ВОСПОМИНАНИЕ О СТАРШЕМ БРАТЕ

 

То ли сон о старшем брате,

То ли память детских лет:

Рук широкое объятье,

Портупея.

Пистолет.

Помню всё на цвет, на запах,

Помню, главное, на слух:

«Дан приказ ему на запад...» –

Песня слышалась вокруг.

С этой песней на неделю

Прибыл он под отчий кров...

С этой песней скрипнул дверью,

Слышу скрип его шагов.

Скрип сапог живого брата,

Уходящего от нас, –

Дан приказ ему на запад,

Дан приказ,

Приказ,

Приказ.

...Он успел из-подо Львова,

Первым принявшим грозу,

Написать, послать два слова:

«Был в бою, стоим в лесу...»

Не узнать мне, что с ним сталось

Во втором его бою,

Может, после не осталось

Даже леса в том краю...

Не воротится назад он,

Слишком столько долгих лет

Дан приказ ему на запад...

Портупея...

Пистолет...

 

1970

 

БАЛЛАДА О БЕЗНОГОМ САПОЖНИКЕ[6]

 

Хорошая штука –

пара ног

Из мяса, костей и крови…

Ходил по земле человек,

как бог,

И не было бога

кроме.

Шумело

в его озорных глазах

Огромное синее лето,

Он в землю влюблён был

и в небеса,

В четыре стороны света!

 

Любил он ходить по земле пешком –

Дымятся под солнцем дороги…

О, сколько

можно разбить башмаков,

Имея крепкие ноги!

Когда он в футбол выбегал играть,

Гудела земля, как колокол…

Конечно,

поэтом мечтал он стать,

Конечно,

мечтал – геологом.

 

Он был, конечно,

отчаянно смел,

Но не был ничуть виноватым,

Что только

к Великой войне успел,

Успел только стать солдатом…

 

Пулемёт тупорыл,

пулемёт картав,

И пули свистят всё гуще –

Хлестал пулемёт

по кричащим ртам,

Строчил

по ногам бегущим.

 

Упал человек

на белый снег

В земном

сумасшедшем громе,

И ноги

подмял под себя человек

Из мяса, костей и крови…

 

Ходил по земле человек,

как бог,

Весёлый, кудрявый безбожник…

Стучит,

стучит,

стучит молоток,

Сидит безногий сапожник.

 

Сидит

в зелёной будке своей

В фанерной,

пропахшей кожей,

И мимо

течёт вереница дней,

Течёт

вереница прохожих.

 

И люди

любят ходить пешком –

Дымятся под солнцем дороги…

О, сколько

можно разбить башмаков,

Имея крепкие ноги!

 

1959–1961

* * *

 

Тётя Дуся[7], бедная солдатка,

Дуська – голосистая вдова.

Широко,

Томительно и сладко

Песни выводившая слова!

 

Только солнце спрячется за крышей –

Почернеют крыша и забор, –

Под твоей стареющею вишней

Уличный рассаживался хор.

 

Пересуды, новости в округе,

Слухи, толки, –

Бабья кутерьма…

Расходились дети и старухи,

Всё смолкало,

Надвигалась тьма.

 

И во тьме ты звонко запевала

Про любовь,

Про девичью красу…

И про то, которую не ждала,

Страшную военную грозу.

И взлетали голоса, как птицы,

И летели над годами бед…

И во тьме далёкие зарницы

Начинали вспыхивать в ответ!

 

1970

* * *

 

Она одна на белый свет

Деревня Новый Сокур,

И сколько той деревне лет –

Никто не знает срока. [8]

 

Она одна на белый свет.

А к ней – одна дорога…

Я шёл и заставал рассвет

Меня под сенью стога.

 

Равнина. Родина. Земля.

Горячий запах хлеба…

А за деревнею – поля,

А над полями – небо.

 

Я шёл, и путь мой был далёк.

Я видел издалёка –

Отсюда тысячи дорог,

Сюда одна дорога.

 

Среди распаханных полей

Я шёл, дыша землёю,

С душою бедною своей,

Как с нищею сумою.

 

Всё шире был земли предел,

Всё ярче трав цветенье,

Всё жарче жаворонок пел,

Звеня в самозабвенье.

 

1960

САМОЛЁТ НАД ДЕРЕВНЕЙ

 

…А эта горсточка домов

Так мало изменялась…

Ей далеко до облаков –

Она к земле прижалась.

Покой бревенчатый… Резьба…

Всё, что не в духе века…

А на краю села изба

Стояла ветхо-ветхо.

Стояла, впрочем, как и все, –

Старинное жилище…

А небо плыло, как во сне,

Во всём своё величье.

 

И вдруг из этой глубины,

Из глубины небесной

В обитель сельской тишины

Ворвался свист железный!

И низко, яростно, как взрыв,

Над крайнею избою

Он пролетел, солому взрыв,

Мигнув своей звездою…

 

Он в синем небе пропадал,

И снова поворачивал,

И над избою пролетал,

И крыльями покачивал.

И трепетало всё сельцо

Под гулом этой мощи…

 

И вышла бабка на крыльцо –

Томящиеся очи.

И, теребя печальный цвет

Отцветшего передника,

Она глядела звуку вслед

Задумчиво и преданно…

И было ясно до конца,

И было страшно верить,

Что лётчик с этого крыльца,

Из этой низкой двери.

 

1960

ВОСПОМИНАНИЕ О СЕЛЕ

 

Села давнишний житель…

С. Есенин

 

Кричит петух

Рассветный и охрипший…

Чуть шевелит солому ветерок;

Кричит петух

И бьёт крылом по крыше –

Роняет утро белое перо.

Кричит петух!

И вот из дальней дали

Пахнёт дымком и сеном тишина

И всем,

О чём воспоминанья стали

Как сон неясный,

Как обрывок сна.

 

Сейчас туда

Ползёт туман из балки,

Белеют пруд  и лысая гора…

Там никого,

Ни деда и ни бабки

Нет у меня,

Ни отчего двора.

 

Забыв о том,

Как сеяли жали,

Давным-давно

Мои отец и мать

Из деревеньки этой

Убежали,

Едва-едва

Успели убежать.

 

Тогда в деревне

Начиналась смута,

И с правдой перемешивалась ложь:

Кому-то захотелось слишком круто

Судьбу крестьян

Перемолоть как рожь.

 

А по всему голодному Поволжью

Смерть от села ходила до села,

И люди гибли, падали под вошью,

И дальше вошь тифозная ползла…

……………………………………..

 

Какие бури в мире просвистели,

Каким железом

Век мой прокричал!..

И вот в душе

Чуть слышно,

Еле-еле

Запел родник –

Начало всех начал.

 

И вот над краем

Дорогим и милым

Кричит петух…

Ах, петя-петушок!

Как вскинуть он старается

Над миром

Свой золотой,

Свой бедный гребешок!

 

Кого зовёт он так

По белу свету,

Как будто знает –

Песнь его слышна,

И понимает:

Русскому поэту

Нужна земля

И Родина нужна[9].

 

1966

 

НА ВОЛГЕ

 

И вот

Плыву её раздольем,

Усталый

Взрослый человек,

Земных дорог

Хлебнувший вдоволь,

Узнавший нрав

Морей и рек.

И пароход,

Видавший виды,

Взрывая хриплые гудки,

Везёт меня

Туда,

Где слиты

И синь небес,

И синь реки…

А на корме,

Где песен праздник,

Волнует душу мне до слёз –

Объятый думой

Стенька Разин

И в диком мху

Седой утёс…

Плывёт

Раздолье песен долгих,

Где Волга –

Матушка – река

И слышу я,

Шумят над Волгой,

Как песни долгие,

Века…

А за кормой –

Кипенье пены

И волн весёлый переплеск.

Цветёт,

Сливаясь постепенно

И синь реки,

И синь небес,

И, сил

Торжественных исполнен,

Времён я слышу

Перезвон…

А Волга

Катит,

Катит волны

Из горизонта –

В горизонт!

 

1961

ЖУРАВЛИ

 

А что творится на земле,

Что делается в небе?..

На свежевспаханной заре

Я думаю о хлебе.

Я сын,

Я выкормыш земли,

Я думаю о севе…

А надо мною – журавли,

Они летят на север.

Летят в прозрачной вышине

Звеном неторопливым

И задевают сердце мне

Своим звенящим клином.

Они летят,

Летят, летят,

В своей высокой воле,

Мои заботы не щадят,

Моё не видят поле…

 

1960

ШОФЁР

 

И вот стою и погибаю

Среди райцентровской грязи...

Вот снова руку поднимаю,

Вот подбегаю:

– Подвези! –

Шофер берёт меня, сажает,

А я ему ни сват, ни зять,

Шофер глаза свои сужает,

Соображает – сколько взять.

А я закуриваю веско.

Я – будь спокоен – заплачу!

А он дает на всю железку,

А я, откинувшись, молчу.

А он поглядывает косо,

А я поглядываю вдаль,

А я кусаю папиросу,

Соображая – что же дать?

Ведь ни аванса, ни получки, –

В кармане нет ни пятака.

Вот разве только авторучка

Одна торчит из пиджака.

А если скажет – зря возился?

А если ручку не возьмёт?..

А он один остановился,

А он один меня везёт...

А на щеке его морщина,

А он задумчиво глядит

И, тормозя свою машину,

Мне так, не глядя, говорит:

– Вылазь, вылазь, не суетись,

Иди, иди, студент, учись!

 

1961

ЖИЛ СТАРИК

 

На заре горланили кочеты…

Он вставал на своём крыльце,

И усов шевелились кончики

На рассветном его лице!

Он всегда поднимался рано,

Двор оглядывал и сарай

И меня будил – квартиранта:

– На работу не опоздай! –

И степенно шёл в огородик,

Где топорщилась луком земля,

Шёл – работник его и угодник,

Не теряющий времени зря!

Там, средь стонущих жизнью грядок,

Средь звенящих капустных корон,

Человек из соломы и тряпок

Отгонял воробьёв и ворон.

Там, в зелёном живом государстве,

Понимая растений крик,

Был величественен и царствен

Озарённый солнцем старик!

И когда – без пятнадцать восемь, –

Торопясь, я бежал через двор,

Успевал он мне в руки бросить

Напоённый зарёй помидор…

 

1959

 

ВЕСЕННИЙ ЭСКИЗ

 

Земля разгромлена грозой,

Простор сумятицей охвачен,

И непомерный горизонт

Всколышен ветром и взлохмачен.

Никак не обретёт свой лик…

И тучи гордость распирает…

А в поле старый грузовик

Ползёт – дорогу собирает.

 

1959

БОТИНКИ

 

Собралось множество народу,

И каждый мне давал наказ,

Поскольку в дальнюю дорогу

Я собирался в первый раз.

А мне завидовало столько!

И надо было понимать –

Я еду в город Севастополь

В морскую школу поступать.

И, старый шкаф открыв со скрипом,

Собрав меня в серьезный путь,

Ботинки черные – со скрипом –

Мне мать позволила обуть...

В вагон вошел я по билету,

А ехать мне четыре дня,

И документ за семилетку

Лежал в кармане у меня.

И не сумел понять я толком,

Откуда смог вагон узнать:

Я еду в город Севастополь

В морскую школу поступать!

А пассажиры мне:

– Братишка!

Таких нельзя не принимать,

Да ты, милок, в своих ботинках

Парады будешь принимать! –

И было всё отлично, в общем,

Я ехал весело и всласть,

Хоть ехал я

В вагоне общем,

Где негде яблоку упасть.

И на одном глухом вокзале

Заснул, как мёртвый, среди дня,

И среди дня ботинки сняли,

Ботинки новые,

С меня.

Ах, как я бегал по вокзалу,

Ботинки чёрные искал,

Вокзал жевал и хлеб, и сало,

Вокзал сочувственно икал.

И было мне понятно только,

Что я остался босиком...

Ну, как я в город Севастополь

Таким поеду босяком?

И потемнели все дороги,

И воротился я домой.

И мать стояла на пороге,

И мать качала головой.

 

1961

ОБРУЧ

 

Я гнал его… Крутилось колесо…

Мелькало всё – заборы и деревья,

Околица – ни город, ни деревня,

И дом родной, и матери лицо…

 

Я гнал его по улице кривой,

Я весело бежал, не уставая,

И обруч мой звенел по мостовой,

Под обручем звенела мостовая.

 

И длился, и крутился этот звон…

Когда же вырос я и спохватился,

Мой обруч получил такой разгон,

Что долго впереди меня катился.

 

Всё тоньше, тоньше пело колесо.

Всё глуше отзывалась мостовая…

Всё ближе, ближе улица кривая

И матери печальное лицо.

 

1960

 

ГОЛУБОЙ ВЕЛОСИПЕД

 

Мы были взрослые и дети…

Звонком отчаянным звеня,

На голубом велосипеде

Ты уезжала от меня.

Земля шоссейная дымилась…

Шальными шинами шурша,

Как ветер пела и томилась

Велосипедная душа.

 

Такие ладные, заядлые,

Когда мы стали уставать?

Дороги наши безоглядные

Под нами стали остывать…

 

Но долго слышалось по свету:

Звонком отчаянно звеня,

На голубом велосипеде

Ты уезжаешь от меня…

 

Ну, где тебе живётся, спится,

Каких колёс дымится след?

Где растерял стальные спицы

Твой голубой велосипед? [10].

 

1961

ИЗ ЮНОСТИ

 

Не догорев, заря зарей сменялась,

Плыла большая круглая луна,

И, запрокинув голову, смеялась,

До слёз смеялась девушка одна[11].

 

Она была весёлой и беспечной,

И каждый вечер верила со мной

Она любви единственной и вечной,

В которой мы признались под луной.

…Давным-давно мы навсегда расстались,

О том, что было, не узнал никто…

И годы шли, и женщины смеялись,

Но так смеяться не умел никто…

 

Мне кажется, что посреди веселий,

В любых организованных огнях,

Я, как дурак, кружусь на карусели,

Кружусь, кружусь на неживых конях!

 

А где-то ночь всё догорать не хочет,

Плывёт большая круглая луна,

И, запрокинув голову, хохочет,

До слёз хохочет девушка одна…

 

1961

ОТЧИЙ ДОМ

 

В этом доме

Думают, гадают

Обо мне

Мои отец и мать…

В этом доме

Ждёт меня годами

Прибранная, чистая кровать.

 

В чёрных рамках –

Братьев старших лица

На белёных глиняных стенах…

Не скрипят, не гнутся половицы,

Навсегда забыв об их шагах…

 

Стар отец,

И мать совсем седая…

Глохнут дни под низким потолком…

Год за годом тихо оседает

Под дождями мой саманный дом.

 

Под весенним –

Проливным и частым,

Под осенним –

Медленным дождём…

Почему же всё-таки я счастлив

Всякий раз,

Как думаю о нём?!

Что ещё не все иссякли силы,

Не погасли два его окна,

И встаёт дымок над крышей синий,

И живёт над крышею Луна!

 

1960

ДОМА

 

1

 

Заболев по родимым краям,

Из далёких вернусь путешествий…

Тишина…

И струится заря,

И петух голосит на нашесте.

 

Ничего не обещано мне,

Не завещано здесь ничего мне,

Никакое наследство не ждёт,

Не вручается сызнова детство.

 

Просто пахнет, как прежде земля,

И высокий скворечник на месте…

И встаёт надо мною заря,

И петух голосит на нашесте!

 

2

 

Возвращаюсь к простым вещам,

К свету милому в малом окошке,

Приобщаюсь к дымящим щам,

Приручаюсь к домашней ложке!

 

Там томящее, щемящее так

Пригибаться в скрипучие двери…

Глажу рыжую спину кота,

Словно редкого странного зверя!

 

Задеваю стол и кровать,

Как слепой, прикасаюсь тихо…

И гляжу на закате на мать –

Мать сидит на скамейке тихо…

 

Я не видел её никогда!

Сколько горечи, сколько муки…

Что глядит она так?

И куда?

Отчего так сложены руки?..

 

Я раздумчиво дни провожу,

И стою по утрам на пороге…

Дай-ка руку к глазам приложу

На дела свои, на дороги…

 

3

 

Здесь по ночам

Концерт кошачьих свадеб,

И месяц выезжает тих и рыж, –

Неторопливый одинокий всадник

На чёрных спинах черепичных крыш.

 

Не шевелятся лунные заборы,

Загородив кварталы тишины…

Здесь тихо спят,

Обняв свои заботы,

Как плечи старой преданной жены.

 

Я вырос здесь!..

Вчера зашла соседка,

Ведром каким-то о крыльцо гремя.

– Какой большой! –

Шумела, как наседка,

И пристально глядела на меня.

Как будто разузнать хотела толком

И выведать всю суть мою,

Весь путь…

Исподтишка поглядывала долго,

В какие туфли я теперь обут.

 

Как хорошо,

Что я в далёком городе,

Не видя в этом, собственно, вреда,

Не отрастил себе случайно бороду, –

Как здесь была б нелепа борода!

 

1962

СТАРУХА

 

Калошами шаркая глухо

По жаркой сухой мостовой,

Забытая богом старуха

Идёт с допотопной сумой.

С какой-то немыслимой торбой,

С каким-то убогим мешком

Идёт сквозь воскресные толпы

В тяжёлой тужурке мужской.

 

Не знает, что есть переходы,

Не спросит, почём эскимо,

Не слышит прогнозов погоды,

Не видит названий кино.

 

Грохочут трамвайные рельсы,

Визжат на неё тормоза…

Усталые, как погорельцы,

У этой старухи глаза,

 

Как беженцы… Словно старухе

Давнишней, привычной бедой

Глаза застилают разрухи

И пепел пожарищ и войн…

 

1961

В ПЕРЕУЛКЕ

 

Что ты шаг ускоряешь, прохожий,

В переулке полночном глухом,

И спешишь по шуршащей пороше,

И стучишь, и стучишь каблуком?!

 

Что ты ближе стараешься к свету,

Всей спиною меня сторожа?

Я не прячу в кармане кастета,

Не держу воровского ножа.

 

Я не прячусь за тёмные стены,

Я не жду в переулках кривых

Ни наручных твоих, драгоценных,

Ни карманных твоих, трудовых.

 

Просто дело моё молодое,

Просто кружится, падает снег…

Протяни огонёк мне в ладонях,

Разреши прикурить, человек!

 

1961

* * *

 

Ещё ничего не случилось,

Не сбылось, пропало задаром,

Лишь кожа пять раз облупилась

И снова покрылась загаром.

Откуда-то радость нагрянет,

Пойдёт колобродить по жилам,

И снова на улицу тянет

На горе её старожилам.

 

О, как это сложно и просто,

Какою окутано дымкой –

Брести, не дыша, за матросом,

За синей его бекозыркой!..

 

1961

* * *

Верните мои детские годаИ отберите взрослости приметы,Чтоб смог прижать я к сердцу навсегдаДрузей, каких светлей и чище нету,Верните невозвратные года...Доверчив я и простодушен был...Теперь душа в рассудке закоснела...Верните мне ребяческий мой пыл,Чтоб всё, что на душе,Открыть мне смело. 1961

* * *

 

Нет, бедность знаю не со слов я…

За мной идёт

Сквозь мор и глад

Моя большая родословная,

Клеймлённая огнём заплат…

Глумясь над предками моими,

Посконной рванью их порток,

Столетья

С ханжескою миною

Твердили:

«Бедность не порок!»

Но временам слепой лучины

Мой век двадцатый не чета,

Другие дни меня учили:

Невыносима нищета!..

Ведь для счастливого финала

С той, что так долго я люблю,

На каждый факелок фиалок

Мне нужен рубль,

Мне нужен рубль!

Мне нужен рубль…

Так неужели

Мне старый опыт потрошить,

Как жизнь свою

Прожить дешевле,

Как по карману

Жизнь прожить.

Чтоб мне

В торжественном пожаре

Сквозь все литые октябри

Не листья жёлтые дрожали,

Дрожали

Жёлтые рубли?!

 

1961

* * *

Я ждал –

Сейчас польётся дождь…

Как после длительной разлуки,

Я ждал –

Сейчас польётся дождь,

И я легко раскину руки.

Я ждал –

Сейчас польётся дождь,

И я притихну и услышу

Его безудержную дрожь,

Его шуршание о крышу,

И шум листвы,

И шелест трав…

Но дождь,

Глухой и отдалённый,

Пошёл, как медленный состав,

Пошёл –

Тяжёлый, эшелонный…

И перекатывался гром,

И перестукивались ставни,

И долго вздрагивал весь дом,

И долго двигались составы.

 

1961

* * *

 

Всю ночь про жизнь свою

Я сочинял стихи…

И наступил рассвет,

И пели петухи…

 

А жизнь моя идёт,

Всю ночь не гаснет свет,

И где-то меня ждёт

Моя глухая смерть.

 

Она взмахнёт косой…

И понесут меня…

И будет длиться ночь,

И не наступит дня…

 

Пускай зароют труп,

Пускай уходят прочь,

Я знал про эту смерть,

Предвидел эту ночь.

 

Я прожил жизнь свою.

Я сочинял стихи…

И наступал рассвет,

И пели петухи…

 

1961

* * *

Станиславу Куняеву

 

Когда устанешь от земли,

Глаза свои протри

На золотые от зари,

Воздушные плоты.

 

С долин куриной слепоты

И стрекотанья трав

Смотри на белые плоты –

На предвечерний сплав.

Смотри, валяясь на спине,

Не торопись домой,

Дыши в глубокой вышине

Высокой тишиной.

 

Лежи, считая облака,

Следи, теряя счёт…

Всё впереди ещё пока,

Всё впереди ещё.

 

1961

ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА

 

На полночном полустанке

Вижу – здание одно,

Дальше – лунные саманки[12], –

В каждой

Чёрное окно.

 

«Миру – мир!» –

Слова на зданье…

Расписанье поездов…

И – молчание.

Молчанье.

Ни собак, ни петухов…

 

Проводница, проводница,

Разузнать ли мне и вам,

Отчего так крепко спится

Этим глиняным домам?!

 

Не послушно и привычно

Дрогнул – двинулся вагон,

Всё рассчитано отлично,

Точен колокола звон.

Всё согласно расписанью

Загудело, понеслось,

Придорожное мельканье

В бездну чёрную слилось.

 

Всё быстрей, быстрей колёса,

Всё быстрей, быстрей, быстрей…

Моего полувопроса

Некогда расслышать ей.

 

1961

 

СТИХИ О РАБОТЕ

 

1

 

И день и ночь

Грохочут поезда.

И день и ночь

Хрустят у рельс суставы,

И день и ночь

Зелёная звезда

Притягивает грузные составы.

 

И день и ночь

Колёс железный шквал

Несёт экспрессы

По земным широтам…

На просмолённых,

Чёрных спинах шпал

Дрожат,

Не просыхая,

Капли пота!

2

 

Мне дали «газик» старенький,

Мне дали

Кирпич возить,

И глину,

И цемент –

Работай, парень,

Жми на все педали

И – будь здоров…

И всё? И – баста?

Нет!

Кирпич и глина

Не моя забота.

Случаен грузовик

В моей судьбе!

Мне просто нужно

Как-то заработать

На хлеб себе

И на штаны себе…

Мой грузовик

Имел железный норов –

Хоть расшиби о радиатор лоб,

Когда

В ревущем таборе моторов

Один мой «газ» –

Как вкопанный, как гроб!

 

И он сгонял с меня

Четыре пота,

В дугу сгибал

Над ручкой заводной,

И снова

Исчезал я под капотом,

И уходил в работу с головой!

 

Мотор

Взрывался в автопарке гулком.

Ревел…

И правой пятернёй своей

Я стаскивал

Дрожащую головку –

Рычаг переключенья скоростей…

 

Хлестали ветры по стеклу,

Как ветви…

Земля в поту,

В охрипших голосах…

И забывал я

Обо всём на свете –

О хлебе забывал

И о штанах.

 

И грохот строек

Сотрясал кабину,

Мой «газик» старый

Вырастал в цене,

И подставлял я кузов,

Словно спину –

Давай кирпич!

И глину.

И цемент.

3

 

Когда нас взволновала стройка

Одной из северных плотин,

Мы стали спрашивать:

– А сколько,

А сколько будут там платить?

 

И было взвешено и сверено,

Всё, что заманивало нас, –

И заполярный холод Севера,

И северная щедрость касс.

 

И даровой билет плацкартный

До незнакомых берегов,

И простодушные плакаты

На стенах красных уголков…

 

Когда мы строили плотину,

Случалось нам недосыпать,

Платина это оплатила…

Но если вы хотите знать,

 

Во что мы ценим пот солёный, –

Прибавьте к каждой из зарплат,

Прибавьте всем

по миллиону,

По миллиону киловатт!..

 

4

 

У меня загрубели ладони,

И в ладони впитался автол…

Я водил в отдалённом районе

Самосвал двадцати пяти тонн.

 

Самосвала боялись собаки –

Так ревел и гремел самосвал.

К самосвалу сбегались зеваки –

И велик собирался, и мал.

Удивлялся: «Вот это машина!» –

Любопытный районный народ.

Восхищался: «Какая махина,

Колесо в человеческий рост!»

 

И толпе посторонней, случайной,

Предоставив глазеть и глядеть,

Я старался сидеть безучастно,

Безразлично старался глядеть…

 

5

 

И наступает шесть часов

В глухих квартирных блоках –

Минуты предрассветных снов,

Младенчески глубоких.

 

А в шесть часов играют гимн

Мне, сонному и голому,

Играют гимн,

Играют гимн,

Играют, как глухому.

 

Зарыться в тёплую кровать,

В глубокий сон вернуться,

Зарыться в тёплую кровать,

Калачиком свернуться…

А за окном пурга опять,

И, споря со снегами,

Дежурка «25-05»

Зовёт меня, сигналит.

 

В дежурке этой – голоса…

Накрыт фанерой кузов…

А в тёмном кузове – глаза,

Глазами полон кузов!

 

До ежедневного труда

Она везёт бесплатно,

Она отвозит нас туда,

Отвозит нас обратно…

 

Обратно едем мы, пурги

Не замечая вроде, –

Резиной пахнут сапоги,

Работой пахнут робы!

Такой сегодня выпал день,

Такое было дело…

Куда мне деть,

Куда мне деть

Моё большое тело?!

 

Я шапку мокрую – на крюк,

На спинку стула – брюки, –

Куда мне деть кувалды рук?

Разбрасываю руки:

 

Во всю кровать –

Навстречу снам –

Упасть и не проснуться…

И лишь к утру к шести часам

Калачиком свернуться…

 

6

 

Я жил свободно и открыто,

Я делал чистые дела.

И производственная крыша[13]

Над головой моей плыла.

 

Она была –

Как купол цирка,

Но не хватало высоты

Парам расплавленного цинка,

Удушью серной кислоты.

 

И этот дым

И слово «вредник»

Я принимал без лишних слов

И нёс брезентовый передник

Все шесть положенных часов.

 

И к вентиляторному ветру

Я прислонялся головой…

А на стенах –

Плакаты века,

Призывы, лозунги его.

Они в упор кричали:

– Выше

Производительность труда!.. –

И жили голуби под крышей,

От снега спрятавшись туда.

 

Садились голуби на фермы,

Роняли перья и помёт…

И падали,

Теряя формы,

Полёт коверкая

В пролёт…

 

Как ветошь

Тлело оперенье…

Но между цинковых чанов

Я нёс брезентовый передник

Все шесть положенных часов.

 

1959–1961

 

ПЕСНЯ

 

И снова сердце вздрогнет и забьётся…

И вновь сердца друг друга узнают…

Ах, песня эта,

Как она поётся!

Ах, песня эта,

Как её поют!

 

Куда-то уплывают –

Запевают,

А думают о чём-то, о своём,

И вспоминают всё,

И забывают.

И щёки подпирают кулаком…

 

И льётся песня, душу обнимая,

И улетает вдаль с моей душой,

Туда, где мчится тройка почтовая, –

Ямщик качает буйной головой.

И снова пахнет снегом и простором,

Дорогой, что, как прежде, далека,

И родиной забытой,

Над которой

Летит, летит звенящая дуга.

 

1960

ПРО ЯМЩИКА

 

Ямщик, уныло напевая,

Качает буйной головой…

Русская народная песня

 

Её поют столичные солисты,

Солисты знаменитые, солидные,

Её не исполняют, нет – поют!

Её поют над скатертью залитою…

Над кружкой опрокинутой забытою…

И те поют, которые не пьют.

 

Поют и вдаль глядят серьёзно, пристально

И узнают волнующее исстари,

Родное что-то кровное, своё!

Её поют поля, вокзалы, пристани…

О, как самозабвенно, жадно, истово

И вдохновенно как поют её!

 

…Сквозь города российские и веси,

Сквозь времена, что над землёй текут,

Я в старой этой заунывной песне

Плыву, рукою подперев щеку.

Закрыв глаза, плыву в раздольном русле,

Плыву, плыву к оплаканным векам,

И волны тёплой человечьей грусти

Мне в душу катят, словно в океан!

 

1959

ТАКСИ

 

От какой-то зловещей погоды,

От какой-то вокзальной тоски

По Москве, опасаясь погони,

Бесконечные мчатся такси.

 

Здесь какие-то сводятся счёты,

Только их никогда не свести…

Не стучи, механический счётчик,

Обтекающий ветер – свисти!

 

От езды на душе бесшабашней,

Веселей на душе от езды,

Сколько лет – колокольни и башни,

Сколько зим – продувные мосты!

 

В этом городе старом и новом

Не найти ни начал, ни конца…

Вот опять окажусь на Садовом,

Закружу по орбите кольца,

 

Круг за кругом – дороги не помню,

С чёрным домом сливается дом…

Словно еду по чистому полю,

Оглушённому звёздным шатром!..

 

1961

* * *

 

Под куполом старого цирка –

Созвездья картинных небес,

Под куполом старого цирка –

Программа последних чудес.

 

В программе опасные трюки,

Где каждый заученно смел:

Полёт атлетической труппы,

Парад лунатических тел.

 

Выходит, упругий, как мячик,

И прыгает десять минут

Не то гутаперчивый мальчик,

Не то пожилой лилипут…

 

Погаснет зияющий купол,

Невидимый грянет оркестр,

И женщина с грацией кукол

Выносит заученный жест.

 

Зачем она так выбегает,

Зачем, трепеща чешуёй,

Безжалостно так выгибает

Блестящее тело своё?

Зачем, изогнувшись улиткой,

Свиваясь в змеиный виток,

Должна с напряжённой улыбкой

Достать полумёртвый цветок!..

 

Когда же достигнет предела

Искусство скрутить себя в жгут,

С набором дешёвых поделок

Спешит доморощенный шут.

 

Мне мил он, смешной и горбатый,

С тоской размалёванных век –

И прыгает, как акробаты,

И падает, как человек!

 

1962

 

ГАРМОНИКА В МЕТРО

 

В метро всегда одна погода,

Всегда один и тот же свет,

И нету выхода у входа,

А там, где выход, входа нет.

 

Здесь регулируется ветер,

Здесь указатели – в упор…

И вот на весь тоннель-конвейер,

На весь наклонный коридор

 

Так непривычно и случайно,

Так ни с того и ни с сего

Повеяло какой-то чайной,

Каким-то праздничным селом!..

 

А может быть, призвать к порядку

Так лихо свисшую с плеча

Подразгулявшую трёхрядку,

Её весёлую печаль?!

 

Да нет, ни в чём не виноваты,

Да вовсе не при чём меха,

И этот горький запах мяты,

И хриплый голос петуха…

 

1962

РОБОТ

 

И создали робота…

И в день

Этого изобретенья века

От него

Легла на землю тень,

Словно от живого человека.

И, являя миру всё, что мог,

Отвлечённо,

Холодно мигая,

Робот заработал,

Напрягая

Совершенный

Электронный мозг.

И, не зная,

Что такое робость,

Лень,

Тоска

И воспалённность век,

Робот начал,

Действуя как робот,

Делать всё,

Что делал человек.

И смотрели

Взрослые и дети,

Как светилось

Умное чело,

Как он думал

Обо всём на свете,

О себе не зная

Ничего.

 

1963

 

НОЧНОЙ САМОЛЁТ

 

Надо мной

В беспредельности высшей

Пролетает

Ночной самолёт –

Еле слышимый звук,

Еле слышный

Огонёк

Надо мною поёт…

Он взлетел,

Угрожая и воя,

Он легко

Высоту набирал,

Но, поднявшийся

В небо ночное,

Одиноким

И маленьким стал.

 

Он не помнит,

Не помнит, не помнит,

Для чего он

Турбиной своей

Над землёю полночною

Поднят,

Над жилищами

Спящих людей!

 

Он уходит в туманность

И млечность,

Он мигает сигнальным огнём,

Что его в этот час

Бесконечность

Приютила

В пространстве своём.

 

Что, причастен

Сияющей бездне,

Он земле

В эту ночь

Не грозит

И, блуждая

В семействе созвездий,

Как звезда,

Над землёю горит.

 

1963

 

НОЧЬ

 

И вот луна над миром встанет,

И в дебрях каждого куста

Зашевелится ночь и глянет –

Светла, таинственна, пуста.

Весь мир,

От звёзд до лунных пятен,

Стоит прозрачен и велик,

Но каждый хруст его внезапен

И неожидан каждый крик.

 

В глубоком омуте оврага

Блестит недвижная река,

Горчит застывшая от страха

Коряги чёрная рука.

 

И в поле чистом, в поле чистом

Над лунным сумраком дорог

Всю ночь проносится со свистом

Такой знобящий ветерок!

 

Но вот у края неба где-то

Взметнутся резко, напрямик

Два ярких движущихся света –

И ночь раздвинется на миг.

 

И всё в ночной и одинокой

Душе моей очнётся вдруг

И отзовётся на далёкий

Живой,

Работающий звук.

 

1965

 

БЕЗДНА

 

Беспощадна суть познанья,

Страшно логика ясна...

Нету бога в мирозданье,

Есть Пространства кривизна.

 

В бездне канула астральной

Голубой Вселенной даль,

В этой пропасти спиральной

И себя, и землю жаль.

 

Что там жизни моей фактик,

Что земли юдольный мир?!

Разбегание галактик...

Тяжкий холод чёрных дыр...

Ни душой, ни мыслью пленной

Не объять мне этих сил.

Где вы, где вы во Вселенной,

Хоры стройные светил?

 

Никакого нету дела

До земного существа

Вспышкам огненного тела,

Возмущеньям вещества.

 

Бесконечностью пустою

Мчат миры, себя круша.

Нету неба над тобою,

Беззащитная душа.

 

Так зачем порой ночною

Ты глядишь в него, глядишь

И не с чёрною дырою –

Со звездою говоришь?

 

1980

 

 

МОСКОВСКИЕ СТРОФЫ

 

В этом городе старом и новом

Не найти ни начал, ни конца…

Нелегко поразить его словом,

Удивить выраженьем лица.

 

В этом городе новом и старом,

Озабоченном общей судьбой,

Нелегко потеряться задаром,

Нелегко оставаться собой!

 

И в потоке его многоликом,

В равномерном вращенье колёс,

В равнодушном движенье великом

Нелегко удержаться от слёз!

 

Но летит надо мной колокольня,

Но поёт пролетающий мост…

Я не вынесу чистого поля,

Одиноко мерцающих звёзд!

1964

* * *

 

Когда с плотины падает река[14]

Когда река свергается с плотины,

И снова обретает берега,

И обнажает медленно глубины, –

 

Она стремится каждою волной

Туда, где синь господствует неслышно,

Где ивы наклонились над водой

И облака застыли неподвижно…

 

Она прошла чистилище труда.

И – вся, ещё дрожа от напряженья –

Готовится пустынная вода

К таинственному акту отраженья.

 

1964

 

* * *

 

Наедине с печальной елью

Я наблюдал в вечерний час

За бесконечной каруселью

Созвездий, окружавших нас.

Но чем торжественней и строже

Вставало небо надо мной,

Тем беззащитней и дороже

Казался мир земли ночной,

Где ель в беспомощном величье

Одна под звёздами стоит,

Где царство трав и царство птичье,

К себе прислушиваясь, спит.

Где всё по балкам и полянам

И над мерцающим селом

Курится медленным туманом,

Дымится трепетным теплом…

 

1965

ИТОГ

 

Когда весь мир

Перед его трудом,

Как перед новой истиной, склонился,

Он был и стар, и слаб…

Он удалился

В обетованный загородный дом.

 

Там, тишиной заботливой объят,

Устроен мир в старинном распорядке –

Цветёт

Рядами правильными сад

И неподвижны солнечные грядки.

 

И, не сдвигая с места ничего,

Не властен был под сенью этой виллы

Тот мир, в котором формула его

Гигантские высвобождает силы.

 

Где отвлечённый смысл его идей,

Приобретая жаркое дыханье,

Вторгается в сознание людей,

И в их судьбу,

И в их существованье…

 

Он у камина согревал себя,

Он шевелил задумчиво поленья,

А перед ним, бушуя и слепя,

Вставали им открытые явленья.

 

И в этой мирной крепости,

В дому,

Укрывшемся в своей цветущей спячке,

Так страшно было чувствовать ему

Любовь к цветам

И к маленькой собачке.

 

1963

* * *

 

Зачем шумит трава глухая,

Грустит пустынная вода,

Как будто помня и вздыхая

О вас, ушедших навсегда?

Зачем среди полей цветущих,

Где тихо облако плывёт,

О вас, на кладбищах живущих,

Далёкий колокол поёт?

 

Зачем я вечером беспечным

В аллеи ваши захожу

И, окружён покоем вечным,

На солнце красное гляжу?

 

1965

ОКРАИНА

 

Околица родная, что случилось?

Окраина, куда нас занесло?

И города из нас не получилось,

И навсегда утрачено село.

 

Взрастив свои акации и вишни,

Ушла в себя и думаешь сама,

Зачем ты понастроила жилища,

Которые ни избы, ни дома?!

 

Как будто бы под сенью этих вишен,

Под каждым этим низким потолком

Ты собиралась только выжить, выжить,

А жить потом ты думала, потом.

 

Окраина, ты вечером темнеешь,

Томясь большим сиянием огней,

А на рассвете так росисто веешь

Воспоминаньем свежести полей.

 

И тишиной, и речкой, и лесами,

И всем, что было отчею судьбой…

Разбуженная ранними гудками,

Окутанная дымкой голубой!

 

1964

 

РАВНИНА

 

Ещё во власти дня и шума,

Ещё в усталости дневной,

Я шёл за городом угрюмо,

Оставив город за спиной.

Я шёл с самим собой сначала…

Но смутно слышал, как сквозь сон,

Что где-то музыка звучала,

Звала меня со всех сторон.

 

Всё необъятнее, всё шире

Росла звенящая волна,

Пока не понял я, что в мире –

Луна. Равнина. Тишина.

 

Что ночь блистает, серебрится,

Кусты и травы ослепя,

Что под луной ночная птица

Поёт и слушает себя.

 

И, на равнину тихо выйдя,

В сиянье лунного огня

Со всех сторон, меня не видя,

Деревья смотрят на меня.

 

И всё живёт вокруг, толпится,

И по мерцающей земле

Идёт ко мне, и прячет лица,

И вновь скрывается во мгле…

 

1966

 

 

ЛЮБОВЬ НА ОКРАИНЕ

 

На улицах цветёт акация,

Такая буйная и белая,

Что и луна застыла, кажется,

От удивленья онемелая!

 

Ночь наступает…

Подоконники

Пустеют… Ставни закрываются…

По всей окраине гармоники

И петухи перекликаются…

 

Стучатся парни тихо в ставенки, –

Томятся милые за ставнями!

У них родители – наставники,

Они с понятиями старыми;

Ворчат, что люди только зажили,

А кто-то шляется под окнами!..

Ах, ну поймите вы, нельзя же нам

В такие ночи – одинокими!

 

Ах, ну поверьте вы, родители,

Все опасенья ваши – тёмные,

Там не какие-то грабители,

Там настоящие влюблённые…

 

Они с гармониками новыми.

Они с возвышенными душами.

Они такие чернобровые,

Такие чуточку надушенные.

 

«Заждались парни нас под окнами.

А вы забыли, что ли, старые, –

В такие ночи одинокими

Нельзя. А можно только парами».

 

Всю ночь сердца перекликаются!

Пусть ночь темна, какое дело им, –

На улицах цветёт акация.

Такая буйная и белая…

 

1964

 

 

ОДИНОКАЯ

 

Опрятно в доме её, чисто,

Как в ожидании гостей…

И синий взор её лучится,

Чужих завидевши детей…

 

Её на улице встречают,

Толкуют про житьё-бытьё,

Но головою вслед качают –

Жалеют женщины её…

 

Ей чуть не с детства,

Чуть не с детства

Твердили все о женихе.

Он где-то рядом, по соседству,

В таком нарядном пиджаке!

Он где-то рядом, где-то рядом,

Он скоро явится уже,

И не слепой к её нарядам,

И не глухой к её душе…

 

Придёт!

И все увидят люди:

Раскрыв объятия свои,

Не пожалеет,

А полюбит,

Её, достойную любви!..

 

Но не приходит этот некто

В доспехах свадебных своих.

Его всё нету, нету, нету,

Как будто нет его в живых.

 

1964

ВЕТЕР

 

Бегут над полем чистым облака,

По чисту полю тень бежит за тенью,

Неудержимо движется река,

И берега подвержены движенью.

 

Бегут поля – колышется трава,

И на просторе, сдвинувшемся с места,

Старинный дуб – охвачена листва

Порывом беспорядочного бегства!

 

И шум вокруг весь день стоит такой,

Как будто что-то чувствуя и зная,

Бежит, листву и травы простирая,

Природа, потерявшая покой.

 

1964

* * *

 

Ночью слышатся колёса,

Длится гул земли,

Это где-то вдоль откоса,

В русле колеи.

 

Ночью отсветы-пожары

Мечутся в окне,

Это город гонит фары

Где-то в стороне.

 

Это всё во мраке тонет,

Глохнет за стеной.

Ночью слышно: ветер стонет…

Это – надо мной.

 

1971

* * *

 

Пускай закружат времена

Своею музыкою дикой.

Но позабытая весна

Лица коснётся паутинкой!

 

Ты снова вспомнишь тишину

И край родной… и даль… и дымку…

И лучезарную одну,

Сквозь ночь летящую косынку.

 

И ту неясную печаль,

И эту радость без названья,

И станет непомерно жаль

Окна далёкого мерцанья…

 

Встаёт луна из темноты,

Поёт невидимая птица.

И так поёт она, что ты

Не можешь в мире заблудиться.

 

1970

* * *

 

Люди пьют.

Самогон и водку,

Спирт, перцовку, портвейн, коньяк.

Шевеля кадыками,

Как воду,

Пьют – напиться не могут никак.

Не беду, не тоску разгоняют,

Просто так

Соберутся и пьют,

И не пляшут совсем, не гуляют,

Даже песен уже не поют.

Тихо пьют.

Словно молятся – истово.

Даже жутко –

Посуду не бьют…

Пьют артисты и журналисты,

И последние смертные пьют.

Просто так,

Просто так напиваются,

Ни причин, ни кручин – никаких.

Просто так,

Просто так собираются

В гастрономах с утра –

«На троих».

Люди пьют…

Все устои рушатся –

Хлещут насмерть,

Не на живот –

Разлагаются все содружества,

Все сотрудничества

И супружества, –

Собутыльничество живёт.

 

1963

 

 

ВОСТОЧНЫЕ МОТИВЫ

 

1

 

Ветер уговаривает розу,

Шепчет ей: «Пойдём в мои края…»

А земля удерживает розу,

Говорит: «Красавица моя!

Он бродяга, он влюблён в дорогу,

Он заманит в жаркие пески,

У него ни племени, ни роду –

Растеряешь только лепестки…»

 

2

 

Кто три ремня сплетает в бич,

Кто пять,

Бывает, из пятнадцати плетутся…

Везде, где арбы медленно скрипят,

Везде бичи, где буйволы плетутся…

А кто не видел никогда бича,

Запомнит пусть приметы основные:

Он свит из шкуры

Одного быка,

Чтобы хлестать со свистом

Остальные!

 

3

 

Красавица,

Глупыш,

Трусиха –

Лань!

Тихоня,

Неженка с пугливыми ногами,

Как ты замрёшь

На отдалённый лай,

Как задрожишь

На выстрел за горами!

Как трепетно крадёшься по снежку,

Как тянешься, обнюхивая почку!

Но под собою не теряешь почву,

Готовая к мгновенному прыжку!

Таких повадок и манер таких

Я никогда ни у кого не видел!..

 

Не бойся, лань,

Заснежен мир и тих…

И лай – далёк,

И – за горами выстрел…

Дыши под зимним солнцем горячей.

Пусть мех живой

Мелькает и искрится.

Пускай по насту снежному струится

Твоих копыт

Серебряный ручей!

 

1963

 

* * *

 

Не помню ни счастья, ни горя,

Всю жизнь забываю свою,

У края бескрайнего моря,

Как маленький мальчик, стою.

Как маленький мальчик, на свете,

Где снова поверить легко,

Что вечности медленный ветер

Моё овевает лицо.

 

Что волны безбрежные смыли

И скрыли в своей глубине

Те годы, которые были

И снились которые мне.

 

Те годы, в которые вышел

Я с опытом собственных сил,

И всё-таки, кажется, выжил,

И, кажется, всё же не жил.

 

Не помню ни счастья, ни горя…

Простор овевает чело.

И, кроме бескрайнего моря,

В душе моей нет ничего.

 

1968

ПОЭТУ[15]

 

Мы все, как можем, на земле поём,

Но среди всех – великих было мало…

Твоей душе, тяжёлой на подъём,

Их высоты прозрачной не хватало.

 

Ты заплатил в своём начале дань

Набегу разрушительных глаголов,

И лишь полей нетронутая даль

Тебя спасла от них, как от монголов.

 

Тебе твой дар простором этим дан,

И ты служил земле его и небу

И никому в угоду иль потребу

Не бил в пустой и бедный барабан.

 

Ты помнил тех далёких, но живых,

Ты победил косноязычье мира,

И в наши дни ты поднял лиру их,

Хоть тяжела классическая лира!

 

1968

КЛАДБИЩЕ ПОД ВОЛОГДОЙ

 

Памяти Рубцова

 

Края лесов полны осенним светом,

И нету им ни края, ни конца –

Леса… Леса… Но на кладбище этом

Ни одного не видно деревца!

 

Простора первозданного избыток,

Куда ни глянь… Раздольные места…

Но не шагнуть меж этих пирамидок,

Такая здесь – до боли! – теснота.

 

Тяжёлыми венками из железа

Увенчаны могилки навсегда,

Чтоб не носить сюда цветов из леса

И, может, вовсе не ходить сюда…

 

И лишь надгробье с обликом поэта

И рвущейся из мрамора строкой

Ещё живым дыханием согрето

И бережною прибрано рукой.

 

Лишь здесь порой, как на последней тризне,

По стопке выпьют… Выпьют по другой…

Быть может, потому, что он при жизни

О мёртвых помнил, как никто другой!

 

И разойдутся тихо, сожалея,

Что не пожать уже его руки…

И загремят им вслед своим железом,

Зашевелятся мёртвые венки…

 

Какая-то цистерна или бочка

Ржавеет здесь, забвению сродни…

Осенний ветер… Опадает строчка:

«Россия, Русь, храни себя, храни…»

 

1978

* * *

 

Поэзия, ты спутница

Тревог земных и бед.

Что на земле аукнется,

Откликнется в тебе.

Любая боль услышится

И песней изойдёт…

И душам снова дышится,

Как травам под дождём.

 

1959

* * *

 

Ты, как прежде проснёшься, поэт,

На рассвете летящего лета.

И, как прежде, встречая рассвет,

Ты опять не узнаешь рассвета.

 

Словно в первый почувствовал раз

Этот час неподвижный и чистый,

Словно только увидел сейчас

Этот мир золотой и росистый.

 

Ты стоишь у ограды сырой,

И душа твоя бедная рада,

Что меж вами – тобой и зарёй –

Только тихая эта ограда…

 

1968

* * *

Вл. Соколову

 

В атмосфере знакомого круга,

Где шумят об успехе своём,

Мы случайно заметим друг друга,

Неслучайно сойдёмся вдвоём.

 

В суматохе имён и фамилий

Мы посмотрим друг другу в глаза…

Хорошо, что в сегодняшнем мире

Среднерусская есть полоса.

 

Хорошо, удивительно, славно,

Что тебе вспоминается тут,

Как цветут лопухи в Лихославле,

Как деревья спокойно растут.

 

Не напрасно мы ищем союза,

Не напрасно проходят года…

Пусть же девочка русая – муза

Не изменит тебе никогда.

 

Да шумят тебе листья и травы,

Да хранят тебя Пушкин и Блок,

И не надо тебе другой славы,

Ты и в этой не столь одинок.

 

1967

* * *

В. Кожинову

 

Как эта ночь пуста, куда ни денься,

Как город этот ночью пуст и глух…

Нам остаётся, друг мой, только песня –

Ещё не всё потеряно, мой друг!

 

Настрой же струны на своей гитаре,

Настрой же струны на старинный лад,

В котором всё в цветенье и разгаре –

Сияла ночь, луной был полон сад.

 

И не смотри, что я не подпеваю,

Что я лицо ладонями закрыл,

Я ничего, мой друг, не забываю,

Я помню всё, что ты не позабыл.

 

Всё, что такой отмечено судьбою

И так звучит – на сердце и на слух, –

Что нам всего не перепеть с тобою,

Ещё не всё потеряно, мой друг!

 

Ещё струна натянута до боли,

Ещё душе так непомерно жаль

Той красоты, рождённой в чистом поле,

Печали той, которой дышит даль…

 

И дорогая русская дорога

Ещё слышна – не надо даже слов,

Чтоб разобрать издалека-далёка

Знакомый звон забытых бубенцов.

1965

* * *

 

Ты просто Нюркою[16] звалась,

Хотя красой – под стать царевне,

Когда в столицу подалась

Из голодающей деревни.

 

Румянцем юности горя,

Недолго место ты искала

И домработницею стала,

Прислугой, проще говоря.

 

В одной семье литературной

Домашним занялась трудом,

И вместо Нюрки стала Нюрой,

Оставшись прежней в остальном.

 

Хозяин – важная был птица,

На всю столицу знаменит.

Но не смогла и вся столица

Твоей природы изменить.

 

И среди шума её, гама

Не потерялась ты ничуть

И свой – до рынка и до храма –

Необходимый знала путь.

 

Ты для семьи чужой старалась,

Вжилась в неё, сроднилась с ней,

Но всею сущностью осталась

В деревне брошенной своей.

 

Осталась в ней улыбкой детской,

Обличья каждою чертой,

И всею статью деревенской

И деревенской добротой.

 

Ты не корысть несла, не хитрость,

В чужой полубогемный быт,

Ты лад вносила, домовитость,

На чём семья и мир стоит.

 

Творя добро, не захотела

Ты здесь добра себе нажить,

Как будто и душой, и телом

В деревне продолжала жить.

 

Верна простым её заветам

Так много лет, так много дней…

Хотя давно на свете этом

Деревни не было твоей.

 

1965

 

 

ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ[17]

 

1

 

Эта ночь тиха и пустынна…

Ты ко мне прислонилась плечом…

Ты, конечно, ни в чём не повинна,

Не повинна, конечно, ни в чём.

 

Ты ни в чём не повинна… Но, Боже,

Что свело на земле этой нас?!

Никому не рассказывай больше

Всё, что ты рассказала сейчас.

 

Это всё я один понимаю

В пустоте, в темноте, в тишине…

Но и мне – я прошу, обнимаю,

Не рассказывай больше и мне.

2

 

Среди всех в чём-нибудь виноватых

Ты всегда откровенней других…

Но зрачки твоих глаз диковатых

Для меня непонятней чужих.

 

По каким они светят законам,

То слезами, то счастьем блестя?

Почему в окруженье знакомом

Ты одна среди всех, как дитя?

 

И зачем я сегодня всё время,

Окружённый знакомой толпой,

Объяснялся словами со всеми

А молчанием – только с тобой?..

 

Но когда я тебя обнимаю,

Как тебя лишь умею обнять,

В этой жизни я всё понимаю,

Всё, чего невозможно понять!

 

1965

 

* * *

 

Кормила птиц из маленьких ладош,

Зимой цветы из кружки поливала,

И облака, высокие, как дождь,

И дрожь осенних листьев понимала.

 

Я помню всё,

я помню все слова,

Из коих ты не поняла ни слова,

Но ты всегда останешься права…

Я помню всё и повторяю снова:

 

Ты облака, высокие, как дождь,

И дрожь осенних листьев понимала.

Я видел сам – кормила из ладош,

Я видел сам – из кружки поливала!

 

1965

У МОРЯ

 

Шеме

 

 

К скале прислонившись отвесной,

Я видел:

Внизу подо мной

Дышала холодная бездна,

Ходила волна за волной.

 

А было и солнца и света

Так много у южного дня…

И ты за уступами где-то,

И ты окликала меня.

 

Но вал поднимался за валом,

Кидая на скалы его,

Лишь море одно бушевало,

Не видя вокруг ничего!..

 

Его равномерные воды

Без отдыха бьют в берега

И только отсчитывать годы,

Отмеривать могут века.

 

И там, за дымком парохода,

Ещё никому не видна,

До самой черты небосвода

Моя вырастает волна!

 

А чайки кричали прощально,

А солнце стояло, слепя,

На тихом откосе песчаном

Я снова увидел тебя.

 

Но с детским восторгом во взоре,

Забыв обо мне и себе,

Бежала ты к морю,

И море

Бежало навстречу тебе!

 

1967

* * *

 

Я видел, как скудеют чувства,

Когда отдельно от искусства

Горит закат,

Шумит листва.

 

Когда – была такая мода –

Живут, друг другу не служа,

Поэт отдельно

И природа,

Отдельно книга

И душа.

 

И выдаётся шарлатанство,

Творца старательного бред

За постижение пространства,

Проникновение в предмет.

 

И на страницах имярека,

А вам известен имярек,

Всё меньше стало человека,

Хоть был предметом человек.

 

В полотнах, где бездушны краски,

В словах без жизни и лица…

Но споры шли,

Кипели страсти

Вокруг бесстрастного творца!

 

1967

 

КАВКАЗСКИЕ СТИХИ

 

1

 

Навсегда знакомо с детства:

Эльбрус и Казбек

Возникают по соседству,

Зажигают снег.

 

Первородная природа,

Хаоса хрусталь.

Поднебесная свобода,

Ледяная даль.

В эту даль душою смирной

Я глядел не раз…

Тишиной твоей надмирной

Я дышал, Кавказ!

 

Что с сияньем этим грозным

Породнило нас?..

Как своим, дышал я звёздным

Воздухом, Кавказ!

 

И воды твоей напился,

Припадаю – пью…

И нечаянно влюбился

В женщину твою.

 

И поставил всё на карту

До последних дней, –

На крестовую дикарку

Из страны твоей…

 

2

 

Не лови меня на слове…

Не о том рассказ…

По рожденью и по крови

Я не твой, Кавказ!

 

Я из той земли огромной,

Где такой простор!..

Где давно затерян дом мой,

Позабыт мой двор.

 

Где во славу бури только

С вековых берёз

Посшибало ветром столько,

Разметало гнёзд…

 

Только сердце стало зорче,

Только память, слух…

Слышишь, как поёт на зорьке

Золотой петух?!

 

Где он вскидывает гребень?..

И ему ль в ответ

Дуновенье это… трепет…

Нестерпимый свет!

И сквозь тот туман далёкий

На тоску и крик

Возникает синеокий

Материнский лик…

 

 

3

 

Слышу гул долины терской

Я издалека…

Прижимаю руку к сердцу,

Вот моя рука!

 

Слышу голос Магомета[18],

Слышу в этот час

Не пророка, но поэта

Твоего, Кавказ.

 

Он твоим долинам служит

И твоим горам…

Нас вовеки не раздружит

Никакой Коран!

 

Не разнимет нас обиды

Позапрошлый крик –

Пересохла речка битвы,

Речка Валерик.

 

Пересохла речка крови,

Не вскипеть ей вновь…

Не в одном заздравном слове –

Дружба и любовь…

 

Ты послушай: ночь над нами

Что-то шепчет вслух,

Как обнявшийся с горами

Лермонтовский дух!

 

1969

 

СПУСТЯ ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

 

Это взгорье… Этот мир просторный,

Где гуляют ветры, шелестя,

Это небо… Этот край, который

Не узнать мне двадцать лет спустя.

 

Как случилось, как же это вышло –

Вместо игр и песен – тишина.

Всё, что было здесь, ушло неслышно,

Лишь всё та же надо мной луна…

 

Здесь деревья, кажется, другие,

А не те, с которыми я рос.

И дворы здесь новые, глухие –

Ни в одном не лает больше пёс.

 

Новые заборы здесь и стены.

Никаких не вижу я чудес

В том, что телевизоров антенны

Крыши поднимают до небес.

 

Здесь давно покончивши со старой,

Наступила новая пора…

Ни одна «возлюбленная пара»

Не гуляет больше до утра.

 

1969

 

* * *

 

Зачем ты снова, как с повинной,

У всей округи на виду

Стоишь на улице пустынной,

Встречаешь тихую звезду?

 

И в тишине её призывной

Опять душа твоя полна

Какой-то грустью неизбывной,

Мерцаньем дальнего холма.

 

Какой-то преданностью нежной

Деревьям, дремлющим кругом,

Какой-то тайною надеждой

На отчий край, на отчий дом…

Ты помнишь песню полевую,

Раздолье свежести и сил,

Ты слышишь музыку живую

Среди курганов и могил.

 

И в тишине первоначальной

Опять боишься одного –

Уйти от памяти печальной,

От вдохновенья своего.

 

Боишься сам себе признаться,

Что очи матери родной

Такой усталостью струятся

И беззащитной синевой…

 

1969

 

НОСТАЛЬГИЯ

 

Далёкого детства округа,

Златая её лебеда,

Её колыбельная вьюга,

Её голубая звезда!

 

Далёкая улица счастья,

Где долго не длится печаль,

Где все развевает ненастья

Весны лепестковая даль.

 

Где в лунном таинственном свете

Цветёт и любовь, и мечта…

Теперь между нами навеки

Легла роковая черта.

 

Другие меня окружили

И ночи, и дни навсегда.

Другие меня закружили

Дороги, края, города.

 

В какую я впутался спешку,

В какие объятья попал

И как я, под чью-то усмешку,

Душою ещё не пропал?!

 

Нельзя ли к стене прислониться,

Забыться нельзя ли?.. И вдруг

Увидеть привычные лица –

Откуда такие вокруг?!

 

Какая великая дума,

Какая забота у них?..

Спешат среди вечного шума

Вершители судеб своих.

 

Я с вами, конечно, я с вами,

Другого пути не дано.

Одно у нас время и знамя,

И небо над нами одно.

 

И в той же безудержной страсти

Я в грохоте дней колесю…

Но помню, как тихое «здрасте»

На улицу слышалось всю.

 

Где настежь распахнуты окна,

Лучатся глаза из-под век,

Где видит меня издалёка,

Навстречу идя человек.

 

Где все узнавали друг друга,

Где радость – на всех и беда…

Моя золотая округа,

Святая моя лебеда!

 

1985

* * *

 

Обниму тебя, рябина…

Листья отведу…

Здравствуй, родина, равнина,

Вся ты на виду!

 

Обниму тебя, берёзка,

Слышишь мой привет?..

Мне не надо ярких, броских

Ходовых примет.

 

Кто с отзывчивым талантом

Мчит на твой простор

Так, как будто эмигрантом

Был он до сих пор?

Много их, своих, привычных,

Тяжких, как недуг,

Заповедных и столичных

Браконьеров душ.

 

В их словах, цветущих пышно,

Ты, как сон, глуха…

Что-то долго здесь не слышно

Звонкого стиха!..

 

Что-то небо стало серым,

Водянистой даль –

Льётся медленным размером

Вялая печаль.

 

Раскачай над нами небо,

Полевой набат!..

Миру нужен больше хлеба

Твой высокий лад.

 

Приведи её в движенье –

Душу без конца,

Дай постичь мне выраженье

Твоего лица.

 

Принимай меня, как сына,

Под листву и гром…

Родина моя, равнина,

Необъятный дом!

 

1969

 

* * *

 

Бегут над полем чистым облака,

По чисту полю

тень бежит за тенью,

Неудержимо движется река,

И берега подвержены движенью.

 

Бегут поля – колышется трава,

И на просторе,

сдвинувшемся с места,

Старинный дуб – охвачена листва

Порывом беспорядочного бегства!

И шум вокруг

Весь день стоит такой,

Как будто что-то чувствуя и зная,

Бежит, листву и травы простирая,

Природа, потерявшая покой.

 

1964

* * *

 

Разбуди эту землю, весна,

Разбуди этот каменный город

Синевою,

слепящей со сна,

И капелью, летящей за ворот.

 

Удивлённо качнётся стена,

Поплывут облака над домами…

Заиграй, заблистай куполами,

Разбуди мою душу, весна!

 

Ты пройдёшь тяжело,

словно плуг,

Распахнёшься просторно,

как поле,

Чтоб я вскрикнул от счастья и боли,

Что не слеп я ещё

и не глух.

 

Я проснусь,

я заслышу твой звон,

Я увижу под утренней высью,

Как безжалостно я окружён,

Как ликующе

встречен я жизнью…

 

Этот щебет,

и трепет,

и свист!..

Я пойму,

что не зря его слышно,

Что имел торжествующий смысл

Этот свист, не имеющий смысла.

 

1965

СОВЕСТЬ

 

Александру Яшину[19]

 

Теперь спокойно Вам…

А мне печально…

Я помню Вас,

И вижу Вас во мгле!

Хоть, кажется, встречались мы

Случайно

Всего лишь два-три раза

На земле.

 

И всякий раз мне виделось при встрече –

Друг друга узнавали мы с трудом,

Когда шумел в разгуле красноречья

Меня и Вас объединивший

Дом.

 

Ничем души моей вы не касались,

Когда с прямой –

Подчёркнуто –

Спиной

Нетерпеливым путником казались,

Прислушавшимся

К ветру за стеной!

 

Нас не сближал

Ни общий стол, ни водка.

Чужды мне, думал,

Говор Ваших мест,

И Ваша слишком строгая походка,

И взгляд такой безжалостный,

И жест…

И вот теперь –

Страницы книги Вашей

Посмертные

И – узнанные вновь…

Я чувствую,

Всем сердцем к ним припавши,

Какая Вами двигала

Любовь!

 

Да, вы имели право

На тревожный,

На резкий облик

Неуютный свой…

Как путник,

Мглой застигнутый дорожной,

Прислушавшийся

К ветру над землёй.

 

Вы только правдой

В мире дорожили,

И говор Ваш, и выговор, и стать

Лишь одному призванию служили –

Всё на земле

По имени назвать.

 

Вы шли открыто,

Напрямик спешили…

Но многие ль сумели подсмотреть,

Что на земле

Как человек Вы жили

И как поэт

Предчувствовали смерть!..

 

1969

 

ДОРОГА В ШЕМАХУ

 

Тихо розы бегут по полям.

С. Есенин

Бешеный ветер –

Пространство летит под откос –

Бешеный поезд,

От ветра слепой и шатучий…

Нет на земле

Ни тепла, ни покоя, ни роз –

В небе остались

Одни сумасшедшие тучи.

 

Бешеный мир,

Принимаю тебя, как врага!

Я различаю ещё

Настоящего друга.

Как хорошо, что дорогу к тебе,

Шемаха,

Не занесла

Беспощадного времени вьюга.

 

Как ты сумела

Волшебное имя сберечь,

Древнее небо

И детскую радость при встрече:

Я понимаю

Твою хлопотливую речь,

Я окружён

Дружелюбною музыкой речи.

 

Кажется в этом

Меня угадали краю…

Кажется, я

Ничего, ничего не нарушу…

Слушай, Джабир[20]!

Уступи мне улыбку свою,

Слушай, Джабир!

Подари мне на миг свою душу.

 

От Шемахи

И до чёрных окраин Баку

Ты повторяй –

По дороге, звенящей под ветром, –

Ты повторяй, повторяй

Золотую строку,

Здесь сочинённую некогда

Русским поэтом.

 

Я ещё слышу

Дыханье и голос стиха,

Я продолжаю

В ответ на него улыбаться…

«Шема», – шепчу еле слышно,

Шепчу: «Шемаха», –

Дайте мне силы

На этой земле продержаться.

 

1969

 

В АЗЕРБАЙДЖАНЕ

 

Михаилу Луконину,

руководителю «Шекинской группы»

 

В какой въезжали мы простор,

Какими встречены дарами –

Нас окружали склоны гор

Золототкаными коврами!

 

О, как обнять душой своей,

Как уместить в стихотворенье

Твоих детей, детей, детей

Нарядношумное цветенье!..

 

Ни с чем на свете не сравнишь

Твоё высокое обличье

И россыпь черепичных крыш,

Мерцающую землянично…

 

Великолепный «шахиншин»,

Гордыня ханов,

Блеск столетий,

Вершина зодческих вершин,

В чинар упрятанная ветви.

 

Он так и просится в стихи,

О нём молва идёт по свету…

Но мне дороже как поэту

Твой бедный домик, Сабухи.

 

Не в недрах гордого дворца –

Под сенью горестной лачужки

Душа рассветного певца…

С ним рядом –

Лермонтов и Пушкин.

В далёкой той,

Враждебной мгле

Они одной мечтою жили,

И нашей дружбе на земле

Они начало положили…

Благодарю тебя, Шеки,

Благодарю душой и песней

За взмах приветливой руки,

За свет вершины поднебесной;

 

За древний шум

Лесов и вод,

За тишины твоей раздолье,

За твой улыбчивый народ,

В труде прекрасный

И в застолье!

 

За то, что в солнечной дали,

Среди речей и встреч летучих,

Самих себя

Мы были лучше,

Быть хуже – просто не могли!

 

1974

 

АЗЕРБАЙДЖАНСКОЙ МАТЕРИ

 

1

 

Я сразу понял:

Я ей не чужой,

Хоть был,

Как говориться,

Иноверцем…

Я с ней заговорил

Своей душой,

Она своим

Ответила мне сердцем.

 

В её глазах

Такая глубь веков,

Такая мудрость

Прожитого века!

Я сразу понял,

Что она без слов

Любого

Разгадает человека.

 

Её язык

Я не успел узнать,

Она не знает

Языка России,

Но сразу понял я её,

Как мать,

И поняла меня она,

Как сына.

 

2

 

Нас в даль свою

Дорога позвала…

В машину

Хлопотливо мы влезаем…

Прекрасен

Наш шофёр Ахадулла

И наизусть

Дорогу эту знает.

Уже на газ

Он был готов нажать,

Чтоб вдаль ушла

Послушная машина,

Когда над нами

Появилась Мать,

Держа в руках

Мерцание кувшина.

 

Она неслышно

Вышла на балкон

Благословить гостей своих

И сына.

Чтоб невредимы были

Мы

И он, –

Вода струилась из её кувшина.

 

Наверно, ей

И только ей одной

Дорога наша

Не была обычной,

Полить её

Спасительной водой

Старинный ей

Подсказывал обычай.

 

И улыбались

Тихо и светло

Мы над её

Напутственной водою…

И нас

Без происшествий понесло

Дорогою –

Землёю золотою…

 

Но где бы я

Ни странствовал с тех пор,

В каком ни мчу я

Бешеном вагоне,

Она,

На путь мой устремивши взор,

Стоит,

Стоит недвижно на балконе.

 

Какой бы

Ни грозила мне бедой,

Какой бы

Жизнь

Печалью не страшила –

Она стоит неслышно

Надо мной…

Вода струится из её кувшина.

 

1973

 

 

ВЕТЕР В БАКУ

 

 

Я только вышел из вагона,

Я глянуть

Не успел вокруг,

А шумный ветер Апшерона

Обнял меня,

Как лучший друг.

И весь

В какой-то спешке страшной,

Кружил,

Трепал меня за чуб,

И за собой повёл,

Как старший,

И сигарету сдунул с губ.

 

И понял я,

Что он –

Хозяин,

Что всё

Подвластно здесь ему:

Вздымает волны

На Хазаре,

Шлифует

Неба синеву.

 

Своим

Самозабвенным звоном

Наполнил ночи он

И дни

И по своим

Живёт законам,

Что беззакониям сродни.

 

От налетающего свиста

Витрина каждая

Дрожит…

Машин

Сверкающая свита

За ним

По городу кружит…

 

А город – весь

В неугомонном

Многоголосии людей,

Он сжился с ветром

Каждым домом

И каждой

Площадью своей.

Бульвара

Вздыбленною кущей

И каждой

Стонущей сосной,

И башней Девичьей,

Плывущей,

Как Башня

Вечности самой.

 

И даже Киров

С ветром вместе

Живёт,

Над морем воспарив,

Он слил

В неукротимом жесте

С его порывом

Свой порыв!

 

Летит,

Как взрыв неоспоримый,

Непререкаемый в веках,

Над морем,

Городом

И миром

Руки его

Призывный взмах!

 

1973

 

ЛЕБЕДЬ У ДОРОГИ

 

Рядом с дымной полосою

Воспаленного шоссе

Лебедь летом и весною

Проплывает, как во сне.

Приусадебная заводь.

Досок выгнивший настил...

Кто сиять сюда и плавать

Лебедь белую пустил?!

Целый день звенят колеса,

Накаляясь от езды,

Щебень сыплется с откоса,

Доставая до воды.

Ничего она не слышит,

Что-то думает своё,

Жаркий воздух чуть колышет

Отражение её.

То ли спит она под кущей

Ослепительного сна,

То ль дорогою ревущей

Навсегда оглушена.

То ль несет в краю блаженства

Белоснежное крыло,

Во владенья совершенства

Не пуская никого.

 

1970

 

* * *

 

Ты умудрён и жизнью, и судьбой,

Ты одарён талантами счастливо,

Но почему так тяжело с тобой

Твоей жене

И другу так тоскливо?

 

Нет, ты не прячешь своего лица,

Оно всегда в известном окруженье,

Но никогда не ясно до конца,

Какое оно примет выраженье.

 

Ты знаешь, кто твой враг

И кто твой друг,

Но безразличен и к врагу,

И к другу,

И опыт свой проносишь, как недуг,

На всех распространяя эту муку.

 

Так в чём же смысл всезнанья твоего,

И слуха изощрённого, и зренья,

Когда ты извлекаешь из всего

Лишь тяжкий плод

Тоски и озлобленья?!

 

Идёшь, удачей согнут, как бедой,

Живёшь, печали сдавшейся на милость…

Давным-давно ты был самим собой,

Давным-давно лицо твоё светилось.

 

1970

 

 

Вот опять я у моря стою,

На краю плоскогорья…

Спойте, волны, мне песню свою,

Спой мне, море!

 

Только ты ещё можешь одно

Позабыть все печали.

Ты шумишь, как когда-то давно,

Как в Начале.

Ни безумья, ни хаоса нет

В нескончаемом хоре –

Только даль. Только музыка. Свет…

Спой мне, море!

 

Только ты остаёшься собой,

И, не ведая страха,

Ты простором, волной, синевой

Бьёшь с размаха…

 

1969

ЗНАКОМЦУ

 

Ты на виду повсюду, как на сцене,

Ты в массовом сияешь тираже

И всё вокруг стремишься обесценить,

Чтоб самому остаться в барыше.

 

Вот ты идёшь расчётливой походкой,

Вот смотришь ты из трезвости своей,

Моей душой любуясь, как находкой,

Когда темно и одиноко ей.

 

И, наблюдая вкрадчивую позу

И в деловую вслушиваясь речь,

Я думаю: какую можно пользу

Из состоянья моего извлечь?!

 

Знакомец мой! Каким бы силам диким

Ни разметать души моей в клочки,

Ты всё равно останешься безликим…

Не поправляй,

Пожалуйста,

Очки.

 

1969

 

МЁРТВЫЙ САД

 

В саду безмолвья и беды –

От края и до края –

Деревьев чёрные ряды,

Процессия немая.

И в тишине его ветвей,

Во всей его округе

Воронье карканье слышней

И завыванье вьюги.

И где-то там, в глуши времён,

За стужею железной,

Он безмятежный видит сон,

Он слышит шум мятежный.

Там осеняет землю сад

Таинственною кущей,

Листвой, летящей наугад,

Отрадою цветущей.

Он обнимает небосвод,

Звезду легко колебля…

И соловей его поёт

Во мгле великолепья.

 

1970

* * *

 

Я пройду тихонько вдоль заборов,

Вдоль деревьев тех,

Что хранят сияние и шорох,

Голоса и смех.

Вот она – для сердца и для взора –

Тихая земля…

Неужели вся моя опора –

Молодость моя!

Переулков этих захолустье

С четырёх сторон.

Ни печали нет давно, ни грусти,

Только лёгкий звон.

От листвы вечерней, от звезды ли,

От далёких лет…

Там меня ещё не позабыли,

Не забыли… Нет!

 

1970

* * *

 

Когда наступит ночь,

На крыши

Всё небо чёрное свалив,

И город выдохнется,

Тише

Вращая площади свои,

Когда исчезнут постепенно,

Замрут во мраке, в тишине

Все голоса его, сирены,

Все эти отсветы в окне, –

Я всей душой

И всей тоскою

Услышу в смолкнувшем окне:

Шурша невидимой листвою,

Деревья сходятся во тьме.

 

1971

* * *

 

Свети, как прежде, надо мною,

Не оставляй меня, луна…

Не станет прошлою страною

Моя прекрасная страна.

Не верь, когда отступят тени,

Что там, в мерцанье трав и вод,

Она живёт во мгле видений

И мёртвый водит хоровод.

Что все дворы её, усадьбы

Погасший обнял небосвод,

Что там один, как после свадьбы,

Гуляет ветер у ворот.

Что стережёт её дороги

Теперь туман и лебеда

И все её пути-дороги

Ведут оттуда – не туда.

Что в той стране, давно смиренной,

Лежат снега в сиянье сна…

И остаётся незабвенной

Лишь мать печальная моя.

 

1970

 

ФЕТ НА ПРОГУЛКЕ

 

Пробегает по листьям свет,

На прогулку выходит Фет.

 

Фет выходит на прогулку,

Как душа ему велит,

По цветущему проулку,

По аллее белых лип.

 

Мира свежее дыханье, –

Лишь калитку отвори.

Фет выходит в полыханье

Приусадебной зари.

 

Сколько музыки и света!

Травы, листья, соловьи

Обступают душу Фета,

Окружают, как свои.

 

Сердце бьётся… Песня зреет…

Жаль, что он в разгаре сил

Деревеньки поскорее

Стороною обходил.

 

1980

 

К ИСТОРИИ ВОЙН

 

Душа давно блуждать устала

В тех временах, когда над ней

Земли история вставала

В кровавой сущности своей.

 

Души не трогают нимало

Все три Пунических войны,

Где под пятою Ганнибала

Смешались люди и слоны.

 

Мне душу б раздавило бремя,

Всех жертв, походов, боен, войн,

Но с ней – безжалостное время,

Закон диктующее свой.

 

Где орды Дария и Ксеркса?

Кто под копытами коней?

Их стон не достигает сердца

Из древней дикости своей…

 

Хоть в глубине родных преданий

Таится боль души моей,

Не слышу стона сечи давней,

Ни звона блещущих мечей.

И гибель предков достославных,

Чей клич: «О, русская земля!» –

Быть может, плачем Ярославны

Ещё лишь трогает меня.

 

И время тех, кто в бранной доле

Полёг средь отческих полей,

Давно сияет в ореоле

Легенд, сказаний, эпопей.

 

Не отыскать былые раны

В краях истерзанной земли,

Где на крови вставали храмы,

Берёзы на костях росли.

 

Душа давно блуждать устала

В тех временах, когда над ней

Земли история вставала

В кровавой сущности своей.

 

Не жаль мне римских легионов…

Душа уже не слышит стонов

Былых полков и батальонов,

Всё дальше боль времён иных…

 

Но двадцать,

Двадцать миллионов

Недавних… Памятных… Родных…

 

1978

 

К ОТЧИЗНЕ

 

Из века в век тебя пытались сжечь

И растоптать…

Но силою неведомой

Свой лик сберечь сумела ты и речь

И стон свой в песню обратить победную.

 

Как возникать из пепла ты могла

И, возрождаясь, побеждать со славою

Все силы разрушения и зла,

Что рождены историей кровавою?!

 

С какою на земле ещё страной

Сравнить тебя и в доблести и горести?

Едва с одной управишься бедой,

Другие мчат, наращивая скорости.

 

И гибли в поле сыновья твои…

Храм возродился, освещая поле то…

Но не спасли все Спасы-на-Крови

От крови той, какая будет пролита…

 

Беда уходит, как кошмарный сон,

Но пред бедой, пока ещё неведомой,

Пускай всё глуше слышится твой стон,

Не умолкает песнь твоя победная!

 

1985

 

ДНИ ПУШКИНА

 

Духовной жаждою томим…

А.С. Пушкин

 

Всё беззащитнее душа

В тисках расчётливого мира,

Что сотворил себе кумира

Из тёмной власти барыша.

 

Всё обнажённей его суть,

Его продажная основа,

Где стоит всё чего-нибудь,

Где ничего не стоит слово.

 

И всё дороже, всё слышней

В его бездушности преступной

Огромный мир души твоей,

Твой гордый голос неподкупный.

 

Звучи, божественный глагол,

В своём величье непреложный,

Сквозь океан ревущих волн

Всемирной пошлости безбожной…

 

Ты светлым гением своим

Возвысил душу человечью,

И мир идёт к тебе навстречу,

Духовной жаждою томим.

 

1984

БАНЯ БЕЛОВА

 

1

 

В нелучшем совсем состоянье своём

Я ехал к Белову в родительский дом.

 

Он сам торопился, Василий Белов,

Под свой деревенский единственный кров.

 

И гнал свой «уазик» с ухваткой крестьянской

Сначала – по гладкой, а дальше – по тряской.

 

Везли мы с собой не гостинцы, а хлеб…

И ехали с нами Володя и Глеб[21].

 

Володя, в свой край нараспашку влюблённый,

И Глеб, присмиревший, с душой просветлённой…

 

В начале пути нам попалась столовка,

Где жалко себя и за друга неловко.

 

Каких-то печальных откушали щей

И двинулись дальше дорогой своей…

 

И вот предо мною зелёный простор

Величье своё бесконечно простёр.

 

Стояли леса, как недвижные рати,

В закатном застывшие северном злате.

 

Сияли поля далеко и прозрачно,

Но было душе неуютно и мрачно.

 

Бескрайние эти великие дали

Мне душу безмолвьем своим угнетали.

 

Я видел, как дол расстилался за долом,

Какой-то сплошной тишиной заколдован.

 

И реки пустынные – Кубена… Сить…

Здесь некому вроде и рыбу ловить.

Среди их привольно катящихся волн

Хоть чья бы лодчонка, хоть чей-нибудь чёлн!..

 

Густела в полях вечереющих мгла,

И страшные нам попадались дома.

 

Они величаво из мглы возникали,

Как будто их ставили здесь великаны.

 

Наверное, ставили их на века –

Такая во всём ощущалась рука.

 

Такое надёжное крепище брёвен…

Но облик их был и печален, и тёмен…

 

Ни света из окон, ни дыма из труб,

Безмолвен был каждый покинутый сруб.

 

И мрачно они средь полей возвышались.

Куда же хозяева их подевались?!

 

Но каждый об этом угрюмо молчит…

И молча мы едем в глубокой ночи…

 

Но вот, наконец, нас хозяин привёз

В деревню свою под сиянием звёзд.

 

2

 

По-чёрному топится баня Белова,

Но пахнет берёзово, дышит сосново.

 

На вид она, может быть, и неказиста,

Зато в ней светло, и уютно, и чисто.

 

Когда в её недрах всколышится жар,

Она обретает целительный дар.

 

Она забирает и тело, и душу.

Все недуги их извлекает наружу.

 

Любую усталость, любой свой кошмар

Вбирает в себя обжигающий пар.

 

И, весь разомлев, ты паришь невесомо,

Забыв, что творится и в мире, и дома…

И с пышущей полки встаёшь, обнажён,

Как будто бы заново в мире рождён.

 

Как будто бы весь начинаешься снова…

По-чёрному топится баня Белова.

 

3

 

И светлая взору предстала деревня,

Живая деревня в краю этом древнем.

 

Из сказки забытой, казалось, возник

Её отуманенный временем лик.

 

Темнели на избах высоких узоры,

И окна синели, как жителей взоры.

 

Распахнутый миру – входи на порог! –

Под небом пустынным жилой островок.

 

Казалось, один я остался на свете

Затем лишь, чтоб путника в мире приветить.

 

Хоть много чего сохранить не смогла,

Но душу деревня ещё сберегла.

 

Наверно, вовеки она не иссякнет,

Раз вынесла столько погибели всякой.

 

Наверно, вовеки она не исчезнет,

Раз столько ещё и добра в ней, и чести.

 

Раз детская чья-то головка одна

С таким любопытством глядит из окна.

 

Раз может ещё так глазами сиять

Анфиса Ивановна, Васина мать…

 

И сразу просторы исполнились смысла,

И небо иначе над нами повисло,

 

И дали, что с новой встречаются далью.

Уже не дышали такою печалью.

 

Всё сделалось радостней, стало прочней –

Земля при деревне и небо при ней!

И мир не казался уже сиротою

Со всей необъятной своей широтою.

 

К деревне ведёт и тропа, и дорога.

Ещё так богата земля, и так много

 

И сил, и красы у земли этой древней…

Доколе лежать ей, как спящей царевне,

 

Доколе копить ей в полях своих грусть,

Пора собирать деревенскую Русь!

 

Пора возродить её силу на свете –

Так пели и травы, и листья, и ветер.

 

Так думали поле, и речка, и лес,

И даль, что смыкается с далью небес.

 

Так думал, наверно, Василий Белов,

Что вёл нас по отчему краю без слов.

 

Пора – это Времни слышно веленье! –

Увидеть деревне своё возрожденье.

 

А всё, что в душе и в судьбе наболело, –

Привычное дело, привычное дело…

 

1985

* * *

 

Любимой моей дочке Леночке

 

Ты ещё моя певунья,

Ты ещё моя плясунья,

Ты ещё моя, моя!

Но уже мне слышен ветер,

Что уносит всё на свете

В неизвестные края.

 

Ты ещё забот не знаешь,

Ты ещё летишь, порхаешь,

Ты ещё так сладко спишь,

Но уже мечтою тайной,

Может быть, совсем случайной,

Душу чистую томишь…

 

1986

ИВА У ПОДЪЕЗДА

 

В поле чистом под ракитой

Богатырь лежит убитый…

А.С. Пушкин

 

Кто построил тебя, дом,

Не гордясь своим трудом?

На моём пути земном

Кто поставил тебя, дом?

Плод бездушного проекта,

Современности стандарт

У ревущего проспекта,

Где не слышен месяц Март…

Заглушая песню ветра

И раскаты внешних сил,

Чем ты в каменные недра

Мою душу заманил?!

Крупноблочный мир комфорта

Между небом и землёй,

Где ни Бога нет,

Ни чёрта,

Где не ходит домовой.

 

1985

 

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: