СТРАДАНИЕ – ПУТЬ К ИДЕАЛУ

Итак, Иисус Христос – прототип «положительно прекрасного человека». Но с Христом его связывают не только моральные качества. Чтобы достичь истинной красоты, необходимы духовные усилия, испытания и страдания. Дорога к катарсису в произведениях Достоевского проходит через ад. Квинтэссенцию мыслей писателя об этом можно найти в «Великом инквизиторе» и в предшествующем разговоре Ивана и Алёши, где Иван со страданием отвергает Бога, если для будущего счастья необходимы слёзы детей. Это самый главный парадокс – добро допускает существование зла и, как следствие, страдания. Достоевский и сам проходил через те же сомнения, но некой чертой стала несостоявшаяся казнь и каторга писателя, после которой от идеализма «Бедных людей» он пришёл к вопросу: «Имею ли право?». Лев Мышкин в своём диалоге, размышляя о жизни и смерти, детально описывает казнь своего знакомого, под которым подразумевается сам писатель. И остаётся только догадываться, какое потрясение пришлось пережить Достоевскому, чтобы прийти к таким выводам и принять просветляющую силу страдания. Свои убеждения на эту тему он передаёт и Мышкину, которые князь высказывает в диалоге с генеральшей о портрете Настасьи Филипповны. На вопрос, за что он любит подобную красоту, Мышкин, будто говоря сам с собой, отвечает: «В этом лице... страдания много...» [9].

Пути выхода, которые ищет Достоевский, заключаются не в том, чтобы избегать страданий, а в том, чтобы, продолжая искать истину, достойно их переносить. Он убеждён, что человек, избравший путь наслаждения, отдаёт свою божественную душу в руки зла. На этом перекрёстке, разрываясь между добром и злом, стоят все персонажи писателя. «Иван Карамазов говорил, что человек всю жизнь обречён выбирать между крестом и петлёй, т.е. между путём Христа и путём Иуды: «Завтра крест, но не виселица. Нет, я не повешусь. Знаешь ли ты, что я никогда не могу лишить себя жизни?» [цит. по 14]. Крест – это уже полученная награда за долгий поиск самого себя, мучительное самопознание. Получив её, не надо больше думать о жизни, но можно полнокровно жить даже в мучениях и бесконечной боли несения своего жизненного креста, «то есть жизнь полюбить прежде смысла…». Петля – это результат работы чистого сознания, подменяющего живое сострадание игрой идей, саму жизнь – смертью» [14].

Метания между добром и злом, между путём Христа и путём Иуды –

причина человеческих страданий, которые являются обязательным атрибутом бытия и в которых, по мнению Достоевского, человек нуждается, потому что страдание и есть причина возникновения сознания. В «Преступлении и наказании» он пишет: «Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и глубокого сердца» [11]. «Через испытание позором и болью проходят не только герои, которых автор хочет сбить с котурнов, но и самые любимые: Соня, Мышкин, Хромоножка. Достоевский как бы не верит в подлинность, не прошедшую под линьком, не проверенную страданием. Именно святость сквозь позор, святость юродская выходит у Достоевского непобедимо захватывающей» [16]. «Чтобы убедить читателя в жизненности своих созданий, <…> Достоевский вынужден наделить их слабоумием, туберкулёзом, эпилепсией, истерией… Он взваливает это на них, избавляя от этого нас. Ведь его персонажи – бродячие идеи» [20].

Если гуманистическое определение страдания подталкивает нас к выстраиванию последовательной цепочки: мучение – отчаяние – обречённость – смерть, то у Достоевского эта цепочка выглядит иначе: страдание – смерть – воскресение. Писатель формулирует идейно-эстетическую основу страдания и считает, что без него невозможно достижение идеала. Со страданием Достоевский связывает и любовь. В «Идиоте» читаем: «Лицо это (Настасьи Филипповны) ещё с портрета вызывало из его (князя) сердца целое страдание жалости; это впечатление сострадания и даже страдания за это существо не оставляло никогда его сердца…» [9]. Любовь здесь представлена посредством контекстных синонимов «страдание», «сострадание» и «жалость». Также Мышкин говорит: «Я её не любовью люблю, а жалостью» [9]. Любовь у Достоевского не мыслима без жалости.

В то же время князь глубоко восхищён красотой Настасьи Филипповны. «Удивительно хороша!» – восклицает он после рассматривания её портрета. «Удивительное лицо», — говорит он, — «лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами, в начале щек. Это гордое лицо, ужасно гордое...» [9]. Действительно, судьба Настасьи Филипповны ужасно трагична. Её пытаются продать, она сжигает себя гордостью и вызывает тщеславие у Гани, сладострастие у Тоцкого и Епанчина, страсть у Рогожина. Она имеет красоту, не принятую миром злобы и вражды – невыносимую красоту, в которой присутствует некий надрыв. Красоту, зовущую к мести за себя, презирающую жалость и вместе с тем просящую о жалости.

 

 

⇐ Предыдущая123456Следующая ⇒

Поделиться: