Не следует утверждать, будто все люди одинаковы

 

Уильям и Кэтрин Бут

 

 

С проповедью, обращенной к людям, которых никто не рассматривал иначе, как отбросы общества, Уильям Бут спустился на самое дно Лондона и организовал там Армию Спасения. Эта армия прошла по всему миру, служа делу милосердия и Евангелия.

Его жена, Кэтрин Бут, почти столь же известна, как и сам Уильям. Кто из них был более блестящим проповедником — решить весьма трудно.

Каким был брак этих двух людей, каждый из которых — яркий общественный деятель? В данном конкретном случае и муж и жена были, кроме того, очень энергичны и часто бескомпромиссны. Как такой брак вообще не распался, можете сказать вы. Но посмотрите, сколько Уильям и Кэтрин сделали для укрепления своей семьи. Думаю, вы согласитесь с тем, что они — исключительные люди. Вам будет интересно познакомиться с ними поближе.

Для Уильяма это был великий день. Но день этот был гораздо значительнее, чем Уильям мог предположить. 10 апреля 1852 года было его двадцать третьим днем рождения. На этот день пришлась Страстная пятница. Но величие этого дня заключалась в ином. В этот день Уильям Бут принял решение целиком посвятить себя проповеди Слова Божьего. Прежде он семьдесят восемь часов в неделю посвящал другому делу — Уильям был

ростовщиком и проповедовал только по воскресеньям. И вот он оставил работу в ломбарде одного из южных кварталов Лондона, в котором он три года фактически и жил, оставаясь там на ночь.

Один состоятельный коммерсант предложил Уильяму четыре доллара в неделю, если тот станет проповедником и будет заниматься только этим. Решение далось весьма непросто, Уильям обдумывал его не один месяц. Ему было бы крайне трудно поддерживать одинокую мать, располагая всего четырьмя долларами в неделю. И все же он решился. Он собрал чемодан и вышел на улицу в поисках нового жилья.

Неожиданно он встретился с тем самым коммерсантом, и тот пригласил его пойти в церковь на богослужение. Если бы Уильяма пригласил кто-нибудь другой, он, вероятнее всего, отказался бы. В конце концов у него хватало и других дел. Но он все же пошел. И был рад, что все сложилось именно таким образом.

Кэтрин Мамфорд тоже пришла туда. Они несколько раз встречались и прежде. Их нельзя было назвать подходящей парой. Он был высокого роста (примерно шесть футов), носил черную бороду, темный сюртук, и своей неуклюжестью немного напоминал Линкольна. У Кэтрин были темные волосы, красивые карие глаза, изящная фигура, и держалась она подчеркнуто изысканно. Она была прихожанкой методистской часовни на Уолуорт Роуд, где он часто проповедовал. Один из биографов пишет: «Несмотря на непродолжительность их знакомства, между высоким, худощавым Бутом и маленькой, темноволосой Кэтрин установились довольно тесные дружеские отношения».

Вечером той Страстной пятницы, которая стала такой значительной в жизни Уильяма Бута, он вызвался проводить Кэтрин домой. Она согласилась. Раньше ее восхищали его проповеди (она говорила, что в них был «настоящий огонь»), теперь же она начала восхищаться и им самим. «Его манера говорить показалась мне странной и неординарной». На нее также произвело впечатление и то, что «во всем, о чем он говорил, проявлялась редкая гармония мысли, чувств и воли». Кэтрин вспоминала потом: «Нам показалось, что мы давным-давно знаем и любим друг друга... Когда мы подошли к моему дому, то оба уже были уверены в том, что созданы друг для друга и что должны жить вместе». Мать Кэтрин пригласила Уильяма остаться у них на ночь. На следующее утро, покидая дом Мамфордов, он сказал, что «поражен в самое сердце». Уильям Бут был влюблен.

К сожалению, время для влюбленности было не самое подходящее. Если бы эта их встреча произошла днем раньше, когда у него еще была работа, вся их дальнейшая жизнь могла бы сложиться иначе. Но он уже стал проповедником, а четырех долларов в неделю едва хватало на пропитание лишь ему одному. Жениться в такой ситуации было просто немыслимо.

Было ли решение, которое он принял в ту Страстную пятницу, ошибочным?

И Уильям, и Кэтрин были людьми волевыми, упрямыми, настойчивыми и решительными. Оба они легко поддавались и плохому настроению, и депрессиям. Как такой брак мог быть удачным? И все же удачным он был.

Делом всей жизни Бута стала Армия Спасения, деятельность которой началась в отвратительных лондонских трущобах, а впоследствии распространилась на пятьдесят стран. Привлечение всеобщего внимания к социальным проблемам и настойчивая проповедь во всех слоях населения стали обновляющим, принципиально новаторским делом и оказали огромное влияние на состояние современного христианства. Ни одно из религиозных движений не было столь ярким примером совместной работы двух супругов, как Армия Спасения. И ни одна семья не распространяла Евангелие настойчивее и эффективнее, чем Уильям и Кэтрин Бут и их восемь детей.

Вероятно, самые серьезные разногласия накануне свадьбы возникли, когда речь зашла о роли и правах женщины. В этом споре она выиграла, но десять лет спустя именно муж подтолкнул ее к тому, чтобы стать проповедником. И очень скоро Кэтрин как проповедник стала намного популярнее своего мужа-проповедника.

Уильям и Кэтрин были очень разными людьми, но оба они происходили из несчастливых семей.

Биограф пишет: «Очень сомнительно, чтобы Мэри (мать Уильяма Бута) сильно любила Самьюэля Бута (его отца), и трудно сказать, любила ли она его вообще. Его безразличие к ней, амбициозность, крайне вульгарная речь и поведение гасили любые теплые чувства жены». Его отец, которого сам Уильям характеризовал как «жадного до наживы скрягу», был мелким подрядчиком по строительству в Ноттингеме. Он кое-как сводил концы с концами в течение долгого времени, но в 1842 году, когда Уильяму было всего тринадцать, все-таки разорился. Для Уильяма это означало конец учебы. Отец отдал его учеником в ломбард в квартале Гуз Гейт, в ноттингемские трущобы. Через год отец умер и оставил без единого гроша вдову, четырнадцатилетнего Уильяма и трех младших дочерей, одна из которых была инвалидом. Мать едва зарабатывала на жизнь, торгуя игрушками, иголками, нитками и ватой, а Уильям ничего не приносил в дом, поскольку ему самому практически не платили.

В течение нескольких последующих лет Уильям увидел такую нищету, какую многие другие не видят и за всю свою жизнь. Его семья была бедна, но, работая в ломбарде, он видел множество гораздо более бедных людей. Он был свидетелем того, как голодная толпа рвалась в здание пекарни, избивая охранявших ее солдат, чтобы добыть хоть немного хлеба. Он чувствовал на себе бремя высоких налогов и несправедливость законодательства, стоявшего на страже интересов землевладельцев. Он даже присоединился к политическому движению, стремившемуся оказать давление на британское правительство.

Но наряду с этим он стал также посещать и методистскую церковь. Однажды вечером, бредя домой после затянувшегося собрания, мучимый тяжкими раздумьями, он решил посвятить свою жизнь Иисусу Христу. Так, без сложных драм, Уильям Бут стал христианином.

Спустя шесть лет, завершив свою учебу в ломбарде, Уильям попытался найти работу, желательно не связанную с ростовщичеством. Но тщетно. Через год, не имея средств к существованию в Ноттингеме, он решил отправиться в Лондон. «Эти двенадцать месяцев стали самыми мрачными в моей жизни, — вспоминал Уильям позже. — Никому на свете я не был нужен».

Лондон не показался ему привлекательнее ноттингемского квартала Гуз Гейт. Нищета здесь была еще более ужасающей. Найти работу было делом почти безнадежным. Сам же город, как вскоре обнаружил Уильям, вонял в самом прямом смысле этого слова. Дым трех миллионов каминных труб смешивался со зловонием джина, лука, кала, жидкой грязи и сточных вод. Темзу все называли (и заслуженно) «Великой вонючкой».

Не найдя никакой другой работы, он стал ростовщиком, чего стыдился всю свою остальную жизнь. Единственной радостью в его жизни была возможность проповедовать по воскресеньям, иногда в каком-нибудь парке, а иногда — в маленькой часовне, в восьми милях от дома. Путь был неблизким.

Он хотел бы проповедовать чаще, но это было невозможно. «Проповедовать было просто негде, никто не проявлял ко мне интереса», — вспоминал он. В конце концов методисты пригласили другого проповедника (Уильям упорно не хотел прекращать свои проповеди в парке); и ему отказали даже в месте капеллана на корабле с каторжниками, отплывавшем в Австралию. Кроме того, врач сказал ему, что он представляет собой комок нервов и вряд ли проживет долго. Его начали мучить боли в желудке. Это была быстро развивающаяся язва.

И вот, в тот момент, когда он уже почти оставил все свои попытки, в его жизни возник тот самый коммерсант. Он хотел, чтобы Уильям стал священником в небольшой общине, отколовшейся от методистского движения. Вскоре после этого он и встретил Кэтрин.

Мать Кэтрин была человеком косным, ограниченным и немного истеричным. Отец был отпавшим от веры методистским священником, сменившим свое призвание на ремонт телег; за него молились и мать, и дочь. Какое-то время он принимал участие в движении за трезвый образ жизни, но в конечном счете запил сам.

Уильям Бут однажды сказал, что мать Кэтрин была «женщиной самых строгих принципов... Если она что-либо считала правильным, то так оно и должно было быть, какие бы последствия ни следовали за этим». Она запретила дочери изучать французский язык, чтобы та никогда не читала французских романов и прочей безбожной литературы. Большую часть образования Кэтрин получила дома, поскольку миссис Мамфорд опасалась, что ее дочь попадет в школе в дурную компанию. Чтобы исключить любое мирское влияние на Кэтрин, ей было запрещено иметь подруг. Поэтому со своими куклами та играла в церковь и часто проповедовала им. Разговоры за столом в их доме были всегда очень серьезными и взрослыми. Брат Кэтрин сбежал из дома, как только у него появилась такая возможность (ему тогда было шестнадцать), и отправился в Америку. После этого Кэтрин общалась исключительно с матерью.

Нервная и хрупкая, Кэтрин часто болела в детстве. В четырнадцать лет она несколько месяцев провела без движения из-за искривления позвоночника. В восемнадцать она заболела туберкулезом и провела на курорте в Брайтоне почти полтора года. Поправив здоровье, она вернулась в Лондон примерно тогда же, когда Уильям приехал туда в поисках заработка.

О Кэтрин говорили: «Две самые яркие черты ее характера — это религиозность и неутомимая жажда к спорам». Но именно это и привлекло в ней Уильяма. Раньше он не встречал людей, похожих на Кэтрин. У нее обо всем были совершенно четкие представления.

В том числе и о том, каким должен быть человек, за которого она выйдет замуж. Его религиозные взгляды должны были быть сходными с ее собственными. Он должен был быть человеком умным и волевым («Я никогда не смогу уважать идиота»). Их вкусы не должны были значительно различаться. Наконец, он должен был быть совершенно непьющим. Кроме того, ей бы хотелось, чтобы он был священником. Уильям Бут подходил по всем параметрам, кроме полного и абсолютного отказа от алкоголя. Но вскоре она убедила его в том, что это крайне важно, и, таким образом, он стал для нее идеальной парой.

В течение месяца после их встречи в Страстную пятницу Бут много размышлял о своей жизни. Как проповедник он не пользовался особенным успехом; руководители различных деноминаций относились к нему с крайней холодностью; рядовые члены церкви в большинстве своем были значительно лучше его образованны. Уильям думал было пойти работать обратно в ломбард. И посоветовался об этом с Кэтрин.

В письме она ответила ему: «Какая разница — кто хмурится, если Бог улыбается? Слова „мрачность, меланхолия и отчаяние" разрывают мне сердце. Не поддавайтесь минутному настроению. Бог любит Вас. Он поддержит Вас... Мысль о том, что я могу причинить Вам душевную боль и усилить ваше отчаяние, невыносима для меня. Мне бы хотелось, чтобы мы никогда не встретились. Постарайтесь забыть меня». Уильям подумал, что она отталкивает его. В ответ он написал неистовое письмо, полное эмоций. Она ответила: «Боюсь, Вы неправильно меня поняли. Если на то есть воля Божья, нам нужно соединиться — какие бы трудности это за собою не повлекло». Через несколько дней они обручились.

Обручение действительно состоялось быстро, чего не скажешь о свадьбе, до которой оставалось еще три года. В день обручения Кэтрин написала: «Вечер чудно тих и ясен, как и моя душа. Буря прошла, и наступившая тишь глубока и прозрачна. Все чудесно... Чем ближе ты подведешь меня ко Христу своими делами, тем большим будет мое уважение к тебе; и если возможно любить тебя сильнее, чем я люблю сейчас, я буду любить тебя сильнее».

Их переписка продолжалась, потому что в течение следующих трех лет Уильям много путешествовал. Его письма были короткими, а ее послания насчитывали по две с половиной — три тысячи слов. Один из биографов охарактеризовал их как «письма пуританской любви». Может быть это и так, но, тем не менее, в них очень много чувства.

Он пишет ей о своих тяготах: «Вчера я прошел пешком восемь миль. Надо было ехать. Сегодня утром я чувствую себя очень усталым. Болит голова, и я, кажется, совсем болен». Отвечая, она иногда бранит его: «Не вздумай засиживаться до полуночи после тяжелого трудового дня. Ни Богу, ни людям это не угодно, и не забывай, что ты себе не принадлежишь». Иногда ее тон становится поучающим: «Старайся отбросить человеческие слабости», но вскоре опять обретает мягкость: «Ты будешь прав, если решишь, что не мне давать тебе советы в духовных вопросах, ведь сама я так далеко от Бога».

Она знала, что ей не стоило за него волноваться, и все же волновалась. «Любовь сопровождают тысячи причин для беспокойства, но они бы просто не существовали, если бы не было любви. По крайней мере, я так считаю».

Уильям Нельсон, биограф, пишет: «Менее решительный человек вряд ли бы женился на Кэтрин Мамфорд. Некоторые ее письма, пожалуй, действительно смущали их читателя. Однажды она написала: «Мне следовало бы сдерживать поток чувств, когда я пишу тебе», — но все же она не хотела, как сказано далее, «охлаждать или сдерживать чувства, чтобы ты лучше узнал, какой у меня характер».

Она не боялась давать ему и пасторские советы: «Я хочу, чтобы ты был настоящим человеком и христианином. Тогда я буду довольна... Мои представления о человеке, с которым я соединюсь, таковы, что я, пожалуй, буду горше желчи, если увижу, что тот, с кем я связала свою жизнь, — человек недостойный». Вероятно, она много думала о браке родителей и о своем отце, потерявшем малейший интерес к вопросам духовности. «Бога не прославишь ни проповедью, ни поучением так, как Он прославляется святостью жизни».

Их свадьба была отложена по финансовым причинам, но были и другие сложности. Бут не мог найти деноминацию, к которой он счел бы возможным присоединиться. Незадолго до их помолвки они оба покинули методистскую церковь (вернее, их попросили ее покинуть) и присоединились к методистам-реформаторам. Но в среде реформаторов было очень много конфликтов, а их лидеры жестоко соперничали. Поэтому молодая пара покинула и эту общину. Кэтрин стала посещать церковь конгрегационалистов и побуждала Уильяма стать там пастором. Однако книги, которые ему дали, несли слишком сильный отпечаток кальвинизма и имели слишком мало общего с его собственными взглядами. Уильям и Кэтрин уже и не знали, куда податься, когда другая маленькая независимая методистская община пригласила Уильяма поехать с проповедями по нескольким церквам примерно в сотне миль от Лондона. Хотя это и означало разлуку с Кэтрин, он не мог упустить такую возможность. В одном из писем к Кэтрин он описывает свои чувства: «Я все езжу из города в город. Сегодня вечером отправляюсь обратно в

Сполдинг; во вторник еду в Ринчбек; в среду — в Саттлтон; в четверг — очень важное собрание в Бостоне... Мне бы хотелось, чтобы я не писал тебе, а чтобы ты была здесь рядом, в моих объятиях. И все же меня мучат страхи. Что ждет нас? Как бы я хотел, чтобы реформаты вошли в союз „Новое Единство" или в ассоциацию и вся эта суета окончилась бы... Но я всегда много переживаю из-за неприятностей, которые еще не случились. Я всегда был человеком беспокойным и неудовлетворенным жизнью, и, боюсь, так оно и будет до тех пор, пока я с миром не отправлюсь на небеса».

Пока Уильям тревожился, Кэтрин готовилась стать женой священнослужителя. «Я расширила круг своего чтения, делаю заметки и конспектирую все мало-мальски достойные проповеди. Начала изучать стенографию..."

Гораздо легче Кэтрин было писать проповеди самой. И предназначались они для ее будущего мужа. Он был так занят, переезжая с места на место, что часто отправлял ей торопливые записки, вроде следующей: «Мне нужна проповедь о потопе, одна об Ионе и одна о Страшном суде. Пришли основные мысли. Сюжет должен быть сильным и пугающим. Ничто так не волнует людей, как ужасное. Пока перед их лицами не взовьются языки адского пламени, они и с места не сдвинутся».

Кэтрин эти его просьбы исполняла, хотя время от времени и напоминала, чтобы он «старался избегать чрезмерных эмоциональных порывов во время служения... Я никогда не любила шум и суету, если только не была твердо уверена, что они являются выражением глубокой взволнованности, как плода воздействия Духа Святого; однако, любовь моя, шум в церкви ни к чему хорошему не ведет. Не думаю, что Евангелие требует столько суматохи для его проповеди. А ведь многим это покажется смешным, и тогда бесполезно будет ожидать каких-либо результатов от евангелизации».

Кэтрин выработала четыре правила их будущей совместной жизни: 1) никогда не иметь секретов друг от друга; 2) сделать общими доходы и расходы; 3) всегда высказывать свое несогласие, чтобы сохранить гармонию, и никогда не утверждать, что все люди одинаковы; 4) никогда не ссориться при детях.

То, что они собирались высказывать свои несогласия, говорит о том, что несогласия такие несомненно были, и нередко.

Одна из тем, по поводу которой они с самого начала были принципиально не согласны друг с другом, касалась женщин. Он считал, что женщины чувственнее мужчин, а мужчины — более рациональны. Она горячо спорила, утверждая, что никогда не выйдет замуж за человека, не отдающего женщине должного. Она признавала, что из-за «неправильного образования» большинство женщин «интеллектуально слабее мужчин... Но нет никаких оснований утверждать, будто они таковы от природы».

Уильям и отправлял, и получал письма с радостью. Он пишет: «Я хочу, чтобы ты слушала, критиковала и подгоняла меня. Я чувствую себя безнадежно одиноким, и это весьма меня угнетает. Я говорю, действую, проповедую, но когда день позади, я могу обсудить это только с тобой; с другими людьми я не могу говорить из опасения показаться эгоистичным или ищущим похвал; если я все же обсуждаю эти темы, то мои собеседники говорят мало, либо совсем ничего». А Кэтрин, похоже, никогда не ограничивала себя в желании высказаться.

Когда они были еще только помолвлены, порою казалось, что Кэтрин вовсе не хочет брака. Возможно, их интеллектуальная близость была для нее гораздо важнее их будущей близости физической. Однако, когда он начинал замечать это, — что его, конечно, расстраивало, — она с огромным воодушевлением писала ему об их предстоящей совместной жизни: «Мы сделаем наш дом наилучшим местом на земле друг для друга, полным света и радости. Мы будем нежными, внимательными, любящими и

терпеливыми... Как это будет прекрасно!»

Проведя год в поездках по окрестностям Сполдинга, расположенного в ста милях к северу от Лондона, Уильям присоединился к другому методистскому движению, союзу «Новое Единство», и на полгода вернулся в Лондон, чтобы учиться. Кэтрин поддерживала его решение, хотя и знала, что методистским священникам вступать в брак было разрешено лишь по истечении четырех лет служения. Уильям же вовсе не был рад перспективе провести шесть месяцев за книгами, в то время как тысячи людей умирали и попадали в ад. Не особенно ему нравилась и перспектива четырехлетнего испытания безбрачием. К счастью, куратор Уильяма был человеком терпимым и позволил ему во время обучения больше проповедовать, нежели сидеть в классе. Кроме того, союз «Новое Единство» сделал для Уильяма персональное исключение и позволил ему жениться по истечении всего одного года испытательного срока.

В начале 1855 года Уильям стал проповедником «Нового Единства». Ему было тогда двадцать пять лет. И снова ему пришлось часто и надолго уезжать от Кэтрин. Он чувствовал себя одиноким и несчастным. Он писал ей: «Ты знаешь меня, я человек порывистый. Я печалюсь из-за этого и ненавижу себя за это. Но вот в чем беда: в моей душе клубится мрак. Ты знаешь об этом». И все же, несмотря на депрессию, за четыре месяца проповеднической деятельности он увидел обращение ко Христу одной тысячи семисот тридцати девяти человек.

В июне, когда Уильяму и Кэтрин исполнилось по двадцать шесть, они наконец поженились. Церемония была очень скромной. Присутствовали только ее отец, его сестра и священник. Их медовый месяц длился всего неделю, после чего они снова отправились в путь, на этот раз уже вместе.

Она хотела сопровождать его всюду, но здоровье не позволяло. Когда Бут уехал, оставив ее в Лондоне, она написала ему: «Я чувствую себя так, будто отсутствует часть моего существа». Несколько месяцев спустя она пишет родителям: «Он добрее и нежнее, чем когда-либо. Молитесь о нем! Он достойнее множества посредственных людей».

Через девять месяцев такого «передвижного брака» она пишет другу семьи, превозносящему проповеднический талант Уильяма: «Мой дорогой муж действительно превзошел сам себя. Он просто электризует людей. Если бы Вы видели и слышали то, что вижу и слышу я, Вы бы так же радовались и гордились им. Благослови, душа моя, Господа!»

Следующий за этим абзац написан разборчивым и крупным почерком. «Я только что вошел в комнату и увидел, что моя дорогая жена составляет сей важный документ. Завладев им, я прочел вышеизложенные восхваления. По этому поводу могу сказать только то, что буквально вчера вечером она прочитала мне длинную лекцию о том, как я туп, скудоумен и т. д., и, — батюшки! — вот что она, оказывается, пишет Вам. И тем не менее она — мое сокровище, все более и более ценное для меня, несмотря на взбучки, которые она мне устраивает».

Нимало не обескураженная Кэтрин заканчивает письмо следующими словами: «Мы немного подрались изза того, что он тут написал, но придется отправить в таком виде, потому что у меня, к сожалению, нет времени переписать письмо. В два у меня встреча, а сейчас уже почти час. Но в свое оправдание я должна сказать, что упомянутая «длинная лекция» не касалась ни его проповедей, ни вообще чего-либо мало-мальски серьезного. Речь шла о вещах, которые нисколько не противоречат моим похвалам».

Уильям любил свою работу, но его коллеги по «Новому Единству» по разным причинам не разделяли его энтузиазма. Поэтому в 1858 году, после трех лет напряженной и очень успешной евангелизационной работы супругов Бут направили в очень скромный приход, состоящий из девяноста человек. Но в такой маленькой общине у Кэтрин появилась возможность самой выступить в качестве проповедника.

Несмотря на то что Уильям уже давно подталкивал ее к этому, Кэтрин очень боялась выступать перед людьми. Но в 1860 году, после рождения дочери Эммы, она почувствовала «Господне призвание» сказать несколько слов на богослужении в церкви. Она говорила, что дьявол шептал ей: «Ты будешь выглядеть как последняя дура». И она отвечала: «Раньше у меня не было такой возможности, но ради Христа я готова выглядеть как угодно».

Ее речь, произнесенная в конце утренней службы, была так хорошо принята, что ее попросили выступить также и вечером. Так началось ее собственное служение, которое порой встречало даже более горячую поддержку, чем служение Уильяма.

В газете «Путь Евангелия» так описывали ее стиль: «Она крайне опрятна в одежде. Черная соломенная шляпка украшена лишь парой синих тесемок. Черный вельветовый жакет с обтягивающими рукавами, который очень идет ей, и черное шелковое платье составляют скромную и подобающую привлекательность этой женщины-

проповедника... Ее речь точна, спокойна и очень внятна, без малейшего намека на скучный формализм».

В течение четырех лет на ежегодных конференциях «Нового Единства» Уильям с надеждой ожидал нового назначения на проповедническую работу. Он ощущал призвание надело евангелизации, и ему казалось, что деноминация противостоит воле Божьей. Он не мог понять, почему его не допускают к проповеди.

Кэтрин хотела, чтобы он вышел из деноминации; Уильям не был настроен столь решительно. Ему вообще был свойствен определенный консерватизм. Кэтрин говорила: «Я не вижу никакого другого выхода, кроме как порвать с прошлым и рискнуть всем. Но Уильям в нерешительности. Он думает обо мне и о детях. Я ценю его заботу, но верю, что Господь не оставит нас». На конференции 1861 года супруги Бут вышли из деноминации. Имея четырех детей и без каких-либо ощутимых перспектив, они положились на Бога и сделали этот шаг. Кэтрин продала пианино. И в течение следующих четырех лет она и Уильям объездили с проповедями всю Англию.

Частенько Кэтрин требовался отдых. Это было обусловлено либо родами, либо состоянием здоровья, либо необходимостью больше внимания уделять детям. Уильям также переживал периоды взлетов и падений. Однажды, когда Кэтрин была дома, в Лондоне, он написал ей: «Сегодня весь день у меня скверное настроение. Я занят темной стороной своей личности. И я уже не вижу никакой другой стороны. Я весь во тьме — умственно, физически и духовно. Господь, смилуйся надо мной! Я чувствую себя как человек, недостойный внимания ни Бога, ни людей». Он легко поддавался депрессиям. «В неудачные дни он становился резок и раздражителен, — пишет биограф, — и его дети знали, что в такие дни ему лучше не попадаться на глаза. Только с Кэтрин Бут бывал неизменно нежен».

Родив шестерых детей за девять лет, борясь с трудностями существования без собственного дома, сталкиваясь с проблемами, обусловленными ухудшающимся здоровьем, и непрерывно поддерживая Уильяма морально, Кэтрин и сама психологически надломилась. В то время она пишет: «Я знаю, что мне нельзя впадать в депрессию. Я знаю, что это означает утрату надежды на Бога. Но я ничего не могу поделать с собой. Я слишком долго боролась с этим. Слишком часто я, стиснув зубы, преодолевала накатывающие волны потопа. А вот теперь я все глубже, глубже».

Младший из детей страдал судорогами. Ей было очень трудно оплачивать счета, которые приходили все чаще. У нее на руках была куча неугомонных детей. Ее вновь начал беспокоить позвоночник.

Тем временем Уильям радовался успеху евангелизационной кампании в Северной Англии. Он пишет ей: «Ободрись. Все будет хорошо. Что бы ни случилось, не волнуйся». Он посоветовал ей отвлечься от навалившихся проблем. Вскоре после этого она получила приглашение провести в южном районе Лондона евангелизационную акцию самостоятельно, вне всякой связи с работой мужа. Она согласилась. Собрания прошли с таким успехом, что вскоре последовали новые приглашения из других районов Лондона. Вскоре и Уильям присоединился к этому служению. Однажды на собрании «Полуночного движения падших женщин» Кэтрин проповедовала нескольким сотням проституток. Уильям в это время трудился в самых страшных трущобах города. И вот в жизни Бутов наступил решительный поворот.

«Я хорошо помню тот день, — вспоминает Кэтрин, — когда Уильям пришел домой особенно усталым и бессильно опустился в кресло. Это было между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи. Он сказал мне: „Кэйт, проходя по этим залитым джином улицам, я словно бы слышу голос: «Где еще найти больших язычников, чем эти, где твой труд может быть более нужным, чем

здесь?»“»

«Я помню, — добавляет она, — какое огромное впечатление произвели на меня его слова. Они означали, что в нашей жизни начинается нечто принципиально новое». Но это означало также и новые финансовые затруднения. С другой стороны, у Кэтрин наконец появилась возможность постоянно жить дома. И, самое важное, это означало основание Восточно-лондонской миссии, которая впоследствии была реорганизована в Армию Спасения. Но это было не так-то просто.

Один исследователь пишет: «Этот худощавый, плохо образованный человек, женатый на тяжелобольной женщине, стоял на углах самых грязных улиц и проповедовал пьяницам, которые обрушивали на него потоки оскорблений, разбредаясь по кабакам и притонам». Уильям как-то взял своего старшего сына, Брэмуэлла, в одну из пивных в Ист-Энде и показал ему мир злобных мужчин и пьяных женщин. Он сказал сыну: «Это наш народ. Это народ, который я хочу спасти и привести к Христу».

Дома Уильям был очень тяжелым человеком. Его, видимо, сильно раздражало то, что ему негде было побыть с Кэтрин наедине, без детей. Боли в желудке не делали его характер мягче. Несомненно, он любил своих детей, но эта его любовь чаще проявлялась на расстоянии. Дети его раздражали. Исследователь пишет: «Его поцелуи чаще были запечатлены на бумаге, нежели на их щеках».

Биограф Бэгби полагает, что Уильям был нежен к детям, но «слишком погружен в работу, слишком терзаем тревогами и физической болью, чтобы быть в состоянии сполна делиться с ними совершенной любовью отцовского сердца».

В 1868 году Кэтрин родила их восьмого ребенка, последнего в многочисленном семействе Бутов. Со временем все их дети покаялись и принимали участие в служении. Когда Брэмуэллу исполнилось шестнадцать, его назначили ответственным за пять магазинов «Еда для миллионов», где у бедных была возможность недорого купить продукты питания. Когда ему исполнилось двадцать, он стал менеджером по персоналу в организации отца. Их второй сын, Боллингтон, в возрасте двадцати лет возглавил мужскую вечернюю школу. Их старшая дочь, Кэтти, начала проповедовать на городских улицах в шестнадцатилетнем возрасте.

Работы становилось все больше. К 1870 году было основано более десяти проповеднических центров и, кроме того, вечерние курсы для бедных, читальные залы, кассы взаимопомощи, бесплатные столовые, организации, занимавшиеся лечением нуждающихся и престарелых, и, наконец, журнал (где часто появлялись статьи Кэтрин и Уильяма), который впоследствии стал известен под названием «Боевой клич».

И тем не менее Кэтрин, которая, борясь с недугами, много преподавала и проповедовала, была также и прекрасной хозяйкой. «Она не просто латала нашу одежду. Она научила нас гордиться нашими заплатами». Один посетитель, заглянувший к ним на чай, был поражен, застав Кэтрин за штопаньем мужниных носков.

Когда боли в желудке свалили Уильяма с ног, дочь заболела оспой, а сама Кэтрин почувствовала себя хуже, чем когда-либо, депрессия снова вернулась к ней. «Моя душа онемела. Временами меня охватывает тьма отчаяния. Но среди всех несчастий я верю: Господь все устроит лучшим образом».

В 1888 году, когда супругам Бут было по шестьдесят, когда Армия Спасения стала международной организацией, а их дети понесли знамя их идеи по разным странам мира, Кэтрин узнала, что у нее рак груди. Врачи сказали, что жить ей осталось не более полутора лет. И вот что она сказала мужу: «Ты знаешь, что первое мне пришло в голову? Я поняла, что в твой последний час я не смогу ухаживать за тобой ».

Для Уильяма это был страшный удар. Он писал в своем дневнике: «Мне шестьдесят лет, и вот впервые за эти долгие годы, насколько я могу охватить их взглядом, Господь в своем бесконечном милосердии посылает мне скорбь, с которой я не могу обратиться к Нему». Он не мог осознать, что происходит. Позже он напишет: «Стоять у постели любимого человека и наблюдать, как рвется тоненькая ниточка жизни, и при этом не иметь возможности ни прекратить, ни даже облегчить его мучения, когда в его глазах пылает боль, а каждый его нерв натянут страданием, которое исторгает вопли отчаяния из храброй души, — это такая мука, которую лишь очень приблизительно можно передать словами».

В те месяцы, когда Кэтрин болела, она говорила, что чувствует себя «человеком, умирающим на вокзале». Ее слова очень верно отражали реальную ситуацию. Срочные телеграммы приходили в любое время дня и ночи. Лейтенанты непрерывно приходили в дом с донесениями генералу Уильяму или менеджеру по персоналу Брэмуэллу. И Уильям, и Брэмуэлл непрерывно выходили и заходили, спеша по делам Армии. Да и сама Кэтрин продолжала активно участвовать в делах. В течение многих месяцев она продолжала проповедовать. Когда она стала слабеть, события начали разворачиваться там, где она находилась. Ричард Коллиер пишет: «Ее спальня была залом заседаний, где обсуждались и формировались все основные направления расширяющейся социальной работы Армии».

Конечно же, Уильям был очень занят. Но время шло, болезнь брала свое, и он стал стараться больше бывать дома. Он попытался сосредоточиться на работе над книгой, но это было нелегко. Иногда он просто рыдал, восклицая: «Как же так? Как же так?» Но он продолжал подниматься в шесть утра, принимал холодный душ и работал два часа, которые оставались у него до завтрака. Часто завтрак состоял из вареного яйца и горячего чая без сахара.

Поразительно, с какой скоростью росла Армия Спасения. К 1890 году было организовано две тысячи девятьсот ее отделений. Были оказаны самые различные виды помощи на сумму около пятидесяти миллионов долларов. Десять тысяч офицеров армии проводили пятьдесят тысяч собраний еженедельно. А Кэтрин к 1890 году стало совсем плохо. Она уже не могла говорить и лишь показывала на надпись над камином: «Моей благодати да будет довольно для тебя».

После смерти Кэтрин Армия продолжала бурно развиваться. Но сплоченная семья Бут распалась. У всех Бутов были непростые характеры, и именно Кэтрин всегда удерживала их вместе. «Прежде всего я твой генерал, а уж потом — отец», — говорил Уильям дочери. Хотя все они впоследствии трудились для христианства и их вера была все так же сильна, шестеро из восьми детей супругов Бут покинули ряды Армии Спасения и перестали общаться с отцом.

Единственным сыном, оставшимся верным Армии и Уильяму, был Брэмуэлл, менеджер по персоналу. Именно ему Уильям однажды адресовал высшую похвалу:

«Брэмуэлл, ты во всем как она, ты очень похож на мать».

Обычно от брака между людьми, чьи родители очень плохо ладили, не ждут такой любви и сотрудничества во всем, как это было у супругов Бут. Они были нужны друг другу. Иногда они спорили, но чаще поддерживали друг друга. Все дело в том, что они любили друг друга.

Армия, основанная на любви, — необычная армия. И Армия Спасения — организация воистину беспрецедентная.

 

Библиография

 

Beardsley, Frank G. Heralds of Salvation. New York: American Tract Society, 1939. Begbie, Harold. The Life of General William Booth. New York: Macmillan, 1920. Booth-Tucker, F. de L. The Life of Catherine Booth. Old Tappan, N. J.: Fleming H. Revel1, 1892.

Collier, Richard. The General Next to God. Cleveland: CollinsWorld, 1976.

Nelson, William. General William Booth. New York: Doran, 1929.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

5

 

Он зависел от нее

 

Билли и Нелл Санди

 

Остался ли Билли Санди на всю жизнь ребенком?

Почему он всегда называл свою жену, Нелл, «Ма»?

В какой степени Нелл, управлявшая его делами, контролировала его жизнь?

Билли нравились «крутые» ковбойские типы. Ведь это была эпоха Тэдди Рузвельта. Но он нуждался в жестком руководстве Нелл. Он сказал однажды: «Моя жена не получила бы первый приз на конкурсе красоты, но у нее гораздо больше крепкого здравого смысла, чем у любой другой женщины». А единственное, к чему Билли относился с уважением, было здравомыслие.

Хотя Билли все время был на виду, а Нелл оставалась за кадром, они были одной командой. На первый взгляд, Билли Санди, невероятно популярный проповедник, был очень самоуверенным человеком. Но за этой вызывающе независимой внешностью скрывались робость и неуверенность. Билли был очень живым и подвижным. Нелл была практична и настойчива. Все, кто работал с ними, любили Билли, несмотря даже на то, что его частенько заносило. Но когда начинала говорить Нелл, ей подчинялись беспрекословно.

Евангелизация в стиле Билли Санди рассматривается как бизнес, где Билли возглавляет совет директоров, а Нелл руководит исполнительным органом.

Но брак — это нечто большее, чем бизнес.

❖

Невозможно было оставаться безразличным к Билли

Санди, бейсболисту, который стал проповедником. Кое-кто называл его самым великим проповедником со времен апостола Павла. Кое-кто называл его шарлатаном.

Некоторые сравнивали его с Савонаролой, реформатором эпохи Возрождения. Другие говорили, что, если бы он сосредоточил усилия на спасении душ, а не на шумной антиалкогольной кампании, его служение стало бы намного эффективнее. Некоторые говорили, что его собрания по эффективности превзошли все когда-либо имевшие место со времен Пятидесятницы. Другие говорили, что его развязные манеры, его карьеризм и стремление к тому, чтобы все финансовые затраты были с лихвой покрыты, дискредитировали дело Христа.

Сам Санди сказал однажды: «Я бы встал на голову в луже грязи, будь я твердо уверен, что это поможет мне обратить людей к Богу». И если бы он это действительно сделал, Нелл, безусловно, была бы рядом, собирая аудиторию.

Когда они впервые встретились, Билли был методистом (по семейной традиции, а вовсе не по убеждению). Нелл была верным членом Шотландской Пресвитерианской церкви. У Билли никогда не было настоящего отца; отец Нелл, состоятельный чикагский производитель мороженого, очень заботился о дочери.

В 1862 году, когда родился Уильям Эшли Санди, его отец записался рядовым в армию Соединенных Штатов. Он так и не вернулся. Его вдова осталась с тремя детьми, ни одному из которых не исполнилось еще и пяти лет. Она вновь вышла замуж, и у нее родилось еще двое детей. Но в следующие десять лет беды сыпались на нее одна за другой. Когда Билли исполнилось шесть лет, он уехал жить к деду, за несколько миль от дома матери, поскольку совсем не ладил с отчимом. Один из его братьев стал слабоумным — его ударила копытом лошадь, и травма головы оказалась очень серьезной, так что его практически перестали выпускать из дома. Обгорела и умерла его сестра — на ней вспыхнуло платье, когда она разводила костер за городом. И наконец, в самый разгар депрессии 1874 года второй муж миссис Санди бросил ее. У него явно сдали нервы.

Когда Билли исполнилось двенадцать, его вместе со старшим братом отдали в солдатский сиротский приют, где они провели два года. В приюте он получил кое-какое образование и выяснил, что он отнюдь не силен в математике, но может прекрасно драться и бегать.

В возрасте четырнадцати лет он снова поселился у деда. Но и у Билли, и у его деда были очень непростые характеры, так что вместе они представляли собой в высшей степени взрывоопасную смесь. Билли вскоре сбежал. В Неваде и Айове он приобрел три профессии: конюха, посыльного и дворника. Заработков хватало на то, чтобы оплатить учебу. В 1883 году, когда ему было двадцать, он работал в похоронном бюро в Маршаллтауне (Айова) и выступал за местную бейсбольную команду. Когда они выиграли чемпионат штата, Билли привлек внимание «Попа» Энсона, менеджера команды «Белые чулки», принадлежавшей А. Дж. Сполдингу.

Билли попал из Маршаллтауна сразу в высшую лигу. Игрок из маленького городка был потрясен этим до такой степени, что сумел отбить тринадцать мячей подряд. Со временем он стал прекрасным полевым игроком. За все время его спортивной карьеры его средний личный счет составляет двести пятьдесят девять мячей, что, в принципе, немного (хотя однажды он за один сезон отбил триста пятьдесят девять мячей), но его скорость стала в бейсболе легендой. Он был способен обежать все базы за четырнадцать секунд. Как-то за один сезон он сумел взять девяносто баз. Этот рекорд до 1962 года сумел побить только один игрок — Тай Кобб.

Спортивный комментатор писал: «Санди совершил, пожалуй, самые великие броски за всю историю игры, и это благодаря тому, что он способен достигать первой базы со скоростью молнии». Специалисты нередко критиковали его манеру игры, зато фанаты обожали его. Каждый день, возвращаясь в отель с бейсбольного поля «Белых чулок», Билли проходил мимо пресвитерианской церкви. Эту церковь посещал один из его товарищей по команде. Он пообещал Билли познакомить его со своей сестрой, если тот хоть раз появится на богослужении.

Итак, однажды воскресным вечером Билли Санди отправился на молодежное служение в пресвитерианскую церковь в Джефферсон-парке. И первое, на что он обратил внимание, была Нелл Томпсон, которая вела это собрание. (Оказалось, что Нелл и есть сестра того самого приятеля Билли.) А поскольку она была за старшего, то решила, что именно ей и следует пригласить новичка на намечавшуюся вечеринку для молодых прихожан. Так все и началось. Шел 1885 год. Нелл было семнадцать, Билли двадцать два, и жизнь обещала быть прекрасной.

Хелен «Нелл» Томпсон исповедала Христа в двенадцатилетнем возрасте и теперь была преподавателем воскресной школы, а также лидером молодежного объединения, и ее отцу вовсе не нравилось, что она общается с неверующим, к тому же профессиональным бейсболистом, устроившимся на время отпуска работать кочегаром.

Конечно же, самой отрицательной чертой Билли было то, что он не был христианином. Но, помимо этого, он был и совершенно необразован. И трудно было предположить, что он способен заняться чем бы то ни было, кроме бейсбола. Билли понимал, что для дальнейших серьезных отношений с дочерью молочного магната шансов у него очень мало. Но он не сдавался.

Первая большая перемена произошла годом позже, в 1886 году. Как-то воскресным вечером, порядком «нагрузившись», Билли и его товарищи по команде утомились и присели на бордюр. В это время по улице проходила группа музыкантов — там были трубачи, флейтисты и тромбонисты, которые играли мелодии христианских гимнов. Музыка показалась Билли знакомой. Что-то пела ему в детстве мать, другие мелодии он слышал в церкви Нелл.

К бейсболистам подошел молодой человек и пригласил их в миссию Пасифик Гарден послушать о том, как бывшие воры, пьяницы и проститутки стали верующими.

Никого это не заинтересовало. А Билли пошел. В этот вечер он вышел вперед, чтобы принять Иисуса Христа как своего Спасителя. Несомненно, что Билли думал тогда о Нелл. «Она была пресвитерианкой, что ж, я тоже пошел в пресвитерианскую церковь. Будь она католичкой, я бы обратился в католицизм». Но нет никакого сомнения и в том, что обращение Билли было искренним. Всем в команде было ясно, что с Билли что-то не так. Он бросил пить, перестал сквернословить, не хотел играть в азартные игры. Вскоре он добился изменения в контракте, которое позволило ему не выходить на поле по воскресеньям. Путешествуя с командой по разным городам, он часто приходил в отделения XAMЛ и рассказывал о своем обращении. Он стал членом церкви, которую посещала Нелл.

Тем не менее отец Нелл все еще сильно сомневался в том, что Билли Санди был человеком, достойным его дочери. У Нелл был и другой поклонник, юноша из хорошей семьи, который знал, чего хочет в жизни и у которого были все шансы добиться этого.

Когда отношения Билли и Нелл стали более серьезными, он решил рассказать ей о своем прошлом. В течение трех предыдущих зим он встречался с дочерью инженера на чикагской и северо-западной железной дороге, где Билли время от времени подрабатывал.

Нелл была шокирована. Она сразу сказала ему: «Надевай шапку, пальто, убирайся за дверь, на ближайшем же поезде поезжай в Айову и, прежде чем между нами чтонибудь будет, разберись с Кларой». Билли оделся и убрался за дверь.

Но неделей позже он опять стоял на пороге ее дома. Прежде чем впустить его, Нелл спросила: «Ну и что она ответила тебе, когда ты ей все объяснил?»

«Ну, — промямлил Билли, — я, в общем-то, ей пока ничего и не объяснял. Уж лучше я напишу ей». Билли и в самом деле написал письмо Кларе, но отца Нелл такое решение проблемы не удовлетворило. «Моя дочь, — сказал мистер Томпсон, — никогда не будет общаться с парнем, который три года морочил девушке голову, а потом ее бросил». Но Билли не дрогнул.

В 1887 году, когда Нелл уже поступила в бизнесколедж, Билли почувствовал, что если у него появится какое-то образование выше среднего, то уж очень сильно оно ему вряд ли навредит, а отца Нелл, быть может, даже отчасти и впечатлит. Он попытался поступить в Северозападный университет, но его школьный аттестат произвел на приемную комиссию угнетающее впечатление. Его пригласили стать университетским тренером по бейсболу. В результате переговоров он сумел все же добиться зачисления на подготовительные курсы. Поднатаскавшись на курсах, он смог бы, пожалуй, сдать вступительные экзамены.

Но в университет он так и не поступил. В этом отпала необходимость. Уильям Томпсон-старший сдался. Его сумели убедить в том, что Билли — добрый христианин и даже отчасти реформат, после чего мистер Томпсон с большой неохотой признал, что Билли кое-чего стоит. Кроме того, он был в курсе, что Нелл твердо намерена выйти замуж именно за этого человека, а твердые намерения Нелл были вещью, с которой обычно приходилось считаться.

В первое воскресенье сентября 1888 года, в День труда, Билли и Нелл сочетались браком в пресвитерианской церкви. Ей было двадцать, ему — двадцать пять.

Они провели медовый месяц в последнем турне годового чемпионата чикагских «Белых чулок». К тому времени Билли начал хорошо зарабатывать. Нелл часто сопровождала его и в следующем сезоне. Но с рождением ребенка она, конечно, прекратила эти поездки.

Словно бы нарочно, чтобы усложнить их семейную жизнь, Билли продали в другую команду. Большую часть лета ему пришлось теперь проводить в Питтсбурге и Филадельфии. Но на всю зиму он возвращался обратно в Чикаго и работал в XAMЛ. И чем большее участие он принимал в христианском служении, тем отчетливее осознавал, какой жизненный путь предначертал ему Господь.

        Было очевидно, что оратор он весьма

посредственный. Сам же он говорил: «Когда я толькотолько стал христианином, на молитвенном собрании я не мог связать и двух слов». Гораздо лучше у него получалось говорить об Иисусе Христе, когда это происходило не на публике, а в частной беседе. Они обсуждали с Нелл, стоит ли ему бросить бейсбол и пойти работать в ХАМЛ. Проблема была в том, что он только что подписал очень выгодный контракт с Филадельфией. Раньше он высылал деньги матери и брату, а теперь надо было содержать и жену, и маленькую дочь. Действительно ли Господь хотел, чтобы он бросил бейсбол и пошел работать в ХАМЛ за одну шестую часть того, что получал раньше, и к тому же с задержкой на полгода? Билли колебался. Он попросил Господа дать ему ясный знак. Не особенно рассчитывая на успех, он направил в Филадельфию запрос с просьбой о расторжении подписанного контракта. Он молился: «Господи, если мне не ответят до двадцать пятого марта (в это время должны были начаться тренировки), то я решу, что ты хочешь, чтобы я продолжал заниматься бейсболом». 17 марта он получил по почте подтверждение о расторжении контракта. И в тот же день «Краснокожие» из Цинциннати предложили ему очень выгодный контракт на год. Билли был мрачен, он снова не знал, что делать. Почему Господь не дал ему предельно четких указаний? Он пошел к Нелл и спросил, что она думает по этому поводу. Она всегда хорошо справлялась с решением трудных задач. И в этом деле у нее не было ни малейших сомнений. Она ответила: «Тут не о чем и думать. Ты пообещал Богу бросить бейсбол».

В течение следующих двух лет Билли и Нелл жили на нищенскую зарплату, а еще чаще на пустые обещания. Билли изучал литературу, проводил молитвенные собрания и помогал опустившимся людям обрести «спасение и рабочие места». Это было нелегким испытанием для молодого человека, проведшего восемь лет на пике популярности.

Когда разразился финансовый кризис 1893 года, ХАМЛ перестала даже давать обещания, и Билли снова не знал, что ему делать. И тут он получил предложение войти в команду Дж. Уилбура Чэпмэна, одного из самых выдающихся проповедников того времени. Билли с радостью согласился.

Перед началом евангелизационной кампании Чэпмэна Билли приезжал в город, создавал комитеты, собирал средства на аренду зала и на рекламу, а также организовывал работу добровольцев. Это был очень ценный опыт.

Но в 1895 году на семью Санди обрушилось новое испытание. В рождественские праздники от Чэпмэна пришла телеграмма. В ней сухо сообщалось, что он оставляет проповедническую деятельность и вновь возвращается к пасторскому служению. Это означало, что Билли и Нелл снова оказались без средств к существованию. Теперь у них было уже двое детей и никаких сбережений. Билли вспоминает: «Мы были в ужасе, молились и спорили о том, не начать ли мне снова играть в бейсбол».

Через несколько дней, когда никаких решений они еще не приняли, Билли предложили самому провести евангелизационную кампанию. Ехать нужно было в небольшой городок в Айове, с населением в одну тысячу человек. Но величина городка не имела значения. «Мы поняли, что это прямой ответ на наши молитвы», — говорил Билли. Но собрания должны были начаться через десять дней, а у Билли не было приготовлено ни одной проповеди. Кроме того, приехав в город, он обнаружил, что там невозможно найти человека, который мог бы руководить пением. Ему пришлось заняться этим самому, хотя, как он говорил, «медведь мне наступил на ухо задолго до этого». Результатом этой семидневной акции было обращение ста человек, и это стало началом карьеры Билли как проповедника.

В течение следующих пяти лет он провел более шестидесяти евангелизационных акций в маленьких городках Среднего Запада. Пожертвования, собиравшиеся в последний день кампании, были очень ненадежным обеспечением его существования. С каждым годом Нелл принимала все большее участие в его работе. Она занималась организационными вопросами, и вскоре все стали воспринимать ее как бизнес-менеджера Билли. Да и потом, она ведь закончила бизнес-колледж. «Он терпеть не мог заниматься финансами, а я всегда любила цифры», — просто объясняла она.

В 1901 и 1907 годах у них родилось еще двое детей, но Нелл не оставляла работу в команде мужа. Будучи бизнес-менеджером, она также проводила молитвенные собрания, преподавала в библейской школе, выступала на женских собраниях, а иногда даже руководила хором. «Детей оставляли с бабушкой, — пишет Уильям Дж. Маклафлин-младший, автор книги „Его действительно звали Билли Санди“, — а потом отправляли в частную школу».

В газете «Гражданин» в Колумбусе (Огайо) описывают такой пример: «Воскресным вечером, когда Билли Санди завершил вдохновенную проповедь в Мемориал Холле, а присутствовавшие колебались относительно принятия решения, Нелл взяла инициативу в свои руки, отдала распоряжения хору, и вот несколько сотен кающихся людей открыто признали Бога». И в этом не было никакого честолюбия: она действительно просто хотела быть хорошим помощником Билли.

Официальный биограф Санди Уильям Т. Эллис пишет: «Влияние миссис Санди на мужа было огромным. Они были дружной парой... и он полностью доверял ее мнению. Она была его главным консультантом. Он не принимал никаких важных решений, не посоветовавшись с ней. Она почти непрерывно сопровождала его, присутствовала на всех собраниях, была в курсе всех его дел и присматривала за ним самим, как любящая мать».

Через несколько лет стиль проповедей Санди начал меняться. Сначала он подражал величественности Дж. Уилбура Чэпмэна, но постепенно его манера стала более живой, драматичной и близкой слушателям, которым было намного интереснее слушать такого оратора. Он не был величественным ученым мужем. Он был спортсменом. Его биограф называет его «акробатом во имя Христа». Бостонская газета «Геральд» писала о нем: «Это сильный, гибкий человек, иногда клоун, иногда болтун, иногда бродячий актер, иногда проповедник».

Одна из его самых известных проповедей обычно была обращена к мужчинам. Он заканчивал ее собственной версией стихотворения «Катайся, Келли». На последних словах он совершал прыжок через всю сцену и падал на колени.

Маклафлин пишет: «Подсчитано, что на каждой проповеди он проходил целую милю по сцене длиной в тридцать футов, то есть сто пятьдесят миль за одну кампанию. Собственно, это не была ходьба: он бегал, прыгал, падал, скользил, кружился и метался по всей сцене. Он не оставался на одном месте или водной позе дольше тридцати секунд».

Отсутствие образования и скромное происхождение часто заставляли Билли чувствовать себя неуверенно. У него не было никакой богословской подготовки, и, судя по всему, это Нелл подтолкнула его добиваться рукоположения в пресвитерианской церкви. Хотя с годами он гораздо лучше стал разбираться в Писании, в его познаниях богословия и церковной истории имелись громадные пробелы. На экзамене самыми частыми его ответами были: «Это слишком сложно для меня» и «Этот вопрос я, пожалуй, пропущу».

Экзамен прекратили. Один из друзей Билли, присутствовавший в комиссии, сказал: «Бог избрал его обращать души, и он обратил их больше, чем все мы вместе взятые».

Хотя он и был рукоположен как священник пресвитерианской церкви, едва ли его назвали «преподобный мистер Санди» хотя бы раз в жизни. Свои ранние собрания он проводил в церквах; к 1898 году он стал отдавать явное предпочтение собранию под навесом, возведенному где-нибудь неподалеку от центра города. Но в начале 1900-х годов он построил деревянный молитвенный дом, который и заменил навес. С тех пор он настаивал на том, чтобы в каждом городе, в который он направлялся с проповедями, возводили молитвенный дом.

Много лет Нелл удерживала мужа от поездок в большие города. Она вела статистику, которая говорила, что, если население города превышало тридцать тысяч человек, кампания проходила с гораздо меньшим успехом, чем обычно. «Если жителей так много, — говорила она, — то невозможно достучаться до каждого из них». Они стремились к тому, чтобы обратить двадцать процентов населения каждого города, в который приезжали.

За первые десять лет евангелизационной работы Билли девяносто процентов собраний было им проведено в городах с населением, не превышающим десять тысяч человек, но постепенно они стали принимать приглашения и в более крупные города. К 1914 году Билли уже выступал в таких городах, как Денвер, Питтсбург, Филадельфия, Канзас-Сити, Детройт, Бостон, Нью-Йорк, Чикаго, Вашингтон, Атланта и Лос-Анджелес. Наряду с размахом евангелизационных кампаний росла и команда. К 1917 году штат насчитывал множество сотрудников, среди которых был и Гомер Роудхивер, известный музыкант. Кроме жены Билли с ним сотрудничало еще шестеро женщин. У него был и личный массажист, бывший боксерпрофессионал, который ставил его на ноги после каждого из изматывающих его выступлений.

Хотя их старший сын Джордж в 1917 году и был назначен бизнес-менеджером, все решения принимала Нелл. Без ее одобрения не принималось ни одно серьезное решение. Она определяла маршрут кампании и разрабатывала график. Позже она говорила о муже: «Будучи непревзойденным в деле проповеди, во всем остальном он зависел от меня. Его трясло, если меня не было рядом. Без меня он был совершенно беспомощным».

Накануне начала кампании Билли становился непредсказуем. Иногда он в гневе набрасывался на когонибудь. Если он чувствовал хоть тень пренебрежения к себе, то переживал это как тяжелейшее оскорбление, запирался в комнате и дулся, как маленький мальчик. В таких случаях Нелл всегда выступала миротворцем. Как она сама выражалась: «Моя работа — быть буфером». Когда он отдыхал, никому не позволялось тревожить его. Нелл действительно была своего рода посредником между

Билли и остальным миром. Биограф Ли Томас пишет, что Нелл «присматривала за ним, как курица за своими цыплятами».

С 1908 года Билли и Нелл отдавали распоряжение местным комитетам арендовать частный дом (или несколько домов) к приезду команды, где все могли бы разместиться вместе. За еду обычно садились как большая семья, и общая атмосфера за столом напоминала совещание. Билли и Нелл сидели во главе стола, слушая доклады присутствующих. Билли все называли «босс». К Нелл обычно обращались как к миссис Санди, хотя некоторые называли ее, как Билли — «Ма».

Они оба молились очень неформально. Нелл это делала примерно так: «Отец, это Ма. Ты знаешь, что мистер Смит пригласил нас в Питтсбург. Что нам делать?» В ее молитвах, как и в молитвах ее мужа, никогда не появлялось слов вроде «еси» или «аз».

Все в команде обожали Билли. И он искренне наслаждался этим, относясь к сотрудникам примерно так же, как известный спортсмен к своим фанатам. Кроме того, он очень любил розыгрыши. Если иногда он и срывал на ком-нибудь раздражение, испытывая большие психологические нагрузки, то все это быстро забывалось и все друг друга прощали. К Нелл, напротив, относились очень уважительно, но без особенной теплоты. Она хотела, чтобы ей подчинялись, и добилась этого. Будучи очень работоспособной, она требовала того же и от других.

Куда бы Билли ни приезжал, его везде встречали как знаменитость. Когда ему было пятьдесят пять, он отправился на завоевание Нью-Йорка. Он оставался все таким же крепким, стройным и гибким человеком. Его манера проповедовать не претерпела изменений. Ростом в пять футов восемь дюймов, он очень изящно носил безупречный деловой костюм. Едва ли он был похож теперь на деревенского парня из Айовы.

Когда наступал день открытия кампании, становилось понятно, почему Билли часто бывал накануне нервным и раздражительным. Толпы народа приходили к дверям за восемь-десять часов до начала. Чтобы спокойно пройти внутрь, Билли и Нелл часто приходилось прибегать к помощи полиции. Во время кампании в Филадельфии в первый же день на его проповедь пришли семьдесят тысяч человек. Еще тридцать пять тысяч не смогли попасть в зал.

В больших городах Билли оставался по восемь — десять недель. Обычно пик интереса к его выступлениям приходился на последние дни. В Нью-Йорке, например, вдень закрытия пришло на семь тысяч человек больше, чем обычно.

Каждый вечер накануне служения Билли репетировал проповедь, даже если он уже и произносил ее сотни раз в других городах.

А в начале собрания он всегда представлял аудитории свою команду. После представления ассистентов, директора, руководителя хора и солиста он обычно подзывал Нелл. «А это Ма», — говорил он. И говорил он это очень тепло, с явным обожанием.

Спорным моментом в служении Билли были добровольные пожертвования, из которых выплачивалась зарплата персоналу, равно как и самим Билли и Нелл. Суммы собранных пожертвований ими не скрывались. Никогда прежде размеры собранных пожертвований проповедниками не разглашались. Так что пресса получила уникальный шанс. На заре карьеры Санди пожертвований едва хватало на пеленки его детям. Но когда он перенес свою деятельность в крупные города, пожертвования достигли сумм, которые и сегодня кажутся астрономическими.

У Билли было разумное объяснение этому феномену. Он рассуждал так: «Многие деноминации тратят несколько сотен долларов на обращение ко Христу одного человека. То, что я получаю за свою работу, составляет около двух долларов за душу, и мои доходы в пропорции на количество обращенных меньше, чем у любого другого из нынешних проповедников».

В начале своего служения, летом, когда не было евангелизационных собраний. Билли отправлялся в поездки по маленьким городкам Среднего Запада. Маклафлин пишет: «Проповедники, подобные Санди, выступали в перерывах между чревовещателями, лекторами, гипнотизерами, оперными певцами, акробатами, виолончелистами, менестрелями, актерами и колдунами. Такие представления организовывались через агентства и обеспечивали постоянную работу на все три летних месяца».

В одной из таких летних поездок Билли написал свою знаменитую «Проповедь о выпивке». Движение за принятие сухого закона тогда как раз начало набирать силу, и эта проповедь стала самой известной. Соответственно, Билли на долгие годы стал одной из значительных фигур этого движения. Трудно сказать, оказал ли он какое-либо влияние на принятие сухого закона и какова роль этой «Проповеди о выпивке» в его служении. Однако несомненно, что многие из тех, кто принял тогда решение бросить пить, не имели никакого интереса к Иисусу Христу как к Господу и Спасителю.

В 1910 году Билли и Нелл купили дом в ВайнонаЛейк (Индиана) и переехали туда жить всей семьей. Они были там в хорошем окружении. Там жил уже вышедший на пенсию проповедник Дж. Уилбур Чэпмэн, там же каждое лето собиралась на конференции Международная ассоциация проповедников.

Дом в Вайнона-Лейк был десятикомнатной виллой на берегу озера. Это было большое, но не вычурное здание. Билли говорил, что его постройка обошлась ему в 3800 долларов. Внутри на стенах висели портреты членов семьи Санди и картины, которые Нелл писала в молодости. Билли старался проводить как можно больше времени на воздухе, работая в саду. Кроме того, семейству Санди принадлежала плодовая ферма в Худ-Ривьер (Орегон), где они тоже часто бывали летом.

Репортер из «Трибьюн» как-то брал интервью у супругов Санди в их доме в Вайнона-Лейк. Он записал также и неформальную часть разговора между супругами. Посреди интервью Нелл повернулась к Билли и сказала:

— Папа, нам бы надо заняться рассадой, как раз дождь собирается.

— Да, пожалуй.

— Ты ее не пересаживал? (Билли молчит). Там стоит ведро. Может, стоит использовать его?

— Хорошо.

Спустя минуту умиротворенный Билли Санди пересекает газон с огромным ведром рассады. Жена показывает ему, где сажать, а сама подзывает маленького Билли (их младшего десятилетнего сына) и отправляет его на урок музыки.

Один из сыновей написал ей в письме: «Дорогая Мама, Главный Менеджер, Главный специалист по решению проблем, Главный целитель скорбей мира..".. Так относились к ней близкие.

Билли любил Нелл. В этом нет сомнений. Его частные письма полны теплых фраз: «Любимая, я едва могу дождаться встречи с тобой».

Пиком карьеры Билли и Нелл стали годы с 1914-го по 1918-й. Когда окончилась Первая мировая война, успех Билли пошел на спад. Он провел евангелизационные кампании практически во всех крупных городах Америки. А теперь он снова сосредоточился на небольших городках. Пришли и печали. Лучший друг Билли, Уилбур Чэпмэн («Почти член моей семьи, — вспоминал Билли, — я очень любил его»), умер в 1918 году.

Потом начались проблемы и в семье. Проблемы, которые «Ма», хотя ее и считали главным специалистом по их решению, решить все же не смогла.

Старший сын, Джордж, менеджер нью-йоркской компании, в 1923 году совершил попытку самоубийства. В 1923 году его арестовали, затем выпустили на поруки, затем снова арестовали за неявку в суд и кражу автомобиля. В 1930 году он развелся с женой, а в 1933-м — выпрыгнул из окна шестого этажа, остался калекой и спустя несколько лет умер от полученных тогда травм.

Второй их сын, Билли-младший, в 1927 году развелся с женой, в 1928-м — женился вновь, а в 1929-м опять развелся. Причиной было его крайне жестокое обращение с женщинами. В возрасте тридцати семи лет он погиб в автомобильной катастрофе недалеко от Палли Спрингз (Калифорния).

Самый младший из сыновей, Пол, бежал в Европу от преследовавших его кредиторов (с которыми впоследствии расплатились его родители) и в возрасте тридцати трех лет погиб в авиакатастрофе.

Но смерть их единственной дочери Хелен стала, пожалуй, самой большой трагедией. Хелен всю жизнь отличалась слабым здоровьем. И вот, в возрасте сорока двух лет, она заболела пневмонией и умерла. Нелл говорила, что Билли был «просто раздавлен».

В тот год у Билли на нервной почве случился сердечный приступ. Он проповедовал в небольшой церкви в штате Айова. Внезапно он покачнулся, и руководитель хора бросился к нему, чтобы не дать ему упасть. Но Билли отказался остановить службу. Он попросил руководителя хора вместо него призвать людей к покаянию, а сам оперся на кафедру, чтобы не потерять равновесия. Он сказал: «Я лучше умру прямо здесь, чем уйду отсюда». Многие из присутствующих покаялись и открыто исповедовали Христа как Спасителя.

Билли оправился от этого приступа, но через два года скончался. Ему было тогда семьдесят три. Он отдал «Ма» распоряжения о своих похоронах: «В моем присутствии ни о каком трауре и речи быть не может».

Билли писал незадолго до смерти: «Мне безразлично, что обо мне пишут... Я есть и всегда был просто Билли Санди, который старался и старается исполнить волю Божью, проповедуя Иисуса распятого и воскресшего ради наших грехов».

За свою жизнь Билли проповедовал более чем ста миллионам людей и около миллиона обратил к вере. Нелл прожила почти на двадцать лет дольше мужа, почти не покидая своего дома в Вайнона-Лейк, Индиана. Брюс Локерби в своей книге о Билли Санди пишет: «Пожалуй, ни одна другая женщина в истории христианства в Америке не сыграла такой громадной роли в жизни мужа... Он зависел от нее».

Билли был звездой сцены, и его имя сияло огнями рампы. Но режиссером и продюсером была «Ма».  

Библиография

 

Ellis, William Т. Billy Sunday: The Man and His Message.

Philadelphia: John C. Winston, 1936.

Lockerbie, D. Bruce. Billy Sunday. Waco, Tex.: Word, 1965.

McLaughlin, W. G., Jr. Billy Sunday Was His Real Name. Chicago: University of Chicago Press, 1955.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

6

 

⇐ Предыдущая12345678910Следующая ⇒

Поделиться: