Мизансцена, выстроенная историей и людьми

 

Сначала припомним хронологию горячего для большевиков лета 1918 г. (Выше уже прозвучало, как оценивал весну этого года Л.Троцкий). Итак, июль 1918­го.

6 июля — убит посол Германии в России граф Мирбах.

6 июля — левыми эсерами поднят мятеж в Москве и Ярославле.

Для Москвы это тем более чувствительно, что незадолго перед этим в Ярославль был направлен из Екатеринбурга эшелон с золотом и платиной.

7 июля — Ленин дает распоряжение в Екатеринбург предоставить возможность председателю Уральского Областного Совета А.Г.Белобородову связаться с Кремлем по прямому проводу. Несложно предположить, что темами разговора этого была и подготовка города к отражению угрозы захвата поезда с драгоценными металлами, и положение царской семьи, и положение на фронтах гражданской войны.

11 июля — измена командующего Восточным фронтом Муравьева.

14 июля — нота Германии о введение в Москву батальона немецких солдат для охраны посольства.

Ленин в беседе с Чичериным рекомендует составить ответ на ноту в таком смысле: «Народные массы Советский России желают мира и что Советское правительство готово дать германскому посольству, консульствам и комиссиям охрану из Советских войск».

На следующий день была выделена для этого тысяча красноармейцев.

Однако следует отметить: до 14 июля большевиками была проведена очень тонкая дипломатическая игра. Сознавая, что убийство посла — весьма серьезное событие в международных отношениях, Ленин предпринимает несколько сильных ходов, направленных на предупреждение возможных осложнений.

10 июля он вызывает И.И.Вацетиса, командира латышской дивизии, только что успешно подавившей восстание левых эсеров в Москве, и требует от него прямого и достоверного ответа на вопрос: «Будут ли сражаться латышские стрелки с германскими войсками, если немцы будут наступать на Москву? » Видимо, сообщение командира дивизии вполне удовлетворило председателя Совнаркома, и он сделал соответствующие выводы. Вацетис вспоминает, что когда он 13 июля прибыл к председателю Высшего военного совета, генералу М.Д.Бонч­Бруевичу, тот сообщил ему, что Совнарком решил разорвать Брестский договор и Россия «...вступает снова в мировую. войну вместе с Францией и Англией...»

Естественно, против Германии и ее союзников.

Решение Совнаркома выразилось и чередой внешних проявлений. Юрий Фельштинский о тех днях пишет:

Предупредительная вежливость советского правительства по отношению к Германии исчезла вовсе. Советское правительство отказалось присутствовать на религиозной церемонии у гроба убитого германского посла, а на траурные проводы Мирбаха в Германию явился только Чичерин, и то с опозданием на час, тем самым заставив всю процессию ждать. Чичерин был человеком исключительной пунктуальности, и его поведение немцы рассматривали как вызов. К тому же он появился без головного убора — чтобы не снимать шляпы при проводах гроба посла, в неряшливом виде, и это тоже произвело впечатление на немцев, торжественных и мрачных, соответствующее впечатление.

И в то же самое время предпринимается несколько враждебных по отношению к англо­французам акций. 7 июля Ленин называет их десант в Мурманске интервентами и требует от чрезвычайного комиссара Беломорско­Мурманского края С.П.Нацаренуса немедленно принять меры по отражению их наступления.

Все действия Ленина вполне укладываются в предложенную им на заседании ЦК партии большевиков 10 мая стратегию: «Внешняя политика советской власти никоим образом не должна быть изменяема. Нам по­прежнему реальнейшим образом грозит — и в данный момент сильнее и ближе, чем вчера, — движение японских войск с целью отвлечь германские войска продвижением вглубь европейской России, а с другой стороны — движение германских войск против Петрограда и Москвы, в случае победы немецкой военной партии. Нам по­прежнему надо отвечать на эти опасности тактикой отступления, выжидания и лавирования, продолжая самую усиленную военную подготовку.

Ключевые слова в этой тираде — «не... изменяема», «отступление», «выжидание», «лавирование». Менее всего можно предположить, что в ситуации, когда все рушится, большевики решаться на столь радикальный шаг, как расправа с царской семьей, шаг, который им ничего не давал, но многое мог испортить. Полагая при этом, что хорошие отношения с немцами были в то время главным приоритетом советской политики.

И действительно, заигрывание с Антантой было только ложным маневром. В конце июля 1918 года шумно разрекламирован «заговор трех послов». Арестован представитель Британии в России Локкарт. Организованы высылка дипломатов Антанты за пределы России, чем занимался лично посланец Ленина, чекист М.С.Кедров.

Тактика Ленина себя оправдала.

Немцам ни в какую нельзя допускать открытия своего Восточного фронта. И они делают жесты, откровенно направленные на нормализацию российско­германских отношений. К примеру, в конце июля 1918 года из Щтеттина выходит пароход «Стиннес» с углем для российских потребителей.

И заключительным аккордом становится прибытие в Москву нового кайзеровского посла К.Гельфериха. Это случилось в конце июля 1918 г. Посол незамедлительно включается в интенсивные переговоры с наркомом иностранных дел России Г.В.Чичериным. Георгий Васильевич тщательно проинструктирован Лениным. Главное — во что бы то ни стало добиться от Германии военной помощи против белых войск, играя на возможности оккупации России чехами и войсками Антанты.

Уж в этом­то вопросе большевики и немцы абсолютно единодушны.

 

Трюки на телеграфе

 

На фоне этих событий действительная информация о происшедшем в Екатеринбурге с царской семьей становилась фактором большой политики, и уж кто­кто, а Ленин, не упускавший из виду мельчайшие детали, не допустил бы здесь никаких самомалейших несанкционированных происшествий. Ведь это именно Владимир Ильич в разгар июльского восстания эсеров находит время прочитать письмо рабочего Склифософского, где тот негодует по поводу качества печати газеты «Известия». И не только знакомится с этим письмом, но тут же делает распоряжение отослать письмо рабочего главному редактору «Известий» Стеклову и обязать его принять меры к улучшению печати газетных листков.

Основательно изучивший иезуитские повадки большевистских бонапартов и робеспьеров Михаил Хейфиц, несомненно, со знанием дела утверждает:

 Жизнь государя, по мысли Ленина, должна была быть сохранена до той минуты, когда придется с ней покончить в силу каких­то обстоятельств, — это был со стороны Ленина грубый расчет на использование обреченных до последней возможности (Б.Бруцкус); и уральской самодеятельности в вопросе, от которого в какой­то степени зависели судьбы Советской республики, Ленин не желал, да и не мог допустить.

Так что очень вероятно — разговор Ленина с Екатеринбургом 7 июля наверняка касался судьбы Романовых. Наверняка конкретные инструкции привез на Урал и Голощекин. А прибыл он на Урал примерно утром 15 июля. И началось...

Чтобы разобраться, что все же началось, рассмотрим официальные сообщения, заявления властей в Москве и Екатеринбурге о судьбе узников Дома особого назначения.

Первым по времени появления документом следует считать:

 

Телеграфное сообщение исполкома Уралоблсовета

Председателю Совнаркома В.И.Ленину

и Председателю ВЦИК Я.М.Свердлову

17 июля 1918 г.

У аппарата президиум областного Совета рабоче­крестьянского правительства. Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия Чрезвычайной Комиссией большого белогвардейского заговора, имевшего целью похищение бывшего царя и его семьи. Документы в наших руках. По постановлению президиума областного Совета в ночь на шестнадцатое июля расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надежное место. По этому поводу нами выпускается следующее извещение: «Ввиду приближения контрреволюционных банд к красной столице Урала и возможности того, что коронованный палач избежит народного суда (раскрыт заговор белогвардейцев, пытавшихся похитить его семью и его самого, и найденные компрометирующие документы будут опубликованы), президиум областного Совета, исполняя волю революции, постановил расстрелять бывшего царя Николая Романова в ночь на 16 июля. Приговор этот приведен в исполнение. Семья Романовых содержится вместе с ним под стражей, в интересах охраны общественной безопасности эвакуирована из города Екатеринбурга. Президиум областного Совета». Просим ваших санкций на редакцию данного (документа). Документы заговора высылаются срочно курьером Совнаркому и ЦИК. Извещения ожидаем у аппарата. Просим дать ответ экстренно. Ждем у аппарата.

Очень интересная телеграмма. Здесь, в первую очередь, отметим провозглашенную дату расстрела — ночь на 16 июля. Многие комментаторы принимают ее за простую описку. Может быть, и так.

Только вспомним изъятую членом суда Сергеевым телеграмму, которую так скрупулезно прокомментировал Соколов. Там ведь цифра после «1...» была поставлена чернилами другого цвета. Случайность?!

Ладно, случайность. Теперь второе совпадение. Именно в ночь на 16 июля из Екатеринбурга исчезли командующий фронтом Берзин и председатель областной ЧК. Простое совпадение?!

Ладно, совпадение. Ну, а сами­то члены президиума Уралсовета, что сгрудились толпой у телеграфного аппарата. На них что, нашло групповое затмение?! Ведь текст наверняка уже был готов заранее. И там один раз дата записана прописью, а другой — цифрами. И никто ничего не заметил?

Не менее, а может быть, даже более интересно само сообщение. Читаем — расстрелян только экс­император. Семья же его эвакуирована. И запрятана в некоем укромном месте. Причем и это повторяется дважды. Один раз — как информация для вождей. Другой — как заявление для печати. И только две вероятности мы можем предположить. Либо простодушные члены президиума пороли правду­матку. Либо все тексты сообщений были продуманы и написаны задолго до этого дня.

И призваны были только для одного — скрыть, что же произошло в самом деле с царской семьей. И что случилось в те дни в Екатеринбурге...

Кстати, похоже, именно ту депешу, посланную «срочно курьером», вручили Ленину 17 июля в Кремле. Сохранился в архивах пустой конверт с его росписью: «Получил Ленин». В пятом томе Биографических хроник указано даже время, когда он получил этот конверт, — 12 часов дня. Письмо не телеграмма. Его из Екатеринбурга должны были отправить не позднее шестнадцатого, чтобы в Москву оно попало семнадцатого.

Москва долго размышляла — почти неделю — над весьма мудреной задачкой: как объявить своему народу новость из Екатеринбурга. Наконец, решение было найдено.

21 июля 1918 года из столицы от имени «Бюро печати» на Урал была отослана телеграмма с текстом «заявления» екатеринбуржцев (среди прочих и ее обнаружил и изъял на екатеринбургском телеграфе член окружного суда Сергеев).

 

19 июля. Состоявшемся 18 июля первом заседании президиума ЦИК советов Председатель Свердлов сообщает полученное прямому проводу сообщение от областного Уральского совета расстреле бывшего царя Николая Романова точка Последние дни столице красного Урала Екатеринбургу серьезно угрожала опасность приближения чехо­словацких банд точка Тоже время был раскрыт новый заговор контрреволюционеров, имеющий целью вырвать рук Советвласти коронованного палача точка Ввиду всех этих обстоятельств президиум Уральского Областного Совета постановил расстрелять Николая Романова что было приведено в исполнение 16 июля точка Жена сын Николая отправлены надежное место точка Документы раскрытом заговоре посланы Москву специальным курьером точка Сделав это сообщение Свердлов напоминает историю перевода Романова из Тобольска Екатеринбург когда была раскрыта такая же организация белогвардейцев целях устройства побега Романова точка Последнее время предполагалось предать бывшего царя суду все его преступления против народа только развернувшиеся сейчас события помешали осуществлению этого суда точка Президиум обсудив все обстоятельства заставившие Уральский Областной Совет принять решение расстреле Романова постановил Цик лице своего президиума признать решение Уральского Областного Совета правильным точка Затем председатель сообщает что распоряжение Цик находится сейчас важный материал точка Имеются между прочим письма Григория Распутина Романову его семье точка Все эти материалы будут разобраны опубликованы ближайшее время точка продолжение следует.

В этой телеграмме обращают на себя внимание два момента.

Москва решила немного изменить дату расстрела. Он передвинут уже просто на шестнадцатое число.

И второе.

Если екатеринбуржцы оповещали: вся семья Николая Романова эвакуирована в надежное место, то из Москвы сочли нужным уточнить — только сын и жена упрятаны в надежное место. Великих княжон, очевидно, запрятали в ненадежное место.

Ан нет. От следователя Соколова ничего не скроешь. Он обнаружил доказательства их печальной участи. Соколов захватил с собой в Париж еще одну телеграмму, якобы изъятую Сергеевым среди 65 депеш на екатеринбургском телеграфе. Она была зашифрована столь замысловатым кодом, что расшифровка ее удалась только на французской земле.

Соколов приводит текст расшифрованной им телеграммы (причем текст ее он приводит с сохранением орфографии оригинала):

Передайте Свердлову что все семейство постигла та же участ что и главу официально семия погибнет при евакуации.

Телеграмма была отправлена из Екатеринбурга в Москву семнадцатого июля, в девять часов вечера, Белобородовым. И адресована, на наш взгляд, интригующе: Москва, Кремль, секретарю Совнаркома Горбунову.

Саммэрс и Мэнгольд полагают: это — фальшивка!..

Думается, они правы.

С какой стати Белобородову обращаться к Свердлову через секретаря Ленина? Тем более, по такому щекотливому вопросу. Да еще учитывая, что в него посвящены только первые лица страны. Да еще с такой важной информацией. И не Ленину, а его секретарю.

На это, правда, можно возразить. Мол, были еще найдены телеграммы, зашифрованные тем же кодом. И адресовались они также Горбунову. На это можно ответить так: они касались другого уровня секретности. Тоже высокого, но с вовлечением в него значительно большего круга лиц. К примеру, проблемы вывоза золотого запаса с Урала в Вятку. И уж им­то действительно занимался Совнарком.

Саммэрс и Мэнгольд после серьезного анализа телеграммы пришли к выводу: «Историки никогда не изучали близко этот документ. При его исследовании проясняется, что в лучшем случае его аутентичность слишком сомнительна, чтобы строить доказательства на нем одном, а в худшем, что он может быть подделкой».

С мнением англичан можно согласиться еще и потому, что уж больно нужна была такого рода депеша Соколову. Трупы­то он не нашел!.. И его версия базировалась, главным образом, на косвенных доказательствах. Которые вполне можно было опровергнуть другими косвенными свидетельствами...

Но на этом «вклад» следователя по особо важным делам Омского окружного суда в напускание тумана в «царское дело» не исчерпывается.

На его долю выпало сдвинуть дату расстрела семьи Романовых еще чуть­чуть. Он раздобыл доказательства, по которым выходило: расстрел состоялся в ночь с 16 на 17 июля. Через сутки после даты, указанной президиумом Уралсовета в телеграмме своим вождям. Он написал в книге «Убийство царской семьи»:

Вечером 16 июля царская семья и жившие с ней люди были живы.

Ранним утром 17 июля, под покровом ночной тьмы, грузовой автомобиль привез их трупы на рудник в урочище Четырех Братьев.

Части трупов сжигались в кострах при помощи бензина и уничтожались серной кислотой.

Справедливости ради все же уточним: Соколов не первый из осведомленных лиц подтвердил во всеуслышание измененную дату «расстрела».

Первыми это сделали люди из президиума Уралсовета.

Заместитель председателя президиума Сафаров опубликовал в газете «Уральский рабочий» от 23 июля 1918 года статью с жестким заголовком «Казнь Николая Кровавого». Статья начинается фразой: «В ночь с 16 на 17 июля по постановлению президиума Областного Совета Рабочих, крестьянских и Красноармейских депутатов Урала расстрелян бывший царь Николай Романов...»

Значит, пальма первенства в «узаконении» времени расстрела экс­императора принадлежит все же екатеринбургским советским властям. Почему они изменили свое же первоначальное уведомление? Бог весть!

Но почему­то они это сделали...

В статье Сафарова о судьбе семьи ни слова.

На этом можно бы и закончить обращение к ней. Но упомянуть необходимо еще об одном пассаже в творении Сафарова. Он заканчивает статью следующими словами:

Нет больше Николая Кровавого, и рабочие и крестьяне с полным правом могут сказать своим врагам: Вы поставили ставку на императорскую голову?

Она бита.

Получите сдачу — одну пустую коронованную голову.

Последнее предложение и дало, по­видимому, импульс многочисленным домыслам на тему «отсеченных царских голов». Во всяком случае, позволило Соколову и Дитерихсу оправдать факт отсутствия зубов якобы сожженных после расстрела узников Дома особого назначения:

Прежде всего, Исаак Голощекин отделил у них головы...

По мнению комиссии, головы Членов Царской Семьи и убитых вместе с Ними приближенных были заспиртованы в трех доставленных в лес железных бочках, упакованы в деревянные ящики и отвезены Исааком Голощекиным в Москву Янкелю Свердлову в качестве безусловного подтверждения, что указание изуверов центра в точности выполнено изуверами на месте.

По отделении голов для большего удобства сжигания тела разрубались топорами на куски.

Если не обращать внимания на антисемитские выпады, очевидна попытка оправдать следствие, так и не нашедшее трупы жертв. Но это мы уже обсуждали.

Что же мы имеем после обзора вышеприведенных свидетельств?

Несомненный факт: подготовлена основательная база для каких угодно спекуляций на «царскую тему».

Сомнительно время действия.

Сомнительно количество жертв.

Сомнительны документы и показания свидетелей.

Естественно, становится сомнительным и само событие.

 

Фантомы дипломатов

 

А теперь посмотрим, как последовательно и планомерно в сотворенную изначально сумятицу телеграфных сообщений о судьбе царской семьи вносилась путаница уже на других уровнях.

Прежде всего это относится к вкладу дипломатов.

Вполне естественно: сообщение о расстреле бывшего российского самодержца не прошло незамеченным в столицах почти всех стран мира.

На Народный Комиссариат иностранных дел хлынул поток запросов, заявлений, просьб прояснить сообщение в официальных документах и личных встречах.

В мировой печати опубликовано немало страниц, рассказывающих о лавировании чинов Наркомата при освещении событий в Екатеринбурге, в беседах с иностранными дипломатами.

Чтобы не быть голословным, приведу несколько свидетельств, демонстрирующих, как изворачивались советские посольства в местах аккредитации и наркоматовские служащие в беседах с зарубежными коллегами. Самый показательный, пожалуй, пример — дипломатические экивоки большевистских деятелей и кайзеровских чиновников.

Из Берлина в Москву недоумевающий полномочный представитель России А.А.Иоффе шлет паническую телеграмму:

Сегодня все газеты приносят сообщение, что 16 июля расстрелян Николай Романов по распоряжению Советского правительства на Урале. В сообщениях говорится, что в Москве это больше не отрицается и будто бы в советских кругах в Москве подтвердили это сообщение. Все газеты по поводу будто бы происшедшего убийства высказывают свое возмущение, бюро Вольфа в сдержанном тоне сообщает, что по сведениям из Москвы 16 июля убит Николай Романов в Екатеринбурге при приближении чехо­словаков, которому местный совет не хотел оставлять живым бывшего царя. Какие у Вас сведения по поводу судьбы Николая Романова?

Эту депешу полпред передал по прямому проводу 20 июля 1918 года.

Из процитированного текста с несомненной очевидностью следует — новые правители Российского государства тогда находились в явной растерянности, даже смятении.

Этому могут быть две причины.

Либо не сообразили сразу, какую из подготовленных версий им утвердить, и держали паузу, дабы сориентироваться по реакции зарубежных политиков.

Либо они не знали, что произошло.

Если они выжидали, определяя свое дальнейшее поведение позицией могущественных своих покровителей — немцев, то в Берлине не замедлили четко высказать свое отношение к судьбе Романовых. 21 июля 1918 года, уже на следующий день, Иоффе телеграфирует:

Вместе с тем фон Буше сообщил мне, будто бывший царь убит в Екатеринбурге по постановлению местного совдепа, будто Свердлов в речи оправдал это и прочел выдержку из статьи «Правды», где это убийство разъясняется и в отношении Германии употребляется выражение «разбойничий империализм», против чего протестует. Указав, что это убийство сильно повредит нам во всем мире, он официально попросил озаботиться сохранением жизни бывшей царицы и детей. На все это я ничего не ответил, ибо не знал положения дел, заявил, что приму к сведению.

Следовательно, и 21 июля его не удосужились осведомить, что же произошло в Екатеринбурге почти неделю назад.

Невнятны и пояснения, которые удается выудить германским представителям у советских руководителей.

Р. Пайс сообщает:

В день, когда известие о смерти Николая впервые появилось на страницах советской печати, состоялась встреча между Рицлером (советником немецкого посольства), Радеком и Воровским. Рицлер выдвинул положенный в таких случаях протест по поводу казни Николая, сказав, что этот акт будет, несомненно, осужден в глазах мировой общественности; в основном же он подчеркивал заботу немецкого правительства о благополучии «немецких княжон». Наверно, Радек являл собой эталон самообладания, когда он ответил, что если немецкое правительство действительно печется о судьбе бывшей императрицы и ее детей, то им «из гуманных соображений» будет разрешено покинуть Россию.

Карл Радек в Наркомате иностранных дел ведал германским направлением. Воровский — член коллегии этого наркомата и посол в скандинавских странах. По должности им вроде бы положено быть в курсе событий. Они подтверждают опубликованное в советских газетах сообщение.

Но Рицлер не удовлетворен ответом этих людей. Он добился встречи с Чичериным.

23 июля Рицлер в беседе с Чичериным вновь поднял вопрос о «немецких княжнах». Немедленного ответа Чичерин не дал, но на следующий день передал Рицлеру, что «насколько ему известно», императрица была эвакуирована в Пермь. Рицлеру показалось, что Чичерин лгал.

Рицлер имел все основания так думать. На его рабочем столе уже лежал рапорт барона, майора Ботмера, ведавшего в посольстве Мирбаха проблемами безопасности и разведкой. Он даром время не терял.

К тому времени (22 июля) Ботмеру были известны все «страшные подробности» екатеринбургских событий, и он не сомневался, что вся семья, без исключения, была убита по указанию из Москвы и что Екатеринбургскому Совету было предоставлено выбрать лишь способ и подходящее время для казни.

Любопытно. 23 июля Чичерин все еще не знал, что ему следует говорить иноземным представителям. И только 24 июля он очень осторожно и обтекаемо произносит сакраментальное «насколько мне известно»!!! Ответ, явно предполагающий, что кому­то известно нечто иное. И кому Рицлер должен верить?! Агентам Ботмера или народному комиссару иностранных дел России? Сложная проблема.

Нам же весьма интересно еще одно — откуда Ботмеру стали известны все, как он пишет, «страшные подробности» гибели царской семьи в полуподвальной комнате Ипатьевского дома? Или все пермские свидетельства, добытые Кирстой, — ловко подстроенная фальсификация.

Или расстрел действительно был, но убиты — другие люди?!

Или уже тогда были заготовлены и пущены в оборот два варианта судьбы царской семьи? Ведь недаром, как мы помним, расследование по делу Романовых было инициировано сообщением некоего екатеринбуржца Горшкова об якобы поведанных ему следователем Томашевским деталях уничтожения не только всей семьи Романовых, но и четверых оставшихся при них придворных.

Только все больше и все чаще приходится размышлять над такой естественной ситуацией. Если большевики действительно хотели распространить информацию о расстреле всей семьи и придать ей налет достоверности, они должны были бы выпустить повара, слугу, комнатную девушку, врача. Как несомненных свидетелей этого события.

Нет. Исчезли все. И именно исчезновение придворных заставляет усомниться в достоверности сообщений Горшкова, Ботмера и всех других свидетелей, их подтверждающих. Потому что едва уцелевшего камердинера Чемодурова белые освободили из екатеринбургской тюрьмы, как он стал утверждать, что царская семья уцелела. Видимо, были у него для этого основания. Недаром первая версия о подмене узников возникла именно с интерпретации слов Чемодурова.

Но вернемся к дипломатической коллизии.

Или Радек ничего на самом деле не знает, или он обязан сохранять заданную мину при большой советской игре. 29 августа он всерьез «предлагал немецкому правительству совершить обмен Александры и ее детей на немецкого социалиста Лео Иогихеса, находящегося под арестом. 10 сентября большевики напомнили немецкому консулу о своем предложении, но, когда дело дошло до конкретного разговора, они стали увиливать, отговариваясь тем, что в связи с военными действиями семья бывшего царя отрезана от центра». Но это уже сентябрь. Близкое полное поражение Германии уже ощутимо. К чему продолжать игру с обанкротившимися покровителями?

И, очевидно, уже не для немцев, а для других стран продолжает разыгрываться та же карта. Марк Ферро сообщает: «Большевистские руководители неоднократно отрицали убийство всей царской семьи: вначале Георгий Чичерин — 20 сентября 1918 года, затем Максим Литвинов, работавший в том же министерстве и впоследствии ставший преемником Чичерина, — в специальном заявлении от 17 декабря 1918 года и, наконец, Г.Зиновьев — 11 июля 1920 года, о чем сообщила газета «Сан­Франциско санди кроникл».

Не предназначались ли эти заявления исключительно для иностранной печати?

Первое, во всяком случае, было сделано в разгар войны. Заявление Зиновьева и второе заявление Чичерина будут сделаны после «появления» Анастасии в Германии, в конце 1919 года и в феврале 1920 года».

Апофеозом свидетельства советских дипломатов о судьбе царской семьи все же стало интервью наркома Чичерина, которое он дал американским газетам в Генуе. Воспроизводим его по публикации Марка Ферро.

Интервью Чичерина газете «Чикаго трибюн» на конференции в Генуе было воспроизведено в газете «Таймс» 25 апреля 1922 года:

 Вопрос: Приказало ли советское правительство убить дочерей царя или дало на это разрешение, а если нет, то были ли наказаны виновные?

Ответ: Судьба царских дочерей мне в настоящее время неизвестна. Я читал в печати, что они находятся в Америке. Царь был казнен местным Советом. Центральное правительство об этом ничего предварительно не знало. Это произошло перед тем, как данный район был захвачен чехословаками. Был раскрыт заговор, направленный на освобождение царя и его семьи для отправки их чехословаками. позже, когда Центральный Комитет получил информацию по существу фактов этого дела, он одобрил казнь царя. Никаких указаний о дочерях не было. Так как из­за оккупации этой зоны чехословаками связь с Москвой была прервана, обстоятельства данного дела не были выяснены».

Вам, читатель, что­нибудь стало понятно?..

Понятно только одно: либо советским дипломатам была дана жесткая установка не открывать правду, либо они ее и сами не знали. Но это менее вероятно, если припомнить свидетельство бабушки принца Анжуйского о роли Чичерина в ее судьбе.

Но все же интервью Чичерина — не дипломатический документ.

Это разговор на публику. Для обывателя. Создание общественного мнения.

Думается, самое время посмотреть, как работали на создание общественного мнения российские и зарубежные газеты, публицисты, историки, мемуаристы.

 

Летят журналистские утки

 

Теперь присмотримся к газетным сообщениям, написанным журналистами, что­то точно знавшими.

Первой по времени такой статьей было краткое изложение происшедшего с царской семьей в Екатеринбурге, которое обнаружил тобольский писатель Юрий Надточий в развале старых местных газет. В июльском за 16 число выпуске 1918 года тобольская газета «Сибирский листок» поместила вот такую заметочку:

В омской газете «Заря», полученной в Тобольске, помещено известие, взятое из случайно попавшей в Омск газеты «Жизнь», об убийстве Николая Романова.

Всю семью Романова из Екатеринбурга предполагали отправить в Пермь; все члены семьи были посажены в разные отделения вагона — бывшая царица была вместе с Алексеем в одном отделении, дочери в другом и сам Николай Романов отдельно от остальных членов семьи. Николай очень нервничал, нервничали и караулившие его красноармейцы, — в результате Николай Романов был убит.

О судьбе остальных членов семьи ничего не известно. Сообщение газеты «Жизнь» заканчивается извещением, что о всем происшедшем последует правительственное сообщение.

Получается, что ушлые корреспонденты указанных газет не позднее как в ночь на 16 июля (иначе материал не попал бы в номер! ) знали об одной из версий исчезновения царской семьи и немедленно поведали о ней миру.

Удивительно, но факт: заметка в «Сибирском листке» почти буквально воспроизводит текст первого послания президиума Уралсовета, переданный им в Москву по прямому проводу. Вполне вероятно, что информатором корреспондента стал служащий телеграфа.

Но откуда он узнал о том, что надежное место Пермь и что именно туда было решено отправить оставшихся в живых Романовых?!

И самое поразительное — газета предвосхитила будущее правительственное сообщение. И в самом деле, в центральных большевистских газетах появилось официальное сообщение о событиях в Екатеринбурге.

На первом заседании президиума ЦИК, избранного Пятым съездом Советов, было оглашено полученное по прямому проводу сообщение от областного Уральского совета о расстреле бывшего царя Николая Романова.

Последние дни столице красного Урала серьезно угрожала опасность приближения чехословацких банд. В то же время был раскрыт заговор контрреволюционеров, имеющий целью вырвать с помощью оружия из рук Советской власти тирана.

Ввиду всех этих обстоятельств президиум Уральского областного Совета постановил расстрелять Николая Романова, что было приведено в исполнение 16 июля.

Жена и сын Романов отправлены в надежное место.

Этот текст почти полностью совпадает с приведенным выше телеграфным сообщением «Бюро печати» И — одновременно — бросается в глаза кричащая буквально идентичность этой публикации сообщению из белогвардейской столицы.

И что погиб только экс­император.

И что в надежное место отправлены его жена и сын.

Занятные совпадения.

Но о совпадениях позже.

Сейчас пока о самих публикациях.

После появления официального сообщения в советской прессе оно было перепечатано многими ведущими газетами запада. «Нью­Йорк Таймс», к примеру, известила американцев: «Бывший русский царь убит по приказанию Уральского Совета. Николай расстрелян 16 июля. Жена и наследник вне опасности». Примерно таким же образом было подано сообщение в лондонской «Таймс». Германские же многие газеты высказались в том духе, что царь получил то, что заслужил.

События гражданской войны в России, военные действия на фронтах битв стран Антанты и Четверного союза потеснили в потоке новостей известия о судьбе царской семьи.

Но внезапно в феврале 1919 года омская газета «Заря» публикует корреспонденцию, основанную на полусекретном меморандуме о состоянии расследования исчезновения царской семьи в Екатеринбурге. Меморандум составил только­только нареченный следователем по этому делу юрист Соколов:

Убийство бывшего императора Николая II и его семьи.

Судьба семьи Романовых до сих пор представлялась неясной. Мы можем сообщить читателям проливающие свет данные, на основании материалов, собранных судебной властью.

Семья Романовых проживала в Тобольске до 25­го апр. 1918 года.

25 апреля было совершенно неожиданно заявлено категорическое требование центрального комитета немедленно переселиться в Екатеринбург, причем все указания бывшего императора на болезнь сына были оставлены без внимания.

В Екатеринбург (поначалу) поехали бывший император, императрица и великая княжна Марья Николаевна. По приезде сюда все были помещены в дом Ипатьева, где их тотчас же подвергли самому тщательному и грубому обыску, который производился В.В.Дидковским и комендантом дома Авдеевым.

22 мая прибыли остальные члены царской семьи: бывший наследник Алексей Николаевич, великие княжны Ольга, Татьяна и Анастасия Николаевны.

Жизнь царской семьи в Екатеринбурге была крайне тяжелая. Режим был, по словам Чемодурова, установлен невыносимый, а отношение охраны — резко вызывающее. Дом тщательно окарауливался как снаружи, так и внутри красноармейцами, которых было до 35 человек.

В такой тягостной обстановке жизнь узников шла до июня, когда началось движение Чехо­Словацких войск на Екатеринбург. Испытывая панику, стараясь найти выход из создавшегося положения, большевики тщательно отбрасывали от себя всякую помеху для своего исчезновения. Очевидно в эти дни большевистских тревог и паники созрела мысль об убийстве бывшего императора и его семьи, о чем Уральский Совдеп и не замедлил оповестить во все концы земли русской. Насколько удалось установить опросами местных жителей, прямыми виновниками убийства явились: комиссар Юровский и его помощник, рабочий Сысертского завода Павел Медведев и красноармейцы: Леватых, Партин, Костоусов, Михаил Летемин, Стрекотин и Якимов. Некоторые из названных лиц даже и не скрывали своей причастности к злодейству. Они, напротив, бахвалились, как напр. Леватых, рассказывая своим приятелям: «Когда мы пришли, они были еще теплые. Я сам трогал царицу и она была теплая. Теперь и умереть негрешно».

Убийство царской семьи случилось 17­го июля 1918 года. 17­го июля разыгралась жуткая кошмарная драма, которую передает некая Капиталина Агафонова со слов своего брата красноармейца Анатолия Якимова, служившего в охране дома Ипатьева. По словам рассказчицы, в день после убийства царской семьи к ней пришел брат, утомленный и весь измученный. На расспросы, что с ним, он, сильно волнуясь, сказал ей: «Сегодня ночью Николай Романов, вся семья, доктор, фрейлина и лакей убиты». В первом часу ночи всех заключенных разбудили и предложили сойти вниз. Здесь им объявили, что в Екатеринбург скоро придет враг и что поэтому они все должны быть убиты. И тут же красноармейцы стали стрелять в царскую семью. Первыми были убиты бывший император и наследник. Остальные узники оказались ранеными. Их, как говорит Якимов, пришлось пристреливать, добивать прикладами и прикалывать штыками. Особенно было много возни с фрейлиной. Она все металась, стараясь прикрыться подушкой. На теле ее мы насчитали 32 раны. Великая княжна Анастасия Николаевна упала в обморок. Когда же ее стали осматривать, она дико завизжала, после чего ее убили штыками и прикладами.

По словам Якимова, сцена убийства доктора была до того невероятно жестока, что он ее не выдержал, несколько раз выходил на воздух, чтобы освежиться. Якимов уходил на фронт вечером на другой день после убийства. Лицо осунулось, зрачки расширились, нижняя губа тряслась, ясно было, что за минувшую ночь он пережил нечто невероятно потрясающее.

Эта корреспонеденция, по сути, явилась первым серьезным обоснованным утверждением, что в полуподвале Ипатьевского дома была погублена вся царская семья и оставшиеся с ними придворные. Но принята она была в штыки. Почему?

На фоне то и дело появляющихся статей о зверствах чекистов в обстановке Красного террора меморандум Соколова казался обыденным свидетельством из этого ряда. Но омские газеты, в массе своей, отнеслись к сочинению Соколова недоверчиво. И объяснялось это довольно просто. Им показалось подозрительным, что едва получив назначение, следователь уже вовсю пропагандирует... то, что должно стать результатом следствия.

Масла в огонь разгоревшейся дискуссии подлила публикация американского журналиста Аккермана в номере 310 за 1919 год «Маньчжурского вестника» (Харбин). Основой этой публикации послужило интервью, что взял Аккерман у некоего Парфена Алексеевича Домнина:

 

Поздним вечером 15 июля в комнату царя вошел комиссар охраны и объявил:

— Гражданин Николай Александрович Романов, вы должны отправиться со мной в заседание Совета...

— Скажите откровенно, — возразил Николай, — что вы желаете увести меня для расстрела.

— Нет, не опасайтесь, — ответил комиссар, улыбаясь. — Вас требуют на заседание.

Николай поднялся с кровати, надел свою серую солдатскую рубаху, сапоги, опоясался и вышел с комиссаром... Николай Александрович не возвращался долго, почти два с половиной часа. Он был очень бледен, и подбородок его дрожал.

— Дай мне, старина, воды, — сказал он мне.

Я принес, и он залпом выпил большой стакан.

— Что случилось? — спросил я.

— Они мне объявили, что через три часа я буду расстрелян, — ответил мне царь...

На заседании в присутствии Николая II были прочитаны все детали контрреволюционного заговора тайной организации «Защиты родины и свободы». За самые же последние дни был обнаружен и еще новый заговор, которым, при содействии генерала Дутова, предполагалось вырвать Николая II из советских рук... Ввиду такого положения вещей и решения эвакуировать Екатеринбург совещание решило предать царя Николая Александровича смертной казни без дальнейшего промедления.

— Гражданин Николай Романов, — объявил председатель Совета, — объявляю вам, что вы располагаете тремя часами на устройство своих дел. Стража, я предупреждаю вас: иметь строжайшее наблюдение за Николаем Романовым и не спускать с него глаз.

Вскоре после возвращения Николая II с заседания к нему вошла Александра Федоровна с царевичем: оба плакали. Царица упала в обморок, и был призван доктор. Когда она оправилась, она упала на колени перед солдатами и молила о пощаде. Но солдаты отозвались, что это не в их власти.

— Ради Христа, Алиса, успокойся, — сказал Николай II несколько раз тихим голосом.

Он перекрестил жену и сына, подозвал меня и сказал, поцеловав:

— Старина, не покидай Александры Федоровны и Алексея; ты знаешь у меня никого больше нет и не останется никого помочь им, когда меня уведут.

Впоследствии выяснилось, что, кроме жены и сына, никого не допустили попрощаться с Николаем II, его жена и сын оставались вместе, пока не прибыл председатель Совета с пятью другими солдатами и еще двумя рабочими, членами Совета.

— Оденьте пальто, — сказал председатель царю.

Николай II не потерял самообладания и стал одеваться. Он еще раз поцеловал и перекрестил жену, сына и слугу и, обратясь к прибывшим, сказал:

— Теперь я в вашем распоряжении.

Царица и царевич забились в истерике, и, когда я бросился помочь им, председатель сказал мне:

— Это вы можете сделать потом, теперь же не должно быть никакого промедления.

— Позвольте мне идти за моим господином, — попросил я.

— Никто не должен сопровождать его. — ответил председатель.

Царя взяли и увели, никому неизвестно куда, и той же ночью он был расстрелян 20 красноармейцами.

Еще до рассвета, той же ночью 15 июля. председатель Совета пришел опять. С ним было несколько красноармейцев, доктор и комиссар охраны. Они вошли в ту же комнату, где содержался царь, и доктор оказал помощь потерявшим чувство Александре Федоровне и царевичу. После того председатель спросил доктора:

— Можно ли их взять немедленно?

— Да, — ответил тот.

— Граждане Александра Федоровна Романова и Алексей Романов, — объявил председатель, — вы будете увезены отсюда; вам разрешается взять только самое необходимое, не свыше 30 или 40 фунтов...

— И вы, старик, — сказал он мне, — уходите отсюда прочь. Теперь никого не останется, кому бы вы могли служить...

Царицу и ее сына взяли в автомобиль и куда увезли — неизвестно.

 

Если отбросить украшательную литературщину, весьма познавательное сообщение.

Во­первых, информация Аккерманом взята якобы у человека из весьма близкого окружения царской семьи, бывшего камердинера Николая II. Но самая тщательная проверка никакого Домнина в списках челяди царской семьи не обнаружила.

Во­вторых, и это очевидно, сведения корреспонденту дал некто, очень и очень многое знавший о том, что действительно происходило с царем и его близкими.

И этот некто был весьма заинтересован в том, чтобы поведать их миру.

Вымышленная фамилия и душераздирающие подробности не могут для нас заслонить главное в этой публикации — расстрелян только царь. Остальные бывшие с ним Романовы остались живы и вывезены в ночь с 15 на 16 июля из Екатеринбурга.

Саммэрс и Мэнгольдт утверждают: человек, скрытый Аккерманом за псевдонимом Домнин, — это старый камердинер Николая II Чемодуров. Но Чемодуров находился в екатеринбургской тюрьме в те фатальные для его хозяина дни. И ни при каких условиях не мог быть очевидцем событий в доме Ипатьева.

Скорее всего, Аккерман умело прикрывал истинного информатора.

И весьма осведомленного информатора.

Кто он был?

Из белого стана?

Из красных рядов?

И почему­то нет­нет, да и возникает ощущение близости блистательного конспиратора.

Яковлев.

Он именно тогда оказался в Манчжурии.

В январе 1919 года Яковлев появился в Харбине. И, вполне может статься, он, исполняя некое тайное поручение, всучил американскому корреспонденту не просто ценную информацию, а заставил его принять и опубликовать те сведения, которые были тогда позарез нужны Москве.

Ведь большевистские вожди в ту пору изо всех сил стремились убедить Запад именно в таком раскладе событий в Екатеринбурге.

Известны сделанные только для иностранной прессы подобные заявления наркома иностранных дел Чичерина (20 сентября 1918 года) и его заместителя Литвинова (17 декабря 1918 года). Оба сделаны в ситуации, когда германское давление на большевиков было сведено на нет. К концу сентября немцы потерпели уже ряд сокрушительных поражений на западном фронте. А 13 ноября 1918 года Брестский договор был аннулирован. Аннулировались, очевидно, и все секретные обязательства большевиков перед кайзером и его правительством.

Что­то иное заставило делать эти заявления. Что­то иное...

И это что­то выдавило подобное заявление из очень близкого к Ленину человека — Григория Зиновьева — даже значительно позднее, 11 июля 1920 года.

Вероятнее всего, жестко детерминированный политический расчет.

В чем он заключался?!

Достоверно по сию пору никто не знает.

Никто не знает, во всяком случае, не объяснил до сих пор достаточно убедительно, почему с начала 20­х годов эта версия судьбы царской семьи отметается. И заменяется в газетных публикациях на другую. Где утверждается: погибла вся семья. Причем, что очень странно, но первым на заявления Чичерина и Литвинова восемнадцатого года обрушился генерал Дитерихс.

Попытаемся понять — почему.

Вот что заявил Дитерихс:

Большевики объявили о смерти императора и опровергли смерть других членов императорской семьи и их окружения. Они сделали все для того, чтобы обмануть общественное мнение. Так, например, 20 июля, через три дня после преступления, из Екатеринбурга был официально отправлен поезд и громогласно заявлено о том, что с ним отправлена заключенная императорская семья. На самом деле в этом поезде, направлявшемся в Пермь, находились лишь мадемуазель Шнейдер, чтица и приятельница императрицы, графиня Гендрикова, «дядька» Нагорный, лакей Волков и Трупп. Все, за исключением одного из слуг, которому удалось случайно бежать, были расстреляны неподалеку от Перми 22 августа 1918 года.

Это опровержение должно навсегда положить конец всем постоянно возникающим слухам и вымыслам, — во всех случаях появляющимся из большевистских источников, — согласно которым царь якобы все еще жив. Одна из статей подобного характера появилась в Москве 17 декабря 1918 года. Литвинов (Финкельштейн) признал в Копенгагене убийство некоторых членов царской семьи и отрицал убийство других. В апреле 1920 года в одной из немецких газет появилось сообщение якобы немецкого военнопленного о том, что он присутствовал во время убийства одного Николая II...

Причина этих тенденциозных слухов вполне очевидна для тех, кто знает русскую душу: внести как можно больше путаницы, противоречий, страхов и суеверных надежд в умы, и без того потрясенные и встревоженные до самых своих глубин.

Думается, Дитерихс просто защищал честь мундира, отстаивая версию, с таким трудом выстроенную Соколовым под его мудрым руководством.

Но почему генерала неожиданно поддержали с советской стороны?!

Вот хронология событий.

Статья Дитерихса появилась в журнале «Ревю де де Монд» 1 августа 1920 года.

А в 1921 году в Екатеринбурге издали сборник «Рабочая революция на Урале». Где Павел Быков не просто расписал в деталях, как была погублена вся царская семья, но даже посмеялся над «неосведомленными людьми», которые пытались внушить населению, что семья Романовых вместе с Николаем из Екатеринбурга вывезена.

Правда, потом Быков как бы спохватился. Как же, в число неосведомленных попадали и Свердлов со товарищи. И он, отметив, что «...находились даже фантазеры, которые пытались внушить населению, что семья Романовых вместе с Николаем из Екатеринбурга вывезена», добавляет: «...следует отметить то обстоятельство, что в официальных советских сообщениях своевременно не были опубликованы полные постановления о расстреле членов семьи Романовых. Было сообщение лишь о расстреле бывшего царя, а великие князья, по нашим соображениям, или бежали, или были увезены — похищены неизвестно кем. То же самое было сообщено и о жене, сыне и дочерях Николая, которые будто бы были «увезены в надежное место».

Это не было результатом нерешительности местных Советов. Исторические факты говорят, что наши Советы — и областной, и пермский. и алапаевский — действовали смело и определенно, уничтожив всех близких к самодержавному престолу.

Кроме того, смотря на эти события уже как на факт истории рабочей революции, следует признать, что Советы Урала, расстреливая бывшего царя и действуя в отношении всех остальных Романовых на свой страх и риск, естественно, пытались отнести на второй план расстрел семьи и бывших великих князей Романовых».

Появление этой статьи определило разворот советской публицистики в отношении к описанию судьбы царской семьи. Теперь все публикации согласованно дудели в одну дуду, утверждая: в Ипатьевском доме погублена вся семья. Советский народ убеждали в высокой справедливости сего факта. Только одна публикация продолжила предыдущую версию — приведенное выше интервью Чичерина в 1922 году на Генуэзской конференции. Но, во­первых, никто из простых людей в РСФСР этого прочитать не мог. А, во­вторых, нарком спасал, очевидно, свое лицо. Ранее он утверждал другое.

Такое объяснение, возможно, покажется наивным. Это так.

И тем не менее, оно вполне вероятно.

Если до начала 20­х годов газеты подбрасывали публике сенсации, в той или иной степени основанные на прорвавшейся наружу официальной информации, то, начиная с этого времени, пошел отсчет созданию уже собственных «газетных уток», сообщений, не основанных ни на каком действительном документе, а запущенных лишь с одной целью — с целью дезинформации.

Причем запускались они исключительно для закордонного читателя. Присмотримся к одной такой крякве, что и поныне нет­нет да и подаст голос в том или ином издании.

В зарубежных странах, это несомненно, в те годы жадно ловили всякое известие о событиях в России. Каждая публикация в российских газетах старательно прочитывалась. И анализировалась.

На это, очевидно, и рассчитывали авторы новой сенсации. Сенсации с явно политическим душком. Сутью ее стало извещение о процессе в революционном трибунале в Перми. Перед ним якобы предстала внушительная группа из 28 левых эсеров... И им было предъявлено обвинение в... самочинном расстреле... жены и детей Николая II. Якобы произошло это осенью 1919 года.

Сенсация почти немедленно стала распространяться мировой прессой.

Декабрьские (1919 года) номера, к примеру, парижских и нью­йоркских газет украсились статейками о «царском процессе». Для убедительности их всех назвали членами Уралсовета. Писали, что им предъявлено обвинение в истреблении не только семьи экс­императора, но и оставшихся ему верными придворными. Писали, что жестокосердный пермский трибунал, заслушав чистосердечные признания обвиняемых, их раскаяние и мольбы о снисхождении, все же приговорил пятерых из них к расстрелу, что и было немедленно исполнено.

Сообщения эти немедленно подхватил полковник Роберт Вильтон. В своей книге «Последние дни царя», что вышла в Лондоне в 1920 году, он использовал публикацию о «пермском процессе» как несомненное свидетельство кровожадности большевиков.

И пошло­поехало. Этому поверили. Еще бы — ведь Вильтон находился в самой гуще расследований Соколова.

Но это противоречило главной версии Соколова.

И генерал Дитерихс посчитал себя обязанным опровергнуть это сообщение.

В августе 1920 года в парижской «Де де монд» он помещает возмущенное письмо, которое потом дублирует в своей книге:

Из всех перечисленных злодеяний только об убийстве бывшего Государя Императора советскими властями было объявлено официально, причем акт этот был представлен обществу, как народная казнь, совершенная над «коронованным палачом» по приговору Уральского областного совдепа. Об остальных же совершенных злодеяниях советской власти не только умолчали и скрыли от народа, но и постарались прикрыть их лживыми заявлениями и инсценировкой побегов и похищений. Так, в отношении членов Царской Семьи было объявлено, что «жена и сын» отправлены в надежное место, а о Великих Княжнах вовсе ничего не упоминалось. Когда почти через год убийство выплыло наружу, то советские главари использовали его для провоцирования своих политических сотрудников в Москве, левых социалистов­революционеров, и инсценировали целый процесс, стремясь представить дело, как попытку левых эсеров дискредитировать советскую власть. В качестве обвиняемых были привлечены какие­то Яхонтов, Грузинов и Малютин — члены екатеринбургского совдепа, Мария Аброскина и Елизавета Миронова и 9 красноармейцев. Все эти лица были признаны виновными, приговорены к расстрелу и расстреляны.

Категорически утверждаю, что перечисленные по фамилиям лица в расстреле царской семьи не участвовали.

Мы отметим здесь два замечательных момента.

Первое. Дитерихс настолько убежден: такая публикация действительно имела место в большевистских газетах, принимает ее как неоспоримо состоявшееся событие, что негодует по поводу ее содержания, даже не приводя сведения об источнике, откуда он узнал об этой публикации.

Второе. Для себя отметим: разворот в политике оповещения о судьбе царской семьи был большевиками намечен в конце 1919 года. Ведь ссылались на официальную публикацию в советских газетах..

Книга Дитерихса, как мы помним, издана во Владивостоке в 1922 году.

Таким образом, известие о процессе в Перми прошло апробацию уже двух авторов, известных своей осведомленностью. И ни у кого из читателей оно не вызвало сомнений. Стало общепринятым фактом.

Настолько общепризнанным, что уже в наши дни написанная Михаилом Хейфецом, историком маститым, книга с обязывающим названием «Цареубийство в 1918 году. Версия преступления и фальсифицированного следствия» включает сообщение Дитерихса как нечто неоспоримое.

Но...дело в том, что на самом деле ничего этого не было.

Не было цитированных за рубежом публикации в «Правде» и «Известиях».

Не было и самого пермского процесса.

И если и были расстреляны в этом городе несколько левых эсеров, то уж вовсе не за участие в убийстве царской семьи.

А что же было?!

Была запущена, причем целенаправленно, в зарубежные поначалу умы, очередная дымовая завеса в «царском деле».

Доказать, что это была очередная фальсификация, очень непросто.

Но удалось собрать немало фактов, подтверждающих такое допущение.

Самый бросающийся в глаза факт — тщательнейшие поиски следа подобной публикации ни в «Правде», ни в «Известиях», ни в пермских газетах не обнаружили. Только в заграничных изданиях. Но они­то сослались на советские газеты. Уж не отпечатали ли их специально для заграничных корреспондентов?! А что — вполне может статься — так и было.

Косвенное, но достаточно веское доказательство, что «пермский процесс» — очередная утка большевистской пропаганды, запущенные с целью дезориентации мирового общественного мнения (мол, противники Брестского договора, левые эсеры, убийцы графа Мирбаха, германского посла, убили и немецких по крови экс­государыни и ее детей (мы можем найти в Пермском архиве по делам политических репрессий. Там содержатся протоколы допросов арестованного в 1923 году видного члена партии левых эсеров, юриста Владимира Владимировича Ивановского.

Этот человек являлся не просто активным деятелем в своей партии.

Он был избран на I съезде Советов членов ВЦИК, более того, членом его бюро. Ивановский являлся еще и доверенным лицом у первого представителя ВЦИК и Петросовета Николая Семеновича Чхеидзе. Именно по поручению Чхеидзе Владимир Ивановский ездил в царское село и Тобольск — проверить, что там происходит с царской семьей и ее охраной (Чхеидзе не доверял Керенскому, пытавшемуся единолично распорядиться судьбой экс­императора и его близких).

На допросе 25 июля 1923 года в Пермском ГПУ Ивановский показал:

1 июня был делегирован от Осташковского Гарнизона на Всероссийский съезд Советов и был избран в I­й ВЦИК членом и членом бюро, в составе бюро от партии эсеров был Гоц, который руководил деятельностью фракции, а в этот период времени началось шатание партии, откололось левое крыло численностью в 1/3 всей фракции, возглавляемое Комковым. Шатание, отсутствие определенной программы — не дало мне связаться прочно. В это левое крыло я вошел вместе с Воловичем, нынешним пом.прокурора г. Перми, который играл в левой группе довольно видную роль. Вся эта группа была в оппозиции Временному Правительству и, хотя я выдвигался в личные секретари Керенского, но я слово личный понимаю — секретарь при министерстве, ответственный за свою деятельность перед фракцией эсеров ВЦИК. Я отказался, считая для себя неприемлемым. В этот момент Керенский был премьер, слишком проявлял стремление к независимому, властью облаченному положению. ВЦИК должность секретаря мыслил для ограждения единовластия Керенского и для связи с ним.

В этот момент времени я был назначен для ознакомления с общественным настроением Царского села и Гарнизона и для проверки слухов о связи Николая Романова с внешним миром. Был я там два раза, и мною был представлен письменный доклад о ненормальности с точки зрения революционной, условий содержания Николая, о наличии связи его с внешним миром, указывал о необходимости усиления изоляции. Мой доклад был направлен министру юстиции Зарубному, он меня вызвал к себе, где я ему словесно указал на характерные детали дела. На мой доклад Керенский заявил, что вмешиваться в это дело ВЦИКу не нужно и ВЦИК не имеет права. В июльских событиях в Петрограде я держал охрану телефонной станции в Петрограде, т.к. по распоряжению генерала Половцева станция должна была быть захвачена частями штаба округа. Мне же приходилось в этот промежуток времени принимать участие в охране Тавричского дворца, из характерных моментов этого периода помню защиту тов. Зиновьева от нападения толпы, в которой фигурировали провокаторы, там же был и Гамбаров, который фигурировал в защите Зиновьева от нападения толпы. В этот момент Троцкий при входе в Тавричский дворец форменным образом спас Чернова от растерзания толпы. После этих дней реакция усиливалась из опасения захвата телефонной станции, я был назначен комиссаром охраны станции. После июльских событий последовало Демократическое совещание, на котором я был в качестве делегата ВЦИК. Затем в августе было Государственное совещание в Москве, куда я выехал накануне, получив поручение, отправился в Тобольск после Государственного совещания. Николай был отправлен в Тобольск лично Керенским без ведома ВЦИКа, когда до сведения ВЦИКа дошло, что епископ Гермоген образовал целое движение вокруг личности Николая, это и побудило ВЦИК направить меня для ознакомления с положением вещей. Проездом я провел в Москве Государственное совещание, где принимал участие в левом крыле эсеров. Лично в прениях не выступал. По окончании Государственного совещания выехал в Тобольск, в который прибыл в начале сентября. Пробыл там до получения телеграммы о движении Краснова с дикой дивизией на Петроград, где в период получения телеграммы собрал большой митинг, после которого уехал. Там встретил первый раз доктора Деревенько. Из личных выражений Николая помню, что он хотел остаться в России и он будет просить у Учредительного собрания земельный надел, что скорбит по поводу сдачи Гири. Вообще производил впечатление странное, в своей деятельности выявлял себя ненормальными проявлениями вроде гимнастики в виде висения вниз головой по пять минут и устройство осенью вместе с Татищевым огорода, гряд для посева капусты. Выехал в Петроград. Принял участие в ликвидации корниловщины...

Бог с ним, с удивлением провинциального юриста занятиями йогой и работой на огороде бывшего самодержца всея Руси. Гораздо существеннее установленный следствием факт, что с декабря 1917 года Ивановский жил и работал в Перми.

Был участником Второго Съезда Советов, помню, был в числе группы эсеров, оставшихся на съезде, т.к. эсеры покинули съезд (правые) — произошли октябрьские события. По окончании съезда участия в политической деятельности я не принял, видя в то же время, что вожди группы левых эсеров не представляют из себя серьезных политических деятелей, являлись политическими карьеристами. Я порвал с партией, поехал в Пермь к семье в декабре месяце, предварительно заезжав в Осташково, где взял отпуск, пробыл несколько дней. Приехав в Пермь, жил дома, нигде не работал, окончательно порвал с партией. После встречи с Воловичем на улице он узнал от меня, что я без службы, предложил мне таковую в Совете народного хозяйства, где, пробыв два дня делопроизводителем, получил предложение редактировать газету «Известия» на правах секретаря редакции. На мне лежало все руководство, где и работал до ее закрытия. Затем было мне поручено сформировать информационное бюро при управлении. Мне было поручено произвести кодификацию действовавшего центрального и местного законодательства Советов. Эту работу я вел долго, она в подготовленном виде была отобрана при обыске белыми. В период эвакуации из Перми в первый раз в виду спешности эвакуации и не оказания мне помощи Осиповичем, я не успел выехать из Перми. В день занятия Перми белыми я был арестован по обвинению в редакции Советской газеты, приблизительно через месяц я был освобожден в силу знакомства с военследователем Полозовым и адъютантом по судебной части при начальнике гарнизона Олиниченко был освобожден, назначен в Чердынский полк на должность делопроизводителя полкового суда.

О добросовестной службе образованного юриста большевикам следователям ГПУ свидетельствуют хорошо его знавшие в те годы два известных пермских большевика. Вот о чем поведал Яков Малков, работавший с ним в Пермском уездном исполкоме.

 По делу Ивановского Владимира Владимировича могу показать: знаю Ивановского с 1918 года по рекомендации уездного отдела Управления. Будучи ответственным секретарем редакции Пермс. Уездн. Исп. Коми­та Ивановский был на стороне Советской власти. Затем работал в отделе Управления. В период эвакуации остался из­за семьи в Перми, был арестован Колчаковскими властями. В Екатеринбурге его терроризировали по делу Романова Михаила и Николая II, и он бежал в Сибирь, где вынужден был вступить канцелярским писцом. Все это я знал с его слов. За его появление в Перми встречался в суде и однажды просил поручительства, т.к. я его знал по Пермскому Уездному Исполкому. Так как мне не приходилось иметь с ним близко деловых связей. у меня складывалось такое представление о нем, как о приличном работнике. Но в то же время у нас у всех закрадывалось подозрение о причинах его пребывания в Перми в связи с проводом Николая в Тобольск и приездом членов царской семьи, характерным наталкивающим на подозрение был один номер газеты Пермских Уездных Известий, в котором он писал о «бегстве» Михаила Романова, что Губкомом было отмечено как недопустимая тактическая мера со стороны редакции в тот переживаемый Республикой момент. На номер газеты был наложен гриф. Больше по этому делу что­либо добавить не имею, в правильности показанного подписуюсь.

А вот свидетельство еще более осведомленного человека.

По делу Ивановского Владимира Владимировича могу сказать то, что в Перми он осел после прибытия его из Тобольска, где он был эмиссаром или комиссаром при Николае Романове. Назначен был на этот пост Керенским. Поступил в Уисполком, где был секретарем газеты раб. и солд. деп. в отделе управления, о его работе и его характере не помню, знаю лишь, что он остался в Перми, не эвакуировался. В Перми я его встретил работающим следователем по важнейшим делам при Ревтрибунале. За последнюю его деятельность говорит характеристика, данная нами с т. Падучевым, зафиксированная 13 июля в протоколе допроса Падучих.

 

Ивановский отнюдь не со всем сказанным ими согласен. Он убеждает следователя:

 

Дополнение к показанию от 25/VII 1923.

По делу расследования, которое вели судебно­следственные власти Колчаковского правительства в Екатеринбурге в поисках расстрелянного Николая II­го Романова не фигурировал и не вызывался. Вел это дело генерал Дитерихс. Что я знаю со слов офицеров полка, что служило темой для насмешек, в особенности, когда после этого факта его назначили командующим войсками фронта.

 

Но даже через три года Ивановский еще вынужден открещиваться от сведений, что поведал следователю Осипович. Он пишет:

 

Мне задавался также вопрос о том, не было ли мне известно, что Керенский хотел устроить побег Николая II за границу из Тобольска, и рядом с этим вопрос другой — не принимал ли я участия в экспедиции, организованной в 1918 году Пермским Уисполкомом, где я служил, на Печору за оленьим мясом. Из этих и других вопросов я заключаю о наличности подозрений меня даже в попытках содействовать побегу Николая II и Михаила за Границу. Я полагаю, что подозрения от безграничных фантазий — столь неуместных в следственных делах — отличаются наличностью в них хотя бы признаков логической или фактической обоснованности. Не могу не отметить, что в период обострения моих отношений с ЧК, где в это время служил нынешний Губпрокурор Осипович начальником эконом. отдела, т.е. Осипович рассказал обо мне явную несообразность, будто бы я был блестящим гвардейским офицером и сопровождал Николая, окружая его помпой и роскошью. У меня есть свидетель, которого я могу при надобности указать.

 

Итак, мы проследили, как видному члену партии левых эсеров инкриминировали участие в организации побега Николая и Михаила Романовых. Хорошее к ним отношение. Но ни одного слова в следственных документах так мы и не найдем об участии его в расстреле царской семьи. Вероятно, что такое совершенно не приходило следователям в голову. Ведь они были лишь обычными сотрудниками Пермской ЧК. К высоким интригам их и за версту не подпускали. А ознакомиться с книгами Вильтона и Дитерихса им, видимо, не доводилось. Уже тогда подданным большевистского режима дозволялось читать только выдержанные издания.

Ведь не могло же так случиться: обвиняемого видного эсера не попытались привязать к столь важному ранее процессу. И — многозначительный штрих. На обложке «дела», заведенного на Ивановского, в строке «причина ареста» написано: «неизвестно». Видимо, сделали это с непонятной следователю целью. Какой?..

Еще одна классическая утка; эта была запущена сорок лет спустя.

В немецкий журнал «7 дней» пришел некий Иоганн Майер. Он поведал, что в годы первой мировой войны служил в австрийской армии. Попал в русский плен. Судьбе было угодно, чтобы в июльские дни 1918 года он оказался в Екатеринбурге. И, что самое существенное, был связан с людьми, которые непосредственно якобы участвовали в убийстве царской семьи. Записи их рассказов он и принес в редакцию.

Журналисты, конечно же, сразу все проверили. Тщательно просмотрели текст. Жуткие подробности расправы над беззащитной семьей, известные по картине, нарисованной Соколовым, дополнялись здесь лишь несколькими новыми штрихами. Но было кое­что и свеженькое. Майер впервые раскрыл миру имена не только русских, но и «латышей» из расстрельной команды. «Латыши» оказались такими же, как и он, австрийскими военнопленными.

Их семеро:

Андреас Вергази

Ласло Горват

Виктор Гринфельд

Имре Надь

Эмил Фекете

Анзелм Фишер

Изидор Эдельштейн.

Но раскрытие инкогнито убийц было не единственной ошарашивающей сенсацией в повествовании Майера. Видимо, чтобы подкрепить достоверность своего рассказа, он прихватил с екатеринбургского телеграфа несколько телеграфных лент секретных переговоров уральских руководителей с московскими властями. И самой многозначительной из телеграмм оказалась та, что содержала якобы вариант сообщения для прессы, отправленной с Урала на предмет его одобрения Москвой.

Экстренный выпуск. По распоряжению Областного Исполнительного Комитета Совета Рабочих, Крестьянских и Солдатских Депутатов Урала и Рев. Штаба бывший Царь и Самодержец Николай Романов расстрелян совместно с его семьей 17 июля. Трупы преданы погребению. Председатель Исполкома Белобородов. Екатеринбург 20 июля 1918 года 10 часов утра.

Этот текст приводится по публикации главы из книги Ричарда Пайпса «Русская революция» в вышедшем в Екатеринбурге в 1991 году сборнике «Последние дни Романовых». Ричард Пайпс приводит документ в ряду других сообщений мировой прессы о екатеринбургской трагедии. И очень серьезно и основательно его разбирает. Он ему верит.

Не менее серьезно и основательно тексты Майера обсуждают и составители сборника:

На Запад текст этого документа попал при довольно подозрительных обстоятельствах. Весной 1956 года в редакционном отделе многотиражного западногерманского еженедельника «7 Таgе» появился человек, назвавший себя Гансом Майером. Он утверждал, что в качестве австрийского военнопленного был непосредственно вовлечен в исполнение решения Екатеринбурга о расстреле царской семьи. Он показал документы, относящиеся к этому делу, заявив, что скрывал их на протяжении 18 лет, пока жил в Восточной Германии. Его рассказ полон совершенно новыми подробностями. Видимо, главной целью было доказать, что Анастасия погибла вместе со всей семьей ( в то время на Западе начали распространять слухи о том, что она якобы жива). Представляется, что эти документы были частично подлинные, частично поддельные; вполне вероятно, что Майер действовал по указаниям КГБ. Его рассказ опубликован в журнале «7 Таgе» (1956 — № 27­35, 14 июля — 25 авг.). Приведенное выше сообщение, видимо, является подлинным.

Они тоже после, видимо, скрупулезного изучения публикации в немецком журнале документов, известных уже ко времени составления сборника, к тексту этой телеграммы отнеслись с доверием.

Как видим, и один из виднейших исследователей судьбы Романовых, и составители сборника полагали, что телеграмма — подлинная.

Иного мнения придерживался не менее маститый историк, профессор Вермонтского университета Павел Пагануцци. П. Пагануцци утверждает, что «...немецкий суд, рассмотревший майеровские документы в связи с иском так называемой Анастасии, постановил, что они поддельные.

Мейер вел торг с агентами лже­Анастасии, предлагая свои услуги: лжесвидетельствовать о спасении Великой Княжны Анастасии Николаевны, конечно, за хорошую мзду. Но запросил слишком много, и сделка не состоялась. Тогда Мейер начал утверждать совершенно обратное. Не заслуживает доверия его объяснение, что молчал он долгих 38 лет из страха перед кем­то. Имеются сведения, что гестапо было известно о пребывании Мейера в Екатеринбурге в период революции, и его несколько раз допрашивали. Некоторые русские монархические круги придавали слишком большое значение выдумкам Иоганна Мейера».

Автор «Правды об убийстве царской семьи», как видим, достаточно много узнал о публикаторе в «7 дней». И ни на грош не верил ни ему, ни его документам. Не поверил в подлинность этой телеграммы и германский суд в ходе процесса Андерсен­Анастасии.

И этому есть основания. Следующие хотя бы из текста телеграммы.

Она послана якобы 20 июля. Но ведь в этот день уже были опубликованы сообщения о расстреле только царя в «Правде» и «Известиях». И заранее наверняка с Уралом согласовали, что сообщение будет об убийстве лишь Николая II. Именно так и была составлена телеграмма от 17 июля из Екатеринбурга, как об этом было уже рассказано.

Уже было сказано: «семья в безопасном месте»!

И вдруг: «трупы преданы погребению»!

Но интересен в данном случае не только факт появления еще одной фальшивки. Составители сборника «Последние дни Романовых» М.П.Никулина и К.К.Белокуров очень точно подметили, что «...главной целью публикации Майера было, повидимому, подтвердить — в подвале Ипатьевского дома сгинула вся семья Романовых. И притязания многих самозванцев, в данном случае, Андерсен­Анастасии, ни на чем не основаны...»

И это позволяет нам попристальней присмотреться к времени появления публикации о судьбе семьи Романовых. Причем появлению их как в «белой», так и в «красной» печати.

 

⇐ Предыдущая567891011121314Следующая ⇒

Поделиться: