб они смогли превратить сад в еще более чудесное место, чем он был в прошлом году.

Берт сидел на одной из скамеек и обдумывал одну неплохую идею. Иногда он поглядывал на естественную земляную насыпь - единственную неровность в садовом ландшафте. Насыпь эту не использовали под посадки - и правильно, у Берта была куда более интересная мысль на ее счет... уж больно симпатичный валун торчал там из земли.

Думать Берту никто не мешал. Второй и четвертый вполголоса спорили о чем-то. Шестой рассказывал что-то третьему, бурно жестикулируя и гримасничая, тот терпеливо внимал. Седьмой в обычном одиночестве сидел на другой скамейке. Охранники расслабленно покуривали у стены. Картина была идиллической - если на свете существует такая вещь, как тюремная идиллия.

На дерево села какая-то птица, Берту показалось, что это скворец, но точно он утверждать не стал бы. А вот по дорожке гулял совершенно очевидно зяблик. Берт залюбовался нежными, розовыми и дымчатыми красками его оперения. Зяблик напомнил ему Берди.

...Берди, который сидит сейчас в камере, в которой нет ни койки, ни стола, чтоб наказанному жизнь медом не казалась. Целый день ты будешь сидеть, пока задница не онемеет от жесткого сиденья проклятой табуретки. Если полный идиот - можешь валяться на ледяном бетонном полу. Больше в карцере делать нечего - книг и письменных принадлежностей, естественно, не положено. Койку внесут только к отбою, утром вынесут.

А ведь Берди знает, что сегодня на улице солнечно, и знает, что сейчас время прогулки. И горестно ежится на своей табуретке, может быть, даже плача от обиды и жалости к себе. Но кто ему велел грубить начальству? Берт искренне считал подобную несдержанность неподобающей для мужчины.

Настроение начало портиться, и Берт решительно одернул себя. Какой в этом смысл? Все равно Берди я не увижу раньше, чем закончится срок наказания.

Берт поднялся и отправился к валуну на насыпи.

Это был самый обычный камень слегка заостренной формы, красивого темно-серого цвета. Берт погладил его ладонью. Камень был теплый, и, хотя Берт отлично понимал, что тот уже успел нагреться от солнца, это показалось ему хорошим знаком.

Берт отправился бродить по всей территориии сада, пристально обшаривая землю взглядом. Ему нужны были еще камни. Хотя бы несколько. На первый из них он наступил - камень сидел в земле. Берт радостно выдохнул, словно встретил друга. Он присел и протер видную часть камня ладонью. По блеску слюды и рябому крапу кварца и шпата сразу было ясно - гранит, кусок гранита, и как только его сюда занесло? Берт принялся разгребать землю ладонями, лаская камень, словно любимое лицо.

- Пятый, вы что там, подкоп устраиваете?..

- Туннель рою для побега, - подтвердил он, смеясь.

Любопытный охранник подошел.

- Зачем вам этот булыжник, скажите на милость? Булыжники заключенным не положены... Что вы с ним собираетесь делать?

- Сад камней, - ответил Берт.

- Что-оо?..

Берт поднялся и принялся рассказывать молодому человеку о прелестных японских садиках, дарующих покой и помогающих обрести просветление. Вообще Берт был дурной рассказчик, но человек, который любит свое дело, всегда расскажет о нем интересно. Конечно, в Рейхе работой Альберта Шпеера были отнюдь не буддийские садики, но... он влюбился в них, как только увидел. Он искренне считал эту восточную находку большим достижением в области ландшафтного дизайна. Первый такой садик он соорудил, подумать только, 20 лет назад... и просто с ума сходил по нему.

Охранник не столько улавливал смысл рассказа, сколько наблюдал за переменившейся физиономией пятого. Раньше пятый походил на окошко с наглухо закрытыми, если не забитыми ставнями. Сейчас ставни распахнулись, обнаружив сияющие стекла и славненькие занавесочки за ними. Берт в своем увлечении какими-то камнями и кустиками был несколько комичен, но сам не подозревал об этом.

- Все равно ведь на насыпи ничего не сажают... - говорил он.

- Погодите, пятый... для чего, вы говорите, это все надо? Садики эти?

- Для просветления... - у Берта хватило ума не употреблять незнакомых охраннику словес типа «медитация».

- Кое-кому тут просветление в мозгах явно необходимо... - сообщил охранник, - Но без лопаты вы свою каменюку не вытащите.

- Вытащу. Он небольшой.

- Откуда вы знаете? Под землей же не видно?

- Знаю.

Охранник пожал плечами и направился к ограде.

Берт продолжал свои раскопки, не замечая, что остальные заключенные с недоумением уставились на него. Он действительно был уверен, что камень не так уж велик - тот словно все ему о себе рассказал, стоило коснуться...

Кусок гранита был размером с коровью голову. Берт решил, что самостоятельно дотащит его к насыпи. Обязательно.

Вес камня согнул его в три погибели, но Берта это не смутило.

- Наш архитектор в уме повредился, - сообщил номер второй, Редер, номеру четвертому, Деницу.

- По Рейхсканцелярии соскучился, скоро новую выстроит...

- Булыжник - оружие пролетариата, - хихикнул номер шестой и удостоился одобрительных улыбок: долговязый Берт с упрямой рожей и выпяченной от усилий челюстью, передвигающийся на полусогнутых, и впрямь напоминал упомянутую скульптуру. Номер седьмой, Гесс, не обратил на Шпеера внимания - на его лице было написано, что он в силах достигнуть просветления безо всяких там каменных садиков. И лишь номер третий, фон Нейрат, следил за Бертовыми трудами серьезным взглядом.

Константин фон Нейрат был стар, сердце его то и дело грозило замереть навсегда - и уж поэтому он старался держаться в тюрьме достойно; у него были основания полагать, что здесь он и обретет вечный покой. Он знал, что остальные не любят пятого, и знал, за что, но сам ему симпатизировал. Архитектор? Что ж смешного в том, если и здесь он хочет отыскать для себя хоть подобие любимого дела? Если ты мужчина, ты должен работать... Это были не пустые слова для Нейрата - старик старался делать то же, что и другие, несмотря на запрет тюремных врачей. Он убирался в камере, стирал свое белье, а вскоре и в саду надо будет поработать. Немного, конечно, не хочется умирать с граблями в руках, но все же... Казалось бы, с такими-то принципами старый дипломат должен бы, уважая Берта, презирать болтливого и отчаянно ленивого Берди, но... это было не так. Старик был мудр, и опыт давным-давно научил его не чесать всех и каждого под одну гребенку, ибо каждому в мире свое предназначение. Шпеер - строитель. Дениц и Редер - воины. А этот шальной паренек, фон Ширах, существует на свете для того, чтоб приносить другим радость и дарить тепло, и ни для чего иного. Жаль, что тюрьма калечит его натуру - иные певчие птахи навсегда умолкают в клетке, а иные даже с остервенением тычут нежными клювиками в протянутый меж прутьев палец... Для фон Нейрата не были неожиданностью злобные и истеричные выходки Берди: ему тут хуже, чем всем остальным. И никакие выбрыки не заслонят подлинной сути его натуры - всегда будет видно, что Берди добросердечен, нежен, привязчив и ему очень нравится, когда от его шуток хоть у кого-то поднимается настроение.

Фон Нейрат заметил и те робкие попытки Альберта и Берди к сближению - и сразу же понял, что это будет им трудно, очень трудно. Суровый Альберт твердо знает, что правильно, а что нет, и не прощает ничего ни себе, ни другим, а Берди можно и нужно прощать столько раз, сколько потребуется, потому что ни в одной из его неприятных выходок нет на самом деле ни капли злобы. Вот и выглядит Альберт - серьезным мужиком, а Берди, всего двумя годами его моложе - непутевым парнишкой, в душе которого все еще сражаются ангел и бес.

 

За две прогулки Берт собрал к насыпи все имеющиеся относительно крупные камни. А мелкие можно будет складывать горками, которые будут похожи на крошечные пагоды.

Вечерами он рисовал эскизы будущей каменно-растительной композиции.

Фон Нейрат по доброте душевной посоветовал ему обратить внимание на почву, из которой состояла насыпь: на воле у Нейрата был прекрасный сад, и в этом он толк знал.

Берт тут же сгреб ладонью горсть земли... впрочем, земли в его горсти оказалось мало, по большей части песок.

- Здесь вырастет только то, что уже здесь растет, - сообщил Нейрат, и Берт почтительно поблагодарил старика - не столько за совет, сколько за внимание и сочувствие его проекту. То, что сказал Нейрат, он тут же понял и сам.

Что ж. Дикие растения - это прекрасно, они будут отлично сочетаться с этими беспородными камнями... И если грамотно все спланировать и не мешать в одну кучу дикий мак и маргаритки, выглядеть все будет просто потрясающе... Ну, растений придется подождать, а вот камни уже можно расположить так, как задумано.

На третьей прогулке Берт принялся за дело. Он даже не обратил внимания на то, что на этой прогулке к ним присоединился выпущенный из застенка Берди.

Когда главные камни были размещены, Берт устало сел прямо в песок и удовлетворенно вздохнул, вытирая пот со лба и ощущая давно не посещавщее его счастье от отлично проделанной работы.

Тихий голос за его спиной с усмешкой вопросил:

- Кромлехи и менгиры? Или просто крепкий и солидный дольмен?..

- А какая меж ними разница? - фыркнул Берт, сразу вспомнив, как Берди послал его к черту.

Берди, бледный и осунувшийся, появился в поле его зрения и присел на один из камней.

- Как же, - сказал он невыразительно, - Кромлех - это круговая постройка, менгир - длинный вытянутый вверх камень, а дольмен - так и вовсе погребальное сооружение... Так у тебя дольмен?

- Сам ты дольмен. И откуда только слова такие знаешь.

- Я очень много чего знаю, - тихо, но вполне заносчиво сообщил Берди.

- Так вот, всезнайка, тут ты ошибся. Это будет обычный японский садик.

- В нирвану собираешься?

Берт слышал насмешку в голосе Берди, в его глазах тлели противные огоньки.

- А почему бы и нет, - огрызнулся Берт, - В нирване лучше, чем в тюряге.

Не смейся над тем, что я делаю и почему, думал он. Тебе никогда не понять.

- Хочешь стать бодхисаттвой, Берт? - вроде бы на полном серьезе спросил Берди. - Четыре обета приносишь?

- К-какие еще четыре обета?

- Как же. Пусть страсти необоримы - я клянусь погасить их (в этом можешь не клясться, за неимением страстей тебе гасить нечего), пусть живые существа неисчислимы - я клянусь спасать их (спасаешь же ты Гесса от охранников! ), пусть дхармы неисчерпаемы - я клянусь исчерпать их (не помню, что такое дхармы, ну да ладно), ну и последний, разумеется - пусть истина Будды непостижима, я клянусь постигнуть ее. Это надо повторять каждый день. И стопроцентно станешь бодхисаттвой, - в процессе изложения обетов Берди умудрился усесться на плоском камне в позу «лотос», скрестив тонкие лодыжки.

- А ты не хочешь стать бодхисаттвой?

- У меня не выйдет. Первый же обет - про страсти - лишает меня всякой уверенности.

- И какие у тебя страсти в тюрьме? Роковые?

- Может быть, ты моя страсть?..

- Иди к черту, - Берт спихнул Берди с камня в песок, где тот немедленно развалился в позе демона поверженного.

Берт сверху вниз разглядывал его. Берди ухмылялся, прикрыв глаза, в которые било солнце.

Надо же, похудел. Не кормили, что ли, в карцере? Не может быть. Наверное, сам себя накрутил до такого состояния.

Берт протянул ему руку.

- Вставай... бодхисаттва хренова.

 

Берди долго наблюдал за тем, как Берт возится с камнями, пытаясь расположить их наилучшим образом, и прислушивался к тому, что тот бормочет себе под нос. «Ах ты мой красавец, а ну-ка вот сюда... вот так...» - услышал он сквозь тяжелое Бертово дыхание.

И фыркнул.

Берт тут же обернулся, глаза его стали недобрыми. Ему не нравилось, что Берди сидит на заднице и с саркастической ухмылкой наблюдает за его работой.

- Что ты ржешь?..

- Ты... ты с ним словно любовью занимаешься, - выдавил Берди сквозь тихий смех.

- Дурак! - бессильно выругался Берт.

- Камнеложец! Весна... все живое пробуждается для любви, а великий архитектор пытается добиться взаимности от мертвого, хладного камня, - насмешливо-высокопарно продекламировал паршивец.

- Заткнись, Берди! И порхай отсюда! Тебе делать больше нечего? Иди грядочку вскопай! - рявкнул Берт.

Тот поднялся, задрал нос и удалился. Слава Богу.

 

Мало того, что при нем неприятно работать (это камни-то - мертвые? Понимал бы ты чего... в камнях! ), еще и эти его вечные пошлые шуточки...

Берт не терпел подобных шуток - как любой человек, которому есть что скрывать.

Берди же явно скрывать было нечего - в свое время о его забавах со штурмовиками знали все, а стыдливости в Берди не было ни на грош, а язык был совсем без привязи...

 

3. Берт и песенка Берди. О трусости

 

Берт прекрасно помнил разговор, что состоялся у них с Берди 24 октября, еще до этой проклятой зимы.

Тогда они чаще ругались, чем улыбались друг другу, Берди, казалось, все еще никак не мог привыкнуть к тюрьме и был страшно нервным. Берт бесил его своим спокойствием и представлял идеальную мишень для нападок.

Сам же Берт - за что он себя даже похвалил - все же изо всех сил старался поддерживать с Берди (тогда, кажется, еще вовсе не Берди) более-менее нормальные отношения, пропуская мимо ушей всяческие гадости и глупости в свой адрес. И всегда пытался завести с Берди нормальный и содержательный разговор.

Берди был существом музыкальным, но музыкальность его нередко всех бесила. Если он, к примеру, знал один-единственный куплет из какой-нибудь песенки, то мог исполнять его, как заевшая пластинка. Берт уже выучил наизусть весь его репертуар и мечтал о вате в уши, как вдруг услышал что-то новенькое и совершенно незнакомое.

И замер, прислушиваясь. Потому что это Берди предпочел исполнить не на публику - так, тихонько напевал себе под нос. Мог бы и громче, подумал Берт. Это - мог бы. Песенка его просто очаровала, тем более что у Берди был идеальный слух и неплохой голос.

Вышли сестры вдоль реки

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: