Командует образная необходимость

 

Я описал несколько решений физических мест действия в театре кукол – короткая прямая, длинная прямая, круг, одноплановая ширма, двуплановая, многоплановая, трансформирующаяся, – но если меня спросят, какое же из всех возможных физических мест действия мне кажется лучшим, я отвечу: любое, вызванное образной необходимостью решения темы и сюжета.

Наш спектакль «Маугли», декорации к которому были сперва сделаны по эскизам Тузлукова, а потом по эскизам Спешневой, решен в обоих случаях как многоплановый, причем эти планы не постоянны, а меняются и по горизонтали и по вертикали.

По двум рельсам движутся планы как таковые – скалы, стены, статуи мертвого города, хижина. Некоторые из них поднимаются снизу на движущихся площадках пола нашей сцены, а на штанкетах опускаются деревья и лианы. Перемены происходят за натянутым во весь портал тюлем, на который из ложи осветителей проецируются заросли джунглей. Естественно, что такое решение спектакля могло родиться только на стационарной, хорошо оборудованной сцене и вызвано необходимостью выразить сказочную романтику сюжета и поэтическую героику темы.

Герои пьесы Владимира Лифшица и Ирины Кичановой «Таинственный гиппопотам» тоже звери. Там есть и Лев, и Удав, и Кролик, и Обезьяна, и Крокодил. Это тоже сказка, но в ней нет ни эпичности, ни романтической героики. Она смешная, веселая. Сюжет построен на каламбурном недоразумении. На том, что львенок Лева ищет кого-нибудь, кто стал бы его другом. В этом ему старается помочь бегемотик Боря. Жираф Жора говорит, что если они найдут гиппопотама, то он и станет Левиным другом. Они ходят и ищут. Их чуть было не задушил удав, чуть было не проглотил крокодил, во всякие они попадали ситуации, а в конце выяснилось, что гиппопотам – это то же самое, что бегемот, и что Боря-то и есть самый настоящий друг.

Для таких смешных приключений нечего было городить многоплановые джунгли. Образная необходимость диктовала прозрачное, легкое, простое, но непременно забавное и веселое решение. Вот почему та же самая Спешнева, которая оформляла «Маугли», здесь все построила на одной прямой и каждый эпизод отметила смешным и очень красивым занавесом из огромных движущихся пушистых цветов. Поставил этот спектакль Владимир Кусов.

И опять-таки на одной, но только очень длинной прямой Спешнева решила спектакль «Дон Жуан-76» (77, 78, 79... цифра эта каждый год меняется, так как обозначает она понятие «сегодня»). События, происходящие в этом спектакле, – это цепочка абсолютно разных эпизодов в разных местах действия. Испания шестнадцатого века, ад, современная Америка, Россия, Италия, Восток, экзотический остров, Мексика, Япония и снова Испания. Чтобы понять причину возникновения всей этой калейдоскопической географии, нужно знать, зачем мы поставили «Дон Жуана».

«В начале бе слово» – вначале родилась мысль. Довольно простая. Когда в искусстве возникает какое-то направление – это понятно и закономерно, когда в искусстве возникает мода – это дурно. Если почва произведения искусства удобрена модой, цветы на ней вырастают хилые – ни цвета, ни запаха.

Когда появились такие мюзиклы, как «Вестсайдская история» или «Моя прекрасная леди», – это было хорошо, но, когда мюзиклы стали модой и расторопные драматурги и композиторы начали превращать в мюзиклы буквально что угодно, вне зависимости от характера, стиля, сюжета или даже темы литературного произведения, это превратилось в некоторое бедствие. Куплетики, дуэтики, квартетики, танцы сольные, танцы парные, танцы массовые взялись по кусочкам разрывать законченные, цельные по своей форме повествовательные или драматические произведения, чаще всего более чем уважаемого, но, на его беду, давно умершего автора. Важно, чтобы герои время от времени танцевали и пели. Все равно, по какому поводу. Любят – поют, убивают – поют, умирают – поют. Попоют, потанцуют, поговорят, опять попоют, потанцуют и опять поговорят, абсолютно не думая, хотел бы или не хотел этого родной отец и сюжета и темы произведения – изначальный автор.

Когда мне сказали, что какой-то композитор собирается делать мюзикл по роману Достоевского «Идиот», я понял: пора действовать. Пора высмеивать моду на мюзикл. И если спектакль «Необыкновенный концерт» высмеивает штампы эстрады, спектакль «Говорит и показывает Государственный центральный театр кукол»

смеется над штампами телевидения (об этом спектакле я еще буду говорить), то сам бог велел высмеять штампы мюзиклов.

Хотелось, конечно, чтобы это была сатира не на один какой-то вид мюзикла, а на многие, вне зависимости от того, относятся ли они к театру или к кино. Лирический, гангстерский, романтический, экзотический, фольклорный, сюрреалистический, вестернский, эротический. Значит, это требует суммы вполне законченных сюжетов, желательно – в разных местах действия, в разных странах. Значит, это обозрение. Хорошо, если герой пройдет сквозь все эпизоды, будет стержнем, на который они нанижутся. Желательно, конечно, чтобы герой был, так сказать, классический – это тоже один из штампов мюзиклов.

Я рассказал вам весь ход моих мыслей от первой посылки – сатира на мюзикл. И довольно естественно, что размышления мои привели меня к имени героя – Дон Жуан. Лучше не придумаешь. Куда уж классичнее. Даже те, кто никогда ничего не читал про Дон Жуана, знают, кто он такой. Дон Жуан – это очень красивый мужчина, который губит женщин, отчего они счастливы. Значит, Дон Жуан должен идти сквозь все виды мюзиклов, из страны в страну, из одних музыкальных форм в другие и по возможности в каждой стране губить женщину. Во всех случаях персонажи должны петь, что они у нас и делают. Пронзенный шпагой Командор поет. Донна Анна с Дон Жуаном перед поцелуем поют. Ковбои убивают друг друга, а недоубитые лошади поют (квинтет). Японец, увидев измену жены, делает харакири, а его жена, увидев это, вешается и даже в повешенном виде поет прощальную арию. Но чтобы мюзикл имел настоящий успех, он должен быть иностранным, и поэтому все наши герои говорят на «иностранном», а точнее – на никому не понятном языке.

Все мною рассказанное утряслось не сразу. Спектакль в том виде, как он играется, – это результат работы, в которой согласованно участвовали многие. Авторы сюжета – Василий Ливанов и Гарри Бардин, автор «иностранного» языка – Зиновий Гердт, композитор – Геннадий Гладков, два постановщика – я и Владимир Кусов и, наконец, художники Алина Спешнева и Владимир Гарбузов.

Я закончил перечисление художниками, потому что весь рассказ о создании «Дон Жуана» мне понадобился для того, чтобы подойти к теме этой главы – в данном случае к решению географической цепочки изображенных мест действия.

Раз уж это насмешка над модой, над штампами моды, то нужно было и в образной пластике тоже высмеять определенные штампы.

Ни в одной картине нет объемных декораций. Все плоское – и кусты, и дома, и «падающая» Пизанская башня, и статуя Командора, и католический храм, и даже котел с грешниками. Но все это не писанные пратикабли, а увеличенный фотоколлаж, также являющийся модой.

Смена картин осуществляется тоже модным методом – через темноту и мигающие зайчики света, которые превращают видимое перемещение элементов декорации в мелкое «дрыгающее», как бы покадровое движение. После темноты сразу загорается задник, то сплошь желтый, то сплошь синий, то зеленый. А бывает, что на него проецируются небоскребы, или облака, или огромные тени от кукол.

 

Иначе мы не могли

 

Чтобы закончить главу, названную «Место действия», я должен рассказать о самом большом нашем спектакле, в котором занято шестьдесят кукловодов, а места действия – и физические и изображенные – охватывают не только саму сцену, но и весь зрительный зал. Спектакль этот – «Три Толстяка», по повести-сказке Юрия Олеши. Как и «Дон Жуан», выдумывался он сообща. Чуть ли не ежедневно встречались в моем кабинете авторы инсценировки (Роман Сеф и Владимир Штейн) и вся постановочная группа. На это «выдумывание» ушло куда больше времени, чем на репетиции. Встречи шли, что называется, с переменным успехом, и часто случалось так, что мы бывали просто в отчаянии от невозможности найти ключ к решению будущего спектакля.

Происходило это прежде всего потому, что само произведение Олеши многосложное и могло бы казаться внутренне противоречивым, если бы именно в этих жанровых противоречиях не скрывалась его особая острота.

События развиваются в какой-то выдуманной европейской стране, по внешним признакам похожей на Италию прошлого века. Правят этой страной Три Толстяка, три диктатора. У них нет наследника. По их приказу наемники крадут двух детей – брата и сестру, мальчика Тутти и девочку Суок; мальчика берут во дворец и поручают придворному воспитать его волчонком, чтобы он был так же безжалостен, как они. А чтобы он не скучал по сестре, которую отдали в бродячий цирк, заказывают для него заводную куклу, похожую на Суок. Это в дальнейшем позволяет девочке под видом куклы наследника проникнуть во дворец, раздобыть ключ от зверинца и освободить из заточения вождя народного восстания Просперо.

Я рассказал только одну линию сюжета, но он многослоен, и трудности для инсценировщиков, художника и постановщиков состояли не только в том, как развернуть этот сюжет в зрелищном действии кукол, но главным образом в том, как решить многоплановость произведения Олеши.

По теме «Три Толстяка» – это романтическая героика, по сюжету – приключенческий детектив, а по решению сюжета – это и сатира и эксцентрика. Буффонная эксцентрика.

Продавец воздушных шариков, подхваченный ветром, летит на связке этих шариков и, пролетая над садом Трех Толстяков, падает прямо в огромный праздничный торт. Друг Просперо – цирковой гимнаст Тибул, спасаясь от преследователей, лезет по водосточной трубе, бежит по крышам, спускается в каминную трубу и оказывается в комнате доктора Гаспара. Для того чтобы спасти Тибула, доктор Гаспар красит его в черный цвет, превращая в негра.

Как решить всю эту героическую буффонаду?

И нам захотелось использовать все технические возможности не только сцены, но и зрительного зала.

Наш зал построен так, что его стены, состоящие из суммы деревянных щитов, могут смыкаться, полностью закрывая портал, а каждый отдельный щит может опускаться или подыматься, открывая или закрывая окна. В каждом окне могут появляться куклы. Мало этого – и в стенах, и в потолке, и в полу находятся репродукторы, и мы можем буквально бродить звуком и по потолку, и по полу, и по стенам.

Вот все эти возможности и решено было использовать в спектакле «Три Толстяка». Поставили мы его вместе с Владимиром Кусовым, а художник – все та же Алина Спешнева.

Основное действие развивается на одноплановой ширме, идущей через весь портал. Декораций как таковых почти нет. На расстоянии метра с небольшим от грядки находится зелено-коричнево-красный занавес, состоящий из восьми матерчатых полос. Через щели между полосами могут выходить куклы, играющие на просцениуме. Если же эти полосы скручивать и раскручивать, то возникнут деревья, если просто сжимать внизу, то получатся расширяющиеся кверху колонны, если раздвинуть все полосы на две стороны, то получится что-то похожее на цирк шапито. Все эти перемены происходят под музыку и сами по себе для зрителей становятся радостью.

В окнах стен зрительного зала сперва появляются трубачи – они начинают спектакль, потом по ходу спектакля в тех же окнах появляются музыканты дворцового оркестра, потом солдаты, стреляющие прямо в потолок в невидимого, но слышимого Тибула. Он идет по воображаемым крышам и поет. Звук движется сперва издалека, возникая где-то около портала, потом все ближе и ближе. Вот он уже в центре зала. «Пли!», выстрел, песня обрывается. «Ага, попали!» Но песня возникает снова и уже подходит к концу зала. «Пли!» Снова на полуслове замолкла песня и снова возникла уже вне зала, где-то в фойе. «Промахнулись, негодяи! За мной, в погоню!» Антракт.

А в последней картине во всех окнах, охватывая зрителя с двух сторон, – большие куклы. Это площадь. Сейчас должны казнить Суок. Бросить ее в клетку на растерзание льву. Место казни – пространство сцены. Народ волнуется, шумит. (Репродукторы-то по всем стенам.) И когда выясняется, что Толстяков обманули, и не Суок бросили в клетку, а куклу, и не палачи стоят на площади, а герои спектакля – оружейник Просперо и гимнаст Тибул, – весь народ, весь зал хохочет.

«Ваши величества, ваши величества, – кричит капитан Бонавентура, – народ смеется. А когда народ смеется, он ничего не боится. Пора уносить ноги!» И Толстяки бегут под улюлюканье народа и крики: «Долой! Долой!»

Исполнительницы, игравшие Суок и Тутти, выходят перед ширмой, держа своих кукол в руках. Суок и Тутти – брат и сестра. Только сейчас они узнали об этом. Они живы и счастливы. Вслед за ними выходят другие актеры, тоже со своими куклами. Окончен спектакль, в котором и физические и изображенные места действия охватили весь зал.

 

 

Глава двенадцатая

Человек и кукла

 

Но бывают случаи, причем их не так уж мало, когда художнику нужно готовить место действия не только куклам и не только актерам, ведущим кукол, но и актерам, в руках которых нет никаких кукол, а в то же время обойтись без них часто абсолютно нельзя. Потому что они связаны со всем кукольным представлением так органично, что оторвать их невозможно.

Начну с моих детских воспоминаний.

 

Во дворе

 

Я шел по московской улице. Вернее, бежал. Мальчишки часто бегут ни с того ни с сего. Бежал по тротуару, обгоняя прохожих, и вдруг остановился. Остановился потому, что услышал какой-то смешной нечеловеческий голос, который что-то неразборчиво сказал. Исходил он, как мне показалось, из обтянутого раскрашенной мешковиной плоского ящика, который нес на ремне через плечо старый человек. Может, он и не был очень старым, но мне-то было лет десять. Смешной голос еще раз пропищал: «Куда идем?» Это я теперь ясно расслышал. Старик шлепнул рукой по мешковине ящика, и голос сказал: «Ой». Я перестал бежать и начал шагать в ногу со стариком. Он оказался не один. Рядом шел другой старик, и на его плече тяжело висела шарманка с болтающейся под ней палкой. Оба старика молчали, а голос за мешковиной иногда что-то говорил. Иногда смеялся. Всякий раз замолкая, как только получал шлепок по мешковине. Минут через пять к нам присоединился еще мальчишка, а потом другой. И еще. Набралось, наверное, с десяток. Старики завернули в ворота какого-то двора. Мы, мальчишки, тоже не могли не завернуть. Надо же выяснить, кто там пищит в ящике. Вместе с нами вошли во двор четверо взрослых. По виду люди рабочие. А может, и торговцы. Кто их знает. Во всяком случае, простые люди, небогатые. Двор был земляной, вытоптанный. На него смотрели три двухэтажных деревянных дома и дровяной сарай. Старик стал спиной к сараю. Шарманщик снял с плеча шарманку, подоткнул под нее болтавшуюся «ногу» и начал крутить ручку. Раздалась очень громкая многозвучная музыка, в которой можно было угадать вальс. Сразу открылись четыре окна, а из двух дверей домов появились люди. Чья-то кухарка в фартуке, две довольно древние старушки с палочками и не помню сколько девчонок. И мальчишки, конечно. Да и в ворота вошли еще какие-то люди. В общем, зрителей оказалось человек двадцать, а может, и больше. Я за народом-то не следил. Мне было интересно, что произойдет с матерчатым ящиком. А произошло вот что: старик снял ящик с плеча, поставил на попа и развернул так, что он стал вдвое выше и вдвое тоньше; потом старик отвернул правую и левую стенку; получился уже не ящик, а ширма.

Все время, пока старик все это проделывал, в ширме кто-то озорно пищал, а старик хлопал по стенкам ладонью и его окорачивал. Когда ширма окончательно образовалась, старик зашел за нее, и совершенно неожиданно над ширмой появилось то, что верещало. Смешная, горбатая, носатая красная кукла. Вернее, существо. Потому что, во-первых, это существо продолжало хохотать, а во-вторых, было живое.

Тогда шарманщик, к тому времени уже переключивший шарманку с вальса на такие же звонкоголосые «Ах вы сени, мои сени», спросил верещавшую куклу: «Кто ты есть?», а кукла не очень внятно и визгливо ответила: «Петрушка». Шарманщик переспросил: «Петрушка?» И кукла теперь уже совершенно явственно подтвердила: «Петрушка» – и захохотала, ударяя деревянным носом по ширме, как молотком. Засмеялся весь двор: и мальчишки, и девчонки, и рабочие, и люди в окнах. И вот тут-то началось удивительное представление. Появился цыган. Продавал лошадь. Она лягнула Петрушку. Пришел «доктор-лекарь», потом капрал. Всех, буквально всех Петрушка лупил деревянной палкой по их деревянным головам. Потом появилась невеста Петрушки. Они целовались и делали очень неприличные движения. Взрослые от восторга ржали, мы, мальчишки, в голос хохотали, а девчонки подхихикивали, подталкивая друг друга локтями. Потом появилась черная мохнатая собака и куда-то уволокла Петрушку.

Представление кончилось. Шарманщик снял картуз и стал собирать деньги со зрителей. Человека два-три кинули в картуз какие-то копейки, да из окна женщина бросила завернутую в бумажку монету. Старик, который был за ширмой, опять сложил ее и, повесив на плечо, двинулся со двора. За ним пошел шарманщик, а вместе с ними и мы, мальчишки, да и часть девчонок тоже. Вывалились из ворот на улицу и сейчас же свернули в соседние ворота, в такой же вытоптанный двор. Из двора во двор, из двора во двор. Я прошел дворов пять, так и не поняв, почему Петрушка такой живой и почему умеет разговаривать, да еще таким смешным голосом.

Все это я понял и узнал куда позже. Когда, как вы помните, познакомился с Зайцевым и он из двух серебряных царских двугривенных сделал мне пищик. Расколотил двугривенные молотком, превратив их в тонкие лепешки. Вырезал ножницами из этих лепешек две планочки. Одну длиннее, другую короче. Положил между ними тесемку. Загнул края длинной планки, зажав тем самым тесемку, намочил водой и стал учить меня говорить Петрушкой. Надо было положить пищик на корень языка. Прижать к небу. И говорить не голосом, а как бы громким шепотом. С силой пропуская воздух сквозь щель пищика. Я долго и честно старался все это проделывать, но говорить так легко и свободно, как Зайцев, так и не научился.

О Петрушке и о Зайцеве я вам уже рассказывал. Здесь же описал мою первую встречу с Петрушкой только для того, чтобы объяснить неразрывную в данном случае связь живого человека и куклы. Без человека Петрушка играть не смог бы. Во-первых, потому, что переспросы шарманщика и повторы Петрушкой неразборчивых слов делали эти слова понятными. А во-вторых, фактически это был дуэт, построенный по законам общения Белого и Рыжего клоунов. Реплика Белого клоуна – это повод для всех острот и каламбуров Рыжего. Белый в данном случае шарманщик, Рыжий – Петрушка. У двух этих персонажей два изолированных места действия. У шарманщика – площадка двора, у Петрушки – грядка ширмы, три ее грани. В основном действие происходит на фасадной стороне, но частично переходит на левую или на правую сторону. Оба места действия – и шарманщика и кукол – ничего не изображают. Ни одно из них изображенным местом действия не является. Изобразительны только куклы. Шарманщик никого не играет, оставаясь самим собой.

Эти соотношения человека и кукол существуют не только в уличном представлении Петрушки, но и в спектаклях кукольных театров. В том числе и в нашем театре.

 

«От автора»

 

Иногда человек присутствует в спектакле только своим голосом. В кино это называется «закадровый текст». В театре это можно назвать голосом «от автора». Этот голос нельзя считать каким-либо изобретением или нововведением современного театра кукол. Наоборот, в старом вертепе и особенно в теневом театре Востока повествовательный текст часто произносился или пелся, а человек, его произносивший или певший, был не видим зрителями. Куклы же как бы иллюстрировали этот текст своим поведением.

Пьесу «Маугли» Нины Гернет по повести Киплинга «Книга джунглей» мы сперва поставили так, как эта пьеса была написана. Сюжет ее был основан на диалогах действующих лиц. Естественно, что диалоги эти опирались на текст Киплинга, но в них отсутствовали многие описанные Киплингом мысли и чувства персонажей, и тем самым во многих местах исчезли мотивы поступков. Они как бы повисали в воздухе.

Вспомните суд над Катюшей Масловой в романе Толстого «Воскресение». Если выкинуть из описания суда мысли и чувства председателя, прокурора, защитника и присяжных, часто не имеющие никакого отношения к разбирательству дела, то не будет понятной вся нелепость и несправедливость этого суда. Немирович-Данченко, поставивший «Воскресение» в Художественном театре, на всем протяжении спектакля сохранил автора. Мысли автора высказывал актер, все время, как бы незримо для персонажей, присутствовавший на сцене. Мысли Толстого и мысли самих персонажей. Не высказанные ими мысли. Удивительный спектакль. Я был на его премьере и потом много раз смотрел его. Роль «от автора» исполнял Качалов. Он не был загримирован Толстым. Одет в обычный домашний костюм. Но в спектакле жили, полностью жили и мысли и чувства Толстого. И толстовский ход изложения этих мыслей и чувств.

«Воскресение» во МХАТе – это настоящий Толстой. В том же театре поставленная «Анна Каренина», целиком построенная на диалогах героев, – это, с моей точки зрения, уже не Толстой. Это только его сюжет. Малая часть Толстого.

Вот так же получилось и у нас в «Маугли». Не Киплинг, а только его сюжет. И мы попросили Гернет написать нам «закадровый текст», основанный на описательном тексте повести.

Этот текст сейчас говорит через репродуктор невидимый зрителями Зиновий Гердт. Для того чтобы стало ясно, как это получается, я приведу часть начального «закадрового текста» спектакля, а потом опишу, что в это время происходит на сцене.

«И вот в первое полнолуние волчья стая вольного племени собралась на скале Совета. Пришел и старый Балу, бурый медведь. Он принадлежал к волчьей стае, потому что обучал волчат законам джунглей.

Багира, черная пантера, сильная как дикий буйвол, тоже пришла на скалу Совета. Она родилась в королевском зверинце Джайпура и никогда не увидела бы джунглей, если бы однажды маленькая дочь смотрителя не открыла ей дверцу клетки.

На вершину скалы вышел Акела, предводитель стаи, самый сильный и умный волк в джунглях».

Собственно говоря, мне вряд ли нужно подробно описывать происходящее на сцене, это ясно из самого текста. Большая скала. Ночь. Свет луны. Постепенно собираются звери. Сперва волки. Потом огромный медведь. Потом черная пантера и, наконец, на самой вершине, на фоне неба, появляется вожак стаи.

Все это лежит на музыке, медленной, напряженной. Музыка кончается. И тогда на тишине «закадровый» голос говорит: «Сюда, к подножию скалы Совета, принесла Ракша своего нового детеныша».

Только тут возникают диалоги зверей.

Прологом не ограничивается повествовательный голос. Он движется но всему спектаклю, описывая характер бандерлогов, возникновение мертвого города, предательство шакала, чувства Маугли, впервые увидевшего человека и огонь костра, впервые почувствовавшего запахи человеческого жилья, запахи своего детства.

«Авторский» голос и завершает спектакль:

«Под добрым знаком вступил Маугли на новый путь. Навстречу ему прилетел ветер, предвестник дождя, несущего жизнь джунглям и счастье человеку. Маугли шел к маленькой бамбуковой хижине, на пороге которой его ждала Мессуа.

Но здесь начинается история Маугли-человека, а история Маугли-волка окончена».

Темные, застывшие силуэты зверей, глядящих в сторону ушедшего Маугли, становятся графикой на фоне рваных облаков и вспышек молний.

И удивительно! Спектакль без «закадрового текста» казался абсолютным провалом. Ничего или почти ничего не изменили мы ни в мизансценах, ни в тексте персонажей, но, пронизанный повествованием рассказчика, он стал по-настоящему киплинговским спектаклем. Как бы впитал в себя романтический героизм «Книги джунглей».

Через несколько лет мы, уже по другим причинам, повторили этот прием в другом спектакле. Не потому, что захотели как бы скопировать самих себя, а потому, что необходимость «закадрового» голоса возникла как единственная возможность поставить не пьесу, а несколько сказок Чуковского. Спектакль мы назвали «Наша Чукоккала». «Чукоккалой» назывался домашний альбом Чуковского. Родилось это смешное название от соединения двух слов: Чуковский и Куоккала (поселок на Карельском перешейке, где была дача Чуковского). В этом альбоме есть и стихи, и записи, и смешные рисунки. Их писали и рисовали и Репин, и Маяковский, и Горький, и многие, многие гости Чуковского.

В наш спектакль вошли четыре сказки – «Телефон», «Бармалей», «Мойдодыр» и «Тараканище». Это стихи. Даже если допустить возможность переложения сюжетов этих сказок в стихотворные драматургические диалоги, так ведь, значит, надо переписывать Чуковского, сочиняя в его манере новые строчки, новые рифмы. Мне это кажется кощунством. Даже всеми признанную оперу Чайковского «Евгений Онегин» я воспринимаю только музыкально, а «переделку» текста Пушкина, сделанную Модестом Чайковским, совсем не могу принять. Из философского, умного, иронического произведения Пушкина исчезла тема, остался только сюжет, отчего он стал просто сентиментальным.

Инсценировка литературного произведения для кино, телевидения или театра мне кажется делом чрезвычайно ответственным. И очень часто я ощущаю ее как спекуляцию на имени автора или популярности произведения.

Что же касается инсценировки стихотворных произведений, то тут ответственность перед автором становится еще большей. Чуковский не Пушкин, но его стихи, адресованные детям, мне кажутся эталоном детской литературы. Без всякого сюсюканья, без всякой подделки под язык ребенка он проникает в этот язык с поразительной точностью. Недаром дети так легко произносят и так легко запоминают его стихи. Да разве можно их забыть, если строчки и рифмы так точны и естественны:

 

О-де-я-ло

У-бе-жа-ло,

У-ле-те-ла

Про-сты-ня,

И по-душ-ка,

Как ля-гуш-ка,

У-ска-ка-ла

От ме-ня.

 

Попробуйте забыть. Не выйдет. Проверьте. Завтра утром скажите первые два слова «Одеяло убежало» – остальные слова возникнут сами.

Мы поставили этот спектакль, стараясь не исказить и не выбросить ни одной строчки. В нашем спектакле все время идет закадровый голос «от автора», иногда даже, как, например, в «Телефоне», он вступает в диалог с куклой:

 

Голос Кукла

У меня зазвонил телефон.

– Кто говорит? – Слон.

– Откуда? – От верблюда.

– Что вам надо? – Шоколада.

– Для кого? – Для сына моего.

– А много ли прислать? – Да пудов этак пять Или шесть.

Больше ему не съесть!

Он у меня еще маленький.

 

Я написал «голос», а мог бы написать «я», потому что это мой голос. Естественно, что, когда мы репетировали, я, сидя за режиссерским столиком, держал перед собой книгу Чуковского, попросту читая все, что мне полагалось. Но так как в спектакле все стихи лежат на музыке и так как стихи эти, как я уже сказал, невозможно забыть, то очень скоро я отложил книжку и просто говорил удивительный по ритмике текст Чуковского внутри движения музыки, написанной композитором Шаховым. До сих пор вспоминаю эти репетиции как особое счастье свободно жить в закованной форме ритма.

Весь спектакль записан на пленку. Иначе было нельзя. Иначе он развалился бы из-за первого заболевшего актера. Я теперь прихожу на спектакль и молча слышу самого себя. Так же как слышат самих себя молча играющие актеры. Как это ни удивительно, но они любят этот спектакль и получают от него удовольствие. Ведут кукол те же самые актеры, которые говорили при записи. Может быть, сейчас их ощущения похожи на ощущения балетного танцовщика. Выйти из ритма и мелодии музыки он не может, но внутри этого ритма и этой мелодии он свободно живет. Вот так же и актер, играющий в «Нашей Чукоккале», живет одновременно и в строгих рамках музыки и текста, и в свободной пластике движения куклы. Это не внешняя, а внутренняя импровизация. Каждый спектакль одинаков, и каждый в чем-то новый.

Я люблю нашу «Чукоккалу» за точность формы и больше всего за то, что Чуковский спектаклем нашим не покалечен, а сохранен полностью. И единственное, что со стихами произошло, это то, что они стали не только слышимыми, но и видимыми. В органичной слитности того и другого.

Корней Иванович смотрел этот спектакль, тогда называвшийся «В гостях у Чуковского». Очень веселился, смеялся, радовался и тем самым как бы завизировал его. Дал право на жизнь.

 

«Автор» на сцене

 

То же самое произошло и с другим детским поэтом, не менее любимым нами и таким же другом нашего театра. Это был Самуил Яковлевич Маршак. Мы объединили в одном спектакле два его произведения: пьесу «Петрушка-иностранец» и «Мистера Твистера». По сценическому решению наш «Мистер Твистер» похож на «Чукоккалу», разница состоит только в том, что актер, произносящий текст, находится не «за кадром», а «в кадре». Он все время видим. Все время присутствует на сцене. С персонажами он почти не общается. Он только рассказчик и говорит о событиях и о мыслях персонажей. Слова же персонажей говорят они сами. Естественно, что этот спектакль не записан на пленку, а идет «по живому». Ведь не может же рассказчик, расхаживая на просцениуме, шевелить губами под звучащий из репродуктора текст. Наоборот, живой рассказчик должен быть в абсолютном контакте со зрителем. Быть как бы в диалоге с реакцией зрителя, ощущать и паузу, и смех, и напряженное ожидание. А в то же время все поведение кукол как бы заковано ритмом и движением музыки.

Постоянных декораций на сцене нет. Они возникают или исчезают в зависимости от указанных автором мест действия.

Сцена пуста. Прямая линия грядки. Черный бархатный задник. Рассказчик стоит на просцениуме, опершись рукой на грядку, и говорит:

 

Мистер Твистер,

Бывший министр,

Мистер Твистер,

Миллионер,

Владелец заводов,

Газет, пароходов,

Входит в гостиницу

«Англетер».

 

Из-за ширмы на музыке поднимается стойка, за ней швейцар.

Рассказчик (в ритме музыки):

 

Следом —

Старуха

В дорожных очках,

Следом —

Девица

С мартышкой в руках.

 

В том же ритме входят названные персонажи.

Рассказчик (продолжает):

 

Держит во рту

Золотую сигару

И говорит

По-английски

Швейцару:

 

Твистер: Есть ли

В отеле

У вас номера?

Вам

Телеграмму

Послали

Вчера.

 

Швейцар: К вашим услугам

Два номера рядом,

С ванной,

Гостиной,

Фонтаном

И садом.

Первая лестница.

Третий этаж.

Следом за вами

Доставят багаж!

 

Твистер, его жена, дочь и швейцар якобы идут, оставаясь на одном месте. Стойка медленно уезжает налево, и навстречу идущим движутся двери гостиничных комнат. Получается как бы коридор.

Рассказчик (в ритме музыки):

 

Мимо зеркал

По узорам ковра

Медленным шагом

Идут в номера

Строгий швейцар

В сюртуке

С галунами,

Следом —

Приезжий

В широкой панаме,

Следом – Старуха

В дорожных очках,

Следом – Девица

С мартышкой в руках.

Вдруг...

 

Все останавливается – и двери, и группа идущих, и музыка.

 

...иностранцы

Разинули рот.

Мистера Твистера

Кинуло в пот:

Сверху

Из номера

Сто девяносто

Шел

Чернокожий

Огромного Роста.

Следом за ним,

Друг на друга

Похожие,

Шли

Чернокожие,

Шли

Чернокожие...

 

Медленно проходят негры.

Рассказчик:

 

Твистер

Не мог

Удержаться от гнева,

Смотрит

Направо

И смотрит

Налево.

 

Твистер: Если в гостинице

Негры

Живут,

Мы ни за что

Не останемся

Тут.

 

Жена : Там, где сдают

Номера

Чернокожим,

Мы на мгновенье

Остаться

Не можем!

 

Вся группа поворачивается и изображает скачущий бег на месте. Им навстречу под стремительную музыку мчатся те же двери, которые только что медленно шли в обратном направлении. Их несут над собой, а вернее, с ними бегут актеры театра.

 

«Автор» – друг и помощник

 

А в спектакле «Тигрик Петрик» (пьеса Нины Гернет) рассказчика опять не видно. Только голос. И голос этот в полном контакте и с персонажами и со зрителями. В общении с ними. В диалоге. Фактически это уже не рассказчик, а ведущий, как бы представитель автора. Этот спектакль вряд ли мог быть записан на пленку. Именно из-за этого контакта.

Голос ведущего: «Петрик! Да иди же сюда. Поближе. Познакомься с ребятами».

Тигренок: «С ними? Ой нет, я чего-то боюсь».

«Как не стыдно! Иди, никто тебя не укусит».

«Да откуда ты знаешь? Вон там кто-то гудит-жужжит».

«Да не жужжит, а смеется. Это дети смеются над твоим страхом. А кто смеется, тот не кусается».

«Ну ладно. Здравствуйте! Я Петрик, тигр. Правда, будущий. Пока еще только тигрик – так меня мама зовет. Ой!»

«Ты чего испугался, Петрик?»

«А кто это так страшно визжит?»

«Это поросята во что-то играют... То ли в салки, то ли в мяч... Давай-ка посмотрим. Откройте занавес».

Так начинается этот спектакль. У него своя история. Сперва это была какая-то американская сказка, потом два польских писателя – Янушевская и Вильковский – написали пьесу. Я видел этот спектакль в Варшаве. Его играли куклы и актеры в масках. Мне очень понравилась тема, и я попросил Гернет переделать эту пьесу для нас.

Тема действительно замечательная. О том, что такое храбрость.

Жил-был маленький тигр. Настоящий, полосатый. Только он был трус и всего боялся. И жуков и грома. Встретились с ним отважные тигры, а он испугался. Они сказали: «Тигр не может бояться. Значит, ты не тигр». «Ну как же не тигр? Вот же мои черные тигриные полоски». «Мы снимем с тебя тигриные полоски». «Ой, пожалуйста, не надо!» «Ничего не поделаешь, придется – раз ты трус... Тигр, а храбрости ни на копейку». И они сняли с него полоски.

Голос ведущего: «Не надо плакать, Петрик... Лучше постарайся стать храбрым». «Мама, мамочка, мама». «Петрик, ты что?» – это уже говорит мама. «Полоски мои! Черненькие мои полосочки... Отобрали храбрые тигры!..» «За что отобрали, Петрик?» «За то, что я не храбрый, как они... Кто теперь будет со мной играть?» «Ну, не плачь!.. Успокойся... Вот тебе копеечка, пойди на базар, купи себе конфетку».

Я привел эти диалоги в сокращенном виде, потому что без театрального действия они показались бы длинными. Я оставил самую суть диалогов.

Голос ведущего: «Не плачь, Петрик! Не плачь, успокойся. Ты же все-таки тигренок». «Не хочу я быть трусом... Мне храбрость нужна!.. А то тигр, а храбрости ни на копейку. Ни на копейку? А у меня есть копейка. Пойду сейчас на базар и куплю себе храбрости. Наверное, на копейку мало дадут... Ну хоть немножко... Хоть самую чуточку». Голос ведущего: «Петрик, подожди, куда ты? Убежал... Ну что ж, ребята, давайте и мы отправимся на базар... Посмотрим – купит ли он себе храбрость на эту копейку?»

Ничего не вышло у Петрика из покупки. Ни у кого не продавалась храбрость, и все только издевались над бедным Петриком.

Ну, если храбрость не продается, так, может быть, ей можно научиться? Много учителей нашлось, да все никуда негодные. Медвежонок сказал: «Стой, научу тебя храбрости. Видишь, вон зайчата идут?» «Вижу». «Смотри, что будет». Пришли зайчата с воздушными шариками, а медвежонок взял да и расхлопал все шарики.

Голос ведущего: «Петрик, почему ты плачешь?» «А зачем он меня такой храбрости учил?» «Правильно, Петрик, хулиган не храбрец».

Пришли два козла и стали драться. «Извините, из-за чего вы деретесь?» «Ха! От храбрости! Ясно?» «Драться из-за ничего... Глупые они, что ли?» «Верно, Петрик! – говорит ведущий. – Драчун – это еще не храбрец».

Ни одна храбрость не подошла Петрику, но тут прибежали взволнованные поросята и сказали, что у Петрика заболела мама-тигрица. Петрик побежал домой. «Ой! Мамочка, почему ты лежишь? Ты больна?.. Надо скорей позвать доктора». «Доктора бы хорошо... Да кто же его позовет? Доктор живет далеко... За темным лесом... За глубоким оврагом... За широкой рекой... Скоро ночь. Темно. Никто не пойдет за доктором».

«Я пойду за доктором». «Да что ты, Петрик! Ты же всего боишься!» «Ну и боюсь... Ну и что ж такого... Ты же больна. Я приведу доктора, мама!» И тигрик пошел за доктором. В темном лесу его пугал филин. Пугала змея. Разбойник-волк: «Давай деньги!» «Денег у меня нет... Уберите пистолет, а то я вдруг испугаюсь». «Ага!.. Боишься?!» «Боюсь! Не за себя боюсь, – я за маму боюсь. Мама больна... Маме нужен доктор...» «Так! Понятно. Для мамы, значит, идешь?.. Ну иди! Пропускаю!»

Тигрик прошел через лес. По длинному бревну перебрался через овраг. На рыбачьей лодке переплыл через реку. Опрокинулся. Упал в воду. Его спасла обезьянка. «Как у тебя хватило храбрости плыть в такую бурю?» «Я не от храбрости, а от того, что мама больна. Где доктор?» «Дома! Доктор мой папа». И тигрик привел доктора к маме. Тот дал маме лекарство, и она сразу выздоровела. Тут пришли храбрые тигры и сказали: «Здравствуйте, уважаемая мама-тигрица! Мы пришли сказать вам, что у вас смелый и отважный сын. Он достоин называться тигром. Подойди сюда, малыш! Получи обратно свои прекрасные черные тигриные полоски!» «Поздравляю тебя, Петрик!» – говорит мама. «Поздравляем! Поздравляем!» Ведущий: «И я поздравляю тебя, Петрик! Я так и знал, что ты ее все-таки найдешь, свою храбрость». «Спасибо, но я прямо не понимаю: искал, искал – не нашел. Откуда же она у меня взялась, эта храбрость?» Ведущий: «Храбрость приходит сама, когда думаешь о других и забываешь о себе».

Я очень наскоро пересказал эту добрую пьесу для того, чтобы объяснить, какую огромную роль играет в ней невидимый человек. Его голос. Его мысль. И ни у кого – ни у взрослых, ни у детей – не возникает вопрос о том, кто он. Именно потому, что он находится в полном контакте и с ребятами-зрителями и с героями спектакля. Он – ум спектакля. Его человеческая мудрая совесть.

 

От имени театра

 

Аркадий Гайдар написал повесть «Военная тайна». В этой повести есть эпизод, в котором девушка рассказывает октябрятам сказку, сочиненную мальчиком Алькой. Тема сказки – гражданская война. Поэтому положительные герои – это красногвардейцы, украинские крестьяне и дети, которые им помогали. А отрицательные – буржуи, белогвардейцы, интервенты. Так как это сказка, то мальчик придумал особые имена персонажам своей сказки. Самого смелого мальчика назвал Мальчиш-Кибальчиш, других ребят – Мальчиши-Малыши, предателя – Мальчиш-Плохиш, а всех белогвардейцев назвал Буржуинами. Эта сказка сама просится быть инсценированной для кукольного театра. И таких пьес-инсценировок довольно много. Естественно, что и нам захотелось инсценировать «Военную тайну», что мы и сделали, назвав спектакль «Мальчиш-Кибальчиш». Эту инсценировку сделал Леонид Хаит. Он же и поставил спектакль. Но прежде чем приступить к инсценировке, мы долго говорили и долго спорили о ключе, которым можно было бы полностью открыть наивный, детский романтический героизм этой сказки.

Ведь когда мальчик из повести Гайдара сочинял сказку таким же, как он, мальчишкам, то весь сюжет был для них ясен. Они понимали, кто подразумевается под Главным буржуином, Первым буржуином. Понимали, что Мальчиш-Плохиш – предатель. Весь рассказ мальчика был для них сказочным обобщением недавнего прошлого.

Современных детей окружает совсем другая действительность, в которой стерлось даже такое понятие, как «буржуй». Значит, прежде всего надо ввести ребят в атмосферу событий, а потом уж показывать их в обобщенной форме сказки.

Хаит собрал документы о судьбах детей, участвовавших и в революционных событиях, и в гражданской войне, и в Великой Отечественной. Он разыскал фотографии этих детей, чтобы, последовательно показывая их на экране, можно было говорить об их подвигах. О них и рассказывает находящийся на просцениуме актер. И спектакль наш начинается с показа фотографий, проецируемых на экран. Сперва ребята видят двенадцатилетнего Володю Карасева – он был участником штурма Зимнего дворца в семнадцатом году. Потом других ребят. Вместе с Чапаевым ходили в атаку четырнадцатилетний Петя Козлов и пятнадцатилетний Ваня Ротанов, а первым телефонистом Чапаевской дивизии был двенадцатилетний Володя Алексеев. Он даже снялся в чапаевской бурке. В бою за Советскую власть погиб четырнадцатилетний Павлуша Андреев, он похоронен на Красной площади, в Кремлевской стене. Леня Голиков подбил гранатой машину фашистского генерала, в которой были очень важные документы. Телеграмма о присвоении ему звания Героя Советского Союза не застала его в живых – он был убит в бою. Восемнадцать юных героев, погибших в борьбе за Родину, видят дети, пришедшие на спектакль, и последним видят самого Аркадия Гайдара. Тринадцати лет он пошел добровольцем в Красную Армию, а в шестнадцать командовал полком.

Таким образом, еще до спектакля сердца наших зрителей наполняются основной его темой, и сказочный Мальчиш-Кибальчиш становится как бы обобщенным представителем всех тех героических мальчиков и девочек, настоящих, а не сказочных, которых увидели и смелостью которых потрясены пришедшие на спектакль дети. А дальше играется сказка, но рассказчик все время рядом, все время направляет ее, описывая события, характеризуя действующих лиц, объясняя обстоятельства словами автора, словами его сказки.

Таким же ведущим, только еще в большей степени вмешивающимся в действие, является актер-человек в пьесе болгарского драматурга Пенчо Манчева «Заячья школа» в вольном стихотворном переводе Романа Сефа. Поставили этот спектакль в нашем театре болгарский режиссер Лиляна Дочева и режиссер нашего театра Владимир Кусов. Это очень веселое и очень детское представление, в котором актер, ведущий спектакль, является как бы всемогущим. По взмаху его руки открывается и закрывается занавес, появляются и пропадают кроватки или парты, зайчата, зайчиха-мама, заяц-учитель, школьный сторож – осел, страшный филин и еще более опасная лиса. Человек этот, все время находящийся перед ширмой, – веселый и деловой распорядитель, и представить себе «Заячью школу» в исполнении только кукол, без человека – хозяина действия – невозможно.

Во всех описанных мною спектаклях человек, вступая или не вступая в общение с куклами, будучи видимым или только слышимым, никого не изображает. Это в равной степени относится и к уличному шарманщику, разговаривающему с Петрушкой, и к актеру, ведущему спектакль «Мистер Твистер», и к невидимому человеку, ведущему «Тигрика Петрика». Под каждым из них никто не подразумевается, кроме их самих. Они не исполнители ролей. Они рассказчики.

 

Рассказчик-персонаж

 

Но не менее часто и в спектаклях нашего театра и в других кукольных театрах человек принимает участие в действии как определенный персонаж. Иногда при этом сохраняя роль ведущего. Таким персонажем был актер Сперанский, исполнявший роль шарманщика в пьесе «Каштанка».

Старую Москву наши зрители не знали. Они же дети, и живут в новой Москве. И прежде чем начать спектакль, надо было, чтобы ребята вошли в пространство старой Москвы. Не только в пластическое решение этого пространства – улицы, фонари, одежда людей, но и в социальное пространство – взаимоотношения людей разных слоев общества. Вот почему Сперанский ввел в свою пьесу рассказчика-шарманщика, поручив эту роль не кукле, а человеку, сейчас живущему человеку, могущему посмотреть на чеховскую Москву со стороны и рассказать о ней ребятам.

Выходил шарманщик перед ширмой только два раза: перед первым актом и перед вторым. Одет он был по-бытовому, не «театрально». На ремне настоящая старая шарманка. Крутит ручку. Шарманка звонко и неразборчиво играет старую песню «Разлука ты разлука, чужая сторона, никто нас не разлучит, как мать сыра земля». Кончив играть, снимает шляпу.

«Здравствуйте, молодые-хорошие!.. А ну поговорим... Уж очень я разговор люблю... Уж очень я разговорчивый... Шарманщик я... Вот оно какое дело – шарманщик... В старые времена ходил я с шарманкой за спиной по дворам, закоулкам Российской империи... Ходил, шарманку крутил. Гроши медные собирал на пропитание... Эх, старые времена, собачья жизнь.

А вы старые времена помните? Где уж вам, молодым-хорошим! Духа вашего тогда не было! А я вот старые времена в мешке таскаю... Вот оно какое дело – в мешке... А ну, люди-человеки, которые там в мешке, держись, показывать буду! Цыц, не трепыхаться, тащу, тащу. (Вытаскивает из мешка городового.)  Что это за человек? Молчит, ничего не говорит... Городовой! А ну, господин городовой, покажи, какие в старые времена городовые бывали. Налево кругом, шагом марш! Ать-два, ать-два! Становись на место! (Отправляет куклу за ширму.)  Тащу, тащу, держись. Кто следующий? (Вытаскивает царского генерала в эполетах.)  Господин генерал! Его превосходительство!.. Эх, господин генерал, кончилось ваше генеральское царство! Налево кругом, шагом марш!.. Становись на место. (Отправляет куклу за ширму.)  Кто следующий? Тащу, тащу. (Вытаскивает Луку Александровича.)  А, здорово, кум! Как жизнь? А ну, молодые-хорошие, поздоровайтесь с ним по-хорошему!.. Назовите по имени-отчеству! Что ж вы, молодые-хорошие? Забыли Луку Александровича? Нечего делать, кум, повиси пока. Сейчас разберемся. Федя?.. Где ты там, Федя? Поди сюда. (Вытаскивает Федю)  А этот гражданин вам знаком? Нет? Скандал, молодые-хорошие... Ну, а писателя Антона Павловича Чехова читали? А что читали? «Каштанку» читали? Ну, тогда все в порядке... Федя, ложись-ка вот здесь... На гармошке будешь подыгрывать. Цыц, не трепыхаться».

«Сейчас мы откроем занавес, и вы увидите старые, старые времена... Каштанку увидите и ее замечательные приключения. Занавес».

Открывается занавес, и перед зрителями комната столяра. Верстак. Ходики. Клетка с чижиком. Стружки. Куклы, лежавшие на ширме, оживают, и начинается спектакль.

А перед вторым актом, когда зрители уже знали, что Каштанка потерялась и ее приютил какой-то неизвестный человек, шарманщик опять выходил перед ширмой и говорил:

«Прошел месяц. Каштанка уже привыкла к тому, что ее кормили вкусными обедами и звали Теткой. Иногда на нее нападала грусть. Начиналось с того, что у собаки пропадала всякая охота лаять, есть, бегать по комнате, вилять хвостом. Иногда, оставшись одна, она ложилась на матрасик, закрывала глаза и в ее воображении появлялись какие-то две неясные фигуры, не то собаки, не то люди, с физиономиями симпатичными, милыми, но непонятными. При появлении их Тетка виляла хвостом, и ей казалось, что она их где-то когда-то видела и любила... А засыпая, она каждый раз чувствовала, что от этих фигур пахнет клеем, стружками и лаком».

На всем протяжении этого монолога Каштанка лежала на грядке ширмы, вытянув передние лапы и положив на них свою морду. Спала, изредка вздрагивала, иногда чуть-чуть скулила.

Ребята сидели так тихо, будто их и не было никого. Вот уже чуть не полвека прошло с тех пор, а я не могу забыть этого монолога человека-шарманщика и маленькую кукольную собаку, лежащую на ширме.

Шарманщик не вступал в общение с куклами. Он объяснял поступки действующих лиц, но не участвовал в них.

 

Внутри сюжета

 

Но бывают случаи, когда живой человек, играя определенную роль, не только комментирует игру кукол, но и вступает с ними в общение, становясь равным с ними персонажем пьесы. И в то же время не теряет контакта со зрителями, а иногда и втягивает их в действия, влияющие на развитие сюжета.

Наиболее точный пример такого спектакля – «Гусенок». Пьесу написали Нина Гернет и Татьяна Гуревич. Мы поставили ее в тридцать пятом году, и с тех пор она стала буквально классикой театра кукол. Ее переиграли чуть ли не все кукольные театры нашей страны и очень многие театры других стран. Даже в Японии играют «Гусенка». Только там он почему-то стал «Утенком».

Это игро-спектакль. Ведет игру человек, актриса. Играет она девочку, Аленку. Кукол всего три: гусенок Дорофей, который не говорит ни слова, а только покрякивает, ежик и лиса. И тот и другая говорят.

Так как Аленка человек, то куклы в спектакле большие. Гусенок надет на руку таким образом, что кисть актерской руки целиком входит в гусиную голову, большой палец в нижнюю половину клюва, а остальные – в верхнюю. Белый чулок обтягивает актерскую руку до локтя, и получается замечательная шея с живой подвижной головой. Рука актрисы, играющей лисицу, также как бы пронизывает ее тело, кисть руки тоже в голове, а пальцы в нижней и верхней челюсти. Лисица таким образом получается в натуральную величину и, так же как и гусенок, по своим масштабам соотносится с масштабом Аленки. А ежик «перчаточная» кукла, надетая на пальцы актерской руки, но по своему размеру он равен настоящему ежику, и нет никаких сомнений в том, что он вправе встречаться и с Аленкой, и с гусенком, и с лисой, и со зрителями. Внешне все это выглядит абсолютно органично. Не человек и кукла, а человек и животные.

Декорации при первой постановке «Гусенка» были выполнены по эскизам Веры Николаевны Тереховой, а при возобновлении – по эскизам Валентина Валентиновича Андриевича. Он сделал ширму в виде наклонной плоскости, изображающей лужок. В плоскости этой были прорезаны щели. И вдоль лужка и наискосок зрителям щелей видно не было, так как вся плоскость была покрыта травой (торчащей зеленой мочалой). По этим щелям могли двигаться куклы, как бы бегая по траве.

Мне придется рассказать о нашем «Гусенке» поподробнее, иначе не будет понятен стиль игро-спектакля.

Первой на лужайку выскакивала большая рыжая лиса. И сразу же скрывалась в траве. Затем на лужайке появлялся гусенок. А на просцениум выходила девочка. Голова повязана по-деревенски косынкой, короткая юбка, сандалии на босу ногу. Напевала песню и помахивала хворостиной. Потом обращалась прямо в зрительный зал и говорила: «Здравствуйте». Несколько ребят обязательно отвечали: «Здравствуйте». А девочка продолжала: «Небось вам нравится? Идет девочка и пасет гусенка. Думаете, вот бы мне попасти. А дай вам, так небось не сумеете! Куда вам!» Ребята отвечали еще энергичнее и почти все: «Сумеем, сумеем!» Контакт устанавливался полный. Правила игры ясны.

Дальше девочка, сославшись на то, что ей очень хочется спать, поручала ребятам пасти гусенка: «Только смотрите, чтобы он в болото не полез. Как в болото залезет, так кричите: «Дорофей! Дорофей! Дорофей!» Аленка засыпает, а гусенок, конечно, лезет в болото (оно обозначено тростником). Все ребята хором кричат: «Дорофей! Дорофей! Дорофей!» Аленка просыпается. Хвалит ребят и предупреждает, чтобы они ее сейчас же будили, если появится лиса. «Чуть что, будите меня. Кричите: «Аленка!» Это я и есть. Только громче кричите, я до того крепко сплю...» Засыпает. И, конечно, сейчас же появляется лиса и хватает гусенка.

Ребята во все глотки кричат: «Аленка! Аленка! Аленка!» Она в конце концов просыпается, но уже нет ни лисы, ни гусенка. Аленка плачет и спрашивает ребят, кого бы им позвать на помощь. Ребята называют разных зверей. Ни один Аленке не подходит, и она сама предлагает позвать ежика. Ребята кричат: «Ежик, ежик, выходи! Ежик, ежик, выходи!»

Приходит ежик. Говорит, что лиса живет в его бывшем доме. «Выгнала меня, а сама живет». «Ты теперь как же?» «Плохо. Под мухомором живу. Он старый. Протекает». Уговариваются, что ежик поможет вместе с ребятами спасти гусенка, а сам в награду получит свой дом.

Идти надо в лес. Для этого необходимо выучить песню: «С песней идти веселее – раз, и от своих не отстанешь – два». Все учат с помощью ежика и Аленки песню. Встают, топочут ногами в такт музыке и поют маршеобразную песню. И как бы навстречу идущим ребятам из щелей лужка медленно появляются деревья и, наконец, домик. На домике вывеска «Еж» перечеркнута, а сверху написано «Лиса». И слышно, как в домике лиса поет:

 

Толстей, жирей скорей!

Я позову гостей.

Мы будем есть гусей,

Зажаренных гусей!

 

Естественно, что нужно принимать срочные меры. Как-нибудь выгнать или выманить лису. Обсудили и с ежиком и с ребятами. Решили выманить хитростью.

Ежик стучит в дом и говорит, что он принес лисе подарочек. Сто курочек да сто петушков. «Неужели?! А почему я их голоса не слышу?»

Аленка догадалась, что надо делать. «Ребята, ребята, выручайте. Кричите по-куриному, пойте по-петушиному. Выманим ее». Ребята кудахчут, кричат петухами. Ежик подбегает к домику. «Ну что, слышала?» «Слышала. Спасибо. Оставь их у порога. Я сыта».

Не вышла хитрость. Надо еще пробовать. «Кумушка, выйди на улицу. Я ведь еще подарок принес». «Какой?» «Барашков привел». «Неправда. Барашки бы блеяли».

Аленка подзадоривает ребят: «Давайте, ребята! Бэээ». Весь зал заполняется криками «бээ, бээ, бээ, бээ», а лиса: «Слышу. Спасибо. Привяжи у порога».

Ежик говорит, что привел корову. Все ребята мычат, а лиса только хохочет: «Хи, хи, хи! Не выйду, не выйду!» Ну что ты тут поделаешь. Ничего не получается. И тогда ежик придумал охоту. Шепотом, чтобы лиса не слышала, объясняет: «Все ребята с того краю будут охотники. Из ружей палить: бах-бах! А вот эти – в рога трубить: тру-ру, тру-ру! А вам – лаять. Только сейчас – тихо. А как она из окна высунется – тут вы все разом начинайте. Поняли?» Опять стучит в дверь: «Лиса, а лиса! Выходи скорей! Беда!» – «И никакой беды. Все обманываешь. Не выйду!» – «Охотники в лес понаехали. Верно, на тебя охотятся». – «Охотники?» И высунулась. Аленка кричит: «Давай!» И что тут началось! «Бах, бах, бабах. Тру-ру-ру. Бах, бах! Гав, гав! Тру-ру-ру! Бах-бах-бах!»

Лиса с криком «Ой, батюшки! Пропадаю!» выскакивает из окна и убегает. Ребята хохочут с не меньшим восторгом, чем кричали: бах-бах-бах!

Без участия живого человека этот спектакль представить себе нельзя, как нельзя себе представить и спектакль «Лесная тайна». Так мы назвали пьесу Евгения Шварца «Кукольный город».

Сюжет пьесы построен на том, что игрушки, попавшие в руки плохих детей, убежали от них и поселились в лесу. Жили они там хорошо, но на их город напали крысы, и тогда игрушки послали вечно улыбающегося тигренка (была в то время в продаже такая смешная игрушка) к мастеру с просьбой о помощи. Крысы узнали об этом и выкопали канаву. Мастер (его играл человек) в нее провалился и повредил ногу. Пришлось ему руководить боем, сидя на пенышке в лесу. Бой был очень трудный и очень остроумно написанный автором. Свинья-копилка оказалась предательницей. Она боялась за денежки, которые у нее звенели в животе. Очень храбрыми были ваньки-встаньки. Их невозможно было повалить. Несмотря на помощь совы, которая, чтобы видеть днем, надела темные очки, крысы все-таки были побеждены.

Все было интересно, полно всякими то страшными, то смешными событиями, но мы сделали большую ошибку, засадив свою сцену деревьями в масштабе человека. От этого куклы-игрушки стали до нелепости маленькими и невидимыми.

В спектакле «Буратино» три живых человека. Старый мастер папа Карло, король и Карабас-Барабас. Мастер – нескрываемый человек. Король и Карабас-Барабас в гротесковых масках, приближающих их к изобразительному ряду кукол. Тот факт, что куклы – это игрушки, сделанные мастером, позволяет ему быть настоящим человеком. Наличие игрушек, хоть и оживших, не дискредитирует его, а, наоборот, утверждает, тем более что очень удался эпизод создания Буратино из полена. Путем сложных подмен мы заставляем зрителя верить, будто мастер действительно раскалывает полено, вырезает из него фигурку, прибивает гвоздиками руки и ноги. И когда созданная на глазах у ребят кукла-игрушка начинает ходить, разговаривать, раскрывая рот, вертеть глазами – это действительно кажется чудом.

 

⇐ Предыдущая17181920212223242526Следующая ⇒

Поделиться: