Метафизика творчества. Теургия.

ВВЕДЕНИЕ   В  ТЕОРИЮ МЕТАФОРЫ  И  ПОВТОРА

При первом же приближении в русской, да и не только в русской, поэзии обнаруживаются две противоположные тенденции. Их условно можно было бы назвать линией метафоры и линией повтора. Для второй половины XX в. два взаимоисключения — Кедров и Бродский. Первый в наиболее чистом виде представляет линию метафоры, второй — повтора. Но речь собственно не о Кедрове и Бродском. С помощью оптики теории метафоры и повтора можно было бы рассмотреть всю историю поэзии. Так, например, в эпосе о Гильгамеше доминирует повтор, а в псалмах Царя Давыда — метафора.

Самое время оговорить, что «метафору» мы понимаем расширительно, именно как принцип, а не «риторический троп». Также и «повтор». Впрочем, о последнем столько сказано в лотмановских «Лекциях по структуральной поэтике», что дальнейшие замечания здесь излишни. Гораздо интереснее метафизические и онтологические основания метафоры и повтора.

Всякая речь (ср. с гераклитовской «этой-вот Речью») является, во всяком случае, в качестве аналогии, потоком эманаций из нетварного логоса, то есть представляет собой то, что у стоиков и неоплатоников носит имя «сперматических логосов». Эти истечения нисходят на бесформенную материю, выделившуюся прежде из Божества и бифуркационно отлучившуюся (что в рамках креационистских доктрин позволило говорить о creatio ex nihile). Речь сперматических логосов встречает на своём пути бесформенную материю, подобно тому, как свет сталкивается с преградой, а та отбрасывает тень. Тень — это зачатый материей мiр форм, то, что образуется в результате обжига материи духом. Дух непознаваем, но и материя непознаваема как внутренняя, трансцендентная «тьма вещей» (кантовская Ding an sich). Всё, что доступно познанию, так это разве что формы, по которым можно судить о духе и материи. Иными словами, дух и материя являются (про-являются) формами, но их чистое бытие непознаваемо, так как подобное познаётся подобным. Следовательно, формальное может быть познано лишь формальным.

Материя рвётся навстречу огню духа, и это движение восходящее. Дух спускается на воды материи, и это движение нисходящее. По сути, нету никаких двух, есть лишь один поток, познаваемый как двойственность выпуклости и вогнутости. Но выпуклость — иная вогнутость, а вогнутость — иная выпуклость. Все формы стремятся взойти к абсолютному духу (полюсу кристаллизации) или снизойти до абсолютной материи (полюса растворения). Эти движения как раз и называются поэзией. Формы поэтической речи (а всякая живая речь — поэзия, вопреки г-ну Мольеру, тогда как проза — искусственное образование), находясь в состоянии смежности с говорящим, способны стать «подъёмником» последнего. В случае волевого акта метафоры (совершённая метафора — инициатическая формула тат твам аси, «то ты еси») высвобождаются сущности, бытие-существование (мiр наших форм) распознается как проявление Единого Ничто, к которому и восходит поэт. В случае повтора элементы, «рифмуясь» (повторяясь), взаимоуничтожаются, высвобождая чистые потенции материи, втягивая говорящего в воронку её Множественного Ничто (которое необязательно должно рассматриваться как зло). Метафора — тождество разного. Повтор — разность тождественного. Метафора подчёркивает родство всего со всем. Повтор показывает, что вещи не равны сами себе.

Таким образом, поэт несёт огромную ответственность за судьбы мiра. Он втягивает всё окружающее его в движение вверх или вниз. Сочетание метафоры и повтора порождает прекрасные сами по себе, но онтологически безответственные формы. Это «быстрое колебание между верхом и низом». И, в зависимости от того, что превалирует в творчестве поэта — метафора или повтор — как раз и происходит движение: либо вверх, либо вниз.

2002

⇐ Предыдущая32333435363738394041Следующая ⇒

Поделиться: