Не спи, не ложись и не засыпай.

 

На белом кафеле очень отчетливо, очень ярко блестели капли крови. Они создавали причудливый рисунок, который на глазах исчезал, потому что кровь растекалась по кафелю. Безобразная черная мысль, как змея, проползла в голове его, задрожала, нож выпал из рук Джозефа и зазвенел на полу. Ослепительная вспышка, и незамедлительный оглушительный гром сотряс всё вокруг.

 

Капли вздувались на красной ладони, потом текли к пальцам и медленно, толстыми струйками падали с них.

 

Кап-кап-кап, — оглушительно барабанила кровавая дробь. Отвратительное зрелище приковывало к себе взгляд.

 

При виде крови ему стало не по себе. Нельзя сказать, что мужчина её боялся, но и утверждать, что она ему безразлична тоже неправильно. Вид крови способен вызывать у человека самые разные проявления его скрытой животной доисторической сущности. От необъяснимой агрессии до обморока. Обмороками он никогда не страдал, а вот действие адреналина почувствовал сразу.

 

Волна необъяснимой тревоги и легкого возбуждения прошла по нему от пяток до макушки.

 

Тут Джозеф повернулся и увидел тени на стене. Двенадцать фигур в темных плащах. Он вздрогнул, словно по нему пробежал электрический ток. На их лицах и в их фигурах читалась злоба.

 

— У тебя есть предназначение, — шептал хор голосов. — Ты должен увидеть... Ты должен услышать... Везде и нигде.... — шепот хора голосов усилился до невыносимых вибраций, от которых, казалось, могла распасться личность. — Ты увидишь невзгоды, — громыхал едва различимый шепот тысяч голосов, включающий в себя всего один голос, но разные временные промежутки.

 

Бесконечные вибрации пронзали создание мужчины, уносясь в недосягаемую даль пустоты, чтобы вернуться, отразившись от ещё одной содрогающейся личности.

 

— Это просто сон, — ответил Джозеф. — Мне нужно проснуться.

 

Они захохотали, захохотали безумным смехом, и этот смех стал его погребальным звоном.

 

Резко поднялся ветер. Потоки воздуха кружили возле мужчины, поднимая пыль. Джозеф вытянул руки перед собой, пытался остановить этот вихрь. Капли крови кружили в вихре. Воздух вокруг стал плотнее. Послышался нечеловеческий вой, яростное рычание. Мужчина старался удержаться на ногах в этом безумии.

 

— Мне нужно проснуться, — что есть мочи закричал мужчина закрывая глаза. Чувствуя, как распадается на мельчайшие частицы, превращаясь в бесконечные вибрации.

 

И вихрь утих так же неожиданно, как и появился. Высокий визг раненного зверя огласил пространство возле каменной стены. Джозеф открывает глаза. Тени исчезли. Вокруг только темнота.

 

Это просто сон.

 

Неизвестно откуда взявшийся луч света силой вырывает из всхлипнувшей темноты — дверь. Старую дощатую дверь, перекошенную, рассохшуюся, посеревшую от времени, с медной ручкой, покрытой запекшейся кровью.

 

Дверь чуть-чуть приоткрыта.

 

Именно оттуда тянет теплой сыростью и плесенью. А ещё — кровью.

 

Джозеф понимает, что входить туда не надо. Ему и прошлой двери хватило.

 

И как только мысль эта мелькает в его сознании — дверь начинает медленно, с натужным скрипом открываться. Она открывается, запах плесени усиливается, а мужчина стоит и смотрит.

 

Впрочем, до конца дверь так и не открывается, застряв где-то на полпути. Там, за дощатой перегородкой, в гудящей медью тьме, ворочается некто. Джозеф подходит ближе.

 

Новая вспышка.

 

Глаза у него округлились от ужаса, всё тело била мелкая дрожь, на лице застыла гримаса, словно он увидел перед собой выходца из преисподней.

 

Так и есть, он видит своего отца.

 

И в эту секунду на него обрушивается кошмар той ночи, которая никогда не должна была наступить. Ночи, которую он так страстно желал низвергнуть в небытие.

 

Джозеф не может даже двинуться с места.

 

Высокий мужчина с белым от ненависти лицом что-то выговаривает мальчишке. Мальчик испугался отца, но спрятаться ему было негде — был бы он чуть постарше, он бы сообразил побежать из комнаты, так отцу было бы труднее поймать его, хотя Джозеф сейчас не мог оценить, выплеснулся бы отцовский гнев в воздух от этой пробежки, или, наоборот, распалился бы ещё больше.

 

Но мальчик стоял возле стола, испуганный и навеки несчастный.

 

Отец ударил его по лицу, и из носа мальчишки потекла струйка крови. Ребенок, дрожа, повернул голову так, что щека с красной струйкой скрылась от Джозефа, а когда повернул обратно, крови уже не было.

 

И тогда отец вновь снова ударил его по лицу, и снова из носа мальчика потекла кровь. Мальчик отвернул лицо, кровь скрылась от Джозефа, мальчик повернул лицо обратно — ни капельки крови, ни её следов на лице не было.

 

Отец снова ударил его, и снова потекла кровь. Вероятно, время закольцевалось, и каждый раз после удара отца и появления струйки крови мальчик, сжимаясь, дрожа и отворачивая лицо, оказывался во времени на несколько мгновений раньше удара, и тогда этот удар вновь настигал его детское личико, — но нет, не совсем так — удары отца не были похожи, как один и тот же кадр в закольцованной ленте, они каждый раз несколько менялись — и траекторией руки, и резкостью удара, и местом на маленьком лице, куда попадала бьющая ладонь.

 

Хотя время и крутилось на месте, удары изменялись и изменялись — и дрожь, и боль, и испуг мальчишки тоже всё время чуть менялись.

 

Сцена застопорилась, действие не развивалось, удар за ударом отец бил ребенка по лицу, кровь текла и текла из носа пятилетнего мальчика. Он дрожал и отворачивался от каждого удара. Он, казалось, догадывался, что, отворачиваясь, он убегает в то время, когда ещё не было удара, когда отец еще только выговаривал ему за разбитое стекло соседского дома.

 

Мальчик, наверное, надеялся, что, когда он повернется и время придет в исходную точку, что-то изменится в его отце, занесенная рука опустится или, быть может, эта рука потреплет его по детской голове и отец скажет, немного успокоившись после выговора: «Будь внимательней, сынок, играй подальше от домов, ладно? ».

 

Но нет, когда он поворачивался обратно к отцу, как бы стерев прошедшее время, стерев этот удар, — когда он возвращался после этого поворота так, что если бы время могло двинуться дальше вперед просто и нормально, то больше никакого удара, никакой крови никогда бы и не было. Этот удар исчез бы навсегда.

 

Оказалось, что время не шло нормально, оно дергалось, и отец бил и бил твердой ладонью по детскому лицу. Мальчик отворачивался, поворачивался, и его вновь бил по лицу его отец, и кровь всегда и бесконечно вытекала из мальчишеского носа.

 

Джозеф больше не может на это смотреть. Мужчине кажется, что он чувствует каждый удар. Так и есть.

 

И тут отец поворачивается и смотрит на Джозефа. Подобно взорвавшейся сверхновой, испепеляющей все вокруг, этот взгляд уничтожает ту стену, ту границу, вспарывает давний шрам в памяти Джозефа. И будто жидкий расплавленный металл заполняет пустоты в его голове, отливая огромное, целостное, столь болезненное чувство перепроживания и воспоминания.

 

— Пусть прошлое умрет, — он слышит голос, похожий на колокольный звон. — Дай умереть мальчику.

 

Джозеф даже не пытается что-то ответить.

 

— Чтобы спасти всех, нужно чем-то пожертвовать, Джозеф.

 

Мужчина не может отвести взгляда от отца.

 

Глаза. Эти глаза. Как они смотрят на него. Они высасывают из него всё человеческое, что можно было извлечь. Его сердце стало холодным. Оно теперь хотело только зло. Зло в разных формах его существования. Теперь, смотря на отца, Джозеф испытывал к нему чувство созерцания. Он видел в его глазах пустоту. Но она теперь не казалась такой ужасной. Она была прекрасной. Цветущей плодами восходящего солнца.

 

Зло казалось прекрасным. Его цветы пахли так, что мозг Джозефа, одурманенный их ароматом, говорил, что это прекрасно, когда зло внутри. Оно прекрасно, как лепестки роз.

 

— Власть над всем, чего пожелаешь.

 

Джозеф проснулся от собственного крика, и с удивлением обнаружил, что сидит на полу, рядом опрокинутый стул, а Ларри проснулся и сосредоточенно на него смотрит. Он вскочил, поднял стул и спросил:

 

— Я тебя разбудил?

 

— Ты упал? — нахмурился Ларри. — Во сне?

 

— Как видишь, — мужчина натянуто улыбнулся.

 

Он и сам не заметил, как начал опять чесаться.

 

— Боже мой, Джозеф! — усмехнулся Паттерсон. — Я, конечно, видел, как чешутся собаки, которых заедают блохи, но люди — никогда!

 

Ларри опять вытянулся и устало прикрыл глаза. Только половина шестого утра, ещё спать и спать можно.

 

— Конечно, я исхожу из предположения, что ты человек, — добавил Паттерсон.

 

Джозеф игнорировал насмешку напарника, сосредоточившись на левом предплечье. Он закатал выше локтя рукав рубашки и принялся интенсивно расчесывать руку. Даже ночной кошмар отошёл на второй план. Возможно, он подумает об этом ещё.

 

— Говорят, в это время года чесотка обостряется.

 

Сид долго нащупывал выключатель на торшере. Вспыхнула электрическая лампочка, осветив комнату и его руки.

 

— Чешется так, что нет никаких сил терпеть, — пожаловался Джозеф. Он внимательно посмотрел на расчесываемое место. Его структура походила на кожицу земляники — если бы земляника была желтой, — и из нее наружу просачивались капельки прозрачной жидкости. Желтоватый рубец был на ощупь твердым, как будто где-то отломился кусочек хряща и временно «перебрался» в руку. В руку и ещё шесть мест на теле.

 

Вонзающиеся в кожу ногти оставляли длинные красные царапины. Они окружали рубец, словно белок вокруг переваренного желтка.

 

— Перестань корчить из себя крутого и сходи в аптеку, — посоветовал Ларри, закидывая ноги на стол. — Я никак понять не могу, зачем сидеть и терпеть боль вместо того, чтобы просто воспользоваться достижениями современного общества.

 

Джозеф хмыкнул, борясь с нестерпимым желанием вновь почесаться. На сей раз активизировалась сыпь на правой ягодице.

 

— Твою мать.

 

Он неистово заерзал в кресле, растирая спину. Лицо его сморщилось, когда вдруг воспалились рубцы на ноге, причем так сильно, как при укусе крупной осы. Он с силой принялся скрести ногтями голубую джинсовую ткань. Это походило на мифическое сражение с Гидрой — всякий раз, когда он убивал одну кусающую голову, на ее месте вырастали две другие.

 

— Может быть, стоит отбросить дурные мысли и просто обратиться к врачу?

 

— Все доктора мошенники. Им лишь бы деньги с человека содрать.

 

— У тебя за плечами колледж, приятель, ты образованный человек! Неужели ты думаешь, что врачи — это средневековые лекари, умеющие только пускать больному кровь и использовать пиявок для отсасывания из тела злых духов?

 

— Не люблю докторов, — упрямо повторил Джозеф. — Не люблю и не доверяю им. Вот и все.

 

— Если не любишь докторов, то зря ты сюда работать пришёл, приятель.

 

…

 

К полудню чертовы болячки чесались сильнее прежнего, и Джозеф уже стал всерьёз задумываться о визите к врачу. Но ведь это всего лишь паршивая сыпь. Только никчемный слабак из-за такой ерунды побежит к докторам... Если у тебя нет самодисциплины, на что ты вообще годен?

 

Он никогда ничем не болел. В то время как другие подхватывали грипп или воспаление лёгких, Сид отделывался лёгким насморком или несерьёзным расстройством желудка. Коллеги с прошлой работы могли без особых причин опоздать или придумать какой-нибудь предлог, чтобы не приходить на работу, а Джозеф за три года не пропустил ни одного рабочего дня и ни разу не опоздал. Потом его всё равно уволили, но всё же. Подобную стойкость он унаследовал от отца.

 

Джозефу было восемнадцать, когда господин Рак, наконец, заявил о своих веских претензиях Дугласу Сиду. Он отправился в последнюю поездку — в больницу, из которой так и не вернулся. А до этого за всю жизнь пропустил всего лишь один рабочий день. В тот день Джозеф сломал отцу челюсть.

 

Он как раз возвратился с магазина и увидел, как отец избивает шестилетнего Джона. Целую неделю шел снег, покрывая редкую траву и сырую грязную дорогу, ведущую к дому. Отец вытолкнул брата с крыльца в лужу, продолжая стегать ремнем. Подобные сцены были не редкостью, и Джозеф по сей день понятия не имел, почему он тогда — впервые в жизни — бросился на отца с кулаками.

 

— Я покажу тебе, кто здесь главный, — приговаривал Дуглас Сид при каждом ударе. — Вам, ублюдкам, только дай волю, вы на шею сядете! Кем ты, черт возьми, себя возомнил?!

 

Отец всю жизнь провел в Северной Каролине и имел привычку растягивать слова. Это придавало некоторый колорит его речи.

 

В то время Джозеф только заканчивал школу, ростом шесть футов один дюйм и весом под сто сорок фунтов. Конечно, габаритами он пока не мог сравниться с Джейкобом или отцом, однако всё равно бросился на него, сбив с ног и навалившись сверху.

 

Джозеф встал на ноги первым и, хрипло выругавшись, нанёс папаше боковой слева. О том, что сломана челюсть, стало известно позднее. Дуглас Сид отбросил сына, словно мусор, потом схватил лопату и принялся яростно его дубасить.

 

Юноша дрался ожесточенно, так как был уверен, что живым отец его не выпустит. Он нанёс противнику ещё два удара в челюсть, но Сид-старший даже не пошатнулся, продолжая размахивать лопатой.

 

На следующий день боль оказалась невыносимой даже для такого здоровяка, как Дуглас Сид. Он пошёл в больницу, где ему наложили несколько швов. Когда отец вернулся домой, то позвал сына на кухню. Покрытый синяками и ссадинами, Джозеф после избиения лопатой едва мог двигаться, но всё-таки пришел и уселся за стол.

 

Отец начал что-то писать на клочке бумаги. Джозеф едва разобрал полуграмотные каракули: «Не могу говорить, сломана челюсть. Ты дрался, как мужчина. Горд за тебя. В этом чертовом мире надо научиться выживать. Когда-нибудь ты поймешь и даже скажешь мне спасибо».

 

Джозеф запомнил его взгляд. В нем были печаль, любовь и гордость. Какая-то извращенная любовь. Этот взгляд словно говорил: «Мне больнее, чем тебе». И не потому, что сломана челюсть. Избиение лопатой Сид-старший рассматривал так же, как здравомыслящий отец мог рассматривать порку — нечто неприятное, отвратительное, что должно быть непременно выполнено в целях воспитания. Дуглас Сид считал, что поступает правильно.

 

«Да уж, спасибо тебе, отец. Огромное спасибо. Ты у меня лучше всех».

 

Мужчина тяжело опустился на диван, в одной руке сжимая банку темного пива, а в другой — дистанционный пульт управления. Он рассеянно переключал каналы, не задерживаясь подолгу ни на одной программе.

 

Впрочем, ни диван, ни пиво, ни пульт управления не могли подавить мрачных чувств, которые сопровождали Джозефа по пути домой. К врачу он не сходил. Только заскочил в аптеку и купил тюбик «Кортейда» — нехотя, словно проявил слабость, купив средство от чесотки.

 

Отец, будь он жив, не преминул бы высказаться по поводу лекарства. Наверное, что-нибудь в таком роде: «Не можешь вытерпеть чесотку? Господи, как ты меня бесишь! Надо поучить тебя дисциплине». И сопроводил бы свое замечание ударом ремня или оплеухой.

 

Джозеф отбросил мысли прочь. Отец, очередная жертва рака, давно умер, и мужчине не хотелось больше отягощать себя воспоминаниями об этом человеке.

 

Теперь пораженные места не только чесались. Они болели.

 

В корочках на коже было что-то другое, то, что ощущалось где-то глубоко. Что-то в его теле говорило, что всё вокруг изменялось... и выходит из-под контроля.

 

Мужчина всегда задавал себе вопрос, осознают ли больные раком, что им грозит. Естественно, для многих было неожиданностью узнать, что, по словам врача, им осталось жить весьма недолго. Некоторых это не удивляло, однако многие испытывали боль от сознания того, что скорая смерть неестественна. Как в свое время отец. Как перестать думать о нём?

 

Отец знал. Хотя Сид-старший никогда ни с кем и словом не обмолвился, он стал ещё спокойнее, серьёзнее и злее. И хотя Джозеф понял самое страшное, лишь когда отца положили в больницу, старик знал все заранее.

 

А теперь знал и Джозеф. У него были странные ощущения в животе — не инстинкт, не интуиция, а какое-то слабое, тошнотворное чувство. Оно возникло впервые с тех пор, воспалилась сыпь. Начало... конца?

 

Он встал и отправился в ванную, где, сняв рубашку, принялся рассматривать своё тело. Очевидно, начинало сказываться недосыпание, вызванное обстоятельствами (суть этих «обстоятельств» заключалась в ощущении того, что во сне с ним происходит что-то опасное и странное). Последнее время он выглядел всё более грустным и задумчивым. Когда нервничал, то всегда чесал голову, после чего волосы беспорядочно торчали в разные стороны. Кожа стала намного бледнее, а под глазами явственно обозначились темные круги. Но не из-за синяков.

 

Он явно выглядел… больным.

 

И ещё одна деталь привлекла внимание, хотя поначалу он приписывал её нездоровому воображению. Мышцы казались теперь более очерченными. Джозеф медленно покрутил рукой, наблюдая дрожание дельтовидной мышцы под кожей. Расстегнул штаны, снял их и швырнул в угол. Открыв аптечку, взял пинцет, потом уселся на унитаз. От соприкосновения с холодной керамикой бедра, ягодицы и низ живота покрылись гусиной кожей. Джозеф щелкнул по пинцету пальцем, услышав мягкий, напоминающий вибрацию камертона звук.

 

Но когда он начал осматривать себя на наличие сыпи, то очень удивился. Ничего нет. Только следы от расчесов.

 

Ему показалось?

 

Во рту стало сухо. Он мог расслышать собственное дыхание. Все вокруг, казалось, замерло. Джозеф отчаянно пытался побороть панику и дать происходящему какое-то рациональное объяснение.

 

— Какой эксперимент покойник поставил бы над живым? Даю подсказку. Он всё ещё идет. Эксперимент ещё не кончился.

 

Нет, только не это.

 

Джозеф быстро дёрнулся, попытался встать. Однако он поторопился. Неожиданный порыв не позволил ему сохранить равновесие, что усугубилось спущенными ниже колен штанами. Мужчина упал. Вытянул руки, чтобы как-то подстраховаться, но ухватиться было не за что. Лбом он ударился о сиденье унитаза. Треск многократным эхом наполнил стены ванной, и Сид потерял сознание.

 

— Всё хорошо, Джозеф? — опять этот шепот.

 

Линолеум был холодным. Джозеф ощутил это щекой. Вставать не хотелось. Пока он лежал, боль была вполне терпимой. Он лежал и слушал.

 

— Ты просто боишься, Джозеф. Ты не мыслишь здраво.

 

— Тебя не существует, — мужчина попытался сесть – стало ещё хуже. Как будто похмелье после бутылки текилы умножили на десять.

 

— Не бойся, Джозеф.

 

Нахлынула тошнота. Малейшее движение и попытки выпрямиться вызывали настоящие взрывы головной боли. Рвотные массы подступили к горлу. Джозеф поднял руку и осторожно потрогал лоб. Хорошо ещё, что обошлось без крови. Он нащупал большую шишку размером с мячик от гольфа.

 

Спущенные ниже колена штаны усугубляли задачу: встать было ещё труднее. Штаны пришлось натягивать лежа. Перед глазами всё расплывалось.

 

— Узришь ли ты? Сможешь ли ты?

 

— Уебывай из моей головы.

 

Джозеф крепко схватился за сиденье унитаза. Оно закачалось, когда он попытался подтянуться, потом треснуло и разломилось надвое. Что-то подобное произошло и с головой.

 

— Страх — это только отрицание твоего Господа Бога.

 

В животе забурлило, Джозеф наклонился вперед, и его вырвало в унитаз. Рвотные массы – в основном желчь – в большом количестве выплеснулись в воду, а керамический резервуар отразил хриплое эхо. Зажатый желудок ослабил хватку, дав возможность дышать, но воздух застыл в глотке, когда голову пронзила режущая боль.

 

— Не бойся, сын мой.

 

Какой сын? Это всё галлюцинации.

 

Джозеф издал тихий стон. Боль лишила его подвижности подобно смирительной рубашке. Он даже не мог встать на ноги, чтобы поискать «экседрин».

 

Когда-то Джозеф слышал, что при сотрясении или контузии часто случается рвота и галлюцинации. Интересно, каково же тогда боксерам или профессиональным квотербекам? Никаких денег не пожалеешь, лишь бы никогда такого не испытывать.

 

В желудке зародилась ещё одна рвотная волна, и в мутный унитаз выплеснулась новая порция желчи. Ванную наполнил отвратительный запах.

 

От вони затошнило ещё сильнее, головная боль усилилась. Порочный круг, который даже людей неверующих заставлял молить у Бога помощи и спрашивать, чем они его так прогневали.

 

— Это наказание, Джозеф.

 

— Это безумие, — пробормотал Джозеф. — Я просто ударился головой.

 

Блевать было попросту нечем, но желудок словно взбесился. Он яростно сокращался, заставляя мужчину корчиться и опускать голову всё глубже в унитаз.

 

Желудок отказывался оставить его в покое ещё несколько мучительных секунд, мешая нормально дышать. Когда он наконец успокоился и легкие наполнились воздухом, Джозеф приоткрыл слезящиеся глаза, и тут голову пронзила резкая боль. Он увидел несколько черных пятен, а потом лицо опустилось обратно на холодный линолеум.

 

— Ты ещё поверишь. Я заставлю.

 

========== 5. ==========

 

Комментарий к 5.

Dorothy — Wicked Ones

Mumford & amp; Sons — Thistle & amp; Weeds

О, благодать, спасён тобой

Я из пучины бед;

Был мёртв и чудом стал живой,

Был слеп и вижу свет.

 

Chase Holfelder — Amazing Grace

 

В какой-то момент в голове у Джозефа закрутились воспоминания. Вот ему семнадцать. Джон, как обычно в слезах, стоит на коленях в углу. Джозеф медленно открывает глаза, чувствуя, как голову пронзает резкая боль, пальцы касаются затылка, и на них видна кровь. Отец сидит за кухонным столом, пьет из горлышка «Эван Уильямс», который только что использовал в качестве оружия против собственного ребенка.

 

На бутылке видна полоска крови.

 

— Как себя чувствуешь, сынок? — Дуглас Сид уставился на сына.

 

Джозеф медленно встал. Голова трещала так, что он едва мог видеть окружающее. На стуле была кровь, на плите была кровь, на столе была кровь, на полу была кровь. Кровь была везде, он никогда не видел столько крови сразу.

 

— Когда-нибудь, папочка, — пробормотал Джозеф. — Когда-нибудь я убью тебя.

 

Отведя взгляд от сына, Дуглас сделал ещё один большой глоток. Поставил запачканную кровью бутылку на стол, вытер рот грязной ладонью. Кровавой ладонью.

 

— Просто помни, сын, что мир жесток и выживает только сильнейший. Я готовлю тебя к вступлению во взрослый мир. Потом скажешь мне спасибо. Когда сам всё поймешь.

 

— Пошёл ты, — шипит Джозеф.

 

— Повтори, — Дуглас медленно поднялся и вплотную подошёл к сыну. — Ну?

 

— Пошёл ты.

 

Отец долго и пристально смотрел на Джозефа. Затем спросил:

 

— Драться любишь?

 

И, не дожидаясь ответа, ударил его кулаком в живот. Очень сильно ударил. И очень больно.

 

Джозеф мог бы защитить живот рукой или, по крайней мере, напрячь пресс, но после недавнего удара бутылкой у него кружилась голова, и это помешало ему среагировать на удар. Резкая боль согнула Джозефа в поясе, поставила на колено, и тут же отец ударил его коленкой в нос. Он упал на грязный пол кухни, а отец повернулся, чтобы уйти.

 

Ему бы промолчать, смириться, но...

 

— Ты сдохнешь в муках.

 

— Что ты сказал, щенок? — взвыл Дуглас.

 

Не позволяя Джозефу подняться, он ударил его ногой в живот. Пятилетний Джон, всегда обожавший отца несмотря ни на что, бросился защищать брата. Он встал между отцом и братом со сжатыми кулаками, с глазами, полными слез. Дуглас, опешив от неожиданности, сначала остановился, а затем, размахнувшись, отвесил мальчику оплеуху.

 

— Тоже любишь драться, дьявольское отродье?

 

Дуглас опять ударил Джона по лицу, тот упал на пол. Он уже не плакал и не боялся, Джон готов был платить за то, что посмел ослушаться отца. После такого всегда следует наказание. Так было, есть и будет.

 

Отец опять замахнулся, Джон сжался, приподнимая ручку, словно это ему бы помогло спастись от удара. Джозеф на миг увидел всё это настолько четко будто бы в замедленной съемке.

 

— Только попробуй ударить его ещё раз, — Джозеф попытался встать.

 

— Только посмотрите! — надменно улыбнулся Дуглас, поворачиваясь к Джозефу. — И что же будет, если я ударю?

 

— Узнаешь, что! — раздался грубый голос Джейкоба. Он стоял в дверном проеме, за спиной Дугласа, сняв с предохранителя ружье. — Советую тебе съебаться.

 

— Вот и всё семейство в сборе.

 

Его противный голос гулко отдавался в ушах.

 

— Уебывай, — Джейкоб наставил на него ружье. — Подобру-поздорову, Дуглас.

 

Джейкоб никогда не называл его иначе. Только Дуглас. И всем отвечал, что отца у него нет.

 

Громыхнула дверь, лязгнул замок. Экзекуция закончена, но всё ещё может повториться. Так и будет.

 

Джозеф встряхнул головой, пытаясь понять, что происходит, и обнаружил, что лежит на полу в собственной ванной.

 

Отца с остальными рядом нет. И он не в родном Роме. Отец давно умер. Та страница жизни провернута и завершена.

 

Холод слегка взбодрил Джозефа. Хорошо ещё, что он лежал лицом вниз, иначе мог бы захлебнуться собственной рвотой, как в свое время Бон Скотт — вокалист группы «АС/DC». По слухам, Бон умер на заднем сиденье черного «Кадиллака», налакавшись виски и ещё какого-то зелья; проснуться он так и не смог, захлебнувшись собственными рвотными массами.

 

Мужчина провел рукой по лицу, стерев слюну и грязь. Волосы тоже оказались испачканы. Желудок потихоньку приходил в норму — рвотный «фестиваль» завершился.

 

Как всё это, черт побери, могло с ним произойти? Неясные мысли носились в голове, словно ночные мотыльки в свете уличного фонаря. Глаза слезились, а голова трещала так сильно, словно его несколько разогрели сковородой.

 

Используя стойку в качестве опоры, Джозеф подтянулся и медленно встал. Тело охватила необычная слабость; любопытно, сколько времени он провел без сознания. В ванной, с наполовину закрытой дверью, не было возможности хотя бы приблизительно узнать время: в коридор совершенно не проникал солнечный свет.

 

Опёршись о раковину, Джозеф посмотрел в зеркало, точнее в то, что от него осталось. Правую часть лица покрывала зеленовато-желтая рвотная пленка, на лбу выделялась синевато-черная шишка, словно рог у молодого носорога. Темные круги под глазами выглядели почти курьезно, как будто он перестарался с макияжем перед съемками в очередной серии ужастика «Ночь живых мертвецов». Когда-то ему нравился этот фильм.

 

Впрочем, привлекло внимание Джозефа не собственное лицо, а какая-то грязь, засохшая пятнами по всей поверхности зеркала. По стеклу сочились ручейки странной жидкости, которые высохли, оставив черные полоски. Тонкие кусочки сероватого вещества прилипли к стеклу, словно старая паста или раздавленное насекомое.

 

Только это было не насекомое. Мужчина не мог сказать, что именно, но ясно, что перед ним зло, несущее смерть... Так ему казалось.

 

— Когда кажется — креститься надо, Джозеф.

 

Голоса нет, это всё из-за сотрясения.

 

Нужно немного тайленола, а ещё — поскорее отмыть грязь. Когда Джозеф с трудом дотянулся до крана и включил душ, голова ещё сильнее затрещала от боли. Он не мог припомнить, когда в последнее время испытывал подобную боль.

 

— Так дело не пойдёт, — пробормотал Джозеф. — Пора к врачу.

 

— Тебе не врач нужен, Джозеф.

 

— Я тебя не слышу. Тебя нет.

 

— Так почему ты со мной говоришь?

 

И правда, говорит сам с собой. Он истерически рассмеялся, чтобы не дать страху власти над собой. Из глаз покатились слезы, а смех превратился скрежещущие звуки — Джозеф давился собственным безумием.

 

— Тебя нет. Тебя нет. Тебя нет!

 

— Тебе виднее.

 

Мужчина поплелся на кухню искать тайленол. Двигался медленно и осторожно, обхватив голову, как будто боялся уронить на пол свои дребезжащие мозги. Встроенные в электроплиту цифровые часы показывали пятнадцать минут первого.

 

Понадобилось не меньше минуты, чтобы осознать происходящее. Сначала Джозеф некоторое время ломал себе голову над тем, каким образом солнце могло взойти в четверть первого ночи, потом осознал всю глупость и ужас своего предположения. Было четверть первого пополудни. Он проспал и не вышел на работу. Сейчас его смена. Но он не может никуда идти — во всяком случае, до тех пор, пока не почувствует себя лучше. Оставалось тешить себя мыслью о том, что он обязательно позвонит и попытается все объяснить.

 

— Позвони сейчас, пока не забыл.

 

— Пошёл ты.

 

Он очень старался не обращать внимание на этот шепот. Но разве это возможно? Это даже не его мысли. Так ведь?

 

Бутылочка с тайленолом стояла на микроволновке рядом с деревянной подставкой для ножей. Глаза Джозефа застыли на ножницах для разделки кур. Из подставки виднелись лишь коричневые пластмассовые ручки, а внутри корпуса скрывались толстые, острые лезвия, способные легко резать сырое мясо и крошить куриные кости. На несколько секунд ножницы приковали к себе внимание Джозефа, после чего он протянул руку к бутылочке с лекарством.

 

— Ты не слабак, Джозеф.

 

— А вот отец считал иначе, — мужчина слабо улыбнулся.

 

— Теперь я твой отец.

 

— Пошёл ты.

 

Мужчина бросил в рот четыре пилюли, запив глотком воды из-под крана. Шумно выдохнув, шаркающей походкой направился обратно в ванную, стягивая по пути одежду, и с удовольствием шагнул под душ. Горячая вода оживила ослабшие мышцы, туман в голове начал рассеиваться. Скоро лекарство подействует и успокоит ставшую уже невыносимой головную боль.

 

Джозеф вышел из душа в заполненную паром ванную комнату и наскоро вытерся полотенцем. Сейчас он ощущал странное умиротворение, как будто к нему вернулись все прежние ощущения. Наверное, это был самый долгий душ в его жизни, но каждая секунда пребывания под горячей водой стоила того. Головная боль в основном прошла. Голос его больше не тревожил. Желудок был пуст, и Джозеф чувствовал голод. Настоящий голод. Уборка в ванной подождет, пока он не изучит содержимое холодильника. Для начала подойдут несколько «поп-тартсов». После аванса он всё же решил купить их.

 

Стараясь не ступить чистыми ногами на грязь на полу, Джозеф проковылял к запотевшему зеркалу и ладонью протер пятно достаточных размеров. На водянистом отражении с тревогой заметил, что совершенно зарос: щетина на подбородке была двухдневной давности.

 

Сколько же времени он провел в отключке?

 

— Два дня.

 

Быть этого не может.

 

Завернувшись в полотенце, Джозеф прошёл в комнату и включил телевизор. Первый канал всегда показывал время в левом нижнему углу экрана.

 

Сейчас там мигало 12: 40. Только это был не четверг, девятнадцатое декабря. Наступила пятница, двадцатое декабря.

 

Он пребывал без сознания с момента возвращения домой в среду. Почти двое суток. В луже собственной рвоты? Неудивительно, что сейчас нестерпимо хотелось есть.

 

Джозеф схватил сотовый. Десять непринятых текстовых сообщений. Большая часть, видимо, от Кейт, которая хотела поинтересоваться, планирует ли он вообще появиться на работе.

 

Работа. Он пропустил два полных рабочих дня. Его, наверное, уже уволили. Не тащиться ведь в больницу в час дня. Хорошенькое получится объяснение: «Простите, мэм, я поскользнулся в ванной, стукнулся головой о сиденье унитаза и провалялся без сознания, уткнувшись носом в лужу собственной рвоты на полу».

 

Джозеф присел на диван и быстро пролистал сообщения. Две из них действительно оказались от Кейт Паркер, семь сообщений же пришли от Ларри. Четыре смс датировались четвергом. По тону сообщений чувствовалось, что Паттерсон не на шутку встревожен. В последнем сообщении пятницы он писал, что зайдет к нему узнать, всё ли в порядке.

 

— Всё просто отлично.

 

Джозеф стер полученные сообщения. Потом отключил звонок; меньше всего ему хотелось сейчас с кем-нибудь разговаривать, особенно с Ларри. Подошёл к двери и открыл её. Мужчина не удивился, заметив выпавший из дверной щели листок бумаги, на котором было нацарапано:

 

«Стучал, звонил, стоял под дверью... Послушай, с тобой всё в порядке? Позвони, когда вернешься. Не волнуйся, мегера не сердится. Ей звонить не нужно, но она хотела бы знать, всё ли у тебя нормально. Я упросил тебе дать тебе пару выходных, справлюсь без тебя. Сходи к врачу в любом случае».

 

Два дня. Он прогулял два дня. Что сказал бы его старик-отец? Уж наверняка ничего хорошего. Ничего, он всё компенсирует. Ради Кейт Паркер. В ближайшие три месяца он станет работать в две смены и в выходные. Контузия, сотрясение мозга, голоса в голове или ещё бог весть что... разве это оправдание за такой прогул? Просто позвонить было бы трусостью. Он поедет немедленно и объяснится лицом к лицу. После того, естественно, как вначале посетит больницу.

 

В животе крутило и бурлило. В первую очередь нужно что-то перехватить.

 

Через минуту Джозеф уже жарил на сковородке несколько яиц. Аромат яичницы вызвал моментальное выделение слюны. Мужчина опустил в тостер два ломтика хлеба, третий запихал в рот и принялся яростно жевать.

 

Прежде чем яичница была готова, Джозеф успел вытащить из шкафчика оставшиеся «поп-тартсы» и съесть их. Когда он выкладывал яичницу на тарелку, первая гренка выскочила из тостера. Обмакнув её в желток, он с удовольствием откусил кусочек, и в животе приятно заурчало.

 

Потом мужчина замер, и наполовину кусок гренки застыл у него во рту.

 

Круглый, желтовато-оранжевый желток блеснул, окруженный слоем белка. Оранжевый желток, который мог бы превратиться в цыпленка... при более благоприятном развитии событий. Этот желток изменялся, рос, увеличивался.

 

Гренка упала на пол. Естественно, намазанной стороной вниз.

 

Что за мысли лезут ему сейчас в голову? Стоит ли беспокоиться о работе, когда с головой беда? Джозеф отвернул край полотенца, чтобы рассмотреть бедро, обнажив расчесы. Вода в душе смыла запекшуюся кровь, оставив свежую рубцовую ткань с маленьким бордовыми струпами посередине. Рана выглядела здоровой. Словно никакой сыпи никогда и не было.

 

А если не было?

 

— Есть разговор, Джозеф.

 

— Да? — как-то машинально ответил мужчина, а только потом понял. Он ведь отвечает сам себе.

 

На мгновение стало неуютно и одиноко, до зуда в груди. Джозеф повел плечами, легкий озноб страха пробежал между лопаток.

 

Пауза.

 

Скрежет. Вдруг из коридора донеслись звуки открывающейся входной двери. Тут Джозеф полностью онемел и не смог сделать не то что движение, а даже вздохнуть. Затем всё было как в фильме ужасов: за дверью послышались шаги, перераставшие в бег. И он услышал приближающиеся шаги. Сердце уже совсем ушло в пятки. Он как будто онемел. А потом и вовсе услышал чьё-то дыхание у себя за спиной.

 

 В сознании стыла пустота, словно вспышка жуткой боли стерла все мысли.

 

 И ещё запах, странный, навязчивый, но в тоже время чарующе-приятный. Дорогие духи, не иначе. Джозеф не мог понять, чем пахло, но аромат был необычный, притягательный. Он окутывал невидимым облаком, проникал в сознание и дурманил мозг, как алкоголь. Его хотелось вдыхать вновь и вновь, растворяя заботы и печали, и уже ничего не хотелось делать. Мужчина тряхнул головой, отгоняя морок, сознание начинало «плыть», словно от невидимого дурмана. Сердце стучало часто и громко, во рту пересохло.

 

Он хотел обернуться, но почувствовал, как на его плечо легла тяжелая холодная рука. Тяжелая и холодная, как могильная плита. Тяжелая и холодная, как сама смерть.

 

— Не надо, не оборачивайся, — прошептали ему в ухо, сдавив плечо рукой. Джозеф поморщился. — Дитя, тебе ещё рано смотреть на меня.

 

 Дышать становится всё труднее. Закричать не может. Задыхаясь от собственного страха, пытается себя успокоить. Возможно, это сон, надо ущипнуть себя. Но Джозеф не может шевельнуть даже пальцем.

 

 Он зажмурил глаза, пытался вспомнить молитвы. Но они не вспомнились.

 

— Молитвы? — омерзительное ощущение инородного существа рядом с собой не давало мужчине покоя. Оно коснулось губами уха Джозефа. Мужчина скорчился и нахмурившись дернул головой. — Я всё ещё лишь голос в твоей голове?

 

 «Прежде, чем задать вопрос, подумай — готов ли ты услышать ответ», — фраза древнего мудрого изречения, прочитанная когда-то давно, всплыла в мозгу с необыкновенной ясностью. Теперь Джозеф прекрасно понимал её смысл. То, что десять минут назад казалось лишь игрой, невинной забавой, сейчас представлялось в совершенно ином свете.

 

Воздух в кухне показался ледяным и резал пересохшее горло.

 

Желудок взбунтовался, к горлу подкатил тугой ком, Джозеф с трудом подавил тошнотворный спазм. Обоняния коснулся приторно-васильковый запах тлена.

 

Он не боится призраков. Он в них не верит. Он никогда в них не верил.

 

Но это не призрак.

 

Услышите его — не отвечайте. Потому что если ответите, он поймет, что вы слушаете, и уже никогда не отпустит.

 

— Дьявол, — шепчет Джозеф. — Убирайся. Господи, помоги!

 

— Будь осторожен, ротик, с тем, что ты говоришь, — выдыхает, прижимает его к себе. Смерть когтистой рукой уже сжимает его сердце, а он все ещё не верит свершившемуся. — Я смотрел как мой Отец затрахал твоего Бога до смерти, Джозеф.

 

Неизвестно почему и по какому порыву, он начал читать молитву «Отче наш». Молитвы сразу вспомнились. Читал он её не вслух, а про себя.

 

— Ничего страшного не случится, если я сам того не захочу, Джозеф. Мне подвластны зыбь и твердь, миг жизни и смерть от века. Клятвой на крови — дышу без любви. Поверь, мой путь далёк до страшного итога. — Он провел когтистой рукой от щеки к подбородку, словно пытаясь прочувствовать Джозефа. — Я познал многие человеческие качества за долгое время моего пребывания в твоем мире. Вы, люди — существа странные: можете что-то любить и, в то же время, продать это. Но ты другой. Поэтому я здесь.

 

— Не введи нас в искушение. Избавь нас от лукавого...

 

— Ибо твоё есть царство и сила и слава во веки, — он перебил Джозефа. — Нет ни небес в сиянии славном, ни ада, где жарятся грешники. Здесь и сейчас день наших вечных мук. Здесь и сейчас наш день наслаждения. Здесь и сейчас наш шанс. Выбери же этот день, ибо спасителя нет.

 

— Отец наш, сущий на небесах, — почти закричал Джозеф. — Избавь нас от лукавого...

 

Он закрыл ему рот когтистой рукой.

 

— Тсс, тише! — прошептал. Ухо обдало холодом, загудело, свинцовые клешни отпустили виски, головная боль схлынула, сердцебиение нормализовалось, дыхание стало полным и ровным. Страх ушёл. — Тебе не нужно меня бояться. Ты — это я, ибо я — тоже ты. Мы — частицы друг друга, а вместе — единое целое — один.

 

— Ты — это я, — как завороженный повторил Джозеф.

 

— Дети с неверием в сердце, тайные упрямцы, выросшие в недуге от похоти Господа.

 

Нити тьмы, что оплели его душу, притянули его к себе, связывая в своих объятиях, и полотно ненависти сомкнулось над ним, затягиваясь узлом у горла. Зло — такое вязкое и густое, что, кажется, оно сочиться выдавленной массой сквозь стиснутые челюсти, проникая вглубь тела. Понемногу оно заползает во все уголки, наполняя душу отчаянием и безнадежностью. Ещё немного — и можно будет, захлебнувшись, закрыть глаза и перестать сопротивляться.

 

— Скажи сердцу своему: «Я — сам себе повелитель».

 

Есть только зло внутри нас. Добро и зло внутри самого человека. Ад в каждом из нас. Как и Рай. Мы свободны в своем выборе. И сейчас Джозеф делает свой выбор.

 

— Я — сам себе повелитель.

 

Он принимает это зло, и почему-то после того, как он его принял, ему стало легко.

 

— Останови на пути тех, кто преследует тебя. Пусть тот, кто замыслил разделаться с тобой, будет отшвырнут в смятение и бесчестие. Да предстанут таковые как тростинки пред циклоном и да не будет дано им возрадоваться собственному спасению.

 

Он что-то нашёптывал Джозефу. Страшные и прекрасные вещи. Гордыня заполонила его сердце, и он захотел, чтобы мир признал его не больше и не меньше, как величайшим спасителем со времен Христа.

 

— Так и будет. Ты появился на свет из отравленного проклятьем чрева, — Джозеф чувствует, как Он убирает руку. — Рожден сукой от семени гада. Что бы ты ни делал, не бойся темноты.

 

И Джозеф оборачивается.

 

…

 

Хлопья снега мягко ложились на стекло. Автобус медленно ехал через город по Лусил-авеню, направляясь к больнице.

 

Медицинский центр Грэди считается одной из лучших больниц в мире. Он оснащен передовым оборудованием, здесь работают врачи экстра-класса и проводятся передовые исследования. Если где-то и можно получить квалифицированную помощь, то только здесь.

 

— Тебе не врач нужен, Джозеф.

 

Мужчина отворачивается от окна и смотрит на соседнее сиденье. Они — частицы друг друга, а вместе — единое целое — один.

 

— Не стоит бояться меня. Говорю тебе, мы похожи. Ты ещё знаешь, что реально, а что нет, — он сжимает его руку, Джозеф чувствует себя опустошенным.

 

— Верно.

 

Да нет, на самом деле не нужен. Скорее всего, врачи осмотрят его, ощупают, обследуют, а потом объявят, что его плохое самочувствие – нечто новое и неизвестное. И хотя врачи будут знать о заболевании не больше, чем папа римский о жестком порно, они всё равно напустят на себя важный вид. Врачи все такие, вечно пытаются выглядеть умными и компетентными в глазах своих пациентов.

 

Автобус снизил скорость, чтобы повернуть на Окли Драйв, однако пришлось подождать, пока улицу перейдет группа пешеходов. Они въехали на территорию студенческого городка, а студенты университета отличаются наплевательским отношением к транспорту. Молодые люди неспешно, почти лениво переходили улицу даже в часы пик, уверенные в том, что водители обязаны притормозить и пропустить их. Большинству из студентов до сих пор не приходила в голову мысль о том, что их может постичь быстрая и несправедливая смерть.

 

— Настанет и ваш день, — тихо проговорил Джозеф, мысленно обращаясь к мелькающим студентам с портфелями и сумками. — Последний день.

 

Холодная когтистая рука легла ему на лоб и, медленно опускаясь, коснулась щеки. В автобусе было прохладно. Тихо. Пахло цветами. Джозеф блаженно закрыл глаза.

 

— Они убивают Рай.

 

Автобус находился всего в нескольких кварталах от медицинского центра.

 

Джозеф вдруг вспомнил, что нужно позвонить на работу. Хотя какая разница, позвонит он или нет? Он поможет. Он пообещал.

 

— Ты ещё так много не видел. Но я всё покажу.

 

На красном сигнале светофора автобус притормозил. Окли Драйв поворачивала направо. В воздухе кружились пушистые хлопья снега, временами то замирая, то стремительно разлетаясь от порывов ветра. Джозефа всё сильнее охватывало странное чувство. В окружающих его автомобилях сидели обычные люди. Ничего не знающие. Не имеющие ни малейшего понятия о будущем.

 

А Джозеф всё знает. Он слишком долго был слеп. В чём-то его отец был прав.

 

Сзади кто-то засигналил, мужчина открыл глаза, загорелся зеленый сигнал светофора. Миновав перекресток, автобус направился ближе к краю дороги, к остановке. По правую сторону располагалось кладбище. Вполне к месту, рядом с больницей.

 

Джозеф тихо сидел, уставившись через стекло на винный магазин, а проникающий в салон холодный воздух от открытой двери, вытягивал скудное тепло.

 

— Работа подождёт, — мужчина почувствовал, как он встал и вышел из автобуса. — Пойдём, я тебе что-то покажу.

 

— Нужно выпить.

 

Он, ещё ничего не понимая, вышел из автобуса и огляделся. Казалось, кроме него, на улице никого не было. Страстное чувство томило и тянуло его до боли, до лихорадочного состояния. Мужчина машинально отошёл от дороги и остановился, глядя в далёкое небо. Снежные хлопья падали на Джозефа нежно, аккуратно, с любовью, и ещё какое-то мгновение ему казалось, что они, отталкиваясь от его волос, плеч, спины, рук, превращаются в искры. Белые, холодные искры отлетали от него, как бенгальские огни от стальной свечи, на которую был нанесен пиротехнический состав.

 

— Ты идешь?

 

Холодный, упругий ветер рванул его широкой волной, зашевелил волосами, буйно и холодно ударил в лицо и перехватил дыхание. Телефон-автомат через дорогу оказался свободным, но в кои-то веки ему не нужно было никому звонить и ни на кого смотреть.

 

В этом нет смысла.

 

— Иду, — тихо отзывается мужчина.

 

— Джозеф, нам туда, — он указал рукой на дверь универсама. — Давай быстрее, тут холодно.

 

Разве они не в винный магазин направлялись? Хотя, ему виднее.

 

В универсам Джозеф буквально ввалился, тяжело дыша открытым ртом, словно прошёл километров двадцать по горам с увесистым рюкзаком на плечах.

 

— Я бы не отказался от пива. Для начала.

 

У входа Джозеф берет корзину для продуктов и вяло бредет среди полок. В этом универсаме он бывал один раз вместе с Ларри и всегда был ведомый в вопросах выбора маршрута следования через торговый зал. Поэтому сейчас ему придется постараться, чтобы найти стеллажи, где выставлены для продажи всякие закуски для пива.

 

Как правило, такие продукты размещают ближе к отделу с алкоголем. А само спиртное стараются запихнуть в самый дальний угол магазина. Джозеф не знал, для чего это делается. Возможно, для того, чтобы покупатели с детьми имели возможность проходить в стороне от полок с алкоголем, дабы не стимулировать детский интерес к различным красивым и блестящим баночкам да бутылочкам. В этом случае, такое расположение отдела, можно считать борьбой с пропагандой алкоголя среди несовершеннолетних.

 

А может быть, всё как раз наоборот. Хитрые маркетологи, обустраивающие торговые залы, считают, что каждый человек просто обязан посетить отдел с пойлом. Если не для покупки, то хотя бы для очередной победы над собой. И поэтому, к заветному уголку ведет самый длинный путь, проходящий через максимально возможное количество полок с другими продуктами. И тут замысел лежит на поверхности: может быть, проходя мимо ярких упаковок всяческой всячины, посетитель магазина и соблазнится каким‑ нибудь абсолютно ненужным товаром.

 

В свете коммерческой заинтересованности всех продуктовых ретейлеров, для объяснения больше подходит второй вариант. Но нельзя исключать и некого симбиоза целей, что привели к такому расположению алкогольной витрины.

 

Примерно прикидывает, в каком дальнем от входа углу выставляют на продажу консервированное пиво, и двигается в том направлении, стараясь максимально срезать путь.

 

Но, идти строго по диагонали не представляется возможным. Постоянно приходится лавировать между полками с другими продуктами. Джозеф обошёл длинную витрину с замороженной рыбой, прошел вдоль полок с молочной продукцией, свернул у стеллажей с бытовой химией и полностью потерял ориентацию.

 

Смешно. Взрослый мужик заблудился в магазине. И ладно если бы это был огромный торговый центр, но этот магазин нельзя назвать большим даже по меркам универсамов.

 

Сегодня магазине совсем мало посетителей, поэтому у него не получится случайно остановить проходящего мимо человека, чтобы спросить направление. А бежать за кем‑ то, чтобы узнать, где продают алкоголь не только странно, но и стыдно.

 

Поэтому он, грустно вздохнув, медленно пошел вдоль полок, надеясь, что рано или поздно дойдёт до тех, что ему нужны.

 

— Может, подскажешь?

 

Смотрит на синий пакет с каким‑ то желтым рисунком и не понимает, зачем он на него смотрит, что в нём такого особенного, что выделяет его среди множества других упаковок. Чтобы ответить на этот вопрос Джозефу приходится приложить некоторое усилие для концентрации полного внимания на объекте перед его носом.

 

Нестройный, вполголоса, хохот послужил ему ответом. 

Это чипсы.

Странное оцепенение, появившееся от тупого блуждания по магазину, исчезает, и Джозеф активно включается в процесс выбора. Что любопытно, полку с чипсами он обнаружил рядом с отделом бакалеи, а вовсе не вблизи алкоголя.

Кажется, он набрал уже столько разновидностей чипсов, что месяц можно будет их есть.

 

 Теперь нужно найти выход из магазина.

 

Мимо Джозефа проходит молодой человек в элегантном пальто с капюшоном. Несмотря на комфортную и даже слишком теплую температуру в магазине, его капюшон накинут на голову. Он идет быстро, с трудом удерживая в руке переполненную корзину. На полки, мимо которых он проходит, не обращает никакого внимания. Значит, он точно идёт к кассе.

 

— Иди за ним, Джозеф.

 

— Ладно.

 

Следует за ним на некотором расстоянии и буквально через десять метров, обогнув стеллаж со специями, они выходят прямо к одной из касс. Или, если выражаться точнее, к единственной работающей кассе.

 

Работники магазинов самообслуживания обладают настоящим талантом создавать очереди, даже при почти полном отсутствии покупателей. Вот и сейчас Джозефу кажется, все кто выбирал продукты в торговом зале, одновременно выстроились к кассе.

 

Встаёт сразу за парнем в пальто и ставит свою корзинку на ленту. Чипсы весят совсем немного. Но почему-то так тяжело.

 

От длительного путешествия по миру продуктов мужчине уже стало жарко, но кассир совсем не собирается ускорять прохождение очереди через кассу. Неторопливо и немного рассеянно, женщина, пробивающая продукты, подносит товары к сканеру, предварительно повертев их в руках в поисках штрих‑ кода.

 

Чтобы не раздражаться видом неторопливого работника сферы обслуживания, Джозеф рассматривает покупателя в пальто. Почему‑ то его силуэт кажется ему знакомым. Лицо молодого человека скрыто от Джозефа капюшоном, и тот пытается представить, как он может выглядеть.

 

Делает короткий шаг ближе к юноше и немного наклоняюсь к ленте, стараясь заглянуть под капюшон. Ничего не видно. Очередь продвигается вперёд, и Джозеф становится совсем рядом с его объектом наблюдения. Теперь пытается рассмотреть его лицо с другой стороны.

 

— Уважаемый, вы не могли бы не дышать на меня перегаром?

 

Он резко оборачивается, задавая Джозефу вопрос раздраженным голосом. Отпрянув назад от неожиданности, он видит бледную кожу на лице с вполне стандартными чертами. И всё бы ничего, но лицо молодого человека было покрыто ссадинами, а из-за бессонных ночей, видимо, под глазами залегли темные круги. Джозеф смотрел ему в глаза. В эти голубые глаза. Холодные. Безучастные.

 

Стало как-то не по себе.

 

— Извините, — Джозеф отступает назад, чтобы не нарваться на скандал. Да и не пил он ничего, чтобы перегаром несло.

 

В голубых глазах застыло удивление — не страх, не ненависть, а именно безмерное удивление, которое появляется в глазах человека, неожиданно увидевшего что-то невероятное.

 

— Джозеф, — телефон падает из рук молодого человека, но он не обращает на это никакого внимания. — Это ты?

 

— Мы знакомы? — Джозеф хмурится и оглядывает юношу. — Простите, но я вас не знаю.

 

— Знаешь, — молодой человек грустно улыбается. На глаза накатываются слезы. — Это я, Джон. Джон Сид. Мы ещё как знакомы.

 

Руки Джозефа висят, как плети. Казалось, они дергаются в конвульсиях. Наконец овладев собой, мужчина бросается к юноше. Он обнимает его.

 

— Я же говорил, что хочу тебе кое-что показать.

…

 

⇐ Предыдущая12345

Поделиться: