Первоматерия (она же). Алхимия и онтология

Иногда первоматерия называется ослиной шкурой (как, например, в герметических «Сказках матушки Гусыни») или просто ослом. Осёл символически весьма двойствен. С одной стороны, он — зооморфный иероглиф Сета, египетского божества пустынь и чужих земель, в эллинистический период отождествленного с Тифоном и демонизированного. С другой стороны, именно на осле Исус Христос въехал в Иерусалим. В одной из легенд, собранных во французских деревнях фольклористом и писателем Клодом Сеньолем, в частности, говорится о том, что дьявол не может вселиться в осла, поскольку у того после въезда в Иерусалим остался на спине крест. Впрочем, Рене Генон, сам не раз указывавший на двойственность всех символов, склонен видеть во въезде в Иерусалим торжество Божества над силами тьмы. То есть осёл в этой ситуации оказывается покорённым и подчинённым.

Читая Фулканелли, находим осла в очень загадочном стойле, где также находятся: мэтр Алиборон; осёл, на котором Исус Христос въехал в Иерусалим; Христофор; вифлеемская ослица. Но если в связи со вторым и четвёртой никаких вопросов не возникает, то первый и третий заставляют здесь увидеть некий намёк, небрежно брошенный мастером. Дело в том, что в «Философских обителях» (Фулканелли. Философские обители. — М.: Энигма, 2004. С. 260) упомянутый Алиборон также ставится в один ряд с ослом, но здесь назван он ещё и солнечным конём ( cheval du soleil ). А Христофор (как бы мы ни хотели сопроводить настоящее имя тем объяснением, что, дескать, осёл, на котором Исус Христос въехал в Иерусалим, также был христофором, христоносцем), согласно поздней кипрской легенде, становится кинокефалом, псоглавцем, а не ослоглавцем. Кинокефалом с нимбом, весьма напоминающим египетского псоглавца Анубиса, принято изображать его и в русской иконографии (Византия предпочитала образ Христофора-воина). Согласно упомянутой легенде, Христофор был столь красив, что вводил в соблазн всех без исключения поселянок. Желая избавить от этой напасти других и избавиться самому, Христофор молил Бога об уродливом облике, и тот наградил его собачьей головой. Западная версия («Золотая легенда» Жака де Воражена) сосредотачивается на несколько иных событиях жития св. Христофора — а именно перевозе младенца Иисуса Христа через бурный поток — отчего Христофор собственно и был наречен Христофором, христоносцем. Но, разумеется, католическому миру была известна и легенда о Христофоре-кинокефале. Так что у Фулканелли он оказывается в одном ряду с ослом и лошадью не случайно. Не то конь, не то осёл мэтр Алиборон представляет собой такого же дикого субъекта, каковым является осёл Тимон. Подобны ему и две собаки Авиценны, хорасанская сука и армянский кобель (у Артефия хорасанский кобель и армянская сука), сцепившиеся внутри сосуда гробницы, собака и волк Михаила Майера, собака и шакал XVIII аркана Таро. Сквозь причудливую вязь мифо-герметических образов проступят более чёткие, осмысленные очертания, если мы опознаем кобылу и кобеля в их кабалистической связи.

В алхимии осёл — один из образов первоматерии, осёл Тимон, â ne-timon, антимоний, сурьма. Известна герметическая гравюра, изображающая так называемый Танец осла Тимона, где вокруг «сына подъярёмного», держащего рог изобилия, ведут свой хоровод мартышки-алхимики, подражающие естеству.

Обезьяна обычно рассматривается как негативный символ, но ни один символ по своей природе не может быть ни «плохим», ни «хорошим». Есть змей-искуситель и есть евангельские слова «будьте мудры аки змии», есть рога сатаны и есть рога Моисея, рога Агнца. Алхимики часто изображались обезьянами-мартышками. Осёл, вокруг которого они пляшут, это, с одной стороны, тьма материи, а с другой стороны, то, что из неё извлекается (Посети недра земли и т.д). Вот почему осёл держит рог изобилия. Владимир Микушевич кабалистически прочитывает осёл как ось Эль, то есть ось Божества. Обезьяна же — о, бес она! восклицает Веков К.А. — была в России объектом пристального надзора издавна. Екатерина II, не любившая масонов и дразнившая мартинистов — мартышками, в одной из своих комедий (ряд стихов, как ни странно, принадлежит г-ну Елагину, одному из основателей русского масонства, безуспешному искателю Философского Камня и опять-таки как ни странно, литературному редактору государыни императрицы, от чьей похоти, возможно, пришлось избавиться такой ценой) описывает опыты шарлатана по имени Калифалкжерстон, пытающегося изготовить искусственное золото в компании мартышек-мартинистов. Кстати, имя крупнейшего традиционалиста Рене Генона, написанное без характерного аксана, Guenon вместо Gué non, — что и делал в переписке небезызвестный оккультист Алистер Кроули, прекрываясь якобы незнанием французского, — превращало вполне благозвучную фамилию в издевательское прозвище: Мартышкин, Обезьянкин. Но только ли повод посмеяться мы здесь находим? Ведь имя мартышки кабалистически напрямую связано с мартом, то есть тем временем, когда начинает вступать в силу Малый Труженик — Овен. Март — Марс — Арес. И тогда обезьяна, как пишет в комментариях к русскому изданию «Двенадцати Ключей мудрости» Василия Валентина Веков К.А., становится без изъяна. Le singe (обезьяна) корнесловно переходит в le signe ( знак ), Знак Творения. Мы же укажем на далеко не случайное возникновение поговорки мартышкин труд, то есть нечто бессмысленное для здравомыслящего большинства и означавшее, по видимости, само Великое Делание.

Согласно традиционной алхимии, для совершения Великого Делания «достаточно одной лишь Ртути». Великие Адепты указывают на то, что «Камень один», что он «Камень и не-камень», и на то, что он всегда рядом, под боком. Первоматерия едина, как едино в общем-то всё. Всё находится в одном камне, не нужны никакие отдельные сульфур, меркурий, соль. Для приготовления философского камня требуется всего лишь ОДНО вещество — Камень Философов, прямо названное — и не один раз — Фулканелли. Ворон, гусь, фазан (или феникс) не только иероглифические обозначения различных стадий Великого Делания, но и баснословные зооморфические именования одного и того же вещества на различных этапах его приготовления. Естествоиспытателю (разумеется, Естество только с большой буквы), необходимо, прежде всего, — и это главное! — забыть, что есть разные (особенно важно, как советует Глеб Бутузов, забыть до времени про Соль) вещества для приготовления Камня. Камень получается из одного вещества, которое обрабатывается определённым образом, разделяется внутри себя, совокупляется, зачинает, и наконец, порождает. Этот Камень (или Ртуть) и есть тот «наш хаос», с которым работает Адепт. Что это, как не Дева-Мать, рождающая Божественного Сына? У Гесиода сказано, что боги рождаются из Хаоса. Для стоиков — боги всего лишь иное название сперматических логосов. Аристотель же видит материю (в определённом смысле тот же хаос) потенциальной, то есть, как сказали бы неоплатоники, уже содержащей в себе возможности любых вещей.

Однако здесь необходимо указать на одно важное обстоятельство: в неоплатонической метафизике было всегда крайне двоякое отношение к понятиям акта и потенции. Это объясняется тем, что неоплатоника по одной «ветви» наследовала собственно Платону, стоикам и неопифагорейцам, а по другой — ученику Платона, Аристотелю. С одной стороны, полагалось, что именно Сверхсущее Единое обладает всей полнотой Потенции, тогда как чистым Актом являются «выплески» меона, «несущего» и «не-сущего». С другой стороны, иногда меон, понимаемый как материя, полагался совершенно инертным и потенциальным (как это мы видим, в частности, у Аристотеля), а «оформляли» материю акты Сверхсущего Единого. Но здесь всё дело именно в том, что изначально материя вовсе не полагалась чем-либо инертным! Точнее, правда, было бы говорить не «материя», а «тонкая изнанка материи», меон. То же, что находилось между духом или душой Сверхсущего Единого и материей-духом, было формой, в составе которой Аристотель и разглядел собственно форму и материю. Но если мы будем руководствоваться в этом вопросе аристотелевской мыслью, мы никогда не поймём, что же означают слова достославного бенедиктинца Василия Валентина, сказанные им «О Великом Камне Древних Мудрецов»: «Наш Камень, как передали мне по преемству древнейшие, происходит и рождается от единой вещи и от двух содержащих в себе сокрытое третье. Вот какова незамутнённая истина, изречённая верно и преданно». И ещё: «Понять природу семени, порождающего металлы, ты сможешь, лишь познав, как действие небес, по велению и указанию Самого Бога, нисходит свыше, смешиваясь со свойствами звёзд. Когда таковое соитие происходит, две указанные силы порождают как нечто третье земную сущность, каковая и есть наше семя, в свою очередь порождающее первопредков каждого из естественных царств. Затем из этого триединства происходят стихии воды, воздуха и земли, а они, возгреваемые подземным огнём, уже работают над усовершенствованием всех вещей. Вот почему Гермес и остальные, жившие прежде меня и стоявшие у истоков магистерия, открывают и именуют три первоначала: внутреннюю душу, дух неосязаемый и видимую телесную сущность.

Когда эти три начала пребывают вместе, в союзе, подчинённые владыке времён Вулкану, они развиваются в осязаемую субстанцию, то есть в живое серебро, серу и соль. Таковые три сущности, посредством смешения многообразно ведомые естеством к отвердению и растворению, производят совершенное тело, чьё семя избрано и обустроено Творцом. Впрочем, тебе, искателю источников нашего Делания и увенчания наградою за победу в искусстве, чаемую через вожделенную битву, именем Самого Вечного Творца, то есть Истины Истин, я возвещаю: там, где есть душа, дух и металлическая форма, всегда наличествуют металлическое живое серебро, сера и соль, которые с необходимостью должны быть привнесены в созидание совершенного тела» (Василий Валентин. Двенадцать ключей мудрости. — М.: Беловодье, 1999. С. 57–59). Осознав слова учёного монаха-бенедиктинца хотя бы отчасти, мы, возможно, поймём, почему Канселье сначала в предисловии к французскому переводу «Двенадцати ключей», а затем и в предисловии ко второму изданию «Тайны соборов» называет Василия Валентина первым, а также истинным посвятителем Фулканелли.

С точки зрения солнечной, отеческой (как сказал бы Головин) метафизики — все потенции содержатся в Абсолюте, в верху, в сущности. Но с этой позиции (основывающейся на иерархической вертикали, а не на круге) мы никогда не поймём, почему же достаточно одной Ртути. Ведь в циклической метафизике, во-первых, отсутствует разрыв, предел ( перас ), а во-вторых, как следствие, мать ( субстанция, материя, хаос ) и предшествует отцу, и последует ему. В новое время, в рамках гносеологии (той же онтологии, но приложенной относительно сознания) этот вопрос остроумно разрешил Фихте с помощью так называемой точки равнодушия, трансцендентной по отношению к космосу и посредующей обоим началам.

Различение естеств предполагает их онтологическую или иерархическую последовательность. Условно здесь можно было бы вычленить сущность, субстанцию и форму, чья поочерёдная смена выстраивается в бесконечный и, в конце концов, замкнутый на самом себе ряд. По сути дела, здесь перед нами переведённые в философско-спекулятивную область понятия начала, конца и середины. Однако герметическая (как и манифестационистская) мысль не знает фатального разрыва. Поэтому всякое начало является с той же необходимостью и концом, равно как и наоборот, всякий конец является началом, тогда как всё посредующее, находящееся между ними, является серединой. Всякий мельчайший «отрезок бытия» аналогичен всему бытию в целом, где, согласно неоплатоникам, «вверху» (это, конечно же, исключительно пространственная метафора) «находится» Сверхсущее Единое, «внизу» — меон, а между ними — посредующие формы. В конечном итоге сущность, субстанция и форма соответствуют сульфуру, меркурию и соли, и именно в этом соответствии обретается тот переход от метафизики к физике и от физики к метафизике, — от «принципа к индивиду» и от «индивида к принципу», — на который в своё время указал первый исследователь алхимии как культурного феномена В.Л. Рабинович: «Первоматерия алхимиков — это не актуальное отсутствие (потенциальное присутствие) всех форм. Она — материал для формотворчества. Она совечна богу. В этом смысле её роль антитезы к бытующим вещам ослаблена. Носителями бессубстанциональных качеств выступают аристотелевские стихии-начала, переформулированные в алхимической практике в ртуть, серу и соль. Поскольку качества бессубстанциональны, то о их мере говорить трудно. Вместе с тем семантическая тождественность принципиальной ртути (ртуть как принцип) и ртути-вещества, например, ведёт к смешению элемента-качества и элемента-вещества. Вот тогда-то и возникает мера совершенства вещи. Если первоматерия расходуется на оформленные вещи, то в сущностном смысле вещи родственны друг другу присутствием в них некоего, пронизывающего их все, протея — квинтэссенции. Она принципиально бесформенна — дробно “эссенциальна”. А это не характерно для христианства, религии воплощения. Внехристианская алхимическая — так сказать, физико-химическая — “эссенциальность” каждый раз какбы снимается пресуществленческой природой трансмутации металлов в алхимии» (Рабинович В.Л. Алхимия как феномен средневековой культуры. — М.: Наука, 1979. С. 131–132. А также: Рабинович В.Л. Образ мира в зеркале алхимии. — М.: Энергоиздат, 1981. С. 37).

Реконструируя традиционную онтологию, мы неизбежно приходим к космогонизму слова. Речь логосов, исходящих из универсальной Идеи, формирует бытие. Имена становятся духами вещей, а затвердевая, образуют формы, внутри которых заключается материя. Имена окликают вещи из небытия. Предметы образуются, будучи зачатыми от субъектов-имён и бесформенной тьмы-меона-материи. В Средневековье происшедшая из этого древнего воззрения философская доктрина была поименована реализмом. Это учение фактически было разгромлено сторонниками номинализма, отрицавшими реальное существование универсалий, являющихся в гносеологии тем же, чем в онтологии являются идеи.

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: