Ты создаёшь себе трудности, чтобы насладиться их плодами.

Не знаю почему, но эти два предложения успокоили меня. Я прочитал их ещё раз, потом ещё и ещё, пока не выучил наизусть.

Городок, где мы приземлились сегодня, назывался Трой. И это пастбище было таким же прекрасным, как и поле в Феррисе, но там я чувствовал какое-то умиротворение, а здесь воздух был будто пронизан электричеством, и это мне совсем не нравилось. Полёты, которые для наших пассажиров были удивительным приключением, стали для меня всего лишь рутиной, омрачённой этим странным ощущением. Моим же удивительным приключением был этот странный тип; то, как он обращался со своим самолётом и то, как он всё это объяснял.

Жители Троя были удивлены этими волшебными полётами так же, как был бы удивлён я, если бы в каком-то городе вдруг услышал не звонивший лет шестьдесят колокол. Они даже подумать не могли, что всё происходящее было за гранью возможного и вообще не должно было произойти. Они говорили только: «Спасибо за полёт! » или «Вы где-нибудь вообще работаете или только этим и зарабатываете? », или «Почему вы выбрали сесть именно в нашем городишке? », ну или «Эй, Джерри, да твоя ферма размером с коробку от ботинок! »

Денёк выдался оживлённый: желающих прокатиться было хоть отбавляй, всё говорило о большом заработке, но какая-то часть меня всё громче и настойчивее говорила мне: беги, улетай, убирайся отсюда как можно дальше! До этого я старался не замечать этого голоса и всегда впоследствии жалел об этом.

Около трёх часов я заглушил мотор и сделал две ходки до заправки с двумя пятигалонными канистрами в руках. И тут я неожиданно понял, что ни разу не видел, чтобы Дон заправлял самолёт. Шимода не залил в бак ни капельки бензина с самой нашей встречи в Феррисе, а ведь сейчас мы летали уже почти восемь часов кряду. И хоть я и знал, что он хороший человек и не сделает мне ничего плохого, мне опять стало жутко. Если сбавить обороты до минимума и добавлять в топливную смесь минимум бензина, Трэвел Эйр может и пролетит часов пять, но уж семь часов непрерывных взлётов и посадок – это уж слишком. И пока я заливал бензин в средний бак и добавлял четверть масла, он всё летал и летал без остановки, будто хотел прокатить всех собравшихся возле его самолёта людей. Я улучил момент, когда он усаживал какого-то мужчину с женой в кабину, подошёл и сказал, стараясь говорить непринуждённо и расслабленно, как только мог:

– Дон, как там у тебя с горючим? Бензинчику принести?

Он посмотрел мне в глаза с таким удивлённым видом, будто я спросил, не нужен ли ему для дыхания воздух.

– Нет, – сказал он. Я тогда почувствовал себя каким-то тормозным  первоклашкой на задней парте. – Нет, Ричард, мне не нужен бензин.

Это даже как-то обидело меня, ведь в самолётных двигателях и топливе я кое-что смыслю.

– Ну а как насчёт пополнения запасов урана, а? – вспылил я. Он рассмеялся, и мою злость как рукой сняло.

– Нет, спасибо, в прошлом году заправил.

А потом он сел в кабину и поднял свой самолёт в небо во всё той же медленно-парящей манере.

Сначала я хотел, чтобы все люди разошлись по домам, потом, чтобы мы улетели, а люди остались тут, а позже в голове осталась только одна мысль: сесть в самолёт и убраться отсюда подальше, да поскорее. Самым большим счастьем было бы сейчас оказаться где-нибудь на пустынном большом поле вдали от людей, сидеть возле самолёта и записывать всё происходящее в журнал, чтобы хоть как-то распутать клубок мыслей в голове.

Я дождался, пока Шимода приземлится, подошёл к его самолёту и, когда пропеллер его огромного двигателя остановился, сказал:

– Знаешь, Дон, я уже налетался, пожалуй, мне пора. Сяду где-нибудь и отдохну от суматохи. Отлично с тобой полетали, увидимся ещё, да? – Он даже глазом не моргнул.

– Сейчас, погоди, прокачу вон того парня, он уже давно ждёт, и полечу с тобой.

– Ну хорошо.

Парень, о котором он говорил, сидел в стареньком инвалидном кресле. Казалось, какая-то неведомая чудовищная сила смяла, скрутила и крепко-накрепко усадила его в кресло. Должно быть, ему пришлось проехать целый квартал, чтобы полетать. Вокруг было человек тридцать-сорок, одни в машинах, другие просто стояли, и всем было интересно, как же Дон усадит этого инвалида в самолёт.

А он, казалось, об этом даже и не думал.

– Хочешь полетать?

Парень только криво улыбнулся и покачал головой из стороны в сторону.

– Хорошо, тогда давай полетаем. Вставай, забирайся в кабину, – он сказал это тихо, будто говорил с человеком, который долго ждал своего выхода на сцену.

Даже сейчас, спустя время, удивляюсь той силе и уверенности, с которой он сказал эти, вроде бы, обычные слова. Казалось, это был приказ, перечить которому никак нельзя. А дальше…

Дальше перед зрителями развернулась действие, похожее на кульминацию этой его роли в качестве калеки. Чудовищная сила, вдавившая его когда-то в это кресло, пропала, будто никогда её и не было, парня, буквально выбросило, и он почти побежал к самолёту, удивляясь сам себе. Я стоял рядом и слышал, как он удивлённо воскликнул:

– Как? Что ты со мной сделал?

– Так мы летим или нет? – ответил Дон. – Полёт стоит три доллара. Заплати, пожалуйста, сейчас, если полетишь.

– Конечно лечу! – Шимода даже не помог ему забраться в кабину, как это он обычно делал с другими людьми.

Все сидевшие в машинах мгновенно оказались на ногах, послышался сдавленный ропот наблюдателей, а потом наступила гробовая тишина.

Уже потом я узнал, что этот человек не ходил целых одиннадцать лет после того, как его грузовик упал с моста. Он был похож на маленького мальчика, надевающего игрушечные крылья из простыни, когда забирался в кабину. Он неумело двигал руками, будто это была его новая игрушка, с которой он всё не мог наиграться. И прежде чем толпа успела выдохнуть, Дон уже поднимался в воздух как шальной.

Бывали у вас такие моменты, когда вы были одновременно счастливы и напуганы до смерти? Дальше мне предстояло пережить много таких вот моментов. Всё произошедшее можно было назвать чудесным даром человеку, полностью заслужившему его, но я чувствовал, что когда эти двое приземлятся, на земле с ними произойдёт нечто, мягко говоря, не очень приятное. Толпа походила на осиное гнездо – только дотронься, и все они накинутся на тебя, а толпа в таком состоянии превращается в неуправляемое стадо. Минуты шли, множество глаз были прикованы к маленькому, беззаботно летающему в небе биплану и чувство того, что вот-вот произойдёт нечто ужасное, всё нарастало.

Трэвел Эйр сделал несколько восьмёрок, тугую спираль и завис над забором, будто шумная летающая тарелка. Если в нём ещё осталась хоть капелька благоразумия, Дон высадит пассажира на дальнем конце поля и тут же улетит. Люди всё прибывали, вот уже какая-то женщина бежала, толкая перед собой инвалидную коляску. Но самолёт подрулил к толпе, развернулся, и пропеллер остановился. Люди устремились к кабине, и мне на секунду показалось, что они вот-вот разорвут самолёт на части.

Не знаю, было ли это проявлением малодушия, но я молча вернулся к Флиту, включил зажигание, крутанул пропеллер, сел в кабину и взлетел. Последнее, что я увидел – Дональд Шимода сидит на борту кабины, а люди со всех сторон обступили его. Я летел сначала на восток, потом на юго-восток и через какое-то время приземлился на большом поле с тенистыми деревьями и небольшим ручейком. Там я и заночевал.

 

6.

Даже теперь не могу понять, что же тогда на меня нашло. Быть может, дело было в том пугающем ощущении смерти. А уж подружиться со смертью меня даже Мессия не заставит.

На моём поле было тихо. Этот луг – один из тех огромных, открытых небу лугов, где единственным звуком оказывается журчание ручейка, да и то еле различимое. И вот, я опять один.

Человек быстро привыкает к одиночеству, но стоит хоть на день обзавестись компанией, как это же одиночество становится тяжкой ношей, к которой приходится привыкать сызнова.

«Да, предположим, какое-то время было весело», – сказал я вслух моему молчаливому полю. – «Было весело, и может я бы у него многому научился, но толп с меня достаточно. Они меня утомляют даже когда радуются жизни, а уж когда напуганы – или кого-то прибьют к кресту, или с таким же остервенением начнут ему поклоняться. Уж извините, но это слишком».

И вдруг, произнося эти слова, я понял, что именно так мог бы сказать и Шимода. Почему же он остался? Мне хватило ума убраться оттуда, а ведь я и не Мессия ни разу.

Иллюзии… Что он хотел этим сказать? Что он имел в виду? Теперь это слово стало для меня самым важным из всех сказанных им слов.

«Всё это всего лишь иллюзия и ничего кроме иллюзии! »

Казалось, он хотел вбить в меня эту мысль, во что бы то ни стало. Да, это определённо была та ещё проблема, и мне всенепременно нужно было извлечь из неё пользу, только вот понять бы ещё значение этих слов…

Чуть позже я развёл огонь и сварил себе что-то вроде гуляша из остатков соевого мяса, макарон и пары трёхдневных хот-догов. Достал из ящика почему-то именно тот самый ключ девять на шестнадцать, вытер его начисто и помешал своё варево. Ну и, развлечения ради, попробовал заставить его летать так же, как это делал Дональд. Рядом всё равно никого не было, так что никто б и не увидел.

Обнаружил, что если подбросить ключ вверх и моргнуть, когда он только начинает падать, на какие-то полсекунды может показаться, что он действительно парит в воздухе. Но каждый раз он неминуемо шлёпался о землю либо о моё колено, и всё сразу становилось на свои места. Но ведь это был тот же самый ключ, с которым он проделывал этот трюк! Как же это получалось? Хорошо, мистер Шимода, если наша жизнь – иллюзия, то что же тогда реально? Если вся наша жизнь здесь всего лишь иллюзия, зачем мы вообще тогда живём?

Наконец, подкинув ключ ещё пару раз, я угомонился и бросил сие занятие. Неожиданно, оставив это дело, я почувствовал огромное облегчение: мне стало радостно осознавать, что я там, где я есть, знаю то, что знаю, даже несмотря на то, что так и не получил знаний об устройстве мироздания и не научился управлять хотя бы парочкой иллюзий.

Знаете, когда никого нет рядом, иногда я пою. Вот и сейчас я запел, поглаживая крыло самолёта в порыве нежности:

Мой дорогой старый добрый Флит,

Скоро мы взмоем в небо,

Полетим от поля к полю,

Пока один из нас не устанет.

Слова и музыку я сочиняю на ходу.

А я точно не устану, мой дорогой…

Ну, а если ты сломаешь крыло,

Я перевяжу тебя проволокой,

И мы устремимся ввысь,

Снова устремимся ввысь…

В этих моих счастливых песнях куплеты обычно бесконечны, ведь о рифме я особо не забочусь. Я увлёкся и перестал думать о Мессии – всё равно не понял бы, кто он и что хотел сказать. А сейчас я был счастлив оттого, что не ломаю над этим голову. Часов в десять костёр угас, а вместе с ним и моя песня. И, раскатывая спальник под крылом самолёта, я сказал: «Где бы ты ни был, Дональд Шимода, желаю тебе счастливого полёта и не встречать на пути никаких толп, если ты хочешь именно этого. А, нет, не так. Беру свои слова обратно. Желаю тебе, дорогой одинокий Мессия, наконец найти то, что ты всё время ищешь».

Когда я снимал рубашку, из кармана выпал Справочник, и на открывшихся страницах я прочёл:

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: