Проект культурной трансформации

А. Уровень индивидуума

Цель эссе «Шопенгауэр как воспитатель» — определить, что необходимо для того, чтобы стало возможным соединиться сердцем с тем, кем человек хочет стать, то есть, в данном случае, с великим человеком[14]. Важно отметить, что речь в этом эссе идет не столько о самом Шопенгауэре, сколько о том особом отношении к творчеству Шопенгауэра, которое сформировал для себя сам Ницше. Когда Ницше задумывал это эссе, у него было желание назвать Шопенгауэра немецким Zuchtmeister’ом, мастером-воспитателем, тем, кто возвышает, кто ведет верной дорогой[15]. Образ Шопенгауэра назван здесь «образцом». Образцом того, что человек осознает как часть себя, того, чем человек еще не стал, но чем он хочет стать и по отношению к чему он ощущает обязательство стать таковым. Это отношение он называет «любовью». Осознание его приходит лишь иногда, случайно, когда «облака расходятся в стороны, и мы видим самих себя в единении со всей природой, устремленных к чему-то, стоящему высоко над нами»[16]. И хотя об этом отношении прямо говорится, что оно доступно, более того, необходимо каждому[17], его трудно достичь, поскольку «невозможно научить любви»[18].

[26] Однако это тот случай, когда, как ни тривиально это звучит, все, что миру нужно, — это любовь. «Никогда еще не был мир... так беден любовью... Образованные классы... с каждым днем становятся все более суетливыми, эгоистичными и лишенными любви». У них, иными словами, нет ничего, что можно любить, особенно после того, как схлынули «воды религии»[19]. Эти рассуждения отсылают к мысли о том, что в современном мире не осталось ничего, что человек мог бы любить, — и это одна из причин, почему философия стала невозможной.

В связи с этим Ницше формулирует три положения.

Во-первых, вопрос любви и философии — воспитания — не есть вопрос самоузнавания. Вопрос в том, возможно ли найти образец, который можно признать своим, при этом ясно осознавая, что сам (еще) не являешься таким образцом. Иными словами, здесь не идет речь о том, чтобы знать, как можно познать самого себя. « Wie finden wir uns selbst wieder ? [Как мы обретем себя снова?]» — Это вопрос о том, как найти и узнать нечто как собственное обретение[20]. Ницше решительно отвергает то, что можно назвать «артишочной» моделью личности, которая предполагает, что обнаружить истинную личность, сердцевину, можно, последовательно снимая все малозначащие слои. Фокус «Шопенгауэра как воспитателя» — в будущем: стать тем, что ты есть. Познание должно быть формой становления, а не узнавания. Но то, что ты есть, не обладает существованием, предшествующим твоему существованию.

Во-вторых, Ницше считает, что человеку «не следует оглядываться назад на самого себя, так как каждый раз это будет [27] взгляд „дурного глаза”»[21]. Направляющая фигура мысли здесь — не взгляд назад, но недосмотр и любовь. Обрести себя можно лишь потеряв себя, лишь освободившись от того, чем был ранее — через любовь: «Что ты... подлинно любил? Что влекло наружу твою душу, что владело ею и в то же время вселяло в нее радость?» Любовь разлучает нас с тем, что мы есть, и растворяет наше «я» в том, что Ницше называет «свободой»[22].

Любовь и свобода связаны друг с другом. Любовь, которую мы знаем, приобретается через научение. А как человек учится свободе? Второе утверждение в «Шопенгауэре как воспитателе» сводится к следующему: если раньше для научения свободе существовали идеальные образцы, то сегодня таковых, в общем и целом, уже нет. (Как я уже отмечал выше, у Ницше не вызывает сомнения, что в принципе такие модели доступны всем.) Но почему такие модели — такие, которые можно любить, которые есть основа свободы и обретения нового, — оказываются недоступны? Ответ Ницше (который мы не можем рассматривать здесь подробно) есть начало главной темы всей его последующей жизни. В качестве предположения причину этого он связывает с двумя факторами: первый — христианство одержало победу над античностью, второй – христианство сегодня находится в упадке. В сегодняшнем мире люди «мотаются»[23] между двумя взаимоисключающими полюсами, оставаясь подвешенными где-то посередине. Ницше характеризует современный мир как постоянно движущийся куда-то, но в то же время при любом направлении движения не способный представить качество жизни удовлетворительным. Именно от такого положения, говорит Ницше, он нашел избавление, когда нашел себе воспитателя.

Однако такой воспитатель, такая любовь — способность к философии — редки, почти вовсе не существуют. Почему это так? Ницше связывает это с имеющей место в современной [28] философии тенденцией к морализации мира и, в частности, нравственности, — с тенденцией, включающей в себя стремление быть скорее «реформатором жизни», чем философом[24]. Таким образом, третья тема, рассматриваемая в «Шопенгауэре как воспитателе», — это вопрос о причине такого удручающего положения дел в современной так называемой философии. Подробнее я рассмотрю этот вопрос ниже.

В. Уровень культуры

Ко второму элементу своего проекта преобразования Ницше обращается в четвертом «Несвоевременном», «Рихард Вагнер в Байрейте». В любой момент жизни, говорится здесь, человек может встретить нечто, что «выше его», «надличное», диктат которого он, тем не менее, не может отрицать, ибо в этом – «смысл трагического». Вагнер показал эту возможность, найдя, а точнее, раскрыв связь между «музыкой и жизнью» и «музыкой и драмой». И это то, что, по мысли Вагнера, может излечить от болезней и несчастий сегодняшнего дня[25].

Каковы эти последние? Язык «изначально был идеально приспособлен... для [выражения] сильных движений чувства». Теперь, вынужденный «охватывать область мысли», язык «болен», «человек не может уже выражать свои нужды и горести посредством языка; то есть он вообще не может более общаться». Язык сегодня заводит нас туда, «куда мы на самом деле не хотим идти». По существу, это делает невозможным единение для совместной деятельности.

Ницше пишет:

Как только люди пытаются понять друг друга и объединиться для общего дела, они оказываются в плену безумных универсальных концептов, собственно, даже самих звуков языка, и, вследствие этой невозможности для них передать друг другу свои мысли, все, что они делают вместе, несет на себе печать этого взаимного непонимания, отвечая не их реальным нуждам, а только бессодержательности тиранизирующих слов и понятий; так что ко всем прочим страданиям [29] человечества добавляется страдание от условности, иными словами, от общей согласованности в словах и поступках при несогласованности в чувствах[26].

Вот, следовательно, проблема — сделать так, чтобы люди «чувствовали правильно», и именно это «музыка наших немецких мастеров» переводит в звук и делает слышимым: правильное чувствование. Ницше видит это как «возвращение к природе, которое одновременно есть очищение и преображение природы; ибо потребность такого возвращения к природе возникла у людей, души которых полны любви и в искусстве которых звучит природа, преображенная в любви» (хочу подчеркнуть: я читаю die in Liebe verwandelte Natur как «природа, преображенная в любви», а не как «природа, преобразованная в любовь»).

Что это означает? Если благодаря музыке природа испытывает преображение в любви, это значит, с учетом того, что говорится о любви в «Шопенгауэре как воспитателе», что музыка открывает пространство, в которое мы можем быть призваны. Ницше продолжает свою мысль: «Душа музыки теперь желает создать себе тело, чтобы mousike „соединилась... с гимнастикой”»[27]. Правильное чувствование приходит, следовательно, тогда, когда мир достигает такого бытия, в котором используемые нами слова не отражают более наших иллюзий. Люди, «тысячи людей в густонаселенных городах», обладают, по словам Ницше, «неправильным чувствованием», «не позволяющим им признаться самим себе, что они живут в нищете; если бы они и захотели быть понятыми другим, их понимание словно парализуется волшебным заклятьем. <...> Так, они полностью перерождаются, превращаясь в беспомощных рабов неправильного чувствования»[28].

В музыке Вагнера «все, что видимо в мире, желает стать более глубоким и насыщенным через звук»^[29]. Правильное чувство передается через ухо, а не через глаз; точнее, как с удивлением обнаруживает Заратустра, надо учиться «слушать [30] глазами». В конце книги «Рихард Вагнер в Байрейте» Ницше скажет, что слава музыки Вагнера в том, что она

озарила своими лучами бедных и малых и растопила высокомерие образованных. В сознании каждого, кто это узнал, этот опыт должен теперь совершенно изменить взгляды на образование и культуру. Перед ним поднимается завеса будущего, когда не будет никаких высших вещей и никакого блага, которые не были бы доступны сердцам всех. И позорное значение [ Schimpf ], которое до сих пор было связано со словом «общедоступный», снимется с него[30].

Вагнер должен был принадлежать каждому, по крайней мере, в понимании Ницше.

Здесь мы касаемся вопроса о природе эзотеризма и элитизма Ницше. Элитизм можно понимать как соответствие тем врожденным или приобретенным качествам, которые возвышают человека над другими. Или же элитизм можно понимать в связи с опытом того, что проживает большинство людей, — «жизнью тихого отчаяния», как сказал Торо, — задавая вопрос, почему это так происходит. Как сказал однажды Марк Твен: «Каждый из нас обладает внутри себя музыкой и правдой, но большинству из нас очень трудно вызвать их наружу». В этом случае элитизм — это свойство тех, кто может «вызвать их наружу», и главным вопросом становится следующий: что такое имеет место в мире, что не позволяет большинству людей сделать это или даже просто подумать, что они могут быть на это способны.

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: