Петр I в отечественной историографии.

Непосредственно в петровское время – в основном мемуаристика и «новейшая» история - посвящены в основном Северной войне и в меньшей степени реформам.

Манкиев «Ядро Российской истории» - был представителем русского посла в Швеции (гл. источник – «Хроника» Сафоновича). 1 книга – от происхождения рус. Народа до призвания варваров. 2 кн. – от смерти братьев-варягов до Всеволода Большое гнездо, 3 кн. – от смерти Всеволода Большое Гнездо до середины 15 века (в контексте всеобщей истории), 4 кн. – рус. История + события в Америке 5 кн. – от избрания царем Михаила Романова до Петра I

 «История Свейской войны», в рукописных редакциях начала XVIII в. называлась «Журнал или поденная записка Петра Великого», принимали участие Шафиров, Прокопович и другие авторы. Главным редактором всего произведения был сам царь. Он же выступал и в качестве автора представляющих наибольший интерес абзацев. Исходя из новых, чисто светских представлений о справедливости или несправедливости войн, об их гуманности или негуманности, Шафиров старался опровергнуть распространявшиеся шведские утверждения, «будто его величество [царь Петр] оную войну без правильных и законных причин начал». Шафиров писал, что русский государь проявлял в ходе войны «более умеренности и склонности к примирению», чем лерживались «правил» ведения войны, а шведы больше повинны в кровопролитии и разорении многих земель. Само собой разумеется, Шафиров не был беспристрастен в суждениях и именно поэтому старался как можно основательнее документировать свой труд. Ход боев излагается с точностью и скрупулезностью. Для истории боевых действий русской армии в Северной войне «История» является незаменимым источником, причем множество драгоценных деталей и оценок внесено рукой Петра Великого.

Куракин «История о царе Петре Алексеевиче» - описание борьбы за власть еще в допетровское время. Много личных характеристик. Отсутствие идеи провиденциализма.

Почти все крупнейшие специалисты по истории России за рубежом, начиная с 18 в. и до наших дней откликались на события петровского времени. В большинстве обзорных трудов петровский период рассматривается как начало новой эпохи в истории России. Однако сильные разногласия царят среди историков, пытающихся ответить на вопрос, в какой степени эпоха реформ означала кардинальный разрыв с прошлым, и отличалась ли новая Россия от старой качественно.

2ая пол. 18 в. деятельность Петра и ее результаты были порождением почти сверхчеловеческого разума: осуществлением дьявольского плана или проявлением высшей мудрости, реформатор традиционно характеризовался как «антихрист» (раскольниками) или «человек, Богу подобный»

Карамзин. Представлял себе историческую жизнь как постепенное развитие национально-государственного могущества. К этому могуществу вел Россию ряд талантливых деятелей. Среди них Петру принадлежало одно из самых первых мест: но, Петру как деятелю Карамзин предпочитал Ивана III. Петр же насиловал русскую природу и резко ломал старый быт. Карамзин думал, что можно было бы обойтись и без этого. Он не показал исторической необходимости петровских реформ, но он уже намекал, что необходимость реформы чувствовалась и ранее Петра. В XVII в., говорил он, сознавали, что нужно заимствовать с Запада; «явился Петр» - и заимствование стало главным средством реформы.

Соловьев (Кавелин того же мнения). Интерпретирует петровский период как эру ожесточенной борьбы между двумя противоположными принципами гос. управления и характеризует реформы как радикальное преобразование, страшную революцию, рассекшую историю России надвое, и означавшую переход из одной эпохи в истории народа в другую. Однако, в противоположность славянофилам, Соловьев считает, что реформы были вызваны исторической необходимостью и поэтому должны рассматриваться как целиком и полностью национальные. Русское общество 17 века находилось, по его мнению, в состоянии хаоса и распада, что и обусловило применение государственной властью радикальных мер - «точно так же, как серьезная болезнь требует хирургического вмешательства». Таким образом, ситуация в России накануне реформ оценивается Соловьевым негативно. У Соловьева реформы представлены в виде строго последовательного ряда звеньев, составляющих всесторонне продуманную и предварительно спланированную программу преобразований, имеющую в своей основе жесткую систему четко сформулированных целевых установок: «В этой системе даже войне отведено заранее поределенное место в числе средств реализации общего плана»

Богословский. реформы как радикальный и полный разрыв с прошлым. Реформы он характеризует как практическую реализацию воспринятых монархом принципов государственности. Но тут возникает вопрос о «принципах государственности» в понимании царя. Богословский считает, что идеалом Петра Первого было абсолютистское государство, так называемое «регулярное государство», которое своим всеобъемлющим бдительным попечением (полицейской деятельностью) стремилось регулировать все стороны общественной и частной жизни в соответствии с принципами разума и на пользу «общего блага».

В.О. Ключевский, С.Ф. Платонов. Эти историки, глубоко исследовавшие допетровский период, и в своих опубликованных курсах лекций по отечественной истории настойчиво проводящие мысль о преемственности между реформами Петра и предшествовавшим столетием. Они категорически против данной Соловьевым характеристики 17 века как эпохи кризиса и распада. В противоположность такому взгляду они утверждают, что в этом столетии шел позитивный процесс создания предпосылок для реформаторской деятельности, и была не только подготовлена почва для большинства преобразовательных идей Петра Великого , но и пробуждено «общее влечение к новизне и усовершенствованиям».

По мнению Ключевского и Платонова, если в реформах Петра и было что- то «революционное», то лишь насильственность и беспощадность использованных им методов.

В.О. Ключевским, который подчеркивает, что движущей силой преобразований была война. Ключевский считает, что структура реформ и их последовательность были всецело обусловлены потребностями, навязанными войной, которая, по его мнению, тоже велась довольно бестолково. В противоположность Соловьеву Ключевский отрицает, что Петр уже в ранний период своей жизни ощущал себя призванным преобразовать Россию; лишь в последнее десятилетие своего царствования Петр, по мнению Ключевского, стал осознавать, что создал что - то новое.

Милюков. XVII век представляется веком сильного общественного брожения, когда сознавали потребность перемен, пробовали вводить перемены, спорили о них, искали нового пути, угадывали, что этот путь в сближении с Западом, и уже тянулись к Западу. XVII век подготовил почву для реформы и самого Петра воспитал в идее реформы. Преобразования как «стихийный» процесс, в котором сам Петр играл пассивную роль бессознательного фактора. Первым открыто усомнился в величии Петра П.Н. Милюков. Основываясь на выводах своего исследования преобразовательной деятельности в фискально - административной области, которую он полагал вполне репрезентативной для оценки личного вклада царя в реформы, Милюков утверждает, что сфера влияния Петра была весьма ограниченной, реформы разрабатывались коллективно, а конечные цели преобразований осознавались царем лишь частично, да и то опосредованно его окружением.

Таким образом, Милюков, в ходе своего исследования обнаруживает длинный ряд «реформ без реформатора».В свое время, точка зрения Милюкова привлекла большое внимание, однако распространенной она стала позднее, когда появились обобщающие труды М.Н. Покровского, в которых Петр предстает уже вовсе безвольным орудием капитала.

Покровский. Первым, кто попытался определить сущность реформ Петра с марксистских позиций был Покровский. Он характеризует эту эпоху как раннюю фазу зарождения капитализма, когда торговый капитал начинает создавать новую экономическую основу русского общества. Как следствие перемещения экономической инициативы к купцам, власть перешла от дворянства к буржуазии (т.е. к этим самым купцам). Наступила так называемая «весна капитализма». Купцам необходим был эффективный государственный аппарат, который мог бы служить их целям как в России так и за рубежом. Именно по этому, по мнению Покровского, административные реформы Петра, войны и экономическая политика в целом, объединяются интересами торгового капитала.

Хотя тезис о доминирующей роли торгового капитала был отвергнут в советской историографии, можно говорить о том, что мнение относительно классовой основы государства оставалось в советской историографии с середины 30-х до середины 60-х годов господствующим. В этот период общепризнанной была точка зрения, согласно которой петровское государство считалось «национальным государством помещиков» или «диктатурой дворянства». Его политика выражала прежде всего интересы феодалов - крепостников, хотя внимание уделялось и интересам набирающей силу буржуазии.

Углубленное исследование политики Петра привело Сыромятникова к выводу, что преобразовательная деятельность царя имела в целом антифеодальную направленность, «проявившуюся, например, в мероприятиях, проведенных в интересах крепнущей буржуазии, а также в стремлении ограничить крепостное право». Но мнение Сыромятникова можно назвать скорее исключением.

 

Раздел VI

XX съезд КПСС и начало «оттепели» в советской исторической науке: вопросы историографии

Смерть И. В. Сталина 5 марта 1953 г. поставила советское партийное руководство перед необходимостью выбора пути даль­нейшего развития общества. Уход из жизни Сталина, арест и расстрел Берии, имя которого ассоциировалось с геноцидом про­тив собственного народа, начало с 1954 г. реабилитации невин­ных жертв репрессий, безадресная до XX съезда партии критика культа личности, провозглашение руководством страны политики «мирного сосуществования» - все это создавало предпосылки для развития в сторону демократических преобразований, становле­ния более открытого общества. Именно эта тенденция породила генерацию «детей XX съезда», предшественников диссидентов, в том числе и среди историков.

Другая тенденция, вызванная к жизни стремлением партий­ного аппарата сохранить свою власть и привилегии, уйти от от­ветственности за участие в злодеяниях сталинского режима, не дать разрушить тоталитарную систему и сталинизм как ее идео­логию, опиралась на партийно-государственную бюрократию всех уровней - от членов Президиума ЦК КПСС, вошедших в состав нового высшего руководства страны, до работников республикан­ского, областного и районного уровней. Между указанными тен­денциями, не примыкая полностью ни к одной из них, находился Н. С. Хрущев, ставший первым секретарем ЦК КПСС и получив­ший таким образом высшую власть в советском государстве. Его отличало стремление к реформам и одновременно неуверенность и непоследовательность в их проведении. Эти две стороны лич­ности Хрущева находились в постоянной борьбе между собой и бросали его то в сторону радикальных новаций, то, наоборот, в направление консервативное, возрождавшее элементы сталинской идеологии. Таким же противоречивым было его отношение к прошлому, истории партии и страны.

Вопреки сопротивлению «соратников по партии», боявшихся разоблачения злоупотреблений сталинского периода, Хрущев выс­тупил с «секретным» докладом о культе личности Сталина на закрытом заседании XX съезда КПСС (февраль 1956 г.). Со сто­роны Хрущева, следует отметить, это был в высокой степени мужественный поступок. Содержание доклада вскоре стало известно практически всей стране, хотя открытая публикация его со­стоялась только в условиях «перестройки» М. С. Горбачева, в марте 1988 г. (1). Вопрос о культе личности Сталина Хрущев поставил резко и определенно, хотя, как в политическом, так и теоретичес­ком смысле, как видится сейчас, далеко не полно.

Из всех проблем, так или иначе относящихся к культу лич­ности Сталина, в докладе были названы лишь четыре: нарушения законности и массовые репрессии (чему было уделено больше всего внимания); просчеты и субъективные решения Сталина в годы Великой Отечественной войны; нарушение принципа кол­лективного партийного руководства; действия Сталина, направлен­ные на необоснованное возвеличивание своей роли в истории партии и советского государства. Те же проблемы были освещены и в постановлении ЦК КПСС от 30 июня 1956 г. «О преодолении культа личности и его последствий» (2).

Ни Хрущев в своем докладе, ни особенно постановление ЦК КПСС не избежали явно искаженной и преувеличенной положитель­ной оценки Сталина и его роли в истории партии и страны. «Нахо­дясь длительный период на посту Генерального Секретаря ЦК партии, - говорилось в постановлении, - И. В. Сталин вместе с другими руководителями активно боролся за претворение в жизнь ленинских заветов. Он был предан марксизму-ленинизму, как теоретик и круп­ный организатор возглавил борьбу партии против троцкистов, пра­вых оппортунистов, буржуазных националистов, против происков капиталистического окружения. В этой политической и идейной борьбе Сталин приобрел большой авторитет и популярность» (3). Тогда еще не ставились под сомнение ни правомерность оценки троцкистов и правых оппортунистов как врагов партии и народа, ни разработанные под руководством Сталина методы социалистического строительства, ни его результаты.

Рассматривая культ личности как явление, порожденное ис­ключительно личными качествами Сталина, его честолюбием, жестокостью и авторитарностью, которые проявились в условиях вызванного острой классовой борьбой вынужденного ограничения демократии в СССР, сводя таким образом культ личности к чисто субъективным обстоятельствам, ЦК партии отрицал его воздей­ствие на природу советского общественного и государственного строя. «Думать, что отдельная личность, даже такая крупная, как Сталин, могла изменить наш общественно-государственный строй, говорилось в постановлении, - значит впасть в глубокое проти­воречие с фактами, с марксизмом, с истиной, впасть в идеализм» (4). В постановлении ЦК КПСС «грубой ошибкой» была названа попытка делать выводы об изменениях в общественном строе СССР под влиянием культа личности или искать его корни в недостатках советского общественного строя. Вновь подтверди­лась старая сталинская догма о построении в СССР социалисти­ческого общества, о его преимуществах и выдающихся достоинствах по сравнению с «загнивающим» капиталистическим Западом.

Разоблачив факты, связанные с культом личности Сталина, руководство парии не раскрыло его как явление, не выяснило его социальных корней и социальной природы, его подлинных при­чин, источник которых лежал в планово-государственной эконо­мике и командно-административной политической системе. Не были понятны и те грубые извращения идеи социализма, которые привели к созданию тоталитарного и антигуманного строя казармен­ного социализма. Не была проанализирована и роль партии, сохра­нявшей свое господствующее положение в обществе и государстве.

И, тем не менее, доклад Н. С. Хрущева на XX съезде КПСС, разоблачение культа личности Сталина оказали в тех условиях огромное влияние на сознание советского народа. Часть его, ос­вобождаясь от идеологии сталинизма, стала на путь самостоятель­ного осмысления реалий советской действительности, на путь гражданственности, другая часть заняла позицию непримиримого противостояния новым веяниям: общество раскололось на «стали­нистов» и «антисталинистов», исчезло то формальное единство советского народа, которое сложилось и сохранялось под твердой рукой Сталина.

В стране началась «оттепель», которая не могла не затро­нуть и историческую науку. В новейшей историографии стало общим местом подчеркивать выдающееся значение XX съезда КПСС для развития исторической науки. Так ли это на самом деле? Несомненно, для развития всего советского общества роль XX съезда велика. Даже поверхностная критика культа личности имела большое значение. Она на некоторое время способствовала расширению проблематики исторических исследований, частично открылся доступ историков к архивным материалам, развернулась публикация неизвестных ранее документов, широко издавалась ис­торическая литература, входили в практику научные дискуссии,

диалог мнений. Казалось, началось прогрессирующее возрожде­ние исторической науки. Однако это не совсем так.

Полностью сохранялась зависимость советской историогра­фии от концептуальной части партийной доктрины, которая оста­валась прежней и, следовательно, прогресс в исторической науке мог идти деформированно, в рамках узкого круга партийных оце­нок. Хотя в обществе происходили существенные изменения, док­трина КПСС в своих опорных положениях оставалась прежней. Она была лишь дополнена рядом новых выводов, которые еще бо­лее уводили историческую науку от действительности, - о переходе к развернутому строительству коммунизма в СССР, о новом этапе общего кризиса капитализма, о возможности мирного, парламентско­го пути осуществления социалистической революции и др.

Основным инструментом партийного руководства историчес­кой наукой с конца 50-х гг. становятся решения съездов КПСС, ЦК партии, специальные постановления или тезисы, включающие оценки исторического процесса, которые признаются Коммунис­тической партией. Для научной работы историков эти партийные документы носили фактически нормативный характер, выполняя в новых условиях роль «Краткого курса истории ВКП(б)». Оста­вались обширные области, запретные для исследования. Отече­ственная история была в значительной степени обезличена. По­скольку соответствие партийной доктрине провозглашалось важ­нейшим методологическим принципом и обязательно деклариро­валось в каждой исторической работе, значительная часть иссле­дователей не стремилась идти дальше первичной систематизации исторического материала, лишь подтверждая партийные оценки. Отсюда общее впечатление стандартности, огромного массива ис­торической литературы, опубликованной во второй половине 50-х и в последующие годы.

В обобщающих статьях, в которых подводились итоги раз­вития советской исторической науки между XX и XXII съездами КПСС, прямо указывалось, что «...история - это партийная на­ука, что ученые не должны заниматься историей для истории. История - это не политика, обращенная в прошлое, а наука о прошлом, помогающая выработке и осуществлению современной партийной политики» (5). Как важнейшая выделялась роль исто­риков на идеологическом фронте, что влекло за собой и соответ­ствующую смену приоритетов в проблематике исторических ис­следований. Основные силы советских историков (две трети) со­средоточились на изучении истории КПСС и истории советского общества, поскольку именно эти направления призваны были сыграть основную роль в идеологическом обеспечении коммуни­стического строительства (6). Вот почему главное внимание в исторических исследованиях предписывалось обратить на после­военную историю советского государства, особенно на такие темы, как подвиг рабочего класса в создании материально-технической базы коммунизма, трудовые усилия колхозного крестьянства, ос­воение целины ит. п.

Теоретико-методологической базой исторических исследова­ний оставались произведения классиков марксизма-ленинизма и документы КПСС. Решающее значение в этом направлении при­обрело издание Полного собрания сочинений В. И. Ленина, за­вершенное в 1965 г., публикация Ленинских сборников, а также многотомной «Биографической хроники В. И. Ленина». Велика была роль партийных учебных и научных учреждений. Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС служил своеобразным идео­логическим ситом для всех исторических изданий, без его визы, как правило, не публиковалось ни одно крупное историческое ис­следование. Созданная в 1946 г. Академия общественных наук при ЦК КПСС выступала в качестве кузницы кадров историков-марксистов высшей квалификации.

Отличительной чертой советской исторической науки после XX съезда КПСС стало бурное развитие Ленинианы, которое шло в двух направлениях. С одной стороны, широким фронтом раз­рабатывались проблемы, связанные с деятельностью и ролью В. И. Ленина в революционном процессе (7). С другой - развер­нулось активное освоение ленинских трудов, создание научной биографии основателя партии и советского государства. В резуль­тате в исторической литературе ленинские цитаты автоматически заняли место сталинских, закрепив цитатническо-иллюстративный метод изложения материала как норму. В 1959 г. на смену «Крат­кому курсу истории ВКП(б)» пришел новый учебник «История КПСС» под редакцией Б. Н. Пономарева, в котором была пред­ставлена новая схема истории России с конца XIX века до XX съезда КПСС. В ]960 г. вышла книга «В. И. Ленин. Биография». Произошло официальное признание того, что, наконец, сложи­лись условия для разработки главного историко-партийного труда - многотомной истории КПСС, что и было поручено ИМЛ при ЦК КПСС.

Как видно, советская историческая наука 'постсталинского этапа поражает «привязанностью» к трудам В. И. Ленина, его теоретическому наследию, в том числе в области истории (8). Это можно понять только в контексте времени и присущих ему соци­ально-политических условий. Официальная критика культа Стали­на позволяла историкам отказаться от наиболее догматичных и примитивных положений «Краткого курса истории ВКП(б)». В этих условиях труды В. И. Ленина давали ученым возможность поста­новки новых проблем, не входя в противоречие с партийной доктриной, путем иного толкования, чем в «Кратком курсе», ле­нинских положений. В. И. Ленин - человек своего времени, вы­ступавший как лидер и теоретик крайне левой революционной партии в России, в своем творчестве отражал определенный спектр проблем и методов их решения. Но оставленные в его наследии часто альтернативные оценки позволяли на этой основе хотя бы частично вернуться к историческим реалиям прошлого.

Окончание Великой Отечественной войны выдвинуло на первый план проблематику индустриализации СССР, с которой связывалась победа советского народа. К концу 50-х гг. в совет­ской историографии закрепилось представление, что индустриали­зация развернулась в стране в середине 20-х гг. и продолжалась десять лет. Авторы исследований на эту тему, как правило, сво­дили процесс индустриализации к технико-экономическим аспек­там. Коренное же отличие социалистической индустриализации от капиталистической виделось им в том, что приоритет отдавался тяжелой промышленности. Однако научный уровень работ был невысок, поскольку источники не находили должного отражения.

В 1961 г. ситуация изменилась. На XXII съезде партии при­нимается Программа КПСС, в которой был сформирован тезис: «Индустриализация страны, кооперирование сельского хозяйства - таковы основные звенья ленинского плана построения социали­стического общества» (10). Теперь вся проблематика историчес­ких исследований, относящихся к периоду 20-х - 40-х гг., стро­илась в соответствии с этой программной формулой. Изыска­ния советских историков в этом направлении были обобщены в 1971 г., когда увидела свет историографическая работа, посвя­щенная строительству социализма в СССР (11).

Данная монография имела целью дать представление о том, как начиналось изучение ленинского плана построения социализ­ма, как постепенно закладывались основы этой проблематики, как развертывалось осмысление историками советского опыта индус­триализации, коллективизации и культурной революции. При этом авторы объясняли актуальность свой монографии чисто идеологи­ческими причинами: во-первых, книга необходима для определе­ния всемирно-исторического значения опыта социалистического строительства в СССР, который мог быть полезен для стран Ев­ропы и Азии, строящих социализм; во-вторых, она была призвана сыграть важную роль в борьбе с фальсификаторами истории пре­вращения СССР в индустриально-колхозную державу. Вот почему можно говорить, скорее, об идеологическом, а не научном значе­нии этой работы.

Непоследовательность и ограниченность хрущевской либера­лизации в области общественных наук, нараставшее сопротивле­ние со стороны приверженцев сталинского прочтения истории особенно рельефно проявилось в событиях, связанных с судьбой старейшего научного журнала «Вопросы истории», который с 1953 г. возглавляла действительный член АН СССР, известный совет­ский историк А. М. Понкратова. Следуя линии XX съезда партии на критику культа личности Сталина, журнал отстаивал необходи­мость свободного от догм исследования исторических проблем. Далеко не все ученые того времени разделяли подобный подход, усматривая в нем покушение на ряд устоявшихся построений, присущих советской историографии предшествующих лет. Понк-ратовой приходилось неоднократно защищать взятый журналом курс, что было особенно трудно в связи с крайней непоследова­тельностью руководства страны.

Понкратова очень была озабочена тем, чтобы «перестроить­ся не на словах, а на деле». На одном из совещаний в Академии наук она с горечью говорила: «Сколько перестроек было на моей памяти, как часто эти перестройки происходили и в нашей рабо­те, и, вместе с тем, каков же был результат этих перестроек? Конечно, в целом мы идем вперед... Но я думаю, что одной из основных опасностей сейчас является то, что мы опять можем стать на путь формальных перестроек» (12). Следует подчеркнуть, что Понкратова стремилась к действительному развитию истори­ческой науки, а не ее очередному приспособлению к новациям верхов. Именно это обстоятельство привело к тому, что Понкра­това и руководимый ею журнал нарушили привычную «суборди­нацию» исторической науки и политики, поставив во главу угла не руководящие партийные указания или «директивные» статьи, а «свободный обмен мнениями, творческие дискуссии и серьезные научные исследования» (13).

В апреле 1956 г, журнал «Вопросы истории» опубликовал статью заместителя редактора профессора Э. Н. Бурджалова «О тактике большевиков в марте-апреле 1917 г.» (14). В статье при­водились новые данные об объединительных тенденциях с мень­шевиками, проявившихся после Февральской революции во мно­гих большевистских организациях России, о колебаниях И. В. Ста­лина в вопросе об отношении к Временному правительству и воз­можности явки В. И. Ленина на суд этого правительства. Через год статья Э. Н. Бурджалова и другие подобные публикации журнала были подвергнуты резкой критике в специальном поста­новлении ЦК КПСС от 9 марта 1957 г. «О журнале "Вопросы истории"» (15). Кампания критики журнала оказалась для Понк-ратовой тяжелым ударом еще и потому, что она исходила со сто­роны ЦК партии. Она относилась к тому поколению партийцев, которые твердо следовали за «генеральной» линией партии. В условиях, когда исход борьбы за политическое обновление совет­ского общества был еще крайне неопределенным, линия XX съез­да не получила развития, позиция Понкратовой не могла быть твердой и последовательной.

В итоге Понкратова признает не совершенные редколлегией журнала ошибки. Поступить иначе она не могла - ее жизненный опыт и убеждения подсказывали ей только такое решение. Этому способствовал и тот вакуум, который образовался вокруг нее и редакции после постановления ЦК. 21 мая 1957 г., являясь уже фактически номинальным главным редактором, Понкратова под­писала к печати очередной номер журнала. В нем пункт за пун­ктом были приняты обвинения ЦК партии в «буржуазном объек­тивизме», «либеральном толковании политики партии», «обелении позиции меньшевиков» и др. Через четыре дня, 25 мая 1957 г., Анны Михайловны Понкратовой не стало.

Что касается историографии по «гражданской» отечествен­ной истории, то во второй половине 50-х — 60-х гг. преобладали спокойные научные сессии, конференции, посвященные истории революционных событий, различным «вехам» в истории народов СССР. Острая дискуссионность, пусть и подчиненная трактовке марксистских исторических построений, постепенно сходила на нет. Идеология продолжала костенеть, из марксизма уходило все действительно живое, творческое. Подтверждением тому являлось постоянное, раз за разом обращение историков к одним и тем же сюжетам: генезис капитализма, социальное расслоение крестьян­ства, мелкотоварный уклад, народничество, роль крестьянских войн и т. д. В области истории советского общества обсуждения также касались уже привычных проблем: аграрная революция в Совет­ской России, переход страны к нэпу, классовое расслоение крес­тьянства. Но появились и новые темы: этапы культурной револю­ции в СССР, некапиталистическое развитие некоторых народов России, и более конкретные, например, социальная сущность партии левых эсеров.

Социально-экономический крен в исторических исследова­ниях конца 50-х - 60-х гг. преобладал. Это объяснялось как пре­жним интересом историков к формационным проблемам, так и объективным материалом истории России - аграрной страны с запоздалым, по сравнению с передовыми странами Европы, уров­нем развития. Десятки видных ученых страны разрабатывали социально-экономическую проблематику. Изучение истории про­летариата, крестьянства, т. е. «трудящихся классов», вышло на первое место в советской историографии.

В стремлении постичь истинные процессы генезиса капита­лизма, а через него понять общие закономерности исторического развития России, историки потратили много усилий, например, на трактовку известного высказывания В. И. Ленина о «новом пери­оде» русской истории, который начался «примерно с XVII века» (16). Ни к чему не обязывающее слово «примерно» в работе, весьма далекой от научных проблем генезиса капитализма, стали предметом пристального внимания многих историков, которые в отличие от автора «Развития капитализма в России» действитель­но владели первоклассными источниками в этой области. При этом сам В. И. Ленин никогда больше не возвращался к этой проблеме и не претендовал в этом вопросе, как и во многих других, на роль методологического авторитета. Однако, несмотря на стран­ную методологическую «привязку», которая сегодня выглядит со­вершенно абсурдной, историки на обширном фактическом материале действительно стремились выявить пути складывания наци­онального рынка, его социально-экономические параметры, хро­нологические рамки, чтобы приблизиться к пониманию того же «проклятого» вопроса - генезиса капитализма в России (17).

Ряд известных историков (Н. Л. Рубинштейн, А. Л. Шапиро, В. К. Яцунский) полагали, что процесс формирования всерос­сийского рынка был длительным и лишь в XIX в. капиталис­тическое производство стало его основой. А. А. Преображенс­кий и Ю. А. Тихонов относили это к XVII в. (18) В 1965 т. группа историков во главе с Н. И. Павленко подготовила дискус­сионный доклад по проблеме перехода от феодализма к капита­лизму. Дискуссия приняла общесоюзный характер и проходила не­сколько дней в Институте истории АН СССР (19). В докладе и ряде выступлений доказывались положения о том, что в XVII и первой половине XVIII в. еще продолжалось поступательное дви­жение феодальной формации, а «новые явления» еще не получи­ли заметного развития. Другая группа ученых, опираясь на упо­мянутое ленинское высказывание о XVII в., видела в конкретно-историческом материале данной эпохи свидетельства развития за­чатков капиталистических отношений. Спор этот в различных ва­риантах нашел отражение и в ходе дискуссии о мелкотоварном про­изводстве и генезисе капитализма в крестьянском хозяйстве, открыв­шейся в начале 60-х гг. на страницах журнала «История СССР».

Заметный след в научной проблематике периода «оттепели» оставило обсуждение в журнале «Вопросы истории» в 1958 -1961 гг. проблем крестьянских войн в России. Главным стал воп­рос о понятии «крестьянская война» как наиболее острая форма противоборства в эпоху средневековья. Рассматривались движу­щие силы (казачество, крестьянство, горожане, национальные мень­шинства), характер войн, их направленность, объективные резуль­таты, воздействие на ход исторического процесса, в т. ч. на эво­люцию феодализма. Речь шла об аналогиях между движениями Болотникова, Разина, Пугачева и даже Булавина и крестьянскими войнами на Западе, в первую очередь, с крестьянской войной в Германии, которой посвятил свою работу Ф. Энгельс. Сегодня оче­видно, что проблематика крестьянских войн в России тогда нахо­дилась под сильным влиянием общего революционного ментали­тета советских историков, а также работ Ф. Энгельса. Это меша­ло объективно оценить крестьянские восстания, приводило к их идеализации, восхвалению их вождей. Как и ранее, проблемы кре­стьянских войн решались в контексте формационного развития страны, их влияния на эволюцию феодализма. Такой подход зна­чительно сужал представление о действительно масштабном явле­нии в истории России, не позволял выявить всю сложность и противоречивость этих выступлений, которые нашли свое глубо­кое отражение, например, у С. Ф. Платонова в «Очерках по ис­тории Смуты в Московском государстве в XVI - XVII вв.» при­менительно к движению Болотникова или у А. С. Пушкина при­менительно к восстанию Пугачева.

Специалисты по отечественной истории «периода империа­лизма», многие из которых уже вернулись из сталинских лагерей, в т. ч. С. М. Дубровский и А. И. Малышев, попытались во главе со своим лидером А. Л. Сидоровым возродить в новых условиях старые, задавленные в 30-е гг. споры о «военно-феодальном им­периализме царской России», организовав ряд обсуждений в Москве и Ленинграде. Вновь были поставлены вопросы о роли иностранного капитала в экономике России, степени ее монопо­лизации и - в конечном счете - о социально-экономических пред­посылках Октябрьской революции (20). В 50 - 60-е гг. проходили и другие дискуссии по вопросам дореволюционной истории Рос­сии. Одна из них - о значении присоединения нерусских народов к России, в ходе которой М. В. Нечкина выдвинула абсолютно поли­тизированную формулу «наименьшего зла». Аналогично оценивался характер движения кавказских горцев во главе с Шамилем (21).

На фоне широкой разработки истории Октябрьской револю­ции в середине 50-х - начале 60-х гг. на страницах журнала «Вопросы истории» прошла дискуссия о характере зависимости России от стран Антанты накануне революции, примыкавшая тематически к прежним обсуждениям социально-экономического развития страны в начале XX в., о сущности уравнительного землепользования в Советской России (22). Ученые, принимав­шие участие в обсуждении этих проблем, стремились освободить ленинские оценки от позднейших сталинских наслоений, вернуть­ся к «истинному» Ленину и выяснить революционное значение уравнительного землепользования в становлении новых аграрных отношений.

В ходе подготовки второго - четвертого томов «Очерков по истории исторической науки в СССР» обозначилась необходимость четкого понимания общей концепции становления и развития советской исторической науки. В связи с этим в 1960 - 1962 гг. журналом «История СССР» была проведена дискуссия о пери­одизации советской исторической науки, в которой участвовали М. В. Нечкина, Е. Н. Городецкий, К. Н. Тарновский, Е. А. Луц-кий, С. О. Шмидт, Г. Д. Алексеева и другие. Обсуждение откры­лось и завершилось статьями М. В. Нечкиной (23). Показательно, что Нечкина предложила положить в основу выделения периодов советской исторической науки принципы, зависящие от измене­ний базисного характера, а вовсе не те, которые определяются собственным развитием науки. В результате была принята факти­чески без возражений следующая периодизация: 1917 - середина 30-х гг.; середина 30-х - середина 50-х гг. (XX съезд КПСС); середина 50-х и далее. Она закрепилась в советской историогра­фии, создав ее марксистский методологический каркас. Эта пери­одизация легла в основу четвертого тома «Очерков истории исто­рической науки в СССР», посвященного становлению и развитию советской историографии в период от Октября 1917 г. до середи­ны 30-х гг. («победа социализма»). В результате «Очерки» оказа­лись предельно идеологизированными, что предопределило поте­рю ими научного значения уже в середине 80-х гг.

В 1964 г. журналом «Вопросы истории КПСС» была прове­дена дискуссия о некапиталистическом пути отдельных народов КПСС (24). В «Очерках истории исторической науки» отмечалось, что она «нацеливала исследователей на комплексное изучение проблемы, на выяснение взаимозависимости процессов социалис­тической индустриализации и социалистической реконструкции сельского хозяйства» (25). Это было справедливо, как справедли­во было и то, что подобный идеологизированный подход, оправ­дывающий и поднимающий сталинскую внутреннюю политику до историко-философских обобщений, не мог дать адекватного пред­ставления о действительном развитии отсталых народов в услови­ях социализма.

Наконец, еще о двух обсуждениях середины 60-х гг., кото­рые отчетливо показали, что историческая наука в СССР, полно­стью освоив «марксистско-ленинское наследие» и достигнув об­щепризнанных результатов в области конкретно-исторических ис­следований, тем не менее, по-прежнему упиралась в глухую стену непробиваемых догм, застывших представлений, искусственно сконструированных «этапов» и «периодов». Первое обсуждение проходило на страницах журнала «Вопросы истории» в 1966 -1967 гг. (26) Основные споры велись вокруг понятия «нация». Однако, по сути дела, эта дискуссия лишь комментировала изве­стные сталинские признаки нации, полностью игнорируя дости­жения отечественных и зарубежных этнологов в этой области. Второе обсуждение посвящалось вопросам хронологии и содер­жанию культурной революции в СССР. Выделялись три ее этапа: 1917 - 1927 гг., 1928 - 1959 гг. и завершающий этап с 1959 г. (внеочередной XXI съезд КПСС). Особо дискутировалась пробле­ма соотношения целей и задач культурной революции и коммуни­стического строительства (27). В свете наших сегодняшних зна­ний этот спор, полный схоластических рассуждений, может выз­вать лишь недоумение.

Из монографических работ авангардного характера, увидев­ших свет фактически на закате хрущевской «оттепели», следует особо выделить книгу А. М. Некрича «1941. 22 июня» (28), имев­шую для тех лет очень характерную историю. Ведущий научный сотрудник Института истории АН СССР А. М. Некрич в 1965 г. в издательстве «Наука» тиражом в 50 тыс. экземпляров опублико­вал эту работу. Она была распродана в течение нескольких дней. Вокруг книги развернулась острая полемика, и не случайно: в ней рассказывалось о причинах неготовности Советского Союза к нападению гитлеровской Германии, давалась объективная оценка причин поражения Красной Армии в начальный период войны. Полемика закончилась так, как кончались идейные репрессии в годы сталинизма в прежние годы: запрещение книги, уничтоже­ние экземпляров, хранящихся в библиотеках, и исключение авто­ра из рядов КПСС. Последний акт был совершен на самом вы­соком партийном уровне - в Комиссии партийного контроля ЦК под председательством члена Политбюро ЦК КПСС А. Я. Пельше.

Последующие девять лет прошли для Некрича в изнуритель­ной борьбе за право публиковать свои научные работы. В конце концов ему ничего не оставалось, как покинуть свою страну. Около 18 лет Некрич являлся профессором Гарвардского университета, опубликовал несколько своих исследований, в том числе книгу «Отрешись от страха», изданную в Лондоне в 1979 г. Фрагменты из этой книги были включены автором во 2-е, дополнительное и переработанное издание «1941. 22 июня», вышедшее в Москве в 1995 г. В нем приведен также никогда не публиковавшийся ранее полный стенографический отчет обсуждения книги Некрича в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, 16 февраля 1966 г. Наконец, в этом издании полностью опубликованы тексты двух договоров, заключенных между Советским Союзом и Германией в августе и сентябре 1939 г., а также секретные протоколы к ним (29). В нашем курсе «Отечественная историография XX века» фрагменты из книги А. М. Некрича «Отрешись от страха» могут рассматриваться как объективный и яркий рассказ современника о послевоенной истории советской исторической науки до середи­ны 70-х годов.

 

Дореволюционная и советская историография о крепостном праве в России

 

 

о крепостном праве в России писали многие и много. Су­ществующая по этой проблеме литература прямо-таки необозрима. Она насчитывает сотни больших и малых работ, в которых ис­следованы различные ее аспекты. На вопросе происхождения крепостно­го права, поскольку он был и продолжает оставаться наиболее спорным в исторической науке.

Известно, что в русской дворянско-буржуазной исторической науке при наличии мно­жества оттенков по вопросу закрепощения кре­стьян довольно четко обозначились две основ­ные концепции или теории — указная и без указная. Основоположником теории указного происхождения крепостного права справедли­во считается В Н. Татищев. В 1734 г., разбирая старые архивные рукописи, он нашел Судебник 1550 г., в 88-й статье которого говорится об установле­нии определенного срока для свободного перехода кре­стьян от одного землевладельца к другому. Наряду с Судебником Ивана IV В. Н. Татищев отыскал указ о беглых крестьянах от 24 ноября 1597 г. Сопоставляя далее статью 88 Судебника 1550 г. о нра­ве крестьянского перехода в Юрьев день осенний с ука­зом 1597 г. Татищев пришел к выводу что в 1592 г. был издан указ об отмене Юрьева дня и о прикрепле­нии крестьян к земле, на которой они сидели. Так родилась теория об указном закрепощении крестьян. Эту теорию в основном приняли и другие ис­торики XVIII столетия, в частности И. Н. Болтин и М. М. Щербатов. В начале XIX в. сторонником указной теории выступил Н. М. Карамзин. По мнению Карамзина, крестьяне до конца XVI в. были вольными хлебопашцами, свободными арен­даторами чужой земли. Но в 1592 или 1593 г. Борис Годунов издал закон, которым отменил переходы кресть­ян в Юрьев день и сделал их крепостными.

Во второй четверти XIX в. догадка В. Н Татищева о существовании указа 1592 г., закрепостившего кресть­ян, стала подвергаться серьезному сомнению. В 1836- 1838 п. вышли четыре тома «Актов архео­графической экспедиции», в которых опубликованы мате­риалы, охватывающие период с 1294 по 1700 г. Автор предисловия к этим материалам, П. М. Строев, попытался несколько подновить теорию Татищева — Карамзина об указном происхождении крепостного права. За исход­ный пункт крестьянского закрепощения он взял реаль­но существовавший указ от 24 ноября 1597 г. Смысл это­го указа Строев видел не в установлении пятилетнего срока давности для розыска убежавших крестьян, а в отмене статьи 88-й Судебника 1550 г., т. е. в полном за­прещении крестьянских переходов. Аналогичной точки зрения придерживался и Н. С. Арцыбашев. Однако точка зрения П. М. Строева и Н. С. Арцыба­шева на роль указа 1597 г. в закрепощении крестьян не была достаточно аргументирована и не произвела в то время впе­чатления.

Так решалась проблема происхождения крепостно­го права дворянскими историками в XVIII и первой по­ловине XIX в. Более глубокая научная разработка ее началась лишь с кон­ца 1850-х гг., когда сами правящие верхи вынуждены были признать необходимость освобождения крестьян. При этом одни авторы продолжали стоять на позициях указной теории другие — склонялись к признанию на - рождавшейся безуказной теории закрепощения крестьян.

Hе соглашаясь второстепенным вопросам, все они сходились на том, что крепостное право в России утвердилось вследствие издания некоего правительствен­ного указа. Появление этого указа относило к концу XVI в., считая, что до того вре­мени крестьяне были свободными. Такого рода мысль наиболее полно выражена в работах Б. Н. Чичерина.

По его мнению, до XVI в. на Руси не было не только кре­постного права, но и государства. Государство отсутствовало тог­да потому, утверждал Чичерин, что его существование было невозможно при всеобщей бродячести населения. закрепощение крестьянства произошло в силу необходимости всех сословий выполнять по отношению к государству определенные повинности. Причем каждый должен был служить на своем месте: бояре и дворяне на поле брани и в правительственных учреждениях, по­садские люди и черносошные крестьяне отправлением в пользу государства «различных служб, податей и по­винностей», наконец, частновладельческие крестьяне, кроме уплаты государственных податей, обязаны были еще служить своему помещику. В зависимости от харак­тера службы и крепость была различной. Так, бояре и дворяне имели право свободного передвижения, посколь­ку их служба была повсеместной; что касается крестьян, то они были прикреплены к земле, к определенным мес­там жительства.

Объявив государство создателем крепостного нра­ва, Чичерин был далек от мысли, чтобы порицать егоза это Напротив, он целиком и полностью оправдывал дей­ствия верховной власти, которая будто бы в одинаковой мере защищала интересы и заботилась о выгодах всех сословных групп населения.

К середине XIX в. относится начало научной деятельности С. М. Соловьева. . В 1857 г. вышел в свет седьмой том его труда «История России с древнейших времен», в четвертой главе которого автор касает­ся проблемы происхождения крепостного права. В пони­мании этой проблемы Соловьев разделял взгляды сто­ронников указной теории. Необходимость закрепощения крестьян С. М. Со­ловьев видел в обширности Русского государства и «в малом его населении, в обилии земель и в недостатке рук для ее обрабатывания». Чтобы служилый человек мог исправно нести службу, он должен был иметь на сво­ей земле необходимое количество крестьян. Между тем богатые соседи постоянно пере­манивали их. Вот почему го­сударство обя­зано было дать ему и постоянных работников.

В конце 1858 г. в славянофильском журнале «Рус­ская беседа» появилась статья М. П. Погодина под названием «Должно ли считать Бориса Годунова осно­вателем крепостного права?» Она нарушила то едино­душие, которое существовало среди профессиональных историков. Он пытался доказать, что никакого закона об отмене Юрьева дня никогда не существовало, что крепостное право было создано по­мимо участия государственной власти, ходом самой жиз­ни. Но какие именно «обстоятельства» вызвали к жизни крепостное право? На этот вопрос Погодин не смог дать ответа. Точка зрения М. П. Погодина не получила тогда широкого признания. Тем не ме­нее он нанес довольно сильный удар по этой теории.

 

Большое место проблема крепостного права зани­мала во взглядах и деятельности славянофилов. Наиболее полно их точка зрения по этой проблеме изложена в докторской диссертации И. Д. Беляева «Крестьяне на Руси».

Всю историю крестьян Беляев подразделил на три периода. Первый период — с древнейших времен до конца XVI в. На этом этапе крестьяне были людьми вольными, они могли свободно переходить с одной зем­ли на другую и от одного владельца к другому. Вместе с тем он отметил и ряд ограниче­ний. Одно согласие феодала или общины на посе­ление крестьянина. Вто­рым - разделение крестьян на тяг­лых и нетяглых. Третьим - назначение для выхода определенного срока в году. По его мнению, Судебники 1497 и 1550 гг. законода­тельно закрепили то, что уже было утверждено обыча­ем. При этом существовавшее на местах многообразие было сведено к единству, внесена большая четкость и ясность.

С конца XVI в. начался второй период, продолжав­шийся до петровских преобразований. В это время в свя­зи с ростом гнета возникло бегство крестьян на окраины, привело к запустению земель, к расстройству финансовой си­стемы государства. Это обстоятель­ство и вынудило правительство прикрепить крестьян к земле. По предположению Беляева, указ об отмене Юрье­ва дня появился между 1591 и 1592 гг. Он счи­тал, что этим указом были прикреплены к земле толь­ко те крестьяне, которые состояли в тягле. Остальные же оставались свободными, пока сами не принимали на себя тягло.

Беляев утверждал, что прикрепление кресть­ян к земле не уничтожило их гражданской значимости, не сделало их крепостными. Даже после издания в 1649 г. Соборного уложения они продолжали оставать­ся полноправными членам русского общества Полностью за­вершился этот процесс в царствование Екатерины II.

Проблемы происхождения крепостного права каса­лись и представители нарождавшейся в России револю­ционной мысли. Среди них необходимо прежде всего назвать А. Н. Радищева

 

Так решался вопрос о происхождении крепостного права в России до реформы 1861 г. и в период ее про­ведения. Указная теория В. Н. Татищева, поставивше­го впервые на очередь проблему закрепощения крестьян в Московском государстве, получила тогда наибольшее признание. Однако по мере того, как все оче­виднее стали сказываться отрицательные для народа стороны реформы 1861 г., возрождался и интерес к истории крепостного права.

В пореформенный период гос­подствовавшая ранее теория указного закрепощения крестьян быстро теряла своих приверженцев. Начина­лось победное шествие безуказной теории. Крупнейшим ее представителем был В. О. Ключевский.

По мнению Ключевского, крестьянское крепостное право в России возникло в первой половине XVII в. из холопского крепостного права. Эта метаморфоза в пред­ставлении Ключевского произошла следующим образом. Крестьяне исстари вели свое хозяйство на владельчес­ких землях. За арен­дуемую землю крестьяне платили поземельный оброк. Если же они брали у владельца подмогу или ссуду, то несли ряд дополнительных повинностей. Но это отнюдь не ущемляло их личной свободы. С половины XVI в. по необъясненным Ключевским причинам усилилась задолженность крестьян их владельцам. Вследствие этого право сво­бодного выхода постепенно стало отмирать само собой. Однако уплатив долг, крестьяне могли беспрепятствен­но оставить владельца. Кре­постными же они стали лишь тогда, когда потеряли пра­во возвращать долг господину без его согласия.

Появление кабального холопства на Руси В. О. Клю­чевский относил к концу XV — началу XVI вв. чему со­действовал перелом, совершившийся в народном хозяй­стве. Характер и причины этого перелома он затруд­нялся объяснить. У землевладельцев стал постепенно утверждаться взгляд и на крестьянскую ссуду как на долговое обязательство, не прекращающееся без их согласия. Так возникло крепостное право в России. Оно сложилось постепенно, в результате роста задолженности крестьян, под влия­нием кабального холопства, без вмешательства законо­дательстве. Характерным для взглядов Ключевского является то, что он ввел в свою концепцию экономический фак­тор, показывая задолженность крестьян как основу их закрепощения.

 

С 80-х гг. 19 в. в России начала формироваться марксистская историческая мысль.

становление марксистского представле­ния о происхождении крепостного нрава в России в зна­чительной мере связано с трудами Б. Д. Грекова. В 1920-х гг. он написал ряд работ, в том числе статью «Юрьев день и заповедные годы», в которой законода­тельство второй половины XVI в. автор попытался тесно связать с процессами, происходившими в то время в хо­зяйстве страны. Спустя четыре года вышла в свет новая работа «Происхождение крепостного права в России». Основное его внимание сосредоточено на опровержении господствовавшего в дореволюцион­ной университетской науке мнения о крестьянах средне­вековой Руси, как свободных арендаторах чужой земли.

 

ГЛАВА 2.

РОССИЙСКОЕ ГОСУДАРСТВО XV - XVII вв. (МОСКОВСКОЕ ЦАРСТВО)

⇐ Предыдущая12345678Следующая ⇒

Поделиться: