Членов одной семьи объединяют не кровное родство, а взаимная любовь и уважение.

Души из одной семьи очень редко воспитываются под одной крышей .

Я подумал и не смог понять, как же эта фраза относится к моей жизни, зато решил не позволять какой-либо книге думать за меня.

Нырнул под одеяло и вырубился как мёртвый. Я спал под тысячами звёзд, которые, может быть, и были всего лишь иллюзией, но очень красивой. В ту ночь мне не снилось никаких снов.

Проснулся я с первыми лучами солнца. Меня разбудил не сам свет только восходящего светила, бросающего свои розовые лучи на окрестности, а ощущение нежного прикосновения к голове. Сначала я подумал, что это травинка, потом, решив, что это какой-то жучок залез на меня, махнул рукой и мгновенно проснулся от резкой боли.

Ключ девять на шестнадцать, знаете ли, очень твёрдая штука, мне ещё повезло, что рука осталась цела. Ключ отскочил от шарнира элерона, упал, а затем величаво воспарил вновь. Пока я наблюдал за ним, постепенно приходя в себя, он мягко опустился на землю и затих.

Я подошёл, поднял ключ – всё тот же старый добрый девять на шестнадцать, в любую секунду готовый к работе.

«Вот, чёрт! » – с детства свято верю, что нельзя говорить чёрт или дьявол, но я был в полнейшей растерянности, а это единственное, что тут подходило. Что случилось с моим ключом? Дональд Шимода был, по меньшей мере, в шестидесяти милях отсюда, неизвестно где.

Я стоял посреди поля с гаечным ключом в руках, взвешивал, крутил, обследовал его. Чувствовал себя пещерным человеком, впервые увидевшим колесо. Всему этому должно быть какое-то простое объяснение…

В конце концов, я утомился, положил ключ на ящик и пошёл разводить огонь, чтобы испечь лепёшку. Я никуда не спешил и вообще мог пробыть тут хоть весь день. Лепёшка хорошо поднялась, и я было уже собирался перевернуть свой чудесный завтрак, как в небе на западе послышался приближающийся звук.

Это никак не мог быть самолёт Шимоды, ведь найти меня среди миллионов таких же полей просто невозможно. Однако я точно знал – это был именно он, и, тихонько насвистывая, я присел к огню и стал наблюдать за небом и своим завтраком.

И, разумеется, это был тот самый Трэвел Эйр. Он низко пролетел над Флитом, сделал вычурный разворот и сел на землю с полагающейся ему скоростью в шестьдесят миль в час. Самолёт остановился рядом, двигатель заглох, я помахал, не проронив ни слова, и перестал свистеть.

Шимода вылез из кабины и подошёл к огню.

– Привет, Ричард!

– Ты опоздал, – сказал я – Хлеб чуть не сгорел.

– Ой, извини.

Я подал ему стакан воды из ручейка и железную тарелку с половиной хлеба и куском маргарина.

– Ну, как всё прошло?

– Вполне неплохо, как видишь – ушёл живой.

– А я уж начал сомневаться.

Он какое-то время молча ел свою половину лепёшки, а потом, глядя на тарелку, наконец сказал:

– Знаешь, лепёшки ты печёшь просто ужасно.

– Так никто и не заставляет тебя её есть, – раздражённо ответил я. – Да что же это такое? Никому не нравятся мои лепёшки, все говорят, что они невкусные. Ответь-ка мне, Мастер, почему так, а?

– Ну, – ухмыльнулся он, – давай я отвечу тебе будто я Бог. Я бы сказал, что твоя вера во вкусность твоего хлеба делает его для тебя действительно вкусным. Но стоит тебе перестать верить в это, как после первого же кусочка ты поймёшь, что на вкус он похож на… ммм.. что-то вроде пепла сгоревшей после потопа мельницы. А траву ты туда специально, кстати, добавил?

– Нет. Наверное, с рукава упала, но тебе не кажется, что хлеб, несмотря на траву и подгоревшую часть, сам хлеб – не такой уж…?

– Просто ужасен, – отозвался он и вернул мне тарелку, на которой оставался только маленький кусок. – Лучше уж с голоду помереть. У тебя ещё остались те персики?

– В коробке.

Как он всё-таки нашёл меня на этом поле? Не так-то просто обнаружить мой небольшой самолёт, затерявшийся в тысячах миль полей. Но я поклялся, что ни за что не спрошу его об этом – пусть сам расскажет.

– А как ты нашёл меня? – спросил я. – Я мог приземлиться где угодно.

Дональд уже доставал персики из банки ножом, что уже само по себе занятие непростое.

– Подобное притягивается подобным, – пробормотал он, и с его ножа сорвалась долька персика.

– Чего?

– Космический закон такой.

– Аааа.

Я доел хлеб, отмыл сковородку песком из ручья. Отличный у меня сегодня получился хлеб!

                                                

– А не мог бы ты пояснить, что притягивается: моя к твоей, вышеупомянутой персоне, или это наши самолёты как-то тянутся друг к другу?

– Мы, творцы чудес, должны держаться вместе.

То, как он произнёс это, повергло меня одновременно в восторг и ужас.

– Ммм, Дон, относительно твоего последнего комментария, не мог бы ты пояснить, откуда тут взялись мы, творцы чудес?

– Положение твоего ключа на ящике говорит о том, что сегодня утром ты тренировался в левитации. Попробуй доказать, что я ошибся.

– Да ни в чём я не тренировался! Я только проснулся… точнее, это ключ меня сам разбудил…

– Ключ? Сам, да? – он смеялся вовсю.

– Да, сам по себе!

– Ричард, в сотворении чудес ты разбираешься так же хорошо, как и в приготовлении лепёшек.

Я не ответил, только поудобней уселся на спальнике. Если уж Шимода и захочет что-то сказать, он обязательно это сделает в своё время.

– Некоторые из нас начинают творить чудеса подсознательно, во сне, потому что бодрствующий ум поначалу будет отказываться в это верить.

Он разглядывал первые утренние облачка на небе.

– Будь терпелив, Ричард, все мы на пути к большим знаниям. Теперь твоё обучение пойдёт быстрее, и ты и глазом моргнуть не успеешь, как станешь мудрым духовным Маэстро чудес.

– Но я не хочу ничего знать!

– Совсем ничего, да?

– Нет, разумеется, я хочу узнать, для чего создан этот мир, почему он именно такой, для чего я здесь живу, и что со мной случится дальше. Ну, и, конечно, хочу научиться летать без самолёта.

– Извини.

– Что? За что?

– Извини, но всё устроено иначе: стоит тебе постигнуть суть этого мира, как ты автоматически начнёшь творить то, что другие называют чудесами. Но, конечно, на самом деле это никакие не чудеса – узнай всё, что знает волшебник, и магия исчезает, – он посмотрел на меня. – Тебе, как и всем остальным людям, известны все истины, только пока ты ещё не знаешь, что всё знаешь.

– Что-то не припомню, – сказал я, – чтобы когда-то ты спрашивал, а хочу ли я вообще узнавать все эти вещи, которые тебе самому, на мой взгляд, принесли только проблемы и окружили тебя толпами.

И, как только я это сказал, сразу же понял, что сейчас он ответит, что я вспомню об этом позже. И окажется, как всегда, прав.

Он растянулся на траве и подложил сумку под голову.

– Слушай, да не бойся ты так этих толп. Никто тебя и пальцем не тронет, если ты не захочешь. Не забывай, что ты волшебник – раз, и ты делаешься невидимым и можешь проходить через стены.

– Но ведь до тебя толпа в Трое-то добралась!

– А разве я говорил, что не хотел этого? Я сам им и позволил. Мне это даже понравилось. Если бы внутри каждого из нас не сидел актёр, то мы бы так и не стали Мастерами.

– Неужто ты не завязал с этой работой? Я же даже в газете читал…

– Да, я навсегда отказался быть одним-единственным Мессией, это точно, но ты же не думаешь, что я бы захотел забыть все те знания, на изучение которых я потратил целые жизни?

Я прикрыл глаза, жуя травинку.

– Слушай, Дональд, почему бы тебе напрямую не сказать мне прямо сейчас, что тут происходит, а?

Повисла долгая тишина, а потом он произнёс:

– А давай ты? Сделаем так: ты мне сейчас всё расскажешь сам. А я поправлю, если ошибёшься.

Я поразмышлял над этим с минуту и решил его удивить:

– Ладно, сейчас я тебе всё расскажу, – я нарочно делал длинные паузы, чтобы посмотреть, как долго он сможет меня не перебивать.

Солнце висело уже высоко в небе, становилось жарковато. Вдалеке, на невидимом поле фермер обрабатывал кукурузу на дизельном тракторе.

– Ладно, сейчас я тебе всё объясню. Начнём с того, что наша встреча на том поле в Феррисе не случайна, да, ведь так? – он лежал, и сквозь его молчание можно было услышать, как растёт трава.

– Во-вторых, между нами есть какая-то мистическая договорённость, о которой я позабыл, а ты нет, – издали слышался тихий звук трактора, разносимый порывами ветерка.

Странно, но внутри меня была одна часть, которая слушала всё это со вниманием, и ей ничего из этого не казалось вымыслом – значит, я рассказывал сейчас то, что было на самом деле!

– Думаю, мы впервые повстречались лет этак тысячи три-четыре назад, плюс-минус день. Нам с тобой нравятся одни и те же приключения, нам даже не нравится один и тот же тип захватчиков. Мы оба учимся одинаково быстро и получаем от этого одинаковое удовольствие, но у тебя память получше. И эта наша новая встреча – как раз и есть притяжение подобного подобным, о котором ты уже говорил, – я взял новую соломинку. – Ну как?

– Поначалу я думал, что тебе предстоит трудный путь. И да, тебе предстоит действительно трудный путь, но в этот раз есть маленькая вероятность, что ты сможешь его пройти. Давай дальше.

– Да мне вообще незачем тебе что-то рассказывать, ведь ты и так знаешь, что я знаю, а что нет. Но если я не скажу тебе всё, ты не будешь знать, в какие из этих вещей я верю, а в какие нет, а без этого я не научусь тому, чему хочу. –  Я положил соломинку. – Зачем тебе всё это, Дон? Зачем тебе тратить время на таких как я, ведь когда человек достигает такого уровня развития как твой, способность творить чудеса приходит к нему сама, как побочный эффект. Тебе не нужен ни я, ни что-либо ещё от этого мира!

Я повернул голову и взглянул на него. Глаза его были закрыты.

– Как бензин для Трэвел Эйра? – сказал он.

– Да, точно! Ну так вот, получается, что этот мир тебе скучен. Никаких приключений, ничто не может тебя потревожить, когда ты знаешь, что ничто не может тебя потревожить. Твоя единственная проблема – отсутствие всяких проблем! – Эта часть моего монолога казалась мне потрясающе откровенной.

– Вот тут ты ошибся, – сказал он. – Теперь скажи мне, почему же я уволился? Ты знаешь, почему я оставил работу Мессии?

– Ты говорил, из-за толп. Все они хотели, чтобы ты творил их чудеса за них.

– Ага, но только второе. Толпофобия – твой крест, не мой. Не толпы убивают меня, а безразличие к моим словам. Пройди хоть от Нью-Йорка до Лондона по воде, хоть всех одари золотыми монетами, а они так и останутся безразличными, понимаешь?

Когда он сказал это, я увидел перед собой самого одинокого человека на этой Земле. Ему не нужна была ни еда, ни деньги, ни жилище, ни слава. Ему нужно было только лишь одно: быть услышанным. Но никому это было неинтересно. Я ухмыльнулся, чтобы только не расплакаться.

– Ты сам напросился. Если твоё счастье зависит от того, хочет ли кто-то другой слушать тебя, то у тебя действительно есть огромная проблема.

Он рывком поднял голову, глаза его засверкали, будто я со всего маху огрел его ключом по голове. Я даже подумал, что с моей стороны было неразумно злить его, а то он ударит меня молнией, я и глазом моргнуть не успею, как моё тело превратится в груду дымящихся углей. Затем он улыбнулся той своей полуулыбкой и медленно сказал:

– Знаешь, Ричард, а ведь ты прав, – затем он вновь замолчал. Казалось, моя фраза ввела его в транс. Не замечая этого, я ещё часами рассказывал ему о том, как мы встретились, и что ещё мне предстоит узнать – все эти мысли проносились тогда в моей голове подобно утренним кометам и полуденным метеорам. А он всё также недвижно и беззвучно лежал в траве.

К полудню я закончил изложение своего видения Вселенной и всего, что её населяет.

– И, ты представляешь, Дон, кажется, я только начал! Так много ещё не сказано! Откуда я всё это знаю? Как это получилось? – он всё молчал. – Если хочешь, чтобы я ответил на свой же вопрос, признаюсь – я не знаю. Что со мной произошло? Почему сейчас я говорю все эти вещи, о которых раньше даже понятия не имел? – тишина в ответ. – Дон, скажи хоть что-нибудь! – ни слова в ответ. Я только что объяснил ему суть всего сущего, а мой Мессия уснул, будто всё, что ему нужно было знать в этой жизни, он уже услышал в той моей короткой фразе о его счастье.

 

7.

Среда, шесть утра. Я уже не сплю. И вдруг – ба-бах! – откуда ни возьмись на меня обрушился ужасный нестерпимый гром какого-то невидимого симфонического оркестра. Тысячи голосов пели какой-то гимн на латыни, сотни скрипок, труб и литавр своим оглушительным громом могли бы взорвать любое стекло. Земля дрожала, Флит ходил ходуном, я же вылетел из-под крыла прямо как кошка со вздыбленной шерстью, которую вдруг ударило током в 400 вольт.

Холодное голубое небо только начинало озаряться багрянцем восходящего солнца, облака были как живые в этих ярких цветах, но всё это меркло в оглушительном звуке беспощадного оркестра.

– Прекрати! Хватит! Выключи музыку! Выключи это!!!

Шимода орал так громко, что его голос был слышен даже сквозь эту ужасную какофонию.

И звуки тут же прекратились, а эхо музыки постепенно становилось тише и тише, всё дальше и дальше, а потом вовсе уступило место нежной и тихой, будто утренний бриз, божественной мелодии Бетховена.

Шимода был непреклонен: «Я сказал, выключи! » – музыка тут же прекратилась. – «Фуф», только и сказал он. Я лишь молча смотрел на него.

– Слушай, ты ведь понимаешь, всему своё место и время?

– А, время и место, ну да, да…

– В своём сознании тихая божественная музыка – отлично; или там, по каким-то особым случаям, но врубать её на полную катушку, да ещё и в такой ранний час – это уже ни в какие ворота. Ты что творишь-то, а?

– Что я творю? Да я спал как бревно, Дон!

Он только покачал головой, беспомощно пожал плечами, хмыкнул и отправился дальше спать в свой спальник под крыло самолёта.

На траве вверх ногами валялся справочник. Я аккуратно поднял его и прочитал:

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: