ПРИТЧА НА НЕСМЫСЛЕННЫХ ПИСЦОВ

 

Вши в самой древности читать, писать умели

И песни пели.

Всползла,

Во удивленье взору,

На ту священну гору,

Где музы, Вошь, была котора зла,

И стала возглашать во злобе и роптаньи

О правде, честности, о добром воспитаньи.

Не слушает никто, что там поет та Вошь,

Известно, что у Вши нет песней ни на грош.

Когда бы пела мышь, мышь кошка б изловила,

А вшам таких угроз природа не явила,

Так музы, рассердясь и в жалобах своих,

Хотя Вши голос тих

И пела Вошь не шумно,

Ко Зевсу кликнули, соткав прекрасный стих.

Со Вшами музам брань имети и безумно,

Но Зевс недвижим пребывал

И говорил: "Я вшей и сроду не бивал,

А если мне убить ее за гнусны песни,

В которых ничего нет, кроме только плесни,

Так лучше мне побить безмозглых тех,

Которы мнят искать во гнусности утех.

Да это строго,

В ином селе людей останется немного.

А на срамную Вошь не брошу грома я,

Не осквернится ввек рука моя".

О музы! Должно вам отныне вечно рдиться,

Что вы могли на тварь гнуснейшу рассердиться.

Воспела Вошь; но что?

Не ведает никто.

Но кто хвалили то?

Хвалили те одни, кто сами все ничто.

Которые сей Вши хвалили безделушки,

Не стоят гады те и все одной полушки.

 

<1774>

 

 

ПАРИСОВ СУД

 

У парников сидели три богини,

Чтоб их судил Парис, а сами ели дыни.

Российской то сказал нам древности толмач

И стихоткач,

Который сочинил какой-то глупый плач

Без склада

И без лада.

Богини были тут: Паллада,

Юнона

И матерь Купидона.

Юнона подавилась,

Парису для того прекрасной не явилась;

Минерва

Напилась, как стерва;

Венера

Парису кажется прекрасна без примера,

Хотя и все прекрасны были:

Прекрасны таковы Любовь, Надежда, Вера.

А сидя обнажась, весь стыд они забыли.

Парис на суд хоть сел,

Однако был он глуп, как лось или осел.

Кокетку сей судья двум бабам предпочел,

И рассердил он их, как пчельник в улье пчел;

И Дию он прочел

Экстракт и протокол.

Дий за это его не взрютил чуть на кол.

Венера возгордилась,

Дочь мозгова зардилась,

Юнона рассердилась,

Приама за это остригла и обрила

И Трою разорила.

 

1769(?) или 1775(?)

 

 

ШАЛУНЬЯ

 

Шалунья некая в беседе,

В торжественном обеде,

Не бредила без слов французских ничего.

Хотя она из языка сего

Не знала ничего,

Ни слова одного,

Однако знанием хотела поблистати

И ставила слова французские некстати;

Сказала между тем: "Я еду делать кур".

Сказали дурище, внимая то, соседки:

"Какой плетешь ты вздор! кур делают наседки".

 

 

ПУЧОК ЛУЧИНЫ

 

Нельзя дивиться, что была

Под игом Росская держава

И долго паки не цвела,

Когда ея упала слава;

Вить не было тогда

Сего великого в Европе царства,

И завсегда

Была вражда

У множества князей едина государства.

Я это в притче подтвержу,

Которую теперь скажу,

Что россов та была падения причина --

Была пучком завязана лучина;

Колико руки ни томить,

Нельзя пучка переломить,

Как россы, так она рассыпалась подобно,

И стало изломать лучину всю удобно.

 

 

НЕДОСТАТОК ВРЕМЕНИ

 

Жив праздности в уделе,

И в день ни во един

Не упражнялся в деле

Какой-то молодой и глупый господин.

Гораздо, кажется, там качества упруги,

Где нет отечеству ни малыя услуги.

На что родится человек,

Когда проводит он во тунеядстве век?

Он член ли общества? Моя на это справка,

Внесенная во протокол:

Не член он тела -- бородавка;

Не древо в роще он, но иссушенный кол;

Не человек, но вол,

Которого не жарят,

И бог то ведает, за что его боярят.

Мне мнится, без причин

К таким прилог и чин.

Могу ль я чтить урода,

Которого природа

Произвела ослом?

Не знаю, для чего щадит таких и гром,

Такой и мыслию до дел не достигает,

Единой праздности он друг,

Но ту свою вину на Время возлагает,

Он только говорит: сегодня недосуг.

А что ему дела во тунеядстве бремя,

На Время он вину кладет,

Болтая: Времени ему ко делу нет.

Пришло к нему часу в десятом Время;

Он спит,

Храпит,

Приему Время не находит

И прочь отходит.

В одиннадцать часов пьет чай, табак курит

И ничего не говорит.

Так Времени его способный час неведом.

В двенадцать он часов пирует за обедом,

Потом он спит,

Опять храпит.

А под вечер, болван, он, сидя, убирает --

Не мысли, волосы приводит в лад,

И в сонмищи публичны едет, гад,

И после в карты проиграет.

Несчастлив этот град,

Где всякий день почти и клоб и маскерад.

 

 

ПРОХОЖИЙ И БУРЯ

 

Едва прохожий Бурю сносит

И Зевса тако просит:

"Ты больше всех богов, Зевес,

Уйми ты ярости прогневанных небес!

Гремит ужасный гром и молния блистает,

Во мрачных облаках по сфере всей летает,

А мрак, дожди и град на землю низметает,

А из земных исшедший недр

Шумит, ревет повсюду ветр.

Иль буду я в сей день судьбине злой ловитва?"

Пренебрегается молитва,

И глас его сей пуст и празден небесам.

Что делает Зевес, то ведает он сам.

Разбойник в оный час в кустах от Бури скрылся

И будто в хижину подземную зарылся,

Но, видя из куста Прохожего в пути,

Не может он никак на добычу нейти,

Не помня святости, он мысль имеет смелу,

И на Прохожего напряг он остру стрелу,

Пустил; но сей удар погиб, --

Ее противный ветр отшиб.

Без Бури бы душа Прохожего из тела,

Конечно, в воздух полетела.

 

 

АЛЕКСАНДР И ПАРМЕНИОН

 

Войск вожду греческих царь перский дщерь давал,

Пол-Азии емy приданым обещает,

Чтоб он ему спокойство даровал,

И чрез послов его об этом извещает.

Парменион такой давал ему совет:

"Когда бы Александр я был на свете,

Я взял бы тотчас то, что перский царь дает".

Во Александровом сей слышит муж ответе,

Ответствовал ему на слово это он:

"А я бы взял, когда б я был Парменион".

 

 

КРАСИЛЬЩИК И УГОЛЬЩИК

 

Худых людей знакомства убегай

И сердце к чистоте единой прилагай.

От них ты можешь очерниться

И вечно оскверниться

От их бесед.

Красильщику был Угольщик сосед,

Красильщика карает,

Запудрил у него весь дом,

И, вьяся пудра та столпом,

Все краски у него марает.

 

 

ВОЗНИЦА ПЬЯНЫЙ

 

Возница пьян, коней стегает,

До самых их ушей он плетью досягает.

А Лошади его за то благодарят

И говорят:

"За что ты лупишь нас? К чему тебе то нравно?

Везем и без того карету мы исправно,

Насилу здесь сидишь, напитки ты любя,

И оттого-то ты противу нас бесчинен,

Не мы, да ты, напився, винен,

Так должно бить тебя".

 

 

ПОСОЛ ОСЕЛ

 

В Венеции послом шалун какой-то был,

Был горд, и многим он довольно нагрубил.

Досадой на него венециане дышут,

И ко двору о том, отколь посол был, пишут.

Там ведают уже о тьме посольских врак.

Ответствуют: "Его простите, он дурак.

Не будет со ослом у человека драк".

Они на то: "И мы не скудны здесь ослами,

Однако мы ослов не делаем послами".

 

 

ХВАСТУН

 

Шел некто городом, но града не был житель,

Из дальних был он стран,

И лгать ему талант привычкою был дан.

За ним его служитель,

Слуга наемный был, и города сего,

Не из отечества его.

Вещает господин ему вещанья новы

И говорит ему: "В моей земле коровы

Не менее слонов".

Слуга ему плетет и сам рассказен ков:

"Я чаю, пуда в три такой коровы вымя,

Слонихой лучше бы ей было дати имя.

Я думаю, у ней один полпуда хвост,

А мы имеем мост,

К нему теперь подходим,

По всякий день на нем диковинку находим.

Когда взойдет на середину,

Кто в оный день солжет, мост тотчас разойдется,

Лишь только лжец найдется,

А лжец падет во глубину".

Проезжий говорит: "Коровы-то с верблюда,

А то бы очень был велик коровий хвост.

Слоновьего звена не врютишь на три блюда.

А ты скажи еще, каков, бишь, ваш-то мост?"

-- "А мост-ат наш таков, как я сказал, конечно".

-- "Такой имети мост,

Мой друг, бесчеловечно.

Коровы-то у нас

Поболе, как у вас.

А мост-ат ваш каков?"-- "Сказал уже я это,

У нас же и зимой рекам весна и лето.

Мосты всегда потребны по рекам".

-- "Коровы-то и здесь такие ж, как и там,

Мне только на этот час ложно показалось,

А оттого-то всё неловко и сказалось.

А мост-ат ваш каков?"

-- "Как я сказал, таков".

Проезжий говорил: "Коль это без обману,

Так я через реку у вас ходить не стану".

 

 

ОТЧАЯННАЯ ВДОВА

 

Скончался у жены возлюбленный супруг;

Он был любовник ей и был ей верный друг.

Мечталась

И в ночь и в день

Стенящей в верности жене супружня тень,

И только статуя для памяти осталась

. . . . . . . . . . .

Из дерева супружнице его:

. . . . . . . . . . .

Она всегда на статую взирала

И обмирала.

От жалости ее тут некто посещал

И утешения различны ей вещал.

Не должно принимать безделкой важну службу;

Так с ним за то Вдова установила дружбу,

Которую хранить он вечно обещал.

А дружба день от дня меж ними возрастала

И превеликой дружбой стала.

Потребно Вдовушке на чай воды согреть.

Что ж делать? Иль не пить, не есть и умереть?

И дров сыскать не можно,

. . . . . . . . . . .

Хозяйка говорит: "Сыщу дрова, постой!"

И сколько муженька хозяйка ни любила,

У статуи его тут руку отрубила.

Назавтра тут руке досталося и той.

Прокладены дороги, --

На третий день пошли туда ж и мужни ноги.

Осталась голова,

Однако и она туда же на дрова.

Погрет любезный муж гораздо в жаркой бане.

Какое ж больше ей сокровище в чурбане?

Она его велела бросить вон,

А после ей на чай и весь годился он.

 

 

ДЕРЕВЕНСКИЕ БАБЫ

 

Во всей деревне шум,

Нельзя собрати дум,

Мешается весь ум.

Шумят сердиты бабы.

Когда одна шумит,

Так кажется тогда, что будто гром гремит.

Известно, голоса сердитых баб не слабы.

Льет баба злобу всю, сердитая, до дна,

Несносно слышати, когда, шумит одна.

В деревне слышится везде Ксантиппа древня,

И зашумела вся от лютых баб деревня.

Вселенную хотят потрясть.

О чем они кричат? -- Прискучилось им прясть,

Со пряжей неразлучно

В углу сидети скучно

И в скуке завсегда за гребнем воздыхать.

Хотят они пахать.

Иль труд такой одним мужчинам только сроден?

А в поле воздух чист, приятен и свободен.

"Не нравно, -- говорят, -- всегда здесь быть:

Сиди,

Пряди

И только на углы избы своей гляди.

Пряди и муж, когда сей труд ему угоден".

Мужья прядут,

А бабы все пахать и сеяти идут.

Бесплодны нивы, будто тины,

И пляшет худо вертено.

В сей год деревне не дано

Ни хлеба, ни холстины.

 

 

МИД

 

Цырюльник, Мида брив, под колпаком осетил,

Чего никто попрежде не приметил:

Имеет пышный Мид

Ушей ословых вид.

Болклив цырюльник был, молчати не умеет,

А людям об этом сказати он не смеет:

Когда б он молвил им, легко бы и пропал,

Но чтоб о том болкнуть, он ямку прокопал,

И ямке то болкнул! Взросло велико древо

С ословыми ушми направо и налево,

В листах изобразив: "Имеет пышный Мид

Ушей ословых вид".

Не могут быть у тех людей велики души,

Которы и в чести ословы имут уши.

 

Хотя хвала о ком неправо и ворчит,

История о нем иное закричит.

 

 

ВОЛОСОК

 

В любови некогда -- не знаю, кто, -- горит,

И никакого в ней взаимства он не зрит.

Он суетно во страсти тает,

Но дух к нему какой-то прилетает

И хочет участи его переменить,

И именно -- к нему любезную склонить,

И сердцем, а не только взором,

Да только лишь со договором,

Чтоб он им вечно обладал.

Детина на это рукописанье дал.

Установилась дружба,

И с обоих сторон определенна служба.

Детину дух контрактом обуздал,

Нерасходимо жить, в одной и дружно шайке,

Но чтоб он перед ним любовны песни пел

И музыкальный труд терпел,

А дух бы, быв при нем, играл на балалайке.

Сей дух любил

Забаву

И любочестен был,

Являть хотел ему свою вседневну славу,

Давались бы всяк день исполнити дела,

Где б хитрость видима была.

Коль дела тот не даст, а сей не исполняет,

Преступника контракт без справок обвиняет.

Доставил дух любовницу ему,

Отверз ему пути дух хитрый ко всему.

Женился молодец, богатства в доме тучи

И денег кучи,

Однако он не мог труда сего терпеть,

Чтоб каждый день пред духом песни петь,

А дух хлопочет

И без комиссии вон выйти не хочет.

Богатством полон дом, покой во стороне,

Сказал детина то жене:

"Нельзя мне дней моих между блаженных числить,

От песен не могу ни есть, ни пить, ни мыслить,

И сон уже бежит, голубушка, от глаз.

Что я ни прикажу, исполнит дух тотчас".

Жена ответствует: "Освободишься мною,

Освободишься ты, душа моя, женою,

И скажешь ты тогда, что я тебя спасла".

Какой-то волосок супругу принесла,

Сказала: "Я взяла сей волос тамо;

Скажи, чтоб вытянул дух этот волос прямо.

Скажи ты духу: "Сей ты волос приими,

Он корчится, так ты его спрями!"

И оставайся с сим ответом,

Что я не ведаю об этом".

Но снят ли волос тот с арапской головы,

Не знаю. Знаете ль, читатели, то вы?

Отколь она взяла, я это промолчу,

Тому причина та, сказати не хочу.

Дознайся сам, читатель.

Я скромности всегда был крайний почитатель.

Пошел работать дух и думает: "Не крут

Такой мне труд".

Вытягивал его, мня, прям он быти станет,

Однако тщетно тянет.

Почувствовал он то, что этот труд высок;

Другою он себя работою натужил,

Мыл мылом и утюжил,

Но не спрямляется нимало волосок.

Взял тяжкий молоток,

Молотит,

Колотит

И хочет из него он выжать сок.

Однако волосок

Остался так, как был он прежде.

Дух дал поклон своей надежде,

Разорвался контракт его от волоска.

Подобно так и я, стихи чужие правил,

Потел, потел и их, помучився, оставил.

 

 

ВОРОНА И ЛИСА

 

И птицы держатся людского ремесла.

Ворона сыру кус когда-то унесла

И на дуб села.

Села,

Да только лишь еще ни крошечки не ела.

Увидела Лиса во рту у ней кусок

И думает она: "Я дам Вороне сок!

Хотя туда не вспряну,

Кусочек этот я достану,

Дуб сколько ни высок".

"Здорово, -- говорит Лисица, --

Дружок, Воронушка, названая сестрица!

Прекрасная ты птица!

Какие ноженьки, какой носок,

И можно то сказать тебе без лицемерья,

Что паче всех ты мер, мой светик, хороша!

И попугай ничто перед тобой, душа,

Прекраснее стократ твои павлиньих перья!"

(Нелестны похвалы приятно нам терпеть).

"О, если бы еще умела ты и петь,

Так не было б тебе подобной птицы в мире!"

Ворона горлышко разинула пошире,

Чтоб быти соловьем,

"А сыру, -- думает, -- и после я поем.

В сию минуту мне здесь дело не о пире!"

Разинула уста

И дождалась поста.

Чуть видит лишь конец Лисицына хвоста.

Хотела петь, не пела,

Хотела есть, не ела.

Причина та тому, что сыру больше нет.

Сыр выпал из роту, -- Лисице на обед.

 

 

РЕЦЕПТ

 

Худые нам стихи нередко здесь родятся.

Во северных странах они весьма плодятся,

Они потребны; вот они к чему годятся:

Чертей из дома выгонять.

Не будет никогда чертями там вонять,

То правда, и стихи такие пахнут худо,

Однако запах сей и истреблять не чудо,

Почаще надобно курить,

А черт от курева престанет ли дурить?

И не боится он явиться и в соломе,

Его никто нигде дубиной не побьет,

Известно, у него костей и тела нет.

В каком-то доме

Какой-то Черт орал,

И все там комнаты он сажей измарал.

К хозяину принес стихи Пиит невкусный,

А попросту, стихи принес Пиит прегнусный.

Как худы те стихи, толь ими был он горд,

А в те часы пришел к хозяину и Черт.

Толико писаны стихи его нескладно,

Что уж и Черту стало хладно,

И тотчас побежал оттоле он

Большою рысью вон.

На завтра дня того тут были гости те же.

Не лучше ль таковых гостей имети реже?

Пиит бумагу развернул,

А дьявол... в ученого швыркнул

И говорит: "Ты ту ж опять подносишь брагу,

Сложи свою бумагу",

И вопит он, стеня:

"Не мучь, Пиит, не мучь стихами ты меня,

Я выйду без того, я выйду вон отсюду

И впредь сюда не буду".

 

 

ПИИТ И БОГАЧ

 

Богатый человек прославлен быть желал,

Отличным тщася быть отечества в народе.

Он сроду не служил, и хочет быти в моде,

И не трудясь ни в чем. Пиита звать послал

И на него свою надежду славы клал:

"Пожалуй, освяти мое ты имя в оде!"

Но что воспеть Пииту об уроде?

"Будь ты отличностей моих, Пиит, свидетель!

Воспой, мой друг, воспой святую добродетель!"

-- "Я петь ее готов.

Пристойных приберу к тому немало слов.

Но как, дружочек мой, ее тогда прославлю,

Когда твое я имя вставлю?

Да я же никогда не хваливал ослов".

 

 

ГОЛУБИ И КОРШУН

 

Когда-то Голуби уговорились

Избрати Коршуна царем,

Надежду утвердив на нем,

И покорились.

Уж нет убежища среди им оных мест,

Он на день Голубей десятка по два ест.

 

 

ГОРШКИ

 

Себя увеселять,

Пошел гулять

Со Глиняным горшком горшок Железный.

Он был ему знаком, и друг ему любезный.

В бока друг друга стук,

Лишь только слышен звук.

И искры от горшка Железного блистались,

А тот недолго мог идти,

И более его нельзя уже найти,

Лишь только на пути

Едины черепки остались.

Покорствуя своей судьбе,

Имей сообщество ты с равными себе.

 

 

ПОРОСЯЧИЙ КРИК

 

Безумцев более в народе,

Так и безумство больше в моде,

Оно же и легко, и легче тяжких дум.

Пошел великий шум:

"Свиньей хитрец визжать умеет,

Но только голосок свиняток он имеет".

Народ бежит,

Друг друга в тесноте всяк сильно угнетает,

И мужа мудрого со плеском почитает,

А он визжит.

Мужик тут некакий хохочет

И хочет

Искусна мудреца искусством превзойти.

Не чают голоса естественней найти.

Визжит мужик, народ согласно вопит: "Худо!

А то визжанье чудо".

-- "Смотрите, -- говорит мужик, -- не я визжал,

Прямого в пазухе свиненка я держал

И уши поросячьи жал".

Так могут ли сказать народы,

Что нечто в свете есть естественней природы?

 

 

СОБАЧЬЯ ССОРА

 

Когда подходит неприятель,

Так тот отечества предатель,

Кто ставит это за ничто,

И другом такову не должен быть никто.

Собаки в стаде собрались

И жестоко дрались.

Волк видит эту брань

И взяти хочет дань,

Его тут сердце радо.

Собакам недосуг, так он напал на стадо.

Волк лих,

Ворвался он к овцам и там коробит их.

Собаки, это видя

И волка ненавидя,

Домашню брань оставили тотчас

И устремили глаз

Ко стаду на проказ,

Друзьям не изменили

И волка полонили,

А за его к овцам приязнь

Достойную ему собаки дали казнь.

А россы в прежни дни татар позабывали,

Когда между собой в расстройке пребывали,

И во отечестве друг с другом воевали,

Против себя самих храня воинский жар,

И были оттого под игом у татар.

 

 

РЕМЕСЛЕННИК И КУПЕЦ

 

Был некий человек не от больших ремесел,

Варил он мыло, был ежеминутно весел,

Был весел без бесед,

А у него богач посадский был сосед.

Посадский торгу служит

И непрестанно тужит,

Имеет новый он на всякий день удар:

Иль с рук нейдет товар,

Иль он медлеет,

Или во кладовых он тлеет, --

Посадский день и ночь болеет

И всяку о себе минуту сожалеет.

К соседу он принес на именины дар

И дал ему пятьсот рублей посадский златом.

Во состоянии Ремесленник богатом

Уж песен не поет, да золото хранит,

И золото одно в ушах его звенит,

Не спит, как спал он прежде,

Ко пропитанию нимало быв в надежде.

И может ли быть сон,

Когда о золоте едином мыслит он?

Одно его оно лишь только утешает

И есть и пить ему мешает,

И песни петь.

Сей жизни мыловар не может уж терпеть,

И как ему житье то стало неприятно,

К посадскому отнес он золото обратно.

 

 

ПРОСЬБА МУХИ

 

Старуха

И горда Муха

Насытить не могла себе довольно брюха,

И самого она была гордейша духа.

Дух гордый к наглости всегда готов.

Взлетела на Олимп и просит там богов --

Туда она взлетела с сыном, --

Дабы переменить ея Мушонка чином,

В котором бы ему побольше был доход:

"Кот

В год

Прибытка верного не меньше воевод

Кладет себе на счет.

Пожалуйте Котом вы, боги, мне Мушонка,

Чтоб полною всегда была его мошонка!"

На смех

Прошением она богов тронула всех.

Пожалован; уже и зубы он готовит,

И стал Коток

Жесток,

И вместо он мышей в дому стал кур ловить,

Хотел он, видно, весь курятник истребить

И кур перегубить,

Велели за это Кота убить.

Смерть больше всякий на свете сем прорухи,

Не должны никогда Котами быти Мухи,

Ниже вовек

Каким начальником быть подлый человек.

 

 

ПИИТ И УРОД

 

Пиит,

Зовомый Симонид,

Был делать принужден великолепну оду

Какому-то Уроду.

Но что писать, хотя в Пиите жар кипел?

Что ж делать? Он запел,

Хотя ко помощи и тщетно музу просит.

Он в оде Кастора и Поллукса возносит,

Слагая оду, он довольно потерпел.

А об Уроде

Не много было в оде.

Урод его благодарит,

Однако за стихи скупенько он дарит

И говорит:

"Возьми задаток,

А с Кастора и Поллукса остаток,

Туда лежит твой след,

А ты останься здесь, дружочек, на обед,

Здесь будет у меня для дружества беседа,

Родня, друзья и каждый мой сосед".

Пируют

И рюмочки вина пииту тут даруют.

Пииты пьют

И в рюмки так вино, как и другие, льют.

Довольно там они бутылки полизали,

Но Симониду тут слуги сказали:

"Прихожие хотят с ним нечто говорить

И сверх того еще его благодарить".

За что, Пиит того не вспоминает,

Слуга не знает,

А он о Касторе и Поллуксе забыл,

Хотя и тот и тот перед дверями был.

"Пойди, -- сказали те, -- доколе дух твой в теле,

Пойди, любимец наш, пойди скорей отселе!"

Он с ними вышел вон

И слышит смертный стон:

Упал тот дом и сокрушился,

Хозяин живота беседою лишился,

Пошел на вечный сон,

Переломалися его господски кости,

Погиб он тут, его погибли с ним и гости.

 

 

ПИИТ И РАЗБОЙНИК

 

Пиита Ивика Разбойники убили,

А он вопил, когда они его губили:

"О небо, ты мой глас, о небо, ты внемли,

И буди судиею

Над жизнию моею!"

Он тако вопиял, толпой терзаем сею.

В тот самый час летели журавли.

Он вопил: "Вы моей свидетелями будьте

Кончины лютыя и не забудьте

Того, что я вещаю вам,

А я мой дух предам

В надежде сей богам

И душу испущу с небесныя границы".

Летят сии когда-то птицы.

Разбойник вспомнил то убийство и разбой,

Сказал товарищу, караемый судьбой,

Не мня, что их перехватают:

"Вот смерти Ивика свидетели летают!"

 

 

УЧИТЕЛЬ ПОЭЗИИ

 

Для рифмотворства

Потребно множество проворства,

И рифме завсегда хорошей должно быть,

Иль должно при стихах совсем ее забыть.

То можно доказати ясно:

О страсти некто пел,

В которой он кипел,

И думаючи, мня на рифмах петь согласно.

Любезная ему с усмешкой говорила

И будто как журила:

"Ты жарко в холоде к любви поешь маня,

А если станешь ты и впрямь любить меня,

Так рифмы позабудешь

И о любви вещать ты рифмами не будешь".

С поэзией любви судьба не разлучила,

Любовь

Воспламеняет кровь

И многих жаром сим стихи слагать учила.

А я скажу, что часто ведь и той

Любовь дорогой рыщет.

Разумный красотой

Скоряе всех певцов хорошу рифму сыщет,

Не станет он худые рифмы класть,

Любви и стихотворства сласть

Имеет над певцом неразделиму власть.

 

 

ТЩЕТНАЯ ПРЕДОСТОРОЖНОСТЬ

 

Страшился я всегда любовных оку встреч

И тщился я свою свободу уберечь,

Чтоб сердце суетно любовью не зажечь.

Однако я не мог себя предостеречь:

Сложил Венерин сын колчан с крылатых плеч,

И стрелу он вонзил в меня, как острый меч,

Чтоб сим вонзеньем мог меня в беду вовлечь,

Приятные глаза, уста, приятна речь

Могли навек мое спокойствие пресечь,

Велели дням моим в лютейшей грусти течь

И прежде срока мне, горя, во гробе лечь.

 

 

ЕДИНОВЛАСТИЕ

 

Единовластие прехвально,

А многовластие нахально.

Я это предложу

Во басенке, которую скажу.

При множестве хвостов, таская их повсюду,

Стоглавный был Дракон.

Согласья не было законов ниоткуду,

Глава главе тьму делает препон,

Хвосты, лежат они, ни в избу и ни вон,

Лежат они, куда занес Дракона сон.

При множестве хвостов, подобно как и он,

Единоглавый был Дракон,

Согласен был закон.

Я крепко в том стояти буду,

Что счастья...

И праведного там не может быть указа

Между людей,

Где равных множество владеющих судей.

Где много мамушек, так там дитя без глаза.

Не о невольниках я это говорю,

Но лишь о подданных во вольности царю.

 

 

ВОЛК И ЖУРАВЛЬ

 

Волк ел -- не знаю, что, -- и костью подавился,

Метался от тоски, и чуть он не вздурился.

Увидел журавля и слезно стал просить,

Чтоб он потщился в том ему помощник быть,

И всю он на него надежду полагает.

Журавль свой долгий нос в гортань ему пускает

И вынимает кость. Потом он просит мзды,

Что он от таковой спас злой его беды.

"Довольствуйся ты тем, -- зверь хищный отвечает, --

Что Волк тебя в таком здоровье оставляет,

Какое до сея услуги ты имел,

И радуйся тому, что нос остался цел".

Тот права честности немало собрегает,

Кто людям никогда худым не помогает.

 

 

МАСКАРАД

 

Брал мальчика отец с собою в маскарад,

А мальчик узнавать умел людей под маской

Пляской,

Какой бы кто ни вздел сокрыть себя наряд.

Неладно прыгая, всей тушей там тряхнулся,

Упал, расшиб он лоб, расквасил мозг, рехнулся,

Но выздоровел бы по-прежнему плясать,

Когда бы без ума не стал стихов писать.

Склад был безмерно гнусен,

Не видывал еще никто подобных врак.

О мальчик! узнавать ты был людей искусен,

Но знаешь ли теперь, что ты парнасский рак?

Ты в масках прежде знал людей по виду пляски,

А ныне сам себя не знаешь и без маски.

Брось музу, если быть не хочешь ты дурак.

 

 

СКАЗКИ

 

СКАЗКА 1

 

Мужик у мужика украл с двора корову

И, в городе продав, камку себе купил.

Купил и к празднику скроил жене обнову.

С другого он двора быка себе стащил

И, ласку показав хозяюшке сугубу,

Сшил бострок, а теперь купил ей кунью шубу.

Молодка, на себя надев такой наряд,

Уж не работала, прелестна быть старалась

И двум детинушкам угодна показалась.

Они нечаянно нашли как будто клад.

Подпали молодцы, она не покренилась.

На что же и наряд, когда бы не склонилась?

Один из них был тот, чей бык намнясь пропал,

Другой, -- корова чья намнясь с двора пропала.

Молодка таинства в себе не удержала,

Как тот, так и другой про воровство спознал,

Перед судьею тать подробно обличился.

Не знал, как вышло то, однако повинился.

Побит. И велено, как суд определил,

Чтоб тотчас он быка с коровой заплатил.

Как не тужить ему? Он плакал без отрады,

Пришло на рынок несть все женины наряды.

"Не плачь, любезный муж, -- речь женина была, --

Тебя мне только жаль, а я свое взяла".

 

<1755>

 

 

СКАЗКА 2

 

Жил некакий мужик гораздо неубого,

Всего, что надобно для дому, было много,

И, словом, то сказать: сыта была душа.

Хотя он был и стар, однако не скрепился

И в старости своей на девушке женился,

А девушка была гораздо хороша.

Ему понравилось при старости приятство,

А ей понравилось при младости богатство,

И так желанье их в один попало лад.

Женился старичок, хотя и невпопад.

Прискучилося ей и день и ночь быть с дедом,

И познакомилась молодушка с соседом.

Велела некогда, как куры станут петь,

Прийти молодчику повеселиться в клеть,

И, дав ему ключи, ждет полночи утешно.

Старик заснет, так ей всё будет беспомешно.

Пришел молодчик в клеть, а в тот же час на двор,

Как будто сговорясь, пришел за ним и вор,

И, как ни крался он, собаки забрехали,

Хоть двери вору в клеть войти не помешали.

Не надобен обух, замка на дверях нет.

Подумал молодец, что старый хрыч идет.

Насилу вспомнился, как выкрасться оттоле,

А выкравшись, бежал, как уж не можно боле.

Собаки лаяли. "Ах, жонушка, вставай, --

Муж старый говорил, -- я слышу в доме лай.

Конечно, на дворе, моя голубка, воры".

Не нравны жонушке те были разговоры.

Она сердилася безмерно на собак

И мужу говоря: "Собаки лают так".

Заснул старик; своя молодке воля стала.

Вскочила, из избы как можно уплетала.

Вбежала в клеть, и в ней соседушка быть мнит,

И говорит ему: "Теперь мой старый спит,

Потешимся с тобою". Изрядные потехи!

Хозяйка вору красть не сделала помехи.

Она пошла назад, а вор пошел домой,

И что он захватил, то всё унес с собой,

И говорил себе: "Хотя мне это странно,

Однако в эту ночь я счастлив несказанно".

 

<1755>

 

 

ЭПИГРАММЫ

 

 

Разбойник некогда хранить устав свой клялся,

Чтоб первым не спускать, кто б встречу ни попался:

Такой у них устав издревле положен.

Ан, первый был отец разбойником встречен.

Злодей не тронут был отцовыми слезами:

Как клятву ту прейти? А жить не всем с отцами.

Зарезал и потом отважно говорил:

"Душа дороже мне, как мне отец ни мил!"

 

<1755>

 

 

Брат был игрок; нельзя сестрице не крушиться,

И льзя ли унимать его ей укрепиться,

Когда он день и ночь без милости мотал?

Уж пол-имения ты, братец, проиграл,

Журила игрока сестра и вопрошала:

"Дождусь ли, чтоб тебе игра противна стала?"

Брат ей ответствовал: "Как станешь отставать,

Сестрица, от любви, закаюся играть,

И в постоянстве жить потом мы будем оба".

Сестра ему на то: "Мотать тебе до гроба!"

 

<1755>

 

Клавина смолоду сияла красотою,

И многих молодцов она пленила тою,

Но как уже прошел сей век ея златой,

Она и в старости была всё в мысли той,

И что во младости хорошею казалась,

И, сморщася, всегда такою ж называлась,

За что ж ее никто хорошей не зовет?

И Нов-Город уж стар, а Новгород слывет.

 

<1756>

 

 

Ты очень ей любим, она в твоей вся воле,

Да только тридцать есть, которых любит боле.

 

<1756>

 

 

Она уже твоя, однако не навек:

Пока не встретится с ней кстати человек.

 

<1756>

 

 

Знай, тебе я непременна:

Не была тобою, и не буду пленна.

 

<1756>

 

За что неверною тебе я прослыла?

Я от рождения твоею не была.

 

<1756>

 

Коль мыслишь, я любовь свою к тебе скончала,

Так ищешь тут конца, где не было начала.

 

<1756>

 

Всем сердцем я люблю и вся горю, любя,

Да только не тебя.

 

<1756>

 

Милон на многи дни с женою разлучился,

Однако к ней еще проститься возвратился.

Она не чаяла при горести своей,

Что возвратится он опять так скоро к ней,

Хотя ей три часа казались за неделю,

И от тоски взяла другого на постелю.

Увидя гостя с ней, приезжий обомлел.

Жена вскричала: "Что ты, муж, оторопел?

Будь господин страстей и овладей собою;

Я телом только с ним, душа моя с тобою".

 

<1756>

 

"Я обесчещена", -- пришла просить вдова.

Однако знал судья, кто просит такова.

"Чем?"-- спрашивал ее.-- "Сегодня у соседа, --

Ответствовала та, -- случилася беседа.

Тут гостья на меня так грубо солгала:

Уж ты-де во вдовстве четырех родила".

Судья ей говорил: "Плюнь на эту кручину;

Стал свет таков, всегда приложат половину".

 

<1756>

 

Клеон при смерти был и был совсем готов

Пустить на. небо дух, в подземный тело ров.

Друзья его пред ним писание вещали

И царствие ему небесно обещали.

"Готов ли ты?" -- "Готов, я к раю приступил...

На брата только я прошенья не скрепил".

 

<1756>

 

Построил ныне ты пространный госпиталь,

Достойно то хвалы, того лишь только жаль, --

Кого ограбил ты, все в оном быть те льстятся,

Что, бедные, они в нем все не уместятся.

 

<1756>

 

Кто хвалит истину, достоин лютой казни;

Он в сердце к ближнему не чувствует приязни.

Какое в нем добро, коль так он хулит свет,

Хваля, чего нигде на полполушки нет?

 

<1756>

 

Ты смирен, мой жених, осанист и прекрасен,

Со всеми ты своим молчанием согласен.

Однако за тебя не выйду я вовек:

Ты статуя, а мне потребен человек.

 

<1756>

 

Не вознесемся мы великими чинами,

Когда сии чины не вознесутся нами.

Великий человек, великий господин,

Кто как ни думает, есть титул не один.

Великий господин -- кто чин большой имеет,

Великий человек -- кто много разумеет,

Локк не был господин великий в весь свой век,

Ни конь Калигулин -- великий человек.

 

<1756>

 

Пеняешь ты мне, муж, тебе-де муж постыл,

А был-де в женихах тебе он очень мил.

С кем я спрягалася, в том вижу то ж приятство:

Я шла не за тебя, но за твое богатство.

 

<1756>

 

Ты туфли обругал, а их бояря носят,

Бояря на тебя отмщения в том просят,

Бояря иль паны. Зияет всякий пан,

Держа в руке большой венгерского стакан,

Пышит и дуется от ярости безмерной

И вопит: "Отомстим скоряй сей твари скверной,

Которая на наш восстать дерзнула сан

И нагло плевелы отважилася сеять.

Преступника в куски устав велит иссечь,

А тело после сжечь

И сей негодный прах по воздуху развеять".

 

<1757>

 

Два были человека

В несчастии все дни плачевнейшего века.

Метались помощи искать по всем местам,

Куда ни бегали, теряли время там.

Потом отчаянье их день и ночь терзало,

На всё дерзало.

Один бежал,

Схватил кинжал,

Вручил он душу богу,

И сделав сам себе к спокойствию дорогу.

Другой мучение до гроба умножал,

И бога всякий час злословил и дрожал;

Страшася тартара, покаялся при смерти.

Скажите, коего из сих двух взяли черти?

 

<1759>

 

Нетрудно в мудреца безумца претворить,

Он вдруг начнет о всем разумно говорить:

Премудрость высшая в великом только чине.

Нося его овца, овца в златой овчине,

Когда воздастся честь Златого ей руна,

Тогда в премудрости прославится она.

 

<1759>

 

Нагнала бабушка пред свадьбой внучке скуку,

Рассказывая ей про свадебну науку.

Твердила: "Вытерпи, что ночь ни приключит.

Тебя опричь меня, мою любезну внуку,

При случае таком никто не поучит".

А внучка мыслила, целуя бабку в руку:

"Уж эту, бабушка, я вытерпела муку!"

 

<1759>

 

Судьи приказных дел у нас не помечали,

Дьяки сей дар писать и взятки брать нашли,

Писать и брать они дворянство обучали,

Но мы учителей далеко превзошли!

 

<1759>

 

Кто в чем когда-нибудь молвою возвышен,

Достоинством прямым нимало украшен.

Не дивно: похвала и похуленье в воле,

А разум не у всех, -- глупцов на свете боле.

 

<1759>

 

Пожалуй, не зови меня безверным боле

За то, что к вере я не причитаю врак;

Я верю божеству, покорен вышней воле

И верю я еще тому, что ты дурак.

 

<1759>

 

Котора лучше жизнь: в златой ли птичке клетке,

Иль на зеленой ветке?

Которые стихи приятнее текут?

Не те ль, которые приятностью влекут

И, шествуя в свободе,

В прекрасной простоте,

А не в сияющей притворной красоте,

Последуя природе,

Без бремени одежд, в прелестной наготе,

Не зная ни пустого звука,

Ни несогласна стука?

А к этому большой потребен смысл и труд.

Иль те, которые хоть разуму и дивны,

Но естеству противны?

Пузырь всегда пузырь, хоть пуст, хотя надут.

 

<1759>

 

Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.

Конечно, голова в почтеньи меньше ног.

 

<1759>

 

Весь город я спрошу, спрошу и весь я двор:

Когда подьячему в казну исправно с году

Сто тысячей рублев сбирается доходу,

Честной ли человек подьячий тот иль вор?

 

<1759>

 

⇐ Предыдущая12131415161718192021Следующая ⇒

Поделиться: