Берт и Берди. Новая песенка.

 

«Да, но Маргарет осталась там, за тюремной стеной. На воле.

А здесь из всех удовольствий мира у меня - лишь мой каменный садик. И любить мне тут можно лишь камни. А кого же еще. Не Берди же. Хотя, что там говорить, самая подходящая кандидатура, учитывая мое славное гомосексуальное прошлое.

Эти записи не войдут в тот дневник, который мне удается клочками передавать на волю. Я записываю просто по привычке - это помогает привести мысли и чувства в порядок. Потом я найду способ уничтожить эти записи. Или просто похороню их где-нибудь в саду.

В дневнике я называю Берди Ширахом - пусть его кличка останется здесь и не выйдет с ним на свободу. Но в этих записях он будет Берди.

 

Сегодня мы с Берди стирали белье. И этот идиотик сперва трепался со мной о Гитлере, а когда я сказал, чтоб он сменил тему, он вдруг подошел ко мне вплотную и обнял. И поцеловал в шею.

Я отпихнул его - по-моему, слишком грубо. Может, так груб я был потому, что его прикосновение было мне приятно. Этого еще не хватало мне тут!

Он сразу сжался, глаза у него потускнели, и он жалобно сказал:

- Возясь с камнями, ты сам стал как камень, Берт... Что я тебе сделал плохого...

- Зачем ты вообще это сделал? - спросил я.

- Тебе было неприятно?

- Только евреи отвечают вопросом на вопрос.

- Птицы не бывают евреями, - усмехнулся он, - Ну скажи - неприятно?

- Приятно. Но ты сам понимаешь, что этого... здесь... лучше не делать.

- Да чего не делать-то, Берт?! Ну что я такого ужасного сделал?! - его глаза налились детской обидой, и я все понял... Ему просто очень, очень хочется ласки и тепла, нашему глупому Берди. Но не к Деницу же ему лезть с поцелуями... и не к охранникам...

- Иди сюда, - сказал я, он тут же подошел, доверчиво глядя мне в глаза своими синими грустными плошками.

Я обнял его, погладил по спине, по голове. Он приник ко мне, дрожа, словно замерзшая собачонка - может быть, Берди способен мерзнуть даже когда не холодно, просто от отсутствия человеческого тепла... Он был так трогателен, мне было так жаль его, что я даже прошептал в его ухо несколько ласковых словечек - по-моему, «мой маленький» или «мой хороший», что-то вроде этого...

- Только не нужно этого на людях, хорошо? - сказал я, по-моему, достаточно мягко. Он то ли кивнул, то ли нет.»

 

«Берди, негодяй, сегодня в саду тайком от всех сорвал маргариточку и преподнес ее мне. Ухаживает, поросенок! Убью паршивца.

Он так смеялся, глядя на мою обалдевшую рожу, что и сердиться расхотелось. И впрямь смешно.

Но в следующий раз точно убью».

 

«Мой каменный садик стал зеленым. По-моему, это самое красивое место в саду».

 

«Мне давно не выпадало случая уделить Берди внимание, и он сегодня не без намека преподнес мне найденный в саду страшненький, угрюмый камешек.»

 

«Снова стирка. Берди очень торопился. Видно, хотел, чтоб осталось свободное от стирки время со мной наедине.

- Ну, что? - спросил я.

- Берт... - он опустил лукавые глазки, - хочешь, я тебе дам.

- Не хочу.

- Я хорошо дам, тебе приятно будет, очень...

- Не надо, Берди.

- Ну почему?

- По кочану, - рассердился я.

- Ну точно, ты противным природе способом трахаешься с камнями... Ну Берти, я же знаю, что тебе было приятно, когда я тебя целовал! Ну почему ты не хочешь большего?..

Долго объяснять, почему.

Если я и хочу с мужчиной - то мне надо быть «внизу», сверху - ни малейшего желания.

Я подумал, стоит ли сказать это Берди, и решил сказать: он обалдеет и отвяжется.

Да не тут-то было!

Он удивился, да, и притом ляпнул несусветное:

- Берти! Слушай... это фюрер тебя?..

- Ты охренел?!

- А кто?

- Не твое птичье дело!

- Ну... ладно, ладно... В таком случае, хочешь, я тебя?..

- Ты?! - вот уж кто обалдел, так это я. Он, после своего рассказа о Роберте, представлялся мне только «девочкой». - А ты... можешь?

- Я все могу, - самодовольно заявил он.

- Большой специалист. Стирай давай.

Но он, разумеется, о стирке уже не думал. Он прилип ко мне, сжал в объятиях, стал целовать, а у меня не было желания его оттолкнуть... Было, но быстро исчезло. Черт побери, я привык к его ласкам... они нравились мне, после них я ощущал душевный подъем - из-за того, что я нужен кому-то в этой чертовой жизни, в этой сраной тюрьме...

Ситуация усугублялась тем, что стирали мы, чтоб не вымочить одежду, в одних трусах. Я бедром ощутил, как у Берди бодренько подскочил...

Я смотрел на него и думал: Боже, на кого мы похожи. Два тощих преступника с серой от плохой кормежки кожей и торчащими ребрами и мослами... а я еще и небритый - в прошлый раз парикмахер не приходил, заболел. У Берди щетина только пробилась, она у него как-то не очень растет, а я с виду уже натуральный уголовник с этой щетинищей. Да и без нее морды у нас какие-то замученные, тоскливые. Берди красавчик, но и у него - темные полукружья под глазами...

- Неужели ты меня хочешь, Берди?..

- Да, очень, - ответил он простодушно, и мордашка его словно осветилась, - Ты не бойся, я тебя нежненько. Больно нисколечко не будет, обещаю...

Его член под тканью трусов все терся и терся о мое бедро, он положил ладонь на мой и как-то быстро привел его в боевую готовность... Господи, Берди, бедный сумасшедший, а если зайдет охранник?!

Я посмотрел в его светящиеся дурным светом глаза и понял, что он нисколько этого не боится. Ну зайдет, читалось в его взгляде, ну увидит. И что? Вдвоем нас в карцер не посадят... да и вообще - не убьют же!

- В прусском тюремном режиме есть свои преимущества, - озвучил он эту мысль, - Если б режим был наш, нацистский, нам с тобой были бы обеспечены месяц на хлебе и воде - и по полсотни плетей на брата... А здесь и бояться нечего, Берт...

Я понял - действительно, нечего ведь бояться...

- Сними свои проклятые трусы, - Берди комично насупился.

- И ты свои проклятые...

- За мной не заржавеет!

Я смахнул с лавки грязное белье и нагнулся над ней, упершись руками. Мне не было страшно, и мышцы мои не сжимались - я как-то сразу поверил в самые лучшие намерения Берди...

- Черт, смазки нету, - бухтел он, - Ну, ничего, ничего. Слюна сойдет. Как обидно, что у нас мало времени, Берт, сердце мое. И мы вынуждены трахаться в этой чертовой комнатушке. Как бы я тебя разложил на нормальной постельке, как бы долго ласкал, чтоб ты у меня на глазах с ума сошел, сердце мое...

Клянусь, его тихая нежная болтовня заводила не меньше, чем его прикосновения... А его стройное сухощавое тело было таким умным, что только сейчас я, старый дурак, понял, что означает «они слились в одно существо»...

Что это было, Боже мой? Нельзя же это назвать любовью?

Он словно читал мои мысли, наш чуткий Берди.

- Хотя бы на миг - а все же плоть едина, - вздохнул он, - Не так уж мало... для тюрьмы.»

 

«Сегодня он сделал мне замечание:

- Не сутулься, что ты плетешься, как водовозная кляча!

- Я работал, Берди. Я две грядки вскопал. А кто-то в это время щебетал, услаждая слух Функа...

- Все равно, Берт, не сутулься. Будь красивым - для меня. Выпрямись! Не правда ли, так ты чувствуешь себя лучше? »

 

«Я сижу в своем каменном садике, и камни улыбаются под солнечными лучами. Они в самом деле вовсе не мертвые. Нет. И я еще не мертв... никогда в жизни не чувствовал себя таким живым, как теперь.

Я сижу, любуюсь на цветы и камни и слушаю новую песенку Берди. У него не часто обновляется репертуар, и в этот раз, подозреваю, расширение репертуара прямо связано с тем, что произошло меж нами в стиралке. Слава Богу, что никто другой никогда в жизни не догадается об этом...

⇐ Предыдущая1234567

Поделиться: