Историография революции 1917 года.

Образование древнерусского государства в отечественной историографии.

Вопрос образования древнерусского государства вращается преимущественно вокруг «варяжского вопроса»: 1) кто были варяги 2) какую роль они сыграли в становлении русской государственности. По поводу происхождения варягов: 1) варяги это славяне 2) варяги пришли из Пруссии 3) варяги это скандинавы (шведы, норвежцы, датчане) 4) варяги имеют финское происхождение. По поводу вопроса о роли варягов: 1) норманнская теория – пришедшие варяги принесли с собой государственность 2) антинорманнская (славянская) теория – варяги ничего не привнесли, государственность у славян возникла естественным путем.

В. Н. Татищев. в 17 главе «Истории» он приводит статью Байера, в которой излагается норманнская теория, но с ней не соглашается полностью. рассматривает вопрос происхождения варягов: подчеркивает факт правления варягов с 862 по 1607, считает Рюрика реальным персонажем, родоначальником русских князей. Полагает, что варяги пришли из Финляндии и род Рюрика от князей финляндских. Версию происхождения Рюрика от Октавиана Августа отвергает, т. к. у того не было наследников.

Байер. статьи «О варягах», «О происхождении Руси» - основа норманнской теории. Издавна руссами владели варяги, позже изгнаны, начал править Гостомысл, но вследствие неурядиц были призваны Рюрик с братьями. Опровергает данные о призвании варягов из Пруссии и теорию происхождения варягов от вагров – славянского племени Голштинии. По его мнению варяги из Скандинавии или Дании, наемная гвардия.

Г. Ф. Миллер. Развивает норманнскую теорию. Варяги – скандинавы, признает тождество варягов и Руси. Скандинавы дали Руси государей.

А. Л. Шлёцер. В 9-10 веках у славян не было гос-ности, их строй примитивен, государственность и гражданственность принесли с собой варяги.

М. В. Ломоносов. опровергает славянское происхождение варягов. «Россияне» от «роксолане» (славяне), которые вместе с готами (тоже славяне) пришли с Черного моря на Балтику, получив там название «варяги». Обоснование – славянские топонимы в Прибалтике, отсутствие шведских слов в славянском языке. Государственность у славян появилась независимо от варягов и задолго до 862 г.

Н. М. Карамзин. Признает норманнскую теорию, призвание варягов -начало государственности, восхваляет Гостомысла, который по летописи высказался за призвание.

Н. А. Полевой. Отвергает факт добровольного призвания варягов – это скандинавские завоеватели, которые покорили славян. Изначально существовал «норманнский феодализм» - норманны строили крепости, их владетели-князья имели полную власть в своих княжествах и подчинялись главному князю-варягу.

Погодин. Признаёт призвание, варяги = русы = скандинавы, однако славяне как особый народ были известны задолго до Рюрика, жили общинами, управлялись старейшинами. Это объясняет, почему варяги растворились в славянском населении. Гл. итог призвания – династия, государство как нечто целое – с Ярослава.

Соловьев. Славяне сами дошли до мысли о необходимости власти, эта идея родилась из состояния безвластия.

Кавелин. Основы государственности лежат в родовом быте славян. Варяги в целом не разрушили ход русской истории, не смогли внедрить гражданские начала, развитие государственности на Руси шло в соответствии с родовыми порядками. Ярослав первый задумал основать гос. быт Руси и утвердить политическое единство на родовом начале. Оно вступает в противоречие с семейными интересами. Последние торжествуют, и князь превращается в вотчинника.

Н. И. Костомаров Федеративная теория – восточным славянам изначально присуща федерация. Федеративную связь между частями обуславливали три главных «начала»: 1) происхождение и быт, близкий язык; 2) единый род князя; 3) христианская вера. «Норманнский вопрос»: пришлая власть не могла изменить древних обычаев и не принесла ничего нового.

В. О. Ключевский. Сперва варяги – чужеземные наемники, позже – завоевали славян.

С. Ф. Платонов. «варяг» от «варанг», т. е. наемник норманнского происхождения. Родина варягов- Норвегия. Вопрос – кто же есть «русь», славяне или варяги – спорен и не поддается точному определению, но, скорее всего, «русь» - общее название варяжских дружин у славян.

 

Раздел VI

XX съезд КПСС и начало «оттепели» в советской исторической науке: вопросы историографии

Смерть И. В. Сталина 5 марта 1953 г. поставила советское партийное руководство перед необходимостью выбора пути даль­нейшего развития общества. Уход из жизни Сталина, арест и расстрел Берии, имя которого ассоциировалось с геноцидом про­тив собственного народа, начало с 1954 г. реабилитации невин­ных жертв репрессий, безадресная до XX съезда партии критика культа личности, провозглашение руководством страны политики «мирного сосуществования» - все это создавало предпосылки для развития в сторону демократических преобразований, становле­ния более открытого общества. Именно эта тенденция породила генерацию «детей XX съезда», предшественников диссидентов, в том числе и среди историков.

Другая тенденция, вызванная к жизни стремлением партий­ного аппарата сохранить свою власть и привилегии, уйти от от­ветственности за участие в злодеяниях сталинского режима, не дать разрушить тоталитарную систему и сталинизм как ее идео­логию, опиралась на партийно-государственную бюрократию всех уровней - от членов Президиума ЦК КПСС, вошедших в состав нового высшего руководства страны, до работников республикан­ского, областного и районного уровней. Между указанными тен­денциями, не примыкая полностью ни к одной из них, находился Н. С. Хрущев, ставший первым секретарем ЦК КПСС и получив­ший таким образом высшую власть в советском государстве. Его отличало стремление к реформам и одновременно неуверенность и непоследовательность в их проведении. Эти две стороны лич­ности Хрущева находились в постоянной борьбе между собой и бросали его то в сторону радикальных новаций, то, наоборот, в направление консервативное, возрождавшее элементы сталинской идеологии. Таким же противоречивым было его отношение к прошлому, истории партии и страны.

Вопреки сопротивлению «соратников по партии», боявшихся разоблачения злоупотреблений сталинского периода, Хрущев выс­тупил с «секретным» докладом о культе личности Сталина на закрытом заседании XX съезда КПСС (февраль 1956 г.). Со сто­роны Хрущева, следует отметить, это был в высокой степени мужественный поступок. Содержание доклада вскоре стало известно практически всей стране, хотя открытая публикация его со­стоялась только в условиях «перестройки» М. С. Горбачева, в марте 1988 г. (1). Вопрос о культе личности Сталина Хрущев поставил резко и определенно, хотя, как в политическом, так и теоретичес­ком смысле, как видится сейчас, далеко не полно.

Из всех проблем, так или иначе относящихся к культу лич­ности Сталина, в докладе были названы лишь четыре: нарушения законности и массовые репрессии (чему было уделено больше всего внимания); просчеты и субъективные решения Сталина в годы Великой Отечественной войны; нарушение принципа кол­лективного партийного руководства; действия Сталина, направлен­ные на необоснованное возвеличивание своей роли в истории партии и советского государства. Те же проблемы были освещены и в постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий» (2).

Ни Хрущев в своем докладе, ни особенно постановление ЦК КПСС не избежали явно искаженной и преувеличенной положитель­ной оценки Сталина и его роли в истории партии и страны. «Нахо­дясь длительный период на посту Генерального Секретаря ЦК партии, - говорилось в постановлении, - И. В. Сталин вместе с другими руководителями активно боролся за претворение в жизнь ленинских заветов. Он был предан марксизму-ленинизму, как теоретик и круп­ный организатор возглавил борьбу партии против троцкистов, пра­вых оппортунистов, буржуазных националистов, против происков капиталистического окружения. В этой политической и идейной борьбе Сталин приобрел большой авторитет и популярность» (3). Тогда еще не ставились под сомнение ни правомерность оценки троцкистов и правых оппортунистов как врагов партии и народа, ни разработанные под руководством Сталина методы социалистического строительства, ни его результаты.

Рассматривая культ личности как явление, порожденное ис­ключительно личными качествами Сталина, его честолюбием, жестокостью и авторитарностью, которые проявились в условиях вызванного острой классовой борьбой вынужденного ограничения демократии в СССР, сводя таким образом культ личности к чисто субъективным обстоятельствам, ЦК партии отрицал его воздей­ствие на природу советского общественного и государственного строя. «Думать, что отдельная личность, даже такая крупная, как Сталин, могла изменить наш общественно-государственный строй, говорилось в постановлении, - значит впасть в глубокое проти­воречие с фактами, с марксизмом, с истиной, впасть в идеализм» (4). В постановлении ЦК КПСС «грубой ошибкой» была названа попытка делать выводы об изменениях в общественном строе СССР под влиянием культа личности или искать его корни в недостатках советского общественного строя. Вновь подтверди­лась старая сталинская догма о построении в СССР социалисти­ческого общества, о его преимуществах и выдающихся достоинствах по сравнению с «загнивающим» капиталистическим Западом.

Разоблачив факты, связанные с культом личности Сталина, руководство парии не раскрыло его как явление, не выяснило его социальных корней и социальной природы, его подлинных при­чин, источник которых лежал в планово-государственной эконо­мике и командно-административной политической системе. Не были понятны и те грубые извращения идеи социализма, которые привели к созданию тоталитарного и антигуманного строя казармен­ного социализма. Не была проанализирована и роль партии, сохра­нявшей свое господствующее положение в обществе и государстве.

И, тем не менее, доклад Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС, разоблачение культа личности Сталина оказали в тех условиях огромное влияние на сознание советского народа. Часть его, ос­вобождаясь от идеологии сталинизма, стала на путь самостоятель­ного осмысления реалий советской действительности, на путь гражданственности, другая часть заняла позицию непримиримого противостояния новым веяниям: общество раскололось на «стали­нистов» и «антисталинистов», исчезло то формальное единство советского народа, которое сложилось и сохранялось под твердой рукой Сталина.

В стране началась «оттепель», которая не могла не затро­нуть и историческую науку. В новейшей историографии стало общим местом подчеркивать выдающееся значение XX съезда КПСС для развития исторической науки. Так ли это на самом деле? Несомненно, для развития всего советского общества роль XX съезда велика. Даже поверхностная критика культа личности имела большое значение. Она на некоторое время способствовала расширению проблематики исторических исследований, частично открылся доступ историков к архивным материалам, развернулась публикация неизвестных ранее документов, широко издавалась ис­торическая литература, входили в практику научные дискуссии,

диалог мнений. Казалось, началось прогрессирующее возрожде­ние исторической науки. Однако это не совсем так.

Полностью сохранялась зависимость советской историогра­фии от концептуальной части партийной доктрины, которая оста­валась прежней и, следовательно, прогресс в исторической науке мог идти деформированно, в рамках узкого круга партийных оце­нок. Хотя в обществе происходили существенные изменения, док­трина КПСС в своих опорных положениях оставалась прежней. Она была лишь дополнена рядом новых выводов, которые еще бо­лее уводили историческую науку от действительности, - о переходе к развернутому строительству коммунизма в СССР, о новом этапе общего кризиса капитализма, о возможности мирного, парламентско­го пути осуществления социалистической революции и др.

Основным инструментом партийного руководства историчес­кой наукой с конца 50-х гг. становятся решения съездов КПСС, ЦК партии, специальные постановления или тезисы, включающие оценки исторического процесса, которые признаются Коммунис­тической партией. Для научной работы историков эти партийные документы носили фактически нормативный характер, выполняя в новых условиях роль «Краткого курса истории ВКП(б)». Оста­вались обширные области, запретные для исследования. Отече­ственная история была в значительной степени обезличена. По­скольку соответствие партийной доктрине провозглашалось важ­нейшим методологическим принципом и обязательно деклариро­валось в каждой исторической работе, значительная часть иссле­дователей не стремилась идти дальше первичной систематизации исторического материала, лишь подтверждая партийные оценки. Отсюда общее впечатление стандартности, огромного массива ис­торической литературы, опубликованной во второй половине 50-х и в последующие годы.

В обобщающих статьях, в которых подводились итоги раз­вития советской исторической науки между XX и XXII съездами КПСС, прямо указывалось, что «...история - это партийная на­ука, что ученые не должны заниматься историей для истории. История - это не политика, обращенная в прошлое, а наука о прошлом, помогающая выработке и осуществлению современной партийной политики» (5). Как важнейшая выделялась роль исто­риков на идеологическом фронте, что влекло за собой и соответ­ствующую смену приоритетов в проблематике исторических ис­следований. Основные силы советских историков (две трети) со­средоточились на изучении истории КПСС и истории советского общества, поскольку именно эти направления призваны были сыграть основную роль в идеологическом обеспечении коммуни­стического строительства (6). Вот почему главное внимание в исторических исследованиях предписывалось обратить на после­военную историю советского государства, особенно на такие темы, как подвиг рабочего класса в создании материально-технической базы коммунизма, трудовые усилия колхозного крестьянства, ос­воение целины ит. п.

Теоретико-методологической базой исторических исследова­ний оставались произведения классиков марксизма-ленинизма и документы КПСС. Решающее значение в этом направлении при­обрело издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина, за­вершенное в 1965 г., публикация Ленинских сборников, а также многотомной «Биографической хроники В. И. Ленина». Велика была роль партийных учебных и научных учреждений. Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС служил своеобразным идео­логическим ситом для всех исторических изданий, без его визы, как правило, не публиковалось ни одно крупное историческое ис­следование. Созданная в 1946 г. Академия общественных наук при ЦК КПСС выступала в качестве кузницы кадров историков-марксистов высшей квалификации.

Отличительной чертой советской исторической науки после XX съезда КПСС стало бурное развитие Ленинианы, которое шло в двух направлениях. С одной стороны, широким фронтом раз­рабатывались проблемы, связанные с деятельностью и ролью В. И. Ленина в революционном процессе (7). С другой - развер­нулось активное освоение ленинских трудов, создание научной биографии основателя партии и советского государства. В резуль­тате в исторической литературе ленинские цитаты автоматически заняли место сталинских, закрепив цитатническо-иллюстративный метод изложения материала как норму. В 1959 г. на смену «Крат­кому курсу истории ВКП(б)» пришел новый учебник «История КПСС» под редакцией Б. Н. Пономарева, в котором была пред­ставлена новая схема истории России с конца XIX века до XX съезда КПСС. В ]960 г. вышла книга «В. И. Ленин. Биография». Произошло официальное признание того, что, наконец, сложи­лись условия для разработки главного историко-партийного труда - многотомной истории КПСС, что и было поручено ИМЛ при ЦК КПСС.

Как видно, советская историческая наука 'постсталинского этапа поражает «привязанностью» к трудам В. И. Ленина, его теоретическому наследию, в том числе в области истории (8). Это можно понять только в контексте времени и присущих ему соци­ально-политических условий. Официальная критика культа Стали­на позволяла историкам отказаться от наиболее догматичных и примитивных положений «Краткого курса истории ВКП(б)». В этих условиях труды В. И. Ленина давали ученым возможность поста­новки новых проблем, не входя в противоречие с партийной доктриной, путем иного толкования, чем в «Кратком курсе», ле­нинских положений. В. И. Ленин - человек своего времени, вы­ступавший как лидер и теоретик крайне левой революционной партии в России, в своем творчестве отражал определенный спектр проблем и методов их решения. Но оставленные в его наследии часто альтернативные оценки позволяли на этой основе хотя бы частично вернуться к историческим реалиям прошлого.

Окончание Великой Отечественной войны выдвинуло на первый план проблематику индустриализации СССР, с которой связывалась победа советского народа. К концу 50-х гг. в совет­ской историографии закрепилось представление, что индустриали­зация развернулась в стране в середине 20-х гг. и продолжалась десять лет. Авторы исследований на эту тему, как правило, сво­дили процесс индустриализации к технико-экономическим аспек­там. Коренное же отличие социалистической индустриализации от капиталистической виделось им в том, что приоритет отдавался тяжелой промышленности. Однако научный уровень работ был невысок, поскольку источники не находили должного отражения.

В 1961 г. ситуация изменилась. На XXII съезде партии при­нимается Программа КПСС, в которой был сформирован тезис: «Индустриализация страны, кооперирование сельского хозяйства - таковы основные звенья ленинского плана построения социали­стического общества» (10). Теперь вся проблематика историчес­ких исследований, относящихся к периоду 20-х - 40-х гг., стро­илась в соответствии с этой программной формулой. Изыска­ния советских историков в этом направлении были обобщены в 1971 г., когда увидела свет историографическая работа, посвя­щенная строительству социализма в СССР (11).

Данная монография имела целью дать представление о том, как начиналось изучение ленинского плана построения социализ­ма, как постепенно закладывались основы этой проблематики, как развертывалось осмысление историками советского опыта индус­триализации, коллективизации и культурной революции. При этом авторы объясняли актуальность свой монографии чисто идеологи­ческими причинами: во-первых, книга необходима для определе­ния всемирно-исторического значения опыта социалистического строительства в СССР, который мог быть полезен для стран Ев­ропы и Азии, строящих социализм; во-вторых, она была призвана сыграть важную роль в борьбе с фальсификаторами истории пре­вращения СССР в индустриально-колхозную державу. Вот почему можно говорить, скорее, об идеологическом, а не научном значе­нии этой работы.

Непоследовательность и ограниченность хрущевской либера­лизации в области общественных наук, нараставшее сопротивле­ние со стороны приверженцев сталинского прочтения истории особенно рельефно проявилось в событиях, связанных с судьбой старейшего научного журнала «Вопросы истории», который с 1953 г. возглавляла действительный член АН СССР, известный совет­ский историк А. М. Понкратова. Следуя линии XX съезда партии на критику культа личности Сталина, журнал отстаивал необходи­мость свободного от догм исследования исторических проблем. Далеко не все ученые того времени разделяли подобный подход, усматривая в нем покушение на ряд устоявшихся построений, присущих советской историографии предшествующих лет. Понк-ратовой приходилось неоднократно защищать взятый журналом курс, что было особенно трудно в связи с крайней непоследова­тельностью руководства страны.

Понкратова очень была озабочена тем, чтобы «перестроить­ся не на словах, а на деле». На одном из совещаний в Академии наук она с горечью говорила: «Сколько перестроек было на моей памяти, как часто эти перестройки происходили и в нашей рабо­те, и, вместе с тем, каков же был результат этих перестроек? Конечно, в целом мы идем вперед... Но я думаю, что одной из основных опасностей сейчас является то, что мы опять можем стать на путь формальных перестроек» (12). Следует подчеркнуть, что Понкратова стремилась к действительному развитию истори­ческой науки, а не ее очередному приспособлению к новациям верхов. Именно это обстоятельство привело к тому, что Понкра­това и руководимый ею журнал нарушили привычную «суборди­нацию» исторической науки и политики, поставив во главу угла не руководящие партийные указания или «директивные» статьи, а «свободный обмен мнениями, творческие дискуссии и серьезные научные исследования» (13).

В апреле 1956 г, журнал «Вопросы истории» опубликовал статью заместителя редактора профессора Э. Н. Бурджалова «О тактике большевиков в марте-апреле 1917 г.» (14). В статье при­водились новые данные об объединительных тенденциях с мень­шевиками, проявившихся после Февральской революции во мно­гих большевистских организациях России, о колебаниях И. В. Ста­лина в вопросе об отношении к Временному правительству и воз­можности явки В. И. Ленина на суд этого правительства. Через год статья Э. Н. Бурджалова и другие подобные публикации журнала были подвергнуты резкой критике в специальном поста­новлении ЦК КПСС от 9 марта 1957 г. «О журнале "Вопросы истории"» (15). Кампания критики журнала оказалась для Понк-ратовой тяжелым ударом еще и потому, что она исходила со сто­роны ЦК партии. Она относилась к тому поколению партийцев, которые твердо следовали за «генеральной» линией партии. В условиях, когда исход борьбы за политическое обновление совет­ского общества был еще крайне неопределенным, линия XX съез­да не получила развития, позиция Понкратовой не могла быть твердой и последовательной.

В итоге Понкратова признает не совершенные редколлегией журнала ошибки. Поступить иначе она не могла - ее жизненный опыт и убеждения подсказывали ей только такое решение. Этому способствовал и тот вакуум, который образовался вокруг нее и редакции после постановления ЦК. 21 мая 1957 г., являясь уже фактически номинальным главным редактором, Понкратова под­писала к печати очередной номер журнала. В нем пункт за пун­ктом были приняты обвинения ЦК партии в «буржуазном объек­тивизме», «либеральном толковании политики партии», «обелении позиции меньшевиков» и др. Через четыре дня, 25 мая 1957 г., Анны Михайловны Понкратовой не стало.

Что касается историографии по «гражданской» отечествен­ной истории, то во второй половине 50-х — 60-х гг. преобладали спокойные научные сессии, конференции, посвященные истории революционных событий, различным «вехам» в истории народов СССР. Острая дискуссионность, пусть и подчиненная трактовке марксистских исторических построений, постепенно сходила на нет. Идеология продолжала костенеть, из марксизма уходило все действительно живое, творческое. Подтверждением тому являлось постоянное, раз за разом обращение историков к одним и тем же сюжетам: генезис капитализма, социальное расслоение крестьян­ства, мелкотоварный уклад, народничество, роль крестьянских войн и т. д. В области истории советского общества обсуждения также касались уже привычных проблем: аграрная революция в Совет­ской России, переход страны к нэпу, классовое расслоение крес­тьянства. Но появились и новые темы: этапы культурной револю­ции в СССР, некапиталистическое развитие некоторых народов России, и более конкретные, например, социальная сущность партии левых эсеров.

Социально-экономический крен в исторических исследова­ниях конца 50-х - 60-х гг. преобладал. Это объяснялось как пре­жним интересом историков к формационным проблемам, так и объективным материалом истории России - аграрной страны с запоздалым, по сравнению с передовыми странами Европы, уров­нем развития. Десятки видных ученых страны разрабатывали социально-экономическую проблематику. Изучение истории про­летариата, крестьянства, т. е. «трудящихся классов», вышло на первое место в советской историографии.

В стремлении постичь истинные процессы генезиса капита­лизма, а через него понять общие закономерности исторического развития России, историки потратили много усилий, например, на трактовку известного высказывания В. И. Ленина о «новом пери­оде» русской истории, который начался «примерно с XVII века» (16). Ни к чему не обязывающее слово «примерно» в работе, весьма далекой от научных проблем генезиса капитализма, стали предметом пристального внимания многих историков, которые в отличие от автора «Развития капитализма в России» действитель­но владели первоклассными источниками в этой области. При этом сам В. И. Ленин никогда больше не возвращался к этой проблеме и не претендовал в этом вопросе, как и во многих других, на роль методологического авторитета. Однако, несмотря на стран­ную методологическую «привязку», которая сегодня выглядит со­вершенно абсурдной, историки на обширном фактическом материале действительно стремились выявить пути складывания наци­онального рынка, его социально-экономические параметры, хро­нологические рамки, чтобы приблизиться к пониманию того же «проклятого» вопроса - генезиса капитализма в России (17).

Ряд известных историков (Н. Л. Рубинштейн, А. Л. Шапиро, В. К. Яцунский) полагали, что процесс формирования всерос­сийского рынка был длительным и лишь в XIX в. капиталис­тическое производство стало его основой. А. А. Преображенс­кий и Ю. А. Тихонов относили это к XVII в. (18) В 1965 т. группа историков во главе с Н. И. Павленко подготовила дискус­сионный доклад по проблеме перехода от феодализма к капита­лизму. Дискуссия приняла общесоюзный характер и проходила не­сколько дней в Институте истории АН СССР (19). В докладе и ряде выступлений доказывались положения о том, что в XVII и первой половине XVIII в. еще продолжалось поступательное дви­жение феодальной формации, а «новые явления» еще не получи­ли заметного развития. Другая группа ученых, опираясь на упо­мянутое ленинское высказывание о XVII в., видела в конкретно-историческом материале данной эпохи свидетельства развития за­чатков капиталистических отношений. Спор этот в различных ва­риантах нашел отражение и в ходе дискуссии о мелкотоварном про­изводстве и генезисе капитализма в крестьянском хозяйстве, открыв­шейся в начале 60-х гг. на страницах журнала «История СССР».

Заметный след в научной проблематике периода «оттепели» оставило обсуждение в журнале «Вопросы истории» в 1958 -1961 гг. проблем крестьянских войн в России. Главным стал воп­рос о понятии «крестьянская война» как наиболее острая форма противоборства в эпоху средневековья. Рассматривались движу­щие силы (казачество, крестьянство, горожане, национальные мень­шинства), характер войн, их направленность, объективные резуль­таты, воздействие на ход исторического процесса, в т. ч. на эво­люцию феодализма. Речь шла об аналогиях между движениями Болотникова, Разина, Пугачева и даже Булавина и крестьянскими войнами на Западе, в первую очередь, с крестьянской войной в Германии, которой посвятил свою работу Ф. Энгельс. Сегодня оче­видно, что проблематика крестьянских войн в России тогда нахо­дилась под сильным влиянием общего революционного ментали­тета советских историков, а также работ Ф. Энгельса. Это меша­ло объективно оценить крестьянские восстания, приводило к их идеализации, восхвалению их вождей. Как и ранее, проблемы кре­стьянских войн решались в контексте формационного развития страны, их влияния на эволюцию феодализма. Такой подход зна­чительно сужал представление о действительно масштабном явле­нии в истории России, не позволял выявить всю сложность и противоречивость этих выступлений, которые нашли свое глубо­кое отражение, например, у С. Ф. Платонова в «Очерках по ис­тории Смуты в Московском государстве в XVI - XVII вв.» при­менительно к движению Болотникова или у А. С. Пушкина при­менительно к восстанию Пугачева.

Специалисты по отечественной истории «периода империа­лизма», многие из которых уже вернулись из сталинских лагерей, в т. ч. С. М. Дубровский и А. И. Малышев, попытались во главе со своим лидером А. Л. Сидоровым возродить в новых условиях старые, задавленные в 30-е гг. споры о «военно-феодальном им­периализме царской России», организовав ряд обсуждений в Москве и Ленинграде. Вновь были поставлены вопросы о роли иностранного капитала в экономике России, степени ее монопо­лизации и - в конечном счете - о социально-экономических пред­посылках Октябрьской революции (20). В 50 - 60-е гг. проходили и другие дискуссии по вопросам дореволюционной истории Рос­сии. Одна из них - о значении присоединения нерусских народов к России, в ходе которой М. В. Нечкина выдвинула абсолютно поли­тизированную формулу «наименьшего зла». Аналогично оценивался характер движения кавказских горцев во главе с Шамилем (21).

На фоне широкой разработки истории Октябрьской револю­ции в середине 50-х - начале 60-х гг. на страницах журнала «Вопросы истории» прошла дискуссия о характере зависимости России от стран Антанты накануне революции, примыкавшая тематически к прежним обсуждениям социально-экономического развития страны в начале XX в., о сущности уравнительного землепользования в Советской России (22). Ученые, принимав­шие участие в обсуждении этих проблем, стремились освободить ленинские оценки от позднейших сталинских наслоений, вернуть­ся к «истинному» Ленину и выяснить революционное значение уравнительного землепользования в становлении новых аграрных отношений.

В ходе подготовки второго - четвертого томов «Очерков по истории исторической науки в СССР» обозначилась необходимость четкого понимания общей концепции становления и развития советской исторической науки. В связи с этим в 1960 - 1962 гг. журналом «История СССР» была проведена дискуссия о пери­одизации советской исторической науки, в которой участвовали М. В. Нечкина, Е. Н. Городецкий, К. Н. Тарновский, Е. А. Луц-кий, С. О. Шмидт, Г. Д. Алексеева и другие. Обсуждение откры­лось и завершилось статьями М. В. Нечкиной (23). Показательно, что Нечкина предложила положить в основу выделения периодов советской исторической науки принципы, зависящие от измене­ний базисного характера, а вовсе не те, которые определяются собственным развитием науки. В результате была принята факти­чески без возражений следующая периодизация: 1917 - середина 30-х гг.; середина 30-х - середина 50-х гг. (XX съезд КПСС); середина 50-х и далее. Она закрепилась в советской историогра­фии, создав ее марксистский методологический каркас. Эта пери­одизация легла в основу четвертого тома «Очерков истории исто­рической науки в СССР», посвященного становлению и развитию советской историографии в период от Октября 1917 г. до середи­ны 30-х гг. («победа социализма»). В результате «Очерки» оказа­лись предельно идеологизированными, что предопределило поте­рю ими научного значения уже в середине 80-х гг.

В 1964 г. журналом «Вопросы истории КПСС» была прове­дена дискуссия о некапиталистическом пути отдельных народов КПСС (24). В «Очерках истории исторической науки» отмечалось, что она «нацеливала исследователей на комплексное изучение проблемы, на выяснение взаимозависимости процессов социалис­тической индустриализации и социалистической реконструкции сельского хозяйства» (25). Это было справедливо, как справедли­во было и то, что подобный идеологизированный подход, оправ­дывающий и поднимающий сталинскую внутреннюю политику до историко-философских обобщений, не мог дать адекватного пред­ставления о действительном развитии отсталых народов в услови­ях социализма.

Наконец, еще о двух обсуждениях середины 60-х гг., кото­рые отчетливо показали, что историческая наука в СССР, полно­стью освоив «марксистско-ленинское наследие» и достигнув об­щепризнанных результатов в области конкретно-исторических ис­следований, тем не менее, по-прежнему упиралась в глухую стену непробиваемых догм, застывших представлений, искусственно сконструированных «этапов» и «периодов». Первое обсуждение проходило на страницах журнала «Вопросы истории» в 1966 -1967 гг. (26) Основные споры велись вокруг понятия «нация». Однако, по сути дела, эта дискуссия лишь комментировала изве­стные сталинские признаки нации, полностью игнорируя дости­жения отечественных и зарубежных этнологов в этой области. Второе обсуждение посвящалось вопросам хронологии и содер­жанию культурной революции в СССР. Выделялись три ее этапа: 1917 - 1927 гг., 1928 - 1959 гг. и завершающий этап с 1959 г. (внеочередной XXI съезд КПСС). Особо дискутировалась пробле­ма соотношения целей и задач культурной революции и коммуни­стического строительства (27). В свете наших сегодняшних зна­ний этот спор, полный схоластических рассуждений, может выз­вать лишь недоумение.

Из монографических работ авангардного характера, увидев­ших свет фактически на закате хрущевской «оттепели», следует особо выделить книгу А. М. Некрича «1941. 22 июня» (28), имев­шую для тех лет очень характерную историю. Ведущий научный сотрудник Института истории АН СССР А. М. Некрич в 1965 г. в издательстве «Наука» тиражом в 50 тыс. экземпляров опублико­вал эту работу. Она была распродана в течение нескольких дней. Вокруг книги развернулась острая полемика, и не случайно: в ней рассказывалось о причинах неготовности Советского Союза к нападению гитлеровской Германии, давалась объективная оценка причин поражения Красной Армии в начальный период войны. Полемика закончилась так, как кончались идейные репрессии в годы сталинизма в прежние годы: запрещение книги, уничтоже­ние экземпляров, хранящихся в библиотеках, и исключение авто­ра из рядов КПСС. Последний акт был совершен на самом вы­соком партийном уровне - в Комиссии партийного контроля ЦК под председательством члена Политбюро ЦК КПСС А. Я. Пельше.

Последующие девять лет прошли для Некрича в изнуритель­ной борьбе за право публиковать свои научные работы. В конце концов ему ничего не оставалось, как покинуть свою страну. Около 18 лет Некрич являлся профессором Гарвардского университета, опубликовал несколько своих исследований, в том числе книгу «Отрешись от страха», изданную в Лондоне в 1979 г. Фрагменты из этой книги были включены автором во 2-е, дополнительное и переработанное издание «1941. 22 июня», вышедшее в Москве в 1995 г. В нем приведен также никогда не публиковавшийся ранее полный стенографический отчет обсуждения книги Некрича в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, 16 февраля 1966 г. Наконец, в этом издании полностью опубликованы тексты двух договоров, заключенных между Советским Союзом и Германией в августе и сентябре 1939 г., а также секретные протоколы к ним (29). В нашем курсе «Отечественная историография XX века» фрагменты из книги А. М. Некрича «Отрешись от страха» могут рассматриваться как объективный и яркий рассказ современника о послевоенной истории советской исторической науки до середи­ны 70-х годов.

 

Дореволюционная и советская историография о крепостном праве в России

 

 

о крепостном праве в России писали многие и много. Су­ществующая по этой проблеме литература прямо-таки необозрима. Она насчитывает сотни больших и малых работ, в которых ис­следованы различные ее аспекты. На вопросе происхождения крепостно­го права, поскольку он был и продолжает оставаться наиболее спорным в исторической науке.

Известно, что в русской дворянско-буржуазной исторической науке при наличии мно­жества оттенков по вопросу закрепощения кре­стьян довольно четко обозначились две основ­ные концепции или теории — указная и без указная. Основоположником теории указного происхождения крепостного права справедли­во считается В Н. Татищев. В 1734 г., разбирая старые архивные рукописи, он нашел Судебник 1550 г., в 88-й статье которого говорится об установле­нии определенного срока для свободного перехода кре­стьян от одного землевладельца к другому. Наряду с Судебником Ивана IV В. Н. Татищев отыскал указ о беглых крестьянах от 24 ноября 1597 г. Сопоставляя далее статью 88 Судебника 1550 г. о нра­ве крестьянского перехода в Юрьев день осенний с ука­зом 1597 г. Татищев пришел к выводу что в 1592 г. был издан указ об отмене Юрьева дня и о прикрепле­нии крестьян к земле, на которой они сидели. Так родилась теория об указном закрепощении крестьян. Эту теорию в основном приняли и другие ис­торики XVIII столетия, в частности И. Н. Болтин и М. М. Щербатов. В начале XIX в. сторонником указной теории выступил Н. М. Карамзин. По мнению Карамзина, крестьяне до конца XVI в. были вольными хлебопашцами, свободными арен­даторами чужой земли. Но в 1592 или 1593 г. Борис Годунов издал закон, которым отменил переходы кресть­ян в Юрьев день и сделал их крепостными.

Во второй четверти XIX в. догадка В. Н Татищева о существовании указа 1592 г., закрепостившего кресть­ян, стала подвергаться серьезному сомнению. В 1836- 1838 п. вышли четыре тома «Актов архео­графической экспедиции», в которых опубликованы мате­риалы, охватывающие период с 1294 по 1700 г. Автор предисловия к этим материалам, П. М. Строев, попытался несколько подновить теорию Татищева — Карамзина об указном происхождении крепостного права. За исход­ный пункт крестьянского закрепощения он взял реаль­но существовавший указ от 24 ноября 1597 г. Смысл это­го указа Строев видел не в установлении пятилетнего срока давности для розыска убежавших крестьян, а в отмене статьи 88-й Судебника 1550 г., т. е. в полном за­прещении крестьянских переходов. Аналогичной точки зрения придерживался и Н. С. Арцыбашев. Однако точка зрения П. М. Строева и Н. С. Арцыба­шева на роль указа 1597 г. в закрепощении крестьян не была достаточно аргументирована и не произвела в то время впе­чатления.

Так решалась проблема происхождения крепостно­го права дворянскими историками в XVIII и первой по­ловине XIX в. Более глубокая научная разработка ее началась лишь с кон­ца 1850-х гг., когда сами правящие верхи вынуждены были признать необходимость освобождения крестьян. При этом одни авторы продолжали стоять на позициях указной теории другие — склонялись к признанию на - рождавшейся безуказной теории закрепощения крестьян.

Hе соглашаясь второстепенным вопросам, все они сходились на том, что крепостное право в России утвердилось вследствие издания некоего правительствен­ного указа. Появление этого указа относило к концу XVI в., считая, что до того вре­мени крестьяне были свободными. Такого рода мысль наиболее полно выражена в работах Б. Н. Чичерина.

По его мнению, до XVI в. на Руси не было не только кре­постного права, но и государства. Государство отсутствовало тог­да потому, утверждал Чичерин, что его существование было невозможно при всеобщей бродячести населения. закрепощение крестьянства произошло в силу необходимости всех сословий выполнять по отношению к государству определенные повинности. Причем каждый должен был служить на своем месте: бояре и дворяне на поле брани и в правительственных учреждениях, по­садские люди и черносошные крестьяне отправлением в пользу государства «различных служб, податей и по­винностей», наконец, частновладельческие крестьяне, кроме уплаты государственных податей, обязаны были еще служить своему помещику. В зависимости от харак­тера службы и крепость была различной. Так, бояре и дворяне имели право свободного передвижения, посколь­ку их служба была повсеместной; что касается крестьян, то они были прикреплены к земле, к определенным мес­там жительства.

Объявив государство создателем крепостного нра­ва, Чичерин был далек от мысли, чтобы порицать егоза это Напротив, он целиком и полностью оправдывал дей­ствия верховной власти, которая будто бы в одинаковой мере защищала интересы и заботилась о выгодах всех сословных групп населения.

К середине XIX в. относится начало научной деятельности С. М. Соловьева. . В 1857 г. вышел в свет седьмой том его труда «История России с древнейших времен», в четвертой главе которого автор касает­ся проблемы происхождения крепостного права. В пони­мании этой проблемы Соловьев разделял взгляды сто­ронников указной теории. Необходимость закрепощения крестьян С. М. Со­ловьев видел в обширности Русского государства и «в малом его населении, в обилии земель и в недостатке рук для ее обрабатывания». Чтобы служилый человек мог исправно нести службу, он должен был иметь на сво­ей земле необходимое количество крестьян. Между тем богатые соседи постоянно пере­манивали их. Вот почему го­сударство обя­зано было дать ему и постоянных работников.

В конце 1858 г. в славянофильском журнале «Рус­ская беседа» появилась статья М. П. Погодина под названием «Должно ли считать Бориса Годунова осно­вателем крепостного права?» Она нарушила то едино­душие, которое существовало среди профессиональных историков. Он пытался доказать, что никакого закона об отмене Юрьева дня никогда не существовало, что крепостное право было создано по­мимо участия государственной власти, ходом самой жиз­ни. Но какие именно «обстоятельства» вызвали к жизни крепостное право? На этот вопрос Погодин не смог дать ответа. Точка зрения М. П. Погодина не получила тогда широкого признания. Тем не ме­нее он нанес довольно сильный удар по этой теории.

 

Большое место проблема крепостного права зани­мала во взглядах и деятельности славянофилов. Наиболее полно их точка зрения по этой проблеме изложена в докторской диссертации И. Д. Беляева «Крестьяне на Руси».

Всю историю крестьян Беляев подразделил на три периода. Первый период — с древнейших времен до конца XVI в. На этом этапе крестьяне были людьми вольными, они могли свободно переходить с одной зем­ли на другую и от одного владельца к другому. Вместе с тем он отметил и ряд ограниче­ний. Одно согласие феодала или общины на посе­ление крестьянина. Вто­рым - разделение крестьян на тяг­лых и нетяглых. Третьим - назначение для выхода определенного срока в году. По его мнению, Судебники 1497 и 1550 гг. законода­тельно закрепили то, что уже было утверждено обыча­ем. При этом существовавшее на местах многообразие было сведено к единству, внесена большая четкость и ясность.

С конца XVI в. начался второй период, продолжав­шийся до петровских преобразований. В это время в свя­зи с ростом гнета возникло бегство крестьян на окраины, привело к запустению земель, к расстройству финансовой си­стемы государства. Это обстоятель­ство и вынудило правительство прикрепить крестьян к земле. По предположению Беляева, указ об отмене Юрье­ва дня появился между 1591 и 1592 гг. Он счи­тал, что этим указом были прикреплены к земле толь­ко те крестьяне, которые состояли в тягле. Остальные же оставались свободными, пока сами не принимали на себя тягло.

Беляев утверждал, что прикрепление кресть­ян к земле не уничтожило их гражданской значимости, не сделало их крепостными. Даже после издания в 1649 г. Соборного уложения они продолжали оставать­ся полноправными членам русского общества Полностью за­вершился этот процесс в царствование Екатерины II.

Проблемы происхождения крепостного права каса­лись и представители нарождавшейся в России револю­ционной мысли. Среди них необходимо прежде всего назвать А. Н. Радищева

 

Так решался вопрос о происхождении крепостного права в России до реформы 1861 г. и в период ее про­ведения. Указная теория В. Н. Татищева, поставивше­го впервые на очередь проблему закрепощения крестьян в Московском государстве, получила тогда наибольшее признание. Однако по мере того, как все оче­виднее стали сказываться отрицательные для народа стороны реформы 1861 г., возрождался и интерес к истории крепостного права.

В пореформенный период гос­подствовавшая ранее теория указного закрепощения крестьян быстро теряла своих приверженцев. Начина­лось победное шествие безуказной теории. Крупнейшим ее представителем был В. О. Ключевский.

По мнению Ключевского, крестьянское крепостное право в России возникло в первой половине XVII в. из холопского крепостного права. Эта метаморфоза в пред­ставлении Ключевского произошла следующим образом. Крестьяне исстари вели свое хозяйство на владельчес­ких землях. За арен­дуемую землю крестьяне платили поземельный оброк. Если же они брали у владельца подмогу или ссуду, то несли ряд дополнительных повинностей. Но это отнюдь не ущемляло их личной свободы. С половины XVI в. по необъясненным Ключевским причинам усилилась задолженность крестьян их владельцам. Вследствие этого право сво­бодного выхода постепенно стало отмирать само собой. Однако уплатив долг, крестьяне могли беспрепятствен­но оставить владельца. Кре­постными же они стали лишь тогда, когда потеряли пра­во возвращать долг господину без его согласия.

Появление кабального холопства на Руси В. О. Клю­чевский относил к концу XV — началу XVI вв. чему со­действовал перелом, совершившийся в народном хозяй­стве. Характер и причины этого перелома он затруд­нялся объяснить. У землевладельцев стал постепенно утверждаться взгляд и на крестьянскую ссуду как на долговое обязательство, не прекращающееся без их согласия. Так возникло крепостное право в России. Оно сложилось постепенно, в результате роста задолженности крестьян, под влия­нием кабального холопства, без вмешательства законо­дательстве. Характерным для взглядов Ключевского является то, что он ввел в свою концепцию экономический фак­тор, показывая задолженность крестьян как основу их закрепощения.

 

С 80-х гг. 19 в. в России начала формироваться марксистская историческая мысль.

становление марксистского представле­ния о происхождении крепостного нрава в России в зна­чительной мере связано с трудами Б. Д. Грекова. В 1920-х гг. он написал ряд работ, в том числе статью «Юрьев день и заповедные годы», в которой законода­тельство второй половины XVI в. автор попытался тесно связать с процессами, происходившими в то время в хо­зяйстве страны. Спустя четыре года вышла в свет новая работа «Происхождение крепостного права в России». Основное его внимание сосредоточено на опровержении господствовавшего в дореволюцион­ной университетской науке мнения о крестьянах средне­вековой Руси, как свободных арендаторах чужой земли.

 

ГЛАВА 2.

РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО XV - XVII вв. (МОСКОВСКОЕ ЦАРСТВО)

ПРИЧИНЫ ВОЗВЫШЕНИЯ МОСКВЫ

Христианские историки (с точки зрения движения к Богу) А. В. Карташов и др. считают, что главной причиной возвышения Москвы стал союз московских князей с митрополичьей кафедрой. Именно превращение Москвы в центр русского православия определило ее историческую судьбу.

Церковный фактор стал решающим в борьбе Москвы и Твери за политическое лидерство на Руси: московские князья оказывали подчеркнутое уважение митрополиту Петру - главе русской церкви - в пику тверским князьям, поссорившимся с ним, что и стало роковым моментом для Твери.

Сторонники всемирно-прогрессивного подхода XIX - нач. XX вв., относящиеся к «государственной» школе, позитивно оценивают роль Москвы в создании общерусской государственности. С. Ф. Платонов (1860-1933) связывал усиление Москвы, прежде всего, с прекращением удельного порядка владения, то есть с пересмотром прежнего, оставшегося от Киевской Руси, регламента престолонаследия по первородству (от брата к брату по старшинству). Затем он выделял выгодное географическое положение Москвы на пересечении транспортных путей, означавшее быстрое заселение Московского края и получение московскими князьями немалых торговых пошлин.

В марксистской историографии (с точки зрения интереса общества) А. А. Зимин, Б. А. Рыбаков, В. А. Федоров и др. роль Москвы объясняют в основном ее «географически выгодным центральным положением по отношению к другим русским землям и придававшим ей значение важнейшего узла торговых путей». В целом, процесс образования Русского централизованного государства они трактуют как «закономерность в рамках феодального строя». Этот процесс связывается, главным образом, с социально-экономическими факторами - «ростом феодального землевладения и хозяйства, развитием крепостничества, обострением классовой борьбы». Сложившееся в конце XV века объединенное государство характеризуется как «феодально-крепостническая монархия».

Либеральный историк (с точки зрения интереса личности, эгоизма) американец Р. Пайпс (наш современник) одну из причин возвышения Москвы видит в «назначении (личности - московского князя) Калиты генеральным откупщиком по сбору дани во всей Руси». Другую причину американский историк усматривает в копировании Москвой организации власти у тоталитарной Золотой Орды. «Возможно, самым важным, чему научились русские у монголов, - пишет Пайпс, - была политическая философия, сводившая функции государства к взиманию дани (или налогов) и начисто лишенная сознания ответственности за общественное благосостояние».

В российской исторической литературе точка зрения сторонников либерального подхода на процесс собирания земель вокруг Москвы наиболее резко выражена в работах Г. П. Федотова (1886-1951). Он считал, что Москва своим возвышением была обязана татарофильским, предательским действиям своих первых личностей-князей, насильственным захватам территорий, вероломным арестам князей-соперников. Собирание земель, по Федотову, совершалось восточными методами: местная элита уводилась в Москву, заменяясь пришлыми, при этом выкорчевывались местные обычаи.

Историки. Г. В. Вернадский, Л. Н. Гумилев и др., представляющие локальный подход (с точки зрения единства человека и окружающей среды), выделяют в возвышении Москвы этнический фактор, считая, что Тверь ориентировалась на Литву (Запад), а Москва заключила прочный союз с татарами. При этом московские князья исповедовали принцип этнической терпимости, подбирая на службу людей исключительно по их деловым качествам. Московский двор пополнялся выходцами из Орды, не принявшими религиозной политики хана Узбека, в 1313 году провозгласившего ислам официальной религией Золотой Орды.

 

 

ПРИЧИНЫ СМУТЫ

Христианские историки А.В. Карташов и др. причину Смуты видят в духовной сфере, грехе гордыни, который явился искушением самовластья. Смута - это одновременно кара за безбожную жизнь и дар, мученический венец, чтобы дать народу явить свою силу.

Всемирно-прогрессивный подход XIX - нач. XX вв. в объяснении причин, вызывавших Смуту, неоднозначен.

Н.М. Карамзин (1766-1826) считал, что Смута вызвана вмешательством иноземных врагов России.

Н.И. Костомаров (1817-1885) сводил кризис к политическому вмешательству Польши, а самозванцам отводил роль проводников католического влияния.

С.М. Соловьев (1820-1879) связывал причины Смуты с внутренними факторами: «династическим кризисом», то есть пресечением Московской династии Рюриковичей-Калиты, а также «с дурным состоянием нравственности в обществе».

В.О. Ключевский (1841-1911) выстроил концепцию «смутного времени» как порождения сложного социального кризиса. Согласно данной концепции, поводом к Смуте послужило пресечение правящей династии Рюриковичей, представителей которой народное сознание признавало в качестве «природных государей». Причины самой Смуты В. О. Ключевский видел в тоталитарном строе государственных повинностей, породившем социальную рознь. Нарушилась связь сословий - служилых и тягловых. Они отказались выполнять свои обязанности перед государством. Согласно схеме Ключевского, начали Смуту личности бояре, затем настала очередь дворян, позже поднялись низы.

Марксистское направление всемирно-прогрессивного подхода, изучая прогресс человечества, отдает в нем интересам развития общества.

В соответствии с логикой подхода, историки-материалисты Б.А. Рыбаков, Н.И. Павленко, В.А. Федоров и др. трактуют события Смутного времени как «крестьянскую революцию»; историки-материалисты отвергли сам термин «Смута» как случайное явление. Понятие «Смута» в советский период было заменено формулировкой «восстание». В материалистической теории на первый план выдвигается противостояние «эксплуататоров и эксплуатируемых», фактор классовой борьбы. Отсюда, Смута началась не личностями сверху, как считал В.О. Ключевский, а снизу подавляющим большинством общества. Закрепощение крестьян в конце XVI века вылилось в восстания начала XVII века.

Либеральное направление всемирно-прогрессивной модели, изучая прогресс человечества, отдает приоритет в нем интересам личности.

В соответствии с логикой подхода, либеральный историк В. Б. Кобрин (1930-1990) в своих трудах определил Смутное время как «сложнейшее переплетение разнообразных противоречий - сословных и национальных, внутриклассовых и межклассовых». Он одним из первых историков поставил под сомнение историко-материалистическое утверждение о Смуте как о крестьянской войне и задал вопрос: «Вправе ли мы бушевавшую в России начала XVII века гражданскую войну свести к крестьянской?». Кобрин показывает и Бориса Годунова, и Лжедмитрия I как мудрых личностей-реформаторов.

Локальный подход изучает единство народа и среды его обитания, составляющее понятие «региональная общность».

В соответствии с логикой подхода, Л.Н. Гумилев (1912-1992) определяет рубеж XVI-XVII веков как акматическую фазу российского этноса. «Обычно в истории эта фаза, - пишет Л.Н. Гумилев, - сопровождается таким внутренним соперничеством и резней, что ход этногенеза на время тормозится... Начинаются гражданские войны... они сопровождаются огромным рассеиванием энергии...» Действительно, исторические факты вписываются в схему-логику, предложенную Л.Н. Гумилевым. Рубеж XVI-XVII веков - это хаос в Евразийском государстве и мощный «выброс» народа из центра на Украину, Дон, Сибирь.

 

Историография революции 1917 года.

 Либералы считали Февр. революцию исторической случайностью, вызванной участием Р. в 1МВ, политической слепотой Николая II и его окружения. Так, по мнению Милюкова, революция не была неизбежной: предложенная "прогрессивным блоком" реформистская альтернатива могла ее предотвратить, если бы дело не испортил царь, неспособный к компромиссам. Главной движущей силой революции Милюков считал либеральную интеллигенцию, политический крах которой, оказался предопределен тем, что большевикам удалось натравить на нее массы. Большинство авторов отрицали буржуазный характер Февраля и социалистический характер Октября. Струве определял Февр. революцию "историческим выкидышем".

В Советском Союзе либеральное направление не могло получить развитие, так что эстафета досталась Западу.

В истории западной историографии три периода.

1 пер) 20-е гг. до 60-х гг. Труды западных историков реакция на книги сов. исследователей, так как основная масса источников находилась вне пределов их досягаемости, а вот оспорить выводы своих оппонентов они могли. Второй причиной - отношения между нашими системами тогда были максимально сложными, и доминировали на Западе антибольшевистские, антисоветские настроения.

2 пер) В 60-е гг. Выяснив для себя роль Б. в революции, они потеряли к ним интерес и сосредоточились на изучении объективных социально-экономических предпосылках. Результаты: итоги Февр. и Окт. революций глубоко закономерны. Рабинович "Большевики приходят к власти. Революция 1917 г. в Пг".

3 пер) появлялись новые направления и темы, с соц.-эк. тем анализ переместился на изучение психологии масс и отдельных групп, развитие идей. Пайпс "Русская революция".//

Первыми работами, в основе которых лежала револ. мировоззрение, явились публицистика революционеров - большевиков, меньшевиков и эсеров.

Важным историческим источником являются работы Ленина и воспоминания большевиков: Бухарина, Батурина, Зиновьева, Лядова, Каменева, Невского, Л.Д. Троцкого, А.Г. Шляпникова. В них содержались свидетельства очевидцев. Большое место они отводили влиянию на события своей партии.

Меньш. считали, что Р. могла стать буржуазной страной, что рабочий класс призван сыграть роль подталкивателя буржуазии. Февр. революцию меньшевики охарактеризовали как всенародную, общеклассовую, славную, великую, бескровную. Крушение же идеалов и завоеваний Февраля произошло, в частности, потому, что к моменту революции в стране демократические идеи не обладали необходимой популярностью и, что еще более важно, самим меньшевикам и эсерам не удалось нейтрализовать большевистский радикализм.

Руководители эсеровнцы Керенский, Н.Д. Авксентьев, В.М. Чернов - дополняли меньшевистскую концепцию своим видением. Сущностью Февраля они считали примирение сторонников войны и революции ради социальных реформ, крах же - объясняли неумением разных классов подчинить свои личные (узкие) интересы интересам общества в целом и умелой большевистской дискредитацией идеи демократической коалиции 15.

Историческая доктрина ВКП (б) начала формироваться в конце 20-х гг. Историческая доктрина ВКП (б) была, безусловно, марксистской; в ее основе "лежали" идеи В.И. Ленина, но, при этом, у самого вождя не было той стройности, какой обладала эта доктрина.

Историческая доктрина ВКП (б) представляла собой псевдоучение, слепленное из цитат К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина. Ее сутью являлись следующее положения.

Россия значительно отставала от передовых капиталистических стран по экономическим показателям, однако в целом она являлась страной среднего уровня развития капитализма, что и стало основой для победоносных революций 1917 г. и дальнейшего успешного социалистического строительства.

Субъективным условием победы Октября явились действия рабочего класса, возглавляемого большевистской партией.

Российский рабочий класс был малочислинен, но, во-первых, его сила в историческом движении была неизмеримо больше, чем его доля в общей массе населения. Во-вторых, он отличался самой высокой в мире организованностью и революционностью, в-третьих, имел очень важную для победы поддержку со стороны трудового крестьянства и особенно - бедноты, в-четвертых, выступал под руководством закаленной в сражениях против самодержавия и капитализма, владеющей передовой теорией большевистской партией во главе с В.И. Лениным.

Т.о., Февральская буржуазно-демократическая и Окт. соц. революции были подготовлены ходом исторического развития, они выразили его главные тенденции и открыли трудящимся всего мира реальный дуть борьбы за светлое будущее.

Историческая доктрина КПСС в наиболее ортодоксальном варианте просуществовала до XX съезда КПСС, а после него была несколько скорректирована, произошел отказ от наиболее явных перегибов сталинской истор. (в результате которых на политической сцене оказались лишь рабочие под руководством большевиков).

Большинство историков 90-х гг. стало критически оценивать положение о наличии в Р. к началу 1917 г. предпосылок для бурж. или соц. революции.

Наметилась тенденция к выявлению предпосылок по непривычным параметрам. Волобуев и Булдаков отмечали, что Окт. революция явились "результатом системного кризиса империи". И все же, в большинстве случаев историками делается упор на так называемых объективных (или долговременных) предпосылках, которые в равной мере могли сказаться и в 1905-1907 гг., и в 1917 г. Но между двумя революционными взрывами, лежали попытка столыпинской стабилизации, прививка думского парламентаризма, наконец, что главное, изменение внутрисоциальной ситуации в связи с 1МВ. Историки, тем не менее, предпочитают исходить как бы из механического роста привычного ряда предпосылок, не обращая должного внимания на то, что их действие могло перенестись в плоскость общественной психологии.

Итак, познавательно важной стороной исследований 90-х гг. является признание отсутствия в России к 1917 г. предпосылок для революций и отказ от упрощенного, политизированного подхода. Однако признание отсутствия предпосылок не отменяет задачу изучения предпосылок. В связи с этим по-прежнему остается открытой проблема характеристики сути событий 1917г.

 

12345678Следующая ⇒

Поделиться: