А. Альберт Эйнштейн — Б. Темпл Грандин

А. В первые годы жизни Альберт Эйнштейн давал сво­им родителям поводы для беспокойства. Он начал гово­рить намного позже обычного и довольно долго разго­варивал неуверенно, с запинками. У него была странная привычка сначала, шевеля губами, бормотать про себя фразы, которые он собирался произнести вслух. Заподо­зрив отставание в умственном развитии сына, родители обратились к врачу. Вскоре, однако, речь у мальчика вы­правилась, а попутно обнаружилось, что он не лишен способностей: Альберт с удовольствием решал голово­ломки, проявлял интерес к науке, учился играть на скрипке (особенно он любил Моцарта, чьи пьесы потом играл на протяжении всей жизни).

 

Во время обучения в школе у Альберта возникли новые сложности. Его нельзя было назвать хорошим учени­ком. Необходимость механически заучивать наизусть многочисленные даты и прочие сведения раздражала его, строгость учителей и казарменные порядки выво­дили из себя. Хорошими оценками юный Эйнштейн похвастаться не мог, и родители, обеспокоенные буду­щим сына, решили отправить его, тогда уже шестнадца­тилетнего, в известную более либеральными взглядами школу в городке Аарау, неподалеку от их дома в Цюри­хе. В этой школе применялись методы обучения, разра­ботанные швейцарским педагогом-реформатором Иоганном Песталоцци, который подчеркивал значение наглядного обучения, развивающего способность су­дить о предметах и высказывать свои суждения. Даже математике и физике здесь учили именно так. Учеников не заставляли зазубривать правила и факты — заучива­нию противопоставлялась важность зрительного вос­приятия, которую Песталоцци называл основой твор­ческого мышления.

 

В этой атмосфере способности юного Эйнштейна рас­цвели неожиданно для всех. Школа ему понравилась — здесь всячески поощрялось самообразование, если уче­ники проявляли склонность к какому-либо предмету. Благодаря этому Эйнштейн получил возможность углу­бленно изучать ньютонову физику (которую он страст­но любил) и познакомиться с новейшими достижениями в исследовании электромагнитных явлений.

 

Изучая работы английского ученого, Альберт обнару­жил, что у него появилось много вопросов к ньютоно­вой концепции Вселенной, которые волновали его на­столько, что не давали спать по ночам.

 

Согласно Ньютону все природные явления, все связи между телами можно объяснить простыми законами механики. Зная их, можно описать практически все, что происходит вокруг. Тела движутся в пространстве, подчиняясь этим законам, например закону гравитации, и все их передвижения можно выразить с помощью мате­матических формул. В такой Вселенной все подчиня­лось строгим законам, было упорядочено и рациональ­но. Но концепция Ньютона опиралась на два допуще­ния, проверить которые эмпирическим путем было невозможно: наличие абсолютного времени и про­странства, существующих независимо как друг от друга, так и от живых существ и физических тел. Без такого допущения ни одна система мер не была бы оптималь­ной. Тем не менее блестящую систему Ньютона было очень трудно оспорить, учитывая, что ученые, основы­ваясь на ее законах, могли точнейшим образом изме­рять распространение звуковых волн, диффузию газов или движение звезд.

 

В конце XIX века, тем не менее, концепция механической Вселенной Ньютона немного пошатнулась. Отталкива­ясь от исследований Майкла Фарадея великий шотланд­ский математик Джеймс Максвелл сделал интересные от­крытия, касавшиеся свойств электромагнетизма. Работая над своей теорией, позднее получившей название теории электромагнитного поля, Максвелл высказал предполо­жение, что об электромагнетизме следует рассуждать не с точки зрения заряженных частиц, а в терминах силовых линий в пространстве, где могут образовываться элек­трические и магнитные поля и распространяться импуль­сы. Согласно его вычислениям электромагнитные волны распространяются в пространстве со скоростью около 300 000 км/сек, что, как оказалось, совпадает со скоростью света. Такое совпадение не могло быть случайным. Свет, таким образом, мог быть видимым проявлением целого спектра электромагнитных волн.

 

Такое представление о физической Вселенной было со­вершенно новым, революционным; пытаясь увязать ее с идеями Ньютона, Максвелл и его соратники ввели поня­тие «светоносного эфира», некой субстанции, способ­ной колебаться, порождая электромагнитные волны по аналогии с водой океана или воздухом и звуковыми волнами. Такая концепция добавила в уравнение Ньютона еще один стандарт — абсолютного покоя. Скорость дви­жения этих волн можно было измерить исключительно по отношению к чему-то, пребывающему в покое, — та­кой точкой отсчета и предполагался гипотетический «светоносный эфир». Однако этот эфир был странной субстанцией — заполняя собой всю Вселенную, он ни­коим образом не отражался на движении планет и дру­гих физических тел.

 

Десятки лет ученые во всем мире бились, пытаясь дока­зать существование эфира. Ставились всевозможные сложные эксперименты, но это была погоня за неулови­мой целью, в результате порождавшая все больше вопро­сов и сомнений касательно ньютоновой Вселенной и тех абсолютов, от которых она зависела.

 

Эйнштейн с жадностью прочел все, что мог найти о тру­дах Максвелла и о поднятых им проблемах. По натуре он не был ниспровергателем — напротив, Эйнштейн убеж­денно верил в законы природы, в существование упоря­доченной Вселенной, в которой все строго подчинено этим законам, так что возникшие сомнения волновали и тревожили его.

 

Однажды, погруженный в мысли такого рода, юный Эйнштейн — тогда еще ученик школы в Аарау — пред­ставил человека, путешествующего со скоростью света. Перед ним возникла четкая картина, а следом нахлынули вопросы, породившие то, что впоследствии он назвал мысленным экспериментом: если бы человек двигался со скоростью света вслед за световым лучом, то он смог бы «воспринимать такой луч света, как покоящееся, пере­менное в пространстве электромагнитное поле».

 

Интуитивно, однако, Эйнштейн понимал, что возник­шая перед ним картинка не имеет смысла — по двум при­чинам. В момент, когда человек смотрит на источник света, желая увидеть луч, световой импульс будет уда­ляться от него со скоростью света. Иначе он не сможет его увидеть, так как видимый свет передвигается в про­странстве с постоянной скоростью. Скорость светового импульса относительно наблюдателя все равно будет со­ставлять те же 300 000 километров в секунду. Закон, управляющий скоростью света или любых электромаг­нитных волн, одинаков и для наблюдателя, неподвижно­го относительно Земли, и для того, кто теоретически движется со скоростью света. Двух разных законов здесь быть не могло. И все же в теории можно было предпо­ложить, что, сумей кто-то развить нужную скорость, ему удастся увидеть саму волну еще до того, как она превра­тится в свет. Это был парадокс, и Эйнштейн не мог от­делаться от мыслей о нем.

 

На следующий год Альберт поступил в Политехни­кум — Цюрихское высшее техническое училище — и снова оказался в омерзительной среде традиционного образования. В математике его успехи были более чем скромными. Ему не нравилось, как здесь преподают фи­зику, и он начал посещать лекции по другим, совершен­но не связанным с ней предметам. Студентом он был отнюдь не блестящим и не привлек к себе внимания ни­кого из солидных профессоров и наставников. Зато строгости и ограничения, мешавшие ему предаваться размышлениям, вызвали у Эйнштейна стойкую непри­язнь к академической среде. Все еще потрясенный ре­зультатами своего мысленного эксперимента, он раз­мышлял о нем неотступно. Ему хотелось придумать эксперимент, который позволил бы доказать существо­вание эфира, выявить его, исследовать воздействие, ока­зываемое эфиром на свет. Однако один из преподавате­лей Политехникума разъяснил студенту, что все это не­возможно осуществить на практике. Видимо, желая сбить спесь с юнца двадцати одного года, решившего затмить ученых с мировым именем и выполнить то, чего не удалось им, он дал Эйнштейну почитать статьи, где рассказывалось о многих провальных попытках об­наружить эфир.

 

Еще через год, в 1900 году, Эйнштейн принял решение, повлиявшее на всю его дальнейшую жизнь: он не станет физиком-экспериментатором, эксперименты ему не уда­ются, да и сам процесс особого удовольствия не доставляет. Зато он силен в другом — например, ему нет рав­ных в решении разного рода теоретических задач. Он с огромным удовольствием обдумывал такие задачи, пере­водя в образы, которыми мог управлять, придавая им лю­бую форму по своему желанию. А врожденная независи­мость и отсутствие почтения к авторитетам позволяли ему мыслить свободно и неожиданно. Это означало, раз­умеется, что в затхлой академической среде ему уж точно не прижиться. Необходимо прокладывать собственный путь, но и в этом можно было увидеть преимущество. Ему не придется гнуть спину перед авторитетами, стара­ясь втиснуться в рамки стандартных представлений.

 

Продолжая свои мысленные эксперименты, Эйнштейн пришел наконец к выводу: по-видимому, ошибка кроет­ся в самой концепции физической Вселенной, описан­ной Ньютоном. Ученые брались за проблему не с того конца: они пытаются доказать существование светонос­ного эфира, дабы поддержать и упрочить ньютонову доктрину. Эйнштейн боготворил Ньютона и при этом не был связан ни с какой научной школой. Приняв ре­шение работать самостоятельно, он мог поступать, не оглядываясь на авторитеты, со всей свойственной ему решительностью. Для начала он отбросил идею об эфире и всех абсолютах, доказать существование которых было невозможно. Его следующий шаг — вывести законы, управляющие движением, и сделать это он собирался си­лой мысли, логики и математических расчетов. Эйн­штейну не нужна была ни должность на кафедре, ни ла­боратория. Решением мысленных задач он мог занимать­ся в любом месте, где бы ни находился.

 

Шли годы, окружающим казалось, что Эйнштейн — обыкновенный неудачник. Политехникум он окончил одним из последних в своем выпуске по успеваемости. Не сумев найти работы преподавателя, он устроился на скромное, низкооплачиваемое место эксперта в Феде­ральном бюро патентования изобретений в Берне. Зато в свободное время никто не мешал ему раздумывать над своей проблемой.

 

Эйнштейн упорно трудился. Сидя за столом в своем па­тентном бюро, он часами размышлял о теории, которая постепенно формировалась, приобретала очертания. Он размышлял о ней, даже гуляя с друзьями, — благо, ему была свойственна уникальная способность слушать одно, а думать при этом совсем о другом. С собой он всегда носил блокнотик, куда записывал самые разные мысли. Он непрестанно размышлял и об исходном парадоксе, и обо всех изменениях, которые тот претерпел, прокручи­вая все это в своих мыслях, представляя тысячи вариан­тов и возможностей. С утра до ночи он примеривался к нерешенной задаче то с одной стороны, то с другой.

 

Наконец Эйнштейн сформулировал два важных прин­ципа, которые помогли ему продвинуться дальше. Во- первых, он установил, что первая его догадка была верна: законы физики одинаково действуют в отношении как наблюдателя, находящегося в покое, так и того, кто дви­жется в космическом корабле с постоянной скоростью. Никакие другие варианты не имели смысла. Было и вто­рое — скорость света неизменна. Даже если свет исходит от звезды, несущейся в пространстве со скоростью тысяч километров в час, распространяться он будет со скоро­стью 300 000 км/сек, и ни на йоту быстрее. Такое допу­щение не противоречило закону Максвелла о неизмен­ной скорости электромагнитных волн.

 

Эйнштейн продолжал размышлять, и ему в голову при­шел еще один парадокс в виде мысленной картины. Те­перь он вообразил поезд, движущийся по рельсам со включенным прожектором. Человек, стоящий на перро­не, увидит луч света, приближающийся к нему с ожида­емой скоростью. Но что, если, к примеру, женщина по­бежит по платформе к поезду или от него? Скорость женщины относительно поезда будет определяться тем, насколько быстро и в каком направлении она будет дви­гаться, — но разве то же самое не касается и светового луча? Разумеется, относительно женщины луч света бу­дет иметь разную скорость, в зависимости от того, бежит она навстречу или, наоборот, удаляется, и скорость луча относительно нее будет отличаться от скорости приме­нительно к человеку, стоящему на платформе. Этот об­раз явно ставил под сомнение все до сих пор известные основополагающие принципы.

 

Прошел не один месяц, Эйнштейн продолжал размыш­лять над этим парадоксом, и в мае 1905 года он решил вообще бросить все это. Задача, казалось, была неразре­шимой. Как-то, в один прекрасный солнечный день в Берне, Альберт, прогуливаясь с другом и коллегой по патентному бюро, стал рассказывать ему, что зашел в ту­пик, поделился своей досадой и со вздохом признался, что решил сдаться. Не успев договорить, вспоминал по­том Эйнштейн, он вдруг понял, в чем суть проблемы. Решение пришло как яркое озарение, вспышка интуи­ции — сначала в виде зрительного образа, а потом и в словесном выражении, — все произошло в ничтожную долю секунды, которая навсегда изменила наши пред­ставления о Вселенной.

 

Позже Эйнштейн иллюстрировал свое прозрение таким образом: предположим, поезд движется вдоль платфор­мы с постоянной скоростью. Человек стоит в центре платформы. Как раз в то мгновение, когда поезд проез­жает мимо него, в голову и хвост состава одновременно ударяют две молнии, попав в точки А и Б, равноудален­ные от нашего наблюдателя. Теперь предположим, что в середине состава, проходящего перед наблюдателем на платформе в тот момент, когда внезапно ударяют мол­нии, сидит женщина.

 

Пока луч света от вспышек молний идет до ее глаз, она успевает немного удалиться от вспышки А (сзади) и при­близиться к вспышке Б (впереди). Она увидит вспышку впереди на миг раньше, чем молнию, ударившую в хвост состава. То, что одновременно для мужчины на платфор­ме, не одновременно для женщины в поезде. Ни про ка­кие два события невозможно однозначно сказать, что они произошли одновременно, так как любой движу­щийся наблюдатель ориентируется на собственное от­носительное время, а все во Вселенной постоянно дви­жется относительно чего-то еще. «Во Вселенной нет та­ких часов, которые показывали бы единственно реальное время». Если время не абсолютно, значит, не абсолютно и пространство или расстояние. Все в мире относитель­но по отношению к чему-то еще — скорость, время, рас­стояние и так далее, кроме скорости света, которая не меняется никогда.

 

Эйнштейн назвал свое открытие специальной теорией относительности, и в последующие годы, доработав ее, произвел настоящий переворот в науке. Много лет спу­стя ученый следовал тем же путем, что привело его к от­крытию общей теории относительности и того, что он назвал «искривлением пространства-времени», которое описал, применив относительность к явлению гравита­ции. И на этот раз он начал с образа, мысленного экспе­римента, над которым размышлял почти десять лет, пока не сформулировал в 1915 году свою гениальную теорию. Исключительно на основании этих своих выводов Эйн­штейн не только высказал догадку, что световые лучи должны отклоняться от прямой линии под влиянием кривизны пространства-времени, но пошел еще дальше, вычислив предположительное отклонение для лучей звезд, на своем пути касающихся Солнца. К изумлению ученых и интересующихся этими проблемами любите­лей, во время солнечного затмения 1919 года астрономы сумели проверить и в точности подтвердить догадку Эйнштейна. Казалось, только индивидуум, наделенный сверхчеловеческими способностями и супермозгом, спо­собен произвести столь точные вычисления без прибо­ров, только на основании логических рассуждений. Именно тогда родилась слава Альберта Эйнштейна и его репутация чудака и абсолютного гения, которая закре­пилась за ним навсегда.

 

Хотя мы привыкли считать, что такие гении, как Альберт Эйнштейн, наделены сверхъестественными способно­стями, до которых нам далеко, все его великие открытия базировались на двух очень простых решениях, приня­тых еще в юности. Во-первых, в двадцатилетнем возрасте он ясно понял, что в роли физика-экспериментатора не достигнет ничего, станет посредственностью. Несмотря на то что усердные занятия математикой и эксперимен­тами открывали перед ним удобный путь в физику, он пошел своей дорогой — это уже дерзновенное решение. Во-вторых, в органическом неприятии авторитетов и со­глашательства для Эйнштейна обнаружилось большое преимущество. Он решил атаковать проблему извне, не испытывая пиетета и чувствуя себя свободным от бреме­ни ньютоновой парадигмы, которое давило на исследо­вателей, заставляя идти на компромиссы. Эти два реше­ния позволили молодому ученому развернуться в пол­ную силу. Можно назвать и третий фактор: его любовь к игре на скрипке и особенно к музыке Моцарта. Людям, восторгавшимся тем, как он чувствует Моцарта, Эйн­штейн отвечал: «Это у меня в крови». Он имел в виду, что играет эту музыку так часто, что она стала частью его, его сущности. Эйнштейну свойственно было тон­кое, глубинное понимание музыки. Неосознанно оно стало моделью для его подхода к науке: самые сложные явления и проблемы он обдумывал до тех пор, пока не приходил к столь же глубинному их пониманию.

 

Обычно мы видим в Эйнштейне крайнее выражение аб­страктного мыслителя, но на самом деле образ его мыш­ления был весьма и весьма конкретным — почти всегда его мысли выражались в ярких наглядных образах, свя­занных с предметами, которые мы постоянно видим перед собой: поездами, часами, лифтами. Оперируя та­кими конкретными образами, он снова и снова прокру­чивал в мыслях проблему, рассматривая ее во всех воз­можных ракурсах, и одновременно с этим гулял, общал­ся с людьми или рассматривал бумаги у себя в патентном бюро. Позже он признавался, что воображение и интуи­ция играли в его открытиях не в пример более важную роль, чем знание физики и математики. Если Эйнштей­ну и были свойственны какие-то необычные, из ряда вон выходящие качества, так это его незаурядное терпение, поразительное упорство и сила воли. Только после дол­гих и мучительных раздумий над одной проблемой, длившихся намного больше чем 10 тысяч часов, он до­стигал точки преобразования. Он пропускал через себя различные аспекты невероятно сложного и многофак­торного феномена, так что они становились частью его, а в результате происходило интуитивное озарение, объ­единяющее фрагменты в единое целое, — как, например, яркий образ, внезапно открывший ему глаза на относи­тельность времени. Две части разработанной Эйнштей­ном теории относительности следует считать, возмож­но, самыми великими из всех достижений человеческого интеллекта в истории, но это плод беспрецедентного упорного труда, а не какой-то необъяснимой и непости­жимой одаренности.

 

К мастерству ведут разные пути — проявив упорство и настойчивость, вы, несомненно, отыщете среди них тот, что лучше всего подходит вам.

Самое главное при этом — определить сильные стороны своего характера и ума и опираться на них. Для того чтобы подняться на высокий уровень мастерства, в любом случае необходи­мы многие часы практики, сосредоточенного и самозаб­венного труда. Достичь высот вряд ли удастся, если ра­бота не приносит радости и вам приходится тратить все силы на преодоление своих слабых сторон. Загляните в себя глубже, чтобы разобраться, в чем вы по-настоящему сильны, а что дается с трудом, — сделайте это по воз­можности объективно. Выявив свои сильные стороны, начинайте усердно и рьяно их развивать. Начав действо­вать в этом направлении, вы почувствуете прилив сил и вдохновения. Вас не будут сковывать условности или не­обходимость идти на компромисс, вам не придется тра­тить время на освоение того, что вам претит или просто не по душе. При таком подходе вы совершенно есте­ственно сумеете пробудить в душе творческие силы и интуицию.

 

Б. Вспоминая свое детство в 1950-е, Темпл Грандин, страдавшая от рождения аутизмом, представляла лишь тьму и хаос. Еще она помнила, как часами лежала на пля­же, пересыпая песок и глядя, как песчинки струятся меж­ду пальцами. Она жила в постоянном напряжении и ужасе — любой резкий звук страшно пугал ее. Научить­ся говорить она смогла намного позже обычного, и уже тогда Темпл начала осознавать, как сильно отличается от других детей. Часто девочка оставалась одна, и нет ниче­го удивительного в том, что ее тянуло к животным, осо­бенно к лошадям. Они не просто составляли ей компа­нию — Темпл испытывала какое-то странное чувство солидарности, понимания с животными. Особенно по­любила она ездить верхом на ферме близ Бостона, где часто бывала в детстве. Сидя на лошади, девочка чувство­вала с ней особенно тесную связь.

 

Однажды летом маленькую Темпл отвезли в гости к те­тушке Энн, владелице ранчо в Аризоне. Оказавшись на ранчо, девочка сразу потянулась к коровам и могла часа­ми наблюдать за ними. С интересом она смотрела, как животным делают прививки, загоняя их для этого в осо­бый тесный загон — раскол. Боковые стенки загона сдав­ливали корову с двух сторон. Девочке объяснили, что так делают, чтобы успокоить испуганное животное.

 

Темпл припомнила, что и сама с раннего детства пыта­лась плотнее завернуться в одеяло или зарыться в подуш­ки, чтобы ощутить успокаивающее чувство сдавливания. Мягкое сжатие действовало на нее умиротворяюще, в точности как на коров. (В то же время, как и большин­ство детей-аутистов, Темпл плохо переносила, когда ее кто-то обнимал: слишком сильно было ощущение, что она не сможет вырваться из объятий, это пугало, и она начинала вырываться.) Девочка и раньше задумывалась о какой-то конструкции, вроде тесного домика, где ей было бы спокойно и хорошо. Сейчас, глядя на коров в загоне для прививок, она поняла, чего хочет. Темпл ста­ла уговаривать тетю разрешить ей войти в раскол, чтобы ее сжали с боков, как корову. Тетя согласилась. Целых полчаса Темпл наслаждалась тем, к чему всегда тянулась. Да и после этого весь день она испытывала необычный покой. Тогда-то девочка и поняла, что с коровами ее объединяет какая-то странная связь, почти родство, что ее будущая жизнь тоже каким-то образом будет связана с ними.

 

Заинтересовавшись природой такой связи, Темпл, став старшеклассницей, решила узнать о рогатом скоте по­больше. Еще ей хотелось понять, что чувствуют другие аутисты, дети и взрослые, одинаковы ли их ощущения. Литературы о крупном рогатом скоте, поведении и эмо­циях животных почти не нашлось. С аутизмом дело об­стояло иначе, и Темпл приступила к изучению вопроса, глотая книгу за книгой. Благодаря этому она пристра­стилась к чтению и занятиям наукой — исследование, за которое она взялась, позволило направить ее энергию в нужное русло и к тому же дало возможность больше узнать о мире вокруг. У Темпл обнаружилась редкая спо­собность полностью концентрироваться на изучаемом предмете.

 

Мало-помалу девушка начала лучше учиться и поступи­ла в школу-интернат для одаренных детей в Нью-Гемп­шире, где демонстрировала большие успехи в изучении психологии. Эту специализацию Темпл выбрала, по­скольку ее по-прежнему интересовал феномен аутизма: ей это явление было знакомо изнутри, не понаслышке, и это не могло не помочь в изучении аутизма с научных позиций.

 

По окончании школы-интерната девушка решила за­няться психологией уже всерьез, в Аризонском государ­ственном университете. Однако, вернувшись на юго­запад США и навестив тетушку на ранчо, она вспомни­ла свои детские впечатления, и любовь к коровам вспыхнула с новой силой. Не зная, правильно ли она поступает и к чему это может привести, Темпл, повину­ясь импульсу, перевелась на кафедру животноводства. Объектом своей научной работы она решила сделать крупный рогатый скот.

 

Темпл Грандин всегда отличало образное мышление — нередко, чтобы лучше понять слова, она старалась пред­ставлять их в виде картинок. Возможно, такая черта была результатом нестандартного устройства ее мозга. Вы­полняя работу на кафедре, она посетила пару животно­водческих хозяйств штата и была потрясена увиденным.

 

Темпл внезапно осознала, что способность мыслить зри­тельными образами свойственна, оказывается, далеко не всем людям. Чем еще объяснить совершенно непроду­манную, бессмысленную конструкцию большинства стойл, загонов, площадок для откорма и полное равно­душие к деталям, для нее совершенно очевидным?

 

Негодуя, она смотрела, как несчастные коровы толпой проходят сквозь расколы по скользким настилам. Она представляла, что должно чувствовать животное весом почти 600 кг, внезапно оступаясь и теряя равновесие на такой гладкой, чуть ли не полированной поверхности. Разумеется, коровы замедляли шаг и стопорились посре­ди мостков, а сзади напирали следующие, так что возни­кал затор. В одном из хозяйств все коровы при перегоне внезапно останавливались в одном и том же месте — явно в их поле зрения попадало что-то пугающее. Отче­го же никто не поинтересуется этим, не попытается вы­яснить, в чем дело? В другом хозяйстве Темпл стала сви­детельницей жуткой сцены, когда коров по наклонным мосткам загоняли в бассейн с дезинфицирующим рас­твором для уничтожения клещей и паразитов. Мостки были слишком крутыми и оканчивались высоко над во­дой. Несчастные коровы падали в воду вниз головой, за­хлебывались и тонули.

 

Под впечатлением увиденного девушка решила в каче­стве магистерской работы подготовить детальный анализ эффективности разных хозяйств и выдвинуть свои пред­ложения по их улучшению. Она посещала десятки ферм, каждый раз подолгу стояла возле расколов, наблюдая за реакцией коров, пока их клеймили или вакцинировали. Темпл подходила к животным, гладила их. Еще в детстве, катаясь на лошадях, она нередко чувствовала, как состоя­ние животного передается ей через касания рук и ног. Сейчас она испытывала то же самое и с коровами; при­жимаясь ладонями к их теплым бокам, она понимала, что это успокаивает и ее, и животных. Девушка заметила: если она спокойна, коровы тоже реагируют на нее спо­койно. Постепенно она все лучше представляла их со­стояние и ясно видела, что во многом поведение живот­ных обусловлено страхами, которых мы, люди, даже не замечаем.

 

Скоро для Грандин стало очевидно и то, что на кафедре животноводства, куда она перевелась, никого, кроме нее, не интересуют вопросы поведения животных, а тем бо­лее их эмоции и переживания — подобные материи счи­тались недостойными внимания ученых. Темпл тем не менее настаивала на этих линиях исследования — они интересовали ее и казались важными для будущей науч­ной работы. В поездки по животноводческим хозяйствам она теперь брала фотоаппарат. Зная, что копытные жи­вотные очень чувствительны к любым контрастам, появ­ляющимся в поле зрения, Темпл проходила по всем маршрутам стада, заходила в расколы и загоны, вставала на колени и делала черно-белые фотографии, стараясь понять, что видят животные. Камера запечатлевала все резкие контрасты в поле зрения коров — яркие солнеч­ные блики, глубокие пугающие тени, слепящие отблески от окна. Она была уверена: именно такие контрасты за­ставляют коров резко останавливаться в одних и тех же местах. Кое-где такой эффект могли произвести подве­шенная пластиковая бутыль или, к примеру, звякающая цепь — для коров это означало опасность.

 

Конечно, коровы не были приспособлены для жизни в такой среде — в крупных животноводческих хозяйствах с почти индустриальной обстановкой их инстинкты да­вали сбой, и они постоянно пребывали в состоянии стресса. Если напуганное животное инстинктивно ша­рахалось или еще как-то реагировало, это раздражало работников, а когда стадо подгоняли, страх коров лишь усиливался. Уровень смертности и травматизма на фер­мах был удручающе высок, а потери времени, когда пе­репуганные коровы устраивали затор и стадо не могло двигаться, просто поражали. И при этом Грандин пони­мала: исправить все это можно, и сделать это совсем не трудно.

 

Получив диплом, девушка стала предлагать свои услуги по улучшению конструкции и переоборудованию от­ кормочных площадок, загонов и прочего в животновод­ческих хозяйствах юго-запада США. Для скотобоен она разработала удобные, не такие травматичные платфор­мы для погрузки скота и куда более гуманные фиксато­ры, чем существовавшие до нее. Кое-что ей удалось улучшить благодаря вниманию к мелким деталям — на­пример, она придумала изгибать мостки, по которым перегоняют коров, чтобы те не видели ничего впереди и по бокам. В результате животные действительно стали вести себя намного спокойнее. В другом месте Темпл переоборудовала чан для дезинфекции, уменьшив угол наклона и проделав в цементе борозды, чтобы копыта не скользили. Теперь животным было куда легче сходить в воду. Помещение, где коровы обсыхали после процеду­ры, Темпл также реконструировала, убрав лишние раз­дражители.

 

Глядя, как Темпл колдует над дезинфекционным бассей­ном, работники ферм посмеивались над чувствительной барышней, «сюсюкающей» со скотиной. Они смотрели на нее, как на пришельца с Марса. Но вот проект был за­вершен, и опытные скотоводы раскрыв рты смотрели, как коровы спокойно, не упрямясь, подходят к чану и погружаются в раствор. В кои-то веки дело обошлось без травм и тем более гибели животных, к тому же не при­шлось тратить время на устранение заторов, и не было ни одного случая паники в стаде. Такими же эффектив­ными оказались и все остальные проекты Темпл, что вскоре позволило ей завоевать авторитет даже среди опытных работников-скептиков. Постепенно ее имя ста­новилось известным в среде профессионалов. Если учесть, что таких успехов добилась девушка-аутистка, в прошлом считавшаяся чуть ли не полным инвалидом, можно понять, что эти достижения наполняли ее чув­ством глубокой гордости.

 

Шли годы, Грандин набиралась опыта в своей области, постоянно контактируя с животными и продолжая ис­следовать их поведение. Кроме крупного рогатого скота, теперь она занималась и другими сельскохозяйственны­ми животными, например свиньями, а со временем даже антилопами и лосями. Теперь к ней как к признанному авторитету обращались за консультациями фермы и зоо­парки.

 

Казалось, Грандин наделена мистическим шестым чув­ством, умеет читать мысли животных и обладает сверхъ­естественной способностью успокаивать их. Она и сама чувствовала, что достигла уровня, когда может улавли­вать оттенки состояния и чуть ли не читать мысли всех этих животных. Ощущение это основывалось как на се­рьезных научных исследованиях самой Грандин, так и на ее постоянных попытках проникнуть во внутренний мир животных. Например, она определила и доказала, что память и рассудочная деятельность у животных намного более развиты, чем считалось до сих пор, что животные обладают высокими способностями к обучению, однако мыслят они в основном образами. Нам, конечно, трудно представить такое, но до появления языка и мы думали примерно так же, картинками.

Расстояние между живот­ными и собственно человеком оказалось вовсе не таким большим, как принято считать, и это открытие завора­живало Грандин.

 

Работая с коровами, Темпл понимала их настроение по взгляду, движению ушей, прикасаясь к шкуре, чувствова­ла их напряжение. Изучая рассудочную деятельность животных, она не могла отделаться от странной мысли, что во многих отношениях они напоминают людей, страдающих аутизмом. Сканирование ее собственного мозга показало, что зоны, отвечающие за страх, у нее в три раза превышают норму. Ей постоянно приходилось справляться с чувством беспокойства, оно посещало ее куда чаще, чем большинство людей, а в окружающем мире ей то и дело виделись какие-нибудь угрозы. Коро­вы, будучи видом-жертвой, также постоянно держатся настороже и всего опасаются. Возможно, ее собственные увеличенные центры страха, рассуждала Грандин, это напоминание о прошлом, когда люди были просто- напросто добычей. Сейчас эти реакции у нас в основном подавлены или скрыты, но ее мозг из-за аутизма вернул себе это древнее свойство. Темпл отмечала и другие сходные черты между коровами и людьми с аутизмом, например склонность — почти на уровне зависимости — придерживаться привычных ритуалов и повторяющихся действий.

 

Такие размышления напомнили Темпл о ее былом инте­ресе к психологии аутизма, и она занялась углубленным изучением не только этого предмета, но и нейробиоло­гии. Ее опыт — опыт человека с аутизмом, сумевшего преодолеть это состояние, многого добиться и сделать серьезную научную карьеру, — открывал уникальные возможности в изучении этой темы. Темпл могла, как и раньше работая с животными, исследовать предмет и из­вне (наука), и изнутри (личный опыт и эмпатия — спо­собность сопереживать, ставя себя на место другого). У нее была возможность знакомиться с научной литера­турой по аутизму, изучать последние новинки и сопо­ставлять их с собственным опытом. Она могла освещать такие аспекты своего состояния, которые не мог ни опи­сать, ни испытать ни один ученый. Энергично взявшись за дело, Грандин глубоко изучила предмет, написала о своем состоянии статьи и книги, а вскоре стала популяр­нейшим консультантом и лектором, не говоря уже о том, что у молодых людей с аутизмом появился блестящий пример для подражания.

 

Оглядываясь на свою прошлую жизнь, Темпл Грандин испытывала странное чувство. Она вынырнула из мрака и хаоса своих ранних лет в тисках аутизма отчасти бла­годаря своей любви к животным и желанию понять их. Поездка на тетушкино ранчо и первое близкое знаком­ство с крупным рогатым скотом послужили толчком к тому, чтобы она заинтересовалась наукой, а это открыло ей путь для изучения собственно феномена аутизма. Снова вернувшись к животным, уже в профессиональ­ной деятельности, благодаря научному подходу и вни­мательному наблюдению Темпл разрабатывала новатор­ские проекты оборудования животноводческих хозяйств и делала уникальные открытия. Открытия эти снова вер­нули ее к изучению аутизма, к области, где она опять, уже на новом уровне, могла использовать свой богатый научный опыт и нестандартное мышление. Казалось, сама судьба постоянно направляет, подталкивает ее в определенном направлении — туда, где она могла рабо­тать, проявляя свои необычные способности, занимать­ся исследованиями и добиваться удивительных резуль­татов, двигаясь к успеху своим непростым и неординар­ным путем.

 

Для таких людей, как Темпл Грандин, возможность до­стичь мастерства хоть в какой-то области обычно счита­ется несбыточной мечтой. На пути любого, кто страдает аутизмом, громоздятся непреодолимые препятствия. И все же у нее получилось: ей удалось пробиться к двум областям знания и в каждой ярко себя проявить. Конеч­но, можно отмахнуться и счесть, что это результат везе­ния, слепого случая, но не следует забывать, что даже в раннем детстве Темпл интуитивно постигала свои силь­ные стороны — любовь к животным и способность чув­ствовать их настроение, яркое образное мышление, спо­собность концентрироваться и сосредотачиваться на одной теме — и активно опиралась на них. Это вдохнов­ляло ее и одновременно придавало сил, помогая выдер­живать нападки и издевки сомневающихся, всех, кому она сама казалась ненормальной, больной, а предмет ее исследования — никому не нужным. Работая в сфере, где можно было реализовать свои природные склонно­сти и специфический склад ума, Темпл получила воз­можность все глубже вникать в избранную тему, а в ре­зультате добилась поразительных результатов в понима­нии психологии животных. Став мастером в этом деле, она не остановилась, но пошла дальше, применив свои знания в изучении аутизма.

 

Важно понимать: часто то,

достигнем ли мы успеха на пути к мастерству, зависит от самых первых шагов.

Дело тут не только в доскональном знании избранной области, но и в том, чтобы чувствовать свои сильные стороны, особенности склада ума и уникальные черты. Кому-то, пожалуй, умение сопереживать животным или «не таким, как все» людям не покажется полезным навыком или тем более талантом, но в действительно­сти, это и полезный навык, и талант. Эмпатия играет важнейшую роль в обучении и процессе познания. Даже ученые, известные своей объективностью, погру­зившись в размышления, отождествляют себя в момент озарения с изучаемым субъектом. Другие качества, ко­торыми мы, возможно, обладаем — склонность к об­разному мышлению, например, — тоже являются по­тенциально сильными сторонами, а не слабостью или дефектом. Вся проблема в том, что мы, люди, по боль­шей части убежденные соглашатели и конформисты. Над качествами, выделяющими нас из общей массы, окружающие нередко подсмеиваются, а учителя, быва­ет, бранят нас за них. Например, человек с обострен­ным зрительным восприятием, которому проще выра­жать мысли образами, чем словами, рискует прослыть косноязычным. Оглядываясь на подобные суждения, боясь, что на нас навесят ярлык, мы начинаем видеть в своих сильных сторонах недостатки и пытаемся от них избавиться. Но

любая наша оригинальная черта или изюминка — как раз то, на что нужно обращать самое пристальное внимание и опираться, восходя к верши­нам мастерства.

 

Мастерство можно сравнить с плаванием — очень труд­но плыть вперед против течения, а тем более создавая са­мому себе помехи. Выявите свои сильные стороны и пользуйтесь ими для движения вперед.

 

⇐ Предыдущая54555657585960616263Следующая ⇒

Поделиться: