Архитектура Аудит Военная наука Иностранные языки Медицина Металлургия Метрология
Образование Политология Производство Психология Стандартизация Технологии


Протокол допроса свидетеля



1919 года, ноября 14 дня, в городе Екатеринбурге, Член Екатеринб. Окружного Суда И.А.Сергеев в камере своей допрашивал нижепоимнованного в качестве свидетеля, с собл. 443 ст. у.у.с., и он показал:

Я, Петр Порфирьевич Богоявленский, 48 лет, помощник акцизного надзирателя 1­го уч. 1­го округа Пермской губ., правосл., живу в Екатеринбурге на 1­ой Мельковской ул., №3.

Первый акцизный участок, которым я заведовал, находится в гор. Камышлове, где я имею постоянное местожительство. В первой половине 1 июня с.г. (по новому стилю) ко мне зашел мой знакомый Василий Лукич Крысов — управляющий заводом Машкова в селе Сухой Лог, Камышловского уезда. В разговоре, между прочим, Крысов сообщил мне, что один из рабочих управляемого им завода, приехав из Екатеринбурга, передавал ему, что видел своими глазами, как б. Государя на ст. Екатеринбург посадили в вагон. По словам того рабочего, Государь был в старой потрепанной шинели и при посадке его грубо втолкнули в вагон. Фамилию того рабочего Крысов мне не назвал. Я очень хорошо помню, что разговор с Крысовым происходил у меня не в июле, а в июне месяце; сведения о том, что б. Государь убит, дошли до меня 26 июля (н.ст.), а разговор с Крысовым происходил у меня более чем за месяц до получения мною сведений об убийстве Царя. Насколько достоверно сообщение Крысова — я не знаю, но помню, что он отнесся к сообщению рабочего как к факту, заслуживающему доверия, и потому даже выразил догадку, что Государя увезли в Ригу на основании одного из пунктов Брестского договора. Добавлю, что, как говорил мне Крысов со слов рабочего, поезд, в который посадили Государя, был роскошный и был отправлен в путь.

Несколько настораживает в приведенных документах соотношение чисел — 23 июня и 6 июля. Это ведь может быть и один и тот же день. Ведь 23 июня по старому стилю — как раз 6 июля по новому, введенному большевиками. И два разных, разнесенных на две недели. Но почему­то именно в указанные две недели происходят очень важные события и в доме Ипатьева и вокруг него...

Из Москвы вдруг одна за другой посыпались телеграммы. Приведем их тексты по лентам, обнаруженным членом окружного суда Иваном Сергеевым.

 

Телеграмма № 2729

а) поданной в Москве 20 июня 1918 года в 14 часов 6 минут; б) принятой в Екатеринбурге 23 июня 1918 года. Содержание ее следующее:

Екатеринбург председателю совдепа. В Москве распространились сведения что будто бы убит бывший император Николай второй сообщите имеющиеся у вас сведения Управляющий делами совета народных комиссаров Владимир Бонч Бруевич 499.

На этой телеграмме черным карандашом положена резолюция:

«Копию телеграммы сообщить известиям и Уральскому рабочему». Ниже синими карандашом написано: «о жильцах дома Ипатьева». По этому тексту чернилами черного цвета написано: «к делу о жильцах в д. Ипатьева».

 

Телеграмма № 814

а) Поданной в Москве 21 июня в 19 часов 26 минут; б) Принятой в Екатеринбурге 24 июня 1918 года. Содержание ее следующее:

Екатеринбурга Президиуму Совдепа

Срочно сообщите достоверности слухов убийства Николая Романова вестнику точка комиссар по пта Старк 887.

На телеграмме красным карандашом сделана отметка: «Ответ послан». Ниже текста телеграммы черным карандашом написано: «К делу о жильцах д. Ипатьева».

Большие чиновники из Кремля внезапно обеспокоились судьбой арестованной семьи. Но они занервничали не сами по себе. В материалах Соколова присутствует такой вот документ:

Почтово­телеграфные чиновники Штаба Северо­Урало­Сибирского фронта в бытность большевиков, коим командовал Берзин, кои сейчас состоят на службе в почтово­телеграфной конторе города Екатеринбурга, Сибирев, Бородин и Ленковский могут засвидетельствовать разговор по прямому проводу Ленина с Берзиным, в котором первый приказал Берзину взять под свою охрану всю Царскую семью и не допускать каких бы то ни было насилий над ней, отвечая в данном случае своей (т. е. Берзина) собственной жизнью.

Что последовало за этими посланиями?

Во­первых, естественно, инспекторский визит Берзина(? ) в дом Ипатьева. О том, что он произошел, найдем свидетельство в дневниках узников этого дома. Вот как описывает их посещение один из поднадзорных, Николай Александрович Романов, который многое зафиксировал в своем дневнике. Найдем запись от 22 июня:

...сегодня во время чая вошло 6 человек, вероятно областного совета, посмотреть какие окна открыть?

Разрешение этого вопроса длится около двух часов! Часто приходили разные субъекты и молча при нас оглядывали окна.

На следующий день Николай Александрович отмечает в дневнике, что, мол, вчерашние посетители были народные комиссары из Петрограда...

В дневнике Александры Федоровны мы тоже находим упоминание об этом посещении (в записи от 22 июня она назвала их «... люди, вероятно, из комитета»).

Привыкшие к тому, что их судьбой распоряжаются комиссары либо «люди из комитета», арестанты и не заподозрили, что в те дни решалась их судьба. Одетые в обычную для большевиков униформу — гимнастерки, кожанки, галифе, ремни внахлест — Берзин и его штаб действительно ничем не отличались от «комиссаров». Но это внешне. На самом деле их посещение означало только одно. Отныне ответственность за содержание и судьбу Романовых перешло из рук Уралсовета в крепкие руки командующего фронтом Берзина. О чем он и оповестил руководство в Москве телеграммой.

Телеграмма была подана в Екатеринбург (штаб фронта) 27 июня 1918 года в 0 часов 5 минут, адресована в Москву и записана в книге под № 3101а.

Содержание ее следующее:

Три адреса Москва Совнарком, Нарком военн. бюро печати, Цик.

Мною полученных московских газетах напечатано сообщение об убийстве Николая Романова на каком то разъезде от Екатеринбурга красноармейцами точка официально сообщаю что 21/6 мною с участием членов в. военной инспекции и военного комиссара Ур. военного округа и члена всерос. сед. комиссии был произведен осмотр помещений как содержится Николай Романов с семьей и проверка караула и охраны все члены семьи и сам Николай жив и все сведения об убийстве и т.д. провокация точка. 198 главнокомандующий североуралосибирским фронтом Берзин.

Прежде всего, сущность перемены в отношении к арестантам была подчеркнута сменой караула в Доме особого назначения. Если внешнюю охрану оставили прежнюю, из вольнонаемных рабочих­красногвардейцев, то внутреннюю заменили на доверенных «латышей». Существенным моментом стало и снятие прежнего коменданта ДОНа Авдеева и назначение на его место проверенного и надежного человека — Юровского. Новый комендант, что немаловажно, знал иностранные языки. Он мог объясняться с новой охраной. Кроме того, был щепетильно честен. Выше мы видели, что это оценил и Николай Александрович.

Замены произошли 4 июля.

Думается, вполне обоснованно можно предположить, что с этого момента судьба Романовых стала тесно связана с судьбой Берзина. Именно командарму, по предлагаемой версии, и была доверена сложнейшая миссия по вывозу Николая II. Попробуем обосновать предлагаемый поворот в судьбе экс­императора.

В 1918 году большевики, безусловно, оставались креатурой Германии: доказательств тому в наше время опубликовано предостаточно. Стало быть, политика и поступки большевистского правительства — во всяком случае, летом 1918 года — определялись немцами.

Памятуя данный посыл, и приступим к рассмотрению некоторых фактов. Начнем с цитирования одного частного сообщения. Великий князь Николай Михайлович, человек, конечно же, хорошо осведомленный, утверждал в своем письме от 26 июня 1918 года: «из Берлина поступили распоряжения Ленину и Троцкому по поводу государя и его семьи».

Сказано, может быть, слишком сильно, но по сути верно. Вспомним, по времени именно тогда и начали происходить описанные выше события. И если они были обусловлены немцами, то, очевидно, двигали ими не только родственные отношения кайзера Вильгельма с семьей Романовых, но в значительно большей мере — политические расчеты. А они в 1918 году определялись статьями Брестского договора. Историю и подоплеку заключения этого «похабного», по выражению Ленина, мира мы возьмем из описания Льва Троцкого, непосредственного участника этих событий. Вот что он пишет в статье «Мирные переговоры в Брест­Литовске», опубликованной сразу по горячим еще следам в 1920 году.

 

В Брест­Литовск мы отправились для того, чтобы заключить мир. Почему? Потому что воевать не могли. На совещании представителей фронта мы произвели предварительную анкету, вывод которой был совершенно ясен: армия не хочет и не может воевать. Вывод этот был, впрочем, только формальным подтверждением вполне очевидного факта...

Мы все были солидарны в том, что переговоры нужно тянуть как можно долее, чтобы извлечь из них агитационный «капитал» и в то же время выгадать как можно более времени, дав истории возможность приблизить нас к германской и общеевропейской революции. Разногласия начались с вопроса: как быть в случае ультиматума? Тов. Ленин ставил вопрос ребром: ни в коем случае не доводить переговоров до разрыва. Раз мы не можем вести войну, то непозволительно играть с войной. Меньшинство партии («левые коммунисты». — Н.В.), наоборот, считало обязательным довести переговоры до разрыва, чтобы ответить на наступление партизанской войной. Наконец, было течение, которое считало невозможным военное сопротивление, но в то же время находило необходимым довести переговоры до открытого разрыва, до нового наступления Германии, так, чтобы капитулировать пришлось уже перед очевидным применением империалистической силы и вырвать тем самым почву из­под ног инсинуаций и подозрений, будто переговоры являются только прикрытием уже состоявшейся сделки. Этот агитационный довод представлялся решающим автору настоящих строк. При борьбе двух крайних течений в партии временное преобладание получила «средняя» точка зрения, дававшая каждому из флангов надежду на то, что дальнейший ход событий подтвердит правильность его диагноза и прогноза.

Переговоры были прерваны... Переход немцев в наступление, захват ряда городов, расстрелы коммунистов на Украине — все это слишком ясно показало, что дело идет не о закулисной сделке. Нам ничего не оставалось, как временно капитулировать перед силой...

 

Как ни крути, а ключевые слова в этой статье «сделка» и «агитационный довод». Тысячи новых трупов русских солдат должны были пропагандистски прикрыть фактически состоявшуюся значительно раньше, еще в апреле 1917 года, сделку между руководством большевиков и кайзеровским правительством. Результатом этой сделки стали не только статьи, фиксирующие прекращение военных действий, отход к Германии огромных российских территорий, выплату контрибуции хлебом, сырьем и золотом, но и статьи приложения, в одной из которых декларировалась гарантия свободного перемещения в течение 10 лет немцев по крови в фатерлянд.

Многими комментаторами эта статья расценивалась как завуалированное обязательство большевиков перевезти на запад Александру Федоровну и ее детей, как неотчуждаемых от матери. Возможно, это правда. Но не вся правда.

Была и еще весьма для немцев важная причина спасать царскую семью.

И отнюдь не только мать и детей.

Но и отца.

Причину эту мы найдем в фундаментальной монографии историка Фельштинского «Брестский мир».

...4 июня советник миссии в Москве К. Рицлер в пространном коммюнике сообщал следующее: «За последние две недели положение резко обострилось. На нас надвигается голод, его пытаются задушить террором. Большевистский кулак громит всех подряд. Людей спокойно расстреливают сотнями. Все это само по себе еще не так плохо, но теперь уже не может быть никаких сомнений в том, что материальные ресурсы большевиков на исходе. Запасы горючего для машин иссякают, и даже на латышских солдат, сидящих в грузовиках, больше нельзя полагаться — не говоря уже о рабочих и крестьянах. Большевики страшно нервничают, вероятно, чувствуя приближение конца, и поэтому крысы начинают заблаговременно покидать тонущий корабль. (...) Карахан засунул оригинал Брестского договора в свой письменный стол. Он собирается захватить его с собой в Америку и там продать, заработать огромные деньги на подписи императора.

Цитата из коммюнике барона Рицлера, второго лица в германской миссии, несомненно, осведомленного о закулисном торге вокруг Брестского мира, позволяет предположить, что в ситуации нестабильности власти Ленина и его комиссаров, ввиду вполне реальной угрозы тотального поражения большевиков, утере ими власти, прагматичные германские руководители решили подстраховать исполнение статей Брестского договора подписанием его со стороны России еще одним участником — легитимным монархом.

Мало ли что — отрекся. Немцы активно сотрудничали с министром иностранных дел Временного правительства П. Милюковым, нашедшим убежище в оккупированном ими Киеве. Монархист Милюков вполне мог убедить их, что наиболее реальным будет после свержения большевиков реставрация монархии. Может, кто­нибудь другой консультировал кайзера и его приближенных, может, так уверяла разведка германского генштаба. Так или иначе, Брестский договор оказался, если верить Рицлеру, подписан Николаем II. Версию того, как этого добились большевики, мы рассмотрим в следующей главе. Здесь мы только, приняв существование подписи экс­императора под текстом Брестского договора как возможный факт, зафиксируем мысль, что он таким образом стал и вторым гарантом его выполнения.

Потому допустить его гибели немцы не могли. Отсюда, как следствие, и телеграмма Ленина Берзину.

Документы, что приведены выше, удостоверяют: Берзин решительно взялся за исполнение поручения вождя мирового пролетариата. Хотя, как свидетельствуют архивные документы, находился в крайне трудном положении. В Екатеринбурге он оказался в начале июня 1918 года. Город уже находился перед непосредственной угрозой нападения приближающихся белочехов и колчаковских соединений.

14 июня 1918 года приказом Н.И. Подвойского создается Северо­Урало­Сибирский фронт со ставкой в Екатеринбурге. Берзин назначается его командующим. Серьезной помощи от замотавшихся деятелей Уральского военного комиссариата, тоже только недавно учрежденного, ждать не приходилось. Организация линии обороны, организация тыла, организация штаба — забот у нового комфронта выше головы.

Кадровый военный, с богатым фронтовым опытом первой мировой, Рейнгольд Язепович Берзин в считанные дни создал фронт и его управление. Ему удалось даже наладить работу разведывательного отдела армии. Причем опирался он не только на старые кадры подпольщиков, но и на эффективную деятельность своих эмиссаров.

Такой была ситуация, когда на него свалилось личное поручение Председателя Совета Народных Комиссаров — принять на себя ответственность за жизнь императорской семьи.

К середине июля 1918 года положение красных войск на Урале было просто отчаянное. Формирования Колчака и белочехов теснили их по всем направлениям. В тяжелых боях войска Берзина отступили. Конечно, забот у командующего было безумно много. Особенно когда стало очевидно: Екатеринбург неизбежно придется оставить. И довольно скоро.

А это означало, кроме всего прочего, что доверенные ему Лениным Николай II и его семья могут попасть к белым. Политические последствия этого были неприемлемы.

Царя следовало срочно вывозить из Екатеринбурга. И живым. Ведь Берзин отвечал за его жизнь головой перед Лениным. И для надежного исполнения поручения вождя он должен был вывезти экс­императора лично. Но... Берзин — командующий фронтом. Положение его войск критическое. Екатеринбург в фактической осаде и накануне сдачи. Уехать в такой момент?!

Рейнгольд Язепович оказался перед мучительным выбором — быть верным воинскому долгу или доказать лояльность главе партии. И он выбрал. Вот как описывает последующие события историк из Перми В.Н.Устюгов:

 

Положение под Екатеринбургом продолжало ухудшаться. Приходилось считаться с возможностью вынужденной потери города. Вечером 15 июля состоялось секретное совещание партийного и советского руководства Урала и Екатеринбурга с ответственными работниками Север­Урало­Сибирского фронта. Чтобы ускорить получение подкреплений и оружия, было решено направить Берзина в Петроград и Москву. При этом учитывалось, что Берзина хорошо знали руководители Петроградского и Московского военных округов Б.П. Позерн и Н.И. Муралов, с которыми он поддерживал личные деловые контакты. Во главе фронта оставались заместитель командующего С.М. Белицкий, а также член Военного Совета С.А. Анучин и главный политкомиссар Н.Г. Толмачев. Сразу же после совещания, поставив в известность по телеграфу Петроград (Смольный), Москву (Наркомвоен), Казань (одного из членов Военного совета Восточного фронта), Р.И.Берзин выехал в Петроград и Москву. По пути следования на каждой значительной станции он связывался по прямому проводу или по телеграфу с Екатеринбургом и постоянно был в курсе всех дел подчиненных ему войск.

18 июля на несколько часов Берзин останавливается в Петрограде. Здесь он встретил полное понимание нужд фронта со стороны губкома партии и руководителей военного округа: были обещаны и частично направлены на Урал подкрепления. Оперативно решив ряд других организационных и кадровых вопросов, вечерним поездом он выехал в Москву.

Прибыв 19 июля в Москву и явившись в Наркомат по военным делам, Берзин встретил там весьма холодный прием: его обвинили в дезертирстве, оставлении фронта в критический момент, выезде без разрешения руководства Восточного фронта. Л.Д.Троцкий отказался его принять, а в оперативном отделе Наркомвоена было предложено доложить о положении на фронте. Но перед самым началом доклада Р.И.Берзину был вручен приказ Троцкого еще от 16 июля 1918 года за № 547 о смещении с должности и немедленном препровождении в Казань. 19 июля вечером состоялись переговоры Берзина по прямому проводу с оставшимися на Урале Белицким и Толмачевым. Они информировали Берзина о положении дел в районе Екатеринбурга, выразили возмущение обвинением своего командующего в трусости и дезертирстве, заявили о своей решимости отстоять его, но Берзин попросил не делать этого, заявив, что считает своим партийным и гражданским долгом возвращение в войска в любом качестве: командиром или рядовым бойцом.

21 июля в Казани в РВС Восточного фронта Берзин, уже как бывший командующий, сделал подробный доклад. Его упрекали в самовольном выезде, сепаратных действиях и направили в Екатеринбург для передачи дел новому командующему. Вслед за Берзиным в район боев выехал член РВС Восточного фронта К.А.Мехоношин.

25 июля Екатеринбург пал. По настоянию Уралобкома и Мехоношина 30 июля Р.И.Берзин вступил в командование войсками 3­й армии. В новый состав Реввоенсовета армии вошли И.Т. Смилга и М.М.Лашевич. Руководство армии обосновалось в Перми».

 

Итоги деятельности Берзина на Урале как бы подводило полученное в середине ноября приветствие из Москвы. Его текст гласил:

Товарищу Берзину. Пользуюсь оказией, чтобы передать через Вас привет войскам 3 армии и пожелание всяческих успехов. Председатель Совета Народных Комиссаров В.Ульянов (Ленин).

Теперь попытаемся во всем этом разобраться.

Вышеприведенная цитата взята из составленной Устюговым краткой биографии Берзина для слушателей Высших партийных школ. Учебные пособия, составляемые для систем ВПШ, обязательно должны были соответствовать двум качествам: быть идеологически выдержанными и, по возможности, учитывать реальные факты. Подборка Устюгова не исключение. Она традиционна и не выходит за границы партийного курса.

Но Устюгов — честный историк. Для написания краткой биографии Берзина ему разрешили использовать документы из партийных архивов и архивов Красной Армии. До того они были просто недоступны для общественности, и Устюгов не смог их замолчать. Хотя наверняка понимал их взрывную силу. Он предал гласности факт секретного совещания уральской военной и партийной верхушки 15 июля 1918 года. Доселе считалось, что оно состоялось 12 июля. И якобы именно тогда было принято роковое для судьбы царской семьи решение. Вот как описывает это совещание П.М.Быков, наверняка его участник:

По приезде из Москвы Голощекина, числа 12 июля, было созвано собрание Областного Совета, на котором был заслушан доклад об отношении центральной власти к расстрелу Романовых.

Областной Совет признал, что суда, как это было намечено Москвой, организовать уже не удастся — фронт был слишком близок, и задержка с судом над Романовым могла вызвать новые осложнения. Решено было запросить командующего фронтом о том, сколько дней продержится Екатеринбург и каково положение фронта. Военное командование сделало в Областном Совете доклад, из которого видно было, что положение чрезвычайно плохо. Чехи уже обошли Екатеринбург с юга и ведут на него наступление с двух сторон. Силы Красной Армии недостаточны, и падения города можно ждать дня через три. В связи с этим Областной Совет решил Романовых расстрелять, не ожидая суда над ними. Расстрел и уничтожение трупов предложено было произвести комендатуре дома, с помощью нескольких надежных рабочих­коммунистов.

На предварительном совещании в Областном Совете был намечен порядок расстрела и способ уничтожения трупов.

Решение уничтожить трупы было принято в связи с ожидаемой сдачей Екатеринбурга, чтобы не дать в руки контрреволюции возможности с «мощами» бывшего царя играть на темноте и невежестве народных масс. Последнее, как увидим, было весьма предусмотрительно. Белые после занятия Екатеринбурга много времени положили на то, чтобы отыскать «священные тела» членов царской семьи...»

Именно вечером 15 июля Берзин спешно покидает город. Притом он отбыл не на фронт, а в тыл, не дождавшись одобрения такой непонятной командировки со стороны военного начальства... Но, нарушая воинский долг, чем он мог оправдаться?

Только тем, что выполнял долг партийный.

Отвечая перед партией головой за жизнь Романовых, он вывез их 15 вечером из Екатеринбурга.

Два факта косвенно подтверждают это.

В хронике жизни Ленина, где крайне подробно, чуть ли не по часам, прослеживается общественная деятельность Ленина, есть следующая загадочная запись, датированная тем же числом (17 июля. — Л.С.): «Ленин получает в 12 часов письмо из Екатеринбурга и пишет на конверте: «Получил. Ленин». В то время связь между Екатеринбургом и Кремлем шла не по почте, а по телеграфу, так что можно однозначно утверждать, что вышеупомянутое послание являлось телеграммой. Примечательно, что все сообщения, включенные в вышеупомянутую хронику, имеют краткое пояснение. Отсутствие последнего в данном случае наводит на мысль, что телеграмма касалась убийства семьи, события, от которого в советской печати Ленина тщательно огораживают....

Цитата взята из книги Пайпса «Русская революция» Но можно было привести нечто подобное и из книги Э. Радзинского «Господи, спаси и усмири Россию». Факт прихода в Москву некой телеграммы 17 июля и у нас в России, и на Западе ныне воспринимается одинаково: будто отправлена она из Екатеринбурга утром этого же дня, как это происходит сейчас. Но ведь мы могли заметить выше: телеграммы Бонч­Бруевича, Старка, высокопоставленных комиссаров, шли из Москвы в Екатеринбург 2­3 дня. Значит, и это сообщение, пришедшее Ленину 17 июля, ушло из Екатеринбурга не позднее 15 июля. Телеграммы тогда ходили кружным путем. Мятеж в Ярославле добавил трудностей большевикам и в этом. Так что, скорее всего, телеграмма, предусмотрительно убранная из конверта, — это доклад Берзина о своем поступке лично Ленину.

Иначе кто бы его спас от гнева Троцкого при свершении очевидного воинского преступления — оставления поля боя без приказа.

Приведем и второй факт, который раньше вообще не комментировался. Одновременно с Берзиным отбыл из Екатеринбурга председатель УралЧК Федор Лукоянов. Отбыл под смехотворным предлогом — проследить за эвакуацией в Пермь архивов ЧК. Будто для этого не нашлось никого рангом пониже. И больше он в Екатеринбург в июле 1918 года не возвращался: оставался в Перми.

И тут напрашивается естественный вывод: потому что был занят размещением вывезенной царской семьи.

Что Берзин и Лукоянов действительно вывозили Романовых в ту ночь, косвенно подтверждается свидетельством бабушки принца Анжуйского. Она настаивала, категорически настаивала, что их вывезли из Екатеринбурга ночью именно 15 июля. Причем создается впечатление, что царская семья о времени своего отъезда знала. Берзин предупредил их еще днем.

15 июля 1918 года Юровский пригласил в ДОН уборщиц мыть полы. В своих показаниях Сергееву наряженные туда женщины рассказали, что государь, государыня, их дети были необычайно возбуждены, даже веселы. Радовались перемене? Призраку возможного спасения?

Поищем подтверждения высказанной версии. Обратимся снова к материалам Соколова. Перелистаем страницы допроса Жильяра, учителя детей Романовых. Он сообщает прелюбопытные вещи.

 

Во второй половине августа ко мне пришел Чемодуров. Это было в Тюмени, где я жил. Он мне сказал: «Слава Богу, Государь, ея Величество и дети живы. Все же остальные убиты. Он мне говорил, что был в комнате Ипатьева, где расстреляны Боткин и другие. Он рассказал мне, что всех их одели в солдатское платье и увезли. Он, вероятно, так предполагал, потому что он мне говорил о волосах, которых он много видел в доме: как будто там нарочно стригли людей...»

Так он вспоминает впечатления Чемодурова, камердинера Николая II, находившегося в июле 1918 года в Екатеринбургской тюрьме.

А далее он приводит и свои впечатления от посещения дома Ипатьева.

После прихода ко мне Чемодурова я вместе с мистером Гибсом поехали в Екатеринбург к Сергееву, чтобы ему помогать: нам Чемодуров сказал, что он ведет расследование. Я был с Сергеевым и мистером Гибсом в доме Ипатьева. Я видел комнату, где были следы пуль в стене и на полу...

«Кроме того, я обратил внимание на печи. Все комнаты на верху дома были полны обгорелыми предметами. Я здесь узнавал очень много их уничтоженных вещей. Тут были зубные, головные щетки, шпильки, масса разных мелких вещей. На ручке одной из щеток, почти сгоревшей, (она из белой кости), я различил инициалы «А.Ф.» На меня произвело впечатление, что, если они увезены, «без ничего», в «чем были». Все вещи, которые они взяли бы с собой, если бы они куда­нибудь переезжали по своей воле, были сожжены. Вот какое на меня это произвело впечатление. Но я скажу, что, уйдя из этого дома, я не верил тогда в их гибель. Мне казалось, что в комнате, которую я видел, так было мало места, где сидели пули, что я не поверил в расстрел всех их...

И Жильяр тоже видит обрезанные волосы.

Когда я был в Ипатьевском доме, я сам видел остриженные волосы. Чьи они были, я сказать не могу. От кого­то я слышал, что к ним в дом был допущен парикмахер. Я об этом писал Сергееву...

Так, может быть, действительно «сука Голощекин все врал»?!

Очень может быть, что текста Брестского договора, заверенного подписью бывшего императора всероссийского, в природе вообще не существовало. Но вполне вероятно и другое — что он до сих пор хранится в каком­нибудь недоступном сейфе. Какой резон Рицлеру, советнику германского посольства в России, выдумывать историю с подписью царя? Зачем историку Фельштинскому оговаривать Рицлера и Карахана?

Каким образом подпись Николая Александровича Романова могла оказаться под текстом Брестского договора, представить нетрудно: скорей всего, ему предоставили выбор — подпись в обмен на жизнь его близких. Большевики знали, что вчерашний царь в значительно большей степени отец и муж, нежели великий государь...

Договор в Брест­Литовске был подписан 3 марта 1918 года. И сразу последовала череда решительных перемен в судьбе экс­государя и его семьи.

15 марта тобольская газета «Сибирский листок» перепечатывает из «Омского вестника» любопытную информацию:

В Тобольск послана срочная телеграмма комиссариатом внутренних дел об усиленной охране, в смысле обеспечения безопасности бывшей царской семьи. Одновременно послана подобная же телеграмма ялтинскому военно­революционному комитету, с приказанием смягчить режим охраны над членами царской семьи Романовых, проживающих в Крыму. Эту телеграмму связывают с особыми секретными условиями мира, выставленными германцами.

Что подобное указание имело место и исходило с самых верхов советской власти, подтверждает инцидент, происшедший под Ялтой. Там, во дворце Дюльсберг, содержались мать Николая Александровича, Мария Федоровна, великий князь Александр Михайлович и другие члены семьи Романовых. Их охранял отряд балтийских моряков под командованием Задорожного. Когда немцы стали приближаться к Ялте, местный Совет постановил, согласно своему революционному инстинкту, расстрелять укрывшихся во дворце классовых врагов. Но бравый матрос Задорожный выкатил навстречу посланному Ялтинским Советом отряду красногвардейцев пулеметы и твердо заявил, что жизнью и смертью его поднадзорных может распорядиться только один человек — вождь мирового пролетариата, Владимир Ильич Ленин.

Кстати, когда германские власти захватили­таки Ялту и окрестности, великий князь Алексей Михайлович настаивал, чтобы охранять его и других содержавшихся вместе с ним Романовых осталась команда балтийцев во главе с Задорожным.

Но это в Ялте.

Главное для власти было — определиться в том, что творилось в Тобольске. Решение было принято сразу после утверждения Брестского мира. Об этом проговаривается один из делегатов VII съезда РСДРП, проходившего 6­8 марта 1918 года, будущий комендант Дома особого назначения Александр Авдеев:

После VII съезда партии, происходившего в марте 1918 г., на котором были решены основные вопросы закрепления октябрьских завоеваний и дальнейшего развития революции, Уральский комитет партии (большевиков) обратил внимание на «беспризорность» бывшего царя.

Авдеев в приведенной из журнала «Красная новь» цитате серьезно лукавит. Ведь съезд­то и был созван для решения, главным образом, вопроса о мире.

Его подправляет другой участник тогдашних событий, член Уралсовета, Павел Быков:

В начале марта президиум Областного Совета постановил обратиться в ВЦИК с предложением о переводе Романовых в Екатеринбург. Не дождавшись ответа центра, им было решено послать в Тобольск экспедицию, которая выяснила бы на месте положение и приняла предварительные меры к увозу царской семьи. Для выполнения этого постановления был спешно разработан предварительный план, по которому несколько групп надежных рабочих­большевиков должны были поехать в Тобольск и его окрестности.

Но и Быков лукавит. С какой стати Уралсовету беспокоиться по своей инициативе о судьбе всеми забытых Романовых. Нет, очевидно, была инициатива свыше, хотя бы потому, что в действие были приведены войска:

...из Екатеринбурга была выслана застава на дорогу Тобольск­Тюмень. В эту группу входили екатеринбургские рабочие. Они остановились в селе Голопутовском, где выдавали себя за торговцев. Благодаря некоторым промахам со стороны группы (обилие новых «царских» денег, плохо спрятанное оружие, предательство квартирной хозяйки), участники ее были арестованы и приведены на сход, где при обыске у них были найдены документы, изобличающие их настоящую задачу в Голопутовском. По подстрекательству офицеров и кулаков все члены группы были тут же убиты крестьянами. Впоследствии в Голопутовское была послана карательная экспедиция, которая и воздало должное защитникам царя.

А в зону непосредственных интересов Кремля были засланы чекисты, причем не просто чекисты, а группа под руководством проверенного балтийского матроса с линкора «Заря свободы», бывшего комиссара Петроградского РВК Павла Хохрякова. Внедрение было проведено блистательно, в лучших традициях тайных операций. Не зря им так восхищается Быков:

Наиболее удачной оказалась экспедиция в самый Тобольск, обставленная более конспиративно. Туда была направлена одна из екатеринбургских партийных работниц Т.Наумова. В Ялуторовском уезде у нее жила мать, и приезд ее подозрений не возбудил. Вскоре за ней туда же приехал, под видом ее жениха, матрос П.Хохряков. Вслед за ними поодиночке приехали с подложными «торговыми» паспортами т. Заславский и позже А.Авдеев. Этой группе Областным Советом даны были чрезвычайные полномочия по принятию всех мер к недопущению освобождения Романовых. В помощь им в начале апреля был выслан небольшой отряд надежных красногвардейцев, пробравшихся в Тобольск небольшими группами и поодиночке. Часть из них были латыши.

Павел Хохряков с помощью местных большевиков развил в Тобольске бурную деятельность. Даже добился перевыбора Совета и так все организовал, что сам встал во главе его. Но главной цели не добился. Охрана царя не пожелала ему подчиниться. И не ему одному. В Тобольске пытались взять под свой контроль царскую семью еще и красноармейские отряды из Омска, Тюмени. Свидетельствует В.В.Яковлев:

Цик решил перевезти в Екатеринбург Николая Романова. Две организации: Екатеринбургский областной Совет и Омский Совет пытались по собственному почину взять Николая Романова и отвезти (его) в более безопасное место. С этой целью обе организации почти одновременно послали в Тобольск отряды Красной Армии.

Николай Романов находился под охраной особого отряда, состоящего из наиболее надежных, опытных в боевом деле солдат. Отряд особой охраны имел распоряжение ЦИК не выдавать Николая Романова никому без его разрешения. Кроме того, отряд был научен особой осторожности и осмотрительности провокаторскими попытками некоторых монархических групп. На требование отрядов Красной Армии выдать им Николая Романова отряд особой охраны ответил им категорическим отказом. Атмосфера в городе создалась самая напряженная. Отряды Омский и Екатеринбургский оспаривали друг у друга права на бывшего царя и в то же время продолжали вымогательства, пускаясь на всевозможные средства. У отряда особой охраны составилось впечатление, что Николая Романова хотят завоевать, готовились к обороне. Отряды же Красной Армии жаловались правительству Народных Комиссаров на то, что охранники не желают подчиниться Советской власти. За последнее время раздоры чуть не дошли до вооруженного столкновения».

И действительно, разношерстным красногвардейским отрядам было чего опасаться. Хотя их тогда в Тобольске было около 2 тысяч бойцов, а в охране царя — 250. Им противостояла, по свидетельству комиссара Временного правительства при царской семье Панкратова, серьезная сила.

Отряд состоял из настоящих бойцов, пробывших по два года на позициях под огнем немцев, очень многие имели по два золотых Георгиевских креста. Это были настоящие боевые, а не тыловые гвардейцы, высокие, красивые и дисциплинированные... Отряд представлял собой воинскую часть, вполне сохранившую дисциплину, и резко выделялся среди солдат местного гарнизона своей опрятностью, трезвостью и умением себя держать.

Взять же царскую семью под свой контроль большевикам было позарез необходимо. Прежде всего потому, что на этом настаивали немцы (вспомним секретные приложения к договору в Бресте).

До этого правительство Ленина безусловно выполняло все пожелания немцев в российской послереволюционной политике. Вот как это описывает Фельштинский:

Немцев интересовал сепаратный мир с Россией? Ленин сделал лозунг немедленного подписания мира и прекращения войны основным пунктом своей программы. Немцы хотели распада Российской империи? Ленин поддержал революционный лозунг самоопределения народов, допускавший фактический распад Российской империи. Немцы хотели для компрометации Антанты опубликовать тайные договоры русской дипломатии, показывающие захватнический характер России и ее союзников? Ленин выступил с призывом добиваться публикации тайных договоров русского правительства. И только оставалось удивляться, каким образом интересы одного из самых радикальных русских революционеров могли так совпасть с целями консервативного правительства Германии...

Нужно отдать должное Ленину. Он выполнил данное германскому правительству обещание в первые же часы прихода к власти: 26 октября на съезде Советов он зачитал известный декрет о мире. На следующий день декрет был опубликован Петроградским телеграфным агентством (захваченным и контролируемым большевиками)...

Точно так же буквально были исполнены другие пожелания германских покровителей ленинской группировки. Получили «отпуск» из Петрограда Финляндия, Украина, ряд других стран. Это стало фактическим распадом Российской империи. Начата публикация секретных дипломатических документов — договоров со странами Антанты. Почему же в случае с Романовыми Ленин должен был поступать иначе?!

Тут была только одна трудность была: Ленин и его комиссары отчетливо осознавали непрочность своего режима и боялись двойной игры немцев. Они прорабатывали серьезные планы, как удержаться у власти. Одной из самых привлекательных им представлялась идея укрыться от наступающих немцев и усиливающейся контрреволюции где­нибудь в глубине России.

Троцкий свидетельствует, что у них зашла с Лениным речь о том, что делать, если немцев не остановит договор и они будут наступать на Москву. Ленин ответил:

Отступим дальше, на восток, на Урал... Кузнецкий бассейн богат углем. Создадим Урало­Кузнецкую республику, опираясь на уральскую промышленность и на кузнецкий уголь, на уральский пролетариат и на ту часть московских и питерских рабочих, которых удастся увезти с собой... В случае нужды уйдем еще дальше на восток, за Урал. До Камчатки дойдем, но будем держаться. Международная обстановка будет меняться десятки раз, и мы из пределов Урало­Кузнецкой республики снова расширимся и вернемся в Москву и Петербург.

И это были не просто слова. Началась практическая реализация такого плана. Ленин распорядился, в частности, относительно перевода на Урал важнейших государственных учреждений. ЦК по его предложению принял написанное им постановление: «Начать тотчас эвакуацию на Урал всего вообще и Экспедиции заготовления государственных бумаг в частности».

Новой столицей предполагалось сделать Екатеринбург. Именно в этот город Ленин распорядился перевести монетный двор, академию генерального штаба, ряд других важных госучреждений.

Оставалось только перевести в Екатеринбург царскую семью. Да еще добиться подписи государя под Брестским договором. Эта подпись была, видимо, и обязательным условием немцев, их страховым полисом. Большевики могли и не удержать власть. Тогда почти неминуемой была, по мнению немцев, реставрация монархии. И подпись Николая II была необходима в качестве своеобразной ратификации договора уже и будущей властью России. Ведь, как утверждают Саммэрс и Мэнгольд:

Совершенно ясно, что немцы действительно мечтали о реставрации династии Романовых во главе с царем­марионеткой и германским проконсулом, который сосредоточивал бы в своих руках реальную власть.

Итак, основная задача была определена и незамедлительно стала осуществляться.

Но... В Тобольске контроль над ситуацией в марте полностью установить не удалось.

С начала апреля этим занимается ВЦИК.

1 апреля на его заседании был обсужден доклад представителя охраны царской семьи в Тобольске председателя солдатского комитета Матвеева.

Из протокола № 3 заседания Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета по охране царской семьи в г. Тобольске.

1 апреля 1918 года.

Присутствуют: Я. Свердлов, М. Покровский, М. Владимирский, М. Спиридонова, (П) Прошьян и В. Аванесов.

Слушали: II. Сообщение об охране бывшего царя: 1) об увеличении караула, 2) о жаловании, 3) о пулеметах и ручных гранатах, 4) об арестованных (Долгоруков, Татищев, Гендриков и учитель английского языка). (Устное сообщение делегата Отряда особого назначения).

Постановлено: 1. Сообщить Отряду особого назначения по охране бывшего царя Николая Романова следующие распоряжения: 1. Просить отряд продолжать нести охрану впредь до присылки подкрепления. 2) Предписать отряду оставаться на своем посту и ни в коем случае не оставлять поста до приезда назначенного ВЦИК подкрепления. 3) Усилить надзор над арестованными. 4) Деньги для отряда, пулеметы, гранаты будут присланы немедленно с отрядом от ВЦИК.

II. Поручить Комиссару по военным делам немедленно сформировать отряд в 200 чел (овек) (из них 30 чел(овек) из Партизанского отряда ЦИК, 20 чел(овек) из отряда лев(ых) с/социалистов­р/еволюционеров) и отправить их в Тобольск для подкрепления караула и в случае возможности немедленно перевести в Москву. (Настоящее постановление не подлежит оглашению в печати)...

Через несколько дней в переводе в Москву уже и не говорят. Решено перевести всех арестованных на Урал.

Из протокола заседания Президиума

Всероссийского Центрального Исполнительного

Комитета о переводе царской семьи на Урал

6 апреля 1918 г.

Присутствуют: М.Н. Покровский, Я.М. Свердлов, М.Ф. Владимирский, А.И. Окулов, В.А. Аванесов, Г.И.Теодорович и заведующий Военным отделом А.С.Енукидзе.

Слушали: По вопросу о бывшем царе Николае Романове.

Постановлено: В дополнение к ранее принятому постановлению поручить тов. Свердлову снестись по прямому проводу с Екатеринбургом и Омском об назначении подкрепления для отряда, охраняющего Николая Романова, и о переводе всех арестованных на Урал.

Сообщить СНК о настоящем постановлении и просить о срочном исполнении настоящего постановления.

Председатель ВЦИК Я. Свердлов

Секретарь ВЦИК В. Аванесов

Но и это не окончательное решение. Окончательное мы видим в телеграмме Свердлова Уралсовету.

Телеграмма Председателя ВЦИК

Я.М. Свердлова Уралоблсовету

о переводе царской семьи в Екатеринбург

9 апреля 1918 г.

Дорогие товарищи!

Сегодня по прямому проводу предупреждаю Вас о поездке к вам (подателя) т Яковлева Мы поручили ему перевезти Николая (Второго) на Урал. Наше мнение пока поселите его в Екатеринбурге. Решайте сами, устроить ли его в тюрьме или же приспособить какой­либо особняк. Без нашего прямого указания из Екатеринбурга (Николая Второго) никуда не увозите. Задача Яковлева — доставить Николая (Второго) в Екатеринбург живым и сдать или Председателю Белобородову или Голощекину. Яковлеву даны самые точные и подробные инструкции. Все, что необходимо, сделайте. Сговоритесь о деталях с Яковлевым. С товарищеским приветом Я. Свердлов.

Здесь уже все детали плана определены. Доставить в Екатеринбург только Николая II. Почему так? Ответ очевиден. Так легче им манипулировать.

Знал ли сам Николай Александрович о намерениях большевиков использовать его в своих политических целях?

Знал. Он вообще был хорошо осведомлен о делах в стране.

Об этом свидетельствуют люди из его ближайшего окружения. На допросе у Соколова Пьер Жильяр, гувернер цесаревича Алексея, показал:

Однако, как ни старался владеть собой Государь, при всей Его выдержанности, он не мог скрыть своих ужасных страданий, которым он подвергался преимущественно со времени Брестского договора. С ним произошла заметная перемена. Она отражалась на его настроении, духовных переживаниях. Я бы сказал, что этим договором Его Величество был подавлен как тяжким горем.

В это именно время государь несколько раз вел со мной разговоры на политические темы, чего Он никогда не позволял себе ранее. Видно было, что Его душа искала общения с другой душой, чтобы найти себе облегчение. Я могу передать смысл Его слов, Его мысли. До Брестского договора Государь верил в будущее благополучие России. После же этого договора Он, видимо, потерял эту веру. В это время Он в резких выражениях выражался о Керенском и Гучкове, считая их одними из самых главных виновников развала армии. Обвиняя их в этом, Он говорил, что тем самым, бессознательно для самих себя, они дали немцам возможность разложить Россию. На Брестский договор Государь смотрел как на позор перед союзниками, как на измену России и союзникам. Он говорил, приблизительно так: «... и они смели подозревать Ее Величество в измене! Кто же на самом деле изменник? »

На главарей большевистского движения Ленина, Троцкого Государь определенно смотрел, как на немецких агентов, продавших Россию немцам за большие деньги.

Отношение Его и Ее Величества к немецкому правительству и к главе его императору Вильгельму, в виду Брестского договора, было исполнено чувства презрения. Они оба выражали свои чувства за то, что немецкое правительство и Император Вильгельм унизили себя до общения с большевиками и до таких приемов борьбы.

Поэтому, когда экс­императору сообщили, что из Москвы прибыл специальный посланец ЦИК Яковлев, чтобы его препроводить в новое место, реакция Николая II была резкой и однозначной. Ее Соколову озвучил полковник Кобылинский:

12 апреля утром Яковлев пришел ко мне. Он сказал мне, что по постановлению Центрального Исполнительного Комитета он должен увезти всю семью. Я спросил его: «как же? А Алексей Николаевич? Ведь он не может ехать? Ведь он болен». Яковлев мне ответил: «Вот в том и дело. Я говорил по прямому проводу с ЦИКом. Приказано всю семью оставить, а Государя (он называл Государя обыкновенно «бывший Государь») перевезти».

Я доложил тогда Государю, что Яковлев, видимо, хочет увезти его в Москву. Тогда Государь сказал: «Ну, это они хотят, чтобы я подписался под Брестским договором. НО Я ЛУЧШЕ ДАМ ОТСЕЧЬ СЕБЕ РУКУ, ЧЕМ СДЕЛАЮ ЭТО».

Сильно волнуясь, ГОСУДАРЫНЯ сказала: «Я тоже еду. Без МЕНЯ опять ЕГО заставят что­нибудь сделать, как раз уже заставили», и что­то при этом упомянула про Родзянко. Безусловно, ГОСУДАРЫНЯ намекала на акт отречения ГОСУДАРЯ от престола...»

 

Василий Васильевич Яковлев (подлинное имя его Константин Алексеевич Мячин), в свое время бесстрашный и удачливый боевик, затем партийный функционер, активнейший участник отктябрьских событий в Петрограде, человек, облеченный весьма высоким доверием (достаточно сказать, что в декабре 1917 года, при организации знаменитой чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем, он был выбран заместителем Дзержинского) — личность поистине замечательная. Это вам не революционный матрос в кожаночке, это ас, профессионал, наученный чтить партийную дисциплину и принимать рискованные решения, бросаться в открытый бой и отходить на второй план, умеющий подчиняться, приказывать и убеждать, к тому же джентльмен, умница, шармер: с европейскими манерами, со знанием языков. Ведь даже на высокомерную и подозрительную Александру Федоровну Яковлев произвел впечатление порядочного человека.

Задачу тобольской операции Яковлеву изложил Свердлов в секретном разговоре, предварительно опять же секретно посовещавшись с Лениным. Об этом рассказывает сам Яковлев в своих воспоминаниях:

— Ну, дело вот в чем, — прямо и решительно приступил к делу Свердлов. — Совет Народных Комиссаров постановил вывезти Романовых из Тобольска на Урал. Мандат получишь за подписью Председателя Совнаркома товарища Ленина и моей, с правами на расстрел, кто не исполнит твоих распоряжений.

Скоро будет распутица, и если тронется лед, тогда придется отложить перевозку до установки пароходного сообщения с Тюменью, а это ни в коем случае нежелательно.

Уральскому Совету я сообщу о твоем назначении. В Омский Совет я дам тебе письмо, и ты его немедленно и с верным курьером отправишь в Омск к председателю тов. Косареву. Все уральские и омские отряды будут в твоем распоряжении, а также и тобольский гарнизон. В Тобольск я дам специальную телеграмму, а приедешь, предъявишь им свой мандат.

Во всех твоих действиях — строжайшая конспирация. По всем вопросам, касающимся перевозок, обращайся исключительно ко мне. Вызывай по прямому проводу: Москва, Кремль, Свердлов.

...Одновременно с мандатом тов, Свердлов вручил мне несколько писем: председателю Омского Совета тов. Косареву, Уральскому Совету и Тобольскому (в мандате, ввиду конспирации, не упоминалось ни о царе, ни о Тобольске).

Чтобы окончательно убедиться в правильности понятых мною инструкций, я спросил:

— Груз должен быть доставлен живым?

Тов. Свердлов взял мою руку, крепко пожал ее и резко отчеканил:

— Живым. Надеюсь, выполнишь инструкции в точности. Все нужные телеграммы уже отправлены. Действуй конспиративно. Ну, прощай.

Чтобы исполнить поручение в точности, опытнейший конспиратор­подпольщик тщательно подготовился. В частности, для соблюдения полной секретности своих переговоров он даже взял с собой персональных телеграфистов. И заменял ими местных почтовиков, когда возникала необходимость связи с кем­либо.

Собственно стоявшую перед Яковлевым задачу можно было расчленить на три основных проблемы:

Нейтрализовать не доверяющую никому команду гвардейцев — охрану царской семьи и взять царскую семью под свой контроль;

вывезти экс­императора в Екатеринбург.

Это бесспорно. И — уже предположительно:

заставить его подписать текст Брестского договора.

Нейтрализация охраны была произведена просто виртуозно. Корректный, выдержанный, Яковлев нашел главный ключ к ее разрешению. Он знал, что гвардейцам задолжали жалованье за несколько месяцев. И поэтому хорошо подготовился к разговору с их солдатским комитетом. Он уважительно выслушал солдат, ответил на все вопросы и... пообещал выплатить все деньги, даже путевые и дорожные расходы оплатить. Как пишет Яковлев, «большинство членов комитета не скрывали своего радостного удовлетворения, что разрешился наконец денежный вопрос, и образовавшаяся как будто между ними натянутость сама собой исчезла».

После этого комитет дал согласие на передачу Романовых Яковлеву.

Однако это было еще не все. Яковлеву предстояло убедить в своих полномочиях всех остальных солдат охраны. И здесь он повел себя в высшей степени дипломатично. Вспоминает офицер из команды Кобылинского Мундель:

 Прибывший утром 25 апреля Яковлев прежде всего явился к полковнику Кобылинскому и очень корректной форме вел с ним переговоры. Вообще Яковлев произвел на всех хорошее впечатление. Прежде всего видно было, что это человек образованный, который мог оценить обстановку без большевистского фанатизма.

В тот же день было собрано общее собрание стрелков, на котором Яковлев по большевистской манере сразу расположил к себе стрелков. Он заявил, что Совнарком знает об их примерной службе, извиняется, что очень долго оставляет отряд без внимания, причиной чему была обремененность работой, что он привез всему отряду суточные деньги, которые давно были обещаны и не получены. Наши стрелки быстро поняли положение и стали требовать кроме суточных еще и жалованье, равное с красноармейцами, т.е. по 150 руб. в месяц. Яковлев для виду поторговался, но потом на все согласился и в тот же день роздал стрелкам обещанные деньги. На каждого пришлось сразу более чем по 1000 руб. Затем он заявил, что считает справедливым уплатить при предстоящем расформировании отряда кроме красногвардейского жалования еще единовременное пособие. Удовлетворив алчность стрелков, Яковлев устранил всякое со стороны их противодействие.

Итак, первая из трех стоящих перед Яковлевым проблем разрешилась самым для него благоприятным образом. Царская семья в его руках. Теперь предстояло одолеть другую — отделить бывшего государя от семьи или иным образом разделить семью на две части. Как мы помним, именно Николая II, а не всю семью он имел приказ вывезти. Яковлеву надо было просто наиболее благовидно использовать болезнь мальчика для разделения семьи. Он и это проделал виртуозно.

Из воспоминаний офицера охраны Мунделя:

Утром 26 апреля после завтрака в губернаторский дом явился Яковлев в сопровождении полковника Кобылинского. Приказав доложить о себе, они вместе с дежурным офицером, подпоручиком Малышевым, вошли в кабинет бывшего царя. Яковлев официальным тоном заявил, что по приказанию Совнаркома он должен перевезти его и его семью из Тобольска. Далее Яковлев сказал, что хотя он и имеет приказание перевезти всю семью, но на свой страх, ввиду болезни наследника Алексея, увезет одного только бывшего царя. Остальная же семья будет вывезена с открытием навигации. Выслушав Яковлева, Николай сказал: «а я не поеду». Яковлев просил его не заставлять применять силу, т.к. по инструкции Совнаркома он должен во что бы то ни стало вывезти бывш. царя из Тобольска. Яковлев добавил, что отъезд им назначен на 3 часа утра следующего дня, т.е. 27 апреля по новому стилю, и вышел из кабинета вместе с полковником Кобылинским. В дежурной комнате Яковлев просил полковника Кобылинского вновь подняться в кабинет и уговорить бывш. царя подчиниться решению Совнаркома. По словам полковника Кобылинского, в кабинете уже находились бывш. императрица Александра Федоровна, князь Долгоруков, Желиховский и другие лица свиты. Бывш. царица сказала, что они уверены, будто царя вывезут в Москву, чтобы заставить его своей подписью закрепить брестский мир. На это бывш. царь, указывая на свою правую руку, заявил, что он скорее даст отрубить ее, чем опозорит себя подписанием предательского мира. Много говорили о том, куда вывезут бывш. царя, делали предположение, что его хотят вывезти в Германию, что будто бы об этом имеется секретная статья в Брестском договоре. Вся семья была крайне недовольна переездом в Германию, предполагали лучше остаться в России, но если скажут переезжать, то лучше в Англию.

В конце концов бывш. царь согласился не противиться распоряжению Яковлева. Александра Федоровна выразила желание ехать с мужем. Затем занялись выбором лиц, которые должны были сопровождать бывш. царскую чету. Яковлев предупредил, что большое число свиты и имущества он не может разрешить взять с собой. К отъезду стала готовиться также дочь бывш. царя Мария Николаевна. Остаток дня Яковлев и его ближайшие сотрудники провели в хлопотах по отысканию подвод для перевоза семьи. К этому делу был привлечен местный совдеп. Конный отряд был отправлен вперед.

 

Итак, семья разделена на две части. Именно такой вариант был предусмотрен загодя, при посылке Яковлева в Москве. Об этом свидетельствует он сам, вспоминая свою миссию:

24 апреля меня вызвал Кремль. У аппарата был Теодорович и сообщил следующее: «Говорит Теодорович по поручению Свердлова. Возможность, что придется везти только одну главную часть багажа, предвиделась вами и товарищем Свердловым еще раньше. Он вполне одобряет ваше намерение. Вывезите главную часть. Невскому и Курскому дадим соответствующие распоряжения.

Итак, все пока идет по плану.

И здесь наступает черед выполнения основной проблемы его миссии — убедить царя подписать текст Брестского договора.

Оговоримся сразу. Понятно, говорить, что именно так обстояло дело, мы можем только по косвенным свидетельствам (текста­то, который прятал Карахан, пока никто опубликованным не видел). Поэтому постараемся выявить в поведении Яковлева при перевозке царя эти самые свидетельства.

На допросах у Соколова три свидетеля показали почти одно и то же.

Волков:

Он (Яковлев) относился в это время к Государю не только хорошо, но даже внимательно и предупредительно. Когда он увидел, что Государь сидит в одной шинели и больше у него ничего нет, он спросил Его Величество: «Как! Вы только в этом и поедете? » Государь сказал: «Я всегда так езжу». Яковлев возразил ему: «Нет, так нельзя». Кому­то он при этом приказал подать Государю еще что­нибудь. Вынесли плащ Государя и положили его под сиденье.

Битнер:

Я прекрасно помню, он (Яковлев) стоял на крыльце...и держал руку под козырек, когда Государь садился в экипаж.

Дочь Боткина Татьяна Евгеньевна Мельник не спала в эту ночь. Она сидела у окна своей комнаты, закрылась шторою и наблюдала отъезд. Она показывает:

Комиссар Яковлев шел около Государя и что­то почтительно говорил ему, часто прикладывая руку к папахе...

Яковлев изо всех сил старается наладить добрые отношения со своим узником. Он усаживается в один экипаж с Николаем II. И ведет с ним продолжительные сложные разговоры. Соколов пишет: «Оставшиеся в Тобольске расспрашивали про поездку возвратившихся кучеров. Жильяр показывает:

Кучер, который вез Государя и Яковлева, рассказал, что Государь с Яковлевым вели беседы на политические темы, спорили между собой и Государь не бранил большевиков. Кучер говорил, что Яковлев «вертел» Царя, а Царь ему «не поддавался».

По словам ямщика Севастьянова: «Царь все гутарил с Яковлевым, да спорил, да про политику, и все такое прочее, наседал на него прямо страсть как, прямо таки прижимал на лопатки...»

Отметим, Яковлев добился­таки своего. Николай II признал в нем серьезного оппонента, достойного собеседника. Это подтверждает командир уфимских боевиков, сопровождавших в этой поездке Яковлева, Дмитрий Чудинов. Это у него Николай спросил:

—Какое военное училище окончил Ваш комиссар?

— Насколько я знаю, он окончил только электротехническую школу в Бельгии.

— Да, видно, что он виды видывал. С перчиком комиссар.

Для задуманного дела начало очень неплохое.

Но времени у него в обрез. От Тюмени до Екатеринбурга около трехсот верст. Переезд поездом займет считанные часы. И Яковлев придумывает акробатический трюк с эшелоном, чтобы удлинить время перевозки Романовых. Вот как он сам это описывает:

 

Состав стоял готовым к отходу. Арестованных мы быстро провели в приготовленный для них вагон.

Я немедленно пошел на телеграф для переговоров со Свердловым. Мы вызвали Кремль. У аппарата был сам Свердлов. Я подробно изложил ему создавшуюся обстановку и просил дальнейших указаний. Свердлов обещал немедленно вступить в переговоры с Уральским Советом. В ожидании дальнейших инструкций от Свердлова я вызвал Екатеринбург. Но так как Голощекин, Белобородов и Дидковский в этот момент были заняты переговорами с Москвой, мне пришлось ограничиться детальным сообщением на имя Голощекина о том, что произошло, и, кроме того, я просил их во избежание бессмысленного кровопролития обуздать Екатеринбургский отряд. На телеграфе я пробыл около пяти часов, пока определенно не сговорился со Свердловым, который дал мне инструкцию немедленно ехать в сторону Омска.

Вернувшись на вокзал, я вызвал к себе начальника станции и спросил его, свободны ли пути Омск—Екатеринбург и готов ли наш поезд к отправке. Начальник ответил утвердительно. Предупредив начальника о необходимости соблюдения самой строгой конспирации, я сообщил ему, что мы меняем направление, но должны скрыть от всех, что поедем в строну Омска. Для этого надо первоначально пустить наш поезд с соблюдением всех правил в сторону Екатеринбурга. На второй станции от Тюмени прицепить новый паровоз и затем без остановки с потушенными огнями быстро пропустить поезд через Тюмень в сторону Омска. Начальник станции выполнил распоряжение в точности. Велико же было удивление всех наших пассажиров, когда на следующий день утром они узнали, что ехали в Екатеринбург, а оказались под Омском.

В приведенном фрагменте воспоминаний Яковлева одно обстоятельство необходимо пояснить. Он заметил, что изменение направления движения поезда вызвано исключительно заботой о безопасности своего «багажа». Якобы их хотели убить злокозненные екатеринбургские красноармейцы, устроившие засаду на пути в город. Будто бы об этом Яковлеву поведал перебежчик из екатеринбургского отряда.

Но как раз засады Яковлев не боялся. Он сам это признал, написав буквально за страницу до вышеприведенного фрагмента:

На станции Тюмень имелся отряд в 250 человек хорошо вооруженных рабочих. Таким образом, с момента прибытия в Тюмень мы будем в полной безопасности. Подъезд к Екатеринбургу мы тоже сумели обезопасить.

Нет, намного вероятнее, что изменил он маршрут по другой причине. Яковлев входил в число особо доверенных лиц в партии. Несомненно, он знал нечто, весьма тщательно скрываемое, о подписанном с немцами сепаратном договоре. Недаром в «Перечне эпизодов из революционной деятельности периода 1903—1928», который Яковлев составил, дабы, процитируем его: «...написать правдивую, на документах обоснованную историю моей жизни...», под номером 94 записано: «...переговоры с т. Караханом по телеграфному аппарату Петроград—Брест—Литовск...»

Разговор состоялся в период заключительной фазы мирных переговоров. И, несомненно, касался очень важных их аспектов. Настолько важных, что они удостоились отдельного упоминания как одно из главных событий в его революционной деятельности.

Кстати, может быть, одним из мотивов, руководивших Лениным и Свердловым поручить именно Яковлеву операцию по вывозу Романовых в Екатеринбург, было это его знание чего­то, что знал и Карахан, что было немаловажным в предстоящих Яковлеву нелегких беседах его с Николаем II.

Однако вернемся в поезд.

Все состоялось так, как и задумал Яковлев. Тюмень. Отъезд к Екатеринбургу. Скрытый поворот обратно. Остановка под Омском.

О том, что произошло в тот момент, мы подробно остановимся в следующей главе. Здесь же скажем, что вскоре поезд повернул вновь обратно. Яковлев пригнал его в Екатеринбург и передал пленников в руки Уралсовета. И был этим крайне недоволен. Вспоминает Дмитрий Чудинов:

Усадив Романовых, Яковлев вместе с ними вновь уехал в город для оформления соответствующих документов на предъявление в центр о передаче бывшей царской семьи Екатеринбургскому Ревкому.

В тот же день мы уехали обратно в Уфу. Почему­то комиссар Яковлев всю дорогу был не в духе и с таким настроением приехал на место.

Предположить, что испортило настроение Яковлева, нетрудно. Скорее всего, за время, проведенное им вместе с экс­императором, ему не удалось сделать главное — убедить Николая II поставить подпись под Брестским договором. Узнав о его фиаско, Москва, не долго думая, решила доверить это деликатное дело еще одному проверенному партийцу, Филиппу Голощекину, назначенному незадолго до этого военным комиссаром всей Уральской области.

Раздражение Яковлева выразилось весьма своеобразно. Отправляясь в Москву, он послал указание той части своего отряда, что осталась в Тобольске для охраны детей Романовых: «Собирайте отряд, уезжайте. Полномочия я сдал. За последствия не отвечаю».

Впоследствии многие публикаторы стали рассматривать поведение Яковлева при перевозке семьи Романовых из Тобольска в Екатеринбург как одну из неудавшихся попыток спасти несчастных узников. А самого Яковлева числили чуть ли не монархистом. К подобному мнению пришел даже следователь Н.А.Соколов. Он пишет:

 

Оценивая все поведение Яковлева, я мыслю следующее:

Комиссар Яковлев, скрываясь под маскою большевика, был враждебен их целям.

Его действия координировались с действиями других лиц одной общей волей.

Будучи враждебен намерениям большевиков в отношении Царя, он был посланцем иной, небольшевистской силы.

Действуя по ее директивам, он вез Царя не в Екатеринбург, а пытался увезти его через Екатеринбург в Омск в Европейскую Россию.

Эта попытка имела исключительно политическую цель, так как все внимание Яковлева было направлено исключительно на особу Императора и Наследника Цесаревича.

Какая же сила, зачем и куда увозила Царя?

Государь сам дал ответ на эти вопросы. В лице Яковлева, в этом «неплохом и прямом человеке», он видел посланца немцев. Он думал, что его хотят принудить заключить мирное соглашение с врагом.

Парадоксально, но омский следователь по особо важным делам в конце концов приходит к тому же выводу: цель Яковлева — принудить Николая II подписать Брестский мир. Но в другом и бывший император, и следователь ошибались. Яковлев не служил немцам.

После эпопеи с конвоированием Романовых его назначают командующим Самаро­Оренбургским фронтом. Это ли не знак доверия?!

Затем Яковлев делает малопонятный жест. Сдается белым властям (точнее, власти Учредительного собрания и чехам) и выступает с обращением к красноармейцам следовать его примеру.

После этого за ним надолго закрепилось клеймо предателя.

И напрасно! Он никогда не предавал свою партию. А просто решил изменить вид борьбы за ее победу. Снова процитируем слова, которыми он выразил впоследствии свое кредо:

Мы, боевики, не всегда согласовывали свою боевую деятельность с партией. Приходилось сначала тщательно и конспиративно от всех обдумывать какой­либо план, затем совершать экспроприацию или террористический акт, и только постфактум, если тот или иной акт был удачен, получали санкцию партии. Наша своеобразная борьба и работа развила в нас чрезвычайную инициативу, благодаря чему мы нередко действовали даже вопреки того или иного постановления парторганизации, и только наши удачи спасали нас от исключения из партии...

Касательно работы я сам не знал, в какой форме она выльется в подполье, да и трудно было заранее сказать что­либо по этому вопросу. Я знал, что оружие на Урале имеется, боевиков и партизан я наберу среди симских рабочих, а остальное все будет в наших руках. Подробный план я решил выработать на месте по приезде в Уфу, но когда я приехал туда, я только там узнал, что в Симу произошла катастрофа: склады оружия выданы предателем, симцы терроризированы и разбежались, оставшиеся партийцы в Уфе так глубоко ушли в подполье, что в тот момент ни о какой боевой с ними работе не могло быть и речи. От товарищей боевиков из Сарапула никаких известий я не получал, и тем не менее я еще надеялся на их приезд. После перехода за несколько дней до моего ареста в Уфу приехал товарищ Алексин. Выходя по ночам из своего подполья, я видел, как учредиловцы свертывали свои организации и готовились к эвакуации. Город кишел бежавшими с фронта солдатами. Красная Армия была на подступах к Уфе, и при каждом ее ударе весь тыл противника содрогался и приходил в панический ужас.

Три месяца наблюдал я агонию учредиловцев, бездействие тяготило меня, не было ни одного товарища, с которым можно было бы посоветоваться, но и вернуться обратно и отступить при таком положении, когда видишь, что достаточно одного внутреннего толчка, чтобы все здание учредиловцев рухнуло — я считал для себя, как боевика, невозможным, и вот в этот­то момент у меня созрел план удара противника в тыл, воспользовавшись для этой цели его же аппаратом.

 Для осуществления этой цели я решил использовать Владимира Алексеева, у которого среди учредиловцев имелись большие и солидные связи. Изданная незадолго до этого момента командующим чешской армией декларация о прощении и приеме в армию учредиловцев всех желающих перейти на их сторону красноармейцев — облегчала мои действия, а для большего эффекта я пустил в уфимских газетах небольшую заметку о том, что бывший командующий Самарским фронтом Яковлев Советским правительством объявлен вне закона.

Итак, я начал опасную игру. Меня могли при первом же моем появлении повесить, прикинувшись, что они верят моему заявлению.

Когда по прибытии в Уфу я задал товарищу Алексееву вопрос, как поступят со мной, если меня откроют — «повесят», ответил он, не задумываясь. Следовательно, опасность была велика, но я шел один никогда и никого в это безумное предприятие не втягивал.

По приезде в Уфу он узнал, что в Симу произошла катастрофа: склады оружия выданы предателем, симцы терроризированы и разбежались, оставшиеся в Уфе партийцы ушли в глубокое подполье. Изданная незадолго до этого момента командующим чешской армией декларация о прощении и приеме в армию учредиловцев всех желающих перейти на их сторону красноармейцев облегчила его задачу. А для большего эффекта, как он пишет в своих воспоминаниях, он пустил в уфимских газетах небольшую заметку о том, что бывший командующий Самарским фронтом Яковлев Советским правительством объявлен вне закона.

Яковлев начал опасную игру. Он пошел один. И один вляпался.

 Вскоре учредиловцы были разогнаны, колчаковцы меня арестовали, заявив на допросе, что номер с заявлением не пройдет и что они не такие глупцы, как учредиловцы, чтобы придать ему какую бы то ни было веру. План мой рухнул. Меня увезли под конвоем контрразведчиков, пытавшихся в пути спровоцировать меня под расстрел, в Омск к Колчаку на расправу, и только при помощи Кошека мне удалось бежать в Китай, где я тут же снова приступил к партийной работе и где начинается опять чистая страница моей революционной деятельности.

Это подтверждается и документами в досье Соколова.

Протокол

1919 года 1 июня 4 дня ко мне, судебному следователю по особо важным делам Н.А.Соколову, явился командированный в город Омск к военному министру Н.А.Степанову поручик Б.В.Молоствов и, представив три документа, помещенные в дело вслед за сим документом, добытым им в контрразведке Штаба Верховного Главнокомандующего. Яковлев был арестован в городе Уфе по распоряжению генерала Шениха и препровожден в штаб Западной Армии, а оттуда в город Омск в распоряжение 1­го генерала Квартирмейстера Штаба Верховного Главнокомандующего (телеграмма подполковника Клецанда от 30 декабря 1918 года № 3969). По ошибке конвоира Яковлев был передан однако в распоряжение полковника Зайчека 2 января 1919 года, и следы его в дальнейшем теряются. По тем же сведениям Яковлев предлагал за свое освобождение 500000 рублей.

 

Судебный следователь Н.Соколов

Поручик Борис Владимирович Молоствов.

 

Дальнейший ход событий в судьбе Яковлева проследим по описанию Михаила Хейфеца:

Яковлев попал в руки не идейных отечественных, а буржуазно­прогнивших чешских контрразведчиков. Деньги они взяли, но и повели себя, как подобает деловым партнерам: дали ему возможность вместе с женой бежать за границу. В Харбин.

Там вослед Константину Мячину исчез и Василий Яковлев.

Зато появился Константин Стоянович. В 20­х годах в Китае работал один из самых талантливых агентов Коминтерна Михаил Бородин (Грузенберг), ставший политическим советником и личным другом Сунь Ятсена, одним из отцов­основателей первой политической партии Китая, Гоминьдана, а помощником Бородина стал... Стоянович, начальник его информбюро (разведгруппы? ). Был тогдашними китайскими властями ( «Милитаристами») арестован, сидел под расстрелом, освобожден по требованию советского консула в Шанхае.

После чего решил вернуться в СССР.

 

Итак, Мячин­Яковлев­Стоянович, по сути, был одним из самых стойких и преданных бойцов невидимого чекистского фронта. За что и попал сначала в ГУЛАГ, а потом был расстрелян в 1938 году. Как и многие его сподвижники и руководители.

 

Мастерская лжи

В этой главе этой я хочу показать, как творилась густая дымовая завеса, которая настолько плотно окутала судьбу семьи Романовых, что и доныне заставляет считать ее одной из самых таинственных загадочных судеб двадцатого века.

Первым клубом дыма, маскировавшим происходящее с Романовыми, следует считать вполне невинную приписку к постановлению Центрального Исполнительного Комитета: «оглашению в печати не подлежит».

Но непосредственным исполнителям этих решений о них знать ведь следует! Тем удивительнее сегодня читать отправленную из Екатеринбурга телеграмму, датированную 13 апреля 1918 года:

Облсовет заседании настаивает немедленном изменении телеграфом тобольских условий перевода более надежное положение тчк Предлагаю Урал или немедля назначьте место сами наш отряд перевезет тчк Случае Вашего согласия телеграфируйте нам копия Тобольск Облсовет Урала.

Конечно, можно объяснить телеграмму заместителя председателя президиума Уралсовета Дидковского тем, что до него еще не дошла депеша о решении ЦИК перевести Романовых в Екатеринбург. Хотя Свердлов отослал ее еще 9 апреля. И трудно предположить, что такое постановление ЦИК возникло спонтанно, без предварительного согласования с исполнителями на местах. Телеграмма Дидковского может означать только одно — даже он, один из руководителей Уралсовета, не был тогда посвящен в планы центра. Таков был уровень их секретности. Московские правители вскоре организуют встречу «посвященных» — основных исполнителей своих замыслов относительно Романовых. По приезде Яковлева на Урал там собирается внушительная компания. Как установили Ю.Буранов и В.Хрусталев: «В Екатеринбурге для срочного обсуждения создавшейся ситуации и выработки плана действий по эвакуации царской семьи из Тобольска встретились: Ф.И.Голощекин и А.Г.Белобородов — представители Урала; Н.М.Немцов и Г.П.Пермяков — представители Тюмени; председатель Западно­Сибирского (Омского) облисполкома В.М.Косарев и прибывший из Москвы особоуполномоченный ВЦИК В.В.Яковлев.

На совещании удалось договориться о проведении предстоящей операции с присутствующими представителями с мест. Здесь было еще раз условлено о вывозе царской семьи в Екатеринбург».

Но это была отнюдь не первая инструктивная встреча. Свидетельствует П.Быков:

В Москву, куда в это время переехало центральное Советское правительство, был командирован член президиума Совета — областной военный комиссар И.Голощекин. На заседании ВЦИК им был сделан доклад о положении дел в Тобольске и о необходимости принятия срочных мер по отношению к царской семье. Президиум ВЦИК согласился на перевод Николая Романова в Екатеринбург, при условии личной ответственности за него Голощекина, старого партийного работника, хорошо известного ЦК партии. Для организации перевозки бывшего царя ВЦИК решил послать особого комиссара, о чем было сообщено через Голощекина Уралсовету.

Так устанавливаем, что сообщение Уралсовету Яков Свердлов передал через Голощекина. Так что Дидковский, может, просто всполохнулся преждевременно и понапрасну. Нет. В свидетельстве Павла Михайловича Быкова мы находим интересную деталь. Центр лишь информировал Уралсовет. Акцию же с царем должен был проводить только военный комиссар Уральской области Голощекин, товарищ Филипп. Он действительно проверенный партийный работник — в 1912 году избран членом центрального комитета большевиков. Видимо, он вызывал большее доверие у Москвы. И был более информирован. Снова читаем у Быкова:

В апреле И.Голощекин был командирован по партийно­советским делам в Уфу. Здесь он встретился с особо­уполномоченным ВЦИК Яковлевым, у которого был мандат на перевоз Николая Романова из Тобольска в Екатеринбург и передачу его Уралсовету, под ответственность Голощекина.

Голощекин, со своей стороны, сделал распоряжение о подчинении Яковлеву в Тобольске Хохрякова, Заславского, Авдеева и вообще всех уральских отрядов.

Здесь и находим изначальный расклад сил, определяющих будущее царской семьи. Изначально главная роль отводилась армии. Голощекин — военный комиссар области.

Но Уралсовет, возглавляемый в то время амбициозным заместителем председателя Дидковским (председатель Белобородов был в отъезде, и Дидковский возглавил созданную им чрезвычайную тройку по распоряжению судьбой Романовых) рвался сам решать все связанные с этим вопросы. Видимо, центр это не совсем устраивало.

 

 Трюк Яковлева — как первая дымовая завеса над тайной судьбы Романовых

 

Московская власть и в дальнейшем тонко лавировала между своими особоуполномоченными и осободоверенными и менее посвященным во все тонкости операции Уралсоветом. Особенно это проявилось в тот момент, когда екатеринбуржцы уже подготовили особняк для приема царственных арестантов, а их повезли совсем в другую сторону. Всполошенные председатель исполкома Уралсовета Белобородов и главный екатеринбургский чекист Сафаров отсылают 28 апреля в центр адресованную Ленину и Свердлову недоуменно­обиженного тона телеграмму:

Ваш комиссар Яковлев повез Романова в Тюмень, секретно посадив его в поезд, направился в Екатеринбург. Отъехав один перегон, изменил направление. Поехал обратно. Теперь поезд с Николаем находится около Омска. Какой целью это сделано, нам неизвестно. Мы считаем такой поступок изменническим. Согласно Вашего письма 9 апреля Николай должен быть в Екатеринбурге. Что это значит? Согласно принятому областным советом и областным комитетом партии решено сейчас отдать распоряжение задержать Яковлева и поезд во что бы то ни стало, арестовать т доставить вместе с Николаем в Екатеринбург. Ждем у аппарата ответа.

Что произошло в дальнейшем, хорошо описал сам Яковлев:

Не имея никакого представления о событиях, председатель Уральского Совета Белобородов ( «по его глупости», как сказал Свердлов), не зная точно, почему я уехал в сторону Омска, только на основании телеграммы Авдеева, дал циркулярную телеграмму о моем бегстве и объявил меня «изменником революции». Он потребовал моего немедленного разоружения и ареста. Ничего не подозревая о головотяпстве уральских мудрецов, мы подъезжали к Омску. Тем не менее, мы с Гузаковым решили принять необходимые меры предосторожности. Остановились на предпоследней станции, взяли под свой контроль телеграф и сообщили в Омск, что сейчас выезжаем. Гузакова я оставил во главе поезда, а сам в сопровождении Фадеева в одном вагоне поехал в Омск. Начиная с моста, вся железнодорожная линия была усеена вооруженными людьми. На наш паровоз вскочили вооруженные люди.

— Вот так встреча! — проговорил Фадеев.

 «Против кого это? » — подумал я, но загадка скоро разрешилась. Как только вагон остановился, мы вышли на перрон. Нас окружила густая масса, и первое время мы удивленно смотрели друг на друга.

— Я — чрезвычайный комиссар ВЦИКа Яковлев. Мне нужно видеться с председателем Омского Совета товарищем Косаревым, — обратился я к окружающим.

— Здесь он, здесь, — послышалось несколько голосов. Кто­то направился в мою сторону. Толпа расступилась.

— Антон, ты ли это? — вскрикнул от удивления подошедший Косарев.

— Здорово, Владимир! Так это ты председатель Омского Совета, — узнал я, наконец, своего старого товарища, с которым мы были вместе в партийной школе у Максима Горького на Капри.

— Скажи, дружище, чего это вы так ощетинились и даже пушки выкатили на платформу, — обратился я к нему за разъяснением.

— А это против тебя, контрреволюционер, — захохотал Косарев.

И тут я впервые узнал от него, что Уральский Совет объявил меня за увоз Романовых изменником революции. Я был ошеломлен. Так вот почему такое зловещее молчание встречал я всюду в пути и так меня встретили в Омске!

Мы пошли с Карасевым в какой­то кабинет, и там в присутствии некоторых членов Совета я в общих чертах обрисовал ему события и поспросил его поехать вместе со мной поскорее на телеграф. Там мы вызовем Свердлова, от которого, во­первых, я получу дальнейшие инструкции, а во­вторых, он лично убедится, что я действую исключительно согласно предписаниям центра.

— Ты армию­то распусти, — обратился я к Косареву.

— Тебе смешно, — отшучивался Косарев, — а мы тут целый час во все свистки трубили. Такой переполох поднялся, можно было подумать, что революция на краю гибели.  

Когда мы неслись на автомобиле к телеграфу, то и дело встречали вооруженные отряды. На наиболее важных пунктах города виднелись пулеметы, особенно тщательные меры охраны были предприняты в доме Советов — там, куда ни глянь, всюду угрожающе зияли дула пулеметов. На телеграфе нам пришлось пробыть порядочное время, пока удалось, наконец, вызвать Свердлова. Выяснив все вопросы и получив от Свердлова приказ немедленно возвратиться обратно, мы поехали с Косаревым в Совет. Там он дал распоряжение отправить по всему пути срочную телеграмму, аннулирующую телеграмму Белобородова.

Описано сочно. И убедительно.

И лишь одно настораживает

Ни словом не упомянуто, что незадолго до этой встречи было несколько совещаний представителей Урала и Западной Сибири. Цель этих совещаний — обсуждение миссии Яковлева. И Косарев там был, и Белобородов. Просто Яковлев знал немного больше о цели своей поездки. Так что деланно удивленные лица Яковлева и Косарева при встрече на вокзале — сплошное актерство. Только­только по многу раз все обсуждали! Наверняка в деталях обсуждался и отскок спецэшелона на восток. Быть может, они одного до конца не знали — всех аспектов этой наверняка глубоко продуманной акции. Понимали только, что она произведет оглушительное впечатление. Причем не только на российские круги, но и на мировую общественность.

Все это и Яковлев, и Косарев осознают.

Но не дай Бог им и вида подать, что они хоть чуточку знают об истинных намерениях Кремля. И Яковлев разговор из Тюмени ведет, будто заботясь только о сохранности жизни своих подопечных. Такова его роль. И он ее добросовестно играет.

Телеграфное донесение чрезвычайного комиссара В.В.Яковлева Председателю ВЦИК Я.М.Свердлову о маршруте следования:

 

Тюмень 27 апреля 1918 г.

Только что привез часть багажа. Маршрут хочу изменить по следующим чрезвычайно важным обстоятельствам. Из Екатеринбурга в Тобольск до меня прибыли специальные люди для уничтожения багажа. Отряд особого назначения дал отпор — едва не дошло до кровопролития.

Когда я приехал — екатеринбуржцы же дали мне намек, что багаж довозить до места не надо. У меня они также встретили отпор. Я принял ряд мер, и они там вырвать его у меня не решились.

Зная, что все екатеринбургские отряды добиваются одной лишь цели — уничтожить багаж, я вызвал Гузакова с отрядом. Вся дорога от Тобольска до Тюмени охранялась моими отрядами. Не добившись своей цели в Тобольске, ни в дороге, ни в Тюмени, екатеринбургские отряды решили устроить мне засаду под Екатеринбургом. Они решили, если я им не выдам без боя багаж, то решили перебить нас.

Все это я, а также Гузаков и весь мой отряд знаем из показаний арестованного нами одного из отряда екатеринбуржцев. А также по тем действиям и фактам, с которыми мне пришлось столкнуться. У Екатеринбурга, за исключением Голощекина, одно желание — покончить во что бы то ни стало с багажом.

Если это расходится с центральным мнением, то безумие везти багаж в Екатеринбург. Гузаков, а также и я, предлагаем все это перевезти в Симский горный округ, где мы его сохраним как от правого крыла, так и от левого. Предлагаю свои услуги в качестве постоянного комиссара по охране багажа вплоть до ликвидации.

Я вас предупредил и теперь решайте: или я сейчас же везу багаж в Симский горный округ, где в горах есть хорошие места, точно нарочно для этого устроенные, или я отправляюсь в Екатеринбург. (Теперь за вами слово).

Из переговоров по прямому проводу Председателя ВЦИК Я.М.Свердлова с чрезвычайным комиссаром ВЦИК В.В.Яковлевым об изменении маршрута:

Москва 27 апреля 1918 г.

(Свердлов) — У аппарата Свердлов. У аппарата ли Яковлев? (Интервал). Сообщи, не слишком ли ты нервничаешь, быть может, опасения преувеличены и можно сохранить прежний маршрут, жду ответа. (Интервал). Да, да, читал. (Интервал). Довольно понятно. (Маленький интервал). Считаешь ли возможным ехать в Омск и там ждать дальнейших указаний?? (Интервал). Поезжай в Омск, по приезду телеграфируй. Явись к председателю совдепа Косареву Владимиру, вези все конспиративно, дальнейшие указания дам в Омске. Двигай. Ушел. (Интервал). Будет сделано. Все распоряжения будут даны. Ушел. До свидания.

Но заметим: и у Яковлева вырывается обида.

Отчего бы это?!

Скорее всего, до умного и наблюдательного особоуполномоченного ЦИКа дошло, что его используют не только в качестве особо доверенного лица, а и как пешку в многоходовой комбинации центра.

Ответственный за операцию Голощекин не препятствует Белобородову отправить телеграмму, дезавуирующую декрет, подписанный Лениным и Свердловым. Косарев, реагируя на телеграмму Белобородова, устраивает такую демонстрацию силы, будто готовит поход против всей российской контрреволюции.

И особоуполномоченный ЦИК осознал: он тоже далеко не до конца посвящен в планы вождей. А каково ему было бы, присутствуй он при разговоре Косарева с членом президиума Уралсовета Григорием Ивановичем Сафаровым?

Из переговоров по прямому проводу члена президиума Уралоблсовета Г.И.Сафарова с председателем Западно­Сибирского Совета В.М.Косаревым о маршруте поезда:

Екатеринбург 29 апреля 1918 г. 00 ч. 20 мин.

(Косарев) — Я, Косарев.

(Сафаров) — Говорит Сафаров. Где поезд № 2?

(Косарев) — Яковлев со всем своим добром прибыл в Омск. Сейчас разговаривает с Москвой.

(Сафаров) — Мы тоже говорили уже с Москвой. Вопрос выяснен. Яковлев должен ехать обратно сюда со всем своим добром. Таков приказ Председателя ВЦИК и председателя Совнаркома. Как обошлось дело с его прибытием, было ли столкновение?

(Косарев) — Яковлев оказался моим старым знакомым. Мы с ним быстро сговорились и пошли говорить с Москвой. Столкновения не было. От имени Западно­Сибирского комитета Советов прошу вас — уральских работников не делать сепаратных выступлений и в данном случае точно выполнять наказ Москвы.

(Сафаров) — Мы с Москвой уже сговорились. Не мы, а Яковлев обязан немедленно по приказу Москвы повернуть поезд обратно. Заявление Западно­Сибирского Совета считаем неуместным. Каково решение Яковлева сейчас?

(Косарев) — Благодаря вашим, совсем необдуманным решениям...

Интересно. Текст телеграфных переговоров, хранящийся в архиве федеральной службы безопасности, обрывается на самом занимательном месте. Что срывалось «необдуманными действиями Уралсовета»?! И почему об этом не знал Сафаров, человек, прибывший в апреле 1917 года в Россию одним запломбированным вагоном с Лениным?!

Но об этом что­то понял Яковлев.

Поэтому, наверное, столь нервозен тон его телеграммы из Омска. А может, и потому нервозен, что Николай II не сломлен. Не подписал?!

 Яковлев удручен: его устраняют. Он телеграфирует:

Несомненно я подчиняюсь всем приказаниям центра тчк Я отвезу багаж туда куда скажете тчк Но считаю своим долгом еще раз предупредить Совет Народных Комиссаров что опасность вполне основательная которую могут подтвердить как Тюмень так и Омск... Если багаж будет отправлен по первому маршруту (т.е. Екатеринбург) то сомневаюсь удастся ли Вам его оттуда вытащить тчк В этом ни я ни Гузиков ни екатеринбуржец Авдеев никто из нас не сомневается в том что багаж всегда в полной опасности Итак мы предупредили Вас последний раз и снимаем с себя всякую моральную ответственность за будущие последствия...

Ну и что! В Москве, видимо, немало над ней посмеялись. Ведь им давно уже определена роль Екатеринбурга. Туда свозятся архивы, учреждения, золотой запас. Там быть и узникам Романовым. И уж там они Николая II дожмут. Поэтому Яковлеву отсылается успокоительная телеграмма.

Телеграфная записка Председателя ВЦИК Я.М.Свердлова, переданная в г. Омск чрезвычайному комиссару ВЦИК В.В.Яковлеву о маршруте следования поезда:

28 апреля 1918 г.

Немедленно двигай обратно в Тюмень. С уральцами сговорились. Приняли меры — дали гарантии личной ответственностью областников. Передай весь груз в Тюмени представителю Уральского областкома. Так необходимо. Поезжай сам вместе с ними, оказывай содействие представителю областного Совета. Задача прежняя. Ты выполнил самое главное. Возьми у Владимира Косарева, председателя совдепа, в Омске подкрепление. Уверен в точном исполнении всех указаний. Привет.

Свердлов.

Яковлеву приказывают развернуть поезд и немедля следовать в Екатеринбург, где сдать узников Уралсовету. Екатеринбуржцам же отсылается напоминание об их роли:

Все, что делается Яковлевым, является прямым выполнением данного мною приказа. Сообщу подробности специальным курьером. Никаких распоряжений относительно Яковлева не делайте, он действует согласно полученным от меня сегодня в 4 часа утра указаниям. Ничего абсолютно не предпринимайте без нашего согласия. Яковлеву полное доверие.

Еще раз никакого вмешательства.

В результате московский план полностью, в точном соответствии с замыслом, осуществлен. Для большевистских вождей хоть какой­то проблеск надежды в их тогдашней кромешной беспросветности. Ведь положение у них тогда было просто аховое. Свидетельствует несомненно осведомленный человек — Лев Троцкий:

Весна 1918 г. была очень тяжелая. Моментами было такое чувство, что все ползет, рассыпается, не за что ухватиться, не на что опереться. Весной 1918 г. невольно вставал вопрос: хватит ли у истощенной, разоренной, отчаявшейся страны жизненных соков для поддержания нового режима? Продовольствия не было. Государственный аппарат еле складывался. Всюду гноились заговоры. Чехословацкий корпус держался на нашей территории как самостоятельная держава. Мы ничего, или почти ничего, не могли ему противопоставить.

Приходили с фронтов черные вести о падении Казани или о непосредственной угрозе Петербургу.

А теперь у них появились козыри. Царь с царицей водворены в надежно охраняемый особняк в Екатеринбурге. Они раздавлены тревогой о больном сыне. И вроде бы удалось скрыть истинные причины их перевозки.

Центр удовлетворен.

Только... Только до сих пор кипят споры об этой поездке. Но время обнажает очевидное. Слишком уж демонстративно, с широким размахом организовано действо с омским зигзагом поезда с узниками. Яковлев­то наверняка поначалу полагал, что это необходимо для выигрыша времени, когда убеждал царя подписать брестский договор. В Москве же, придумывая этот эпизод, наверняка просчитали эффект, который он произведет. Эффект, нужный им при переговорах с царем, и нужное от него впечатление за границами России.

Думается, рывок поезда с узниками к Омску, а, в особенности, выстроенная на его пути армада воинских отрядов с пушками и пулеметами должна была и продемонстрировать всем, кто на западе давил на большевиков в смысле спасения жизни императорской семьи, что вот, мол, мы старались, даже послали специального комиссара их вывезти. Но народ наш... Народ наш настолько озлоблен правлением отрекшегося самодержца, что требует немедленной расправы с ним. Ничего не поделаешь. Пусть пока побудет в Екатеринбурге. Хотя и там раздаются призывы казнить царя Николая Кровавого. И подтверждают это несомненно хорошо организованной встречей спецпоезда с царем и царицей на екатеринбургском вокзале старательно подзаведенной толпой.

Снова обратимся к воспоминаниям Яковлева:

Несмотря на раннее наше прибытие, екатеринбургские платформы были запружены народом. Как это вышло, что население узнало о нашем приезде, мы не знали. Особенно большие толпы любопытных были сосредоточены на товарных платформах, куда пододвинули и наш состав.

Поезд стоял на пятой линии от платформы. Когда нас увидели, стали требовать вывести Николая и показать им. В воздухе стоял шум, то и дело раздавались угрожающие крики: «Задушить их надо! Наконец­то они в наших руках! » Стоявшая на платформе охрана весьма слабо сдерживала натиск народа, и беспорядочные толпы начали было надвигаться на мой состав. Я быстро выставил свой отряд вокруг поезда и для острастки приготовил пулеметы. К великому моему удивлению, я увидел, что во главе толпы каким­то образом очутился сам вокзальный комиссар...

Крики становились все более грозными. Чтобы на время, пока придет Касьян, образумить толпу, я как можно громче крикнул своему отряду:

— Приготовить пулеметы!

Это подействовало. Толпа отхлынула, по моему адресу тоже полетели угрожающие крики. Тот же вокзальный комиссар исступленным голосом вопил:

— Не боимся мы твоих пулеметов! У нас против тебя пушки приготовлены! Вот видишь, стоят на платформе!

Я посмотрел в указанную им сторону. Действительно, там шевелились жерла трехдюймовок и кто­то около них копошился.

А для кого исполнялся этот хорошо организованный спектакль, нам рассказал гувернер цесаревича Пьер Жильяр:

Около 15 мая (по старому стилю) — когда я был в Екатеринбурге, я узнал там совершенно достоверно, что в это время в Екатеринбурге была немецкая миссия Красного Креста. Это удостоверяю я положительно. Я тогда был в ресторане вместе с Буксгевден и Теглевой. Рядом с ними сидели два каких­то члена этой миссии и сестры милосердия — немки и говорили между собой по­немецки. Я точно знаю, что миссия тогда же уехала в Германию. Там знали о тех ужасных условиях, в каких находилась царская семья.

Естественно предположить, что миссия Красного Креста из Германии была хорошо укомплектована милосердными братьями и сестрами из германской разведки и чинами кайзеровского генерального штаба.

На самом же деле у большевиков и намека не было на намерение выпустить из своих рук членов царской семьи. Ведь они могли стать козырем в закулисной торговле с западом. И это нежелание нет­нет, да и прорывалось наружу почти истерическими демаршами.

Мы помним: немцы захватили в Крыму вдовствующую императрицу и двух великих князей. И хотя те находились на территории суверенной Украины (ее отделения от России добивались немцы), большевики зорко наблюдали за их содержанием. И ужасно забеспокоились, когда в Москву поступила информация о том, что:

Бывшая императрица Мария Федоровна, а с ней и ряд других членов семьи Романовых, возбудили ходатайство перед германскими властями о разрешении им выехать из пределов России. Германским правительством в выдаче общего разрешения на выезд Романовых отказано, но бывшей императрице Марии Федоровне предоставлено право проехать в Данию...

Когда об этом стало известно Советской власти, то посол Совета Народных Комиссаров в Берлине Иоффе заявил германскому правительству, что разрешение выехать бывшей императрице Марии Федоровне в Данию для Советской власти нежелательно. Иоффе указал, что Совет Народных Комиссаров вообще находит невозможным выезд Романовых в Западную Европу, ибо в этом случае члены династии Романовых получают возможность руководить контрреволюционными действиями своих приверженцев.

Германское правительство отнеслось к заявлению Иоффе весьма внимательно и отменило свое прежнее распоряжение о разрешении Марии Федоровне проехать в Данию (М.Хейфиц).

Не менее бдительно большевики следили и за поведением стран Антанты. Верные много раз оправдавшей себя тактике не класть все политические яйца в одну корзину, вожди мирового пролетариата всерьез обсуждали на заседаниях ЦК своей партии возможность «...заключить военное соглашение с англо­французской коалицией на предмет военной кооперации на определенных условиях». Пламенный трибун революции Лев Троцкий даже поначалу приветствовал высадку союзнического десанта в Мурманске, считая его вполне приемлемым противовесом в политической игре с продолжившими продвижение в глубь российских территорий кайзеровскими войсками. Ведь они, несмотря на брестские соглашения, вплоть до начала лета продолжали отхватывать от нее все новые куски.

Самым парадоксальным в создавшейся ситуации было полное согласие правительств и Антанты, и Четверного союза относительно судьбы семьи Романовых.

Саммэрс и Мэнгольд пришли к выводу: «Совершенно ясно, что немцы действительно мечтали о реставрации династии Романовых во главе с царем­марионеткой и германским проконсулом, который сосредоточивал бы в своих руках реальную власть...»

Но это явно относилось к сфере желаний. Реально, как отмечают А. Саммэрс и Т.Мэнгольд, «политика Берлина заключалась в одновременном заигрывании с большевиками и белыми... Некоторые выдвигали предположение, что Германия опасалась, как бы царь не попал живым в руки белых. В таком случае он стал бы главным магнитом для русских, которые могли бы возобновить вооруженный конфликт с Германией».

А вот что пишет Марк Ферро о ситуации, сложившейся в Англии, едва там стали распространяться слухи о решении английского правительства приютить у себя отрекшегося императора и его семью.

Ллойд Джорджу пришлось столкнуться с сильной оппозицией: лейбористы и тред­юнионы протестовали против приезда в Англию Николая «Кровавого» и его жены — немецкой императрицы. Возникла угроза всеобщей забастовки как отклика на поступавшие из России поразительные новости, которые вызывали прилив необыкновенного энтузиазма у синдикалистов и пацифистов. Приезд царя в Англию воспринимался бы как провокация. Правительство тут же начало бить отбой, и лорд Сесиль опроверг в палате представителей сообщение о том, что царю было направлено приглашение, что по сути было верно. В связи с поднявшейся волной протестов и распространением забастовок король Георг V лично обратился к правительству с призывом отказаться от своего предложения о предоставлении убежища (Романовым)...

Так что спектакль, разыгранный Яковлевым, удовлетворил все стороны. Он совершил, по сути, удивительно ловкий трюк. Заворожив наблюдателей нарочито напоказ проделанными интригующими пассами с лавированием своего поезда по железным дорогам, он в то же время умудрился незаметно мастерски реализовать все стоявшие перед ним тайные задачи:

замаскировал, сделал практически не осознанным общественностью факт злонамеренного расчленения царской семьи;

создал себе резерв времени для давления на Николая II;

показал ему, и очень наглядно, что он сейчас всего лишь легкая былинка, гонимая безжалостным революционным суховеем;

продемонстрировал наглядно (с помощью Косарева и Голощекина) «невозможность» вывоза царской семьи из России, помог усыпить подозрения немцев и успокоить совесть англичан;

и исполнить изначальное поручение центра — доставить «багаж» в Екатеринбург. (Кстати, Яковлев великолепно понимал, кто там, в центре, на самом деле руководит его действиями. И в телеграмме из Омска он Свердлову передает... предупреждение Совнаркому, т.е. Ленину.)

И получилось: мы до сих пор гадаем, чего это его носило туда­сюда в его спецпоезде. И почти не задумываемся над тем, чего он этим достиг.

Так что первая дымовая завеса отвлекающих маневров для сокрытия истины в царском деле была поставлена просто блестяще. Что вдохновило ее истинных творцов на создание новых.

 


Поделиться:



Последнее изменение этой страницы: 2019-06-08; Просмотров: 328; Нарушение авторского права страницы


lektsia.com 2007 - 2024 год. Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав! (0.531 с.)
Главная | Случайная страница | Обратная связь