Глава семнадцатая: сёрфинг с тенью

 

 

Раз, два, три, четыре, пять.

Кто не хочет умирать?

Кто в силок попался, сдался,

не умеючи сгорать?

 

«Зато виниться умеючи», – добавляю не в тему и не в рифму.

 

Здравствуйте, вы позвонили абоненту, который находится вне зоны действия сети и собственного рассудка. Попробуйте выбросить его из головы. Не звони мне, Тони. Я с тобой, не до тебя.

 

Время обратным отсчётом. Две недели. Семь дней. Шесть. Пять. Четыре. Три. Два. Один… пожалуйста, ждите.

 

Мы с Крис на удивление хорошо уживаемся вместе. Она не дотошна в плане порядка. Она не ложится в определённое время: мы засиживаемся допоздна за просмотром фильмов или читая, каждый своё. Мы ходим по достопримечательностям и красивым местам. Ходим в кино и в театр. Завтракаем, обедаем, ужинаем. В кафешках и ресторанах. Заказываем пиццу. Во время дождя сидим в её "Шкоде". Я вспоминаю, как сидели в его "Лексусе" после смерти Кэт. Меня разрывает, но выгляжу я нормально.

 

Единственное живое – дневник. Будто я раздвоился: одной ногой перешагнул обратно, в июнь-июль, туда, где она ещё была.

 

Как-то раз Крис вернулась с пресловутой папкой в руках. Положила на стол и пообещала: «Спалю. Но чуть позже». Её несколько раз приглашали куда-то, я улавливал телефонные диалоги. Куда-то, где вход несовершеннолетним заказан. Раз мы не ходили. Она решила начать новую жизнь.

 

Загрузка обновлений.

 

Что со временем? Seconds = Minutes = Hours. * S = M = H.

 

{ * Seconds, minutes, hours (англ.) – секунды, минуты, часы. }

 

Что с измерением? Summer = Marlow = Holliday. S = M = H.

 

Щёлк. Прими расслабленную позу. Щёлк. Хватит изображать только что сбежавшую от маньяка жертву, которую зовут на коктейль. Щёлк. Хватит кваситься. Щёлк. Процессор перегрет. Щёлк. Ненужные данные. Я знаю, что за данные. Память. Форматирование вашего жёсткого диска приведёт к её гибели в вас. Продолжить операцию?

 

Крис категорична: первым делом затаскивает нас в парикмахерскую, чтобы срезать лишние волосы. Там подвизается её приятельница-стилист, Санни Джеймс. Милая девушка с двумя рыжими хвостиками, вздёрнутыми бровями, выбритым затылком. Симпатичная, сдобная и тёплая со своими веснушками, курносым носиком и кофе с корицей. Сама сделала и вынесла. Салон – её.

 

«Познакомились на семинаре в Вашингтоне, – объясняет Крис. – Потом она некстати забеременела, строгие родители это не приняли, парень кинул. Ей припёрло ударным темпом искать работу. Она талантливая, – характеризует, – но порой слишком доверчивая». Мужа у Санни нет. Образования тоже. Зато у неё своё дело, где сама творит и другим даёт, а Эвелин, дочка, пошла в школу и балетную секцию, ей пять лет, она звёздочка. Все любят Санни, – объясняет Крис, пока мы сидим в машине, – потому что Санни любит каждого».

 

Крис-старшая зашла в салон. Крис-младший курит на парковке.

 

Когда я читаю, когда отрываюсь – это совершенно разные реальности. Обе сумбурны. В сумбурности мы с Тони можем потягаться.

 

И неизвестно, чья возьмет.

 

Мимо проносится байк, осёдланный парнем и девушкой. Её длинную косу с золотистым отливом треплет ветер.

 

 

(пишет Тони):

 

 

Мы ползём на скорости в шестьдесят миль в час. Мы проезжаем автобусную остановку, где лысый парень, по виду – нацик, лижет эскимо. Кэтрин за моей спиной, на байке, выкрикивает: «Молодец, соска! Глубокая глотка!»

 

Лысый парень орёт вслед: «Шлюха!», – ей, с мандариновыми волосами, плюс коричневые пёрышки. Она поворачивается всем корпусом, показывает языком за щёку, помогает большим пальцем, для наглядности. Мы ржём, нам весело.

 

Вчера вечером. Сегодня поутру она говорит: «Забудь мой номер телефона. И адрес тоже забудь. Да, страсти, все дела, но мне нужна взаимность, а ты… ты сексоголик. Подхватишь венеричку. Что дальше? Мне-то не улыбается лечить хламидии какой-нибудь... Хоры Битчин». Говорит и затягивается. "Парламент" теперь прописан в ее сумке, тёмно-синий.

 

 

(видит Крис):

 

 

"Кент" шмякается возле лужи. Я поднимаю пачку, поднимаюсь по лестнице к свету. Там Санни, её веснушки и кофе.

 

Гудение, зелёные циферки на дисплее. Пять, четыре, три...

 

Звон битого стекла. Два, один...

 

Ноль. Крис безжалостно подставляет шевелюру, чтобы откромсать в каре. Длинные пряди падают на пол. Заворачиваются в дуги. Тёмные узоры над светлым полом. Хорошо хоть чёлку не обкорнали. Ей идёт, но где ведьма? Маскируется под современную женщину.

 

Вторая героиня, что-то вроде Златовласки, смотрит на меня и восклицает:

 

– Ничего себе, где ты нашла такую прелесть? Лицо для съёмок.

 

– Сын жены брата, – говорит Кристина. – Мой друг, и тоже Крис.

 

Я растягиваю рот набок, углом. Я говорю: «Приятно познакомиться».

 

Сын жены отца племянника. Через Китай до булочной. Без Тони никуда. Попробую не вспоминать о нём пять минут. Засекаю таймер. Поехали.

 

Постеры с улыбчивыми девушками. Манекенщица с пышными кудряшками, скрестившая руки на плоской, как у ребёнка, груди, похожа на нимфетку, не доросшую до первых месячных. Джульетте, физической любовнице Ромео, оставалось две недели до четырнадцати. Кэтрин – три до восемнадцати.

 

Щёлк. Убери загнанное выражение с физиономии. Твой дьявол – под ножом, значит, он под надзором. Щёлк-щёлк-щёлк. Панорама кадров. Изучай стенки. Рекламу Wella и Schwarzkopf. Щёлк. Кристина где-то далеко смотрит на саму себя в зеркале, говоря с Санни. Санни срезает стружки волос на её затылке, тянет прядь расческой, филирует ножницами. Я откидываюсь в кресле. На прозрачном журнальном столике (стеклянный стол, бьющееся стекло, у неё стекло в глазах) стопка журналов. Marie Claire. Glamour. Девочки, похожие на мальчиков. Девочки, похожие на голодающих Сомали и Камбоджи. Кому-то не хватает еды, чтобы выжить, а кому-то, чтобы пожить, не хватает отказа от неё. «Ценно то, чего мало, – сказала Кэтрин. – Бесценно то, чего нет».

 

Твигги – привет из шестидесятых. Одри оттуда же. Мерилин худышкой не была. И теперь её сочли бы толстухой. Монро не востребована. Родинка-монрошка. Три минуты с погрешностью.

 

Жужжание фена. Последние штрихи.

 

– Красавица, – говорит Санни Кристине, мягко улыбаясь.

 

– Первый этап пройден, – отвечает та, – следующий Крис на очереди.

 

У неё модная стрижка и коварный взгляд. С дьяволинкой.

 

Разве можно не думать о чём-то или о ком-то, когда всё вокруг напоминает? Куда бы я ни направился. Что бы ни делал. Бегство от себя, смешная затея.

 

Прохладные пальцы Санни убирают чёлку у меня со лба.

 

– Творить из такого исходника – одно удовольствие, – мурлыкает она, – ещё бы ты умел с ним обращаться.

 

Фиолетовости под глазами, вспухлости закусов на губах. Мне так-то не до самолюбования. Учитывая дневник Тони, даже он собой мало любуется.

 

– Крис, – окликает меня мисс Джеймс (похоже, опять задумался), – у тебя есть пожелания или доверишься мне?

 

Мне мерещится Кэт. В зеркале. Отчего-то с ярко-рыжими волосами. Из бабетты – коричневые перья. Промаргиваюсь. Видение исчезает.

 

Санни сзади. Крис в кресле. С извечной сигаретой. Курит, просматривая каталог. Нормально.

 

– Да как хочешь, – тусклым голосом разрешаю я. – Мне так-то всё равно.

 

Мне приходит на ум: когда хоронят моделей, под фото в граните пишут имена визажистов, парикмахеров, фотографов. С телефонами. Названиями агентств. Логотипами косметических фирм, использованных при охорашивании усопшего. Л’ореаль. Макс Фактор. Ланком. Эсте Лаудер. Ив Сен Лоран. Хелена Рубинштейн. Производители косметики увековечены в мраморе. Красота – это грамотно подобранный образ.

 

Тебя не помнят без туши от Guerlain. Без теней для век от Dior. С волосами без краски оттенка shocking blue. На девяносто процентов внешность – заслуга компаний по производству того или иного продукта.

 

– Зря ты так, – колдует над моей головой Санни. – Вот я сейчас сделаю, все на свете девушки сбегутся, на него, на нового Криса, посмотреть.

 

Он должен выглядеть так, чтобы его можно было положить в утомлённую позу и запечатлеть на обложку фэшн-журнала. Щёлк. Нестандартно. Щёлк. Оригинально. Щёлк. Уникально. Щёлк. Смокинг от Армани. Сделайте его таким красавчиком, чтобы после смерти он выдержал профессиональную фотосессию. Чтобы шёл на свидание к призраку. Иначе, зачем приводить его в порядок? Он – см. индивидуум. Он – см. Кристиан Марлоу.

 

– Моя девушка умерла три недели назад.

 

Пауза. Зритель отлучился за свежей порцией попкорна. Дзынь!

 

Микроволновка сработала. Кукуруза полопалась, запахла сахаром, карамелью. Можно смотреть дальше. Причём здесь кино? Мода встала поперёк горла. Мне поперёк горла всё, имеющее прямое или косвенное отношение к её смерти. За исключением Тони. Да и тот. Мода – см. Elle. Мода – см. GQ.

 

– Прости, не предупредила заранее. – Крис отрывает взгляд от глянца.

 

– Мне жаль. – Тихо, с сочувствием роняет Санни, поджимая сердцевидные губы. Возле век собираются мелкие лучевидные морщинки. Мне тоже жаль.

 

Зеркала врут. Зеркала отражают не тебя, а то, что ты ожидаешь увидеть.

 

Главное – снимать под верным ракурсом. Главное - правильно поймать

свет.

 

Как ты можешь выглядеть образцом, если всем своим существом стремишься к разрушению? Намеренно приходишь на помойку и брызгаешь духами, чтобы отбить неприятный запах. И роешься в токсичных отходах, приговаривая: «О, и почему у меня не проходят воспаления?»

 

– Да ладно, всё в прошлом, – стараюсь улыбнуться, но не вытягиваю. Пародия. Фарс. Копи-паст с самого себя. Неудачный гипсовый слепок. Статуя в чёрных перчатках, но с отколовшейся нижней челюстью. Зашитый рот, провздетые через кожу нитки, запёкшиеся шарики крови на чёрных волокнах. Я знаю, каково: шевеление губ причиняет боль. Твоя улыбка равносильна оборванным креплениям. Ты выглядишь нормально. Они не видят. И не надо.

 

Увидеть бы в зеркале кого-то другого.

 

Забрить висок. Укоротить зачёсанную набок, разросшуюся челку. Авангардная стрижка изменит тебя? Так в этом уверен? После этого ты захочешь проколоть себе бровь и вставить кольцо в губу. Захочешь и проколешь, и вставишь. Тебе покажется прекрасной мысль о татуировках. Сложных, больших, символичных. Ты встанешь после сеанса, сытый болью, глядя на себя.

 

На тебя пялится та же морда.

 

Ты отпечатаешь во весь живот, где больнее, ксерокопию её письма. Первого. Второе ты пока не читаешь: не зная предыстории, поймёшь неправильно. Не хватает данных.

 

 

(пишет Тони):

 

 

После первой ночи, пьяной ночи, она исчезла. В школе даже не поздоровалась. Поздоровался я.

 

Она сказала: «На этом всё. Хотел завоевать. Завоевал». Я возразил: «Ничего подобного, кукла. Мы даже не начали». Она засмеялась. Я спросил: «Чему ты смеёшься? Обещал веселье, ну так давай начнём?»

 

 

(думает Крис):

 

 

По его словам, Кэт тогда много смеялась. По его словам.

 

Его слова – моя ниточка к ней.

 

 

(пишет Тони):

 

 

Стояла, мялась. Потом вдруг: «Ты сказал повторить трезвой. Повторяю. Я…» Я перебил: «…Я хочу тебя тоже. Давай без иллюзий?» Согласилась легко: «Давай». И пошла прочь. «Ты куда?» – я немного опешил. «Ты же сказал, без иллюзий. Раз ты иллюзия, я ухожу». Ну и девчонка…

 

 

(видит Крис):

 

 

Из зеркала смотрю я сам. Я один.

 

Что бы ни делал. Она не встанет.

 

***

 

Мы с Кристиной – на причале. Деревянные подмостки шаткие, того и гляди рухнут. Мы сидим, свесив ноги к воде. И бросаем камешки. Её укороченные волосы треплет ветер, влажный ветер. Причал тоже влажный после дождя.

 

Кристина утянута брюками: надевая подобные, шестидесятникам приходилось мылиться. Джинсовая куртка расстёгнута, под ней – голубовато-серый вязаный свитер и цветастый шарфик в розово-шалфейных тонах. Замшевые ботильоны – не по погоде. Она бросает камешки, и они отлетают блинчиками.

 

Один, другой, третий.

 

Я смотрю на свои кроссовки. Когда-то кроссовки были белыми. Чёлку сдувает на глаза. Небо мутное и низкое. Мои камни тонут. Со всплеском. Ко дну.

 

– Ты точно хочешь татуировку? – говорит она. Я киваю. – Джемма меня убьёт, – улыбается. Соблазнительница.

 

– С ней всё схвачено. Ей всё равно. Она далеко и становится всё дальше.

 

Кристина смотрит, как сестра. Превращается в Крис. Меня передёргивает мыслью о схожем превращении.

 

– Зря ты так, про мать. Я помню Дэвида до знакомства с ней. Он… после того, как Пэт ушла, в нём что-то перемкнуло. Видел бы, какими женщинами он себя окружал. Джемма, от неё даже стереотипы про блондинок рухнули, чего уж до прочего. Не знаю, что до её ума, но сердце она в нём оживила.

 

– Я рад за них. Правда, рад.

 

– Но ты говоришь: далеко и дальше… Дети отрываются и становятся сами по себе. Ты ребёнком вряд ли был, Крис. Как и я. Но по другим причинам. У тебя взрослый взгляд на мир. Даже когда ты потерян. Взрослые тоже бывают потерянными. Знаешь, – неожиданно меняет тему, – как по Тони ударило твоё появление? Звонит он мне среди ночи и говорит: «Тина, я не понимаю, что это за хуйня. На ножках хуйня, и смешно, и дико: братца мне подкинули, чернявый такой, с рожей, где ничего не прочитаешь. Ты его оскорбляешь, он отвечает, как по учебнику. Ты ему врежешь, он не отвечает. Не потому, что не может. Не хочет отвечать. И, вдобавок, тянет меня к нему, говорит, как к девчонке. Что за нахуй, поведай мне, Тина, я знаю, ты должна знать».

 

Один, другой, третий.

 

Мои камни тонут.

 

– Ну а ты? – охрипшим голосом. С чего бы, интересно.

 

 – А я говорю: всё в порядке, не кипешуй. Во всех системах бывают сбои. Можешь попробовать подкатить. Не как к девочке, всё-таки не она…

 

Он и подкатывал. Спиной к стене, стеной к спине.

 

– Он и подкатил, – вслух, – ты видела, что вышло.

 

– Вижу. – У неё есть настоящее. Броски бегут по воде. – И спрашиваю тебя: хочешь, чтобы это было концом? Ладно, смена стиля, даже татуха…

 

– Пока что не знаю. Решать не к спеху. – Я гляжу вдаль. У меня его дневник. Пойму его, пойму и то, надо ли мне его. Рядом.

 

 

***

 

(пишет Тони):

 

 

Я задумался о том, что значит "любить". Если не хотеть, то что?

 

Нуждаться? Я нуждаюсь в ней. Думать, где она, когда её нет? Я думаю, не всегда, но мелькает. Посвящать ей песни? Она не выходит с моих строк. Её там больше, чем меня: про другого говорить легче, чем о себе, обращаться к другому – сама суть песни, послания. Вытаскивать её из дерьма? Я спокойно смотрю, как она режется, хоть и пытаюсь, временами, вправить ей мозги. Трахать только её и никого больше? Слишком мелко, увольте. Ставить её выше прочих, с кем трахаешься? Ну так страстная, кончает легко, природная блядь, а не сделанная. Скучать по ней? Нет. По её телу? Да. По закидонам? Нет. По рассуждениям? Послушайте её только: раз я теперь не дева, то и небесности своей, как в сказаниях, лишилась! Творец двупол просто потому, что он творец! По бреду её скучать? Глупости. Я не люблю её. Когда любят, прибить не хотят. А, если и хотят, не за то. Она говорит: «Когда любишь, хочешь быть человеком, которого любишь». Одним быть. Я с ней – не хочу. Вот и ответ. Она двинутая. Ебаться – пожалуйста. Сливаться – вот уж нет.

 

 

(думает Крис):

 

 

Значит, перед нашим отъездом… Он сказал не пустую фразу. Он сказал: «Крис, я хочу быть тобой».

 

А я сейчас чем, собственно, занимаюсь? Влезаю в его голову.

 

– Позвольте, сэр. Зачем вы лезете к нему в голову? – Искать её. – Не лгите, сэр. – Искать их обоих. – Сэр, её нет. – Я знаю, Бэрримор. Тащите коньяк.

 

Что во мне такого, чего нет в нём, с чем он хотел бы слиться? Моё лицо меня не выражает. Дело уж точно не в лице. Моя память? Моя память – моя пытка. Мой самоконтроль? Знал бы, каких трудов он мне стоит. Моё спокойствие? Следствие эмоциональной импотенции. Я любил Кэтрин, когда сказал ей это. Но, насколько, понял потом. Мой разум? У него есть предел: он упирается в отсутствие высшего разума. Мой рассудок? Мешает поддаться порыву: «А правда ли я это чувствую или мне только кажется?» Стойкость? Способность восстанавливаться? И где она? С планеты ушёл один человек, какая-то девчонка (язык не поворачивается сказать, как он тогда), и куда что девалось! Пью без продыху, не веселясь, а с горя, и это в пятнадцать лет! Гордиться тут решительно нечем. Он хочет от меня того, чего нет в нём: тяжести. Я от него – того, чего нет во мне: лёгкости. Но без Кэт, живого (помню, помню, Бэрримор, хоть вас тут и нет) контраста, тяжёлой лёгкости, лёгкой тяжести, как быть? Я себя-то не люблю. Какой уж там кого-то.

 

Спутанные в одну жизни. Надолго ли?

 

– Алкашня маленькая, – вздыхает Крис. – Убирай это. Как анестезия, сойдёт. Больше не пей. Лучше с собой возьми.

 

В голове – дурманный туман.

 

Нейлоновыми чулками – по мягкому бежевому ворсу. Ковёр на ковролине: что может быть абсурднее? Мужская футболка пятидесятого размера на одинокой женщине. Крис её надела. Кэт такие носила. И таскала мои. Спортивная майка, с номерами, фамилией на спине и груди. Фамилия: Саммер. Фамилия: Марлоу. Фамилия: Холлидей. Не всё ли равно?

 

– Возьму. Ты будешь? – задвигаю ящик бара ногой, не вставая.

 

Джемма не звонила ни разу. Пропущенные от Тони – где-то в трёхзначных. Тони говорит с Кристиной. Я слышу обрывки. Он требует меня. Она говорит: «Крис занят». Тост наедине с собой. Патологоанатом пьёт за ваше здоровье. Наклоняю голову набок, как пьяный… постойте-ка. Я пьяный и есть.

 

– Буду. Дай-ка сюда бутылку. Дай тебе волю, ты так всюду и ходил бы с ней в обнимку, – говорит Крис и присаживается возле меня, прямо на пол. – Знаешь, он мне уже в людях начал мерещиться. В витринах. Везде.

 

Ноги согнуты в коленях, пальцы сцеплены над лодыжками, голос не ломается.

 

– Смахивает на паранойю. – Усмехаюсь, привалившись спиной к краю дивана.

 

– Да уж, – качает головой Крис. Поджимает губы, но потом бодро встряхивает космами, шутливо подталкивая меня в бок. – Нам ли быть в печали, эльфёнок. Такую картинку сейчас тебе забабахаем… Все полягут, штабелями, кланяться.

 

– С фейсом Тони что ли? – Не удерживаюсь от подкола. – Или с какой-нибудь ещё частью его тела?

 

– Тебе решать, – улыбается Крис. – Желательно, что-то такое, – смотрит вверх: на левом белке лопнул сосуд, пролился ей в глаз розовым пятном, – что для тебя будет вечным.

 

Без времени: S = M = H

 

Она встаёт и скользит в ванную, и говорит: «Собирайся». Из ванной кричит: «Поставь коньяк. Я вижу через стену. Я раскусила твои грязные мыслишки». Она кричит: «Я чую запах спирта».

 

Надо ехать.

 

 

(пишет Тони):

 

 

Надо ехать к толстому Максу, у него самая лучшая трава. Толстым его называют не потому, что жиртрест, а потому, что толстосум. У него дом – и не дом вовсе, а ёбаный бордель. Но трава всё-таки лучше цыпок. Я знаю чуть ли ни половину наркодельцов нашего благоустроенного городишки.

 

Хромой Дик варит винт. Ногу ему прострелили. Он не падал с лестницы и не поскальзывался на льду. У Дика почти все дёсны в золотых коронках. Золото-девка у него, блондиночка Сара. Но Дик со своей наружностью Халка (парень из преисподней) и авторитетом не даёт шанса к ней подкатить.

 

Так, кто тут ещё есть. Есть заяц-Кэм, с выступом передних зубов поверх губы, кривых, часами "Роллекс", обустроенным кабинетиком в центре. К зайчику не прорвёшься с бухты-барахты. Через посредников и по особо крупному заказу. Кэм торгует кокаином.

 

Есть и другие: я в курсе, что, как и почём у них покупается. С налом не задают вопросов. Не подсекают из снайперки за долги. Как-нибудь вляпаюсь, конечно. Но не сегодня.

 

Не попадись к ним на крючок. Ты отстёгиваешь, они предоставляют. Если пойдёшь дальше, ты пропал. И, главное, не подсядь сам. Не пробуй часто один вид чего-то. Миксуй. Ни в коем случае не допускай привыкания. Надо понимать, за чем именно ты едешь туда, куда собрался.

 

 

(думает Крис):

 

 

Надо ехать. С другой стороны дома, не там, где озеро – парковка и дорога.

 

Крис заводит мотор и говорит мне: «Смотри не утони, в параллельностях. Я вряд ли вытащу тебя оттуда». А я, может, не хочу, чтобы меня вытаскивали. Может, хочу торчать в голове у Тони. В колонках – песня Be Still группы "The Fray". Убаюкивающая, как колыбельная.

 

Кэт улыбается мне из отражения и кладёт ладошку на стекло. Я со своей стороны накрываю её пальчики: мои больше. Взмах ресниц. Гостиничная вывеска, полосы. Карие глаза. Деревянные окна с потушенным светом.

 

Я гляжу на небо. Грязно-синее небо. Завтра Кэтрин восемнадцать. Мне через месяц с небольшим – шестнадцать. Два года разницы. Она – Джульетта. Она – малышка. Повыть бы на луну, но ту за тучами не видно.

 

Я рисую на предплечье раскуроченные часы. Чёрную ручку догадался захватить с собой. Циферблат съехал, ушёл из границ круглой оправы. Перпендикулярно единице, образуя букву Т, лежит сорванная часовая стрелка. Механизмы, колёсики – вокруг. Половина одного из колёс, C, на стрелке. Когда присмотришься, видно закруглённую A.

 

Справа, из-под циферблата – след ладони, вдавленный. След не один, много, они идут от первого, как дети, меньше и меньше, легче и легче, к запястью. Я усмехаюсь: «Полз на руках». Я давлюсь смешком: «Что за номер? Акробат».

 

На запястье: S = M = T

 

Кристина наблюдает краем глаза, включив мне подсветку.

 

– Разбитые часы, опасный знак. Ты можешь остановиться, что бы это ни значило. Знаешь? – Я киваю. – В цвете будет смотреться иначе. Джинни мастер, разбёрется. Хотя может не захотеть делать раскол. Тату-мастера, они навидались. Набьёшь что-нибудь, а у клиента жизнь наперекосяк. Он сам тебе расскажет. Про кровь, кожу, символы и прочее. Его имя – Юджин Беркс, но все зовут его Джинни. Он голубой, а ещё он талантливый художник и мой хороший друг. Ему двадцать семь, и об него хочется разбить сердечко. – Её улыбка мне нравится. Её улыбка говорит: «Шалость удастся».

 

Приехали, выходим. Студия в центре. Искусственная подсветка. Красный кожаный диван и стены под кирпич. Смуглый парень с короткой стрижкой, в безрукавке, с красочными "рукавами", приветствует мою леди Холлидей:

 

– Крис! Освобождённая, обновленная Крис, не ожидал увидеть тебя так скоро.

 

Кристина улыбается и говорит: «Привет», – приобнимает его, представляет ему меня. Он спрашивает, что я собираюсь делать, под её ответственность, разумеется. Я перевожу взгляд на стену, на девушку с рисунками в коже, но вижу не то, что надо бы. Меня окружает стекло. Стекло не бьётся.

 

 

(пишет Тони):

 

 

У Линдси пухлые губки, чувствительная грудь и сумочка от Марка Джейкобса.

 

Кэди буддистка, занимается йогой: гибкая. Не носит нижнего белья.

 

Мэри Энн не выдерживает мой взгляд дольше двух секунд. Теребит кофту всякий раз, когда я с ней заговариваю. Предпочитает сзади. Языком тела владеет лучше, чем английским.

 

Джессика фанатеет от доброго десятка групп, постоянно спотыкается, потому что наушники, и каждый раз, кончая, называет разные имена.

 

Кэтрин перекрасилась в бело-голубой, её криперы – леопардовой расцветки. Я хочу загнать Кэтрин в список, но она, как её криперы, выбивается из всего.

 

У Бриттани – родимое пятно на попчанском. Пятно похоже на оторванное крыло бабочки. Она преувеличивает моё значение, но ничего, сладим.

 

У Линды – привычка не раздеваться и закрывать все окна-двери на предмет возникновения Марти.

 

У Дакоты левая грудь полнее правой и ковбойские сапоги в бахроме. Она из Техаса. Мелисса из Джерси. Кэтрин родилась в Вашингтоне. Зачата в Токио.

 

 

(думает Крис):

 

 

Я из Нью-Йорка, живу под Сан-Франциско, застрял в Сиэтле. И я знаю, что у символистов значит мой рисунок. Если бы все города стали одним, это было бы его значение. Если бы все времена стало видно, это было бы его значение. Девушка на фотографии снисходит до нас со стены. Такую Тони бы приметил.

 

Джинни говорит: «Раз ты уверен». Нарисовать, отстеклить, трансфернуть.

 

Перевожу: сделать из рисунка эскиз, перевести на бумагу, потом на кожу через копирку. Благо, вечер свободен от клиентов. Сидим вчетвером: Крис, Юджин, я и коньяк. Спешить некуда.

 

Джинни говорит: «Просил как-то один перевёрнутую пентаграмму. Долго просил. Мастер отказывался. Потом согласился. На другой день клиента, довольного, с пентухой, сбила машина. На следующий мастер разбился в автокатастрофе. Кровь образует связь. Вот и думай, с кем связываться».

 

Тем не менее, он переносит на меня мои часы. Кристина с пластиковым стаканчиком сидит возле кушетки на стуле. Она говорит: «Расслабься».

 

Тату-машинкой по контуру. Не так больно, как я рассчитывал. Потому что рука, а не брюхо? Ну так. Ещё не вечер. Синяя болезнь (зависимость от татуировок), мне улыбается. Не так больно, как приятно. Я лежу под иглой в дурмане.

 

Джинни говорит: «Будем делать перекуры. Говори, если почувствуешь себя не хорошо, сразу». У него карие, почти чёрные, глаза и белые крашеные волосы.

 

Загрузка обновлений под кожу.

 

***

 

Мы гуляем по аллеям безлюдного парка.

 

Распахнуть глаза, но вперить взор вниз, под ноги, вместо того, чтобы вглядываться в небо. Потрескавшийся асфальт и угрюмые деревья.

 

Предплечье обмотано компрессом, покалывает. Я баюкаю руку, как ребёнка. «Вкатали за один сеанс, – сказал черноглазый, – да ты стоик, парень».

 

Сама татуировка – в песочно-древесной гамме, под старину. Следы ладоней – красные. Чем ближе к запястью, тем больше акварели.

 

За ней надо ухаживать, чтобы зажила той, чем задумывалась. «Ну как тебе, – мысленно спрашиваю девочку-краску. Из-под земли не видно, – нравится?»

 

Мы гуляем по аллеям под утро или уже утром, кому как.

 

Крис сказала: «Надо бы уже с бунтом кончать. Пройти усовершенствование. Устроиться на работу. Нет ничего, что я бы ни сделала, кроме скуки. Город, где я проснусь, для меня самой загадка. Детство играет, а часики бегут».

 

Погоня за смертью или за жизнью, она растягивается на десятилетия. Нельзя разодрать оболочку, вроде Росомахи: перевоплотиться. Если кто-то так умеет, я аплодирую ему стоя. Кристина, например, "нельзя" считает красной тряпкой.

 

Точка сигареты в темноте. Её лицо, бледное в фонарном свете.

 

Мимо торопится немолодая женщина с девочкой, лет трёх, на руках. Леди Холлидей останавливается и провожает их взглядом. Я спрашиваю:

 

– Почему бы тебе ни завести своего? С отцом вряд ли возникнут проблемы.

 

– Нет, у меня бесплодие, – никакого сожаления. – Для приёмных я сама дитё. Подрасту, пойму, надо ли оно мне.

 

Школьницы, залетев, рыдают над тестами. Делают аборты в антисанитарных условиях. Кристина говорит: «Всё, что угодно, кроме постоянства».

 

Природа с ней солидарна.

 

***

 

За окном моросит дождь. Я сижу перед телефоном.

 

Гудение, зелёные циферки на дисплее. Пять, четыре, три...

 

Птица бьётся в стекло. Два, один...

 

 

(пишет Тони):

 

 

Папа со своей пассией летят в Париж. Мечта романтиков, вся в арабах. Её сынок отказался. Я тоже не горю желанием быть эскортом у добрачных молодожёнов. Так что этот… как его… Крис, надо запомнить, как Кристина, только сучий сын, томится в бетонной духовке.

 

Я в гордом одиночестве сваливаю в Майами. Комфорт-класс. Долли выпила остатки крови. Обслуживание на высшем уровне.

 

 

(думает Крис):

 

 

Возьмите чаевые и пиздуйте нахуй. С богом.

 

Ноль. Зима. Декабрь. Знакомый голос на автоответчике:

 

«Привет. Знаю, ты даты помнишь. В прошлом году на её день рождения мы с ней ещё не общались. В этом уже не общаемся. Видишь, Крис. Не хочет она при нас рождаться. В любом случае я за неё выпью, где бы она там ни была, эта мелкая. Жаль, ты не здесь. Выпили бы вместе. Глаза не выпали, каракули мои разбирать? – смешок. – Давай домой. Заебал».

 

Я спешно зашвыриваю вещи в сумку. Мы летим в Нью-Йорк.

 

 

⇐ Предыдущая891011121314151617Следующая ⇒

Поделиться: