Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Маленький  царевич  (она  же)



 

В определённом смысле слова, Великое Делание есть обнаружение предела в беспредельном, рождение и воплощение центра, логоса из субстанции. С символической точки зрения центром небесного северного полушария является Полярная звезда. Прежде это созвездие именовалось Телегой или Колесницей Давида. Именно на телеге выезжали в народ меровингские цари. Спроецированная на географическое пространство, полярная точка является точкой разрыва, где осуществляется переход от тьмы к свету, от смерти к жизни. И тут необходимо вспомнить о Термине.

Терм, Термин или Терминус — божество пределов, межей, границ, особенно почитавшееся древнеримскими крестьянами (и здесь неплохо было бы держать в голове определение алхимии как небесного земледелия). Статуи Терминуса были широко распространены во времена римского господства и часто назывались гермами, что позволяет нам говорить об изображаемом божестве не иначе, как о частичной экспансии Гермеса, поклонниками чьей науки мы с вами, надеюсь, являемся. Под одной из таких герм Аполлоний Тианский (чьё имя, согласно Фулканелли, представляет собой кабалистический иероглиф — от Аполлон и Диана) обнаружил в сокровенной крипте «Изумрудную скрижаль» Гермеса Трисмегиста.

Что же касается соответствия столь, казалось бы, различных богов, здесь следовало бы заметить, что ещё Вячеслав Иванов в своей книге о Дионисе сугубо обращал внимание на то, что боги древности не были «дискретны» (хотя подобная мысль могла прозвучать оригинально лишь в мире «победившего креационизма»). Одно божество легко перетекает в другое, заменяет, иначе говоря, субституирует его в отдельных случаях, нисколько не умаляясь при этом в своём качестве и потенции. Боги, полубоги, герои — все они лишь проявление универсальной Идеи. Это ясно как день, если мы твёрдо стоим на позициях интегрального традиционализма, согласно которому, в отличие от формационной и прочих «современных школ», метафизика предшествует религии, а никак не наоборот.

Герма, то есть изображение бога Терминуса, представляла собой каменный столп, заканчивающийся бюстом или головой (сначала бородатой, затем безбородой), у которой иногда было два или три лица. Древний вариант гермы отличался едва обозначенными руками и эрегированным фаллом. В последнем случае мы, вероятно, сталкиваемся с влиянием культа малоазийского бога Приапа, имевшего итифаллический облик и, разумеется, легко перетекавшего в образы других богов. Кабалистическое соответствие между Терминусом и Гермесом гораздо более чем очевидно, чтобы долее задерживать на нём своё внимание. Остаётся лишь заметить, что с помощью этого соответствия решалась сложная метафизическая задача соотнесения апейрона (беспредельного) с перасом (пределом). В позднем римском манифестационизме, который не мог не усвоить модные увлечения провинции, это божество выступало в роли примирителя и разрешителя двух несовместимых позиций: манифестационизма (основывающегося на отсутствии любых разрывов в бытии) и креационизма (признававшего разрыв, прежде всего между Творцом и тварью, фатальным). С одной стороны, Терминус — граница. С другой стороны, он посредник (и здесь обнаруживается как раз-таки одна из основных функций Гермеса), для которого не существует здесь и там в абсолютном смысле этих слов (наверху, как внизу, внизу, как наверху). Терминус, если угодно, трагедия и причина гибели римского мира, пытавшегося совместить несовместимое, поместить Неведомого Бога, требовавшего единоличного себе подчинения, в пантеон перетекающих друг во друга божеств.

Итак, Приап (сила рода) слился с Гермесом (посредничество), а тот с Термином (разрыв) и Янусом (год в своей континуальности и дискретности). Таким образом, здесь мы видим теологическое воплощение метафизической концепции о апейроне (беспредельном), то есть «посредничестве», и перасе (пределе), то есть «ограниченном», или «термине». Не вызывает также сомнений, что герма и Термин кабалистически переходят из одного в другое.

Один из актов «разрыва» первоматерии порождает сульфур, иероглифически отождествлявшийся у Фулканелли и Канселье с купальщиком, маленьким царём, бобом богоявленского пирога или рыбой. В «Философских обителях» (с. 422–423) Фулканелли пишет по этому поводу: «Слово π ο ν  τ ι ο ς, кроме того, означает всё, что обитает в море. Сразу приходит на ум таинственная рыба, которую Ртуть поймала и удерживает в ячейках своей сети. В день Богоявления (Fê te des Rois) эту рыбу по-древнему обычаю подают на стол либо в её естественном виде (sole, dauphine, морской язык, дельфин), либо в виде куклы-голыша (“baigneur”, купальщик) или боба (fè ve), спрятанного между слоями ( lames feuilleté es ) традиционного богоявленского пирога. Таким образом, чистый белоснежный горностай предстаёт перед нами выразительной эмблемой обычной ртути ( mercure commun ), соединённой в субстанции философской ртути ( mercure philosophique ) с Серой-рыбой». У Эжена Канселье в главе «Алхимическая Символика Богоявленского пирога» из книги «Алхимия» об этом сказано ещё более разительно: «Вспомним, как делили пирог с запечённым сюрпризом ещё в начале нашего века и какие чарующие предания, полные герметических и в высокой степени посвятительных смыслов несёт праздник Богоявления в канун Рождества — праздник Царей-волхвов — увы, сохранившийся едва-едва, в усечённом виде! И всё же он по-прежнему привносит в наш профанический и просто языческий мир древние смыслы, против которых в поразительном единении так ополчались янсенисты, лютеране и кальвинисты, в слепоте своей ненавидящие всё эзотерическое, не доступное “новому свету” их “чистого разума”. Вспомним, какую шумную возню устроили все они когда-то по поводу этого праздника, называемого в народе Пьяный Король ( Roi boit ) и приоткрывающего всё древнее, всё священное, столь почитаемое высшими избранниками и суверенами-аристократами — с одной стороны, с другой — простыми детьми из самых бедных семей — и как вся эта возня едва не повлекла за собою смерть храбрейшего из Королей — Франциска Первого.

Хозяин дома, в котором происходит праздничная игра, обращается с вопросом к ребёнку, спрятавшемуся под столом, именуя его Phoebe Domine! Seigneur Phé bus! Гоподин Феб! Это выкликание через кабалистический ассонанс легко превращается в Fabæ Domine или Seigneur de la F è ve! Господин Бобовое Зёрнышко! Правитель Фив! Именно об этом бобовом зёрнышке упоминает Плутарх в знаменитых описаниях пиршеств — древние Египтяне, Фиванцы, считали бобовое зерно божественным и хранили в храмах под покрывалом — точно так же, как и мы прячем его в пироге или под скатертью стола.

Но не относится ли это обращение также и к солнцу, именуемому в мифологии Фебом, чей восход всегда предваряется появлением утренней звезды по имени Люцифер (Светоносицы от lux, lucis, lumiè re, свет и fero, je porte, я несу — букв. я сам несу свет — перев.), в равной степени и ко младенцу Иисусу — ведь Его сокрытое в вертепе, то есть пещере, Рождество также предваряется появлением чудесной звезды, Звезды Царей? И точно так же, как Цари Востока, предрассветною “звездою учахуся”, пришли к яслям Царя-Богомладенца, так и алхимик в своём труде, отмеченном печатью Звезды Волхвов, следует за ней в святилище недр земли, матери-материи (mater, mè re), скрывающей философское золото или маленького царя (petit roi, regulus).

Появление звезды Великого Делания всякий раз возобновляет Богоявление, отмеченное звездой, торжествующей над всеми звёздами небесными. Святой Игнатий в своём апокрифическом Первом Послании к Ефесянам описывает это космическое чудо, пожалуй, даже более выразительно, чем святой Матфей:

Звезда сияла в небе, превосходя блеском все иные звёзды, и свет ея был неизречённым; и новизна ея вызывала восхищение. Все же прочие звёзды вкупе с Солнцем и Луной являли клир, сопровождающий эту Звезду. Сама же она рассеивала свет свой повсюду; и явилось волнение, откуда пришло новое сие необычайное светило”. […]

Бобовое зёрнышко есть не что иное, как символ нашей серы, заключённой в материи, истинного минерального солнца, рождающегося золота, не имеющего ничего общего ни с одним драгоценным металлом, золота — источника всякого на земле блага. Это золото в прямом смысле слова молодо-зелено, оно одарит художника, который сумеет довести его до состояния зрелости, тремя благами — здоровьем, богатством, мудростью. Вот почему выражение найти зерно в пироге ( trouver la fè ve au gâ teau ) означает сделать важное и великое открытие, совершить прекрасное и доброе дело.

В то же время замечательно то, что бобовое зёрнышко в Богоявленском пироге часто заменяют куклой младенца, которую называют купальщиком или маленькой фарфоровой рыбкой, «солнышком» (sol, solis, soleil) и что первые изображения Христа в римских катакомбах были именно в виде рыбы. Но и само слово рыба, ‛ Ι Χ Θ Υ Σ, Ikhtus, записанное как монограмма, по первым буквам в древности означало Иисус Христос Сын Божий, Спаситель.

Сам же пирог, испечённый из слоёного теста, напоминает страницы книги, образа сухой воды, не моющей рук. Об этой воде много пишут Философы, называя ея землёй белой и слоистой. […]

В этой воде и рождается алхимический гомункул или маленькая рыбка, которую герметики называли рыбой-прилипалой и которую они с присущей им любовью к духовным играм советуют ловить в лоне их моря ( mer ), кабалистически — матери ( mè re ). Эта пластинчатая материя и есть та самая Немая Книга старых мастеров, Великая Книга Естества ( Grande Livre de la Nature ), которая лишь одна, как неустанно повторяют они, являет собой Нить Ариадны ( Filet d’Ariadne ), незаменимую для стремящихся безопасно войти в Лабиринт герметической философии.

Это также и знаменитая книга иносказаний Николая Фламеля, золочёная, очень старая и очень широкая, сперва явившаяся ему в видении, а затем неожиданно купленная этим народным алхимиком из прихода Святого Иакова при Мясных Лавках (Saint-Jacques-de-la-Boucherè e) за два флорина, после чего он ценою огромных трудов сумел довести до совершенства изготовление Философского Камня.

Мы настаиваем вот на чём. Слоёный пирог из Ослиной шкуры ( Peau d’Ane ), сказки, которая есть в сборнике Шарля Перро, равно как и у Матушки Гусыни ( Ma Mè re l’Oie ), есть символ всё той же сущности, в недрах которой медленно и терпеливо развивается металлический зародыш. Это и есть тайный обитатель Богоявленского пирога — голый или запелёнутый bambino, всё ещё соединённый с древней плацентой и закрытый от противоположностей внешнего мира. […]

Алхимическая эзотерика Богоявления или Праздника Царей ни в чём не противоречит религиозной традиции, более того, полностью с ней совпадает. Вплоть до XVII столетия в Церкви при праздновании всех великих праздников использовались те же самые три основных цвета, сменяющие друг друга на решающих стадиях Великого Делания. Так, в канун Богоявления три коронованных каноника, изображавшие Царей-Волхвов, предстояли Богомладенцу один в чёрном, другой в белом, а третий в красном. Ведомые Звездой, они склонялись над яслями и пели Спаси нас, Царю Веков! — Salve Princeps Sæ culorum — принося Ему золото, ладан и смирну (l’or, l’encens et la myrrhe)» (с. 110–116).

Два  пути

Тем, кто изучал алхимию хотя бы чуть более, нежели просто поверхностно, должно быть известно, что существует два пути Делания. Сухой и влажный. Фулканелли в «Философских Обителях» писал об этих двух путях следующее: «…двум путям Делания соответствуют два различных способа активации (animation) первоначального меркурия (mercure initial). Первый связан с коротким путём и включает в себя одну-единственную операцию — постепенное увлажнение твёрдого вещества (всякая сухая субстанция жадно впитывает влагу) вплоть до его разбухания и превращения в пасто- или сиропообразную массу. Второй способ предполагает кипячение всей Серы в трёх- или четырёхкратном (по весу) количестве воды, последующую декантацию раствора, высушивание остатка и новое его смешение с пропорциональным количеством Ртути. После растворения отстой, если он есть, отделяют, и собранные жидкие фракции подвергают медленной дистилляции на бане. При этом избыточная влага удаляется, и остаётся Ртуть требуемой консистенции, сохранившая все свои свойства и готовая к герметической варке» (с. 334).

Взгляд Фулканелли на работу женщин ( женскую работу ) или игры детей весьма необычен. Он утверждает, что работа женщин вовсе не один из этапов хорошо описанного мастерами пути, но отдельный путь:

«Читатель, знакомый с манерой письма Философов — манерой традиционной, которой мы стараемся подражать, чтобы наши писания объясняли древних авторов, а те, в свою очередь, служили для нас ориентиром, — без труда поймёт, что именно герметические философы понимают под своими сосудами, ведь те символизируют не только два вещества (matiè res) — вернее, одно на двух этапах эволюции — но и сами два пути ( deux voies ), где эти вещества (corps) используются.

Первый из этих путей, где прибегают к искусственному сосуду, длинный, трудоёмкий, неблагодарный, доступный лишь богатым, но, несмотря на значительные расходы, более распространённый, потому что его чаще предпочитают описывать наши авторы. На нём основывают свои рассуждения алхимики, на нём строятся теоретические посылки Делания. Он требует непрерывной работы в течение двенадцати-восемнадцати месяцев и исходит из предварительно обработанного естественного золота, растворённого в философском меркурии с последующей варкой в стеклянной колбе (matras). Это и есть сосуд для почётного употребления, для работы с такими ценными веществами, как активированное золото (or exalté ) и ртуть Мудрецов (mercure des sages).

В случае второго пути требуется лишь большое количество дикой земли, ст о ящей так мало, что в наше время и десяти франков достаточно, чтобы обрести всё необходимое в избытке. Это — земля и путь бедняков, простых и скромных, которых естество восхищает даже в самых жалких своих проявлениях. Способ несложный, алхимик лишь присутствует, так как таинственная работа совершается сама собой и оканчивается через неделю, самое большее — через девять дней. Процесс, незнакомый большинству алхимиков-практиков, полностью протекает в тигле из огнеупорной глины. Этот путь великие Мастера называют женской работой ( travail de femme ) или детской игрой ( jeu d’enfant ); именно к нему применяется известное герметическое правило: una re, una via, una dispositione ( одно вещество, один сосуд, одна печь ). Таков наш глиняный сосуд (vase de terre), всеми презираемый, простой, сосуд для всеобщего употребления, “который у всех перед глазами, ничего не стоит и есть у каждого, но который нельзя опознать без откровения свыше”» (с. 346–347).

Приведённые из Фулканелли пассажи являются, по нашему мнению, одними из наиболее тёмных во всём когда-либо им написанном. Это не случайно. Ведь мастера древности предпочитали либо вообще ничего не говорить о двух путях, либо, сообщая о них, ничего не говорить о сухом. Фулканелли решается сообщить немногим больше лишь потому, что время, когда он писал, оказалось более глухим к герметическим истинам. Информационный ком начал нарастать уже тогда. В этом коме тонуло любое негромко произнесенное слово.

Вся алхимическая литература, на наш взгляд, напоминает птицу, перелётывающую с места на место, чтобы отвлечь и увести хищника от гнезда с птенцами. Если бы усердный читатель, отдавший на алхимические штудии большую часть жизни, вдруг узнал, из чего приготавливается Философский Камень, он был бы не в замешательстве и не в восторге. Скорее всего он пришёл бы в ярость, что ему так долго морочили голову, тогда как первоматерия всегда была под рукой. А возможно, его поразил бы припадок истерического смеха. Влажный путь — путь кружной и не главный. Сухой путь — сама простота. Это Делание бродяг и бомжей, варящих посреди леса на костре в ржавой консервной банке хорошо им известную субстанцию.

Химический  Апокалипсис

Что касается неоднократного упоминания у Фулканелли Мастера или Художника Илии, то здесь не мешало бы прояснить определённые детали. Художник Илия, Мастер Элиас — не столько поддающееся исторической атрибуции имя алхимика, сколько иероглиф. В определённом смысле оно означает то же самое, что и Гермес. Как известно, пророк Илия был одним из первых, кто преодолел ветхозаветную тварность. Бог вознёс его в огненной колеснице на небо. Следовательно, Илия — идеальный образ преображённого человека. Именно поэтому Адепты алхимической науки часто назывались избранниками Илии. И это не случайно, поскольку имя Илия и слово избранник в ряде европейских языков созвучны.

Александром Дугиным даже была выдвинута гипотеза о существовании некоего типологического ордена Илии (Дугин Александр. Орден Илии // «Конец света». Альманах «Милый Ангел». — М.: Арктогея, 1998). Впрочем, здесь было бы более предпочтительным остановиться исключительно на определении «типологическое».

Если предельно упростить мысль Дугина, то орден Илии — это синкретическая смесь манифестационизма и креационизма. Тот и другой представляют собой две метафизические позиции. Первая из них подразумевает creatio ex Deo (например, индуизм, буддизм, европейское язычество), тогда как вторая — creatio ex nihilo (например, талмудический иудаизм, суннитский ислам, протестантизм и, отчасти, католичество). Аутентичное христианство провозглашает отказ и от того и другого: здесь «несть ни еллина (манифестациониста), ни иудея (креациониста)». В ордене Илии наблюдается ситуация контрарная: здесь «есть и еллин, есть также иудей». В качестве исторических примеров здесь можно было бы назвать еврейскую каббалу, александрийский гнозис, суфизм, наконец, русское хлыстовство.

Илия, как и Енох, фигуры особо почитаемые представителями ордена Илии, поскольку и тот и другой были взяты на небо в теле. Есть здесь над чем подумать. Торжество совершенного человека ( сверхчеловека ) в рамках ордена Илии представлялось торжеством над естественным человеком, над тварностью и пределом.

Учение алхимиков также типологически принадлежит этой метафизической позиции, хотя исторически чаще всего получалось так, что алхимики были вынуждены прикрываться креационистской риторикой. И если в случае католичества (Запад) и суннизма (Восток) это было возможно, то в случае восточного христианства, претендующего на безусловную тотальность, привилегированное прежде сословие колбягов (свидетельство тому находим в Русской Правде Ярослава) было подвергнуто самой жёсткой обструкции. (В частности, хорошо известно, что с началом весны (время, когда, согласно всем добрым авторам, следует начинать работы) князь ездил по всем дворам своей вотчины и самолично запечатывал печи.)

Наконец, следует указать на то, что еврейское Илия часто фонетически сближалось с греческим Гелиос. Таким образом, избранники или ученики Илии — это прежде всего те, кто выполняют солнечную работу. Отсюда Братство Гелиополиса, основанное Жаном-Жюльеном Шампанем. Гелиополис — Солнечный город или Город Солнца.

Фулканелли неоднократно, опираясь на слова Библии, отцов-иезуитов и некоторых Адептов, говорит о двух катастрофах: потопе и мировом пожаре. Таким образом, спасшиеся на некоем ковчеге избранные (слово, как мы уже говорили, кабалистически связано с именем Илия) выступают как бы в роли поднявшихся в огненной колеснице учеников Илии. Этот взгляд противоречит как западному, так и восточному христианству, будучи развитием концепции, основанной на смешении креационизма с манифестационизмом.

Согласно Фулканелли, две катастрофы, потоп и мировой пожар, последовательно сменяют друг друга, обозначая конец цикла: «Всякий период в двенадцать столетий начинается и заканчивается катастрофой. Человечество живёт и развивается между двумя катаклизмами. Вода и огонь, производящие все изменения в материальном мире, действуют в это время совместно, но в противоположных областях Земли. А так как перемещение Солнца — то есть восхождение светила над полюсом — остаётся главной движущей силой катастрофы, каждое полушарие поочерёдно подвергается потопу в конце одного цикла и пожару в конце следующего. И если на юге царит пекло из-за солнца и земного огня, то на север обрушиваются ливни из огромных туч, в которых cконцентрировалась вода, испарившаяся во время пожара. И если в предыдущем цикле наше северное полушарие покрыли воды потопа, то в заключительные дни теперешнего цикла его, надо думать, сожжёт огонь Страшного суда.

Ожидать последнего часа следует без всякой паники. Для большинства он станет часом заслуженного наказания, для немногих же — часом мученичества. Кратко, но определённо ясно, что на одно и то же полушарие, в данном случае наше, поочерёдно обрушиваются два разных бедствия, говорит великий христианский посвящённый апостол Пётр: “Прежде всего знайте, что в последние дни явятся наглые ругатели, поступающие по собственным своим похотям и говорящие: “где обетование пришествия Его? Ибо с тех пор, как стали умирать отцы, от начала творения всё остаётся так же”. Думающие так не знают, что в начале словом Божиим небеса и земля составлены из воды и водою: Потому тогдашний мир погиб, быв потоплен водою. А нынешние небеса и земля, содержимые тем же словом, сберегаются огню на день суда и погибели нечестивых человеков... Придёт же день Господень, как тать ночью, и тогда небеса с шумом прейдут, стихии же, разгоревшись, разрушатся, земля и все дела на ней сгорят... Впрочем, мы по обетованию Его, ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда”.

Впечатляющим, выразительным и строго согласующимся с традицией образом двух земных катастроф — великого пожара и потопа — в день Страшного суда служит обелиск в Даммартен-су-Тижо (департамент Сена-и-Марна).

Воздвигнутый на пригорке, в наиболее высокой точке леса Креси (высота 134 метра), обелиск возвышается над окрестностями, и в просветах лесных просек виден издалека. Место для него выбрано превосходно. Он расположен в центре пересечения трёх прямых дорог, придающих ему вид шестиконечной звезды. Памятник как бы имеет вид древней гексаграммы — совмещённых треугольников воды и огня, — которая выступает сигнатурой Великого Делания на материальном плане и его конечного итога — философского камня.

Этот прекрасный обелиск составлен из трёх различных частей: прочного вытянутого основания — квадратного в разрезе и с закруглёнными углами, колонны в виде четырёхугольной пирамиды со стёсанными краями и венца, в котором, собственно, и заключён весь смысл памятника. Здесь изображён Земной шар во власти воды и огня. Шар этот держится на волнах разбушевавшегося моря. Солнце в своём движении поражает его верхний полюс, земля возгорается и испускает молнии и громы. Перед нами, как мы уже отмечали, удивительно наглядное изображение гигантского пожара и потопа, одновременно очищающих и карающих» (Фулканелли. Философские Обители. — М.: Энигма, 2004. С. 515–516). Канселье же, добросовестный практикующий католик, прямо сославшись на «Typus mundi», приведя два изображения оттуда и процитировав страшный апокалиптический католический гимн, пишет: «Против циклически возникающих и развивающихся всеобщих бедствий нет средства, одинаково подходящего всем. Выздоровление всегда есть чудо, и тут требуется соответствующее лекарство, для приготовления которого нужны не менее исключительные условия, чем для его применения; причём больной и врач должны тесно сотрудничать друг с другом» (с. 34).

 

Завершая свои «Философские Обители», Фулканелли ещё раз указывает на единство алхимической традиции, предполагающей необходимость указания на обязательность физической смерти и благотворного гниения в могиле для достижения жизни вечной. Не столько алхимия здесь пользуется образами жизни, смерти, погребения и воскресения, сколько в основе последних лежит алхимический принцип.

Однако смерть вещества в сосуде, смерть человека, смерть мира, смерть и гниение — всего лишь стадии на пути к воскресению преображённого тела.

лето 2004 — зима 2005


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-05-06; Просмотров: 248; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.032 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь