СТИХИ, ВЫХОДЯЩИЕ В ПЕЧАТЬ

ВТОРОЙ РАЗ

 

ВОТ МЧИТСЯ ТРОЙКА…

 

Ах, песня эта, как она поётся,

Когда грустят и просто устают,

Ах, песня эта, как она польётся,

Когда её подхватят – запоют!

 

Куда-то уплывают – запевают,

А думают о чём-то, о своём,

И вспоминают всё и забывают,

И щёки подпирают кулаком…

 

Нет, мне совсем не кажется курьёзным,

Что в ласке комфортабельных кают,

Что в цельнометаллических курьерских

«Вот мчится тройка…» истово поют.

Нет, мне совсем не кажется комическим,

Что в век ракет «ямщик» ещё живой,

Что будет он на скоростях космических

Качать своею буйной головой!

 

Что эта песня дедовских селений,

Слетевшая когда-то с облучка,

Однажды разольётся по вселенной

Земной душой планеты облучать!..

 

* * *

 

За бором – бор, за бором – бор…

Стволы поскрипывают сонно…

И вдруг осёкся взор – забор!

«Не подходить!» – кричит мне зона.

 

Загородив, сломав простор

Так неуместно, так нелепо,

Стоит забор, большой забор,

Забор, построенный до неба.

 

Угрюма власть колючих пут,

Держава проволоки ржавой,

А облака поплывут… Плывут

Так осязаемо, шершаво.

 

Но в вышине блестит затвор,

Следит вороньим глазом дуло,

Чтоб за забором про забор

Никто особенно не думал.

 

Но вот забор открыл ворота,

Как медленный зевотный рот.

Он выпускает на работу

Небритый лагерный народ[22]…

 

ПЛАЧ ý ЗА БЕЗДЕТНОСТЬ

 

Я плачý за бездетность,

(не жалею рубли…)

За бездомность, за бедность,

За случайность любви.

 

Вычитайте, бухгалтеры,

По законам по всем –

Я излишне богатый,

Я бездетный совсем.

 

Я стихи сочиняю,

Не боюсь ничего –

Я один отвечаю

За себя одного.

 

Мне легко, мне не страшно,

Что в стихах не солгу

И на манную кашу

Сочинить не смогу…

 

* * *

 

Ст. Куняеву[23]

 

Пишут мне, что ты костюм в Ателье

Сшил себе по дорогой цене

И теперь не ходишь ЦэДээЛе

В старомодном, ветхом шушуне!

 

* * *

 

Я устал от исканий и прений,

Я устал от взысканий и премий,

Я висками устал и устами,

Я всем телом устал и местами:

Ухом, горлом и всей головой

И системой своей половой.

 

1965

* * *

 

Всё, всё в душе похороню,

Пойду, смиренный и печальный…

Лишь перед чаем сохраню

Восторг души первоначальный!

Не тащи меня в печать –

На устах моих печать…

 

1966

 

ПАРОДИЯ

 

Не то чтобы жизнь надоела,

Не то чтоб устал от неё,

Но жалко весёлое тело,

счастливое тело своё,

Которое плакало, пело,

Дышало, как в поле трава,

И делало всё, что хотело

И не понимало слова.

Любило до стона, до всхлипа,

До тяжести в сильной руке

Плескаться, как белая рыба

В холодной сибирской реке.

Любило простор и движенье,

Да что там – не вспомнишь всего,

И смех, и озноб, и лишенье –

Всё было во власти его.

Усталость и сладкая жажда,

И ветер, и снег, и зима,

А душу нисколько не жалко –

Во всём виновата сама.

 

Ст. Куняев

 

Не то чтобы жизнь надоела,

И горек познания плод,

Не то чтобы жалко мне тело,

Но жалко мне крайнюю плоть.

 

Вставала она то и дело

На всякую Schluchtn sie Deich

И делала всё, что хотела,

И вот ей ничем не помочь.

 

Была она палка, как палка,

Но не понимала слова…

И Шему – нисколько не жалко,

Во всём виновата сама.

 

ПЕРЕВОДЫ

Из Эдуардаса Межелайтиса

С литовского

 

ДОМ БЕЗ БОГА

 

Баллада

 

Закат склонился ниже и, как колосья в поле,

поникли. Над базиликой – вечерняя пора,

и медные удары поплыли с колокольни

и медленно уплыли, как по воде корабль.

 

Блеск золотых крестов погашен темнотою,

лишь облачко, алея в глубокой вышине,

летело, словно ангел с сияющей трубою

на небесах библейских – старинном полотне.

 

Колокола умолкли. И сумрачным фасадом

из-за колонн тяжёлых глядит на площадь храм,

на площадь, где летят вечерним звездопадом,

где обещаньем зрелищ горят огни реклам.

 

На шумном берегу сегодняшнего века

затих последний звук – дрожащая волна.

Храм опустел… Во мраке – фигура человека,

к высокому кресту она пригвождена.

 

Поэт, делец, безумец здесь обращали лица

к нему, чья кровь святая стекает на алтарь,

стояли на коленях, и каждый был как рыцарь,

как рыцарь фанатичный, искавший свой Грааль.

 

Вечерняя молитва окончена. И слуги

господни разошлись. Закончил службу храм.

И тот, кто простирал над паствой бедной руки,

потягивает руки – к деньгам, к деньгам, к деньгам.

 

Разбухли магистрали и переулки вздулись,

гоня машин потоки и тысячи людей,

куда-то мчался город – вздувались вены улиц, –

забывший о склерозе, о старости своей…

 

2

 

…Город жил, как всегда, – пел, шумел, веселился

в электрическом свете, в ночной полумгле…

…Человек от креста, словно тень отделился

и пошёл, чтоб себя отыскать на земле…

 

…Он по улицам шёл сквозь толпу и веселье,

пряча руки свои со следами гвоздей,

подхватил его город своей каруселью,

безразличной и шумной толпою своей.

 

Ослепил его блеском ночных ресторанов,

оглушил его джазом и запахом вин,

и напрасно себя отыскать он старался

в этой уличной схватке толпы и машин.

 

…За окном опрокидывал рюмку за рюмкой

фабрикант за здоровье красотки своей…

…Но никто не узнал его тени угрюмой,

Не раскрыл перед нею стеклянных дверей.

…Он по улице шёл…

…А навстречу –

…банки…

…министерства…

…театры…

…витрин ослепительный свет…

…одинокая шлюха в общественном парке

поманила его – рассмеялась вослед…

…И воры, веселясь, на грабёж пригласили

и прогнали, отказ получившие, прочь…

Заблудившись, теряя надежды и силы,

уходил он всё дальше по улицам – в ночь…

 

…Закрывая лицо, опустив свою голову ниже,

он вернулся туда, где стоит его храм,

но уже в этот дом среди фресок и нишей

не вошёл, чтоб искать – не найти себя там.

 

…И на площади этой, пред шумной толпою

стало страшно ему в эту ночь, в этот час

от пресыщенных,

пьяных, довольных собою,

от усталых, голодных,

и мстительных глаз…

 

«Много в мире богатства

и бедности вдоволь, –

думал он, – и страданиям нету конца,

но добра и любви справедливое слово

не взрастит на земле золотого тельца.

 

Это слово пополнит архивы, и снова

мир дорогою ложной пойдёт, как всегда…

Для чего ж они держат меня неживого

на кресте?...

Не воскреснуть мне здесь никогда…»

 

…И на площади

в эту вечернюю пору,

под неоновой вспышкой рекламных зарниц

он упал на колени, не осилив как гору,

этой площади шумной, этих улиц и лиц…

 

3

 

Восход затрепетал и, как колосья в поле,

поднялся, базилику голубизной облив,

и медные удары поплыли с колокольни,

над городом качаясь, как будто корабли.

 

Кресты поднялись в небо, сияя из гранита…

Зашевелились банки, кредитками шурша, –

тяжёлые домá, где золото хранится, –

насупленные окна, железо витража.

 

Скользнули в базилику, как тени карнавала,

делец, поэт, безумец, торгаш, бродяга, вор,

скользнули эти тени, и каждая упала,

упала на колени, подняв к распятью взор.

 

Но не было распятья… Слова молитвы смолкли…

Глаза искали бога… Но в нише – пустота.

Лишь на земле валялись обломки и осколки

высокого распятья, тяжёлого креста…

– Где бог?.. –

искали люди,

входя молиться с улиц. –

Где бог?..

Он в этой нише был, распят, как всегда…

– Вы ищите его? – сказал один безумец. –

Но не было здесь бога, не будет никогда!

– Где бог?.. –

глухой и гулкий раздался вопль в храме…

– Где бог?

Ты сбросил, ты разрубил его?!

– Да, – хохотал безумец, –

да, я разбил, но сами

в душе своей разбили вы бога своего!

 

…Удары гулкой меди

над городом, над полем

плывут, плывут на берег, заполненный толпой…

Но храм стоит без бога…

Трезвонят колокольни,

бормочутся молитвы,

но храм стоит пустой…

 

 

ПИРШЕСТВО

 

Под окном зазвенели кузнечики ночи…

Это месяц приехал,

сияя вокруг,

Одному в небесах утомительно очень –

Он в саду на ветвях развалился, как друг.

 

И, пьянея от запахов,

с листьями слился,

И в руках его белых – трепещущий плод…

Я стоял,

ощущая, как замерли листья,

Как струится и дышит зелёная плоть.

 

Кровь деревьев течёт под корою – я слушал, –

И, когда повстречает преграду она,

Наливается яблоко, слива и груша –

Как бокал, эта спела груша полна!

 

И краснеют плоды на ветвях, и лучатся,

И нальются рассветом, как будто свинцом,

И на землю, устав на деревьях качаться,

Тяжело упадут, и запахнут вином.

 

Велико государство зелёного лета,

Но, в корзины сложив золотые дары,

Исчезает куда-то оно незаметно…

До поры зеленеет оно, до поры…

Пей же хмель лучезарного этого лета,

Эту сливу – жемчужину сада – сорви…

А не выпьешь один – ты на пиршество это

Ослепительный месяц, как друга, зови!..

 

Из Джемалдина Яндиева

С ингушского

 

РОДНЫМ ГОРАМ

 

Я не пленник экзотики вашей,

Не турист, созерцающий высь,

Я – ваш сын, и под небом слепящим

Наши судьбы навеки слились.

 

Ваши песни я слушал ночами,

Колыбельные песни ветров.

И впервые босыми ногами

Я ступил здесь на землю отцов.

 

Через пик ваш небесно-высокий

Путь познания мира пролёг,

И, как матери чистую совесть,

Вашу честь я и совесть сберёг.

 

Потому что суровые башни

На изломанных ваших ветрах

И вершины высокие ваши

Неотступно стояли в глазах.

 

Уходил, возвращался и снова

Уходил, чтоб вернуться сюда.

Как орёл, моё сердце и слово

В вашем небе кружились всегда.

 

Не любитель экзотики вашей,

Не в бинокль созерцал вашу высь –

Я ваш сын, и под небом слепящим

Наши судьбы навеки слились.

 

Я – ГОРЕЦ

 

В ущельях тесных,

где лишь вой

Волков голодных раздавался,

Где пеший или верховой

С трудом по тропке пробирался.

Где дожидался за скалой

Врага мой предок позабытый,

Чтоб беспощадною рукой

Воздать за кровь и за обиды.

Где он, как знамя, честь держал

И дорожил одной свободой,

Как брата, гостя принимал

Согласно мудрости народной.

Вот там рождён когда-то я,

И горд, что, оставаясь горцем,

Шагаю, песнями звеня,

Октябрьским согреваем солнцем.

 

ВРЕМЕНИ

 

Скажи мне, не исчезнет ли в горах,

Подобно эху выстрела ночного,

Мой голос,

моё песенное слово,

Ответа не нашедшего в сердцах?

 

Или останусь я в сердцах людей

И отражусь в глазах моих потомков?

Я жизнь прожил среди людей не волком,

Что за добычей рыскает своей.

 

Не скажут ли,

кляня мой бедный прах,

Что мой язык коварный сеял смуту?

Ведь и при жизни я претил кому-то

И неугоден был в моих горах.

 

Но ты меня взрастило в чистоте,

И пусть я долго

шёл по бездорожью,

Я никогда не путал правду с ложью,

Не изменял добру и красоте.

 

Ведь ты всё знаешь.

расскажи, как жил,

Что радовало,

что меня томило.

Что отчий край,

где мать меня вскормила,

Не забывал я и как жизнь любил.

 

Что я журчанья горных родников,

Как в жаркий полдень

жнец усталый жаждал,

Что бьются они в строчке моей каждой

И в каждом слове всех моих стихов.

 

Из Ибрагима Торшхоева

С ингушского

 

ОТЧИЗНЕ

 

Друг, этот край – моя Отчизна…

М.Ю. Лермонтов

 

Там вершины в сиянье снега…

Там моя занималась заря,

Первый крик мой слышало небо,

Первый шаг мой помнит земля.

 

Затоскует сердце в разлуке,

Станут мелкими все мечты,

И к тебе протяну я руки

И коснусь твоей высоты.

 

Ингушетия!

Мать родная!

Помоги мне на свете жить!

Не любившей отчего края

Ничего не сможет любить!..

 

СНОВА В СЕЛЕ

 

У полей унылый вид,

Небо плачет…

В очаге огонь горит,

Пламя пляшет.

 

С волчьей горькою тоской

Ветер воет,

Мглой холодной и сырой

Небо кроет.

В очаге поёт светло –

Пляшет пламя,

Льёт отрадное тепло

В сердце прямо.

 

Что мне ночи мгла и страх,

Голос волчий?

Весело горит очаг

В доме отчем…

 

 

ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

 

Ветерок гладил косы твои,

Тишина летней ночи стояла,

И звезда нашей первой любви

Высокó над землёю сияла.

 

Холодок твоих девичьих губ

Пáхнул свежестью горной, цветами,

И столетний заветный наш дуб

Укрывал нас густыми ветвями.

 

Боль разлуки,

чужие края…

Дни летели и пахли бедою.

Ты, к другому любви не тая,

Под другою сияешь звездою.

 

Да и сам я давно уж не тот,

И с другою живу я на свете…

Лишь порой так щемяще пахнёт

В сердце свежестью ночи той летней…

 

* * *

 

Как стрелы из натянутого лука,

Звеня летели лучшие года –

И сгинули, пропали без следа,

Остались – память, боль обид, разлука.

Ни от кого, казалось, не зависим,

С прошедшим днём я рвал беспечно нить,

И вот теперь всё нестерпимей жить

Без голосов из прошлого, без писем.

И в час ночной, когда весь мир уснёт,

Я дверь открою на балкон высокий

И на восток гляжу – там, на востоке,

Над крышей дóма óтчего блистая,

Семи сестёр созвездие зовёт

Меня, улыбкой тихою лаская…

 

ПРИМИРЕНИЕ

 

Снова мир наполнен

Запахом цветов,

Слышу снова в мире

Песни соловьёв.

 

Снова полон тайны

В мире каждый звук,

Снова солнце смотрит

Ласково, как друг.

 

Снова смысла полон

Каждый миг земной,

Снова в сердце чувства

Хлынули волной.

 

Вновь с твоей улыбкой

Смотрит ночь в глаза

И твоею лаской

Светится звезда.

 

Снова обнимаю

Я весь мир,

любя,

Потому что снова

Я узнал тебя!

 

Из Архипа Чиботару

С молдавского

 

ЦВЕТОК

 

Что ты ищешь, весенний цветок,

В моей осени – роще пустынной,

Где блестит возникающий в срок,

На мой путь оседающий иней?!

Ты из осени вырвать меня

Хочешь, в душу мою проникая,

И вернуть мне сияние дня,

Луг цветущий и бабочку мая.

 

Разве я ещё молод? Взгляни, –

При дороге, у самого края,

Догорают минувшие дни,

Дотлевает листва золотая.

 

Впрочем, что тебе годы, цветок?

Ничего о прошедшем не зная,

Ты горишь, ты сияешь у ног,

Душу каплей весны воскрешая.

 

Ты опасен, как опиум, твой

Цвет и запах манящего мая, –

Стоит выпить глоток голубой,

Всей волны захочу я без края!

 

КАК МОРЕ

 

Терзает себя бесконечно,

Всё время грохочет в ушах,

И в путь собирается вечно,

И вечно – в своих берегах.

 

Волной за волною угрюмой

Приходит, уходит, спеша,

Какою-то тяжкою думой,

Тревожною думой дыша…

 

Бегу я в простор его синий,

В прибой белоснежный бегу,

Теряю и возраст и имя,

И след свой, и всё, что могу…

 

Плыву, с головой окунаюсь,

Прозрачностью синею полн,

И с горечью всё растворяюсь

Я в плещущей горечи волн.

 

На солнце, как море, дроблюсь я,

Как море, стремлюсь в окоём,

Не чувствуя, что остаюсь я,

Как море, на месте одном.

 

Как море, бегу неустанный,

Как море, не слышу во мгле,

Что бьюсь я о берег свой старый

С тех пор, как живу на земле.

 

ОТЧИЙ ДОМ

 

Я устал от всех исхоженных дорог,

До сих пор от них

В глазах мельканье.

Возвращаюсь на родительский порог,

Словно в крепость, возведённую веками.

 

Дайте тихую подушку в головá,

Дайте выспаться, как прежде, отлежаться,

Дайте вспомнить все спокойные слова,

Дайте ими надышаться, нашептаться.

 

Дрессированные фразы-циркачи

Надоели мне, как фокуснику лента,

Дайте мне перед мерцанием печи

Возродить в душе все сказки и легенды.

 

Проскакать опять на огненном коне

По дорогам удивительных сказаний,

Чтоб опять в дремучих кодрах[24], в тишине

Зов таинственный услышать Комынзяны[25].

 

Дайте сон мне отдыхающих полей,

Чтобы звёзды тихо падали у окон.

Убаюкайте листвою тополей,

Чтоб забылся я под родниковый рокот.

 

Лишь на ночь одну…

Прости, родимый дом,

Что спешу узнать я всё на свете.

Только первым голосистым петухом

Не буди –

Во сне растут все дети.

* * *

 

И родник всё также будет

Лепетать едва-едва,

Он мотив свой не забудет

Через век и через два.

 

И заря взойдёт, алея,

И пробудится листва,

Как сегодня, зеленея

Через век и через два.

 

И сады вскипят метелью,

Вспыхнет неба синева,

Как сегодня беспредельно

Через век и через два.

 

Те же будут ожиданья,

Те же тайные слова,

Те же первые свиданья

Через век и через два.

 

 

ТЫ

 

Сотворяли страх тебя и страсти,

Вера и языческая песнь,

Женщина, дарующая счастье,

Что в тебе разгаданного есть?

 

Королева ты или рабыня?

Вот оно – падение до звёзд!

Головокружительна гордыня,

Беззащитность, явная до слёз.

 

Оставаться тайною, недаром

Для тебя разгадки в мире нет.

Облик твой под кистью Ренуара

Розовый рассеивает свет.

Из Наби Хазри

С азербайджанского

 

 

БЕРЁЗКА В МАРДАКЯНАХ

 

Прощай, Баку! Тебя я не увижу…

С. Есенин

 

Он принят был в раздольные поля,

Глаза открыл в просторе бирюзовом,

Его рожденье

встретила земля

Берёзовым весёлым перезвоном…

Он окружён друзьями был всегда,

Хоть становились многие –

врагами…

Не жил –

горел он в мире, как звезда,

С душою переполненной стихами…

Баку в строке его –

как человек,

С которым разлучаются со стоном…

Остался в Мардакянах он навек

Берёзовым

весёлым перезвоном!

 

 

* * *

 

У поэзии

Свой запах,

Как у лета и весны.

Как у звёзд,

У трав,

У листьев,

У полночной тишины.

У поэзии

Свой запах,

Как у моря,

У пруда,

Как у ветра,

У дороги,

У нелёгкого труда.

У зари

Морозной, ранней,

У весенних вечеров…

Запах

У воспоминаний,

Как у скошенных лугов!

Запах детства,

Запах сказки

И цветов,

Где спят шмели…

Запах материнской ласки,

Запах Родины,

Земли!

 

 

ПЛАКУЧАЯ ИВА

 

 

В селенье родном этот сад красоты

Был нашим трудом и сердцами взращён.

Чинары росли в нём,

Как наши мечты,

Шумели листвой тополя… И ещё –

Плакучая ива.

 

С тобою вошли мы в него по весне…

И близостью рук наших,

Близостью щёк

Мы жили в отрадной его тишине, –

Лишь ты… Только я… Да ещё –

Плакучая ива...

 

И ветви нас взяли в объятья свои…

Дышало всё тайной…

И мы горячо

Шептали друг другу слова о любви,

Лишь я говорил. Только ты… Да ещё –

Плакучая ива.

 

Куда б ни ушёл,

Ни уехал куда,

К кому б своим взглядом ни был обращён,

Лишь ты только в сердце, как прежде, одна,

Да наша любовь… да ещё, да ещё –

Плакучая ива.

СЫН И МАТЬ

 

– Хочу я в море превратиться, мама,

Хочу под небесами засиять…

– О нет, сынок, паду к твоим ногам я,

Стань морем ты, – как мне тебя обнять?!

 

– Хочу высокой стать вершиной, мама,

И свет её тебе одной отдать…

– О нет, сынок, паду к твоим ногам я,

Вершиной станешь, – как тебя достать?!

 

– Хочу я в солнце превратиться, мама,

Чтобы светить земле и небесам…

– О нет, сынок, паду к твоим ногам я,

Даруя свет, сгореть ты можешь сам!

 

– Хочу в родник я превратиться, мама,

Струиться с гор, в полях звенеть, в садах…

– О нет, сынок, паду к твоим ногам я,

Ты сам гора, вместишься ли в горах?!

 

– Хочу я в песню превратиться, мама,

Чтоб грусть развеять с твоего лица…

– О да, сынок, паду к твоим ногам я,

И так ты моя песня без конца!

 

ЗВЁЗДЫ НА ЧУЖБИНЕ

 

Другу, собрату Михаилу Алексееву

 

Отеля холодная лестница…

В безлюдную ночь выхожу…

А в небе Большая Медведица,

Я сразу её нахожу.

 

Ушедшие в бездну огромную,

Семь братьев[26] глядят на меня.

И душу согрела и кровь мою

Небесная эта родня.

 

Звенели просторы бездонные,

Глядели мне звёзды в глаза,

И долго я слушал бессонные

Родимой земли голоса.

 

И вот голубою Венерою

Мечты озарились мои,

Как спутницей юности верною,

Подругою первой любви.

 

А небо, как нива осенняя,

Покоем дышало, теплом,

И тихо ночная Вселенная

Осыпала звёзды зерном.

 

Они всё туманней светили.

И чувствовал я всей душой:

Они меня с миром роднили,

С землёю роднили чужой.

 

КТО ВСПОМНИТ ОБО МНЕ…

 

Кто вспомнит обо мне,

Пускай выходит к морю,

Пускай глядит

На Каспий голубой,

Где, неподвластный

Времени и горю,

Шумит прибой.

Услышит пусть

Меня в живой волне,

Кто вспомнит обо мне.

 

Кто вспомнит обо мне,

Пусть к роднику выходит –

Чета чинар видна издалека.

Пусть здесь меня

Душа его находит,

Пускай сольётся с шумом родника,

Пусть, как гора, замрёт он в тишине,

Как вспомнит обо мне.

 

Кто вспомнит обо мне,

Пройди неслышным шагом

По берегам Аракса и Куры

И полюбуйся

Утренним Шахдагом,

Сиянием заоблачной горы.

Знай, что душа моя

В той вышине,

Кто вспомнит обо мне.

 

Кто вспомнит обо мне,

На пастбище высоком

Пусть с пастухами посидит, как друг,

Где лишь орёл

Насторожённым оком

Со скал глядит

На их нелёгкий труд.

Пусть с солнцем постоит наедине,

Кто вспомнит обо мне.

 

Кто вспомнит обо мне,

Знай, сердце моё бьётся –

Ещё мечты кипят,

Ещё в крови пожар…

Здесь жизнь моя,

Которая зовётся

Азербайджан!

Вот Миль мой…

Вот Мугань…

Пройди по всей стране,

Кто вспомнит обо мне!

 

Из Джабира Новруза

С азербайджанского

 

ЧЕГО НЕ ХВАТАЕТ…

 

Без сочувствия жить невозможно

ни минуты, ни часа, ни дня…

Чуть взгрустну про себя, ты тревожно:

«Что с тобой?» – вопрошаешь меня.

«Дом построен. Сыны подрастают.

Стол достойно к обеду накрыт.

Так чего же тебе не хватает?..» –

твой расстроенный взгляд говорит.

Ах, родная! О том ли горюнюсь,

что житейской дробится крупой?

Не хватает мне сказки,

чтоб в юность

Кануть сызнова вместе с тобой.

На путях,

по которым охота

прежним парнем пройтись и теперь,

не хватает мне точного счёта

для находок моих и потерь.

Не о хлебе насущном тоскую,

но в борении сил мировых

я насущного слова взыскую

пуще хлеба и соли моих…

Та нехватка меня беспокоит,

от которой попробуй уйди:

если надвое край мой расколот,

то и сердце разъято в груди.

Как болит застарелая рана,

так навязчиво думаю я

о борьбе и судьбе Саттархана[27],

скорбь о нём безутешна моя.

Вéтра Юга душе не хватает,

и могу ли я душу винить,

если братьям она сострадает:

этой связи не разъединить.

Я чертой отчужденья терзаюсь

и хотя б журавлём появлюсь

над Тавризом, чтоб город-красавец

отозвался на братскую грусть.

Нам свиданья с Луною и Марсом

всё доступнее день ото дня,

только родины часть

– за Араксом –

всё ещё далека для меня…

Разве может быть дух бестревожен?

Разве поиска дух оскудел?

Разве может быть кем-то положен

беспокойству людскому предел?

Миллиарды людей на планете.

Но,

бывает,

грустишь оттого,

что на случай и друга на свете

не хватает. Всего одного.

Человека безмерна потреба.

Ради целей,

сокрытых во мгле,

астроном углубляется в небо,

сеет козни шпион на земле.

В разных странах решимость крепчает,

как звучание общей струны:

род людской образумится чает,

чтобы жить на земле без войны…

Не кручинься, родная!

Покуда

исполнения чаяний ждём,

на земле совершается чудо:

мы надеемся, – значит, живём.

 

ВОЗДУХ ГОРНЫЙ, ВОДА КЛЮЧЕВАЯ…

Как естественны слов сочетанья:

Воздух горный…

Вода ключевая…

Между нами легли расстоянья,

Воздух горный, вода ключевая.

 

Разлучили нас дали и годы,

Жизнь меня закружила иная…

На коне я! А вы – пешеходы,

Воздух горный, вода ключевая…

 

Брал у вас я созвучья и строки,

Свои песни слагать начиная,

И в крови моей – ваши истоки,

Воздух горный, вода ключевая.

.

…Зазвенели колёса стальные,

Унесла меня жизнь кочевая

В мир, где воздух и воды иные,

Воздух горный, вода ключевая.

 

О вершины, что вечно лучисты,

О лесов тишина вековая,

Дорогие приметы отчизны,

Воздух горный, вода ключевая.

 

Где ты, удаль

и крик в поднебесье,

Сон глубокий под древней чинарой?!

Моя самая чистая песня –

Воздух горный, вода ключевая…

 

Там – могилы родные,

здесь – дети…

Город здесь, там – простор величавый…

Две судьбы, две дороги на свете…

Воздух горный, вода ключевая.

 

* * *

 

Здесь девушка одна жила когда-то,

Здесь молодая девушка жила.

Вот в этом доме, тем лишь и богатом,

Что здесь она царила и цвела.

 

Она смеялась, пела, веселилась,

И дом не ведал, что такое грусть…

И не одна по ней душа томилась,

И не одна по ней вздыхала грудь.

 

Когда на мир ночная тень ложилась

И замирало в мире всё кругом,

Моя душа неслышно сторожила

Её покой… И улицу… И дом.

 

Как часто я с душой своей влюблённой

Ждал, чтоб она по улице прошла,

И жил лишь этой улицей зелёной,

Мне целым миром улица была…

 

Минули годы… Снова я в округе,

Где долго жил когда-то сладким сном.

И, кажется, протягивают руки

Мне снова эта улица и дом.

 

Но в доме этом жизнь давно умолкла.

Её веселье не витает в нём…

И я стою и вглядываюсь в окна.

И дворик тихий обхожу кругом…

 

И вдруг такая горькая утрата

Мне сердце беспощадно обожгла!..

Здесь девушка одна жила когда-то,

Здесь молодая девушка жила.

Из Бахтияра Вагабзаде

С азербайджанского

 

ОРЁЛ

 

Икраму Абдуллаеву

 

Охотник

Прицельное пламя ствола

Навёл на парящего в небе орла…

Стрелок не жалел о содеянном зле,

Когда оказался орёл на земле.

 

И видел всё это чабан издали.

К орлу подбежал он

И поднял с земли

Несчастную птицу.

Орёл ещё жил,

И горным бальзамом чабан обложил,

Целебными травами раны крыла.

И слёзы блеснули в глазах у орла.

 

Охотник спустился с горы к чабану.

Не чувствовал он никакую вину,

И горд был,

Как будто победой в бою,

И требовал птицу – добычу свою.

Набросился гневно чабан на него,

Поднялся скандал – не понять ничего…

Орёл, удивлённо взирая на них,

Казалось,

Почувствовал что-то,

Постиг.

Постиг не как люди,

Сомнений полны,

А кратко и ясно, как могут орлы:

«Единый характер и лик у орлов,

Друзей они знают и знают врагов.

Но разнятся люди душою своей,

Различны дела и поступки людей.

Один меня выстрелом наземь свалил,

Другой мне на раны бальзам наложил.

И это, видать, не понять мне вовек:

Стрелок – человек и чабан – человек…»

* * *

 

Опять смешались и добро, и зло,

Мир маленьким стал.

Что это такое?

А дни мои влакутся тяжело

И долго длятся, полные тоскою.

 

Вершина – ты. Поток – я,

ангел мой,

Но что-то непонятное свершилось –

С горы в ущелье тёк я,

ангел мой,

Стал течь я из ущелья – на вершину.

 

Я тьму ночную стрелами ресниц

Пронизываю, пробиваясь в утро.

Вернись. С моими взорами вернись,

Что ищут тебя в мире поминутно.

 

Мне тяжело нести свою тоску,

Но самого себя ничуть не жаль мне.

Подобен я взведённому курку,

Который ждёт, чтоб на него нажали.

 

Опять смешались и добро, и зло.

От радости, что есть ты, мне не спится.

Любовь, как мир большая, тяжело

Лежит на несмыкаемых ресницах.

 

* * *

 

Мы говорим:

«Ритм жизни изменился,

А значит, изменился человек…»

И вместе с нами век заторопился,

Стремительно наращивая бег.

 

Мы за мечтою в самолётном шуме

Летим,

Торопим скорость поездов.

Поменьше сроков ищем для раздумий,

Для объяснений – покороче слов.

У времени мы время урываем,

Куда-то устремляемся, спеша.

В такси,

в метро и даже на трамвае

В грядущее торопится душа…

Но, вечно поспешая, отчего же

Куда-то мы опаздываем всё же?

 

Земля и небо при любой погоде

Свой облик сохраняют без прикрас.

И потому-то в бешеной погоне

Природа не поддерживает нас.

 

В свой срок,

Не зная спешки-нетерпенья,

Цветок сияет, созревает плод,

И, не меняя вечного движенья,

Обходит солнце вечный небосвод.

 

Из Мушни Ласуриа

С абхазского

 

БАБОЧКЕ

 

Прилетела опять, желтокрылая,

Принесло тебя лёгкой весной, –

И душа моя снова счастливая,

Словно детство вернулось с тобой.

 

Я, бывало, бегу за тобою,

И тебя на цветущем лугу

Я и шапкой ловлю, и рукою,

А поймать всё никак не могу.

 

Синим ветром тебя относило…

Сам летел я, с весною паря…

До чего ж хорошо это было –

Ты,

Трава молодая

И я…

 

С той поры не в просторах зелёных –

В многоярусных жил городах,

Всё спешил, всё летел в самолётах,

Всё летел по земле в поездах.

Но опять в дуновении юга

Ты мне маленьким машешь крылом,

На краю озарённого луга

Мы друг друга опять узнаём!

 

Ты откуда, скажи мне на милость,

В стороне проживала какой,

Неужели и ты истомилась

В ожидании встречи со мной?!

 

Вот летишь ты, сливаясь с весною,

Улетаешь в сиянье и мглу…

Что ж такое случилось со мною? –

За тобой я вослед не бегу.

 

* * *

 

Я один по комнате хожу.

Выхода нигде не нахожу.

Остаётся мне в окно смотреть…

Обменял я золото на медь!

 

Не вернуть теперь мне лучших дней,

Не увидеть мне твоих очей.

Где-то крылья тихие замрут,

Где-то сердце слёзы обожгут…

 

Поступил с собой я как с врагом,

Знаю: всё, что видится в былом,

Будет мне безжалостно светить –

Мне ничем не его не заслонить!

 

Не свети… Не надо… Не свети,

Не нашёл я верного пути.

Так своим сомненьям доверял,

Что тебя навеки потерял…

 

Я очнулся – листья не шумят,

Я очнулся – птицы не летят,

Я очнулся – тишина в садах…

Я очнулся – слёзы на щеках.

 

В небе тихо стало и темно,

Отблистали молнии давно!

…Я один по комнате хожу.

Входа нигде не нахожу.

 

Слышен шорох пасмурного дня,

Холодеют руки у меня.

Остаётся мне в окно смотреть…

Променял я золото на медь!

 

ПРОЩАНИЕ

 

Абхазские мужчины

не оплакивают своих жён.

 

Душа настаивала: «Плачь!

Не сдерживай своих рыданий…»

«Молчи… Тоску поглубже спрячь…» –

Шептал обычай стародавний.

 

…Вчера любимый человек, –

Вчера она скончалась в муке…

Глаза, закрытые навек,

Навеки сложенные руки…

 

Её схоронят через день,

Зароют послезавтра в землю…

Он под окном своим, как тень,

Стоит, ночной окутан темью.

 

…Он возвращается опять,

Бредёт, с душой осиротевшей…

Печалью тихою объят,

Народ сидит вокруг умершей.

 

И вот встают по одному.

Глядеть в глаза его не смея,

И все уходят, чтоб ему

Наедине проститься с нею.

 

Её схоронят через день,

Зароют в землю послезавтра…

Толпа горюющих людей

Пойдёт за нею со слезами.

 

И он пойдёт среди других…

Но не должны увидеть люди

Запретных слёз его мужских…

Не будет плакать он, не будет!

 

Но не сдержать ему тоски

Теперь, когда народ оставил.

Прикосновением руки

Он волосы её поправил.

 

Он в лоб её поцеловал,

Ещё как будто бы украдкой,

И вновь лицо своё склонял

Над этой страшною утратой.

 

Никто не видел, не слыхал,

Как он тогда над нею замер,

Как он лицо ей согревал

Своими жаркими слезами.

 

…За ним – когда он выходил –

Её живой тянулся голос.

И шаг его тяжёлым был,

Всей тяжестью земли тяжёлым.

 

АХ, ШИРИ[28]

 

Сегодняшней ночью – я знаю, –

Как прежде, она меня ждёт,

Не слыша, как я повторяю:

«Ах, шири, пусть ливень пойдёт,

Ах, шири, пусть ливень пойдёт!»

 

Не я ли, не я ли свиданья

Ещё так недавно желал,

Другое твердя заклинанье:

«Ах, шири, чтоб дождь перестал,

Ах, шири, чтоб дождь перестал!..»

 

Послушай! Ну что за блужданья?!

Чего же ты хочешь найти,

Так часто меняя желанья,

Так часто сбиваясь с пути?

 

Скажите, судьбы моей годы,

Когда же мы встретим её,

Кому безраздельно б я отдал

И юность и сердце своё?

 

…Наверно, никто не ответит,

Куда меня сердце зовёт…

Ах, шири, пусть мечется ветер,

Ах, шири, пусть ливень пойдёт!

 

* * *

 

Я оглянулся: бледной тенью

Бесшумно смерть идёт за мной,

В ней всё – и зависть, и презренье,

И просто холод ледяной.

 

Прочь от слепой, пустой, убогой,

Не по пути со смертью нам!

Но той же смерть бежит дорогой,

Бежит за мною по пятам.

 

…Природа-мать! Деревьев трепет,

Трава, встающая до плеч,

И моря блеск, и птичьи трели,

И человеческая речь.

 

И тишины твоей наплывы,

И облаков весенний бал,

И кровь, сияющая в жилах,

И водопады среди скал…

 

Как я хотел бы рассмеяться

В глазницы пустоты и льда

И с солнцем яростным обняться,

Как с верным другом, – навсегда!

 

* * *

 

Я подхвачен ветром небывалым,

Закружившим душу в синей мгле.

Где сейчас я? Облака и скалы…

Где я? На далёком корабле!

 

…Боль проходит – сердце новой просит.

Дня прожить иначе не могу.

 

Мне ли утро дарит эту просинь?

Мне ль цветы кивают на лугу?

 

Не приду ни к одному решенью,

Знаю лишь: звезда моя зажглась.

Повинуюсь только притяженью,

Приближенью чьих-то рук и глаз.

 

Лепестки цветов вокруг витают.

Солнце смотрит прямо на меня.

О мой город, посвящённый в тайну,

Я прошу: не выдавай меня!

 

То ли сном я óбнят, то ли садом,

Окружён цветущей тишиной,

Слышу: сердце чьё-то бьётся рядом,

Чей-то трепет счастья надо мной.

 

…Я подхвачен ветром небывалым,

Закружившим душу в синей мгле.

Где сейчас я? Облака и скалы…

Где я? На далёком корабле!

 

Из Фридона Халваши

С грузинского

 

МЕЛЬНИЦА

 

Иду в горах…

Зелёное приволье

И сердце моё радует и слух.

И хочется, и хочется невольно

В объятья заключить мне всё вокруг…

 

В ущелье – слышу – жёлоб деревянный

Звенит водой, бегущей к жерновам,

И возникает детство из тумана

На мельницу опять иду, как в храм.

 

О мельница! Ты в детстве исцелила,

От злой болезни излечила ты,

И на всю жизнь мне, кажется, хватило

Волшебных струй твоей живой воды.

О мельница! Весь урожай с рассвета

Готов, как раньше, я тебе носить…

Всё изменяется на свете этом,

Одну тебя ничем не изменить.

 

* * *

 

Снова дождь идёт,

Дождь идёт снова,

Голос вечности слышится в нём,

И мне кажется –

Всё повторяя,

Проливается время дождём.

 

И весна,

В набухающих почках,

Кормит грудью надежды меня…

И, рожать собираясь,

Как прежде,

Что-то шепчет тревожно земля.

 

Снова дождь

Высекает, как мастер,

Лик горы, очертанье хребта…

И опять перед дверью любви я,

Только наглухо дверь заперта.

 

ДОМ СНОВ

 

О детства дом,

дом сладких сновидений,

Твой лик похож на материнский лик.

Уютный мир твой, где былого тени,

Зовёт меня, войти в него велит.

 

Лишь прикоснусь

к прохладе стен древесных –

Я вновь во власти давних снов моих.

Поверить ли опять виденьям детства

Иль отвернуться горестно от них?!

 

Открыв окно, вдыхаю мира свежесть,

Покою думы на звезде родной…

Хранитель детства, оставайся прежним,

Не изменяй мне, будь всегда со мной!

 

Из Асхара Кодзати

С осетинского

 

СВЕТ ТОЛСТОГО

 

Большую часть берёз Ясной Поляны

посадил сам писатель.

 

Они светло струятся из земли,

И каждая как в серебро одета.

Они из сердца Гения взошли,

Полны его пророческого света.

 

Царит покой меж солнечных стволов,

И лишь вверху тяжёлый ропот длится,

Как будто бы перед лицом веков

Листает ветер гневные страницы.

 

У сердца, как у солнца, есть лучи.

И этому свидетели берёзы,

В которых свет его ночной свечи,

Его раздумья и восторг, и слёзы.

 

Гляжу на них, и чудится мне здесь

Что сожжены, как заросли бурьяна,

На свете ложь, и ненависть, и лесть.

Что вся земля – как Ясная Поляна.

 

ВАРИАЦИИ  НА ТЕМЫ

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Поделиться: